Проблема причин революции в современной американской социологии. Диссертация канд. филос. наук. 1985

1.Проблема причин революции в современной американской социологии. Диссертация.

2. Автореферат диссертации

 

 ПРОБЛЕМА ПРИЧИН РЕВОЛЮЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКАНСКОЙ СОЦИОЛОГИИ

 Диссертация канд. Филос. н.

Тарту 1985

В В Е Д Е Н И Е

Проблема революции занимает одно из главных мест в общественной науке XX века. И это не случайно. Революции оказали решающее воздействие на судьбы современных обществ и продолжают оставаться важнейшей силой исторического развития. Это определяет актуальность вопросов теории революции для понимания социальных процессов сегодняшнего дня, обусловливает особую значимость этих вопросов в современной идеологической борьбе/1.

Стоящая в центре социальной философии марксизма проблема революции с начала текущего столетия становится предметом специального внимания и буржиазной общественной науки. Возникает целое направление западной (в том числе американской) социологии — социология революции. Усиление интереса к теме радикальных общественных изменений в буржуазной социологии 1920-30 и 1960-70 гг. несомненно было вызвано историческими событиями глобального значения. Попытки осмыслить результаты роста и распространения созданного Октябрьской революцией нового общественного строя, подъем национально-освободительных движений, научно-технический переворот и усилившаяся активность сторонников социального изменения в самих странах Запада заставила буржуазных социологов обратиться к теме революции. «Мы живем в такую пору человеческой истории. — пишет В. Вэртхайм, — когда революция не может более игнорироваться — даже социологами». Кардинальную роль радикальных общественных переворотов в истории современных обществ отмечает Х. Арендт. «Революции, — считает она, — стали неотъемлемым  фактом нашего существования. Понять их — значить понять будущее»/2.

Наиболее значительнцю часть западной социологии рево люции составляет англоязычная, прежде всего американская социология революции. Согласно предложенному самими американскими социологами разграничению, исследования революции в США можно с определенной условностью разделить на три пе риода/3. В первый период (с начала века 1950-ые гг.) эти исследования, хотя и выдвинули ряд признанных затем «классическими» работ (Сорокина, Эдвардса, Бринтона), не выделя лись на общем социологическом фоне. Значительный подъем американской социологии революции приходится на второй пе риод ее развития (1960-ые начало 1970-х гг.). В это время резко увеличивается объем работ данного направления (он дос тигает 3500 наименований)/4, возникает широкий круг различ ных — от психологических до экономических — концепций рево люции и даже отдельные школы (например, принстонская школа «внутренней войны»). На протяжении третьего периода (с середины 1970-х гг. отмечается не столько появление новых, сколько стремление к обращению и системотизации уже имеющихся подходов/5. Интерес американских социологов к теме революции вызван не только ее социальной остротой. Этот интерес имеет и научную сторону. «Революционные движения, — пишет не без оттенка недоумения составитель обширного обзора западной социологии А. Босков, — почему-то больше, чем конституционные, стимулировали исследования». И тут же сам отвечает на это: попытки выяснить природу социальных переворотов «касается почти всех теоретических причин социального изме нения вообще»/6.

Научная пивлекательность темы революции объяснима: едва ли найдутся исторические феномены, в которых все общественные процессы, механизмы и связи выступают столь ярко, как во время революции. Нигде социальная структура не видна рельефнее, чем на ее сломе. Без сомнения, взгляд американских социологов на революцию тенденциозен. По признанию ряда из них «основным по будительным импульсом возрождения интереса к данному пред мету, особенно в Соединенных Штатах», было «предотвращение революции»/7.

С «позиций предотвращения» радикальное изменение исследуется авторами «Камелот», сборника «Революция», концепции «внутренней войны» (Х. Экштейн и др.). Революция подчас трактуется как незакономерный и «болезненный» соци альный феномен (К. Бринтон, Ч. Джонсон), отклонение общества от «нормального» развития. одобный подход показывает оп ределенную политическую и социально-классовую обусловлен ность ряда оценок и методов социологии революции, ее связь с интересами правящих буржуазных классов Запада. Вместе с тем накопленный данным направлением теоретический и факто логический материал описания психологических, политических, экономических и пр. механизмов социальных переворотов дол жен быть учтен научной теорией революции.

Названием «социология революции» в настояшее время объединяет широкая группа исследований радикального изменения и ее участников. Историографические описания отдельных революций (case studies) и персоналии революционеров играют среди них скорее вспомогательную роль. Основное место при надлежит собственно-теоретическим, сравнительно-историческим исследованиям данной формы радикального изменения как типа. По своему объему и влиянию как на смежные социологические разработки, так и определенные сферы политики США, социология революции — весомая часть западной общественной науки. По словам Ю. А. Красина, она представляет собой «одно из ведущих направлений современной буржуазной идеологии»/8. Возможно, более полное изучение этого направления является задачей марксистской социальной теории.

ЗАДАЧИ ИССЛЕДОВАНИЯ.

В советской литературе анализ американской социологии революции начат с середины 1960-х годов работами Ю. А. Красина, В. А. Зенова, М. Л. Тузрва, М. Л. Гавлина и Л. А. Казаковой, В. И. Коваля, М. В. Макси- мова, Т. Е. Ярхо; в известной мере ее затрагивают труды по  теории социальной революции — Р. Н. Блюма, С. Э. Крапивенского, А. М. Ковалева, М. А. Селезнева. Вместе с тем в изуч ении данной отрасли имеется ряд аспектов, которые оста лись вне поля хрения исследователей. Прежде всего это касается охвата теоретического мате риала. Описывая теоретические особенности социологии револю ции в целом, большинство имеющихся работ не ставило своей задачей специальное рассмотрение отдельных ее разделов, та ких как влияние (impact) революции или проблема ее причин (etiology) Между тем проблема этиологии является одной из наиболее существенных как для теории революции вообще, так и для американской социологии в частности. Основная часть ее концепции в первую очередь пытается ответить на вопрос, почему революция происходит, указать на некоторые социальные мезанизмы, которые порождают ее. По словам автора одного из обзоров А. Кохэна, «умение ответить на вопросы «как» и «почему» составяет сердце теоретизирования»/9.

Тот или иной подход к причинам революции, кроме того, ярко характеризует и сами предлагаемые теории. Как отмечал В. И. Ленин, отно шение к вопросу о причинности «имеет особенно важное значе ние для определения философской линии любого новейшего «изма»/10. Анализ подхода американских социологов к проблеме причин революции может стать основанием для единой клас сификации указанных теорий, определения свойственной им ме тодологии и философских основ. Во-вторых, в имеющейся марксистской литературе описыва лись прежде всего теории первого и второго, в значительно меньшей степени третьего поколения социологов революции. В то же время последний этап интересен целым рядом особенностей. Помимо отчетливого стремления к систематизации (в рамках этого периода появилось не менее десяти общих обзо ров), в работах ряда его представителей делаются попытки преодолеть традиционные для американской социологии и об щепринятые на предшествующих ее этапах методологические ус тановки.  5  Определенного пересмотра требкет, кроме того, и сам способ критики концепций рассматриваемого направления.

Иногда полемика с американской социологией имеет слишком общий характер. В отдельных работах для опровержения критикуемого положения кажется достаточным указать его тенденциозность и идеалистичность, несоответствие определенному тезису тео рии Маркса. Научная полемика, между тем требует более конк ретной аргументации. Доказать ошибочность некоторой пози ции можно лишь, выявив ее противоречия — несоответствие известным фактам, несоблюдение логических процедур, единст ва значения терминов и т. д. Такая имманентная, логическая критика представляется более соответствующей как принципам научности, так и потребностям современного развития теории марксизма. Неполной, с точки зрения современной марксистской об щественной науки, представляется и чисто негативная критика американских социологических концепций.

Методологические слабости этих концепций не должны препятствовать выявлению действительного места описанного в них широкого круга фак тов и закономерностей. Задачи данной работы, таким образом, состоят в привлечении недостаточно изученного в марксистской литературе материала теорий пичин ркволюции в современной американской социологии; попытке последовательной классификации этих теорий; определении их философско-методологических, а также классовых оснований и источников; имманентной критике указанных этиологий с целью отличить в них элементы методоло гически несостоятельные от способствующих научному изучению революции.

МЕТОДОЛОГИЯ подхода к проблемам причинности как в общефилософском, так и в социальном плане опирается на принципы, разработанные основоположниками марксизма. Общефилософское диалектико-материалистическое понимание причинной связи было непосредственно сформулировано в поздних работах Ф* Энгельса, в первую очередь отрывке «О причинности» «Диалектики природы». (Отдельные элементы критики механической трактовки причинной зависимости можно обнаружить уже в докторской диссертации К. Маркса). Дальнейшее развитие диалектико-материа листические принципы детерминизма полцсили в «Философских тетрадях» и «Материализме и эмпириокритицизме» (особенно гл. III, 3) В. И. Ленина. Полемизируя с субъективистскими концепциями причинности, В. И. Ленин обосновал тезисы об объек тивности причинной связи, содержательном характере последней в отличие от функциональной зависимости, реальном статусе каузальной закономерности и необходимости. Еще до обобщения в общефилософском плане взгляды марксизма на причинные отношения были применены к области социального анализа.

Выдвинутая в «Немецкой идеологии» маие риалистическая теория исторической детерминации была классически изложена в Предисловии к работе «К критике полити ческой экономии» (1859) К. Маркса. Ее основные положения бы ли развернуты в работах В. И. Ленина «Что такое друзья на рода»…, «Экономическое содержание народничества».., «Рецензия на книгу К. Каутского «Бернштейн и социал-демократи ческая программа» и ряде др.). Существенная роль в обоснова нии указанных принципов принадлежит также Г. В. Плеханову («К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», «О материалистическом понимании истории»). Как известно, марксизм отказался от объяснения истори ческого развития формами сознания и другими надстроечными компонентами. Данному подходу (в «Немецкой идеологии» он был определен как «идеалистический») была противопоставлена концепция первичности материальных производственных отношений. Между тем в современной полемике с немарксистскими теориями особое значение приобретает и другой аспект марк систского социального объяснения: предложенная в нем специ фическая форма соотношения различных обусловливающих историческое изменение пичир.

В классическом «Предисловии» Маркса это соотношение характеризуется последовательностью: базис ное противоречие способа производства — социальный конфликт классов — их политический антагонизм — идеологичес- кие, психологические и пр. коллизии. Г. В. Плеханов определил данный способ социального объяснения как монистический. В отличие от ряда теорий факторов с их представлением о рав ноценности всех причин социального изменения (например, просветительское «среда определяется мнениями, мнения — сре дой»), монизм утверждал их иерархию и субординацию, наличие некоторого уровня социальной системы, определяющего все дру гие.

В диссертации приводятся дополнительные аргументы, по казывающие ошибочность ряда интерпретаций марксистской тео рии причин революции. Таковы трактовка монизма Маркса как объяснения исторического развития действием одного общественного фактора (однофакторная детерминация), сведение опре деляющих с точки зрения марксизма социально-экономических отношений к поверхностно-экономическим параметрам, понимание тезиса о необходимых результатах исторических причин как фаталистического и т. д. С позиций диалектико-материалистического подхода показывается субъективистский характер ряда используемых американскими социологами концепций со циальной причинности.

Для характеристики подхода американской социологии к проблемам социального развития в диссертации используется различие двух концепций изменения, предложенное в работах советского исследователя Р. Н. Блюма. Политическая (субстан циальная) теория отличается от социальной (активистской) ориентацией на назревшее изменение и отрицанием радикальных, вызодящих за рамки старого(«социальных») изменений/11.

В духе субстанциального («политического») подхода американская социология склонна к критике теорий, выходящих за пределы воспроизводства старого, как нереальных и утопических, с чем связан и ряд частных особенностей ее концепции. В своем анализе автор опирался на советские исследования по теории революции — Р. Н. Блюм, Г. Г. Водолазова, И. Г.Левинтова, А. М. Ковалева, Ю. М. Манина, Б. В. Поршнева,  В. С. Рахманина, М. А. Селезнева и др., по теории причиннос ти — труды Я. Ф. Аскина, В. Г. Иванова, М. Л. Парнюка В. Я. Перминова, в том числе причинности социальной — О. И. Джиоева, Л. А. Журавлева, В. С. Барулина, Ю. В. Петрова, А. Д. Сирина, А. К. Черненко. Используются работы зарубежных авто ров, например, аргентинского философа М. Бунге («Причин ность»), ученых ряда социалистических стран, в частности болгарских: Ст. Попова, В. Боева, И. Петковой, А. Тодорова.

СТРУКТУРА И ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ работы.

В диссертации рассматриваются взгляды главным образом известных представителей второго и третьего поколения американских социологов — М. Хэгопиана, В. Вэртхайма, Н. Тима шева, Л. Стоуна, Д. Дэвиса, Т. Гарра, Ч. Джонсона, Ч. Тилли, М. Олсона С. Эйзенштадта и др. В отдельных случаях привлека ются некоторые переиздающиеся и широко используемые рабо ты авторов первого поколения, в частности, считающегося классиком данного направления К. Бринтона. Цели исследования определяют его построение. Первая глава посвящена разбору методологических оснований теорий причин революции в современной американской социологии. Делается попытка выяснить, насколько соответствует реальной практике американских авторов связанный с критикой «тенденциозных подходов декларируемых ими как отказ от каких-либо заданных методологических установок.

В ходе исследования показывается, что вопреки указанной декларации американским теориям причин революции свойственны определенные методологические установки и тенденции как в общефилософском, так и в социологическом плане. Данные тенденции обозначаются в диссертации как теория описания, уникализм, поссибилизм (последнее название, зотя и с другим оттенком, употребляется самими американскими авто рами) и теория взаимодействия. На конкретном материале доказывается, что отмеченные тенденции дают общий набор черт, в различных вариантах реализующийся в отдельных теориях революции.

Диссертант стремиться определить источник и философское содержание отмеченных установок, дать их имманентную критику. Для иллюстрации каждой из указанных особенностей приво дится концепция главным образом одного автора. Однако поскольку отмеченные черты не встречаются в чистом виде, и конкретные американские работы зачастую демонстрируют ряд таких черт, в отдельных случаях теория одного и того же ав тора может упоминаться в разных разделах. Во второй и третьей главах от философских иметодологи ческих основ теорий причин революции в современной американской социологии автор переходит к рассмотрению самих этих теорий.

Выделение отдельных типов американских этиологий революции в имебщейся литературе вызывает определенные разногласия. М. Л. Гавлин и Л. А. Казакова различают политико-право вой, социально-структурный и психологический подходы. По М. В. Максимову в американской социологии cуществуют политические, психологические, структурно-функциональные теории, концепции «случая», а также технологические и политико-трансформационные альтернативы социальной революции. В. А. Зенов говорит о трех типах — социологии революции, неофрейдистском направлении и теории модернизации/12.

Указанные деления, од нако, имеют недостаток: они не проводятся по единому основа нию и не охватывают всех имеющих подходов. Из схемы М. Л. Гавлина и Л. А. Казаковой, а также М. В. Максимова выпадают идеологические и экономические (например, М. Олсона) объяснения, из концепции В. А. Зенова — идеологические. Некоторые типы теорий, например, политические и политикотрансформаци онные у М. В. Максимова, пересекаются. Вряд ли вслед за В. А. Зеновым отличать «неофрейдистскую линию» и «теорию модернизации» от социологии революции: известно, что последняя озватывает вообще все американские концепции радикального изменения. Более удобно, вероятно, выделить пять основных типов  объяснений революции в современной американской социологии — идеологические, психологические, политические, социальные и экономические. Достаточно полное, такое деление соответствует различению пяти уровней общественной структуры в марксис тском социальном анализе. С определенными отличиями оно принято и в некоторых американских обзорах/13. Относить концепцию того или другого автора к некоторому типу следует, конечно, не согласно их собственной самооценке.

Ряд авторов, исходя из теории взаимодействия, может отрицать наличие в своей концепции какого-либо ведущего фактора; у других названные определяющтми детерминанты фактически оказываются следствием иных отношений. Крите рием включения американских концепций в конкретную группу теорий будет считаться тот социальный уровень, к которому в соответствующих этиологиях реально принадлежат основные причины революции. Как показывает анализ, наиболее предпочитаемыми в американской социологии являются идеологические, психологичес кие и политические теории причин революции. К ним практичес ки сводятся и значительный ряд концепций иного типа. В ряде экономических и технологических объяснений причины соответствующих сдвигов усматриваются в распространении знания, культуры. Точно также политические детерминанты оказываются главными в ряде т. н. социальных (например, структурно-функциональный подход Ч. Джонсона) теорий.

Преобладание идеолого-псизологической и политической детерминации в современных американских этиологиях может быть объяснено, с одной стороны, соответствующими же особенностями наиболее популярных в западной социологии концепций — М. Вебера, В. Парето, Г. Моска, Т. Парсонса. В диссертации делается попытка обнаружить также и более широкий ме тодологический источник этих тенденций. Выдвигается и обосновывается предположение, что в основе указанных особеннос тей лежит подход к социальным явлениям, специфический для буржуазной мысли в целом, проявившийся уже на раннем, просветительском ее этапе. Представление общественного изменения следствием в первую очередь надстроечных компонентов (идеи, психология, по литика), так же как и тяготение к теории факторов (концеп ции «взаимодействия») показывают, что несмотря на новый терминологический аппарат, американская социология сохраняет домарксовские, а по отношению к монистическому подходу — до гегелевские формы социального объяснения.

В работе предпринята попытка имманентной критики соответствующих установок. Такая логическая критика позволяет дополнить общие соображения об ошибочности субъективистских положений указанием на их внутренние противоречия. Идеализм — не одна из возможностей исторического объяснения, но ложная деформация его процесса. В диссертации указывается, что некоторые особенности рассмотренных теорий, например, сведение революционной идео логии к утопии и мифу, понимание революционного поведения как отклоняющегося от нормального, а самой революции — как деформации общественного развития, выявляет связь американской социологии с субстанциональной («политической») концепции изменения. Санкционируя лишь деятельность, не выходящую за рамки старого, эта концепция утверждает господство социальной репродуктивности. Соискателем отмечаются также определенные позитивные черты американских этиологий революции. Психологические об ъяснения революции Д. Дэвиса и Т. Гарра, политические — А. Обершелла, Ч. Тилли, экономические — теоретиков аграрного протеста и т. д. — опираются на значительную эмпирическую базу и содержат подчас интересные решения ряда конкретных проблем радикального изменения. В заключении подвдодятся итоги проделанного анализа, обобщаются главные тенденции рассматриваемых теорий и выде ляюся точки зрения, которые следует учесть в анализе оеволю ции, строящемся на научных основаниях. работе прилагаются примечания и список использованной литературы, включающий  304 наименования.

НОВИЗНА, ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ И ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ.

Современные американские концепции причин революции не рассматривались до сих пор специально в марксистской литературе, не исследовалась методологическая основа этих концепций как в плане общих принципов причинного анализа, так и в отношении роли отдельных социальных факторов; не было до сих пор и единой классификазии этих концепций.

В представленной диссертации: 1. Рассмотрены недостаточно изученные в марксистской литературе теории причин революции в современной американской социологии. Выявлены основные тенденции их методологии как в отношении причинного анализа вообще, так и в анализе роли социальных факторов от идеологических до экономических. 2. Дана классификация американских этиологий револю ции, показаны методологические сдвиги в рамках последнего поколения американских социологов, позволяющие по-новому оценить перспективы развития этого направления западной со циологии. 3. Сделана попытка определить истоки и философский смысл основных методологических тенденций современных американских этиологий революции, предложить способы марксистского использования некоторых рациональных моментов этих эти ологий; подвергнуть критике их индетерминистское содержание. Указанная критика приложима не только к современным американским этиологиям революции.

Как показывается в заключении, описанные тенденции свойственны значительному кругу западных историографических работ, анализирующих причины английской буржуазной, Великой французской, американской 1775-83 и т. д. революций. Приведенные аргументы могут быть полезны для выявления противоречий традиционных западных объяснений социального изменения. Результаты исследования могут, таким образом, быть использованы практически как в полемике с современной буржуазной историографией и социологией, так и в учебных целях: курсах исторического материализма, научного коммунизма; спкцкурсах по теории революции, современной буржуазной социологии и др.

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ. По теме исследования прочитаны доклады на секции истории философии философского общества ЭССР (июнь 1982), всесоюзной научной конференции «Социальная детерминация познания», посвященной 350-летию Тартуского государственного университета (ноябрь 1982 г.). Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры философии ТГУ (сентябрь 1984 г.), отдела критики современной буржуазной философии Института философии, социологии и права АН Литовской ССР (октябрь 1984 г.).

Основное содержание работы отражено в публикациях: 1. Методологические основания теорий причин революции в современной американской социологии. — Уч. зап. Тартуского гос. унта, вып. 630, Труды по философии, XV, Тарту, 1983, с. 29-48. 2. Критика взглядов американских социологов революции на детерминацию революционного сознания. — Социальная детер минация познания. Тезисы докладов научной конференции. Тарту, 1982, с. 209-212. 3. Теории причин революции в современной американской социологии. Критический анализ. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 693, Труды по философии, Тарту, 1984, с. 104-123.

ГЛАВА ПЕРВАЯ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ТЕОРИИ ПРИЧИН РЕВОЛЮЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКАНСКОЙ СОЦИОЛОГИИ

Теории причин (этиологии революции) в современной аме риканской социологии представляют на первый взгляд картину чрезвычайно пеструю, разноплановую и с трудом поддающуюся анализу. Помимо подчас экзотической терминологии для них характерен весьма разнообразный набор оценок, мнений, подходов — от идеологического и психологического до политического и экономического. В современной американской социологии существуют и теории, объясняющие революцию некоторым предшествую щим историческим событием, и видящие в ней следствие причин в первую очередь отдельного — политического и т. д. — общес твенного уровня, и концепции, считающие ее результатом взаи модействия ряда различных факторов. Такое разнообразие обосновывается и мееодологически: критикуя «односторонние» под ходы, социология революции настаивает на необходимости син теза различных точек зрения/1. Однако действительно ли в рассматриваемых теориях отсутствует какое-либо единство? Действительно ли в этих концепциях нельзя обнаружить общие методологические черты, которые указывали бы на их принад лежность к определенному направленмю? Попытаемся ответить на эти вопросы.

1. «Описывать, но не объяснять». Повторяемость вместо причинной связи.

 Работа К. Бринтона «Анатомия революции», считающаяся классической среди американских социологов революции, имеет интересную особенность: в ней отсутствует само понятие «причина. Бринтон специально оговаривает, что он описывает ре причины, но лишь ее симптомы (signs), поскольку полагает «в высшей степени бессмысленным» спорить, например, о том, «явилась ли революционная идеология причиной революционных действий или некоторой декорацией, за которой революция скрывала свои действительные мотивы». Вопрос «создал ли Руссо Французскую революцию или Французская революция создала Руссо» есть «вопрос о том, что было раньше — курица или яйцо». То, что идеология просветителей сыграла существенную роль во Французской революции, по Бринтону «не значит, что идеи обусловили (cause) революцию, но значит только, что они составляют часть тех изменяющихся переменных (variables), которые мы изучаем»/2.

В широком и достаточно обстоятельром разборе феномена революции Бринтоном не находится сколько-нибудь существенного места анализу ее причин; место главы о причинах революции в его работе занимает раздел «предвари тельные симптомы». Бринтон видит свою задачу не в поиске причин радикального изменения, но в «описании переменных, сочитающихся различным образом и в различных пропорциях»/3. Понятие причины нельзя обнаружить и в ряде других широ ко известных в американской социологии работах, например, исследовании психологии революции Т. Гарра или этимологии внутренней войны Х. Экштейна. Нет этого понятия и в теориях В. Вэртхайма, А. Кохэна, М. Леви и др. Подобно М. Леви, многие авторы специально отмечают, что применяемые ими аргумен ты «не должны рассматриваться как аргументы причинные»/4. Симптомы, корреляции, переменные — наиболее частые замените ли понятия «причина» в современной американской социологии. Отрицательное отношение к понятию причины объясняют А. Кохэн и В. Вэртхайм. По словам Кохэна «ввиду сомнительности выделения причинной связи» понятие причины «должно быть использовано с большой осторожностью». Сомневаясь, принадлежит ли причинное мышление к теоретическому уровню, А. Кохэн указывает на «значительную дистанцию между научным и причинным анализом»/5. В. Вэртхайм считает детерминмзм «отжившим», по лагая, что «анализ цепи событий в терминах причинности не выявляет ни каких-либо сил, действующих в природе, ни какой-либо мистической связи между двумя явлениями»/6. Иными словами, основу теории описания симптомов, корреляций, переменных составляет отказ от признания реальности причинной связи.

Между тем резкое отрицание реальности причинной зависи мости не вполне характерно для рассматриваемых объяснений; значительно более типично сомнение в ее существовании, опирающееся на концепцию Д. Юма. Вслед за Юмом представление о причинной связи как повторяемости развивают Л. Готтшалк, В. Вэртхайм, М. Хэгопиан, Д. Фаирчайлд. Согласно автору одной из первых специальных работ о причинах революции Л. Готтшалку «все наши рассуждения, касающиеся причин и следствий, производны не из чего другого, как из привычки»/7. По Вэртхайму понятие причинности «только устанавливает процесс повторяемости, обнаруживающийся посредством нашего опыта»/8.

В специальной работе «Революция и причина» (1975) Д. Фаирчайлд, не утверждая прямо необусловленности революции, доказывает, однако, что такая обусловленность проблематична. С этой позиции он подвергает критике «две крайности» — «позицию Х. Арендт», которая утверждает необусловленность революции, и «позицию К. Маркса», который считает ее детерминированной. Если бы революция была детерминирована, пола гает Д. Фаирчайлд, это означало бы возможность указать весь комплекс как необходимых, так и достаточных ее условий. Но указать такой комплекс невозможно, поскольку это было бы равнозначно реконструкции самого события. Детерминированность данного явления, поэтому, является лишь логической. «Обусловлена ли революция? — спрашивает Д. Фаирчайлд — Если этот вопрос требует указания на некоторые необходимые усло вия и законы, то ответом должно быть безусловное нет. Вопрос в таком роде — просто обман наших чувств научной моделью»/9. Таким образом обнаруживается первая особенность подхода американских социологов и причинам революции: стремление за менить причинное объяснение революции описанием ее симпто мов, лорреляций с теми или иными социальными переменными, в основе которого лежит отрицание реальности причинной связи.

Каковы источники и философское содержание этой методологической тенденции? Теория описания восходит к известным в англоамериканской философии вонцепциям причастности, в част ности К. Поппера и Э. Нагеля, основные положения которых рассматриваемые авторы, как правило, лишь применяют к конкретно-социальной проблематике. Например, К. Поппер, по его словам, «не признает и не отрицает принцип причинности», но старается «просто исключить его как метафизический из сферы науки»/10. Поппер же указывыет и ка более отдаленные источники теории описания. Стремление к замене причинного объяс нения описанием симптомов, корреляций и переменных он назы вает «одной из главных характеристик позитивизма», предшественником которого выступает сформулированный еще Д. Беркли принцип «описывать, но не объяснять»/11. Общефилософское содержание теории описания определяется отказом ее сторонников считать причинные отношения существу ющими в реальности или, во всяком случае, сьмнением в таком существовании.

Подобная позиция имеет индетерминистский характер. Она прямо связана с идеалистическим представлением, что каузальная зависимость вносится в предметный мир сознанием/12. Главным свидетельством ошибочности теории описария являются между тем те трудности, к которым эту теорию приводит анализ причин радикального изменения. Основная слабость замены причинного объяснения (в частности, революции) описанием симптомов и др. внешних признаков заключается в способности такого подхода соотнести соответствующие симптомы между собой, различить среди них второстепенные и главные, прямо связанные с порождением указанного феномена.

Отказываясь определить происхождение соответствующих признаков, теория описания приходит к смещению значительных и малозначительных предпосылок революции, а то к выделению и вовсе не имеющих отношения к ней факторов. Бринтон упоминает такие предреволюционные симптомы, как структурную слабость старого режима, его финансовые трудности, отход интеллектуалов и т. д., не считая, однако, нужным выделить среди них более и менее важные или пояснить основа ния их возникновения. Между тем структурная слабость, как и скудность казны, может быть признаком не только предреволюционного, но и послереволюционного режима: во втором случае она указывает не на приближение революции, но на ее временные последствия.

Критику научной ограниченности замены объяснения описа нием можно обнаружить уже в теории Г.-Ф. Гегеля. Теорию, сводящую, причины явлений лишь к «внешнему основанию», «формализму» («причина не имеет в себе и для себя определенного основания»), Гегель называл «чисто механическим понимание причинности», «точкой зрения рассуждательства», поскольку она «остается лишь на поверхности явлений»/13. Действительное познание причин, как подчеркивал В. И. Ленин мысль Гегеля, «есть углубление анализа от внешности явлений к субстан ции»/14. Установление корреляции между двумя факторами (например, депривацией и насилием в теории Т. Гарра) еще не доказывает, что данный фактор глубинный и представляет действительный источнмк описываемого события (революции). Как указывает, например, исследователь немарксистских исторических объясне ний О. Л. Вайнштейн, прямым результатом индетерминистской позиции ряда историков оказывается неразличение ими причин и следствий социальных изменений: «налоги — причина упадка Римской империи, или сам этот упадок вызывает налоги»/15.

Так выясняется действительное место «описания симптомов» — оно состоит не в объяснении революции, но в пропедев тике к такому объяснению. И поиск симптомов, и определение корреляций (переменных) — суть только предварительные этапы научного объяснения революции, которое прежде всего должно состоять в указании на ее глубинные причины.

Теоретическую слабость теории описания и метода корре ляций признает также ряд американских исследователей. «Простая корреляция,- пишет Р. Макивер, — не обязательно направ ляет наше исследование в правильном направлении. Где налицо причинная связь, там присутствует и корреляция, но где нали цо корреляция, может и не быть соответствующей причинной связи… Если соотношение налицо, мы хотим знать почему»/16. Вопреки своим ссылкам на Юма, признать недостаточность «ме тода медицинских аналогий» вынужден М. Хэгопиан: «обнаруже ние симптомов полезно как предварительное указание на приб лижение революции, но не как необходимое объяснение, почему революции происходят… Те, кого интересуют причины револю ции, должны сделать шаг дальше и проникнуть от поверхности к действительно определяющим силам»/17. В основе теории описания лежит мндетерминистское отри цание существования исторических причин.

Однако такое отрицание ведет к парадоксам. Если считать связь между истори ческими явлениями лишь субъективной повторяемостью, как это вслед за Юмом полагают Готтшалк, Вэртхайм и др., то чем выз вана сама эга повторяемось, например, повторяемость револю ций? Само понятие повторяемости уже включает представление о том, что эта повторяемость вызывается лежащими вне сознания факторами, которые теория привычки не раскрывает/18.

Рациональную основу концепций типа предложенных Фаирчалдом сос тавляет попытка оттолкнуться от механического представления о полной детерминированности некоторого события. Такая полная детерминированность действительно может быть только умозрительной: она является лишь предлогом, логической моделью, к которой стремится относительная, опосредованная ря дом факторов обусловленность. Однако на основании критики механического детерминизма индетерминистские концепции (в частности, выдвинутая Фаир чайлдом) приходят к сомнительному отрицанию детерминирован ности революции вообще. Критику механического понимания при чинной зависимости они сами механически переносят на детерминацию как таковую, отказываясь признать ее революционное содержание.

Детерминированность у Фаирчайлда становится синонимом полной заданности (в отношении революции она отождествляется с возможностью указать все ее условия), а детерминизм — синонимом фатализма. Результатом такого индетерми нистского преувеличения оказывается парадоксальный для социального анализа вопрос: «обусловлена ли революция вообще?». Между тем в широком причинном комплексе, который порождает революцию лишь целиком, отнюдь не все условия равноценны. Если известны основные, наиболее существенные причины рево люции, невозможность в точности предвидеть все поводы еще не может быть основанием считать революцию недетерминированной. Как следует понимать причинные отношения с точки зрения позиции детерминизма?

В имеющейся литературе используется, как кажется, два значения понятия «причина». Согласно первому под причиной понимается всякий фактор, участвующий в соз дании следствия, в связи с чем причина данного явления трак туется как «совокупность необходимых и достаточных усло виц»/19. Согласно второму под причиной понимается не всякий фактор, участвующий в создании следствия, но лишь такой, ко торый оказывает на следствие определяющее, активное воздейс твие, является порождающим источником данного явления в от личие от подчиненных и пассивных причин — «условий»/20.

Первое более широкое значение понятия «причина» имеет ту положительную сторону, что учитывает роль в создании следствия всех, даже незначительных факторов (например, ис тормческих поводов). Второе, более узкое, указывает на специфический — порождающий, активный признак явления причин ности, выделяет собственно причину из всей совокупности ус ловий. Порождающий аспект является, повидимому, центральным в понятии причинности: причинное отношение есть разновидность отношений детерминизма, представляющее главным образом отношение порождения. (Примером непричинного обусловливания может быть отношение подчинения).

Различные варианты инде терминизма — от радикальных до смягченных — сводятся в ос новном к попыткам обойти этот центральный признак причинной связи, заменить ссылки на факт порождения более расплывчатыми обозначениям — «начальные условия», «реременные», и т. д. Задача объяснения революции может быть решена лишь в резуль тате перехода от описания предшествующих ей симптомов к оп ределению порождающего ее источника.

2. У н и к а л и з м

Резкая критика принципа причинности или сомнение в ее объективности, отказ от поиска причин в пользу описания симптомов составляют определенную тенденцию в современных аме риканских теориях революции. Уже выступление Макивера против исследователей Юма, критика Тимашевым концептуализма Пирсона с «умеренно-реалистических» позиций показывает, что значительная часть социологов революции признает реальность существования причинной связи. Однако это признание имеет достаточно специфическую форму, на которую указывает, например, концепция социальной причинности Р. Макивера (Социальная причинность, 1942). Отстаивая адекватность принципа причинности в целом, Макивер строит теорию, согласно которой главной причиной исторических изменений следует считать некоторое частное событие — «прецепитант».

Прецепитант — это отдельный факт, который «вводится извне или возникает изнутри, вызывая серию изменений, колебаний или реакций, существенно меняющих общую ситуацию». Например, убийство в Сараево, говорит Макивер, «явилось прецепитантом первой мировой войны. Кто мог бы с уверенностью сказать, что такая война началась бы раньше или позже, если бы данного события не произошло?». Историческое событие «дано нам как единственный и уникальный феномен, вызываемый особенной ситуацией«/21. Подобную концепцию социальной причинности можно назвать уникализмом: согласно ей социальные причины, реальность которых не отрицается, являются лишь частными, уникальными, не подлежащими обобщению. Как сможем убедиться, уникализм характерен для широкого круга американских этиологий революции.

К достаточно широкой разновидности уникализма принадле жит отрицание сходства между причинами отдельных революций. По мнению С. Эйзенштадта, какое-либо единство в причинах и характере европейских революций Нового времени вряд ли можно обнаружить и тем более построить их общую причинную модель. Как считает С. Эйзенштадт, «возникновение современных революций в Европе с начала 17 века следует рассматривать как индивидуальное развитие или мутацию»/22. Резкое различие между отдельными типами радикального изменения склонны подчеркивать и другие американсвие авторы, например,П. Загорин.

Если некоторые социологи полагают, что выявить причины конкретной революции можно лишь путем опре деления ее чисто индивидуального «ситуативного аспекта», то П. Загорин вообще считает, что теории причин революции «должны разраьатываться для каждого типа отдельго»/23. Наконец, у ряда рассматриваемых теоретиков уникалисткая тенденция выражается в признании научного обобщения только в форме нешироких генерализаций — «гипотез» (Гарр, Тилли, Хэ гопиан), что сопровождается резким отказом от использования понятия закона и закономерности. Утверждение А. Кохена, что законы «не могут быть продемонстрированы эмпически», поддерживается М. Хэгопианом: «никто не видел закона природы «, так же как «неясно, нужны ли законы для чего-либо, помимо придания правдоподобности мнениям историков и социоло гов»/24.

Американские авторы предпочитают говорить о моде лях, функциональных отношениях, но никоим образом не о «ме тафизических» законах. Вышесказанное позволяет отметить, что помимо крайней критики принципа причинности и сомнения в ее существовании, вторую существенную линию революции в современной американс кой социологии представляет уникализм. Уникалистские концеп ции выдвигают в качестве причин революции лишь некоторое частное событие, не признают существования социальных законов, не допускают возможности перенесения причин одной рево люционной ситуации на другую, в целом отрицают обобщение в причинном объяснении революции. Непосредственный философский источник уникализма указал известный западный теоретик науки фон Райт. Главной чертой позитивистского способа объяснения он назвал «предпочтение индивидуальных слычаев над принимаемыми гипотетически общими законами природы»/25.

Близкие положения высказывал К. Поппер. По его словам «идея, что некоторая конкретная последовательность событий… может быть описана некоторым единым законом или некоторой совокупностью законов, попросту ошибочна. Не существует ни законов следования, ни законов эво люции»/26. Данные взгляды идут в русле предпринятой еще нео кантианством критики обобщения в истории; согласно Г. Рик керту «лишь частное действительно происходит»/27. Общефилософское содержание уникализма обнаруживает его противостояние детерминистскому подходу. Если теория описания обходит объективный и порождающий признаки каузальной зависимости, то уникалистское отрицание той или иной формы причинного обобщения представляет индетерминистскую критику обобщающей стороны причинности.

Поводы и причины

Аргументация уникализма не иожет быть принята. Ошибоч ность уникалистских концепций типа макиверовской состоит в смешении в историческом объяцнении понятия причины и повода. Прецепитант Макивера не может считаться причиной описываемо го социального явления (войны, революции), поскольку не ука зывает на его внутренний источник. Повод приурочивает собы тие к данному историческому моменту, но не порождает собы тие. Объяснение первой мировой войны убийством Франца-Фердинанда противоречит историческим фактам о глубинных политико-экономических конфликтах стран, вступивших в войну. Из вестно, что без указанного убийства и вне зависимости от него война соответствовала стратегическим интересам крупных империалистических держав Европы и, более того, единственно могла эти интересы реализовать. Не принимая во внимание определяющих пружин столкновений, Макивер переносит их роль на второстепенные обстоятельства. Поводы как ускоряющие, развязывающие факторы в настоя щее время (например, В работах М. Хэгопиана) обоснованно от личаются собственно причин (causes, preconditions) револю ции, как среднего звена (middle term), так и долговременных (long term)/28.

Всякую причину обслуживает некоторое множество условий, без которых причина не может вызвать следствие. Непременно входя в «причинный комплекс», создающий следствие, и потому являясь своего рода причинами его, условия, однако, отличаются от собственно причины своей подчиненностью, пово ды же — своей необязательностью и заменимостью. Если выстрел как причина ранения на дуэли не может произойти без предпосылок — исправности пистолета, сухости пороха и некоторого формального повода для дуэли, то основной причиной последней все же выступает характер отношений между двумя лицами. По словам Г.-Ф. Гегеля, поводы следует рассматривать лишь как «внешнее возбуждение, в котором внутренний дух событий мог бы и не нуждаться или вместо которого он мог бы воспользо ваться бесчисленным множеством других поводов, чтобы обнару жить себя»/29.

Различие глубинных и поверхностных причин пе реворотов было известно еще Аристотелю/30. Стремление Макивера приписать причинам уникальный ха рактер как раз вытекает из неразличения им причин историчес ких событий и их поводов. Специфическая особенность повода — уникальность — переносится Макивером на исторические причи ны. Именно поводы, как правило, относятся лишь к одному ис торическому событию и, соответственно, варьируются от случая к случаю. Иначе обстоит дело с собственно причинами. Начиная с наиболее внешних (например, отмеченный Бринтоном финансовый кризис или политическая слабость), эти причины выходят за памки отдельной певолюции и необходимо оказываются общими  целому ряду явлений данного типа. Таким образом причины уже по определению отличаются от поводов своей всеобщностью, приложимостью к ряду отдельных ситуаций. В предельном случае отождествление поводов с историческими причинами ведет к парадоксам, подобным известному об ъяснению крупных изменений в античной истории «формой носа Клеопатры». Между тем А. Тэйлор имеет в виду именно причины революции 1848 года, когда пишет, что баварский король потерял свой трон «единственно потому, что затеял роман с танцовщицей» и «баварцы были недовольны тем, что он тратил на нее много денег»/31.

Нужно ли обобщение?

Уникализм второго типа, отрицающий возможность обобще ния причин революции в единую модель (С. Эйзенштадт, П. За горин), противоречит самим принципам построения научной тео рии. Обозначение ряда социальных ситуаций общим термином уже указывает на их существенное сходство. Предложение П. Заго рина строить для каждой революции свою теорию ведет к теоретическому тупику, поскольку в этом случае такую теорию сле дует строить отдельно для каждого периода, а то и каждого для революции. Позитивное стремление уникализма описать каждую революционную ситуацию во всех ее особенностях само не возможно без обобщения: отличия каждой конкретной революции могут быть обнаружены только путем выделения свойственных всем революциям общих черт. Отрицающий обобщение эмпиризм, как отмечает М. Фримен, «неспособен объяснить качественное различие между революциями и решить вопросы этиологии рево люции»/32.

Словом «революция» историки обозначают широкую группу однопорядковых исторических явлений, наиболее типичными (классическими) среди которых называются события 1640-45 гг. в Англии, 1775-83 гг. в Америке, 1789-94(99) гг. во Франции и 1917 г. в России. Общее в этих исторических событиях трудно отрицать: во всех данных цлучаях начальная и конечная да та обозначает наиболее острый период ломки политической над стройки старых обществ/33, за которым следуют широкие эконо мические, социальные, идеологические трансформации этих об ществ. Сходные исторические феномены должны иметь и сходные исторические предпосылки: во всех данных случаях неэффективность старого общественного механизма вызвала появление определенных политических сил, которые разрушили сложившиеся институты власти и заменили их новыми, способными провести необходимые общественные изменения.

Возможно ли причинное объяснение без законов?

Между тем ближайшие причины революции не являются ко нечными: за каждой из них вырвстает целая цепь более кардинальных детерминант, которые «содержит» ближайшая причина и которые уходят вглубь социальной структуры. Падение старого режима объясняется неэффективностью старой политической эли ты и усилением политических сил оппозиций; но эти политические сдвиги вытекают из социальных — перемены соотношения оп ределенных классов, которые в свою очередь являются следст вием изменений глубинно-экономического уровня. Необходимость описания фундаментальных социальных отношений показывает несостоятельность той разновидности уника лизма, представители которой предлагают исключить из причин ного анализа понятие генерализации и закона.

Согласно совре менной теории науки (например, концепции охватывающего зако на К. Гемпеля), научное объяснение, чтобы быть таковым, по мимо указания на причину описываемого явления, должно непре менно увязать данную причину с некоторым законом. «Причинное объяснение, — доказывает Гемпель, — необходимо требует нали чия общих законов»/34. Отрицание законов фактически означает отказ от поиска фундаментальных причин; стремясь обнаружить все более глу  14  бинные основы события, научное объяснение необходимо форму лирует их в форме законов. Причины того, что чашка разбилась, недостаточно объяснить лишь ее падением: предмет лома ется всегда, когда прилагаемая к нему сила превышает возмож ности сопротивления его материала. По словам П. Гардинера «сила слова «потому что» происходит от рассмотрения отдель ного случая как удовлетворяющего требованиям общего зако на»/35.

 Закон есть «отношение сущностей или между сущностями», он обозначает устойчивую связь между некоторыми широкими классами явлений. Понятие закона поэтому шире понятия при чинности: закон указывает не только на порождающую (причин ные законы), но и на любые другие виды устойчивой связи/36. Какими же социальными закономерностями можно объяснить возникновение революции? Детерминанты, прилагаемые современными американскими авторами («урбанизация» Ч. Тилли, «эконо мический рост» М. Олсона и др.), достаточно поверхностны, принадлежат к внешним уровням социальной системы. Значитель но более фундаментальна обнаруженная Марксом связь революции с противоречиями способа производства. Понятие революции в теории Маркса существенно отличает ся от того, которое принято в современной американской соци ологии.

Американские социологи называют революцией лишь конкретно-историческую революцию, то есть, в обычном употреблении историков — относительно кратковременный период прежде всего политических трансформаций на пути к новому строю. (Именно эти границы политических перемен дают возможность историкам говорить о датах революции — «Английская 1640-45» гг., «Испанская 1808-14» гг. и т. д.). В теории Маркса понятие революции имеет также и второе значение — это не только конкретно-историческая революция, но и революция межформаци онная — значительно более широкий (в том числе и во времен ном плане) период смены старого способа производства новым  как в рамках отдельного общества, так и в рамках более крупных — региональных и др.- социальных образований/37.

За конкретно-исторической революцией — главным образом надстроечным — катаклизмом — Марксом был обнаружен переход от устарелой социально-экономической структуры к новой. Конкретно-историческая революция была понята как одно из прояв лений «сойиальной революции». Но социальная революция, то есть смена одного способа производства другим, вистории ре альных обществ далеко не всегда происходит посредством конк ретно-исторической революции. Форму конкретно-исторической революции социальная революция принимает лишь при наличии определенных обстоятельств. В других случаях переход общества от одной формации к другой возможен в виде реформ сверху или завоеваний, сыгравших, например, по Энгельсу, решающую роль в падении Рима. Непосредственной причиной межформационной революции и конечной причиной революции конкретно-исторической выступает конфликт внутри способа производства.

В последнем счете конкретно-историческая (английская, французская) революция про исходит потому, что «на известной ступени своего развития материальные производительные силы общества происходят в противоречие с существующими производственными отношения- ми»/38. Однако указатель на данную глубинную причину — не значит исчерпать весь набор условий, вызывающих конкрет но-историческую революцию (причина в широком смысле.

Поскольку межформационная революция не обязательно проявляется непосредственно в форме радикального политического переворо та, конфликт производительных сил и производственных сил и производственных отношений является необходимой, но не дос таточной причиной конкретно-исторической революции. Револю ционное разрешение данного конфликта становится возможным только благодаря определенным условиям — общенациональному кризису, революционной ситуации, вызванной резкими экономи ческими осложнениями, войной готовности движущих сил револю ции, слабости власть имущих и т. д. Особенность механизма социальной детерминации состоит в чрезвычайной разветвленности причинного дерева событий. С одной стороны, главную линию («ствол») порождения революции составляет вертикальная связь «движущие силы» — «конфликт способа производства». С другой стороны, каждая причина на своем уровне горизонтально связана с целым рядом дополни тельных условий. Лишь комплекс всех причин и условий дает ту необходимую сумму, которая ведет к действию. Конкретно-исто рическая революция происходит тогда, когда при наличии конф ликта производительных сил и производственных отношений дей ствие данных движущих сил вследствие определенных условий превышает возможности сопротивления старой надстройки.

 3. П о с с и б и л и з м

Разбирая методологические основы теории описания, мы видели, что из наиболее популярных упреков американских социологов детерминистскому подходу было обвинение его в фатализме. Подобное обвинение более подробно развивает, напри мер, В, Вэртхайм («Эволюция и революция», 1974). В. Вэртхайм подвергает критике мнение, что связь причин и следствий в природе и обществе является необходимой. В частности, он отрицает, что существует некоторый набор при- чин и условий, который с необходимостью ведет к революции. Представление о необходимой связи причин и следствий В. Вэртхайм называет фаталистическим. Фатализм он считает одной из главных черт детерминизма, основным представителем которого, по мнению В. Вэртхайма, выступал Лапсас. Детерминистский (т. е. фаталистический с его точки зрения) подход к общественным причинам не учитывает роли субъекта и «неспособен объяснить человеческие действия при помощи надличностных механических сил». В этом смысле детерминистская позиция является такой же крайностью, как позиция волюнтаризма/39.

Сам В. Вэртхайм, стремясь избежать «крайностей как де- терминизма, так и волюнтаризма», предлагает «золотую середину» — концепцию «поссибилизма» или во всяком случае » «пробабилизма». Поссибилизм утверждает, что «история открыта, в ней существует много альтернативнах возможностей». Пробабилизм признает, что есть «основные тенденции (trends), направления развития, которые более вероятны, чем другие». Последнее, однако, «не означает, что существует какая-либо историческая необходимость»/40. Четко выраженное в позиции поссибилизма отрицание какой-либо необходимой связи причин революции и их следствия можно обнаружить в работах широкого круга американских авторов. По словам Л. Готтшалка, «нельзя утверждать, что набор условий, вызвавших французскую революцию, с необходимостью ведет к революции. Можно лишь утверждать, что данные условия могут опять привести к такой революции в будущем/41.

Мнение, что связь причины и следствия «не обязательно должна быть необходимой», поддерживают Д. Фаирчайлд, М. Леви, Т. Гапп и др./42 Критика теории исторической и социальной необходимости как фаталистической переносится на концепцию Маркса. «Маркс, — полагает Фаирчайлд, — ошибался в своем убеждении, что единственный путь причинного объяснения состоит в указании на необходимую связь (necessry connecticn). Представление о необходимом действии исторических законов объявляется «ква- зитеологическим», а сам Маркс — «человеком XIX века»/43.

Подобно В. Вэртхайму, ряд авторов прямо выражает свою оппози- цию «фаталистическому детерминизму» в терминах поссибилизма. «Во избежении крайностей детерминизма, — считает М. Леви, — следует принять теоретическую возможность (possibility)/44. То что его утверждения «вероятностные, но не детерминистс- кие», подчеркивает также Т. Гарр/45. Теорию поссибилизма ре- зюмирует часто цитируемое высказывание Л. Стоуна: «певолюция никогда не неизбежна, во всяком случае, единственным свиде- тельством ее неизбежности является ее действительное начало»/46.

 Источником поссибилистского подхода к социальной при- — 18 — чинности, как и в случае теории описания и уникализма, выступают современные англо-американские философские направления. По словам известного теоретика науки Э. Негеля, вопреки рационалистической концепции Аристотеля-Декарта «современный эмпиризм утверждает, что вероятностное (probable) знание есть единственная форма знания, которую мы можем найти и обнаружить… Доктрина, согласно которой знание причин событий может быть только вероятностными, есть один из центральных тезисов анализа современного научного метода»/47.

Поссибилизму принадлежит определенная заслуга: критика механистического понимания причинной зависмости в обществе. Социальная причинность, действительно, отличается от причинности в природной сфере своей неоднозначностью, значительно более выраженным вероятностным характером, наличием альтер- нативных исторических возможностей. Однако может ли неоднозначность и вероятностный характер причинной связи между об- щественными явлениями быть основанием для отрицания ка- кой-либо необходимости этой связи? Еcли поссибилизм, напри- мер, в приведенной позиции В. Вэртхайма, отрицает не только упрощенно механистическое понимание социальных пройессов, но и какую бы то ни было историческую необходимость, он выходит за рамки оправдвнной критики механизма, приобретателя индетерминистский смысл.

В этом случае по своему философскому содержанию поссибилизм становится сходным с теорией описания и уникализмом. Если теория описания отрицает объективность причинной связи, а уникализм — обобщающую ее сторону, то поссибилизм ставит под сомнение аспект причинной необходимости. Индетерминистский оттенок поссибилизма подтверждает также его сходство с некоторыми установками эмпириокритициз- ма, на которые указал В. И. Ленин. От признания реальной не- обходимости связи причины и следствия отказывался С. Пирсон («необходимость принадлежит миру понятий»). Лищь вероятностной стороной ограничивал причинную зависимость Р. Авенариус («необходимость остается как степень вероятности ожидания последствий»)/48.

Эмпириокритики сформулировали принцип пробабилизма за пловека до Э. Нагеля, М. Леви, В. Вэртхайма. Анализ их теорий позволил в свое время Ленину сделать вывод: «Перед нами юмовская точка зрения в самом чистом виде: ощущение, опыт ничего не говорят нам ни о какой неоюходьмости… Это — вполне определенный субъективизм в вопросе о причинности… новые термины нисколько не изменяют старой-престарой линии  агностицизма»/49.

Поссибилизм и предсказание

Рассмотрим аргументацию концепции поссибилизма в варианте В. Вэртхайма. Вэртхайм не просто подчеркивает вероят- ностный характер социальной причинности. Он обосновывает мнение, что связь причин и следствий в обществе вовсе не содержит какой-либо необходимости. (Само понятие причинной необходимости считается Вэртхаймом фаталистическим). Такого рода индетерминистическое преувеличение ведет позицию поссибилизма к противоречиям. Прежде всего ошибочным является отождествление детерминизма и фатализма. Отличие детерминизма от фатализма специально обосновывалось сторонниками природной закономерности. «Оставаясь на позициях фатализма, — по словам Энгельса в «Диалектике природы», — мы выходим за пределы теологического взгляда… случайность не объясняется здесь из необходимости, скорее наоборот, необходимость низводится здесь до порождения голой случайности».

Концепции фатализма, в которой «нет и речи о прослеживании причинной цепи», Энгельс проти- вопоставляет позицию Гегеля: «Случайное необходимо… и не- обходимость определяет себя как случайность»/50. М. Бунге указывает на «неоправданность двух обычных ар- гументов романтических философов» против принципа причиннос- ти: «Именно, что она является фаталистической и что она яв- ляется механической… Фатализм — это сверхнатуралистическая доктрина, утверждающая безусловное (а следовательно, незако- номерное) действие трансцендентальных детерминантов, в то время как каузализм не связан с ненаучными теориями»… «Все, что можно вывести из марксистского анализа, — цитирует М. Бунге слова Чайлда, — эту дилемму: революция или паралич. История не обнаруживает неуклонного движения к определенной цели/51. По словам О. И. Джиоева, в марксизме «реолизация необходимости означает превращение, переход необходимости в — 21 — действительность, действительность же не покрывается необхо- димостью»/52. Как писал В. И. Ленин, «обвинение в фатализме опровергается уже самыми основными посылками исторической теории Маркса»/53.

Критика тезиса Маркса о «железной необходимости» дейст- вия исторических законов как фаталистического строится на неразличении двух уровней обобщения в его социальной концеп- ции, то есть смешении революции межформационной и конкрет- но-исторической. Смена старого способа производства новым действительно происходит с «железной», по Марксу, необходи- мостью. Но реализация этой смены в форме конкретно-истори- ческой революции, то есть резкой ломки старой политической структуры, как уже указывалось, связана с определенными обс- тоятельствами. Возможен и другой путь смены способа произ- водства — производством изменения «сверху». Утверждение В. Вэртхайма о том что действие исторических причин лишено какой бы то ни было необходимости, проти- воречиво. Причинная необходимость появления следствия при наличии причины; признание факта причинной связи двух явле- ний безусловно предполагает признание необходимости появле- ния второго при наличии первого. Признак необходимости таким образом входит в само понятие причины. Если данная связь не имеет необходимости, то причина теряет свой смысл как причина, оставаясь явлением, никак не влияющим на следствие. За- мена понятия необходимости «возможностью» и «вероятностью» меняет термины, но не существо дела: в этом случае появление следствия при наличии данной причины придется описывать как «максимально возможное» и «наиболее вероятное».

Открытость истории, на которую ссылается поссибилизм, нельзя преувеличивать. Она не абсолютна. Любой последующий исторический этап зависит от предыдущего и возрастает из наличных социальных ресурсов. От общества, находящегося на ступени промышленного переворота, вряд ли следует ожидать последующей социальной ступени, характерной, например, для земледельческих и скотоводческих общностей. С другой стороны, от него можно вполне ждать эволюции, вытекающей из его внутренних социально-экономических законов, например, закономерного перехода от сословно-бюрократической структуры к буржуазной республике. С таким необходимым переходом были связаны и антифеодальные революции в Европе. В. Вэртхайм, очевидно, прав, указывая, что в некоторый начальный момент социальная перемена существует в виде тенденции. Но такая тенденция, вопреки В. Вэртхайму, не может считаться только тенденцией: это было бы равносильно застою или прекращению истории, вызванному социальным разрушением. В случае продолжения развития тенденция должна реализоваться, то есть перестать быть тенденцией и дать некоторый социальный результат — общественную перемену.

Пробабилизм Вэртхайма, таким образом, искусственно абстрагируется от истори- ческих результатов, задерживается на ступени нереализован- ности социальных следствий наличных причин, отрицая на этом основании необходимость этих следствий. Отрицание необходимости реализации исторических причин противоречит и практическим нуждам, например, целям научного предсказания. Основу такого предсказания как раз и составля- ет необходимость появления следствия при наличии причины. Только она дает возможность на основании прежних случаев предвидеть сходный результат. Чем менее необходимой считает поссибилизм и пробабилизм причинную зависимость, тем меньше содержания имеет предсказание, основанное на ней. Факты подтверждают слова Энгельса: «Наука прекращается там, где теряет силу необходимая связь»/54.

При этом разумеется, что утверждение необходимости свя- зи причины и следствия не может считаться абсолютным: пока событие не произошло, всегда остается доля вероятности, что ему что-то может помешать. Отождествление детерминизма с фа- тализмом итроится на подмене тезиса: основанный на диалекти- ке детерминизм утверждает причинную необходимость не абсо- лютной, но, при выполнении всех входящих условий, тяготеющей к максимальной.Маркс говорил о детерминистской необходимости — 23 — как «относительной», которая «может быть выведена только из реальной возможности», то есть что «существует круг условий, причин, оснований и т. д., которыми опосредствуется эта не- обходимость». В своем осуществлении закон «модифицируется многочисленными обстоятельствами»/55.

Степень необходимости наступления революции прямо зави- сит от полноты комплекса входящих причин и условий, нарастая по мере продвижения от долговременных к поверхностным факто- рам. Наличие глубинных объективных причин (конфликт способа производства) создает достаточно открытую возможность рево- люции; необходимые предпосылки — общенациональный кризис, революционная ситуация и зрелость «субъективного фактора» (движущих сил с их идеологией и политической организацией) — значительно приближают эту возможность к действительности. Прибавление к данным причинам непосредственных условий и акселераторов (ошибки существующей элиты и пр.) делают революции максимально возможными и, вопреки основному тезису пос- сибилизма, практически неизбежным.

4. В з а и м о д е й с т в и е    п р о т и в     м о н и з м а

Помимо теории описания, уникализма и поссибилизма для американских этиологий революции характерна еще одна весьма распространенная особенность. Ее обнаруживает, в частности, работа известного историка и социолога Л. Стоуна. В работе «Социальное изменение и революция в Англии 1540-1640» (1965) Л. Стоун отвергает «узкие взгляды на при- чины революции», в которых «уделяется слишком большое внима- ние изменениям в распределении благ и таким очевидным фак- торам, как изменяющиеся идеалы, стремления и привычка к под- чинению. Они смешивают… различные вещи». По Стоуну «рево- люция имеет» в высшей степени сложную природу»: «частично интеллектуальную — факт противоборствующих идеологий, рево- люционных философий, потери элитой уверенности в себе; частично экономическую — кратковременный поворот вспять после долговременного периода роста, обедневший государственный аппарат; частично политическую — неудачи внешней политики, разъединенность правительства, неэффективность, нечестность, потерю осмотрительности и такта в проведении или препятствовании реформам; частично социальную — смена в распределении богатства, власти и влиянии, чувство оторванности, вызванное интенсивной мобильностью, или фрустрация, связанная с блоки- рованием каналов проникновения в элиту»/56.

Позиция Л. Стоуна чрезвычайно типична; большинство аме- риканских социологов строят теорию причин революции исходя из концепции взаимодействия различных факторов. Если еще Л. Готтшалк рассматривал предпосылки Великой французской революции как «комбинацию пяти причин», то по Х. Экштейну каждая революция «есть результат сочетания различных факторов (пе- ременных)»/57. Из комплекса факторов выводят социальное из- менение М. Хэгопиан, С. Эйзенштадт, Р. Айа, и многие дру- гие/58. Основы такого подхода раскрывает М. Хэгопиан. «Рево- люции, — пишет он, — не могут быть сведены к операциям с од- ним фактором, поскольку они производятся соединением сил… как комплексное макро-событие, требуют скорее комплексного, чем монистического подхода»/59.

Основным объектом полемики Л. Стоуна и других американ- ских сторонников теории взаимодействия выступает таким обра- зом монистический подход. Монизм понимается при этом как од- нофакторная детерминация» то есть теория» по которой социальное изменение является следствием действия лишь одного общественного фактора. Теоретическую критику понимаемого таким образом монизма дают, например, Р. Макивер и Н. Тимашев. По мнению Макивера, монистические теории являются односторонними: все теории «ключевой причины» (key cause) «игнорируют альтернативные характеристики», в то время как по существу «проблема социальной причинности сталкивается с различием факторов»/60. Точно таковы же аргументы Н. Тимашева. Общественные события, — 25 — считает он, «не могут быть следствием некоторой одной составляющей».

В социальных науках «причина должна быть соединением (concommitance) двух или более факторов»/61. Взаимодействие равноправных общественных компонентов выступает в рассматриваемых объяснениях как единственно воз- можный принцип анализа социальной причинности, свободный от однофакторных преувеличений. При этом не все монистические концепции критикуются американской социологией в равной мере. Наиболее негативные оценки даются «экономической» разновидности монизма. Экономический монизм отвергается не только потому, что он, по мнению американских социологов, не учиты- вает других социальных факторов, но и потому, что значитель- но более важная роль в социальном целом, с их точки зрения, принадлежит политическим и психологическим детерминантам.

М. Хэгопиан поддерживает мнение, что экономические причины име- ют значительно меньшее значение, чем религиозные и полити- ческие»/62. Экономика, — пишет М. Леви, — никогда не явля- лась единственно значимой переменной в анализе данного об- щества… Распределение товаров и услуг отнюдь не более ма- териально, чем распределение власти и ответственности»/63. Таковы источники и основная направленность теории взаи- модействия? В современной западной социологии эта теория яв- ляется едва ли не преобладающим подходом к социальной при- чинности. Ее развивает значительное число ведущих западных социологов, как правой (К. Поппер), так и более левой (Р. Миллз) ориентации/64. Эта теория сонкционирована и методоло- гией основных западных философских направлений.

Как замечает в содержательной работе советский исследователь Л. А. Журав- лев, теория факторов — «общая принадлежность всего позитивизма». «Западной теории причинности, — по словам В. П. Огородникова, — присущи поликаузализм, тенденция к классической характеристике детерминизма как однозначной зависимости»/65. Концепция взаимодействия, однако, не возникла лишь в XX веке; эта концепция отчетливо напоминает известную еще по анализу А. Лабриолы и Г. В. Плеханова характерную для «суб- — 26 — ъективной социологии» конца XIX века «теорию факторов». Именно теория факторов, отрицая определяющие исторические пружины, «делит общество на факторы, между которыми существует взаимодействие: каждый из них влияет на остальные и, в свою очередь, испытывает на себе влияние всех остальных»/66.

Между тем особенная приверженность американских социо- логов к теории взаимодействия, как и особенно активная кри- тика с позиций этой теории «экономического» монизма является, видимо, следствием не только исторических заимствований. Связанная с глубинными особенностями понимания американскими социологами социальной структуры, она несет на себе следы вполне современных идеологических интересов. Как показывает уже работа К. Бринтона, объяснение исторических событий одним — экономическим — фактором американские социологи считают основной особенностью марксизма. «Даже самыми невинными марксистами, — пишет К. Бринтон, — любое историческое собы- тие понимается как логическое применение экономических инте- ресов к конкретной ситуации»/67.

Одним из важных оснований предпочтения американскими социологами теории взаимодействия и особенно активной крити- ки ими «экономического» монизма является таким образом полемика с исторической концепции Маркса, которая понимается как однофакторная экономическая детерминация. Парадоксы взаимодействия Каково философское содержание концепции взаимодействия и насколько продуктивен ее взгляд на причины радикального изменения? Л. Стоун прав, подчеркивая комплексный характер социальной причинности и называя разные причины революции — интеллектуальные, политические, социальные и т. д. Спкцифика социальной причинности состоит в ее неоднозначности, включе- нии широкой совокупности разнопорядковых детерминант. Но ведь наличия различных уровней причин общественного изменения никогда не отрицали и монистические теории.

Несостоятельность обвинения монизма в выведении истори ческого изменения из одного фактора видна уже на примере те ории Гегеля: гегелевский монизм отнюдь не исключал географи ческих, правовых, политических и т. д. факторов в истории, хотя и подчинял их развитию «мирового духа». Точно также признание марксизмом определяющей роли производственных от ношений вовсе не равносильно отрицанию «непроизводственных» причин: значение идеологических, политических фактопов всегда подчеркивалось в марксистской литературе. Таков, напри мер, анализ революционной идеологии и политики у Ленина, об щественной психологии у Плеханова и др.

По словам Энгельса тот, кто понимает историческое объяснение Маркса «в том смысле, что будто экономический момент является единственно определяющим моментом, превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу»/68. Монизм Маркса состоит не в отрицании роли «неэкономических» факто ров, но в установлении их зависимости, подчиненности главной причине: «способ производства материальной жизни обусловли вает социальной, политической и духовной процессы жизни во обще»/69. Монизм не игнорирует различие социальных детерми нант, но указывает на их иерархию и субординацию, выделяя некоторый общественный уровень, определяющий все остальные. В своем стремлении охватить весь комплекс предпосылок революции теория взаимодействия не имеет никаких преимуществ перед монистическими концепциями. С другой стороны, объясне ние причин революции взаимодействием равноправных обществен ных факторов имеет пяд существенных уязвимых мест. Прежде всего, отказываясь как-либо определить соотношение этих факторов, теория взаимодействия остается чрезвычайно неопределенной.

Считать причинами революции все социальные факторы в равной мере значит практически не указать конкретно ни одного из них. В силу этого теория равноценности ведет к парадоксальным выводам. Можно бесконечно дробить социальную структуру на все новые и новые компоненты, Вне зависимости от своей значимости и роли, согласно концепции взаимодействия данные компоненты должны иметь разное влияние на истори ческое следствие. Ошиюочность теории взаимодействия заключаются в том, что она только указывает на ряд условий возникновения данно го исторического следствия (революции), не обнаруживается его порождающий источник. В этом концепция взаимодействия практически аналогична теории описания, которая выделяет корреляции между предварительными условиями и данным событи ем, не пытаясь определить среди этих условий главную причину. То, что и идеологические, и политические, и психологи ческие(как и любое количество других) факторов участвуют в порождении революции, не значит, что их механическая сумма вызывает ее. Отрицая возможность выделения среди причин ре волюции основных и определяющих, теория взаимодействия фак тически отказывается от социального объяснения в пользу опи сания «факторов», выступая как индетерминистская тенденция в социальном анализе.

В свое время на глубокие философские основы ошибочности теории взаимодействия указал еще Г.-Ф. Гегель. В работах «Наука логики», «Энциклопедия философских наук» Гегель, по словам Ленина, подчеркивал «недостаточность и пустоту голого понятия взаимодействия» в объяснении общественныхявлений. Взаимодействие по Гегелю есть «ближайшая истина отношения причины и действия», которое, одноко, стоит «лишь на пороге понятия», поскольку в нем не удовлетворено «то требование опосредования, в котором как раз прежде всего и заключается дело, когда применяют отношение причинности». «Так, напри мер, — пишет Гегель, если мы будем считать нравы спартанско го народа действием его общественного строя, и, наоборот, общественный строй действием нравов, то… с помощью такого объяснения… мы не поняли ни государственного устройства, ни нравов этого народа». Недостаточность объяснения через взаимодействие состоит в том, что это отношение вместо того, чтобы быть эквивалентом понятия, само должно быть понято»/70. Уже Гегель таким образом показывает, что теория взаимодействия ведет к противоречию. Именно такого рода противоре чие, как отмечал Г. В. Плеханов, свойственно, например, тео рии просветителей: «среда определяется мнениями, мнения — средой»/71.

Совершенно аналогичный упрек можно предъявить Л. Стоуну и другим сторонникам данного подхода. Ппиравнивая ряд (идеолегических, психологических, политических) факторов между собой, современные концепции взаимодействия объясняют их один через другой, то есть вслед за теоричми просветите лей впадают в ошибку порочного круга idem per idem (то же посредством того же). Другой показатель теории несостоятельности теории взаи модействия, в которой, по выражению Плеханова «каждый фак тор» пользуется золотым правилом: живи и жить давай дру гим»/72, — невозможность провести ее последовательно. Когда реальный анализ ставит вопрос о конечных причинах революции, теоретики взаимодействия легко отказываются от концепции равноправности различных факторов, выдвигая в качестве глав ных чаще всего идеологические и политические предпосылки. Признание Стоуном первичности зкономических отношений не яв ляется типичным; ряд авторов приходит к выводу, что «самый перспективный путь объяснения революции» состоит в выяснении «влияния на возникновение революционной ситуации противобор ствующих ценностей»/73. У Н. Тимашева основным фактором ре волюуии (например, американский) выступают политические от ношения/74. Теория факторов, которая в варианте Бринтона, Стоуна и др., казалось бы охватывает все причины революции, фактически оказывается эклектической. Выход из «заколдованного круга» взаимодействия указал монист Гегель. Для этого нужно установить, что обе стороны взаимодействия, «как и все прочие особые стороны… вытекали из того понятия, которое лежало в основе их всех»/75.

«Чтобы разделаться с путаницей взаимодействия, — писал Плеханов, — мы должны найти тот исторический регулятор, который произвел и нравы данного народа, и его государственное устройство и тем самым создал саму возможность их взаимодействия»/76. Монизм Гегеля носил идеалистический характер: в его концепции роль данного универсального регулятора играл «ми- ровой дух». Свободное от мистики монистическое объяснение развития общества было открыто К. Марксом. В производственных отношениях им была найдена материальная основа разнооб- разных социальных взаимодействий. По словам Плеханова, как в физике теория «сил» уступила место единому учению об энер- гии, «точно так же и успехи общественной науки должны были привести к замене теории факторов, этого плода общественного анализа, синтетическим взглядом на общественную жизнь»/77.

«Факторы» и синтетический подход

В своем понятии синтетического Г. В. Плеханов чрезвы- чайно точно отмечает наиболее существенные особенности мо- нистического подхода к социальной причинности. Монистический взгляд на историческое изменение качественно отличается от того, с позиции которого американские социологи критикуют концепцию Маркса и в целом рассматривают социальную структу- ру. Терия Маркса обвинялась прежде всего в объяснении исто- рических событий действием лишь одного — экономического фак- тора и игнорировании роли других, с точки зрения данных ав- торов, возможно, более важных (в первую очередь идеоло- го-психологических и политических). Подобное обвинение явно ошибочно: предложенный Марксом подход не только не является теорией экономического фактора, но и порывает с самой основ- ной как одно-, так и многофакторных концепций — теорией фак- торов как таковой. «Экономический фактор» первичен не для марксизма, но для т. н. «экономического материализма». Отождествлять марк- сизм с последним, однако, совершенно ошибочно. (На этом воп- росе подробнее мы остановимся в 3 главы III). «Экономичес- кий фактор, о котором говорят экономические материалисты, вовсе не является с точки зрения концепции Маркса определяю- — 31 — щим. Первичная для сторонников «экономического дкткрминизма» экономика — хозяйственные отношения, кризисы, налоги — с по- зиции маркистского понимания общества сами являются зависи- мыми — от характера производственных отношений, связанных с определенным уровнем развития производительных сил. «Господ- ствующий фактор, — пишет Г. В. Плеханов в своей классичес- кой работе «О материалистическом понимании истории», — сам оказывается, таким образом, подчиненным другому «фактору». На а после этого какой же он господствующий?»/78 Марксизм отвергает саму основу экономического детерми- низма — деление общества на «факторы».

Материалисты-диалек- тики, по словам Плеханова, не считают возможным «говорить о факторах общественного развития иначе, как с целью критики этих устарелых фикций»/79. Концепция Маркса связана с принципиально иным взглядом на социальную структуру и способ социального объяснения. Как показали А. Лабриола и Г. В. Плеханов, теория факторов воз- никла на определенном этапе развития общества как результат перехода от накопления и описания исторических фактов к вы- делению различных компонентов социального целого. «Социально-исторический фактор есть абстракция… Благодаря процессу абстрагирования различные стороны общественного целого при- нимают вид обособленных категорий, а различные проявления и выражения деятельности общественного человека — мораль, пра- во, экономические формы и проч. — превращаются в нашем уме в особые силы, будто бы вызывающие и обуславливающие эту дея- тельность, являющиеся ее последними причинами»/80. Однако, социальное объяснение не может ограничиться лишь выделением исторических факторов. Оно стремиться опре- делить среди этих факторов основные и подчиненные, устано- вить между ними некоторую иерархию и субординацию, найти не- который «главный» фактор.

Таково было объяснение исторического развития движением форм «духа» у Гегеля, психологичес- кие, политические, наконец, упоминавшиеся экономические кон- цепции. Марксизм, между тем, идет еще дальше, трансформируя — 32 — само понятие «основного фактора» и практически ставя под сомнение само наличие «факторов». Производственные отношения — ведущий компонент способа производства, который, согласно Марксу, определяет все уров- ни общественной структуры, в том числе «экономику», уже не могут рассматриваться как «фактор» в прежнем смысле этого слова. Они представляют собой не «силу» или даже обществен- ный уровень, но системное отношение, форму координации сос- тавляющих общество основных «элементов» — групп (классов) людей. Наиболее близким определением производственных отно- шений может быть введенное наукой XX века понятие структуры.

Марксова по вырожению Плеханова «синтеническая» детерминация есть фактически детерминация структурой, «формой» целогл, которая определяет роль его частей (элементов). Различие монистического и «факторного» подхода поэтому значительно глубже простого различия между двумя социальными теориями. Монизм разрывает с самой картиной мира, на которой стролась теория факторов. Сравнение Плехановым последней с концепцией «сил» в естествознании чрезвычайно интересно. Точно так же как механическому «силовому» представлению ома- терии революция в физике конца XIX века начала XX века про- тивопоставила более целостную построенную на законе превра- щения энергии картину мира, социальная наука XX века оказалась от механистического «атомизма» факторов в пользу более диалектического системного взгляда на общество.

Развитый в середине текущего столетия в ряде кибернетических (Росс Эшби, Клаус), теоретико-системных (Берталанфи)/81 и близких к ним объяснений общества, эттот взгдяд был факти- чески предвосхищен монистической концепцией Маркса. Системный подход подтвердил то, что отстаивая монизм против арха- ичной теории факторов: элементы общественного целого опреде- ляются не суммой его частей — «факторов», но характером его целостной организации. Третируемый как «человек XIX века», Маркс был более теоретиком века двадцатого, чем множество современных его критиков.

Проведенный разбор показывает, что за широким внешним разнообразием подходов и точек зрения в американиких этиоло- гиях революции обнаруживаются общие методологические уста- новки. Это теория замены причинного объяснения описанием симптомов, корреляцией и переменных, уникализм (отрицание возможности обобщения причин отдельных революций), поссиби- лизм — мнение о связи причин и следствий как лишенной необ- ходимости — и объяснение революции взаимодействием различных исторических факторов. Отмеченные установки восходят к ос- новным направлениям современной западной философии (прежде всего позитивизму) и в конечном счете — к традиционным субъективистским концепциям причинности — теории повторяемости Юма, дескриптивизму Беркли. Концепция взаимодействия родст- венна теории факторов XIX века и более раннему просветитель- ству историческому подходу. Данные теории имеют индетерми- нистский смысл. Реальная сложность и неоднозначность причин- ных связей в обществе служат для них основанием отрицания основных атрибутов и самого существования социальной причинности.

Несмотря на кажущуюся удаленность вопросов социальной причинности от непосредственно-политических взглядов и соци- ально-классовых интересов, между ними существует определен- ная связь. Крайне индетерминистская и феноменологическая трактовка социальной причинности, как правило, коррелирует с более правыми политическими позициями, изучением революции с целью ее предотвращения. Если критика детерминистского и мо- нистического подхода за внешним стремлением и центральности обнаруживает оппозицию марксизму, то сама склонность к описанию лишь внешних исторических причин вытекает из специфи- ческого позитивистскоговидения мира, понимания революции как поверхностного, главным образом политического изменения/82. С другой стороны, пересмотр рядом буржуазных социологов крайне правых политических взглядов выражается и в концепции  причинности: его сопровождает смягчение индетерминистских установок и переход к более широкому изучению социально-экономических пружин радикального изменения.

Г л а в а II ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ПРИЧИН РЕВОЛЮЦИИ

Как было сказано в предыдущей главе, наиболее типичным способом социального объяснения в современной американской социологии выступает теория взаимодействия (теория факто- ров). Большинство рассматриваемых авторов утверждает, что революция порождается комплексом причин, имеющих равноправ- ное значение. Однако насколько последовательно выдерживается амери- канскими социологами сама концепция взаимодействия? Ведь из- вестно, что в определенной части их исследований радикальное изменение объясняется действием того или другого (экономи- ческого, психологического и т. д.) фактора. Если таким обра- зом в американской социологии все же присутствуют однофак- торные концепции причин революции, то таким социальным де- терминантам их сторонники придают значение? Каковы способы разбора американскими авторами этих детерминант?

Для ответа на эти вопросы следует перейти от анализа методологии теорий причин революции в современной американской социологии к рассмотрению самих этих теорий. Американские теории революции делятся нами на пять ос- новных типов: идеологические, психологические. политические, социальные и экономические. Критерием отнесения отдельных концепций к тому или другому типу служит тот социальный уровень, к которому в данной концепции реально относятся глав- ные причины революции.

Само выделение пяти уровней общест- венной структуры начиная с Маркса и Плеханова традиционно для марксистского социального анализа/1. Важно отметить, что в противовес западным делениям подобного рода в марксистской общественной теории соответствующие уровни социальной систе- мы рассматриваются не просто как параллельные. Они понимают- ся в первую очередь как расположенные иерархически таким об- разом, что направление детерминации идет от более поверхнос- тных к более глубинным социальным уровням. Эта формула, за- мечал Г. В. Плеханов, «выражает причинную связь между члена- ми ряда»/2.

Такой подход определяет и порядок разбора. Пос- ледовательный анализ американских теорий от идеологических до экономических соответствует цели изложения — показать, что причины каждого более поверхностного уровня не могут быть поняты лишь исходя из самого этого уровня. Для своего объяснения они требуют обращения к уровню более глубинному.

1. 1.      Идеологические объяснения Идеологические факторы как источники изменения

Идеологическими объяснениями можно назвать теории, ко- торые относят основные причины революции к идеологической сфере. («Идеологиями» называются высшие и, как правило, цен- ностно оформленные уровни общественного сознания)/2. Особен- но распространенное на ранних этапах социологии революции (его отстаивали в частности, ее основоположники Б. Адамс и Д. Йодер) идеологическое объяснение в последующие периоды приобретает несколько более модифицированный вид. Идеологи- ческие факторы оказываются главными компонентами в концепци- ях взаимодействия или же выступают фактическим основанием ряда «неидеологических» — политических, технологических и пр. объяснений.

Если сторонники взаимодействия различных факторов М. Хэгопиан и П. Загорин в качестве основной рево- люции называют «рост науки» или «конфликт между консерватив- ной идеологией и нововведением»/3, то В. Вэртхайм, как уже указывалось, считает таковым «противоречие ценностей», а ав- тор технологического объяснения Г. Кан ссылается на зависи- мость самого технологического прогресса от «важных перемен в — 36 — человеческом мышлении»/4. Логика идеологического объяснения может быть рассмотре- на на примере теории представителя третьего периода социоло- гии революции С. Эйзенштадта («Революция и изменение об- ществ», 1978). Считая, что исследователи обычно уделяют «недостаточное внимание культурных ориентаций на темпы и направление разви- тия», С. Эйзенштадт видит свою задачу в том, чтобы «пока- зать, как культурные коды и их сочетания влияют на институ- циональную сферу и модели изменения».

Первичными в обществе Эйзенштадт считает «символические отношения». Именно они оп- ределяют социальную структуру и формы ее перемен, формируют «модели и структуру активности»/5. Так, например, главным элементом средневековых индийс- кого, китайского и исламских государств, а отсюда и форм их преобразования, по Эйзенштадту является противопоставлением «земного» и»потустороннего» мира (mundane transcendental). Тяготение индийской культуры к «потустороннему» миру обусло- вило появление религиозных каст и переход индийского общест- ва к кастовой системе в целом. В Китае конфуцианско-лагалис- ткая традиция в значительно меньшей степени подчеркивала противоречие между мирами и поощряла «активность внутри су- ществующего порядка». В исламе конфликт между «земным» и «потусторонним» миром преодолевался в форме «всеобщих (totalitic) политико-религиозных движений, ставших целью из- менение политического режима посредством таких незаконных средств, как покушения или бунт»/6.

Обращаясь к новейшему времени, Эйзенштадт объясняет со- циалистические революции в России, Восточной Европе, Китае тем, что в культуре этих стран доминировали «универсалистс- кие и утопические элементы». В Западной Европе, Японии и Ин- дии, где социалистические революции не произошли, «эти эле- менты были слабыми или не существовали вовсе». Причиной та- кой слабости в Западной Европе, согласно автору, была «гете- рогенность культурных традиций, влияние не только христианс- — 37 — кой, но также «греческой, римской и племенных культур»/7. Подобно С. Эйзенштадту положение о первичности и опре- деляющей роли идеологических факторов отстаивает большинство американских идеологических объяснений. Так, например, Г. Келли и Л. Миллер считают причиной русских революций 1905 и 1917 гг., революции в Алжире 1954 г. «распространение запад- ных идей». По их мнению, революцию в России и странах со сходными условиями вызвала вестернизация этих стран.

Главную сторону вестернизации Г. Келли и Л. Миллер видят в том, что она порождает «конфликт традиционных и новых ценностей». «Столкновение крупных культур, — пишут указанные авторы, — является решающим источником революционного шока»/8. Компоненты общественного сознания, безусловно, занимают важное место среди долговременных, так и ближайших причин революции. В ряде советских исследований возникновение в массах революционного сознания считается одним из централь- ных условий как начала революционной ситуации, так и перехо- да ее в стадию революционного кризиса/9. в то время предс- тавление «символических» отношений определяющими — идеалис- тично по своей методологии и ведет к ряду противоречий. Эйзенштадт не учитывает, что указываемые им в качестве первичных противопоставления и тенденции связаны с опреде- ленными социальными контекстами и фактически являются след- ствием последних. Культурные коды и символические отношения вырабатываются общественной системой, испытывая сложное воз- действие социально-экономических, политических и полити- ко-правовых институтов. Само противопоставление «земного и потустороннего», которое С. Эйзенштадт считает первичным для данной системы, является религиозной конституцией определен- ного исторического этапа.

С. Эйзенштадт видит причину социалистических революций в Восточной Европе и Китае в «универсалистской тенденции» культуры этих стран. Одноко данная тенденция не может счи- таться результатом чисто культурных процессов. Несомненна ее связь с феодально-монархическими системами средневековья. — 38 — Гетерогенность же культурных традиций свойственна соответст- вующим обществам отнюдь не в меньшей степени, чем заподноев- ропейскому. Строя по сути дела новую версию архаической ге- гелевской модели («культурная идея» как определяющая тип со- ответствующего общества), Эйзенштадт не учитывает связи со- циалистических революций с конкретной стадией производства, определенными общественными отношениями. Нетрудно доказать, что воздействие более передовых идей, которые, согласно теории Г. Келли и Л. Миллер, являют- ся основной причиной революции, не может проявиться при от- сутствии ряда внеидеологических условий.

Появление западных идей в России начала XIX в. (а, фактически, еще с эпохи Пет- ра I) не объясняет, почему первые революционные ситуации в России возникли во второй половине XIX в., а превращение их в революции стало возможным еще полвека спустя. Теория Г. Келли и Л. Миллер оставляет также неясным, откуда происходят сами «первичные» идеи. Очевидно, что являясь критикой опре- деленных социальных условий, указанные идеи не могли возник- нуть раньше этих условий, например, антимонархические идеи — раньше монархии). g3.dis -39 Представление об идеологии (культуре, ценностях и т. п.) как главной причине революции поэтому содержит ошибку post hoc ergo propter hoc: из того, что революция происходит вслед за распространением новых идей еще не следует, что она происходит вследствие их распространения. Согласно известно- му значению Маркса «при ближайшем рассмотрении всегда оказы- вается, что сама задача возникает лишь тогда, когда матери- альные условия ее решения уже имеются налицо или, по край- ней мере, находятся в процессе становления»/10.

Каковы источники идеологического объяснения революции в современной американской социологии? Излагая свои взгляды, Г. Келли и Л. Миллер ссылаются, в частности, на теорию Э. Берка, считавшего Великую французскую революцию «революцией доктрины» и «теоретической догмы». Упоминается также А. Ток- виль, по которому идеи _ «не только причина французской ре- волюции. Они образуют, можно сказать, ее сущность»/11. Прос- ледить «влияние религиозных идей на развитие духа капитализ- ма» стремился популярный среди социологов США М. Вебер/12. Как показывает позиция С. Эйзенштадта, ряд описываемых тео- рий восходит к более ранней гегелевской концепйии, в которой имторические перемены объяснялись развитием абсолютной идеи и ее частных реализаций — «духов» каждого народа.

Сходство подхода к революции предшественников американ- ской социологии Э. Берка, А. Токвиля, так же как и другие близких авторов (например, Т. Пейна), выявляет их общую при- надлежность к некоторому болеее широкому течению в истори- ческом объяснении. Как было показано, в частности, классика- ми марксизма, мнение, что историческое изменение вызывается прежде всего идеологическими факторами является специфичес- кой чертой раннебуржуазного (просветительского) историческо- го сознания. «Когда у них, — писал о представителях этого сознания Г. В. Плеханов, — заходит речь об историческом раз- витии человечества они, подобно всем просветителям того вре- мени, твердили, что мир (т. е. общественные отношения людей) — 40 — управляется мнениями»/13.

В дальнейшем взгляд на идеи как основную причину соци- ального изменения был опровергнут: как отмечал Г. В. Плеха- нов в своем классическом анализе «К вопросу о развитиии мо- нистического взгляда на историю», уже сами просветители признали определяющую роль «среды» в возникновении Мнений,. После Великой французской революции историкам стала понятна роль социально-классовых предпосылок формирования самой об- щественной «среды». Вместе с тем представление об идеологи- ческих факторах как источнике изменения полностью не исчез- ло. Идеологическая детерминация (пусть даже в форме мнений, но в форме ценностей, культурных типов и пр.) возрождалась и в последующие исторические периоды, например, в теории Шпен- глера или «субъективной социологии XIX в. в России.

Сходство идеологической детерминации в современной аме- риканской социологии с представленной в раннебуржуазных просветительских концепциях указывает, что объяснение исто- рии развитием идей составляет одну из достаточно глубинных характеристик буржуазного политического сознания. Чрезвычай- но типичным для этого сознания можно считать идеологическую подоснову экономических, технологических теорий, в которых развитие самой экономики и иных отношений считается резуль- татом распространения знания, научных идей и т. п. При этом ошибочность представления о первичности идео- логических причин революции не исключает в анализируемых концепциях ряда рациональных наблюдений о характере револю- ционной идеологии.

Мнение Бринтона «нет идей — нет револю- ции» справедливо: революция не происходит без идеологическо- го ниспровержения старого режима, дискредитации поддерживаю- щей его системы ценностей и противопоставления старым цен- ностям новых, но основании которых происходит последующая социальная перестройка. Идеологическая сфера наиболее чутко реагирует на соци- альные перемены; именно идеологические причины революции проявляются поэтому в предреволюционном обществе наиболее — 41 — рано. К числу таких проявлений, указывающих на формирование революционной идеологии, по замечанию ряда исследователей, относится нарастание критики старого режима в публицистике и литературе,»смена ориентации» интеллектуалами — писателями, журналистами и философами. Характерным признаком предреволю- ционных литератур (несмотря на цензурные запреты) является их острая социальная направленность. Французская литература накануне 1789 г., по замечанию Бринтона, была «ошеломляюще социологична».

Если мы «обратимся к французской журналистике XVIII века, если мы попытаемся восстановить дух салонов и клубов, мы обнаружим тот же хор жалоб и критики существующих институтов… Все — Вольтер, Руссо, Дидро, Рейналь, Гольбах, Вольней, Гельвеций, Д Аламбер, Кондорсэ, де Сен-Пьер, Бомарше — восстали, со всей остротой обрушивались на церковь и государство,  ища в природе спасения от того, что происходило во Франции»/14.  Такова же была ситуация в России второй половины XIX в. и даже в послевикторианской Англии. «Памфлетная литература,размах которой в Англии начала XVIII века был чрезвычайно велика даже по современным стандартам, целиком носила политический и религиозный…. характер».

Старый режим критиковался как противоречащий кардинальным человеческим ценностям — Природе, Праву и Справедливости. Особенностью предреволюционной литературы в большинстве рассмот- ренных случаев был при этом своеобразный оптимизм — вера в то, что в ближайшее время устарелый режим будет заменен но- вым, более отвечающим указанным постулатам/15. Радикальная мысль формирует контркультуру и контридеологию, развенчивает устаревшие авторитеты, идейные стереотипы и лозунги. Сдругой стороны она, как отмечает А. Обершелл, «создает представле- ние о лучшем мире и более справедливом обществе, производит неблагоприятное сравнение идеала и будущих возможностей с современными услевиями.., что подрывает узаконенность режи- ма, бего институтов и ослабляет решимость правящих классов сопротивляться изменению»/16.

Разумеется, «смена ориентации» интеллектуалами, их пе- — 42 — реход от поддержки старого режима к оппозиции, как и само возникновение революционной идеологии, не могут быть объяс- нены исключительно идеологическими причинами. Для рядаирассматриваемых авторов (в американской социологии, однако, они вовсе не преобладают) это не составляет секрета. «Призывы, справедливо замечают Р. Блакей и К. Пейн- тон, — не создают проблемы, но направляют на них внимание и предлагают решения… Лозунги, революционная речь вообще — суть словесного напоминания (reminders) причин и природы недовольства». «Культурный детерминизм, — замечает Д. Понсиоен, — не объясняет движения общества в целом»/17. «Миф» и «милленаристский компонент» в революции Представление об автономности и определяющей роли идео- логических причин революции не исчерпывает всех особенностей идеологических объяснений в современной американской социологии.

На другую черту этих объяснений указывает, например, концепция Н. Кона («В погоне за тысячелетним царством», 1970). Н. Кон посвящает свою книгу анализу сознания средневе- ковых радикальных движений. Центральным для этого сознания, как и революционных идеологий вообще, Кон считает «революци- онный эсхаталогизм» — утопическое представление о будущем как воплощении вековой мечты о золотом веке, «тысячелетнем царстве», «милленнуме». Революционный эсхаталогизм — это «безудержный милленаристский призыв… к отверженным, отча- явшимся людям в обществе с разорванными традиционными связя- ми». Религиозный по своей природе, этот призыв апеллирует к подсознательным мифологическим пластам массового сознания.

Первоначально его носителем выступает образовавшаяся внутри общества группа «пророков». В духе «революционного хилиазма» пророки предрекают «Решающую битву, в которой мировая тира- ния будет ниспровергнута избранными людьми»/18. В теории Н. Кона обращает на себя внимание один характерный момент: особое внимание утопической и мифологичекой стороне революционной идеологии. Подобный интерес не являет- ся случайным: трудно найти другой идеологический компонент, который освещался бы в американской социологии более подроб- но, чем утопический и мифологический.

По Э. Хофферу («Беззаветно верующийЦ, 1964) основной чертой революционера и отстаиваемой им идеологии является «вера» в утопию и «фанатизм»: «даже трезвое желание прогресса поддерживается верой… во внутренне благую природу чело- века и всемогущество науки». Революционное движение в его активной фазе возлагается «беззаветно верующим» (the true believer) — «человеком фанатической веры, который готов при- нести жизнь в жертву во имя святой цели»/19. Сходным образом строил свою аргументацию К. Бринтон: он полагал, что второй причиной Великой французской революции были «абстрактные политические принципы», попытки «реализовать утопию, обобщенную в трудах филослфов»/20.

Авторы книги «Революция и рево- люционный идеал» (1976) Р. Блакей и К. Пейнтон для описания революционной идеологии вводят термин «религиофикация». Они считают революционные представления о будущем «мифом, но не разумным основанием»/21. Подобное представление о революционной идеологии в ана- лизируемых теориях можно было бы назвать концепцией утопии и мифа: утопия и миф выступают в этих теориях не только глав- ным признаком революционной идеологии, но и, подчас, главной причиной революции. Помимо приведенных работ, теорию утопии и мифа может представить концепция М. Ласки («Утопия и революция», 1976). Согласно М. Ласки революционная идеология является искажен- ным представлением о мире, корни которого — «утопическая мечта и отчуждение».

Революция, полагает М. Ласки, возникает из «стремления воплотить мечту о лучшем обществе политическими акциями или насильственным восстанием». Выступая таким образом как ре- зультат реализации утопии, революционная идеология, институ- — 44 — ционализируясь, ведет к «догме», которая, в свою очередь, порождает «ересь». Тем самым круг замыкается: «ересь» озна- чает одновременно появление новой утопии и вместе с ней но- вой революции. «Всякий революционер, — цитирует М. Ласки слова Камю, — становится или притеснителем или еретиком».

Причинная цепь революции, по мнению М. Ласки, имеет следующий вид: «утопия-революция-догма-ересь — новое возвращение к утопии и революции»/22. Чрезвычайно типичная для американских идеологических концепций, теория утопии и мифа восходит к ранней консервативной критике революционной мысли. Еще И. Тэн видел основное содержание идеологии Великой французской революции в ут- верждении, что «скоро должен наступить милленниум — тысяче- летнее царство — и этот милленниум должен быть устроен опять-таки разумом»/23. Направленность теории «утопии и мифа» достаточно очевидна: преувеличивая мифологические и религиозные черрты ре- волюционной идеологии, теория утопии и мифа стремится предс- тавить ее иррациональной и несбыточной. Действительно, массовое сознание любой конкретной революции включает утопический элемент, который особенно усили- вается в эпохи глубоких изменений.

Однако революционная иде- ология не может быть сведена к этому элементу. Не исчерпывая всей позитивной программы революции, миф и утопия не могут считаться также и просто существенной ее частью. Прежде все- го утопический компонент не является особенностью только ре- волюционной идеологии. Помимо революционных, в обществе каж- дый данный момент циркулирует значительное число консерва- тивных и контрреволюционных утопий и мифов (например, миф о «хорошем царе»). Как показывает пример французской Вандеи, в подобных построениях мифологическому и утопическому элементу принадлежит не только меньшая, но и большая роль, чем в революционных.

Теория «обмана» массы утопий и мифом, кроме того, не объясняет причин действенности революционной идеологии» того  факта, что «обман» удается мифу о социальной республике, а не о просвещенной монархии и т. п. Если бы заведомо иррацио- нальный и утопический компонент составлял главную основу этой идеологии, было бы неясно предпочтение ее аналогичным консервативным и охранительным концепциям. Объяснить предпочтение большинством нации новой идеоло- гии можно лишь, признав, что главным содержанием этой идео- логии является вовсе не утопический, но, напротив, весьма реальный компонент, указание не на мнимые, но действительные цели и возможности развития общества по ту сторону старого режима.

Справедливо отмечая существенную роль утопии и мифа в средневековых движениях, Н. Кон ошибочно переносит эту за- кономерность на более поздние эпохи. Развитие революционного сознания в новейшее время, очевидно, показывает настроение рационально-теоретических элементов, освобождение от утопи- ческого и религиозного обрамления реальных революционных це- лей. Утопия — не основное содержание революционной идеологии, но ее побочный продукт. Теория утопии и мифа не прини- мает во внимание наличие теоретического, филослфского созна- ния в революции. Данное созноние, отличающее, по Марксу, класс «В себе» от класса «для себя», приобретало в новейших социальных переворотах все больший вес/24.

Схема развития революционной идеологии, предложенная М. Ласки, опирается на тот реальный факт, что эта идеология в конкретном обществе не всегда сохраняет свой революционный характер. Как показывает пример буржуазных революций, вместе с данным обществом эта идеология проделывает естественный путь от оппозиционной внутри старого режима до официальной и консервативной. Это, одноко, не доказывает бессмысленности построения революционной идеологии с самого начала. Новая дореволюционная идеология, как и сама новая революция, является закономерным этапом перехода общества на более высокую ступень.

Теория утопии и мифа подчеркивает характерную особен- — 46 — ность подхода американской социологии к радикальному изменению. Основы этого подхода раскрывыет, в частности, сама негативная трактовка революционной идеологии как утопической. В такой трактовке проявляется особая система оценок: соглас- но ей все социальные формы (в том числе и формы сознания), выходящие за рамки старого общества, третируются как незако- номерные и отклоняющиеся. Указанный подход в ряде современ- ных марксистских исследований (в частности, проводимых Р. Н. Блюмом), получил название репродуктивного. Его характеризует определенная, имеющая специфические признаки система взгля- дов на социальные явления.

С позиции репродуктивного («поли- тического») подхода позитивно оцениваются виды деятельности, связанные с социальным воспроизводством и негативно — те ви- ды, которые выходят за эти пределы. «Господство репродуктив- ных форм материальной и социальной деятельности», их безус- ловное преобладание над продуктивными формами ведет к решаю- щему влиянию политического типа мышления, что характерно для того исторического времени, которое Маркс называл предысто- рией человечества»/25. Теория мифа и милленаризма представ- ляет такую систему взглядов как нельзя лучше: революционная одеология обозначается рассматриваемыми авторами как утопи- ческая и мифологическая именно в тех ее аспектах, в которых эта идеология разрывает со старой системой представлений и апеллирует к новой социальной форме. Как мы попытаемся показать далее, заметная в теории ми- фа и милленаризма позиция социальной репродуктивности прояв- ления и в ряде других особенностей американской социологии революции. Таков анализ ее представителями психологических мотивов революционного поведения, понимание самой революции (например, в структурно-функциональной теории) как незаконо- мерного и болезненного социального феномена.

Б. В. Поршнев не без основания говорил о «структуралистском типе оценок», как «отрицающим все отклонения от требований, необходимых для воспроизводства и существования старой системы»/26. Фиксируя существенные причины радикального изменения, — 47 — американские идеологические концепции не отвечают на вопрос: чем вызвано появление революуионной идеологией в определен- ный исторический момент в определенных обществах? Почему она оказывает воздействие лишь на конкретные системы? Для ответа на эти вопросы следует обратиться к более глубинным социаль- ным уровням. 2. Психологические объяснения Психологическая детерминация как таковая Объяснение революции преимущественно идеологическими факторами достаточно архаично и в целом подвергается амери- канскими социологами критике. Значительно более популярны среди них психологические объяснения. По своему объему они занимают в рассматриваемом направлении едва ли не ведущее (нвряду с политическими) место.

Американские психологические концепции видят главную причину революции в некотором состоянии общественного созна- ния — «настроении умов» в предреволюционные эпохи. Главной чертой такого состояния обычно считается широко распростра- нившееся общественное недовольство существующим строем. Ос- мысливая природу этого недовольства, К. Бринтон в числе главных его причин называет различного рода общественные не- урядиуы (griewances). Однако эти неурядицы, с его точки зрения, не являются главными источниками недовольства. «В значительно большей степени», по его мнению, такой причиной выступает «наличие у некоторой группы или групп чувства, что существующие условия ограничивают или сковывают (hinder) их экономическую актив- ность». Конечно, пишет Бринтон, «до высокого общественного накала эти чувства усиливаются пропагандой, действиями групп давления, публичными собраниями и в особенности драматичес- кими выступлениями типа «бостонского чаепития».

Но главное заключается именно в том, что люди «чувствуют себя ущемлен- ными или, используя термин Д. Питти, скованными (cramped), — 48 — несправедливо обделенными. «Революции не происходят без сло- ва «справедливость»/27. Данное Бринтоном описание предреволюционного психологи- ческого состояния общества во многом верно. Но в нем обраща- ет на себя внимание упор автора на субъективные характерис- тики этого состояния. В случае американской революции Брин- тон, в частности, отрицает ее реальную основу, полагая, что «нет признаков того, что предпринимательская буржуазия была скована существующими институтами»/28.

Субъективистский оттенок такой постановки вопроса еще более рельефен в ряде других американских психологических концепций. Значительная их часть склонна отрывать психологи- ческие причины революции от их социального субстрата. «Поли- тическая стабильность, — пишет Д. Дэвис, — в конечном счете зависят от состояния сознания и расположения духа в общест- ве». По словам Д. Шварца «революции, как все исторические феномены, берут свое начало в сознании людей». В связи с этим задача психологического подхода — изучение «того состояния сознания, которое производит (creates) революцию»/29. Обоснование данной точки зренич в свое время дал еще представитель первого поколения социологов революции Ч. Эллвуд (1905). Ссылаясь на неудачи «объективного метода» объяс- нить радикальные перемены факторами внешней среды, Эллвуд противопоставлял ему «субъективный или психологический». Согласно этому методу «инструменты и обычаи общества суть не что иное, как социальное выражение привычки»/30. Революция («нарушение социального порядка»), считал Ч. Эллвуд, происходит «вследствие резкой ломки социальных привычек в услови- ях, делающих невозможным восстановление данных привычек»/31

Марксистская традиция никогда не исключала психологи- ческий уровень из цепи исторической причинности. «Нет ни од- ного исторического факта, — писал Г. В. Плеханов, — который своим происхождением не был бы обязан общественной экономии; но не менее верно и то, что нет ни одного исторического фак- та, которому не предшествовало бы, которого не сопровождало  бы и за которым не следовало бы известное состояние сознания. Отсюда — огромная важность общественной психологии»/32. . Психологическое объяснение революции отражает очевидные особенности описываемого объекта. Общесоциологическое опре- деление революции как ломки устарелой политической надстрой- ки не исключает другого взгляда на данный социальный фено- мен: революция есть прежде всего определенные действия инди- видов — неповиновение и сопротивление старому правительству, поддержка оппозиции и пр.

В то время как общесоциальное определение локализирует феномен революции в общественной сис- теме, фиксируя его место в развитии социального целого, вто- рое — эмперическое — указывает на конкретную форму этого фе- номена. Данные определения не противоречат друг другу. Воп- реки ряду уникалистских концепций действия индивидов не су- ществуют сами по себе, но играют определенную роль в соци- альном целом: совокупность этих действий и есть общесоциаль- ная ломка устарелой политической надстройки. Различие общесоциологического и эмпирического подхода к революции выражается и в различном понимании ее причин. С общесоциологичецких позиций идеологические и психологические факторы наиболее удалены от основных причин радикального изменения. Детерминация этоготипа обычно характеризуется марк- систскими авторами (например, А. К. Черненко) последовательностью «способ производства, потребность, интерес, цель, идеал»/33. С эмпирической точки зрения непосредственной детерминантой революционных действий выступают индивидуальные побуждения и мотивы, то есть революционная психология.

«Психология, — пишет Б. В. Поршнев, — всегда связана со сферой человеческий действий (в том числе с торможением и подавлением этих действий)». Она «находится на самом стыке с действием»/34. При эмперическом взгляде на революцию иным оказывается и место идеологических факторов. Идеология выступает не просто как «концентрированная психология», но как вторая  после психологических группа причин революционных действий. Прежде, чем человек начинает действовать, в его сознании должны сложиться определенные установки. Именно установки, маркируя объекты при помощи оценок и ценностей, и формирует идеология. Однако то, что психологические детерминанты наиболее близки к революционному действию, не значит, что они являют- ся конечной их причиной.

По справедливому указанию О. Джиоева «ошибочно сводить историю к объективной стороне, считать субъектом истории безличные социальные структуры. Ошибочно и игнорирование объективной стороны истории, сведение пос- ледней к субъективной деятельности»/35. Сточки зрения совре- менной науки не вызывает сомнения, что психологический меха- низм мотивов и побуждений человеческих действий не может быть понят без учета значительного числа внепсихологических факторов (ряд из них, как будет показано далее, указывается в самой теории Д. Дэвиса), а также опосредующих механизмов, переводящих побуждения в практические действия .

Теория девиации.

Существенная группа американских психологических исследова- ний посвящена анализу поведения непосредственных участников революции — как отдельных революционеров, так и революцион- ных масс. Широко исследуются биографии известных лидеров, делаются попытки обобщить их в некоторую модель революцион- ной личности вообще, обрисовать особенности поведения рево- люционной массы. Одну из типичных черт этих психологических исследований в американской социологии раскрывает, например, одна из ранниъ концепций данного типа, предложенная К. Рейцлером. К. Рейцлер («О психологии современной революции», 1943) полагает, что основной особенностью поведения революционных деятелей является его отклонение от нормального.

В основе революционного поведения лежат некоторые деформации в образе — 51 — жизни или психическом складе соответствующих личностей, а также примитивные импульсы, которые нормальными людьми оюыч- но подавляются. Ряды революционеров, считает К. Рейцлер, формируют «отверженные, маргинальные и психически неполно- ценные личности»/36. В теории К. Рейцлера обнаруживается весьма популярный в рассматриваемых концепциях мотив. Его проявления можно ус- мотреть в работах как наиболее ранних, так и современных представителей американских психологических объяснений. Ав- тор одной из первых в рассматриваемом направлении психологи- ческих концепций П. Сорокин видел в революции «извращение (rerversion) поведения индивидов»/37. Согласно Э. Хофферу, ряды революционеров составляют «разочарование», в число ко- торых входят а) бедные, б) неудачники, в) изгои, г) предста- вители меньшинств, д) несовершеннолетняя молодежь, е) честолюбцы, столкнувшиеся с непреодолимыми препятствиями или ограниченными возможностями, и) оказавшиеся в тисках какого-либо порока или страсти, з) неспособные (телесно или умс- твенно)/38…

Эта чрезвычайно характерная линия в современных американских психологических объяснениях может быть названа теорией девиации: данная теория рассматривает революционное поведение как ненормальное, близкое к преступному, вызванное различного рода подавленными и главным образом примитивными импульсами. Теория девиации заметна в широком круге американских концепций как группового, так и индивидуального революцион- ного поведения. В индивидуально-психологическом варианте — исследованиях поведения отдельных революционеров — теория девиации связана с представлением, что основными мотивами этого поведения являются ментальные и психосексуальные комплексы. Один из основоположников психоаналитического описания биографий революционеров Э. Эриксон («Молодой Лютер», «Детство и общество» и др.) объясняет политическую активность таких деятелей, как Лютер, главным образом неурядицами в про- цессе социолизации/39.

Более поздний сторонник психоаналити- ческого подхода В. Вольфенстайн видит главный источник дея- тельности революционных лидеров в эдиповом комплексе. «Революционер, — считает Вольфенстайн («Революционная личность», 1967), — это тот, кто спасается от ноши эдиповой вины (cedipal guilt), перенося данный конфликт с авторитетом в политическую сферу. Чтобы это произошло, должно быть два условия: конфликт с родительским авторитетом… и политический конфликт, в терминах которого первый конфликт может быть вы- ражен». С помощью этой схемы вытеснения, полагает В. Вольфенстайн, можно определить биографические истоки деятельности революционного лидера. «Каждый из них, — пишет он, имел в детстве авторитарного отца, протест против деспотизма кото- рогоон затем переносил на существующее государство»/40.

В групповом варианте — исследовании механизмов коллек- тивного действия — концепция девиации принимает вид «теории толпы». С точки зрения этой концепции именно толпа представ- ляется основной формой массового революционного действия, наиболее рельефно выражающий его содержание. Толпе приписы- вается ряд характеристик: она агрессивна, в ней растворяется и теряется индивид, она подчиняется действию импульсов, ее поведение, наконец, невозможно предсказать. Активность масс, по В. Корнхаузеру, «иррациональна и непредсказуема»/41. Как полагают представители данного подхода, толпа обла- дает специфическим механизмом деформации «нормального» инди- вида. Прежде всего, это анонимность. «Индивид в толпе, — пи- шут Г. Вада и Д. Дэвис, — теряет, возможно, наибольшую часть своей индивидуальности, которая делает его индивидом, и соз- дает предохранительную маску, за которой он может присоеди- ниться к действию»/42.

Другой формой подключения к иррацио- нальным действиям толпы выступает социальное «заражение» (contagion). Оно, как полагает Р. Хоппер, представляет собой «коллективную форму кругового и общего возбуждения, в кото- ром отдельные представители массы объединяются в толпу». Ре- — 53 — волюцию Р. Хоппер рассматривает как процесс «нарастания воз- буждения» (excitement) толпы, восходящего от «представитель- ной» до «массовой» и «легальной» стадии/43. Итогом теории девиации могут служить слова Ч. Биллза: «революция рождается из ненормального состояния сознания»/44. Каковы основы теории девиации и насколько соответствует истине представляемая этой теорией картина революционного поведения? Теории девиации содержит очевидно негативную трактовку революционного поведения: сведкние мотивов последнего к при- митивным импульсам, сознанию толпы, различного рода комплек- сам показывает стремление скомпрометировать это поведение ссылкой на низменные его истоки.

Трактовка революции как «стихии безумия», по замечанию Ленина, типична для реак- ции/45. Между тем, каковы источники теории девиантности револю- ционного поведения? Очевидно, что отклоняющимся революцион- ное поведение выступает лишь согласно некоторой определенной системе взглядов, по которой неадекватными и неоправданными являются действия, выходящие за рамки существующей социаль- ной формы. Эта точка зрения старого режима: лишь с его пози- ций идеальными являются действия, конформные устарелому об- ществу, и отклоняющимися — действия, открывающие дорогу но- вому общественному порядку. С подобной системой оценок мы уже сталкивались при анализе американких идеологических теорий: именно с ней связана характерная для этих теорий трактовка революционной идеологии как утопической и мифилогичес- кой.

Эта система взглядов свойственна типу социального мыш- ления, определенному как репродуктивное. Отрицая любую ак- тивность, выходящую за пределы старого, репродуктивное («по- литическое») мышление утверждает примат способов деятельнос- ти, связанных с социальным воспроизводством. Теория девиации занимает в этом «репродуктивном» комплексе представлений значительное место. «Девиантным» (отклоняющимся) в рамках этого подхода может быть названо не только революционное по- — 54 — ведение, но и радикальное изменение в целом. Представление о девиантности революционного поведения может быть оспорено. Революционное поведение девиантно не вообще, но лишь относительно старого общества; однако, нас- колько последнее само может считаться нормальным? Старый ре- жим является устарелым, отсталым, сковывающим развитие, и, следовательно, девиантное относительно него социальное пове- дение есть нормальная реакция на эту социальную ненормаль- ность. Ненормальность может, скорее, считаться поведение, конформное старому режиму. Теория девиации не дает сколько-нибудь убедительного объяснения источников самой утверждаемой ею девиантности ре- волюционного поведения. В стиле традиционного для старого режима понимания революции она не приводит каких-либо соци- альнах причин этой девиации.

Лишенное внешних оснований, по- ведение революционеров в субъективно-идеалистическом духе оказывается мотивированным исключительно их внутренней ущер- бностью. Однако само мнение об ущербности и неполноценности ре- волюционных деятелей не подтверждается их биографическими данными. Плеяда английских, американских, французских и рус- ских революционеров (начиная с декабристов) были отнюдь не худшими, но едва ли не наиболее талантливыми людьми своего времени. Их действия управлялись вовсе не подавленными комп- лексами, но значительными культурными и этическими ценностя- ми. Согласно достаточно представительными исследованиями би- ографией революционных деятелей, психосексуальные мотивы не могут считаться причиной их активности. В работе М. Риджеи из 32 лидеров какие-либо намеки на «эдипов комплекс» могли быть обнаружены едва ли у трех»/46. Революция не является и продуктом «возмущения толпы». «Толпа», очевидно, не меньший, если не больший, участник контрреволюционных выступлений, например, черносотенного движения в России, Вандеи во Франции, а также просто «повседневной репрессии» (Б. Мур) старого режима. Толпа конформа и, следовательно, обычно поддерживает статус-кво.

Объяснение револбюционного поведения примитивными импульсами имеет от- тенок вульгарного материализма и представляет собой явное упрощение. Теория толпы (или «героев») в революции — архаи- ческий романтический штамп, малопригодный для действительно- го анализа психологии революции. Неудовлетворительность теории девиации признает и ряд западных авторов. Так, Т. Гарр отказывается считать, что ре- волюция «есть попросту децствие порочных, преступных, деви- антных, невежественных…. людей»/47. Современный исто- рик-марксист Д. Рюде, используя термтн «толпа, указывает, однако, на различие между двумя подходами к данному социаль- ному явлению: «подходом Мишле, который смотрит на толпу как на народ, — и подходом Берка и Тэна, изображавшими толпу как «сброд»/48.

В работах Рюде изучение «исторической толпы» (т. е. стихийно сложившейся в политических акциях против старого режима общности людей) лишено негативных оценок. Ложность теории девиации поэтому не означает ошибочнос- ти всех попыток американских социологов описать революцию в терминах групповой и индивидуальной психологии. Рациональные моменты содержит целый ряд теорий коллективного (К. Ланг, Г. Ланг и др.), а также индивидуального (например, М. Риджей и К. Филипс) поведения. К. Ланг и Г. Ланг («Развитие массовос- ти», 1961) рассматривают другую, следующую за стихийной, стадию массовых действий. Они изучают психологический меха- низм превращения революционного движения из зачаточных форм в организационные структуры, т. е. «кристаллизацию». Крис- таллизацией авторы называют «процесс, с помощью которого от- чуждение от существующего порядка находит выражение в эле- ментарной форме организации».

Первой ступенью кристаллизации революционной организации становится появление «флюидных форм» — временных объединений маргинальных личностей. На второй стадии они образуют пограничные «сектарные ассоциа- ции» отчужденных индивидов. В свою очередь подобные ассоциа- — 56 — ции составлябт «активные ядра» (Nuclei) типа тайных обществ, это — устойчивые единицы с общими формами индентификации, идеологией, способами агитации и подключения новообращенных (prozelytization)/49. Авторы классификации типов индивидуального поведения М. Риджеи и К. Филипс («Лидеры революции», 1979) основывают свои выводы на конкретном социометрическом анализе.

Сравнив бигрофии 32 деятелей различных революций, они выделяют пять основных форм революционной деятельности, которым соответст- вуют пять типов революционного лидерства: основатели, гене- ралы, ученые, агитаторы и профессиональные революционеры. «Ученые подрывают режим, осуществляют идеологическое оправдание революции. Агитаторы провоцируют режим и создают обстановку общественного волнения (unrest). Революционеры моби- лизуют массы, формируют революционную программу и координи- руют революционные действия». М. Риджеи указывает, что в ре- альности каждый из этих типов редко встречается в чистом ви- де. «Революционное лидерство… есть коллективное предприя- тие, в котором один или друго тип лидерства может прояв- ляться в зависимости от социологического контекста»/50. В целом методология данного исследования Риджеи позитив- но отличается от ранних субъективистских психологических теорий. Риджеи критикует теорию девиации и психических комплексов (в частности, на конкретном материале показывает неа- декватность концепции эдиповой вины). Не принимая марксизма в целом, он, однако, отстаивает мнение, что «система сама создает условия для своего разрушения»/51.

Мотивация революционного действия. Теории «растущих ожиданий» и «относительности депривации» .

Исследование поведения отдельных участников революции важно для американских социологов не само по себе. На его основании они стремятся дать обобщенное описание мотиваюии революционного поведения, то есть с психологической точки — 57 — зрения ответить на вопрос «почему люди бунтуют». Среди аме- риканских социологов наиболее известны и популярны решения этой проблемы в теориях «растущих ожиданий» Д. Дэвиса и «от- носительной депривации» Т. Гарра. Основной объект критики теории «растущих ожиданий» Д. Дэвиса (1961) — теория деградации или кризиса. ситуация со- циального упадка и кризиса, отмечает Д. Дэвис, вызывает пси- хологический эффект, противоположный революционному: «в чрезмерно тяжких обстоятельствах умы людей направлены на то, чтобы попросту выжить». По словам Дэвиса «когда существует выбор между утратой своих цепей и утратой жизни, люди обычно предпочитают сохранить свои цепи». Д. Дэвис указывает, что революционное сознание (оно обозначается термином «предбунтовое состояние» — protorebelliouspess ) возникает не в ситуациях чрезмерного подавления, но, например, напротив, его ослабления. «Когда цепи каким-то образом ослаблены так, что могут быть сброшены без большой вероятности потерять жизнь, тогда люди приходят в «предбунтовое состояние».

Революционное состояние сознания вызывается, по Дэвису, скорее надеждой: чем отчаянием»/52. Подобное состояние «требует согласованного, не привычного, но динамического ожидания лучшей возможности удовлетворить главные цели, простирающиеся от чисто психологических до… социальных, стремлений к равному достоинству и справедливости». Поскольку же само ожидание наиболее велико в периоды общественного подъема, «формула революции», по Дэвису, долж- на звучать следующим образом: «наступление революции наибо- лее вероятно тогда, когда продолжительный период объективно- го экономического и социального развития сменяется коротким периодом резкого поворота вспять»/53.

Не менее известна теория «относительной депривации» Т. Гарра («Почему люди бунтуют», 1970). Стремясь придать своей теории максимально формализованный вид. Гарр строит изложе- ние в виде последовательности «гипотез» и «корролариев». Каждая гипотеза, по Герру, состоит мз независимой перемен- — 58 — ной. Независимая «есть необходимое и достаточное условие для зависимой», причем интенсивность изменения первой можно измерить. Центральное понятие теории Гарра — относительная депривация (relative deprivation, переводимая также как «отчуждение», «лишенность»). Относительная депривация определяется как «ощущение людьми разрыва между их ценностями ожиданиями и ценностными возможностями» (value expectations and value capabilities). Ценностные ожидания — это «блага и условия жизни, на которые, как считают люди, они имеют право», и ценностные возможности — «блага и условия жизни, которые они могут получить и сохранить»/54. Как подчеркивает Гарр, пер- востепенное значение имеет при этом ощущение (perception) данного разрыва, поскольку «люди могут быть субъективно деп- ривированы по отношению к своим ожиданиям, хотя объективный наблюдатель может вовсе и не считать их желаемыми».

Относительная депривация порождает фрустрацию, которая и ведет к революционному действию. Основной характеристикой последнего Гарр считает агрессию, связанную с некотопым на- силием. Тем самым мотивация революционного поведения описы- вается механизмом «фрустрации-агрессии». «Главный источник человеческой способности к насилию, — пишет Гарр,- заключа- ется в механизме фрустрации-агрессии», связь которой с наси- лием «аналогична закону гравитации»/55. Основное положение (гипотеза) теории Гарра указывает на связь относительной депривации, вызываемой механизмом фруст- рации-агрессии, и размахом революционного «насилия». «Чем более сильна относительная депривация, тем больше вероят- ность и интенсивность революционного насилия»/58.

В обширном тексте основной работы Гарра (около 400 страниц) детально рассматриваютс различные варианты ценностных ожиданий и воз- можностей, виды относительной депривации и ситуации ее раз- решения. Рассмотрим аргументацию теорий Д. Дэвиса и Т. Гарра. — 59 — Позитивной чертой теории «растущих ожиданий» Д. Дэвиса может считаться то, что, несмотря на определенный оттенок субъективизма (возникновение революционной ситуации «в пос- леднем счете зависит от состояния сознания»), в ней очевидно учитываются внепсихологические факторы. Причины революцион- ного состояния, — пишет Д. Дэвис, — «могут быть естественные или социальные (включая экономические и политические)». При этом, конечно, само описание этих внешних факторов у Д. Дэ- виса достаточно эклектично. В нем смешиваются детерминанты разного уровня: с одной стороны, — «индустриальная револю- ция», с другой, — «плохой урожай».

Дэвис, кроме того, обратил внимание на действительный и нуждающийся в объяснении социологический факт: революционное сознание возникает не в период глубокого застоя, но в момент (и на фоне) изменения и определенного «улучшения» в обществе. Однако, справедливо критикуя теорию подавления, Д. Дэвис ошибочно приписывает эту теорию Марксу. Он полагает, что основная причина революции по Марксу — «прогрессивная деградация рабочего класса», которая «достигает точки отчаяния и неизбежного восстания». Такая трактовка марксистской теории революции стала одним из наиболее общих мест американской социологии: о «теории деградации» Маркса пишет большинство рассматриваемых авторов от Кохэна до Хэгопиана. Такое представление весьма далеко от истины. «Деграда- ция» отчужденного класса, по Марксу, вовсе не обязательно является абсолютной. Как известно, Маркс писал об обнища- нии не только абсолютном, но и относительном. Последнее мо- жет выражаться, например, в относительном сокращении доли отчужденного классса в общественном доходе, разве между уровнем жизни этого класса и класса привилегированного.

Трактовка теории Маркса в духе прямолинейной деградации яв- ляется весьма односторонней. С другой стороны, критика Д. Дэвисом объяснения револю- ционного поведения чисто негативными импульсами приложима к ряду самих американских теорий. В наиболее раннихиз них ре- — 60 — волюционное поведение понималось как реакция на некоторое подавление. Такова, например, концепция «репрессии инстинк- тов» П. Сорокина, в которой непосредственной причиной рево- люции назывался «рост подавления (repression) основных инс- тинктов большинства общества и невозможность достижения не- обходимого минимума удовлетворения данных инстинктов».

В этом смысле Сорокин сравнивал предреволюционную ситуацию с войной, которая «подавляет чрезвычайно сильно индивидуальный инстинкт самосохранения, заставляя человека поступать вопре- ки его воле»/57. В 1960-е годы, с широким распространением вслед за ра- ботами Долларда и др. (1939) понятия фрустрации, теория по- давления приобрела вид концепции «фрустрации-агрессии» «Революционный импульс, — полагал, например, Р. Ваелдер («Прогресс и революция», 1967), — следует считать производным из фрустрации»/58. На основе теории фрустрации-агрессии с этого времени строится также и ряд других психологических концепций, в частности, предложенная Иво и Розалинд Фейерабенд («Агрес- сивное поведение в политике 1948-62», 1966). Главное в ней — понятие «системного расстройства» (systemic frustration): «чем выше уровень системной фрустрации (расстройства), тем выше политическая нестабильность». Сама фрустрация считается Иво и Розалинд Фейерабенд следствием «неудовлетворения пот- ребностей», из чнго вывод, что «когда высокий уровень удовлетворения потребностей достигнут, страна более склонна к стабильности, чем к нестабильности»/59. Фактически, как мы видели, из теории фрустрации-агрессии исходит и известная концепция «относительной депривации» Т. Гарра. Теория Д. Дэвиса, очевидно, содержит аргументацию про- тив такого рода подхода. Она показывает, что революционное поведение вызывают не только негативное (прямолинейное по- давление, фрустрация), но и позитивные импульсы (например, надежда). Как замечал Л. Эдвардс, революцию порождает «на- дежда, но не отчаяние»/60. На данную сторону мотивации рево- — 61 — люционного поведения обращал внимание П. Кропоткин/61.

Обратимся теперь к теории «относительной депривации» Т. Гарра. К ее достижениям может быть отнесена значительно большая гибкость по сравнению с ранними теориями типа «реп- рессии инстинктов», обобщение ряда положений предшествующих психологических концепций. (В частности, понятие разрыва между ценностными ожиданиями и ценностными возможностями ох- ватывает и «растущие ожидания», о которых писал Д. Дэвис). Без сомнения, механизм относительной депривации — один из весьма существенных в мотивации человеческого поведения. Описание этого механизма — серьезный вклад исследования Гар- ра в изучении психологии революции. Вместе с тем концепция Гарра имеет и ряд существенных слабостей. Прежде всего это ее очевидный формализм, связан- ный, вероятно, со слишком жесткой установкой на социометрию, а также недостаточным вниманием внепсихологическим факторам. Для указанной концепции, кроме того, характерно обычное для американской социологии индетерминистское понимание самого механизма детерминации революции.

Подобно Бринтону, заменяв- шему объяснение поиском симптомов, Гарр стремится описывать корреляции между психологическими переменными, не выясняя, скрываются ли за этими корреляциями реальные причинные отно- шения. Основные трудности концепции относительной депривации, однако, вытекают из того, что она построена главным образом на теории фрустрации-агрессии. В данной теории ошибочны как само приравнивание революционного действия к агрессии, выз- ванной некоторой фрустрацией, так и достаточно прямолинейная трактовка связи между фрустрацией и агрессией. В основе та- кой траковки, как указывают современные исследования, лежит бихевиористская схема «стимул-реакция»/62. Прежде всего агрессия не составляет специфического признака революционного действия. Она свойственна и поведе- нию социально-конформному, и девиантно-уголовному.

Затем, причинная связь между фрустрацией и агрессией вовсе не стольочевидна. «Во-первых, — пишут советские психологи Г. М. Анд- реева, Н. Н. Богомолова и Л. А. Петровская, — агрессия не является типичной реакцией на фрустрвцию, во-вторыз, фрустрация — не единственный фактор, приводящий к появлению аг- рессивности»/63. Действительно, фрустрация, как и репрессия инстинктов, П. Сорокина, вовсе не обязательно ведет к рево- люции. Ее результатом может быть набор самых различных дейс- твий от эмиграции до самоубийства. Наконец, в определенных условиях (например, в эпоху «реакции», при превосходстве сил контроля и т. д.) депривация вообще не ведет ни к какому действию и попросту подавляется. Тот факт, что результатом фрустрации может быть отнюдь не только революционное поведение людей, признает и ряд аме- риканских авторов. Как замечает, в частности, Э. Хоффер, «недовольство (disuontent) само по себе не влечет непременно желание изменения. Необходимо участие других факторов, чтобы недовольство превратилось в нелояльность (disaffection)»/64. По словам одного из участников обсужде- ния теории Гарра П. Люпша наличие поводов для недовольства (griewances) объясняет начало коллективного протеста так же мало, как колебания содержания кислорода в воздухе обясняют возникновение пожара»/65.

По-видимому, чтобы вызвать именно революционное действие, фрустрация должна подкрепляться некоторыми другими факторами, преобразующими эту фрустрацию и направляющим ее определенным образом. Гарр отчасти пытается учесть эти механизмы, говоря о «факторах, обуславливающих политизацию недовольства» (discontent), но в числе последних им не указываются соци- ально-политические факторы, лежащие за пределами сознания. Подобные факторы отчасти называются в работах Хоффера и Ва- елдера. Хоффер, однако, выдвигает в качестве главного из них субъективное «чувство власти». Ваелдер считал таковым паде- ние страха (the dicline of fear) в результате ослабления старого режима. «Импульсы немедленно преобразуются в мотор- ную активность только в раннем детстве,… у взрослых они  критически оцениваются и часто подавляются». Революционное действие производит не всякая фрустрация, но «такая, которая не рассматривается как необходимая и в таких условиях, когда ее выражение возможно. Люди теряют страх, когда правительст- во растеряно или кажется таковым»/66.

Теория Гарра разделяет, таким образом, слабости значи- тельного числа рассмотренных американских объяснений психо- логического механизма революционного поведения. Это — преувеличение роли негативных (фрустрационных, депривационных) импульсов и очевидная неясность факторов, переключающих недовольство в само действие. Первая из этих неясностей, как кажется, может быть раз- решена на основании марксистской методологии, использующей в анализе психологических побуждений понятие потребности и ин- тереса. Именно потребность и интерес указываются рядом советских авторов в качестве основной причины социальной ак- тивности. «Потребность, — отмечал Д. Н. Узнадзе, — это ис- точник активности»/67.

Через понятие потребности определяется и понятие инте- реса. По словам Г. С. Арефьевой, «активность порождается не самими по себе потребностями, а противоречием между ними и существующими условиями бытия субъекта»/68. На основании этого Ст. Попов определяет интерес не как простую направлен- ность субъекта на объект, но как «противоречие между потреб- ностями субъекта (индивидуального, группового, социального) и имеющимисч средствами их удовлетворения». В подтверждение своей позиции Попов приводит слова Д. И. Кикнадзе: «интерес — это потребность, прошедшая стадию мотивации, сознательная направленность человека на удовлетворение неудовлетворенной потребности»/69. В теории Гарра главной причиной революционного поведе- ния выступает депривационный импульс. Это мнение не лишено основаеия, но не охватывает всего психологического механизма детерминации этого поведенич. Человек, действительно, бунту- ет потому, что он чего-то лишен. Но эта лишенность не сущес- — 64 — твует сама по себе, она есть следствие нереализованности, а, следовательно, наличия определенных потребностей. Именно потребности, таким образом, создают возможность возникнове- ния депривационного импульса. С другой стороны, сами потреб- ности человека, вопреки биологическим трактовкам типа «реп- рессии инстинктов» П. Сорокина, прежде всего социальны/70.

Это значит, что они связаны с общественным положением, а, следовательно, и интересами групп и классов, в которые дан- ный индивид входит. Классическое для марксистского социального анализа по- нятие интереса связывает социальную активность с глубинными общественными процессами. «Экономические отношения каждого общества, — отмечал Ф. энгельс, — проявляются прежде всего как интересы»/71. «Социальная психология, — пишет О. Джиоев, — включается в цепь исторической детерминации посредством потребностей и интересов. Посредством формирования потреб- ностей и интересов объективные тенденции трансформируются в субъективные цели и, в конечном счете, в историческую дея- тельность, в содержание истрории»/72.

Понятие интереса имеет ряд положительных отличий от альтернативного понятия фрустрации (депривации). Основная слабость теории фрустации заключалась в очевидной неясности основ возникновения депривации и факторов, преобразующих не- гативный импульс в действие. Понятие интереса, например, в понимании Г. С. Арефьевой и С. Попова, содержит указание на установки, вызванные осознанием потребности. Категория потребности таким образом характеризует поло- жительную мотивацию революционной активности, указывает на ее реальные цели и причины, без которых фрустрация и депри- вация лишаются основания.

Можно согласиться с замечанием Н. В. Рябоконя: потребности, интересы и цели людей играют «роль опосредующего звена в передаче причинного воздействия объек- та на субъект… Как социальная категория интерес характе- ризует значимую взаимосвязь субъекта с реальными причинами, побуждающими его к действию»/73. «Интересы, — писал еще В. И. Ленин, — двигают жизнью народов»/74. g4.dis — 65 Если первая и основная сложность современных американс- ких психологических объяснений была связана с недооценкой самих основ депривационного импульса в потребностях и инте- ресах, другой неясностью этих объяснений остаются факторы, переключающие негативные побуждения (недовольство и пр.) в действие. Отчасти на такие факторы указывает Д. Дэвис.

С его точки зрения революционная активность становится возможной благодаря позитивным импульсам — надежде на осуществление искомых целей (можно добавить: также и в связи с резкими признаками ослабления старого режима, успехам революционных сил и пр.). в этом случае размах революционного действия пропорционален не разрыву ценностных ожиданий и ценностных возможностей, но, наборот, сокращению его. Еще более существенную роль при преобразовании негатив- ных импульсов в действие играют, по-видимому, определенные сознательные установки. Если человек, видя неурядицы, вызы- вающие сильное недовольство, не считают причиной этих неуря- диц старую систему (например, в случае стихийных бедствий), он, очевидно, и не выступает против нее. Создание же самих установок есть функция идеологии с ее ценностными ориентаци- ями. Люди прибегают к революционным методам, следовательно, не только потому, что депривированы (основой самой деприва- ции выступает нереализованность определенных потребностей и интересов), но и потому, что считают главным источником неу- рядиц старый режим и егл несостоятельность, а также надеются на успех своих действий. Роль идеологии в формировании по- добных установок говорит о необходимой связи между идеологи- ческим и психологическим уровнями причин революции.

* *  *

Анализ показывает, что принцип взаимдействия различных факторов, который декларирует американские этиологии револю- ции, не выдерживается последовательно. Уже значительное чис- ло рассмотренных теорий революционной идеологии и психологии склонны считать соответствующий фактор автономным и опреде- ляющим. Описание в этих теориях механизма действия данных факторов имеет характерные особенности. Наиболее важным элементом революционной идеологии представляется утопически и мифологический: революционное поведение понимается как прежде всего девиантное и вызываемое различными негативными, ти- па фрустрации, импульсами.

Стремление представить первичными причинами революции «культуру, «ценности», «символические отношения», а также «привычки» и «состояние сознания» объединяет современные американские концекции с раннебуржуазными объяснениями исто- рического изменения «распространением идей» и «состоянием нравов». во взгляде на революционную идеологию как прежде всего утопию и миф, а революционное поведение как девиантное проявляется апологетика старого режима, очевидная трактовка исторического изменения с позиций социальной репродуктивнос- ти. Что касается логической стороны, то теория автономности идеологических и психологических, как и любых других поверхностных отношений, содержит противоречие, связанное с преу- величением роли соответствующих факторов.

Стремясь предста- вить независимым зависимое, определяющим определяемое, по- добного рода теории принимают одно за другое, т. е. впадают в логическую ошибку qui pro quo. Противоречия «изоляционизма» в анализе революционного сознания показывает, например, теория Гарра: депривация рас- сматривается в ней изолированно от потребностей и интересов, без наличия которых само возникновение депривации является невозможным. Тем спмым из описания психологического механизма революции выподае целое звено, связывающее его с более глубинными политическими и социально-экономическими отноше- ниями. Вопреки феноменологическому подходу американской со- циологии, вектор детерминации революционного поведения не остается на поверхностном уровне сознания, но уходит в глу- бину социальной структуры.

Г л а в а III ПОЛИТИЧЕСКИЕ, СОЦИАЛЬНЫЕ И ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ПРИЧИН РЕВОЛЮЦИИ

1. Политические объяснения

Выведение революции из некоторых сосояний и форм общес- твенного сознанмя (главным образом психологически) — не единственная особенность подхода американских социологов к причинам радикального изменения. Другой характерной его чертой можно считать «политическую детерминацию» — представ- ление, что революцию вызывают прежде всего политические неу- рядицы (отношения элиты-конртэлиты, правительства — оппози- ции и пр.). Число сторонников политического объяснения весь- ма широко. В их числе — Хантингтон, Хэгопиан, Тимашев, Аманн, Тилли, теоретики «внутренней войны» во главе с Х. Эк- штейном, авторы сборника «Революция» (Nomos VIII) Фридрих, Каменка, Шрекер, а также предстатители теорий, практически сводящихся к политическим — от различного рода концепции взаимодействия до структурно-функциональных.

По признанию историографов социологии революции, поли- тический подход явно доминировал во втором (послевоенном) ее поколении. Как пишет Д. Голдстоун, «теоретики второго поко- ления… уделяли мало внимания структурным тонкостям», они «рассматривали государство как автономную сущность»/1. — 68 — Этот подход не потерял своей ведущей роли и в работах третьего (С середины 1970-х годов0 поколения социологов ре- волюций. К нему фактически примыкабт не только уже упомяну- тые М. Хэгопиан, П. Загорин и Ч7 Тилли, но и авторы, пытаю- щиеся учесть и социальные причины общественных перемен, например, Т. Скокпол. Назвав одну из глав своей работы «Потен- циальная автономность государства», Скокпол подчеркивает не- зависимость политической сферы и критикует Маркса за то, что он «растворяет государство в обществе»/2. Какова логика распространенного и, как мы попытаемся показать, преобладающего в американской социологии полити- ческого объяснения революции?

Автономность политического фактора

Примером политического подхода к революции может быть теория Н. Тимашева («Война и революция», 1965). Основу революции, считает Н. Тимашев, составляет напря- женность и коефликт между правительством и оппозицией. По своему происхождению подобная напряженность и конфликт могут быть » социальными, экономическими, национальными». Между тем основные причины революции:, по Тимашеву, являются чисто политическими, поскольку развязывание революции или же воз- можность избежать ее зависят исключительно от особенностей существующей политической системы. Революции удается избе- жать, если существущая политическая система «преодолевает назревшие противоречия путем реформы или реакции». Революция происходит, если правящее руководство неспособно на это «ввиду внутренней разобщенности и неудачи попыток уладить свои отношения с оппозицией»/3. Поэтому «конечная формула революции», полагает Н. Тима- шев, имеет следующий вид: «если напряженность (узел противоречий) между правительством и оппозицией внутри государства достигла таких пропорций: что становятся очевидными симптомы потери гибкости, причем конфликт неразрешен реформами или реакцией, с наибольшей вероятностью последует революция»/4.

Свой взгляд на причины революции Тимашев подтверждает рядом конкретных исторических примеров. В частности, он ссы- лается на «чисто политический» характер войны американских колоний за независимость 1776-83 и Французской революции 1830 г. Американская революция, согласно Тимашеву, была выз- вана отчасти религиозным, но главным образом политическим конфликтом между метрополией и колонией. В данном конфликте, по мнению автора, «основное противоречие носило чисто политический характер». В основном политическими Н. Тимашев считает и причины революции 1830 г. во Франции. По его словам, революция 1830 г. была вызвана «серьезным противоречием (уз- лом противоречий), созданных Венским мирным договором, а также напряженностью между существующей политической ориен- тацией и надеждами политически активных слоев наций… Базис напряженности был двоякий: прежде всего большинство населе- ния находилось в состоянии, к которому оно не хотело принад- лежать…, затем политическим институтом, навязанным боль- шинству народа, была абсолютная монархия или нечто близкое к этому, в то время как люди стремились к свободным институ- там»/5.

Основная особенность теории Тимашева — представление об автономности и определяющей роли политических факторов. Эта черта характерна для широкого круга политических концепций, наппимер, предложенной С. Хантингтоном («Политический порядок в развивающихся обществах», 1969). С. Хантингтон считает, что существуют две основные при- чины революции: «политические институты, неспособные создать системы участия новых социальных сил в политике, новых эли- тах и правительстве.., и, соответственно желанием новых со- циальных сил, исключенных из сферы текущей политики, участ- вовать в ней»: «поднимабщиеся и приходящие в упадок группы и жесткие политические институты — это то, из чего делается революция»/6. Основной причиной революции выступает неспособность политических институтов обеспечить участие новых — общественных сил в политике. «Революция происходит там, где политическое участие ограничено и политические институты являются хрупкими (fragile)».

Экономика, считает С. Хантинг- тон, «относительно безразлична как для революции, так и для революционеров»/7. В отличие от психологических, политические теории обна- руживают причины революции не в сознании ее участников, но в самом старом обществе. Однако, ограничиваясь лишь политичес- кой сферой этого общества, они отрицают какое-либо влияние на эту сфепу социальных и экономических детерминант. Безусловно политическим факторам принадлежит чрезвычай- но существенная роль среди причин революции. Экономические пружины, социальные противоречия далеко не всегда обнаружи- ваются на поверхности исторических событий.

Революция — лом ка устарелой политической надстройки — разворачивается непосредственно в политической сфере. Наиболее очевидной причиной данной ломки выступает неэффективность политических институтов старого режима и соответствующей им правящей эли- ты. Однако политические причины нельзя считать автономными и определяющими. Н. Тимашев считает причины революции главным образом политическими на том основании, что в случае успешных дейст- вий властей, т. е. своевременно проведенных ею репрессий или реформ, революции можно избежать. Он, между тем, не принимает во внимание, что действия правящей элиты не могут рассматриваться как первичная причина, т. е. порождающий источ- ник революции.

 Революцию порождают лежащие глубже политикис- труктурные противоречия, которые требуют кардинальных пере- мен. Существующее руководство не в состоянии устранить этих противоречий; его деятельность выступает лишь как условие более или менее радикальной формы их разрешения в данный конкретный момент. Нельзя считать чисто политическими и причины войны аме- риканских колоний за независимость в 1776-83 г, а также Французской революции 1830 г. Вопреки Тимашеву известна эко- — 71 — номическая сторона нажима Англии на колонии после семилетней войны: запрещение колонистам селиться дальше аллеганских гор, меры против распространенной среди них контрабандой торговли, жесткая налоговая система (например, закон о гербовом сборе 1765 года). Одним из первых мероприятий I континентального конгресса (1774) был бойкот английских товаров, беспошлинное распространение которых тормозило экономику страны.

Политическая оппозиция колонии Англии была тесно связана со стремлением освободиться от хозяйственной зависимости, которая не соответствовала интересам большинства населения и, прежде всего, нарождающейся буржуазии. Это же касается и французской революции 1830 года. Решения Венского конгресса, как и сама реставрация монархии, конечно, имели политический характер. Но за восстановлением старых политических институтов стояло восстановление привелегий феодальных классов во Франции и Европе, попытки кон- сервации формирющегося буржуазного социально-экономического уклада. Ссылка Тимашева на «стремление французов к свободным институтам» не объясняет, почему это стремление не обнаружи- ло себя до середины XVIII века. Ведь абсолютная монархия существовала до этого не менее трех веков. Известно, напротив, что большинство французов времени Людовика XV предпочли та- кую «несвободную» организацию, как абсолютная монархия, та- ким «свободных» институтам, как сепаратизм крупных феодалов.

Очевидно, что стремление французов к свободным институтам не проявлялось раньше, чем монархия вступила в пртиворечие с определенными (в первую очередь социально-экономическими) условиями. Н. Тимашев считает конечной причиной революции противо- речие между правительством и оппозицией в предреволюционном обществе. Однако это противоречие не может считаться конеч- ным и само должно быть объяснено. Оно находит свое основание в конфликте общественных классов, лежащем, по замечанию Ф. Энгельса, «в основе всякой политической борьбы»/8.  Фактически косвенное признание социальных основ «чисто политических» конфликтов содержит уже замечание С. Хантингтона, что их причиной является упадок старых и появление но- вых общественных групп, желающих принимать участие в полити- ке. Однако, ссылаясь таким образом на классовые детерминанты революционных действий, Хантингтон ничего не говорит о причинах упадка и возникновения соответствующих групп. Такие причины кроются в глубинно-экономических отношениях общества.

На социальном уровне они проявляются через посредство классовых интересов: неосознанность этих интересов отдельны- ми участниками революции не означает, что они безразличны для данных классов в целом и тем самым для самой революции. Заслуживает внимание сама ссылка С. Хантингтона и Н. Тимашева на «желание» новых социальных сил принимать участие в политике, с одной стороны, и «стремление французов к сво- бодным институтам»,- с другой. Сходство этих ссылок показы- вает их не случайный, но достаточно закономерный характер.

Подобная позиция весьма типична: отрицая влияние на револю- цию социально-экономических факторов, политические теории не могут объяснить появление на политической арене новых общес- твенных ил и приходят к объяснению самой политики «желанием» или «нежеланием», т. е. волей людей. В основе «чисто полити- ческого» подхода обнаруживается психологическая детерминация. Политический подход занимает в рассматриваемом направ- лении особое место. На преобладание в работах америиканских социологов политической детерминации указывают как авторы американских обзоров, так и советские исследователи: Ю. А. Красин, М. Л. Гавлин и Л. А. Казакова, Б. И. Коваль, Т. Е. Ярхо, М. Л. Тузов, М. В. Максимов. Сторонники подобного об- ъяснения, по замечанию В. В. Савина, «весь процесс, охваты- вающий совокупность общественных отношений, сводят только к политической революции»/9. В числе предшественников политического объяснения называются Ж. Боден, К. Клаузевиц, М. Вебер, В. Парето и Г. Мос- ка/10. Каковы источники и причины столь широкой популярности политического объяснения в современной американской социоло- — 73 — гии?

Между тем политический подход к радикальному изменению в современной американской социологии имеет и более глубокие исторические и социальные источники. Для их определения пер- востепенное значение имеет характеристика «теории насилия» в «Анти-Дюринге» Ф. Энгельса. По словам Энгельса, объяснение истории насилием, завоевание и подобными по сути дела чисто политическими параметрами «господствовало во всем прежнем понимании истории и впервые было поколеблено французскими буржуазными историками времен Реставрации»/11.

«Прежним» по- ниманием истории Энгельс, очевидно, называет домарксовскую, то есть по сути дела буржуазную трактовку общественного из- менения. Связь политической ориентации с буржуазным историческим сознанием подтверждают современные марксистские исследова- ния/12. Политическая ориентация проявляется сходным образом как в раннебуржуазном (прсветительском) варианте этого соз- нания, так и в современной американской социологии. Если ранние теоретики буржуазии объясняли историчецкое изменение исключительно политической несостоятельностью, например, «деспотизмом» старого режима, то современные американские авторы, выдвигая на первое место политические причины рево- люции, отстаивая тезис о второстепенности социально-экономи- ческих противоречий, фактически трактуют в политическом духе целый ряд других, прежде всего социальных, общественных от- ношений.

Теории негибкости .

Мы видели, что в концепциях С. Хэнтингтона и Н. Тимашева радикальное изменение объяснялось прежде всего двумя при- чинами: неспособностью политических учреждений обеспечить участие новых социальных сил в политике, а также разрешить теми или иными средствами назревшие противоречия. В этих, как и в большинстве других политических теорий, главной при- — 74 — чиной революции выступает, таким образом, негибкость сущест- вующих политических институтов и соответствующей им элиты. Типичную для американских политических концепций рево- люции «теорию негибкости» развивает Д. Джиллис («Политичес- кий упадок и европейские революции 1789-1848 гг.», 1970). Исходя из представлении об автономности политических причин революции, Джиллис считает, что политическое измене- ние дложно рассматриваться как «независимая переменная в со- циальном развитии».

Он выступает против точки зрения, что в основе французской и прусской революции 1848 г. лежали ка- кие-либо социальные или экономические причины. Их вызвали «чисто конституционные и административные конфликты». Рево- люции объясняются прежде вссего «потерей гибкости» старым режимом: в предреволюционной Франции и Прусии «государства стали менее гибкими и способными к приспособлению». Подоб- ное изменение этих государств, в свою очередь, было обуслов- лен особенностями правящей элиты. Падение старых монархий произошло «настолько благодаря сумме и характеру внешнего давления, но благодаря падению гибкости, автономности и мо- рали политических элит самых по себе». Негибкость правящей элиты и выступает, по Джиллису, основной причиной революции.

Революция происходит «тогда, когда политическое руководство перестает заниматься задачами управления и посвещает себя делам, не относящимся к интересам государства»/13. Насколько справедлива теория негибкости и каковы ее ис- точники? Непосредственной предшественницей теории «негибкос- ти элиты» является концепция В. Парето, из которой американ- ская социология заимствовала понятие элиты, контрэлиты, а также социального уровня и неравновесия/14. Недостатки этой концепции связаны с тем, что причины радикального изменения сводятся в ней к одной из характеристик политической системы.

Прежде всего вопреки Д. Джиллису неверно считать, что 2негибкость» политической системы может быть объяснена недостатками составляющих ее людей. Раньше, чем неспособные руководители создают трудности, стагнирующий режим подбирают этих руководителей. Реформаторы, незаурядные лидеры, типа Наполеона I или Петра I, характерные для переломных эпох, отсеиваются на второй план и периферию. Лицо системы определяют деятели типа Николая II, сочетающие некомпетентность с умственной слабостью. Отбирая подобных лидеров, старыц режим сам готовит собственный крах. Роль правящей элиты среди причин революции достаточно второстепенна: как показывает при- мер Александра II или Людовика XVI, даже гибкая политичес- кая элита не может предотвратить революционную ситуацию и революцию. Не может считаться конечной причиной революции и негибкость политического режима старого общества, в рамках которого действует данная политическая элита. (В качестве примера такого режима обычно называется монархия).

Действительно, монархия — одна из наиболее типичных авторитарных невыборных организаций, в которых назначение лидеров определяется не их деловыми данными, но принадлежностью к неким узким (главным образом родственным) правящим группам. Одноко, как показыва- ет падение афинской и римской демократии, а также революци- онный кризис буржуазных республик начиная с 1848 г., автори- тарный политический строй не может считаться главной причи- ной гибели обществ. Ошибочность теории негибкости заключает- ся в рассмотрении политического режима изолировано от общес- твенной системы в целом. Являясь надстройкой над определен- ным социально-экономическим порядком, данный режим становит- ся негибким тогда, когда возможности развития указанного по- рядка оказываются исчерпанными.

Вопреки представлению Д. Джиллиса о причинах французской революции как чисто конституционных и административных, известна их социальная сторона, т. е. отстраненность от власти значительной части буржуазии. Как доказал Маркс в работе «Классовая борьба во Франции», «при Луи-Филиппе господ- ствовала не французская буржуазия, но лишь одна ее фракция — финансовая аристократия. Собственно промышленная буржуазия составляла часть официальной оппозиции»/15. Административная  неэффективность монархии — политической опоры феодально-бюрократического строя — есть лищь следствие потери эффектив- ности лишь следствие потери эффективности на определенном этапе этим строем в целом.

 Силы оппозиции. Теория насилия .

Неэффективность аппарата упрвления старого режима и ее ближайшие последствия составляют первую группу политических причин революции. Но существующие учреждения власти не ру- шатся сами по себе. Другой группой политических причин ради- кального изменения выступают поэтому действия революционных сил. Роль революционных сил, соотношение их с обеспечивающи- ми стабильность силами оппозиции ряд теорий: «минимально не- обходимой силы» П. Кальверта, «мобилизации ресурсов» А. Обершелла и «внутренней войны» Х. Экштейна. Как считает П. Кальверт («Изучение революции», 1970), революция происходит тогда, когда силы оппозиции превышают «минимальное количество силы, необходимой для свержения дан- ного правительства в данный момент». Накопление указанной силы «требует определенных социальных и материальных предпо- сылок». Среди таких основных предпосылок П. Кальверт называ- ет «руководство, личный состав, цели и средства революции». Отсутствие «хотя бы одного из этих факторов… делает воз- никновение революции невозможным»/16.

А. Обершелл («Социальный конфликт и социальные движения», 1973) стремится рассмотреть соотношение сил революцио- неров и власть имущих с точки зрения их взаимной борьбы за «политические ресурсы». «Мобилизация, — пишет А. Обершелл, — относится к процессам, посредством которых группа недоволь- ства объединяет и вкладывает ресурсы для достижения группо- вых целей. Социальный контроль относится к аналогичным процессам,но с точки зрения господствующих и конкурирующих с ними групп. Группы включаются в конфликт как в соревнование  за некоторые из одних и тех же ресурсов, и каждая пытается отрезать (squeeze) побольше ресурсов от не участвующих вна- чале третьих партий»/17.

По словам Х. Экштейна («Об этиологии внутренней войны», 1965) возможность («потенциал») революции определяется «соотношением (ratio) сил, способствующих внутренней войне и работающих против нее». «Позитивными силами» внутренней войны выступают «неэффективность элит., дезорганизация социаль- ных процессов, подрывная деятельность — попытки умышленно активизировать дезорганизацию с целью сформулировать новые политические ориентации и воспрепятствовать эффективности элиты…» Негативные силы — «эффективная репрессия, отвлека- ющие механизмы, благоприятные условия для власть имущих»/18. В ряде своих положений теории П. Кальверта, А. Обершелла, Х. Экштейна отражают действительные особенности соотношения революционных сил. Однако в этих теориях заметны черты специфически политического подхода к причинам радикального изменения.

Те «социальные и материальные» причины революции, о ко- торых говорит П. Кальверт, в частности «характер руководст- ва» партией, фактически являются отнюдь не социальными, но главным образом политическими. Кальверт никак не упоминает действительно материальные основы революционной организации. Теории «мобилизации ресурсов» и «внутренней войны» ничего не говорит о причинах победы одной из борющихся сил над другой. Борьба власть имущих и оппозиционеров рассматривается ими в чисто политическом резерве, без учета ее материальных и классових предпосылок. Считая насилие основным признаком ре- волюции, указанные концепции обнаруживают сходство с класси- ческой «теории насилия», поддерживаемой в прошлом веке К. Дюрингом. Между тем уязвимым местом теории насилия остается неяс- ность, откуда берет силу сама сила. Преодолеть эту неясность можно лишь выйдя за рамки политической интерпретации револю- ции. Политическая сила оппозиции берет верх над политической — 78 — силой правительства потому, что к ней переходит поддержка основных классов и слоев общества.

Превращение же некогда периферийных классов в основные есть следствие существенных перемен в социальной структуре, тесно связанных с изменением производственных отношений. «Везде и всегда, — писал Ф. Эн- гельс, — насилию помогают одерживать победу экономические условия и ресурсы, без которых оно перестает быть силой/19. На характер действия сил оппозиции оказывает влияние и ряд других факторов, в частности, организация и координация ре- волюционных сил. Их группировка начинается уже в рамках ста- рого режима, путем создания неофициальных организаций, имею- щих своей целью противодействие существующему порядку, так называемых Групп давления» (pressure groups). В Америке накануне войны за независимость, замечает К. Бритон, — «комитеты купцов, организовавшиеся, чтобы противодействовать средствам имперского контроля, выполняли значительную роль задач обычных групп давления, от прямой пропаганды до вооду- шевления народних демонстраций и межколониальной кооперации посредством резолюций, конференций и т. д. Они выступили предшественниками таких эффективных революционных ячеек, как корреспондентские комитеты, которыми Сэм Адамс так хоро- шо воспользовался в 1770-ые».

Во Фрaнции «так называемые societes de rensee — неформальные группы, собравшиеся обсудить великую работу Просвещения, — постепенно обратились к политической агитации и в конце концов способствовали проведению выборов в Генеральные штаты в 1789 г.» С приближением революции «группы давления» переходят от подготовительной организации и пропаганды к прямым политическим акциям и соз- данию противостоящего официальному «нелегального правитель- ства»/20.

На связь начала революции с появлением подобной полити- ческой органязации оппозиции указывает популярная в амери- канской социологии теория сильного блока («блока власти») П. Аманна («Блок власти», 1971). Согласно П. Аману необходимым условием начала революци- — 79 — онной ситуации выступает «нарушение государственной монопо- лии на власть» вследствие появления конструирующих с прави- тельством одного или нескольких «блоков власти (Power blook) понимается «группировка достаточно сильная, чтобы быть по- давленной обычными полицейскими санкциями, которая захватила военную, административную и юридическую власть, традиционно удерживаемую государством».

Появление такого «инсуррекцио- нистского государства» П. Аман прослещивает, в частности, на примере французской революции 1848 г. Теория «блока влас- ти» с его точки зрения позволяет избежать мистификации, оп- ределенно отмечая начало революционной ситуации/21. Теорию Аманна развивает Ч. Тилли, использующий введен- ное еще К. Бринтоном понятие «множественного суверенитена» (multiple souvereignity). Революционная ситуация, отмнчает Ч. Тилли, начинается в связи с тем, что «правительство, ранее находившееся под контролем одной системы правленич (power), становится объектом эффективной конкуренции… со стороны двух или более различных способов правления. Она кончается, когда одна власть (система правления) восстанавливает контроль над правительством».

Без наличия «множественного суверенитета», полагает Тилли, «значимый переход власти» (соб- ственно революйия) «невозможен или в высшей степени малове- роятен»/22. Слабостью теории Аманна-Тилли (как указывается уже в работе Ю. А. Красина) является чисто политическое понимание революционной власти, отрицание какой-либо существенной ее связи с интересами определенных общественных классов, а так- же прямолинейная трактовка марксистской теории такой связи. Связь политических организаций или руководства с теми или иными общественными классами определяется вовсе не только непосредственным вхождением в данную организацию представи- телей этих классов или же действия указанного руководства во всех случаях.

Как показал В. И. Ленин анализом «двоевластия» в России 1917 г., соотношение политического поведенич с теми или иными классовыми интересами является достаточно сложным, порой противоречивым и обнаруживается в конечном счете, в массе конкретных ситуаций/23. Непосредственные политические причины революции Помимо политических факторов, определяющих конфронтацию сил правительства и оппозиции, существует ряд более конкрет- ных политических условий начала революции. С углублением кризиса старого режима его политическая система демонстриру- ет все большую неэффективность. Вначале она лишь препятству- ет выдвижению новых сил, но еще в состоянии выполнять свои задачи. На более продвинутой стадии эта система перестает справляться с текущими делами. Распоряжения правительства превращаются в формальные как сами по себе, так и потому, что не выполняются более низкими инстанциями. Теряя управле- ние, общество фактически приходит в то состояние анархии, в создании которого консерваторы обвиняют саму революцию.

Подвергаясь наростающей критике со стороны общества, политичес- кое руководство начинает испытывать и внутренние разногла- сия. Размежевание и борьба внутренних правительственных группировок — яркая черта «кризиса верхов». Одним из выражений этого кризиса является размежевание в армии. Роль армии в условиях революционной ситуации исследует Д. Расселл («Восстание, революция и военная сила», 1974). В указанной работе она опирается на выводы своей предшественницы К. Чорли, по словам которой «в революционной ситуации положение в армии имеет первостепенное значе- ние»/24. Лишь в исключительных случаях, как например, во Франции 1830 или Испонии в 1831 гг.,»социальное выступление было успешным без активной дезинтеграции армии».

Это объяс- нялось тем, что правительство, «чувствуя себя слабым и неу- веренным, предпочитает отречься, не вызывая серьезное армей- ское столкновение». На основании анализа ряда революционных ситуаций (на Кубе и др.) Д. Расселл заключает, что «основной слабостью правящего порядка» оказывалось «нежелание армии — 81 — продолжать защищать режим»/25. Другой непосредственной предпосылкой революции, как по- казала Парижская революция 1871 7., революции 1905 и 1917 гг. в России, может также выступать война.

Связь с радикаль- ным изменением анализируется американскими социолагами дос- таточно широко О. Кирххаймер обращает внимание на то, что в XX веке в отличие от XIX мировая война становится активным фактором революции. «Начиная с первой мировой войны как водораздела, мы можем видеть решающее различие между революци- ями XIX i XX века»/26. Т. Скокпол также связывает революцию с «военным соревнованием между государствами-империями»/27. Между тем сама связь новейших революций с мировой войной только отражает существенное изменение социально-экономической ситуации в XX веке. Резкое усиление межгосударственных экономических связей, создание единого рынка, образование сверхнациональных группировок, делящих мир, т. е. комплекс явлений, объединенных Лениным в понятие «империализм», составляет действительную причину превращения региональных конфликтов в общемировые.

Поэтому понятна ошибочность обви- нения Е. Гермасси марксизма в том, что он, «как и структур- но-функциональный анализ», «не учитывает отношения между на- циональными государствами и, подобно социологам внутренних отношений, уделяет мало внимания более широкому контексту, в котором принимаются национальные решения»/28. Тезис о зависимости войны, как и самой революции, от социально-экономических противоречий отличает марксизм и от теорий, считающих войну конечной причиной революции. Как по- казали, например, войны послереволюционной Франции на рубеже XVIII-XIX вв., война далеко не во всех случаях может деста- билизировать систему, но в ряде случаев, напротив, консоли- дирует ее.

По сравнению с более глубинными социально-эконо- мическими причинами (кризисом способа производства соответс- твующего общества), война выступает лишь как акселератор, т. е. как указал еще В. И. Ленин, ускоритель действия этих при- чин/29. — 82 — Помимо войны и др. внешних факторов в число политичес- ких акселераторов входит также активность оппозиционных групп (типа деятельности партии «Народная воля» в революци- онной ситуации 1881-83 в России), дезориентация правящей элиты в связи с неожиданной сменой руководства и др. Своеоб- разной формой толчка к революционной ситуации может стать и попытка реформ: таковой был, например, созыв Людовиком XVI собрания третьего сословия во Франции в июне 1789 г. Как не без сарказма замечал Токвиль, «только гениальный ум может спасти государя, задумавшего облегчить своих подданных после долглвременного угнетения»/30. Не являясь определяющими и конечными, политические факторы занимают сущуственное место среди причин революции.

 2. С о ц и а л ь н ы е    о б ъ я с н е н и я

Социальными называются теории, которые относят основные причины революции к лежащим глубже «политики», хотя и неэко- номическим, социальным отношениям/31. Ограничиваясь сферой учреждений власи, политические концепции не могли объяснить причины неэффективности этих учреждений, а также появления сил. способных разрушить и заменить данные учреждения новы- ми. Социальные объяснения для этой цели обращаются к соци- альным, в первую очередь, классовым детерминантам. «Прежде чем исследовать причины революции, = считает А. Обершелл, — предпочтительнее выявить все формы социального конфлик- та»/32.

По мнению Б. Салерт «конфликт… классов… играл важную роль в великих революциях»/33. Данные теории — классового и группового конфликта, аг- рарного протеста и близкие к ним — исходят из очевидного для марксистского подхода к обществу факта обусловленности поли- тического режима определенными отношениями классов. Старый режим становится неэффективным потому, что составляющий его опору класс перестает играть существенную роль в обществен- ном производстве и, как это показал Энгельс на примере буржуазии, перестает окупать своим трудом получаемые им блага. Возникшее таким образом противоречие разрешается революцион- ным путем, поскольку господствующий класс не желает уступать свои привилегии добровольно.

Теория «правящего класса». Значение понятия «класс» и современной американской социологии

Предполагаемый социальным объяснением классовый анализ вцелом не характерен для американской социологии; он обычно отвергается как «слишком узкий». Это, однако, не мешает то- му, что в целом ряде как современных, так и классических американских исследований понятие класса используются в ана- лизе причин революции. Употребление понятия класса в данных теориях имеет ряд особенностей, на которые указывает, например, уже не раз ци- тированная работа М. Хэгопиана «Феномен революции» (1975). М. Хэгопиан называет «классовые» причины падения старо- го режима в числе факторов революции «среднего звена», то есть, по-видимому, придает им существенное значение.

По мне- нию М. Хэгопиана, одной из главных причин падения старого режима выступает, в частности, неспособность прежнего гос- подствующего класса управлять обществом. Эта неспособность приводит к постепенномутнарастанию противоречий между этим классом и большинством населения страны. Оказываясь не в состоянии руководить обществом в новых условиях, старый пра- вящий класс одновременно неспособен противодействовать и проявлениям недовольства его правлением. Это происходит вви- ду 2разобщенности и деморализации» этого класса, напяду с которыми все более усиливаются черты «изолированности, ста- рения и безответственности»/34.

М.Хэгопиан справедливо отмечает деградацию отживших правящих групп старого режима. Однако описанные им черты этих групп говрят о том, что самим термином «класс» указан- ный автор обозначает отнюдь не широкую социально-экономичес- — 84 — кую общность, выделяемую по ее отношению к средствам произ- водства, но значительно более узкую политическую элиту, пра- вящие «верхи». Именно в этом смысле Хэгопиан (как и Моска) говорит о противоречии между «правящим классом и массой», «разобщенности» этого класса, его «старении» и т. п. Обозначение понятием «класс» правящей элиты типично для подавляющей части американских политических теорий, начиная с основоположников социологии революции К. Бринтона и Д. Питти. Д. Питти выделял «господствующий класс» по таким признакам, как «способности лидерства»; Бринтон призывал отказаться от марксистского «узкоэкономического значения» это- го понятия/35.

У более современных авторов — например, Г. Виллера и Д. Золлхана, — критерием выделения классов общест- ва выступает понятие «авторитета» М. Вебера и Р. Даррендор- фа. Марксово понятие «экономического интереса» кажется им туманным; именно авторитет называется «структурной детермтнантой» социальных конфликтов/36.

Наряду с концепцией М. Вебера первоисточником данного понимания классовых отношений является теория «првыящего класса» Г. Моска. Основной ее смысл — попытка устранить из понятия класса экономическое содержание, выделить это поня- тие не по социальным или экономическим, но прежде всего по- литическим (например, «авторитет») параметрам, то есть в це- лом приписать понятию класса чисто политическое значение. Такое чисто политическое значение («правящие верхи») харак- терно не только для описанных работ, но и для большинства американских объяснений революции, в которых используется пончтие класса. Однако в таком значении понятие класса теряет свои спе- цифические признаки. Лишенные какого-либо социально-экономи- ческого содержания, оно суживается до обозначения узкой пра- вящей группы, которая фактически составляет лишь часть гос- подствующего класса. Критерием выделения «класса» выступает в этом случае не отношение данной большой группы людей к средствам производства, но занятие верхушечных постов в системе государственного управления.

При таеой интерпритации концепция «правящего класса» выпадает из числа «социальных» объяснений революции и стано- вится версией чисто политической теории «негибкости элиты», разделяя с ней все ее слабые места. Подобно концепции негиб- кости, теория правящего класса не объясняет, чем вызвана эта негибкость, в чем причины стагнации, растущей изоляции и не- эффективности элиты предреволюционного общества. Данная тео- рия не видит социальных основ указанных политических явле- ний: ослабления классов, поддерживающих старое политическое руководство и выдвижения новых, классов, усилиями которых образуется политическая оппозиция. Вследствие этих социаль- ных причин старый режим теряет поддержку общества. Это обрекает его на стагнацию: старение как следствие несменяемости, коррумпированность, потерю компетентности.

Структурно-функциональный подход. Равновесие и дисфункция

Употребление понятия «класс» в значении «правящей эли- ты2 выявляет характерную черту американских социальных об- ъяснений5 их «политическую» основу, тяготение к поверхност- ной политической интерпретации социальных отношений. Преодо- левается ли подобная особенность в часто считающихся соци- альными «структурно-функциональных» теориях? Структурно-функциональные теории удобнее всего рассмат- ривать в рубрике социальнвх, поскольку основные причины ре- волюции эти теории стремятся обнаружить в общественных отно- шениях, лежащих вне и глубже политических. В ымериканской социологии революции эти теории представляет концепция Ч. Джонсона («Революция и социальная система», 1964; «Революци- онное изменение», 1968). Ч. Джонсон критикует психологические и полиические об- ъяснения радикального изменения как поверхностное.

Согласно Ч. Джонсону революция — это «нарушение социального равновесия, вызванное некоторой дисфункцией». Дисфункция определяется как «условие, которое вызывает неравновесие (desequilibrium) и требует восстанавливающих действий для воссоздания и создания нового равновесия». «Революция, — пишет Ч. Джонсон, — является формой социального изменения в условиях дисфункций социальной сисмемы. Революция предпочитается как метод изменения, когда а0 уровень дисфункции превыышает способности традиционно принятых методов для решения проблем и когда б) социальная элита противостоит изменению. Революция есть применение насилия, чтобы провести измене- ние#/37. Источники самой дисфункции, по Ч. Джонсону; «многочисленны».

Они включают «циклические давления (наследственная королевская власть или однопартийная система без чистки…), глобальную дисфункцию индустриальной культуры, империализм, открытие новых территорий и т. д.» Однако главной причиной революции как формы насильственного изменения автор считает то, что «известные источники ненасильственного изменения блокируются правящей элитой». В противном случае, то есть «если элита является гибкой», отмечает Джонсон, «происходит простое изменение»/38. Главные понятия структурно-функционального подхода — дисфункции и равновесия — восходят к основоположнику данного подхода Т. Парсонсу, видевшему в революции «изменение… в главном балансе социальной системы»/39. Обоснованность самой попытки Джонсона, как и других те- оретиков сходного напрпвления, обнаружить причины революции в структурно-функциональных отношениях сомнения не вызывает. Напротив, понимание зависимости политических и ряда других «внешних» факторов от более фундаментальных социально-сис- темных детерминант составляет существенное преимущество тео- рий подобного типа перед чисто политическими концепциями.

Сомнение вызывает сама трактовка Джонсоном структурно-функ- циональных причин радикального изменения. Прежде всего на подобные присины вовсе не указывают понятия «дисфункции» и»неравновесия». Уже тот факт, что рево- люция происходит, говорит о том, что она есть реакция на оп- ределенные социальные обстоятельства, обозначение которых «дисфункцией» или «неравновесием» еще никак их не раскрыва- ет. Само определение дисфункции через неравновесие содержит порочный круг, поскольку «неравновесие» («разлад», «расст- ройство») есть другое обозначение этого же понятия. Главный вопрос, в какой общественной сфере и почему происходит дис- функция и потеря равновесия, Джонсон оставляет без ответа.

Между тем можно выявить ряд факторов, которые фактичес- кииграют в теории Джонсона роль основных причин революции. В числе предпосылок потери равновесия Джонсон называет «внешнее давление», «откпытие новых территорий» «глобальную дис- функцию индустриальной культуры». Каков характер этих при- чин? Они являются идеологическими, географическими и пр., но отнюдь не структурно-функциональными. Главное же место среди причин дисфункции в теории Джонсона отводится негибкости правящей элиты: «если элита является гибкой, происходит простое изменение». Но это — типично политическая трактовка революции.

На политический характер объяснения радикального изменения Джонсоном указывают и другие моменты его теории, например, определение революции как «перенос уровней авторитета внутри политических систем» или выдвижение во второй работе этого автора 2Революционное изменение» в качестве центральных предпосылок революции «дефляция власти и потери авторитета» старым режимом/40. Это подтверждает то, что в представляемом Джонсоном ва- рианте структурно-функциональная теория отнюдь не может счи- таться социальным объяснением в собственном смысле этого слова. Подобно концепции правящего класса, эта теория еще раз подчеркивает очевидное тяготение американской социологии к политической интерпритации социальных отношений, по сущес- тву являясь формой политического подхода к революции.

Следует обратить внимание еще на один момент концепции Ч. Джонсона: саму трактовку им революции как «дисфункции», — 88 — то есть «расстройства» и «разлада». В этой трактовке, как и в теории «девиации» обнаруживается характерный для американ- ской социологии методологический подход к социальному изменению: точка зрения устарелого общества, которое смотрит на грядущие перемены с позиций утраченной стабильности. Такой подход проявлялся уже во взгляде на революционную идеологию как утопическую имифологическую, а революционное поведение как отклоняющееся. Это — концепция социальной репродуктив- ности, отрицающая значимость выходящих за рамки старого форм общественной деятельности. Теория Джонсона представляет позицию постепенного развития, согласно которой качественные революционные скачки дисфункциональны и ненормальны.

Между тем революция ненор- мальна лишь с точки зрения старого режима: в отлтчие от плоскоэволюционного понимания исторического процесса, диа- лектика утверждает закономерность скачков в развитии и, сле- довательно, нормальность «дисфункций» и разложении старого. Характерно, что структурно-функциональный подход Ч. Джонсона метафизически не обнаруживает источников дисфункции внутри предреволюционного общества, и вынужден искать их вне его — например, во «внешнем давлении». Откуда же возникает дисфункция, о которой говорит кон- цепция Ч. Джонсона? Как показали марксистские социальные исследования, в основе дисфункции старой общественной систе- мы, ее экономической, политической, идеологической несостоя- тельности лежит неспособность прежнего господствующего клас- са управлять обществом, а также его противодействие выдвиже- нию новых классов. Старое же соотношение социальных ролей, не соответствующие более достигнутой ступени развития общес- тва, было задано прежним, потерявшим эффективность способом производства. Именно производственные отношения составляют таким оброзом структурно-функциональный каркас общественной организации. Именно их «негибкость» а не политической элиты Ч. Джонсона, на определенном этапе блокирует изменение.

Новые тенденции в американских социальных объяснениях

Используемое американскими социологами значение понятия «класс», методика структурно-функционального подхода показы- вают, что социальные отношения понммаются данными авторами главным образом политически. Между тем в работах представи- телей последнего поколения американских социологов появляет- ся новая тенденция: стремление к более глубинному объяснению природы социальных конфликтов. Наиболее последовательно экономическое содержание клас- сового конфликта фиксируют исследования т. н. «аграрного протеста» (Б. Мур, Х. Ландсбергер, Д. Пейдж).  В своей работе «Аграрные революции» (1975) Д. Пейдж анализирует структуру секторов экономики 70-ти развивающихся стран в связи с крестьянскими выступлениями в этих странах. Основную роль в аграрных конфликтах, по мнению Пейджа, играл классовый антагонизм между крестьянами и помещиками (land-lords). В отличие от ряда других исследований «аграрного протеста», уделяющих наибольшее внимание его полити- ческим и идеологическим предпосылкам, Д. Пейдж недвусмыслен- но указывае т, что в основе самого противоречия между крестьянами и помещиками лежат отношения земельной собствен- ности.

Экономические отношения, отмечает автор, определяют также сам характер крестьянских движений. Он зависит, в час- тности, от степени распространенности капитализма в дерев- не. В случае преобладания собственности старого феодального образца, крестьянские выступления приобретают вид «жакерии»; с развитием капиталистических типов землепользования они тя- готеют к реформистским или близким к рабочему движению фор- мам. Определение класса, по Пейджу, должно «даваться в тер- минах оьношений собственности на землю, строения, технику, и финансовый капитал»/41. Близкий к экономическому объяснению социальных конфлик- тов Пейджем является и теория Х. Ландсбергера («Крескьянский протест.

Сельскохозяйственные движения и социальное измене- ние», 1974). Основную причину волнений крестьян Лансбергер видит также не в исключительно политических противоречиях, но во «включении экономики аграрного общества в более широ- кий рынок и последующий ее коммерческой перестройке»/42. Попытки исследователей аграрного протеста Д. Пейджа и Х. Ландсбергера связать социальный конфликт с экономическими детерминантами нельзя не признать плодотворными. Социальные отношения не могут быть сведены к противоречиям «правящей элиты» и «масс», а также отношения «авторитета». Это отноше- ния классов, упадок и подъем которых есть следствие измене- ния характера глубинной экономики уровня способа производства. Однако для американской социологии с ее политической ориентацией подобное внимание экономическим факторам, тем более отношениям собственности, остается достаточно чуждым.

Это еще раз подтверждает та критика, которой подвергается линия Д. Пейджа и Х. Ландсбергера авторами типа Э. Вольфа и Д. Уелч. По мнению Э. Вольфа, выраженному им в статье «Почему земледельцы бунтуют» (1977), Пейдж преувеличивает значение экономических факторов аграрных конфликтов. Гораздо более важны иные, в первую очередь политические, факторы. Именно они по, Э. Вольфу, в наибольшей степени влияют на формирова- ние революционных сил «обеспечивают организационные ресур- сы»/43. Сподобных же «политических» позиций критикует Х. Ландсбергера К. Уелч («Экономика бунта», 1980). Основной недостаток теории Ландсбергера К. Уелч видит в ее «недостаточном внимании к политическим факторам». На самом деле, считает К. Уелч, «универсальная главная причина» волнений в деревне кроется в «неспособности правительства». Правительства «оттягивают необходимые изменения до тех пор, пока становится слишком поздно».

По мнению Уелч, именно исследование полити- ческих предпосылок аграрных конфликтов может выявить действительные причины революционных выступлений. Автор призывает Ландсбергера и других авторов отойти от «узкого» экономического подхода к революции и «шире показать значение политических факторов»/44. Смысл выступления Э. Вольфа и К. Уелч против теорий аг- рарных движений Пейджа и Ландсбергера не вызывает сомнения. В этих выступлениях традиционная для американской социологии политическая концепция общественных отношений борется про- тив распространения социально-экономического объяснения ре- волюционных процессов. В то же время стремление выйти за пределы политического подхода к радикальному изменению в третьем поколении амери- канских социологов достаточно очевидно.

Помимо работ Д. Пейджа и Х. Ландсбергера на это указывают исследования В. Салерт, К.-Э. Тримбергер, А. Обершелл, Т. Скокпол и др. Б. Салерт («Четыре теории; революция и революционеры», 1976) призывает к «изучению роли крупных общественных клас- сов в великих революциях». Критикуя структурно-функциональ- ный подход Ч. Джонсона, Салерт приходит к выводу, что анализ классового конфликта у Маркса «дает более адекватное объяс- нение». Она предлагает шире использовать марксистское поня- тие класса, хотя и «дополняя» его теорией «массового дейст- вия» М. Олсона/45. За рамки узкополитического понимания классовых отноше- ний выходит и теория К.-Э. Тримбергер («Революция свер- ху»,1978). Несмотря на то, что ее концепция посвящена воен- ным переворотам, и, казалось бы, должна тяготеть главным об- разом к политическому анализу, первой предпосылкой «револю- ции сверху» (from above) Тримбергер называет «устойчивое ослабление земледельческих классов и неудачу буржуазии третьего мира обеспечить длительную индустриализацию». Успе- хи «революции сверху» она отности также за счет «ослабления мировой капиталистической системы»/46.

В целом ряде работ третьего поколения социальное объяс- нение освобождается от характерного для американской социо- логии политического оттенка. Вместе с тем распространенность политической (в духе Э. Вольфа и К. Уелч) интерпретации со- циальных отношений показывает, что простое указание на соци- альный конфликт еще не выводит теорию за «политические» рам- ки. Нужно указать основы социального конфликта: какими про- тиворечиями он вызван? Что стоит за ним? Ряд авторов, как например А. Обершелл,не без основания полагает, что социаль- ный конфликт вырастает «из столкновения различных интере- сов»/47. Но на чем основано само различие и противополож- ность интересов? Поиск причин классового и группового конф- ликта выводят за пределы социальной сферы в область экономи- ческих отношений. — 3.

Э к о н о м и ч е с к и е о б ъ я с н е н и я

Особенность понимания «экономики» в американской социологии Как было показано в первой главе, одной из методологи- ческих особенностей причинного анализа в современной амери- канской социологии была критика марксистского социально-эко- номического детерминизма и противопоставление ему идеоло- го-психологического и политического подхода. Это, однако, не исключает попыток ряда американских теоретиков выявить эко- номические детерминанты революции. Значительная часть расс- матриваемых авторов подобно Л. Стоуну признает, что «многие из указанных причин как отчуждения певолюционеров, так и слабости правящей элиты по своей природе экономические»/48. Между тем экономическое объяснение в современной амери- канской социологии имеет своеобразные особенности.

В работе К. Бринтона (как и М. Хэгопиана и др.) эконо- мика предреволюционного общества анализируется достаточно подробно. На основании сравнения ситуации, с которыми столк- нулись Карл I, Людовик XVI и Николай II накануне революции в своих странах, К. Бринтон выделяет ряд характерных для этих ситуаций экономических симптомов: финансовый кризис (опус- тевшая казна), внешний долг, конфликт с населением на почве существующей налоговой системы. Классические предреволюцион- ные страны, отмечает К. Бринтон, представляли собой «богатое общество с беднеющим правительством»/49. Описывая данные симптомы,Бринтон,однако,спешит подчерк- нуть,что его подход отличается от марксстского тем,что в нем экономике не приписывается определчющего значения. Наряду с указанными экономическими причинами, пишет Бринтон, не ме- нее, а возможно и более важную роль играют политические или идеологические факторы. В подобном анализе Бринтона, точно также, как М. Хэго- пиана, проявляется специфическое понимание экономики, кото- — 94 — рое в этой, как и большинстве американских теорий, перено- сится и на «экономическую» концепцию Маркса.

Если К. Бринтон называет в качестве экономических причин революции «финансовый кризис», «налоги», то по И. Крэмнику экономическими являются те объяснения радикального изменения, которые «пользуются словарем цен, эксплуатации, распределения богатств, нищеты, классовой борьбы, голода, жажды, внешних рынков, производства, налогоп, роскоши, роста, предпринимательства, депрессии и т. д.». В соответствии с этим число «экономи- ческих» у Крэмника попадает как теория К. Маркса, так и кон- цепции М. Олсона, Р. Тентера и М. Мидларски/50.

О какой же экономике идет речь в работах К. Бринтона, И. Крэмника, М, Хэгопиана? Насколько верно ставить в один ряд «экономические» концепции К. Маркса, с одной стороны, и современных американских социологов М. Олсона, Р. Тантера и М.Мидларски, с другой? Безусловно, те экономические причины, которые называют американские авторы, в ряде случаев являются более важным в обусловливании революции, чем, например, идеологические и психологические. Однако очевидно, что основная часть отме- ченных И. Крэмником параметров и «экономики» в теории Маркса совершенно различны. «Финансовый кризис», «налоги», «депрес- сия» и «рост» суть поверхностно-экономические факторы, отно- сящиеся к внешнему, эмпирически наблюдаемому уровню экономи- ки. «Экономика», которой Маркс объясняет социальное измене- ние, детерминанты уровня способа производства (И прежде все- го производственные отношения) — это глубинно-экономические параметры.

Они отражают системные характеристики общества — разделение социальных функций между классами в процессе об- щественного производства. Поверхностно-экономические факто- ры, которыми оперируют К. Бринтон, И. Крэмник и М. Хэгопиан, не только не равноценны марксистским производственным детер- минантам, но, напротив, являются следствием и выражением последних. Налоги есть внешняя форма проявления господства некоторого класса; экономический кризис, депрессия и рост, в — 95 — конечном счете, — конфликта внутри способа производства. Поверхностно-экономические (как и поверхностно-политические) концепции не могут объяснить причины социальных кон- фликтов. Как было показано ранее,поверхностно-политические теории не учитывали связи политических неурядиц старого ре- жима (например, феодальной монархии) с социальными перемена- ми: ослаблением составляющих основу этого режима классов (земельных собственников и военно-бюрократической элиты) и усилием классов, противостоящих ему (собственников торговых и промышленных).

Между тем, как доказали уже классики марк- сизма, в основе самых социальных перемен лежали более фунда- ментальные экономические трансформации. В частности, в случае феодальной монархии, — тот факт, что лидирующей отраслью общественного производства вместо обработки земли стали про- мышленность и торговля. В основе социальных (а тем самым и политических) конф- ликтов лежат, таким образом, глубинно-экономические произ- модственные противоречия: растущая неэффективность старого и зарождение в его недрах нового способа производства. Уже затем, опосредуемые целевой серией политических, социальных и т. д. механизмов, указанные противоречия приводят к неурядицам «внешней» экономики, которая у Бринтона и других амери- канских авторов выступает «единственно-экономической» сферой.

Истоки описываемых К. Бринтоном и др. экономических симптомов революции кроются в выявленных Марксом производст- венных отношениях. Ошибочность приравнивания теории Маркса к концепциям Олсона, Тантера, Мидларски заключается в неразличении двух уровней эконоитки — поверхностного, внешнего и глубинного, связанного с отношением классов в процессе общественного производства. Экономика понимается американскими социологами лишь в ее внешнем, «хозяйственном» проявлении, без учета «базисной» экономики, определяющей первую. Такое понимание лишний раз указывает на характерную черту американской социологии. Это выразившийся уже в замене объяснения описанием, поверхностно-политическом понимании социальных отношений фе- номенологический подход к социальным явлениям. Теории экономического роста.

Благосостояние и кризис.

Различение двух уровней «экономики» в теории Маркса да- ет ключ к решению широко обсуждаемой американскими экономи- ческими теориями проблемы: кризис или же рост экономики яв- ляется главной причиной революции. Одна из наиболее часто цитируемых в этой связи — теория экономического роста М. Олсона («Быстрый экономический рост как дестабилизирующая сила», 1971). М. Олсон подвергает анализу Реформацию, гражданскую воцну в Англии и Французскую революцию. Во всех этих случа- ях, по его мнению была одна сходная черта: всем означенным социальным катаклизмам предшествовал период экономического роста. Это, считает М. Олсон, позволяет сделать вывод, что основной причиной революции является предшествующий эконо- мический рост: «существует связь между быстрым экономическим ростом и политической нестабильностью». Рост как бы «сдвига- ет» общество с устоявшихся позиций, меняет влияние тех или иных социальных групп. Такое влияние роста согласно М. Олсо- ну, связано с тем, что он «создает новых богатых и бедных, и тем самым нарушает сложившееся в обществе соотношение сил»/51.

Теория роста отражает чрезвычайно популярный в американской социологии мотив. Фактически он присутствует в уже упоминавшейся концепции «растущих ожиданий» Д. Дэвиса. Этот же мотив лежит в основе и теории «достижения» Р. Тантера и М, Мидларски («Теория революции», 1967). Указанные авторы обобщают понятие роста, указывая на «две возможные причины революции — изменения в экономическом развитии и уровне об- разования». Эти причиины они объединяют в общее понятие «достижения», которое включает «политическое, экономическое и культурное развитие»/52. Чем объясняется столь широкая популярность теории рос- та и каковы ее источники? Теория «роста» или «роста благо- состояния» протиаопоставляется ее приверженцами теории «упадка». В духе критики последней высказывались уже осново- положники американской социологии революцииД. Эдвардс и К. Бринтон.

Эдвардс полагал, что «революция происходит в самый развитый момент определенной организации». Римская империя «никогда не имела столь значительных государственных деяте- лей и способных администраторов, сколько в момент своего за- ката и упадка»/53. «Наши революции, — писал Бринтон, сравни- вая классические английскую, американскую, Великую французс- кую и революции 1917 г. в России, — произошли не в экономи- чески отсталых странах, ни в странах с широкой нищетой и упадком». Более того, как отмечает указанный автор, эти страны можно считать в определенном смысле преуспевающими. «Количество необрабатываемой земли во Франции с 1783 по 1785 гг., заключает Бринтон, — уменьшилось на одну треть, Руан в течение пятилетия удвоил производство хлопка, объем внешней торговли за двенадцать лет после смерти Дюдовика XV в 1774 г. вырос на 100 млн. ливров». В Америке 1770-ые годы были «годами очевидного благосостояния»/54.

Однако, наиболее часто в качестве источника теории, об- ъясняющей радикальное изменение ростом и преуспеванием, аме- риканскими социологами цитируется труд о Великой французской революции историка века А. Токвиля («Старый режим и револю- ция», 1856). «Ни в одну из эпох, следовавших за революцией, — пишет Токвиль, — общественное благополучие не развивалось быстрее, чем в течение предшествовавших ей 20-ти лет… В 1780 г. ничего не указывало, что Франция находится в упадке, скорее можно было бы сказать в это время, что нет границ ее преуспеянию». «Революция, — отмечает Токвиль, — произошла не в наиболее бедственном XVII веке, но в царствование Людовика XVI», которое «было наиболее благополучной эпохой старой мо- — 98 — нархии». Главным же очагом революции «становятся впоследст- вии именно те части Франции, в которых преуспевание было на- иболее заметно»/55. Начиная с теории Д. Дэвиса, американская социология пережила своеобразный «бум» Токвиля: почти ни одна концепция революции не обходится без указания на его взгляды, противо- положные «теории деградации».

Причину популярности концепции анархии.

 Главным же очагом революции «становятся впоследст- вии именно те части Франции, в которых преуспевание было на- иболее заметно»/55. Начиная с теории Д. Дэвиса, американская социология пе- режила своеобразный «бум» Токвиля: почти ни одна концепция революции не обходится без указания на его взгляды, противо- положные «теории деградации».

Причину популярности концепции экономического роста («благосостояния») объясняет именно от- талкивание от теории деградации, которая, начиная с Д. Дэви- са, приписывает К. Марксу. Насколько справедлива теория экономического роста и верно ли ее противопоставление позиции Маркса? По-видимому, теории Д. Дэвиса и М. Олсона описывает вполне реальную черту предреволюционного обшества: отнюдь не полную его отсталось и «деградацию». в самом деле, указание Токвиля на значительно лучшее полпжение Франции конца XVIII века по сравнению с XVII-м, факты, проводимые Бринтоном, не следует считать чем-то случайным. Это подтверждается и рядом других исторических примеров. Германия накануне 1848, Россия накануне 1905 г. были, безусловно, более развиты, чем Герма- ния антинаполеоновских войн или пореформенная Россия. Пред- революционные общества были далеки от полного застоя. Но опровергает ли этот факт фундаментальное положение марксистской теории, что революция является следствием кри- зиса некоторого срособа производства? Плоскость подхода к «кризису»и «благополучию» у олсона, Дэвиса (как у А. Токвиля и большинства американских авторов) совсем другая, чем в те- ории Маркса. Олсон и Дэвис говорят о внешнем хозяйственном улучшении, Маркс — о кризисе спрсоба производства; Олсон и Дэвис об эмпирически данных параметрах, Маркс — о глубинных социально-экономических конфликтах.

Трактовка теории революции Маркса как «кризисной» явно упрощает эту теорию. Она основана на неразличении двух — по- верхностного и глубинного — значений понятия «экономики» в — 99 — марксистском социальном объяснении. Кризис, который Маркс считает главной причиной революции, вовсе не равнозначен по- верхностнуму хозяйственному кризису некоторой страны. Это кризисее внутренней социально-экономической системы, харак- теризующего ее способа производства. В непосредственно наб- людаемой и отражающейся на жизни индивидов форме кризис спо- соба производства проявляется лишь на достаточно зрелой ста- дии. Таким образом, представленные Д, Дэвисом, М. Олсоном, так же как А. Токвилем и К. Бринтоном, факты большой разви- тости предреволюционных обществ по сравнению с этими же об- ществами на полвека и век ранее весьма мало опровергают те- зис Маркса о кризисе устарелого способа производства как причине революции. С другой стороны, связь между революцией и поверхностно-экономическим ростом о которой горорят ука- занные авторы, вовсе не столь очевидна.

Действительно, упоминаемый М. Олсоном экономический рост Германии перед реформацией, Англии накануне гражданской войны дестабилизировал существующую систему. Между тем су- ществовал и рост другого типа: рост экономики Франции периода второй республики, Англии эпохи промышленного переворота, Германии эпохи Бисмарка. Во всех этих случаях, как мы знаем, рост не только не дестабилизировал, но, напротив, укрепил существующую систему. «Хотя быстрый экономический рост, — не без оснований замечает Д. Голдстоун, — был характерен для Запада с 1750 г., и для всего мира примерно с 1830 года, это необъясняет, почему в действительности революции были столь редки»/56.

Подобгые факты приводят к выводу, что тезис М. Олсона о том, что причиной революции следует считать экономический рост, основан на ошибке post hoc ergo propter hoc. Между экономическим ростом и революцией отнюдь нет причинной свя- зи. Очевидно, что и в случае Германии перед реформацией, Ан- глия накануне 1640-го, Франции накануне!.*(-го года поверх- ностно-экономический рост выступает не причиной, но акселе- -100 — ратором некоторой иной причины. Есть все основания считать таковой социальнэкономический кризис данных оьществ, на ко- торой указывает теория Маркса.

 Теории демографического роста и модернизации

Особую важность концепции роста для современной амери- канской социологии подчеркивает распространенность ряда близких к ней теорий. Таковы, например, теории демографичес- кого роста и модернизации. Концепцию демографического роста, согласно которой ука- занный рост является основной причиной революции, выдвинул через 15 лет после первой своей самой известной работы М. Мидларски («Недостаток и неравенство», 1982). С точки зрения Мидларски революции происходят преимущественно в аграрных обществах. Если индустриальные страны, по- лагает Мидларски, движутся в сторону увеличения равенства, то в аграрных странах, напротив, возможно резкое возрастание недостатка и неравенства — главным образом в отношении зе- мельных владений. Являясь ближайшей причиной социальных кон- фликтов, недостаток и неравенство, в свою очередь, вызывают- ся ростом населения. Роль роста населения как главной причины революции, по мнению автора, подтверждают примеры предреволюционных Амери- ки, Франции, России и Китая. В Американских колониях накану- не революции с ростом населения 5 процентов в год средняя норма земельных владений уменьшилось втрое (со 150 до 50 ар- ков).

Население России перед революциями начала XX вкка воз- росло с 1858 до 1897 с 68 до 125 млн., то есть почти вдвое. В южных областях Китая, где наиболее активно поддерживались коммунистические повстанцы, в связи с увеличением населения, пишет автор, нормы владения землей только с 1928 по 1933 уменьшилось на 6 процентов/57.

Насколько верно объяснение ре- волюции демогрвфическим ростом? Указанные Мидларски факты предреволюционного роста населения нельзя отрицать. Однако -101 — это вовсе не значит, что именно этот рост является действи- тельной причиной революции. Подобно тому, как это отмечалось относительно экономического роста в целом, рост населения ведет к революции далеко не во всех случаях. Мидларски, нап- ример, не привел данных о росте населения в послереволюцион- ных странах, буть то Франция или Америка начала XIX века. Значительность такого роста не вызывает сомнения. Следова- тельно, рост населения (этот компонент увеличения производи- тельных сил) отнюдь не является главной причиной революции.

Такой причиной следует считать социальные детерминанты, пре- пятствующие нормальному «усвоению» демографического роста. Это — старые производственные отношения. Если бы старая со- циально-экономичнская структура (например, феодальные позе- мельные отношения) соответствовала нуждам общественного промзводства, рост населения в ее рвмках был бы возможен без революционных конфликтов в течение достаточно длительного времени. Еще более, чем рассмотренное демографическое объясне- ние, к теории роста близка концепция модернизации. В ряде работ, например, М. Халперна, эта концепция и вовсе равноз- начна теории роста: модернизация выступает в них как синони- мы «развития» вообще. Имеет смысл становиться отдельно на теориях, в которых понятие модернизации употребляется в бо- лее узком значении: как рост в обществе определенного перио- да — перехода от «традиционного» (доинстриального) к «индус- триальному» обществу, то есть «процесс, посредством которого общества преобразуются под влиянием научной и техногогичес- кой революции»/58.

Переход от доиндустриального (агрврного) к индустриаль- ному обществу, с ссоответствующей ему урбанизацией и другим сдвигами, согласно теории модернизации является одной из на- иболее бурных общественных перемен. Связанная с процессами социальной дезинтеграции и появлением новых массовых городских общественных групп, эта перемена часто сопровождается острыми политическими катаклизмами. Значительное число миро- -102 — вых революций Нового времени, как считают представители опи- сываемой теории, суть «революции модернизации», то есть яв- ляются следствием данного экономического переворота. Теорию модернизации развивает, в частности, С. Блэк («Динамика модернизации», 1966). Подобно С. Хантингтону он рассматривает революцию как «кризис политической модерниза- ции», связанный с «переходом власти от традиционных к современным («модернизационным») лидерам. Этот переход, с точки зрения, является «наиболее драматическим» в истории и часто «может принимать форму революции»/59.

С точки зрения Блэка данную стадию политического разви- тия «знаменуют не только наиболее крупные революции и граж- данские войны, среди которых Английская, Американская, Фран- цузская, Русская и Китайская — лишь наиболее известные. Существовало бесчисленное число войн, восстаний и волнений до, во время и после основополагающего перехода от традиционного к модернизированному руководству». Даже пуританизм, считает С. Блэк, был ни чем иным, как «критикой традиционного авто- ритета в поисках новых ценностей, модернизаторских по своей сути»/60.

По своему содержанию теории модернизации полемична: она практически направлена против марксистского формационного объяснения. Модернизация есть альтернативное обозначение перехода от феодального к капиталистическому обществу. Терии модернизации рассматривает этот период лишь с одной стороны: как технологические, урбанистические и сходные с ними пере- мены, которые в целом можно отнести к области производитель- ных сил. Как указывалось марксистскими авторами/61, теория модернизации обходит социально-экономическое содержание сме- ны феодального порядка индустриально-капиталистическим, его классовый смысл, ниспровержение новой городской буржуазией привилегированных феодальных сословий. Однако стремление ограничить причины революции исключи- тельно сферой производительных сил без учета главной причины — противодействия развитию данных сил старых производительных отношений — приводит к неясностям.

Теория модернизации прежде всего не отвечает на вопрос, почему индустриализация, урбанизация и т. п. ведут именно к революционным конфликтам? Блэк мимоходом указывает на то, что революционный исход модернизации, в частности в старой Англии, был вызван проти водействием ее ходу земельных сеньоров/62. Одноко данный достаточно осторожный шаг к социально-классовому объяснению отнюдь не характеризует большинство «модернизационных» об ъяснений революции. С. Хантингтон, например, видит основную причину революции в неспособности политических институтов обеспечить участие новых общественных сил в политике, то есть в недостатках «модернизации участия»/63.

Конечными, согласно теории модернизации, оказываются главным образом политические причины революции. Выясняется удивительное сходство конечных выводов каза лось бы вполне «экономической» теории модернизации и, напри мер, «структурно-функциональной» концепции Ч. Джонсона. Тео рия модернизации начинает с «экономики» (урбанизации и пр.) точно так же, как Джонсон с общественной «структуры». Первой причиной революции в обеих теориях, однако, оказываются по литические факторы. По-видимому, указанное сходство вполне закономерно. По добно теориям экономического и демографического роста, кон цепция модернизации ограничивает сферу причин революции про изводительными силами, «наполнителями» общественной системы. Упуская из виду действительной тормоз развития этих сил — социально-экономическую структуру, — производственные отно шения, — концепция, — концепция модернизации вынуждена ис кать конечный источник общественного застоя и революции в политической сфере. Более глубинные трактовки экономики Теорию экономического и демографического роста, как и концепцию модернизации, характеризует прежде всего поверхностное понимание экономики, сведение ее к производительным силам.

Более глубинная трактовка экономических отношений проявляется в ряде работ представителей третьего поколения американских социологов, например, А. Обершалл и Б. Салерт. В качестве основных причин революции А. Обершелл («Со циальный конфликт и социальные движения», 1973) уже называет Значительные структурно-экономические изменения», в частнос ти, «проникновение в деревню, мелкие города рыночных капита листических отношений». Последние вызывают «миграцию в горо де, кризис общественных финансов и правительственной адми нистрации, чем увеличивают вероятность неэффективного реше ния проблем правительством». «В конечном счете, — пишет Обершелл, — эти трудности вызывают экономические неурядицы, непосредственно предшествующие революционным вспышкам: без работицу,нехватку продовольствия, низкий уровень жизни»/64.

 Еще более существенные экономические причины радикаль ных движений обнаруживают теоретики «аграрного протеста», в том числе Б. Мур («Социальные основы диктатуры и демокра тии», 1964)и Д. Пейдж («Аграрная революция», 1975). Как за мечает Б. Мур, «наиболее важными причинами крестьянчких ре волюций было отсутствие коммерческой революции в сельском хозяйстве, проводимой высшими землевладельческими классами и, следовательно, сохранение крестьянских институтов в сов ременную эру»/65. Согласно Д. Пейджу, социальное изменение «основано на долговременной причинной цепи, начинающейся ис точником дохода, ведущий прежде всего к экономическим прес ледованиям, затем к политическому поведению, ассоциированно му с данными экономическими последствиями, отдельного сель скохозяйственного класса».

Политические и социально-классо вые отнощения выводятся здесь Пейджем из экономической кате гории «источника дохода»: «основные категории сельскохозяйс твенной организации представляют комбинации источников дохо дов между этими переменными и параметрами социального движе ния»/66. Очевидно, что попытка Д. Пейджа объяснить противоречия — социальных групп различием их «источника дохода» значительно глубже объяснения такового «быстрым ростом» или «модернизацией». «Источник дохода» подводит теоретиков аграрного про теста к отношениям собственности и понятию «производственных отношений».

Именно эти отношения, вопреки Пейджу, а не ис точник дохода образуют начало причинной цепи социального из менения, поскольку определяют содержание самого этого источ ника (например, феодальной ренты или капитала). Как указыва ет Ленин, «искать основного отличительного признака различ ных классов общества в источнике дохода — значит выдвигать на первое местоотношения распределения, которые на самом де ле суть результат отношений производства. Ошибку эту давно указал Маркс, назвавший невидящих ее людей вульгарными соци алистами. Основной признак позличия между классами — их мес то в общественном производстве, а, следовательно, их отноше ние к средствам производства»/67. Роль технологии Следует сказать также несколько слов о достаточно влия тельной разновидности американских экономических объяснений — техногогических концепциях. Их логику можно проследить на примере работы Д. Эйцена «О конфликте и порядке», (1978). Д. Эйцен считает, что именно технологические изменения составляют наиболее глубинный слой экономических перемен, определяющих впоследствие изменение всех других общественных сфер. Новвоведения в области техники непосредственно меняют формы производства и включение в них человека, а отсюда, и характер его деятельности.

Технологические сдвиги, — считает Д. Эйцен, «должны рвссматриваться как революционные», пос кольку они «формируют новые типы деятельности, делают одни товары устаревшими, усиливают потребность в других, меняют поведение и могут даже обуславливать изменение ценнос тей»/68. В частности, революционная ситуация в США начала 1930-годов, по мнению Эйцена, была вызвана исключительно технологическими изменениями. Технологические нововведения привели к ухудшению товаров, сокращению производства и без- работице, которая стала источником социальных неурядиц «ве- ликой депрессии». Универсально значимым» считают технологический фактор революции и другие американские авторы, например, Р. Канн («Проблема реставрации», 1966)/69. Безусловно, изменение производительных сил (последнее понятие шире понятия технологии, поскольку включает также человеческий фактор) является одной из наиболее фундаментальных причин общественного развития. Классики марксизма показали это еще в середине прошлого века. «Пар, электричес тво и сельфактор, — писал Маркс, — были несравненно более опасными революционерами, чем граждане Барбес, Распайль и Бланки»/70. Изменение характера производительных сил (в том числе технологические нововведения), сдвигает общество с позиции равновесия, достигнутого на базе старых производствен ных отношений.

Оно стимулирует развитие новых производственных отношений с соответствующими им классами, которым предс тоит в дальнейшем произвести социальный переворот. По словам Энгельса, «всякое изменение общественного строя, всякий пе реворот в отношениях содственности является необходимым следствием создания новых производительных сил»/71. Но значит ли это, что производительные силы — действительно иско мая первичная причина революционного изменения? Прежде всего, далеко не всякое развитие технологии (как и экономический рост) ведет к революции. Технологическое изменение в обществе эпохи подъема (например, Англии XIX в.) не разрушает, а усиливает существующую систему. Таким образом, само развитие технологии является зависимым от состоя тия социально-экономической организации данного общества. Упадок этой организации (например, Рима на рубеже нашей эры) влечет технологический застой. Изменение ее в прогрессивном направлении (революция 1848 г. или реформы 1860-х гг. в Гер мании, в частности) развивает быстрый технологический рост.

 В случае Великой депрессии в США, о которой пишет Д. Эйцен, причиной революционной ситуации выступали не сами технологи- ческие изменения, но неспособность устарелой социально-эко- номической структуры освоить их, не выходя за собственные рамки. Технологический детерминизм, очевидно, упрощает связь между технологическим и социальным изменением. Согласно тео- рии Маркса воздействие производительных сил на общественную надстройку передается через ряд опосредствующих звеньев — прежде всего, производственные отношения. Революцию вызывает не изменение производительных сил, эта константа историчес- кого процесса, но конфликт данных сил с устарелыми производ- ственными отношениями.

Более адекватную, чем Д. Эйцен и др. картину роли тех нолегии в социальном развитии дает автор включаемых в амери канские сборники работ Л. Уайт. В своей книге «Средневековая технология и социальное изменение» (1962) Л. Уйат исследует влияние технологических сдвигов на общественные перемены в средневековой северной Европе. Одним из наиболее существен ных подобных сдвигов Л. Уайт считает изобретение железного плуга. Введение железного плуга (в свою очередь оно было связано с открытием залежей железа в каролингскую эпоху), вызвало своеобразную революцию в средневековом обществе от изменения крестьянского сообщества до смены календарей и другой культурной атрибутики. Улучшение системы сева и его большая производительность привели к разложению парцеллярной формы обработки земли и в конечном счете перемене самой кар тины мира (переходу от пассивного к активному отношению к земле и природе в целом).

Связь между технологическими и со циальными изменениями Л. Уайт справедливо рассматривает не как прямую, но опосредаванную формами производственной ассо циации. Плуг «сыграл решающую роль в изменении крестьянского сообщества на Севере… Очевидна причинная связь между плу гом и манором»/72. Концепция типа предложенной Уайтом практически подтверждают марксистский тезис об опосредованности влияния тех нологических изменений на общественные перемены. Первой причиной революции выступает не развитие производительных сил — буть то экономический, демографический или технологический рост, — но противоздействие этому развитию производственных отношений.

* * *

В третьей главе были рассмотрены политические, социаль ные и экономические теории причин революции в современной американской социологии. Центральное место в данной группе принадлежит политическим объяснениям. Именно в анализе поли тических факторов американскими авторами накоплен наиболее широкий материал и описание этих факторов, как показывает трактовка понятия класса или структурно-функциональных де терминант, служит своеобразным углом зрения на другие, преж де всего социальные отношения. Политический подход к революции в рассматриваемых рабо тах занимает особое место. Это показывает, что данный подход является чрезвычайно важной основой самого понимания амери канскими социологами общественной организации. Политическое мышление — представление о том, что исторические изменения происходят главным образом в политической сфере и, следова тельно, что причины этих изменений являются в основном поли тическими — неотъемлемая черта взгляда теоретиков США на об щественные перемены.

С точки зрения современной социологии представление, что революция является следствием в первую очередь полити ческих причин, может быть легко опровергнуто. Уже французские историки времен Рестоврации сумели увидеть за ширмой по литических столкновений отношения сословия и классиков. Меж ду тем выраженность политического подхода в рассматриваемых теориях интересна с другой стороны: она может служить своеобразным критерием их принадлежности к тому или иному нап равлению общественной мысли. Жесткая политическая детерминация в концепциях С. Хантингтона, П. Загорина, Ч. Джонсона, Н. Тимашева вполне соотносится с их неоконсервативных или неолиберальным уклоном.

Социальные предпоылки революции признают М. Хэгопиан, В. Вэртхайм, еще определеннее А. Обер шелл, Б. Салерт, К.-Э. Тримбергер. Это соответствует менее правым взглядам этих авторов, их иному отношению к марксиз му. Наименее ортодоксальны в рассматриваемых рамках теорети ки «аграрного протеста», а также Л. Каплан и Т. Скокпол: они учитывают зависимость самих социальных отношений от более глубинных экономических детерминант. Однако в начале 1980-х годов «социальной» тенденции столкнулось с общим изменением общественного климата в США. Поворот американской админмстрации к милмтаризации и сверты вании политики разрядки привел к возрождению консерванивныз тенденций в разных сферах американского общества. В теориях причин революции обострение идеологической борьбы отразилось в усилившемся противодкйствии «социальному» направлению «политически» ориентированных авторов (Э. Вольф, К. Уелч).

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

В работе были рассмотрены методологические основания теорий причин революции в современной американской социоло гии и отдельные типы самих этих теорий (от идеологических до экономических). Методологические основания американских этиологий рево люции, чрезвычайно важные для характеристики отстаиваемого в них подхода к социальным явлениям, могутбыть сведены к четы- рем основным особенностям. Это теория замены причинного об ъяснения революции описанием ее симптомов (в основе которой лежит сомнение в самом существовании социальных причин), уникализм (представление о причинах революции как частных, уникальных, не связанных с законами и не подлежащих обобщению), поссибилизм (отрицание какой-либо необходимости в по рождении причинами их следствий) и теория взаимодействия (утверждение равноценности всех вызывающих революцию факторов в противовес монистическому тезису об их иерархии и су бординации). Среди отдельных типов объяснений чаще всего предпочитаются идеолого-психологические и политические в противоположность теориям первичности социально-экономичкс ких отношений.

Следует ответить на вопрос: свойственны ли указанные черты причинным концепциям лишь американских социологов ре волюции? Не имеют ли они аналогов в близких течениях запод ной общественной мысли? Чем, наконец, можно объяснить само наличие данных тенденций? Как показывают исследования западных как естественно научных, так и социальных теорий причинности, указаееые тен денции очевидно выходят за рамки американской социологии ре волюции. С одной стороны исследования М. Бунге, Н. З. Налетова, В. Я. Перминова и других авторов отмечают сходные чер ты в западных естественно-научных причинных концепциях. (Не останавливаясь в данном контексте на этом подробно, отметим, что эти тенденции в основном сводятся к теории описания, уникализму и поссибилизму)/1. С другой стороны, подобные же особенности, как следует из обзоров А. В, Адо, Н. Н. Болхо витинова, В. П. Уманского, К. С. Гаджиева, обнаруживаются и в западных историографических теориях. Они проявляются в ши роком круге объяснений конкретно-исторических революций — Английской буржуазной, Американской, Великой французской и Русских 1917 г.

Своеобразным коррелятором общефилософского отрицания объективного статуса причинности выступает представление об «отсутствии» причин соответствующих общественных переворо тов. Например, в значительном ряде концепций Великой фран цузской и Октябрьской революций доказывается, что для данных революций на самом деле не было никаких оснований ввиду предреволюционного благополучия/2. Точно так же, например, лоялистские историографы американской революции (Хатчисон и др.) отстаивали тезис, что ввиду социального «консенсуса» причин для выступлений по существу не было, и американская революция была вызвана рядом «почти иеаргументированных фак торов с одним общим знаменателем — случайность»/3. Достаточно распространен в анализах всех четырех типов революций уникализм. По мнению французских историков Фюре и Рише (их работы критически рассматривает А. В. Адо) «нет единой революции лета 1789 года.., налицо столкновение трех автономных и одновременных революций»/4.

Условия во Франции как перед, так и во время революции, — пишет английский ав тор Н. Хэмпсон, — в действительности различались очень широко в разных местностях. Детальный обзор одного департамента, который сам может быть коллекцией контрастов, е дает дейст вительной основы для обобщения о других»/5. Как полагают не оконсерваторы Л. Харц и Д. Бурстин, на американскую револю цию нельзя перенести закономерности, ввиду ее абсолютной уникальности/6 (ср. мнение Загорина и Вартхайма о возможнос ти объединения различных революционных ситуаций в единую мо дель). В современной западной социологии, отмечает Ю. П. Ожегов, «проблема выявления причинно-следственных связей и законов заменяется непосредственным кругом частных ситуаций и локальных процессов», то есть «не ставится задача исследо вания конкретных причин и общих законов общественного разви тия»/7. «Буржуазная философия истории: — по замечанию Л. А. Журавлева, — движется в противоположностях: а) генерализую щего и индивидуализующего метода, б) объективного знания и «итнуитивного понимания», в) историзма и антиисторизма»/8.

Принцип поссибилизма выступает обычной формой критики тезиса Маркса о причинах социалистической революции на Запа де. Используется он и в объяснениях других, например, анг лийской буржуазной революции. «Социологическая импровизация Тревор-Роупера и религиозный детерминмзм Рассела, — указывет М. Бацер, — это два способа, суть которых — в отрицании не обходимости революции»/9.  Столь же типична и концепция взаимодействия различных обусловливающих революцию причин. Ее можно обнаружить в за падных объяснениях всех классических типов социальных пере воротов. Уже упоминалась подобная трактовка причин английской революции Л. Стоуном. Аргументацию последнего повторяет также теория Октябрьской революции французского автора Жиля, которую критикует Ю. Н. Афанасьев/10. Американские социологи объяснили радикальное изменение как таковое прежде всего идеологическими и политическими факторами. Точно такая же черта проявляется и в западных ис ториографических других революций. Например, главными причи нами английской буржуазной революции Хекстер, подобно старым вигским историкам, считает «сдвиги в осознании, вызванные кальвинизмом, которые подорвали веру в незыблемость иерархи ческой организации общества»/11.

В анализе американской ре волюции в начале 1970-х гг. по указанию Н. Н. Болховитинова ведущее место занимала школа Бейлина. В своей книге «Идеоло гические причины американской революции» Бейлин, как и Адамс, полагает, что революция «произошла в умах и сердцах людей»/12. Значительное число историков американской войны Севера и Юга (Грили и др.) рассматривают ее «прежде всего по линии нравственных и этических различий»/13. Не менее важное место среди причин революции американс кие исследования отводят политическим факторам. Ряд совре менных историков английской революции от Б. Уордена до Д. Эйлмера вслед за вигскими авторами, считают, что в основе гражданской войны в Англии лежала «борьба за религиозную и политическую свободу, за восстановление попранной Стюартами английской конституции»/14.

Американскую революцию главным образом политическими причинами объясняли «имперская», нео либеральная школы. Если для первой главная причина революции состояла в политическом конфликте между метрополией и колонией, то согласно консерваторам, в частности Л. Харцу, «со циально-экономические аспекты ситуации в колониях имели нез начительное отношение к причинам революции»/15.

Точно также по словам Г. Тэйлора Великая французская революция «была по существу политическая»/16. Политическая ориентация в подходе западных социологов к общественным переворотам выражается тем самым также в отри цании социально-экономического содержания и классовых характеристик революционных конфликтов. В частности, они отказы ваются считать буржуазные революции буржуазными, феодальные перевороты феодальными и пр. Против тезиса о буржуазном ха рактере английской революции выступают Д. Брантон и Г. Пеннингтон, американский — большинство неоконсервативных исто риков от Харца до Бейлина. По словам последнего «американская революция была прежде всего идеологической, конституци онной и политической борьбой, а не по преимуществу конфликтом социальных групп, предпринятой для изменения в организа ции общества или экономики»/17.

Известный в историографии английской революции спор о роли в ней класса джентри, — по замечанию советских исследователей, — «это по сути дела, спор о том, была ли «пуританская» революция буржуазной»/18. Мнение о буржуазном характере французской революции пытается опровергнуть, в частности, А. Коббен/19. Рише отрицает, что основу французской революции составляла борьба между дворян ством и буржуазией, но в духе Парето рассматривает ее как «конфликт между разными элементами элиты, оказавшимися в разных лагерях»/20. Таким образом отмеченные тенденции теорий причин рево люции в современной американской социологии не случайны, но типичны, являются некоторыми общими характеристиками запад ного политического сознания/21. Как можно объяснить особую распространенность и общепринятость данных тенденций? Следу ет указать на их прямое соотношение с выделяемыми исследова телями чертами причинной связи: ее порождающим аспектам, всеобщностью и необходимостью/22.

Теория описания, уникализм и поссибилизм являются индетерминистской критикой соответст вующих атрибутов причинности. Аналогом данных индетерминист ских тенденций в области макросоциального анализа выступают  концепция взаимодействия и теория первичности идеологопси- хологических и политических факторов. Если первая, отказываясь выделить среди обусловливающих революцию факторов определяющие, выступает вариантом теории описания, то вторая противоречит нуждам социального анализа, выдвигая в качестве первичных в действительности второстепенные уровни общест венной структуры.

По своему общефилософскому содержанию по литическая детерминация общественного изменентя кажется отличной от идеолого-психологической, не вызывающей сомнения как классическая форма исторического идеализма. Между тем, утверждение первичности отношений, на самом деле обусловлен ных другими, более глубинными, представляет собой исторический идеализм в более широком смысле этого слова. Как указывалось, большинство отмеченных черт было свой ственно буржуазному пониманию истории уже на ранних его эта пах. С другой стороны, современное усиление данных индетерминистских тенденций в западной социологии очевидно связано с оппозицией социальному мировоззрению марксизма.

Сомнение в объективном статусе социальной причинности противостоит марксистскому историческому детерминизму; — тезису о существо вании объективных законов развития общества, мх общезначи мости для ряда социальных явлений; поссибилизм — положение, что массе отклонений и случайностей эти законы реализуются с необходимостью. Теория взаимодействия противопоставляется монизму Маркса, признанию иерархии и субординации истори ческих причин; идеологопсихологические и политические объяс нения — марксистскому социально-экономическому подходу. Как мы смогли убедиться, перенесение рациональной поле мики против вульгарного детерминизма на детерминизм как та ковой и марксистский в частности, ведет американских авто ров к противоречиям.

Общий знаменатель, своеобразный фокус этих противоречий — неразличеник выделяемых Марксом двух — формационного и конкретноисторического — уровней развертыва ния революции и, отсюда, двух уровней ее причин.  В своих официальных декларациях американская социология отрицает методологию марксистской теории, положения которой, по словам А. Боскова, для нее «в основном неприемлемы»/22. Это, однако, вовсе не способствует успешному разрешению проблемы причин революции. Авторы обзоров (например, В. Салерт), говорят о «кризисе теории социального изменения в целом», «отсутствии альтернативных радикальных подходов к созданию нового теоретического аппарата»/23.

Общая теория рево люции, по словам П. Загорина, является «предметом… сомне ний и разнргласий». «Основной вопрос о причинах революции, — резюмирует А. Кохэн, — остается без ответа»/24. Трудности, к которым приводят американскую социологию традиционные индетерминистские установки, вопреки тезису В. Вэртхайма, не значит, что построение общей теории причин ре волюции принципиально невозможно. Они означают только, что эта теория должна строиться на иных методологических основа ниях. Построение такой теории требует отказа от индетерми нистских установок: признания реальности причинной связи, ее генетического, общего для ряда сходных ситуаций и законосо образного характера; отхода от расплывчатий концепции взаи модействия в пользу монистического подхода, признания зави симости идеолого-психологических и политических параметров от более глубинных отношений. Необходимость подобных методологических перемен шире, чем ранее была осознана представителями третьего поколения американской социологии революции.

Это совпало с определенным «полевением» во второй половине 1970-х годов западной общественной мысли в целом. Более редким отрицание существо вания социальных причин. Жесткое идеолого-психологическое и политическое объяснение, сменившееся более умеренной теорией взаимодействия, в ряде исследований уступило место признанию ведущей роли социально-экономических детерминант. Изменилось и отношение к теории марксизма. Авторы значительного ряда работ этоло периода не только все чаще ссылались на Маркса, но и стремились включить в свои концепции те или иные марксистские положения. Б. Салерт и А. Кохэн называли марксистскую теорию «наиболее полезной»/25. Т. Скокпол, издавая приложение к «Американскому социологическому журналу» (1979 г.), по ее словам, ставила своей задачей показать в нем «привлекательность и плодотворность марксистских идей в современном социологическом исследовании»/26.

Разумеется, обычно включение тех или иных элементов марксистской теории в объяснение революции оказывалось элек тичным. Как правило, оно сочеталось со стремлением увязать эти положения с теориями «политического конфликта», «массового общества» и т. д., строящимися на принципиально иных методологических основаниях. Однако на фоне предшествующего неприятия само обращение к марксизму было достаточно симпа тичным. Развитие этих тенденций резко затормозилось в начале 1980-х гг. в связи с поворотом политики США от разнорядки к климату холодной войны. Как и в других гуманитарных сферах, в теориях причин революции очевидно усилились консервативные тенденции: критика социально-экономического подхода и марк систской методологии, увеличение числа теорий, считающих ре волюцию след ствием идеолого-психологических и политических факторов. Между тем данной подход ведет социальные исследования к противоречиям.

Нужды практического анализа и полити ческие реалии современности требуют от американской социоло гии изменений: не негативной оценки или игнорирования рево люции, но объяснения ее. Как мы убедились, изучение американских этиологий рево люции не столько раскрывает причины радикального изменения. Такое изучение скорее выявляет установки, с помощью которых определенное социологическое направление подходит к описанию этих причин. Сам механизм обусловливания революции может быть полностью раскрыт лишь в рамках целостного анализа фе- ноиена революции — от глубинных причин ее возникновения до последовательных стадий ее развертывания. Эта задача не мо- жет быть полностью решена в данной работе: она составляет тему отдельного иследования.

П Р И М Е Ч А Н И Я

ВВЕДЕНИЕ

1. Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС, 14-15 июня 1983 г. — М.: Политиздат, 1983, с. 29. 2. Wertheim W. Evolution and revolition. — Harmondsworth, Penguin books, 1974, p. 10. Arendt H. On revolution. — N. Y: Viking, 1963, p. 1. O причинах поворота ранее ориентированной на стабильность американской социологии к изучению радикального изменения см. также: Гаджиев К. С. США: Эволюция буржуазного сознания. — М.: Мысль, 1981; его же. Эволюция основных течений амери- канской буржуазной идеологии, 50-70-ые годы. — М.: Наука, 1982; Антонович И. И. Социология США. Проблемы и поиски ре- шений. — Минск: Изд-во БГУ, 1976:Болховитинов Н. Н. США. Проблемы истории и современная историкография. — М.: Наука, 1980; США. Политическая мысль и история. — М.: Наука, 1976. 3. Goldstone J. Theories of revolution. The third generation.-World politics, 32:3 Princeton, 1980. Понятие «социология революции», восходящее, видимо, к ранней работе П. Сорокина (The Sociology of revolution, 1925), можно рассматривать как более широкое по сравнению с понятием «теория революции». Помимо «теории революции» «социология революции» включаит также конкретно-социологические исследования отдельных революций, революционных лидеров и т. п. 4. Blackey R. Modern revolution and relolutionists. A bibliograrhy. -Santa Barbara,California: Clio press, 1976. 5. Aua R. The theories of revolution reconsidered. — Theory and society, 5:1 (july 1979); Freeman M. Roview article: theories of revolution. — British jornal of political science, 2:3 (july 1972); Goldstone J. Op. cit.; Zagorin R. Theories of revolution in contemporary historiography. — Political science quarterly, 88:1 (march -118 — 1973); Kremnick I. Refleсtions on revolution. — History and theory, XI:1 (1972). 6. Беккер Г., Босков А. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении. — М.: Изд-во иностр. литературы, 1961, с. 319. 7. Карlаn L. (ed.) Revolutions. A comparative study. — N.-Y.: Vintage books, 1973, p. XIII. 8. Красин Ю. А. Революцией устрашенные. Критический очерк буржуазных концепций социальной революции. — М.: Поли- тиздат, 1975, с. 19. 9. Сohan A. Theories of revolution. -London, N. Y.: Halsted press, 1975, p. 1. 10. Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. — Полн. собр. соч., т. 18, с. 157. 11. О двух концепциях изменения см. Блюм Р. Н. Некоторые методологические вопросы изучения революционной мысли. — Уч. зап. Тартуского государственного университета, вып. 599, Труды по философии, Тарту, 1982. 12. Гавлин М. Л., Казакова Л. А. Современные буржуазные теории социальной революции. — М.: Наука, 1980, с. 29. Максимов М. В. Кпитика некоторых современных концепций социаль- ной революции. Автореф. дис. канд. наук.-М.: 1981, с. 6-7. Зенов В. А. Некоторые проблемы социальной революции в современной идеологической борьбе. Автореф. дис. канд. филос. наук. — М., 1975, с. 17-19. 13. В частности, Плеханов Г. В. Очерки по истории мате- риализма. — Избр. филос. произв. в пяти томах, — М.: Госпо- литиздат, 1956, т. 2, с. 171. См. также Kramnick I. Reflections on revolution. — History and theory, XI:1 (1972).

Предлагаемые марксистскими авторами различные варианты «пятичленной формулы» восходят к Предисловию к критике поли- тической экономии» К. Маркса. «Способ производства матери- альной жизни, — писал К. Маркс, — определяет социальный, по- литический и духовный процессы жизни вообще» (соч., т. 13, с. 7). Произведенные четыре сферы в «Предисловии» варьировались: способ производства уточнялся понятием производитель- ных сил и производственных отношений, к политическим отноше- ниям добавлялись юридические, в духовной сфере выделялись «идеологии». Существенное влияние на интерпренации «формулы общения» (производственных отношений), «формы общества» (объединявший области социального и политического у Маркса) и «идеологий» он предложил отличать уровень общественной психологии (цит. соч., с. 171, с. 247). Используемое в данной работе деление в основном следует за определентем Маркса, хотя учитывает и нововведение Плеха- нова. Указанному Марксом уровню способа производства в дан- ном определении соответствует сфера «экономики»; в духовной сфере, вслед за Плехановым, выделяется сфера общественной психологии. 14. Значение, вкладываемое классиками марксизма в поня- тие «просветительство», раскрывается, например, в рабо- тах:Энгельс Ф. Анти-Дюринг, — соч., т. 20, с. 16-17 и др. Плеханов Г. В. К вопросу о развитии моничтического взгляда на историю. — Избр. филос. произв. в пяти томах, Т. I, c. 514; Ленин В. И. Против бойкота. Полн. собр. соч., т. 16, с. 376-377 и др.

ГЛАВА I.

1. Напр., Stone L. Social change and revolution in Endland 1540-1640, — L.-N. Y.:Oxford University press, 1966, p. XXV and oth. 2. Brinton C. The anatomy of revolution. — N. Y.: Norton, 1938, p. 38. 3. Ibid., p. 63, 39. 4. levy M. Modernization and the structure fo societies. Princeton,Princeton univ. press, 1966, p. 11, 63. 5. Cohan A. Theories of revolution. — L.-N. Y.: Halsted press, 1975, p. 42. 6. Wertheim W. Evolution and revolution, — -120 — Harmondsworth; Renguin books, 1974, p. 356. 7. Gottshalk L. Causes of revolution. — American Journal of sociologu, L:1 (july 1944) p. 2. 8. Wertheim W. op. cit., p. 356. 9. Fairchild D. Revolution and cause. — The new scholasticism, 50:3, p. 279, 289. 10. Popper K. The logis of scientific discovery.London, 1959, p. 6. О соответствующих индетерминистских концепциях причинности подробнее см. Dray W. Laws and exranation in history.London, Univ. press,Oxford, 1957, а также А. А. Порк. Историческое объяснение. Таллин, Ээсти Раамат, 1981; Лооне Э. Н. Современная философия истории. — Таллин: Ээсти Раамат, 1980. 11. Рорреr, E. The Open society and its enemies, L., Routledge and Paul, 1973, v. 2, p. 362. Марксистские авторы справедливо указывают на истоки неопозитивистской трактовки причинности в «Логико-философском трактате» — Л. Витгенштейна и статьях Б. Рассела («О причинности». — Муsticism and logic, N. Y., 1913), а также на связь этих теорий с концепцией эмпириокритиков. — Виноградов В. П. В. И. Ленин о причинности и современный позитивизм. Автореф. дис. канд. филос. наук. — М.; 1962, с. 8-9. 12. «Признание объективной закономерности природы… есть материализм. Субъективистская линия в вопросе о причинности есть философский идеализм, к разновидностям которого относятся теории причинности и Юма, и Канта». — Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. Полн. собр. соч., Т. 18, с. 159. Связь данных трактовок с традиционными субъективистскими концепциями причинности отмечается в работах: Нарский И. С. Судьбы неопозитивистской концепции причинности. — Философские науки, 1972:1, Иванова К. И. В. И. Ленин о причинности и критика позитивизма. — Ташкент, 1970, с. 92. 13. Гегель Г.-Ф. Энциклопедия философских наук, т. I. — М.: Мысль, 1975, с. 284. 14. Ленин В. И. Философские тетради. — Полн. собр. -121 — соч., т. 29., с. 142-143. 15. Вайнштейн О. Л. Проблемы развития буржуазной философии и методологии истории в XIX-XX вв. — Л.: Наука, Ленингр. отд., 1979, с. 242. 16. McIver R. Social causation. -Boston, Ginn, 1942, p. 92, 100. 17. Hagopian M. The phenomenon of revolution, — N. Y.: Dodd, Mead, 1975, p. 135. Наиболее последовательно среди со- циологов революции с критикой теории описания выступвет М. Фримен. В случае подобного бринтоновскому отказу от нричин- ного объяснения, указывает он, «отсутствует критерий для вы- деления среди «симтомов» причинно (или каким-либо другим образом) значимых». Выступая в более ранних работах с критикой эмпиризма, М. Фримен в указанной статье показывает путаницу, к которой приводит отказ от причинного объяснения Х. Экштейна. Им же справедливо подвергается сомнению и методоло- гия исследований (например, Т. Скокпол), в которых «сравнение предшествует теории». Уступка индетерминизму М. Фримена заключается, однако, в отказе признатьсуществование законов революции. Freeman M. Revolution as a subject et science, in: O,Sullivan N. Revolutionary theory and political reality. — Brighton: Wheatcheaf books, 1983, p. 26, 28, 36. 18. Указание Ф. Энгельса на половинчатость концепции Юма («полуматериализм — полуидеализм», — Соч., т. 22, с. 302) объясняет и позицию современного позитивизма, например, слова Э. Нагеля о том, что реальность детерминистских отношений «нельзя ни доказать, ни опровергнуть». — Э. Нагель. Детерминизм в истории. — В сб.: философия и методология ис- тории. — М: Прогресс, 1977, с. 11. Современная критика отмечает уязвимое место концепции причинности Юма: эта концепция фактически фиксирует лишь одну сторону причинной зависимости — регулярность,оставляя без внимания остальные. См. Harro R. The principles of scientific thinking. — the Sciences, their origin. — Glenscoe — Lond., 1967, p. 169. Аскин Я. Ф. Философский детерминизм и научное познание. — М.: Мысль, 1977, с. 99. Бунге М. Причинность. Место принципа причинности в современной науке. М.: Изд-во иностр. лит., 1962, с. 75. 19. Петров Ю. Б. Причинность в исторической науке, — Томск: Изд-во Том. ун-та, 1972, с. 135. Данная точка зрения восходит, по-видимому, к Д.-С. Миллю. — Система логики, М., 1889, с. 265. 20. Генетический признак причинной связи подчеркивается в качестве центрального большинством марксистских исследователей данной проблемы. Тугаринов В. П. «Причина есть такое условие, которое производит явление». — Законы объективного мира. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1954, с. 68; Парнюк М. А.; «если причина является основным деятельным фактором, то условия относительно пассивны». — Принцип детерминизма в системе материалистической диалектики. — Киев; Наукова думка, 1972, с. 205. См. также Куликов Л. А. Понятие детерминизма в марксис- тско-ленинской философии. — М.: Высшая школа, 1973, с. 17; Свечников Г. А. Диалектико-материалистическая концепция причинности, в кн.: Современный детерминизм. Законы природы. М.: Наука, 1973, с. 151. Черненко А. К. Причинность в истории. — М.: Мысль, 1983, с. 10 и др. Предшественником этой позиции, вероятно, может считать- ся Г. Лейбниц: «причинность есть то, что заставляет другую вещь начать существовать». — Новые опыты о человеческом ра- зуме. — Соч. в 4-х т., М.: Мысль, 1983, с. 229. По словам Г.-Ф. Гегеля также «причина есть причина лишь постольку, поскольку она порождает действие». — Наука логики, т. II. — М.: Мысль, 1971, с. 210. 21. McIver R. Social causation, p. 163, 171, 127. — cp. M. Hagopian, ibid., p. 123. 22. Eisenstadt S. Revolution and the transformation of sosieties. — N. Y.: Free press, 1978,p. 334. 23. Zagorin P. Theories of revolution in contemporary historiography. — Pol. science quarterly, 88:1 (March 1973). p. 52. 24. Cohan A. The theories of revolution, r. 43, Hagopian M., The phenomenon of revolution, p. 123. 25. Von Wrig¤t G. Explanation and inderstanding. -Oxford univ. press,London, 1971, p. 4. 16. Popper K. The poverty of historicism. Boston, 1967, p. 27. 27. Pиккерт Г. Границы естественно-научного образования понятий. Спб., 1903, с. 220. 28. Hagopian M. The phenomenon of revolution, p. 135-166; Gottshalk L. Causes of revolution, p. 1, Eckstein H. On etiology of internal wars, p.140. StoneL. Theories of revolution, p. 164. Johnson Ch. Revolution and the sociol system, p. 12, См. также Петров Ю. В. Причинность в иcторической науке, с. 137-138. «Противоречивость повода, — пишет В. П. Чертков, — состоит в том, что он в одно и то же время и необходим, и случаен». — Чертков В. П. Диалектика революционного процесса. — М.: Наука, 1978, с. 47. 29. Гегель Г.-Ф. Наука логики, т. 2, М.: Мысль, 1971, с. 231. 30. Аристотель. Политика, 1302 а, 35. — Соч. в 4-х т., т.IV, M.: Мысль, с. 530. 31. Taylor A. Revolution and revolutionaries. — London, Hamilton, 1980, p. 88. О теориях, объясняющих крупные исторические изменения мелкими событиями см. Gardiner P. The nature of scientific exrlanation. — Lond. Oxford Univ. press, 1952, p. 111. Иногда такая историческая позиция называется «тихизмом» по имени богини случая. — Новик И. Б. Детерминизм и диалектико-материалистический монизм. — в кн.: Современный детерминизм. Законы природы. М.: Мысль, 1973, с. 103. 32. Freeman M. Burke and the theory of revolution. — Political theory, 6:3 (aug. 1978), p. 292. 33. Классическое марксистское определение революции как «ломки устарелой политической надстройки» см. в работе В. И. Ленина «Две тактики социал-демократии в демократической революции». — Полн. собр. соч. т. II, с. 118. 34. Hempel K. Aspects of scientific explanation. — N. Y.: Free press, p. 349. В ряде марксистских исследований да- ются критические отзывы о концепции научного объяснения Гем- пеля (Петров Ю. В. Причинность в исторической науке, с. 174, Кон И. С. К спорам о логике научного объяснения. — Философские проблемы исторической науки. М.: Наука, 1969). Как кажется, однако, следует учесть существенное позитивное отличие Гемпеля от его критиков: доказывая невозможность научного объяснения без использования законов, Гемпель тем самым косвенно признает их существование. 35. Gardiner P. The nature of historical explanation. -London:Oxford uiniv. press, 1952, p. 2. 36. Ленин В. И. Философские тетради. — Полн. собр. соч., т. 29, предлагается в исследованиях: Друянов Л. А. Место законов в системе категорий материалистической диалектики. — М.: Высшая школа, 1981, с. 31. См. также Панибратов В. Н. Категория закон. — Л.: Наука, Ленинградское отд., 1980; А. Д. Сирин. Специфика законов общества и их роль в регулировании орщественных процессов. — Томск: Изд.-во Томск. ун-та, 1979 и др. 37. О двух значениях понятия революции и марксизме см. также: Шелике В. Ф., Потоцкий В. А. Актуальные проблемы по- нятийного аппарата теории социальной революции. — Вопросы философии, 1979, 5, с. 31; Савин В. В. Социальная революция, ее сущность и место в развитии общественно-экономичес- ких формаций, автореф. дис. канд. филос. наук, М.: 1971, с. 11-14. Селезнев М. А. Социальная революция. — М.: Изд-во МГУ, 1971, с. 232 и др. 38. Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие. — Соч., т. 13, с. 7. 39. Wertheim W. Evolution and revolution, p. 371. 40. Ibid., p. 376. 41. Gottshalk L. Causes of revolution, p. 3. 42. Fairchild. Revolution and cause, p. 289, Ievy M. Modernization and the structure of societies, V. I. p. 11, Gurr T. Why men rebel, p. 318. 43. Nisbet R. Social change and history. — N. Y.;Oxfordiniv. press, 1969, Cohan A. Theories of revolution, p. 72. 44. Levy M. Modernization and the structure of socities, V. I, r, 11. 45. Gurr T., Whu men rebel, p. 318, 343.46. StoneL. Theories of revolution, p. 166. 47. Nagel E. Principles of the theory of probability. -Chicago: The univ. of Chicago press, 1939, p. 4. 48. Цит. по: Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. — Полн. собр. соч., т. 18, с. 166, с. 163. 49. Там же, с. 162, 163, 170. 50. Энгельс Ф. Диалектика природы. — Соч., т. 20, с. 534-535. 51. Бунге М. Причинность. — М.: 1961, с. 139-150. 52. Джоев О. М. Материалистическое понимание истории и буржуазная философия. — Тбилиси; Мецниереба, 1974, с. 46. «Вероятность и причинность взаимосвязаны, — справедливо замечает В. Г. Виноградов, — вероятность есть показатель степени возможности для того или иного явления стать причиной возникновения другого явления». — Виноградов В. Г. В. И. Ленин о причинности и современный позитивизм. Автореф. дис. канд. филос. наук. М., 1962, с. 15. 53. Ленин В. И. Рецензия на книгу К. Каутского «Бернштейн и социал-демократическая программа». — Полн. собр. соч., т. 4, с. 200. 54. Энгельс Ф. Диалектика природы. — Соч., т. 20, с. 533. 55. Маркс К. Различие между натурфилософией Демокрита и нвтурфилософией Эпикура. — Соч., т. 40, с. 166; Капитал, т. 23,с. 659. В марксистской литературе вопрос о соотношении возможности (вероятности) и действительности разрабатывался достаточно подробно как в общефилософском плане (например, Купцов В. И. Детерминизм и вероятность, — М.: Политиздат, 1976; Сачков Ю. В. Введение в вероятностный мир. — М.: Наука, 1971), так и применительно к теории революции. В. Ф. Романов в качестве опосредующего осуществление революции звена выдвигает революционную ситуацию, которая выступает как переход революции из абстрактной в реальную возможность. — Романов В. Ф. Ленинское учение об основном законе революции. Челябинск, 1974, с. 41. Ср. Якушевский И. Т. Революция и современность. Л.: Лениздат, 1977, с. 123-124.56. StoneL. Social change and revolution in England, p. 25. 57. Zagorin P. Theories of revolution in contemporary historiography. — Political science quarterly, 88:1 (March 1973), p. 29. 58. Gottshalk L., Causes of revolution, p. 4; Eckstein H. On etiology of internal wars, p. 163. Eisenstadt S. Revolution and the transformation of societies, p. 9; Aya R. Theories of revolition, p. 79. 59. Hagopian M. Ibid., p. 185. 60. McIver R. Social caysation, p. 118-119. 61. Timasheeff N. War and revolution, p. 35, 203. 62. Hagopian M. The phenomenon of revolution, p. 37. 63. Levy M. Modernization and the structure of socleties, l. 1, p. 10. 64. Как пишет Поппер: «существует взаимодействие между экономическими условиями и идеями, а не просто однозначная зависимость вторых от первых». The open society and its enemies, p. 107. О теории факторов у Миллза см. Коровин В. Ф. Основные проблемы «новой социологии» Райта Миллза. — М.: Изд-во МГУ, 1977, с. 45. 65. Журавлев Л. А. Позитивизм и проблема исторических законов. — М.: Изд-во МГУ, 1980, с. 38. Огородников В. П. Проблема категориальной структуры детерминизма и понятие детерминизма. Автореф. дис. канд. филос, наук Л.: 1970, с. 11. Критический разбор современной теории факторов см. также Петров Ю. В. Причинность в исторической науке. — Томск: Изд-во Томск. ун-та, 1972, с. 196. Ограниченность понятия взаимо- действия в общетеоретическом плане показывают М. Л. Парнюк (Концепция причинности в системе материалистической диалектики. — Киев: Наукова думка, 1972, с. 50); Л. А. Куликов (Понятие детерминизма в марксистско-ленинской философии. — М.: Мысль, 1983, с. 26) и др. 66. Плеханов Г. В. О материалистическом понимании исто- рии. — Избр. филос. произв. в пяти т.: т. 2, Госполитиздат, 1956, с. 241. 67. Brinton C. The anatomy of revolution. — N. Y.: Norton, 1938, p. 314. 68. Энгельс Ф. Письмо к И. Блохину. — Соч., т. 37, с. 394. 69. Маркс К. К критике ролитической экономии. Предисловие. — Соч., т. 13, с. 7. 70. Гегель Г.-Ф. Экциклопедия философских наук, т. I, — М.: Мысль 1975, с. 334-336. 71. Плеханов Г. В. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. — Цит. соч., т. I, с. 519 и др. 72. Плеханов Г. В. Цит. соч., т. 2, с. 240. 73. Wertheim W. Evolution and revolution, p. 180. 74. Timasheff N. War and revolution, p. 141. 75. Гегель Г.-Ф. Цит. соч., там же. 76. Плеханов Г. В. Избр. филос. произв. в пяти т., т. 1, с. 520. 77. Плеханов Г. В. Цит. соч., т. 2, с. 242. 78.Там же, с. 243. 79. Там же. 80. Там же, С7 241. Ср. Лабриола А. Очерки материалистического понимания истории. — М.: Госполитиздат, 1960, с. 112-124. 817 Эшби У. Росс. Введение в кибернетику. М.: Изд-во иностр. лит., 1959, Клаус Г. Кибернетика и общество. М.: Изд-во «Прогресс», 1967, Берталанфи Л. История и статус общей теории систем. — В кн.: Системные исследования. Ежегод- ник, — М.: Наука, 1973. 82. О данной форме мышления см. Блюм Р. Н. Некоторые методологические вопросы изучения революционной мысли. — Уч. зап. Тартуского государственного университета, вып. 599, Труды по философии, Тарту, 1982.

ГЛАВА II

1. Маркс К. к критике политической экономии. Предисло- вие. — Соч.6 т. 13, с. 7. Плеханов Г. В. Очерки по истории материализма. — Избр. филос. произв. в пяти т., т. 2, М.: Госполитиздат, 1956, с. 171. Как уже указывалось, используемое в данной работе деление отличается от предложенного Плехановым тем, что производитильные силы и производственные отношения объединяются в нем сферой «экономики», а единая у Плеханова «форма общества», напротив, в соответствии с опре- делением Маркса, делится на политическую и социальную сферы. 2. Плеханов Г. В. Цит. соч., там же. См. также Барулин В. С. Диалектика сфер общественной жизни. — М., Изд-во МГУ, 1982, с. 79. 3. Hagopian M. The phenomenon of revolution, p. 69. Zagorin P. Prolegomena to the comparative history of early modern Europe.- Comparative studies in society and history, XVIII:2 (apr. 1976), p. 171. 4. Wertheim W. Evolution and revolution, p. 160. Kann R. A. The problem of restoration. -Berkley: univ. of Colifornia press, 1966, p. 7. 5. Eisentadt S. Revolution and the tranaformation of societies. — N. Y.: The Free press, 1978, p. 27, 336. 6. Ibid., p. 116-136. 7. Ibid., p. 139. 8. Kolly G., Miller L. International war and international systems,Cambridge: Center for Intern. affairs, Havard univ., 1969, p. 30. 9. Blum R. Sotsiaalse revolutiooni teooria. -Tallinn: Eesti raamat, 1969. Левинтов Н. Г. Теоретико-методологичес- кий аспект проблемы общенационального кризисаю — Ульяновск: Ульян. гос. пед. ин-т, 1980, с. 106. См. также полемику по вопросам революционной ситуации в журнале «Вопросы истории КПСС» в 1966-67 гг. 10. Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие. — Соч., т. 13, с. 7. 11. Токвиль А. Старый порядок и революция. — М.: Кушнерев, 1905, с. 23, ср. также ряд высказываний Т. Пейна, например: «новый порядок вещей следовал за новым строем идей». — Пейн Т. Избр. соч. — М.: Изд-во АН СССР, 1959, с. 184. 12. Weber M. The protestant ethics and the spirit of caritalism. N. Y., 1958, p. 27. 13. Плеханов Г. В. к вопросу о развитии монистического взгляда на историю. — Избр. филос. произв. в пяти т., т. I, с. 514. 14. Brinton C. The anatomy of revolution. — N. Y.: Norton, 1938, p. 60. 15. Ibid. 16. Obershall A. Social confict and social movements. — Englewood Cliffs (N. J.), Prentice hall, 1973, p. 84. 17. Blackey R., Paynton C. Revolution and revolutionary ideal. -Cambridge(Mass.): Shenkman, 1976, p. 265, 264.PonsioenI.1965, p. 34. 18. Cohn N. The rursuit of the millennium. — N. Y.: Harper and Row, 1961, p. 309-17. 19. Hoffer E. The true believer. — N. Y.: Harper and Roy, 1964 (first publ. 19510, r. 12, 17. 20. Brinton C. The decade of revolution, 1789-1799. — N. Y.: Harper and Row, 1934, p. 6. 21. Blackey R., Paynton C. Revolution and revolutionary ideal, p. 264-66. 22. Lasky M. Utopia and revolution. -Chicago- Lond.:Univ.of Chicago press, 1976, p. 10. 23. Тэн И. Старый порядок. Спб., 1907, р. 323. 24. О соотношении мифологического и научного в революционной идеологии см. Блюм Р. Н. Проблема революции в анархо-синдикализме конца XIX начала XX века. — Уч. зап. Тартус- кого гос. ун-та, вып. 301, Труды по философии, 16, Тарту, 1973, с. 98-102. См. также Рахманин В. С. Политическое сознание масс в революционной ситуации. — Философские науки, 1979; I, с. 24. 25. Блюм Р. Н. Некоторые методологические вопросы изучения революционной мысли. Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 599, Труды по философии, Тарту, 1982, с. 92. 26. Поршнев Б. В. Роль социальных революций в системе формаций. — Проблемы социально-экономических формаций. Историко-типологические исследования. — М.: Наука, 1975, с. 37. 27. Brinton C. The anatomy of revolution, p. 46. 28. Ibid., p.47. 29. Davies J. Toward a theory of revolution. — American sociological review, 27:1, 1961 p. 6. Schwarz D. A theory of revolytionary behavior, in: Davies (ed.). Whan men revolt and why. A reader on political violence and revolution. — N. Y.: Free press, 1971, p. 113. 30. Ellwood Ch. A psyhological Study of revolutions. — The Americwn journal of sociology, 11:1 (1905), p. 50-51. 31. Ibid. 32. Плеханов Г. В. О материалистическом понимании истории. — Избр. филос. произв. в пяти т., т. 2. — М.; 1956, с. 247-248. 33. Черненко А. К. Особенности присинности в истории. Автореф. дисс. канд. филос. наук, М., 1971, с. 10. 34. Поршнев Б. В. Социальная психология и история. — М.: Прогресс, 1979, с. 17-18. 35. Джиоев О. И. Материалистическое понимание истории и буржуазная философия. — Тбилиси: Мецниебера, 1974, с. 65. 36. Reizler K. On psychology of modern revolution. — Social research, 10:3 (sept. 1943), p. 320. 37. Sorokin P. The sociology of revolution. -Philadelphia: Lippincott, 1925, p. 367. 38. Hoffer R. The true Believer. — N. Y.: Harper and Row, 1964, p. 30. 39. Erickson E. Young man Luther. — N. Y.: Horton, 1958; Childhood and society. — Harmondsworth: books, 1967 (firat ed. 1950). 40. Wolfenstein E. The revolutionary personality. — Princeton:Princetonuniv. press, 1967, p. 307. 41. Kornhauser W. The politics of mass society. — Glenscoe (III): Free press, 1959, p. 46. 42. Wada G., Davies J. Riots and rioters. in: Davies J. (ed.) When men revolt and why. — N. Y.: Free press, p. 57-58. 43. Hopper R. The revolutionary prozess. — Social forces, 1950, 28:3, (March 1950), p. 270. 44. Beals M. The nature of revolution. — N. Y.: T. Crowell, 1970, p. 16. Сходное понимание революционного поведения в буржуазной «психоистории» отмечает И. Ю. Николаева. По ее словам в ранних работах данного направления революции в целом «рассматривалась как иррациональный бессознательный бунт, основанный на патологических условиях». — Николаева И. Ю. К вопросу об эволюции «психологического» подхода к рево- люции в современной американской буржуазной историографии. — В кн.: Материалы конференции молодых ученых по общественным наукам, Томск, 1982, с. 3. 45. Ленин В. И. Против бойкота. — Полн. собр. соч., т. 16, с. 24. 46. Rejai M., Fhillip K. Leaders of revolution. — Bewerley Hills: Sage, 1979, p. 182. 47. GurrT. Why men rebel, — Frincoton (N. Y.); Frinceton univ. press, 1970, p. 377. 48. Рюде Д. Народные низы в истории 1730-1848. — М.: Прогресс, 1984. 49. Land K., Land G. Crystallization. The active nucleus. in: Ye-Lin Cheng R. (ed.). The sociology of revolution. -Chicago: Henry regnery, 1973, p. 205. 50. Rejai M., Phillips K., op. cit., p. 206. 51. Там же, с. 181. 52. Davies J. Toward a theory of revolution. — Amer. sociol. Review, 27:1 (febr. 1962), p. 7, 5, 17. 53. Ibid., 6, 6. 54. Gurr T. Why men rebel. — Princeton (N. J.):Princetonuniv. press, 1970, p. 24. 55. Ibid., p. 23, 36. 56. Ibid, p. 12. 57. Sorokin P. The Sociology of revolution. -Philadelphia: Lippincott, 1925, p. 367, 276. 58. Waelder R. Progress and revolution. — N. Y.: Intern. univ. press, 1967, p. 233. 59. Feierabend T., Feierabend R. Agressive behavion within politics, 1848-1962. — The Journ. of conflict resolution, 10 (3) (sept. 1966). 60. Edwards L. The natural history revolution. — Chisago:Univ.ofchicagopress, 1970, p. 36. 61. См. Блюм Р. Н. Взгляды Кропоткина на революцию. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 241, Труды по философии, XIII, 1969, с. 129. 62. Шихирев П. Н. Современная социальная психология США. — М.: Наука, 1979, с. 36-37. 63. Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Современная социальная психология на Западе. — М.: Изд-во МГУ, 1978, с. 54; См. также Петкова И. Теорията за фрустрацията и социальните революции. — Философска мисъл, 1975, т. 3, кн. 3. 64. Hoffer E. The true believer. — N. Y. Harper and Row., 1964, p. 17. 65. Lupsha P. Explanation of political violence. — Politica and society, 2:1, 1971, p. 96. 66. Hoffer E. The true believer, p. 17. Waelder R. Progress and revolution, p. 244, 254. 67. Психологические исследования. — М., 1966, с. 366. 68. Арефьева Г. С. Социальная активность. — М.: Поли- тиздат, 1974, с. 189-190. 69. Попов Ст. Сознание и социальная среда. — М.: Прогресс 1949, с. 160. Кикнадзе Д. И. Потребности. Поведение. Воспоминание. — М.: Мысль, 1968, с. 60. 70. Критику биологизаторских моментов в американских концепциях революционного поведения см. также: Петкова И. Цит. соч. с. 70-71. 71. Маркс К., Энгельс Ф. — Соч.6 т. 18, с. 271. 72. Джиоев С. Материалистическое понимание истории и буржуазная философия. — Тбилиси: Мецниереба, с. 57. 73. Рябоконь Н. В. Механизм детерминации социального действия. В кн.: Социальное действие. — Минск: Наука и тех- ника, 1980, с. 57-58. 74. Ленин В. И. Философские тетради. — Полн. собр. соч.6 т. 29, с. 82.

ГЛАВА III

1. Goldstone J. Theories of revolution. The third generation. — World politics. 32:3 (1980), p. 435, 429. 2. Skockrol T. States and social revolutions. -Cambridge(Mass.): Cambr. univ. press, 1979, p. 28. Критику теории автономности государства у Т. Скокпол см, в работе: Красин Ю. А. Революционный процесс современности: Теорети- ческие очерки. — М.: Политиздат, 1981, с. 256-258. 3. Timasheff N. War and revolution. — N. Y.: Sheed and Ward, 1965, p. 159. 4. Там же, р. 160. 5. Ibid, 169-170, 187. 6. Huntington S. Political order in changing societies. — New Hwven: Yale univ. press, 1968, p.274-275. 7. Ibid, 312-310. 8. Энгельс Ф. Недавний процесс в Кельне. — Соч., т. 8, с. 417. 9. Савин В. В. Социальная революция, ее сущность и место в развитии общественно-экономических формаций. — Авто- реф. дис. канд. филос. наук. — М., 1971, с. 11. См. также: Гавлин М. Л., Казакова Л. А. Современнве буржуазные теории социальной революции. — М. — Наука, 1980, с. 28-29. Коваль Б. И. Революционная практика против буржуазной теории революции. — Социологические исследования, 1981, 4, с. 55-60. Ярхо Г. Е. Несостоятельность антимарксистской «социологии революции», — Вестник МГУ, Теория научного коммунизма, 1981, 5, с. 67. Тузов М. Л. Проблема типологии социальной революции в современной американской буржуазной социологии. Авто- реф. дис. канд. филос. наук. М., 1978, с. 47. Максимов М. В. О некоторых особенностях современной буржуазной «социологии революции». — Философские науки, 1984, 4, с. 108. 10. Bodtn J. Six xooks about commonwealth. — N. Y. 1974 (first ed. 1576): Клаузевиц К. О войне. — М.: Воениздат, 1936. Вебер М. Тhe theory of social … and social organisation.London, 1975; Mosca G. The ruling class, in: Etzioni A. Social change. — N. Y. — Lond.: Routledge and Paul, 1964, p. 220-225. 12. Блюм Р. Н. Некоторые методологические вопросы изу- чения революционной мысли. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 599, Труды по философии, 1982, с. 91. 13. Gillis J. Political decay and European revolutions 1789-1849. — World politics XXII (apr. 1970), p. 348, 258, 349. 14. Pareto W. The rise and foll of olites. -Totowa,New Jersey; Bedminater prese, 1968. 15. Маркс К. Классовая борьба во Франции 1848-52. — Соч., т. 7, с. 8. 16. Calvert P. Study on revolution. — N. Y.:Oxford univ. press, 1970, p. 28. 17. Obershall A. Social conflict and social movements, p. 28. 18. Eckstein H. On the etiology of internal wers. — Nistory and theory, 4 (1965). p. 159-160. 19. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. — Соч., т. 20, с. 176. Об этом см. также Ярхо Т. Е. Критика концепций социального насилия современных американских политологов. — Научный коммунизм, 1984, 20. Brinton C. The anatomy of revolution. — N. Y.: Vintage books, 1965, p. 42. 21. Amann P. Revolution. A redefinition. — Polical scince quarterly, 77:1 (marsch 1962), p. 42-43. 22. Tilly Ch.From mobilization to revolution. — Reading (Mass). Addiscn Wesley, 1979, p. 193, 191. 23. Ленин В. И. О двоевластии. — Полн. собр. соч., т. 31, с. 145 и др. О теории П. Аманна см. также Красин Ю. А. Революцией устрвшенные. — М.: Политиздат, 1975, с. 46. 24. Corley K. Armies and the art of revolution. -London: Faber and Faber, 1943, p. 243. 25. Russell D. Rebellion, and the force. N. Y.: Academic press, 1974, p. 84. 26. Kirchheimer O. Conflicting conditions and revolutionary breakt¤rough. — in: Kaplan L. (ed.) Revolutions, A comparative Studes, N. Y>, Random hause, 1974, p. 266. 27. Skockpol T. States and social revolutions. -Cambridge(Mass.) Sambridge univ. press, 1979, p. 265. 28. Nermasst E. Toward a comparative study of revolutions. — Comparative studies in society and history, XVIII:2 (apr. 1976). 29. Ленин В. И. Письма из далека. — Полн. собр. соч., т. 31, с. 13. 30. Токвиль А. Старый порядок и революция, с. 194. 31. О понимании социальных отношений в теории марксизма см., напр. Blum R. Sotsiaalse striktuuri elemendtd. — Klassid, klassisuhted, kaasaeg.Tallinn, Eesti raamat, 1981, lk. 54. 32. Obershall A. Social conflict and social movements.- Englewood Cliffs, (N. Y.); Prentice hall, 1973, p. 32. 33. Salert B. Op. cit., p. 34. 34. Hagopian M. The phenomenon of revolution, p. 160. 35. Brinton C. The anatomy of revolution. — N. Y.; Norton, 1938, p. 63. 36. Willer D., Zollchan G. Prolegomenon to a theory of revolutions. — in: Zolchan G., Hirsh W. (eds.) Explorations on social change. — Boston: Houghton Mifflin, 1964. Критику политического понимания буржуазными социологами социальных отношений и конфликтов см. в работах: Лёве Б. Классовая борьба или социальный конфликт? М.: Прогресс, 1976. Нечипоренко Л. А. Буржуазная социология конфликта. — М.: Политиз- дат, 1982. 37. Johnson Ch. Revolution and the social system. — Stanford;HooverInstitution, 1964, p. 5, 10. 38. Ibid., p. 7. 39. Persons T. Social system.New Delhi, 1952, p. 520. 40. Johnson Ch. Revolutionary change.N. Boston: Little, Brown, 1968, p. 105, 119. 41. Paige J. Agrarian revolution. Social movements and exrort agriculture in the inderdeveloring world. — N. Y., Free press, 1975, p. 10. 42. Landsbergen H. (ed.) Rural protest: peasant novements and social chage. -London; Basingstoke: Macmillan, 1974. 43. Wolf E. Why cultivators rebel. — American journal of sociology, 83:3 (nov. 1977), p. 744, 749. 44. Welch C. Anatomy of rebellion. -Albany: State univ. press of N.Y., 1980, p. 366, 315. 45. Salert B. Foun theories. Revolution and revolutionaries. — N. Y.: Ellsevier, 1976, p. 137. 46. Trimberger E.-K. Revolution from above. Military bureaucrats and develorment in Japan,Turcy,Egypt and Peru. — New Bruncwick (N. Y.); Transaction books, 1978, p. 173. 47. Obershall A. Social conflict and social order, p. 33.48. StoneL. Theories of revolution. — World politics, XVII:2 (jan. 1966), p. 169. 49. Brinton C. The anatomy of revolution. N. Y., 1938, p. 40. 50. Kramnick I. Reflections on revolution. — History and theory, XI:1 (19720, p. 40. 51. Olson M. Rapid grouth as a destabilizing force. in: Davies J. (ed.) When men revolt and why. A reader in political science and revolution. — N. Y.; Free press, 1971, p. 226. 52. Tanter R., Midlarsky M. Theory of revolution. — Journal of conflict resolution, 11:3 (sept. 1976). к теории роста близки объяснения революции, предложенные в работах Ч. Тилли. Если в раннем исследовании «Вандея» (1964) Тилли считал основной причиной известной французской контрреволюции рост урбанизации этого района, то в дальнейшем (напри- мер, в статье «Вызывает ли модернизация революцию?», 1973) он высказывал мнение, что «в целом на протяжении европейской истории можно наблюдать заметную склонность к сопротивлению центральному контролю, следующую за достаточно быстрым изменением. — Tilly Ch. Does modernization breed revolution? — Comparative politics, 53:3 (apr. 1973), p. 446. См. также Ch. Tilly. The Vendee. -Cambridge(Mass): Harward univ. press, 1964. 53. Edwards L. The natural history of revolution. -Chicago: univ. of Chicago press, 1970 (first ed. 1927), p. 35, 42. 54. Brinton C. op. cit., p. 41. 55.Токвиль А. Старый порядок и революция, с.194, 197, 195. 56. Goldstone J. Theories of revolution, p. 431. Критику трактовки теории Маркса как кризисной см. также. Блюм Р. Н. Прогноз в теории революции Маркса и Энгельса. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 273, Труды по философии, XV, Тарту, 1971, с. 79 и др. Укажем еще раз, что считать приводимые американскими социологами экономические параметры поверхностными можно лишь в относительном смысле. Данные параметры поверхностны по отношению — к глубинно-экономическим детерминантам уровня способа производства. По отношению к идеолого-психологичес- ким или политическим факторам радикального изменения эти параметры можно рассматривать как более фундаментальные. 57. Midlarsky M. Scarcity and inequalitu. — Journal of conflict resolution Bewerly Hills, 26:1, 1982, p. 232-34. 58. The modernisation of Japan and Russia. A comrarative study. — N. Y.: The Free press, 1975, p. 3. 59. Black C. The dynamics of modernization. — N. Y.; Narper and Row, 1966, p. 164-165. 60. Black C. Ibid., p. 76. 61. критику теории модернизации в объяснениях революции см. в работах: М. Л. Гавлин, Л. А. Казакова. Современные буржуазные теории социальной революции. М.: Наука, 1980, с. 77-82; Критика основных концепций современной буржуазной историографии трех российских революций. — Наука, 1983, с.17-18, 167-168; Онохов А. А. Идеологический смысл концеп- ции модернизации. — В кн: «Социология развития» Африки. — М.; Наука, 1984, с. 63-69. Тодоров А. Идеология на псевдореволюцията. София, 1978, с. 130, 161. 62. Black C. op. cit, p. 74. 63. Huntington S. Political order in chagipd socities. -New Haven: Yale univ. press, 1968, p. 274. Революцию автор рассматривает как «аспект модернизвции». — Там же, с, 265. 64. Oberahall A. Social conflicts and social mavements, p. 447. 65. Moore B. Social origins of dictatorship and democracy.Boston; Beacon press, 1964, p. 447. 66. Paige J. Agrarian revolution. Social movements and export agriculture in the underdeveloped world. — N. Y.: Free press, 1975, p. 334. 67. Ленин В. И. Вульгарный социолизм и народничество, воскрешаемые социалистами-революционерамию — Полн. собр. соч., т. 7, с. 44-45. 68. Eitzen D. In conflict and order: understanding society.Boston: Allyn and Bacon, 1978, p. 514-515, 516. 69. Kann R. The problem of restoration. — Bercley: Univ. of calif. press, 1968, p. 6.Cp. Ellul J. Autopsy of revolution. — N. Y. — A. Knopf, 1971. 70. Маркс К. Речь на юбилее «The People’s paper». — Соч., т. 12, с. 3. 71. Энгельс Ф. Принцип коммунизма. — Соч., т. 4, с. 330. 72.White L. Medival technology and social change. — Lond.:Oxford, univ. press, 1962, p. 107. 73. Точно так же, например, а работе В. Боева, обнару- живается прямая корреляция между «правым уклоном» социалистических теоретиков и напастанием индетерминистских черт в их подходе к причинам революции. — В. Боев. Детерминизм и революция. — М.: Мысль, 1983, с. 29-52 и др.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. Бунге М. Причинность, с. 321 (о теории описания); И. 3. Налетов. Причинность и теория познания. — М.: Мысль, 1975, с. 148 (о критике объективности причинной закономер- ности). 2. Афанасьев Ю. Н. Современная французская буржуазная историография Октябрьской революции. — В сб.: К вопросу о типах общественно-экономических формаций и типах социальных революций. — М.: Мол. гвардия, 1975, с. 21. 3. Уманский В. П. Проблемы первой американской револю- ции. В сб.: Основные проблемы истории США в американской историографии. — М.: Наука, 1971, с. 66. 4. Цит. по Адо А. В. Современные споры о Великой французской революции. — В кн.: Вопросы методологии и истории исторической науки. — М.: Изд-во МГУ, 1977, с. 161. 5. Hampson N. A. Social history of Freonch revolution. Lond., 1963, r. VIII. Цит. по: Meisel J. The couterrevolution. — N. Y.: Atherton press, 1966, p. 213. 6. Цит. по: Уманский Б. П. Идеологическая направленность работ буржуазных историков. — В кн.: Методология исто- рического познания и буржуазная историческая нвука. — Ка- зань: Изд-во Казан. ун-та, 1977, с. 48. 7. Ожегов Ю. П. О концепции детерминизма и индетерми- низма в буржуазном обществоведении. В сб., Современный детерминизм и наука. Материалы к школе-семинару. Новосибирск; 1971, Наука, Сиб. отд. с. 164. В советской литературе данная черта иногда обозначается как «методологический индивидуализм». — Яцкевич С. А. Социальный детерминизм и критика немарксистских концепций общественной закономерности. — В сб.: Актуальные проблемы детерминизма, Тбилиси, 1980, с. 209. 8. Журавлев Л. А. Позитивизм и проблема исторических- законов. — М.: Изд-во МГУ, 1980, с. 17. 9. Бацер М. И. «Спор о джентри» в современной английской историографии. — Новая и новейшая история. Саратов, 1977, вып. 3, с. 150. 10. Афанасьев Ю. Н., цит. соч., с. 219. См. также И. И. Шарифжанов. Исторические предпосылки английской революции XVII в. в освещении современной английской и американской буржуазной историографии. — Средние века, 41 (1977), с. 299. 11. Английская буржуазная революция XVII в. в современной зарубежной историографии: реф. сб./АН СССР, ИНИОН, Ч. I. — М., 1978, с. 12. 12. Болховитинов Н. Н. Теоретические и историографические проблемы американской революции XVIII в., — М., 1973, с. 38-39. 13. Дементьев И. П. американская историография гражданской войны в США. — М.: Изд-во МГУ, 1963, с. 84. 14. Шарифжанов И. И., цит. соч., с. 280. Английская буржуазная революция XVII в. в современной рарубежной историографии. Ч. I, с. 12-13. 15. Болховитинов Н. Н. Цит. соч., с. 31. Уманский В. П. Идеологическая направленность.., с, Шарифжанов, цит. соч., с. 294-295. 16. Цит. по: Адо А. В. Современные споры о Великой французской революции, с. 173. 17. Болховитинов Н. Н. Указ соч., с. 39. 18. Бацер М. М. Спор о Джентри.., с. 144. 19. Адо А. В. Цит. соч., с. 168. 2О. Там же, с. 164. 21. Индетерминизм называется в числе важных характеристик западного политического сознания в работе В. В.Мшвениерадзе. — Мшвениерадзе В. В. Современное политическое сознание: философский аспект. — М.; Наука, 1968, с. 82. 22. Например, А. К. Черненко называет в числе основных свойств причинности «генетичность, необходимость, объективность, всеобщность, асимметричность». — А. К. Черненко. Причинность в истории. — М.: Мысль, 1983, с. 7. 23. Cohan A. Theories of revolution. Iansaster. — N. Y.: Halsted press, 1975, p. 21. Salert B. Revolution and revolutionaries, p. 125-7. От традиционных стереотипов отходит также «новая левая» историография. См.: Гаджиев К. С. Некоторые проблемы современной американской «новой левой» историографии. — Вопросы методологии и истории исторической науки. — М.: Изд-во МГУ, 1977, с. 256 и др. 24. Zagorin P. Theories of revolution in contemporary historiography. — Politicwl science quarterly, 88:1, p. 29. Lehman D. Development theory. Four critical studies. -London: Cass, 1971, p, 6. 25. Cohan A. Theories of revolution, p. 219; Salert B. Revolution and revolutionaries, p. 135-137. 26. American journal of sociology, 85:4 (jan. 1980), p. 730.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Произведения классиков марксизма-ленинизма и документы КПСС.

МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф. Немецкая идеология. — Соч., 2 изд., т. 3.  2. МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф. Манифест коммунистической партии. — Соч., т. 4.3. МАРКС К. Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура. — Соч., т. 40.  4. МАРКС К. Классовая борьба во Франции в 1848-1852 гг. — Соч., т. 7. 5. МАРКС К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. — Соч., т. 8. 6. МАРКС К. Речь на юбилее «The People’s Paper». — Соч., т. 12. 7. МАРКС К. К критике политической экономики. Предисловие. — Соч., т. 13. 8. МАРКС К. Конспект книги Бакунина. — Соч., т. 18. 9. МАРКС К. Капитал. — Соч., т. 23. 10. ЭНГЕЛЬС Ф. Принципы коммунизма. — Соч., т. 4. 11. ЭНГЕЛЬС Ф. Начало конца Австрии. — Соч., т. 4. 12. ЭНГЕЛЬС Ф. Недавний процесс в Кельне. — Соч., т. 8. 13. ЭНГЕЛЬС Ф. Анти-Дюринг. — Соч., т. 20. 14. ЭНГЕЛЬС Ф. Диалектика природы. — Соч., т. 20. 15. ЭНГЕЛЬС Ф. Развитие социализма от утопии к науке. — Соч., т. 22. 16. ЭНГЕЛЬС Ф. Письмо к Марксу 18 дек. 1868 г. — Соч., т. 32. 17. ЭНГЕЛЬС Ф. Письмо к Й. Блоку 21-22 сент. 1890 г. — Соч*. т. 37. 18. ЛЕНИН В. И. Рецензия на книгу К. Каутского «Бернштейн и социал-демократическая программа». — Полн. собр. соч., т. 4. 19. ЛЕНИН В. И. Вульгарный социализм и народничество, воскрешаемое социалистами-революционерами. — Полн. собр. соч., т. 7. 20. ЛЕНИН В. И. Две тактики социал-демократии в демок- ратической революции. — Полн. собр. соч., т. 11. . 21. ЛЕНИН В. И. Против бойкота. — Полн. собр. соч., т. 16. 22. ЛЕНИН В. И. Материализм и эмпериокритицизм. — Полн. собр. соч., т. 18. 23. ЛЕНИН В. И. Крах II Интернационала. — Полн. собр. соч., т. 26. 24. ЛЕНИН В. И. Философские тетради. — Полн. собр. соч., т. 29. 25. ЛЕНИН В. И. Письма из далека. — Полн. собр. соч., т. 31. 26. ЛЕНИН В. И. Письма о тактике. — Полн. собр. соч., т. 31. 27. ЛЕНИН В. И. О двоевластии. — Полн. собр. соч., т. 31. 28. ЛЕНИН В. И. Государство и революция. — Полн. собр. соч., т. 33. 29. ЛЕНИН В. И. Великий почин. — Полн. собр. соч., т. 39. 30. ЛЕНИН В. И. О нашей революции. — Полн. собр. соч., т. 45. 31. Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС, 14-15 июня 1983 г. М.: Политиздат, 1983.

Литература по проблеме революции

32. АДО А. В. Современные споры о Великой французской революции. — Вопросы методологии и истории исторической нау- ки. М,: Изд-во МГУ, 1977. 33. Английская Буржуазная революции XVII в современной зарубежной историографии: Реф. сб./АН СССР, ИНИОН, Ч. I., М., 1978. 34.АФАНАСЬЕВ Ю. Н. Современная французская буржуазная историография Октябрьской революции. В сб.: К вопросу о смене общественно-экономических революций. В сб.: К вопросу о смкне общественно-экономических формаций и типах социальных революций. — М.: Мол. Гвардия, 1975. 35. АНДРЕЕВА Г. М. и др. Современная социальная психо- логия на Западе. — М.: Изд-во МГУ, 1978. 36. АНТОНОВИЧ И. И. Социология США. Проблемы и поиски решения. — Минск; Изд-во БГУ, 1976. 37. АРЕФЬЕВА Г. С. Социальная активность. — М.: Поли- тиздат, 1974. 28. АРИСТОТЕЛЬ. Политика. — Соч. в четырех томах, т. 4, М.: Мысль, 1984. 39. БАКУРКИН Б. Ф., ИОНИН Л. Г., КОМАРОВ М. С.Теорети- ческая социология США сегодня. — М., 1978. 40. БАЦЕР М. И. «Спор о джентри» в современной англий- ской историографии. — Новая и новейшая история, Саратов, 1977, вып. 3. 41. БЕККЕР Г., БОСКОВ А. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении. — М.: Изд-во иностр. литер., 1961. 42.ВLUM R. Sotaiaalse revolutsiooni teooria. — Tallinn; Eesti raamat, 1963. 43. БЛЮМ Р. Н. Взгляды Кропоткина на революцию. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 241. Труды по философии, XIII, Тарту, 1969. 44.БЛЮМ Р. Н. Прогноз в теории революции Маркса и Энгельса. — Уу. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 273, Труды по философии, XV, Тарту, 1971. 45. БЛЮМ Р. Н. Проблема революции в анархо-синдикализ- ме конца XIX нач. XX века. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 301, Труды по философии, Тарту, 1973. 47. БЛЮМ Р. Н. Проблема революции в общественной мысли 2-й пол. XIX века. Автореф. дис. докт. филос. наук. Тбилиси, 1975. 48. БЛЮМ Р. Н. Некоторые методические вопросы изучения революционной мысли. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып 599, труды по философии, Тарту, 1982. 49. БОГОМОЛОВ А. П. Проблемы мирного развития револю- ции. — Минск; Изд-во ЮГУ, 1979. 50. БОЕВ В. Детерминизм и революция. — М.: Мысль, 1983. 51. БОЛХОВИТИНОВ Н. Н. Теоретические и историографи- ческие проблемы американской революции XVIII в. М.: 1973. 52. БОЛХОВИТИНОВ Н. Н. США. Проблемы истории и совре- менная историография. — М.: Наука, 1980. 53. ГАВЛИН М. Л., КАЗАКОВА Л. А. Современные буржуаз- ные теории социальной революции. — М.: Наука, 1980. 54. ГЕГЕЛЬ Г.-Ф. Философия истории. — Соч., т. 8, М.-Л.: Госиздат, 1935. 55. ГАДЖИЕВ К. С. Некоторые проблемы современной амери- канской «новой левой» историографии, — Вопросы методологии и истории исторической науки. М,; Изд-во Моск. ун-та, 1977. 56.ГАДЖИЕВ К. С. США: эволюция буржуазного сознания. — М.: Мысль, 1981. 57. ГАДЖИЕВ К. С. Эволюция основных течений американс- кой буржуазное идеологии, 50-70-е гг. М.: Наука, 1982. 58. ДЕМЕНТЬЕВ И. П. Американская историография гражданской войны в США. М.: Изд-во МГУ, 1963. 59. ЗЕНОВ В. А. Некоторые проблемы социальной револю- ции в современной идеологической борьбе. Автореф. дис. канд. филос. наук. М., 1975. 60. К вопросу о смене общественно-экономических форма- ций и типах социальнвх революций. — М.: Мол. гвардия, 1975. 61. КАУТСКИЙ К. Социальная революция. М., 1918. 62. КИКНАДЗЕ Д. И. Потребности, поведение, воспитание. — М.: Мысль, 1968. 63. КОВАЛЕВ А. М. Социальная революция. — М.; Высшая школа, 1969. 64. КОВАЛЬ Б. И. Революционная практика против буржу- азной «теории революции». — Социологические исследования, 1981, 4. 65. КЛАУС Г. Кибернетика и общество. — М.: Прогресс, 1967. 66. КРАПИВЕНСКИЙ С. Э. К анализу категории «социальная революция». — Волгоград: Воллгогр. кн. изд-во, 1971. 67. КРАСИН Ю. А. «Социология революции» против револю- ции. — М.: Политиздат, 1966. 68. КРАСИН Ю. А. Проблемы революции и современность. — М.: Знание, 1967. 69. КРАСИН Ю. А. Революцией устрашенные. Критический очерк буржуазных концепций социальной революции. — М.: Политиздат, 1975. 70. КРАСИН Ю. А., ЛЕЙБЗОН Б. М. Революционная теория и революционная политика. — М.: Политиздат, 1979. 71.КРАСИН Ю. А. Революционный процесс современности: теоретические очерки. — М.: Политиздат, 1981. 72. КОРОВИН В. Ф. Основные проблемы «новой социоло- гии». Р. Миллза. — М.: Изд-во МГУ, 1977. 73. Критика основных концепций современной буржуазии историографии предпосылок трех российских революций. — М.: Наука, 1983. 74. КУЗИН В. А. Народные массы и революция. — Казань: Изд-во Казан. ун-та, 1966. 75. ЛАБРИОЛА А. Очерки материалистического понимания истории. — М.: Госполитиздат, 1960. 76. ЛЕВИНТОВ Н. Г. Теоретико-методологический аспект проблемы общенационального кризиса. — Ульяновск: Ульян. гос. ун-т, 1980. 77. ЛИТВИНОВ Н. Г. К проблеме начала революции. — Воп- росы философии, 1966, 4. 78. ЛЁВЕ Б. Классовая борьба или социальный конфликт? — М.: Прогресс, 1976. 79. МАНИН Ю. М. Социальная революция. — Минск, 1972. 80. МАКСИМОВ М. В. Критика современных буржуазных «концепций социальной революции». Автореф. дис. канд. филос. наук. — М., 1981. 81. МАКСИМОВ М. В. О некоторых особенностях современ- ной буржуазной «социологии революции». — Философские науки, 1984:4. 82. МШВЕНИЕРАДЗЕ В. В. Современное буржуазной политическое сознание: философский аспект. — М.: Наука, 1981. 83. НЕЧИПОРЕНКО Л. А. Буржуазная «социология конфликта». — М.: Политиздат, 1982. 84. НИКОЛАЕВА И. Ю. К вопросу об эволюции «психоисторического» подхода к проблеме социальной революции в совре- менной американской буржуазной историографии. — В кн.: Мате- риалы конференции молодых ученых по общественным наукам. Томск, 1982. 85. НИКОЛАЕВ И. Ю. Проблема социальной революции в американской буржуазной «психоистории». — В кн.: Актуальные проблемы современной идеологической борьбы, вып. 2, М., 1982. 86. ОЛЕХ Л. Г. Общее и особенное в революционном про- цессе современности. — М.: Наука, 1982. 87. ПЕЙН Т. Избранные сочинения. — М.: Изд-во АН СССР, 1959. 88. ПЕТКОВА М. Теорията за фрустрацията и социальнете революции. — Философска мисъл. София, 1975, т. 31, кн. 3. 89. ПЛЕХАНОВ Г. В. Избр. филос. произв. т. — М.: Гос- политиздат, 1956. 90. ПЛИМАК Е. Г. Революционный процесс и революцион- ное сознание. — М.: Политиздат, 1983. 91. ПОПОВ С. Сознание и социальная среда. — М.: Прогресс, 1979. 92. ПОРШНЕВ Б. В. Роль социальных революций в смене формаций. — Проблемы социально-экономических формаций. Исто- рико-типологические исследования. — М.: Наука, 1975. 93. ПОРШНЕВ В. В. Социальная психология и история. — М.: Наука, 1979. 94. Проблема перехода к новому качеству в общественном развитии. — Ярославль, 1977. 95. Проблемы теории социальной революции (Ред. Ковальзон М. Я.), М.: Изд-во МГУ, 1976. 96. Психологические исследования. — М., 1966. 97. РАХМАНИН В. С. Политическое сознание масс в рево- люционной ситуации. — Филосовские науки, 1979, 1. 98. РАХМАНИН В. С. Методологические проблемы мирового революционного процесса. — Вопросы философии, 1979, 1. 99. РАХМАНИН В. С. В. И. Ленин о роли социально-психологического фактора в революционной борьбе. — Научный ком-м, 1984, 4. 100. РОЗЕНТАЛЬ М. М. Диалектика ленинского исследования империализма и революции. — М.: Мысль, 1976. 101. РОМАНОВ В. Ф. Ленинское учение об основном законе революции. — Челябинск, 1974. 102. РЮДЕ Д. Народные низы в мстории 1730-1848. — М.: Прогресс, 1984. 103. РББОКОНЬ Н. В. Механизм детерминации социального действия. — В кн.: Социальное действие. — Минск: Наука и техника, 1980, с. 57-58. 104. САВИН В. В. Социальная революция, ее чущность и место в развитии общественно-экономических формаций. Авто- реф. дис. канд. филос. наук. — М., 1971. 105. САЛОВ В. И. Несостоятельность современных буржуаз- ных концепций революционного процесса. — В кн.: Ежегодник Германской истории 1980. — М., 1982. 106. СЕЛЕЗНЕВ М. А. Социальная революция. — М.: ИЗд-во МГУ, 1971. 107. СЕМЕНОВА Т. Н. Место государственного переворота в политической жизни антагонистического общества. — Фмлософс- кие науки, 1982, 3. 108. Социальная революция и общественный прогресс (отв. ред. Олех Л. Г.). — Владимир: Владим. гос. ун-т, 1978. 109. Субъективный фактор революции (ред. Кузин В. А.), — Казань: татар. кн. изд-во, 1974. 110. США. Политическая мысль и история. — М.: Наука, 1976. 111. ТОДОРОВ А. Идеология на псевдореволюцията. София, 1978. 112. ТОКВИЛЬ А. Старый порядок и революция. — М.: Кушнеров, 1905. 113. ТУЗОВ М. Л. Проблема типологии социальных револю- ций в современной американской буржуазной социологии. Дис. канд. филос. наук, — М., 1978. 114. ТЭН И. Старый порядок. — Спб. Пирожков, 1907. 115. УМАНСКИЙ Б. П. Проблемы первой американской рево- люции, в сб.: Основные проблемы истории США в американской историографии. — М.: Наука, 1971. 116. УМАНСКИЙ Б. П. Идеологическая направленность мето- дологии буржуазных историков (на примере интерпретиции пер- вой американской революции). — В кн.: Методология историчес- кого познания и буржуазная наука. — Казань: Изд-во Казан. ун-та, 1977. 117. ЧЕРТКОВ В. П. Диалектика революционного процесса. — М.: Наука, 1978. 118. ШАРИВЖАНОВ И. И. Исторические предпосылки английс- кой революции XVII в. в освещении современной английской и американской буржуазной историографии. — Средние века,вып. 41, — М.: Изд-во АН СССР, ин-т истории, 1977. 119. ЩЕЛИКЕ В. Ф., ПОТОЦКИЙ В. А. Актуальные проблемы понятийного аппарата теории социальной революции. — Вопросы философии, 1979, 5. 120. ШИХИЯРОВ П. Н. Современная социальная психология США. — М.: Наука, 1979. 121. ЯКУШЕВСКИЙ И. Т. Революция и современность. — Л.: Лениздат, 1977. 122. ЯРХО Т. Я. Несостоятельность антимарксистской социологии революции. — Вестник МГУ. Теория научного коммунизма, 1981, 15. 123. ЯРХО Т. Я. Критика концепций социального насилия современных американских политилогов. — Научный коммунизм, 1984, 3. 124.

ADAMS B. The theory of revolutions. — N. Y.: Macmillan, 1913. 125. AMANN P. Revolution: a redefinition. — Political science quarterly, 77:1 (march 1962). 126. ARENDT H. On revolution. — N. Y.: Viking, 1963. 127. AYA R. Theories of revolution reconsidered. — Theory and society, 5:1 (july 1979). 128. BEALS C. The nature of revolution. — N. Y.: T. Crowell, 1970. 129. BLACK C. The dynamics of modernisation. — N. Y.: Harper and Row, 1966. 130. BLPCKEY R., PAYNTON C. Revolution and revolutionary ideal, Cambridge (Mass.): Schenkman, 1976. 131.BLACKEY R. Modern revolution and revolutionists. A bibliography. -Santa Barbara(Calif.): Clio press, 1976. 132.BRINTON C. The anatomy of revolution. — N. Y.: Norton, 1938. 133. BRINTON C. A decade of revolution, 1789-1799. — N. Y.: Harper and Row, 1934. 134. CALVERT P. Revolution: the politics of violence. — Political studies, 15:1 (febr. 1967). 135. CALVERT P. A study on revolution. — N. Y.:Oxford university press, 1970. 136. CHENG R. Ye-lin (ed.) The socitlogy of revolution. -Chicago: Henry Regnery, 1973. 137. CHORLEX K. Armies and the art of revolution. -London: Faber and Faber, 1943. 138. COHAN A. Theories of revolution. An introduction. — Lancaster, N. Y.: Halsted press, 1975. 139. SOHN N. The pursuit of the millennium. — N. Y.: Harper and Row, 1961. 140.DAHRENDORF R. Class und class conflikt in industrial society — Stanford: Stanford univ. press, 1965. 141. DAVIES J. Toward a theory of revolution. — Amorisan sociological review, 27:1 (febr. 1962). 142. DAVIES J. (ed.) When men revolt and why. A reader on political violense and revolution. — N. Y.: Free press, 1971. 143. DUNN J. Modern revolutions. — N. Y.:Cambridgeuniv. press, 1972. 144. ECKSTEIN H. On etiology of internal wars. — History and theory, 4:2 (1965). 145. ECESTEIN H. (ed.) Internal war. — Glenscoe: Fress, 1964. 146. EDWARDS L. The natural history of revolution. -Chicago:Univ.of Chiuago press, 1970 (first ed. 1927). 147. EISENSTADT S. Revolution and the transformation of societios. — N. Y.: Free press, 1978. 148. EITZEN D. In conflikt and order: uderstandtng society. -Boston: Allyn and Bacon, 1978. 149. SLLUL J. Autopsy of revolution. — N. Y.: A. Knopf, 1971. 150. ELLWOOD Ch.A psychological theory of revolution. — The American journal of sociologu, 11:1 (1905). 151. ERIKSON E. Childhood and society. — Harmondsworth: Penguin books, 1967 (first ed. 1950). 152. ERIKSON E. Young man Luther. — N.Y.: Norton, 1958. 153. ERIKSON A., ETZONI E (ed.) Social change. — N. Y. — Lond., 1964. 154. FAIRCHILD D. Revolution and cause. — New scholasticism, 50:3, 1976. 155. FEIERABEND I., FEIERABEND R. Agresive behavior withtn politics 1948-62. — The Journ. of conflikt resolution, 10:3 (sept. 1966). 156. FREEMAN M. Review article theories of revolution. — British journal of political science, 2:3 (july 1972). 157. FREEMAN M. Burko and the theory of revolution. — Political theory, 6:3 (aug. 1978). 158. FREEMAN M. Revolution as a subject of science. — in: O’Sullivan N. (ed). Revolutionary theory and political reality. -Brighton, Wheatcheaf books, 1983. 159. FRIEDRICH C. I. (ed). Revolution (Nomos VIII). — N. Y.: Atherton, 1966. 160. GESHWENDNR B., GESHWENDER X. Relative deprivation and participation in the civil right movement. — Social science qunterly, 54:2 (sert. 1973). 161. GILLIS J. Political decay and European revolutions 1789-1849. — World politics, XXII (apr. 1970). 162. GOLDSTONE J. Theories of revolution. — The third generaiion.- World politics, 32:3, 1980. 163. GOLDFRANK N. Theories of revolution and revolution without theory. — Theory and society, Ellsevier, 7:1-2, 1979. 164. GOTTHALK L. Causes of revolution. — The american journal of sociology, 50:1 (july 1944). 165. GREENE T. Comparative revolutionary movements. — Englewood Cliffs (N. J.): Prentice hall, 1974. 166. GURR T. Psychological factors in civil violence. — World politics, 20:2, 1968. 167. GURR T. Why men rebel. — Princeton:Princeton univ. press, 1971. 168. HALPERN M. A redifinition of revolutionary situation. — Journal of international affears, XXIII:1, 1969. 169. HAGOPIAN M. The phenomenon of revolution. — N. Y.: Dodd, Mead, 1975. 170. HERMASSI E. Toward a comparative study of revolution. — Comparative studies in society and history, XVIII:2 (apr. 1976). 171. HOFFER E. The true believer. Thoughts on the nature of mass movements. — Harrer and Row, 1964 (first ed. 1951). 172. HOPPER E. The revolutionary process. — Social forces, 28:3 (March, 1950). 173. HUNTINGTON S. Political order in changing societies. -New Haven, Yale university press, 1968. 174. JOHNSON CH. Revolution and the social system. — Stanford,Hooverinstitution, 1964. 175. JOHNSON Ch. Revolutionary change. -Boston: Little, Brown, 1968. 176. JODER D. Current definitions of revolution. — American journal of sociology, 32:3 (nov. 1926). 177. KAPLAN L. (ed.) Revolutions. A comparative study. — N. Y.: Random nouse, 1973. 178. KANN R. The problem of restoration. — Bereley: univ. of Salifornia press, 1966. 179. KELLY J., MILLER L. Internal war and international systems.Cambridge(Mass.): Center of intern. affairs, Harward univ., 1969. 180. KIRCHHEIMER O. Conflicting conditions and revolutionary breakthroughs. — Amer. politisal science review, 59:4 (dec. 1969). 181. KORNHAUSER W. The politics of mass society. — Glenscoe (III.): Free press, 1959. 182. KRAMNICK I. Reflections on revolution: definition and ehplanation in recent scholarship. — History and theory, XI:1 (1972). 183. LANDSBERGER H. (ed.0 Rural protest: Peasant movements and social chande. — Lond. -Basingstoke: Macmillan, 1974. 184. LANG K., LAND G. Collective dynemies. — N> Y., 1961. 185. LASKY M. Utopia and revolution. -Chicago-London: University of Chisago press, 1976. 186. LASSWELL N. Patology and politics. — N. Y.: Viking press, 1980 (first ed. 1930). 187. LE BON G. The psychology of revolution. -London: T. Fisher Unwin, 1913. 188. LEHMANN D. Development theory: four critical studies. — N. Y. -London: Cass, 1979. 189. LEVY M. Modernization and the structure of societies. v. 1-2. Princeton:Princetonuniv. press, 1966. 190. LIFTON R. Revolutionary immortality. — N. Y.: Random house, 1968. 191. LIPSET S. Revolution and counterrevolution. — N. Y.: Basic books 1968. 192. LUPSNA P. Explanation of political vilitisal vilence. — Politics and society, 2:1 (1971). 193. MCLAUGHLIN B. (ed.) Studies in social movements. — N. Y.: Free press, 1969. 194. MEISEL I. Counterrevolution. — N. Y.: Atherton press, 1966. 195. MIDLARSKY M. Scarcity and inequality. — Journal of cournal of conflikt resolution. — Bewerly Hills, 26:1, 1982. 196. MITCNELL I. Inequality and inseurgency. — World politics, XX:3 (apr. 1968). 197. The modernization of Japan and Russia. A comparative study. N. Y.: The free press, 1975. 198. MOORE B. Social origins of dictatorshtp and democracy. -Boston: Beacon Precc, 1964. 199. MOSCA G. The theory of ruling class. Supplement in: Meisel I. The myth of ruling class. -Ann Arbor: The univ. of Michigan press, 1958. 200. NEWMANN S. The intcrnal civil war. — World politics, 1:3 (apr. 1949). 201. NISBET R. Social change and history. — N. Y.:Oxforduniv. press, 1969. 202. NISWET R. (ed.)Social change. — N. Y., 1972. 203. OBERSHALL A. Social conflict and social movements. — Engleyood Cliffs (N. J.): Prentice hall, 1973. 204. OLSON M. The logic of collective action. — N. Y., 1971. 205. OLSON M. Rapid grouth as a destabilising force. — Journal of econ. history, 23:4 (dec. 1963). 206. O’SULLIVAN N> (ed.) Revolutionary theory and political reality. -Brighton: Wheatsheaf wooks, 1983. 207. PAIGE I. Agrarian revolution. Social movements and export agriculture in the inderdeveloping world. — N. Y.: The Free press, 1975. 208. PARETO W. The rise and fall of elites. -Totowa,New Jersey: Bedminster press, 1968. 209. PARSONS T. The souial systkm. -New Delhi, 1952. 210. PETEE G. The process of revolution (first ed. 1938), in.: Cheng Ie-lin R. (ed.) Sociology of revolution. -Chicago, Henry regnery, 1973. 211. PONSIOEN I. The analysis ofsocial change reconsidered. — The Hagie: Mouton, 1965. 212. POPPER K. The open society and its enkmies, v. 1-2,London, Routledge and Paul, 1973. 213. REIZLER K. On the psychology of modern revolution. — Social research, 10:3 (sept. 1943). 214. REJAI M., PHILIPS K. The lealers of revolution. — Bowerlu Hills; Sade, 1949. 215. REJAI M. The comparative study of revolutionary strategy. — N. Y. — Longman, 1977. 216. Revolution and the rule of law. -EnglewoodCliffs (N. J.): Prentice Hall, 1971. 217. ROSENAU J. (ed.0 International aspocts of civil strife. — Princeton:Princetonuniv. press, 1964. 218. RUSSELL D. Revellion, rovolution, and the armod force. — N. Y.: Academic press, 1974. 219. SALERT W. Four theories: revolution and revolutionaries. — N. Y.:Greenwood, 1976. 220. SCOCPOL T. States and and social revolution. — Cambridgo (Mass.)Cambridgeuniv. aress, 1979.221. SOROKIN P.The sociology of revolution. — Philadelpnia: Lippincott, 1925.222. STONEL. Social chage and revolution in England 1540-1640. — N. Y.:Oxforduniv. press, 1966.223. STONEL. Theories of revolution. — World politics, XVIII:2 (jan. 1966). 224. SCHWARZ D. A theory of revolutionary behavion. — in: Davies J. (ed.) When men revolt and why. — N. Y.: Free press, 1971. 225. TANTER R., MIDLARSKY M. Theory of revolution. — Journal of conflict resolution, 11:3 (sept. 1967). 226. TAYLOR Revolution and revolutionaries. -London:Hamilton, 1980. 227. TILLYCH.The Vendee. — Cembridge (Mass.): Herward univ. press, 1964. 228. TILLYCH.From mobilisation to revolution. -Reading(Mass.): Addison Wesley, 1979. 229. TIMASHEFF N. War and revolution. — N. Y.: Sheed and Ward, 1965. 230. THRALL CH.,STARRI.(ed.) Technology, power and social change. -Carbondale:Southern III. univ. press, 1974. 231. TRIMBERGER E.-K. Revolution from above. — New Brucwick: Trensaction books, 1978. 232. URRY I. Reference groups and theories of revolutions. — Lond. -Boston: Routledge and Faul, 1973. 233. WAELDER R. Progress and revolution. — N. Y.: Intern. Univ. press, 1967. 234. WEBER M. The theory of social and economic organisation. — N. Y.:Oxforduniv. press, 1947. 235. WEBER M. The protestant ethic and the spirit of capitalism. — N. Y.: 1958. 236. WEIIGH S., TAINTOR M. (ed.) Revolution and political change. -Mass.- Belmont, Duxbury press, 1972. 237. WELCH C. Anatomy of revolution. -Albany: State univ. press of N. Y.: 1980. 238. WERTHEIM W. Evolution and revolution. — Harmondsworth: Penguin books, 1974. 239. WHITE L. Medieval teshnology and social shange. — Lond.,Oxforduniv. press, 1962. 240. WOLF E. Peasant wars in the twentienth century. — N. Y.: Harper and Rpw, 1969. 241. WOLF E. Why cultivators rebel. — American journal lf sociology, 83:3 (nov. 1977). 242. WOLFENSTEIN E. The revolutionary personality. — Princeton:Princetonuniv. press, 1967. 243. WOOD J., Jackson M. Social movements. — Belmont (Cal.):Wadsworth, 1982. 244. ZAGORIN P. Theories of revolution in contemporary historiograrhy. — Political sciense quarterlu, 88:1 (March 1973). 245. ZAGORIN P. Prolegomena to the comparative historography of revolution in early modernEurope. — Comparative studies in society and hictory, XVIII (apr. 1976). 246. ZOLLCHAN G., HIRSH W. (eds.) Explorations in social chande. -Boston: Houghton Mifflin, 1964.

Литература по проблеме причинности

247. Актуальные проблемы детерминизма. — Тбилиси, 1980. 248. АСКИН Я. Ф. Философский детерминизм и научное поз- нание. — М.: Мысль, 1977. 249. БАРУЛИН В. С. Диалектика сфер общественной жизни. — М.: Изд-во МГУ, 1982. 250. БУНГЕ М. Причинность. Место принципа причинности в современной науке. — М.: Изд-во иностр. лит., 1962. 251. ВАЙНШТЕЙН О. Л. Проблемы развития буржуазной фило- софии и методологии истории а XIX-XX вв. — Л.: Наука, Ле- нингр. отд., 1979. 252. ВИНОГРАДОВ В. Г. В. И. Ленин о причинности и сов- ременный позитиаизм. Автореф. дис. каед. филос. наук. — М.: 1962. 253. ГЕГЕЛЬ Г.-Ф. Энциклопедия философских наук. т. 1 — М.: Мысль, 1975. 254. ГЕГЕЛЬ Г.-Ф. Наука логики, т. 1-3. — М.: Мысль, 1971. 255. ГРОШЕВ Н. С. Социальные законы и механизм их действия. — М.; 1970. 256. ДЖИОЕВ О. И. Материалистическое понимание истории и буржуазная философия. — Тбилиси: Мецниереба, 1974. 257. ДРУЯНОВ Л. А. Место закона в системе категорий материалистической диалектики. — М.: Высшая школа, 1981. 258. ЖДАНОВ Ю. А. Пусковая прчинность. — Вопросы философии, 1976, 6. 259. ЖУРАВЛЕВ Л. А. Позитивизм и проблема исторических законов. — М.: Изд-во МГУ, 1980. 260. ИВАНОВ В. Г. Причинность и детерминизм. — Л.: Наука, Лен. отд., 1974. 261. ИВАНОВА К. И. Ленин о причинности и критика неопозитиаизма. Ташкент, 1970. 262. КУПЦОВ В. И. Детерминизм и вероятность. — М.: По- литиздат, 1976. 263. КУЛИКОВ Л. А. Понятие детерминизма в марксистско-ленинской философии. — М.: Высшая школа, 1973. 264. КРАВЕЦ А. С. Современный детерминмзм. — Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1977. 265. ЛЕЙБНИЦ Г.-В. Новые опыты о человеческом разуме. — Соч. в Четырех томах, т. 2, — М.: Мысль, 1983. 266. ЛООНЕ Э. Н. Современная философия истории. — Тал- лин: Ээсти раамат, 1980. 267. МИЛЛЬ Д.-С. Логика, тт. 1-3, Спб., 1889. 268. МИШИН В. И. Общественный прогресс. — Горький: Горьк. гос. ун-т, 1970. 269. НАЛЕТОВ И. З. Причинность и теория познания. — М.: Мысль, 1975. 270. НАРСКИЙ И. С. Судьбы неопозитивистской концепции причинности. — Философские науки, 1972, 1. 271. НОВИК И. В. Детерминизм и диалектико-материалистический монизм. В кн.: Современный детерминизм. Законы приро- ды. — М.: Мысль, 1973. 272. ОРЛАНОВ Г. Б. Категория причинности и структура научной теории. — Воронеж, Изд-во Воронежск. ун-та, 1982. 273. ОГОРОДНИКОВ В. П. Проблема категориальной структу- ры детерминизма. Автореф. дис. канд. филос. н., 1979. 274. ПАНИБРАТОВ В. Н. Категория «закон»: проблемы исто- рии и объективное диалектическое содержание. — Л.: Наука, Лен. отд. 1980. 275. ПЕРМИНОВ В. Я. Проблема причинности и философии и естествознании. — М.: Изд-во МГУ, 1979. 276. ПЕТРОВ Ю. В. Причинность в исторической науке. — Томск, Изд-во Томск. ун-та, 1972. 277. ПАРНЮК М. А. Принцип детерминизма в материалисти- ческой диалектике. — Киев: Наукова думка, 1972. 278. ПОПОВ С. Общественные законы. — М.: Изд-во МГУ, 1980. 279. ПОЧИНОК Б. В. Генезис категории причинности и ее мировоззренческое значение. — Киев, 1979. 280. ПОРК А. А. Историческое объяснение. — Таллин: Ээс- ти раамат, 1981. 281. РИККЕРТ Г. Границы естественно-научного образова- ния понятий. — Спб., 1903. 282. РУЗАВИН Г. И. Вероятность, причинность, детерми- низм. — Философские науки, 1971, 5. 283. САЧКОВ Ю. В. Введение в вероятностный мир. — М.: Наука, 1971. 284. СВЕЧНИКОВ Г. А. Диалектико-материалистическая кон- цепция причинности. — В сб.: Современный детерминизм. Зако- ны природы. — М.: Мысль, 1973. 285. СИРИН А. Д. Специфика законов общества и их роль в регулировании общественных процессов. — Томск; Изд-во Том. ун-та, 1979. 286. Современные тенденции в буржуазной философии и ме- тодологии истории, ч. 1-3. М.: Ин-т всеобщей истории АН СССР, 1969. 287. Совпеменный детерминизм. Законы природы. — М.: Мысль, 1973. 288. Современный детерминизм и наука. Материалы к Современный детерминизм и наука. Материалы к школе-семина- ру. — Новосибирск: наука, Сиб. отд., 1971. 289. современный детерминизм и наука, т. I-II, — Ново- сибирск: Наука, Сиб. отд., 1975. 290. ТУГАРИНОВ В. П. Законы объективного мира. — Л.: . ТУГАРИНОВ В. П. Законы объективного мира. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1954. 291.ЧЕРНЕНКО А. К. Особенности причинности в истории и диалектика ее исследования. Автореф. дис. канд. филос. н., — М.: 1971. 292. ЧЕРНЕНКО А. К. Причинность в истории. — М.: Мысль, 1983. 293. Философия и методология истории. — Сб. статей под ред. И. С. Кона. — М.: Прогресс, 1977. 294. Философские проблемы исторической науки. — М.: На- ука, 1969. 295. DRAY W. Laws and explanation in history. -London:Oxford univ. press, 1957. 296. GARDINER P. Nature of historical oxplanation. -London:Oxford univ. press, 1952. 297. HEMPEL K. Aspects of scientific explanation. — N. Y.: Free press, 1965. 298. MCIVER R. Social causation. -Boston: Ginn, 1942. 299. NAGEL E. Principles of the theory of probability. -Chicago, The univ. of Chicago press, 1939. 300. NAGEL E. The structure of science. — N. Y.:Burlingame, Harcourt c. a., 1961. 301. POPPER K. The logic of scientific discovery. — N. Y.: Basic books, 1961. 302. POPPER K. The poverty of historicism. -Boston, 1957. 303. RUSSEL B. The concept of cause.- Mysticism and logic. — Harmondsworth: Penguin books, 1954 (first ed. 1913). 304. WRIGHT G. Ehplanation and understanding. -London: Routledge and Pail, 1971.

 

///////////////////////////////////

ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ, СОЦИОЛОГИИ И ПРАВА АКАДЕМИИ НАУК ЛИТОВСКОЙ ССР

ПРОБЛЕМА ПРИЧИН РЕВОЛЮЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКАНСКОЙ СОЦИОЛОГИИ

09.00.03 История философии

А В Т О Р Е Ф Е Р А Т

 диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

На правах рукописи

РОЗЕНФЕЛЬД Игорь Всеволодович

УДК 300.351

Работа выполнена на кафедре философии Тартуского ордена Трудового Красного Знамени и ордена Дружбы Народов государс твенного университета.

Научный руководитель — доктор философских наук, профес- сор БЛЮМ-РУСАК Р. Н.

Официальные оппоненты — доктор философских наук, про- фессор КРАПИВЕНСКИЙ С. Э. — кандидат философских наук, доцент ГАЙДИС А. А. Ведущая организация — Институт философии АН СССР /сек- тор философских проблем политики/

Защита состоится 29 апреля 1985 г. в 15 часов на заседании специализированного совета Д 011.06.01 по философским наукам при Институте философии, социологии и права АН Литовской ССР по адресу 232 600 г. ВИЛЬНЮС, ул. Мичурина, 1/46

С диссертацией можно познакомиться в библиотеке Института философии, социологии и права АН Литовской ССР Автореферат разослан » » 1985 г. Ученый секретарь совета доктор философских наук, профессор Заксас И. М.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Предметом исследования в реферируемой диссертации явля ются теории причин революции в современной американской со циологии. В работе критически рассматриваются как наиболее философско-методологические основания этих концепций, так и особенности анализа их авторами отдельных детерминант социального изменения от идеологических до экономических. Актуальность темы диссертации определяется особой значимостью вопросов теории революции в современной идеологической борьбе, возрастающей необходимостью марксистской критики буржуазных интерпретаций революционных процессов, в том числе понимания буржуазными социологами причин возникнове ния и развертывания революции. Первостепенная теоретическая и практическая важность разработки современной марксистской теории революции неод нократно подчеркивалась в партийных документах. В материалах XXVI съезда КПСС, июньского /1983 г./ Пленума ЦК КПСС отмечалась особая актуальность исследования закономерностей меж дународного революционного процесса, новых явлений в этом процессе./1

————-

1 Материалы XXVI съезда КПСС. — М: Изд-во полит. лит-ры, 1981, с. 78; Материалы Пленума Центрального Комитета 14-15 июня 1983 г. — М.: Политиздат, 1984, с. 68.

В условиях обострения в последние годы идеологической борьбы особое значение приобретает критика попыток буржуаз ной социологии опровергнуть марксистскую теорию социального изменения, обосновать политическую стратегию ведущих капита листических стран в отношении современных революций и рево люционных государств. Необходимость критики таких попыток делает особенно насущным анализ влиятельного и быстрорасту щего направления современной буржуазной социологии — амери канской социологии революции. Одной из важнейших проблем теории революции вообще и американской в частности является проблема причин революции. Вопрос почему происходят революции, каковы порождающие ее социальные механизмы играет чрезвычайно существенную роль в теории социального развития, в объяснении феномена радикаль ного изменения.

С другой стороны, этот вопрос обладает осо бой философско-методологической значимостью. Подходк решению  этого вопроса ярко характеризует философско-методологические основы соответствующей теории революции, имеет, пользуясь выражением В. И. Ленина, особое значенме для характеристики любого новейшего «изма»./1

 —————

1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 157. Критический анализ современных американских концепций причин революции (так называемой этиологии революции) позво ляет расширить сферу критики современной буржуазной филосо фии и социологии, ввести в научный оборот новый для советс кого обществознания теоретический материал, предложить марк систское решение затронутого американскими социологами комп лекса проблем, связанных с причинным объяснением революцион ного процесса.

Степень разработанности проблемы.

В советской литературе анализ американской социологии революции начат с середины 1960-х годов работами Ю. А. Красина, В. А. Зенова, М. Л. Ту зова, М. Л. Гавлина и Л. А. Казаковой, Б. И. Коваля, М. В. Максимова, Т. Е. Ярхо; в известной мере ее затрагивают труды по общим проблемам теории социальной революции — Р. Н. Блюма, С. З. Крапивенского, А. М. Ковалева, М. А. Селезнева. Вместе с тем в изучении данного направления имеется ряд аспектов, которые остались вне поля зрения исследователей. Во-первых, описывая теоретические особенности социологии революции в целом, большинство имеющихся работ не ставило своей задачей социальное рассмотрение отдельных ее разделов, в первую очередь таких как проблема ее причин. Не исс ледовались специфические черты современных американских кон цепций причин революции, не было предложено их последова тельной классификации, проводимой по единому основанию и охватывающей все представленные теории.

Во-вторых, в имеющихся работах не анализировались спе- циально философско-методологические основания современных американских концепций причин революции, играющие чрезвычайно важную роль для характеристики подхода буржуазной социо- логии к общественному изменению. В третьих, при изучении американской социологии револю- ции не всегда учитывалось различие ее периодов. Мало привле- кался материал теорий поколений, в рамках которого произош- ли определенные методологические изменения.

В диссертации ставятся следующие цели и задачи:

 1. Исследовать недостаточно изученные в марксистской литературе американские теории причин революции /т. н. этио логтя революции.

2. Дать последовательную классификацию этих теорий, вы делить их типы, преобладающие в рассматриваемом направлении.

3. Определить методологические основы американских кон цепций причин революции и теоретические источники этой мето дологии. Предложить имманентную критику противоречий, к ко торым приводят эти установки.

 4. Попытаться отделить в рассматриваемых теориях мето дологически несостоятельные элементы от определенных рацио нальных моментов, которые могут способствовать научному изу чению революции.

В работе анализируются концепции причин революции сов ременных американских социологов второго и третьего поколе ния — М. Хэгопиана, В. Вэртхайма, Н. Тимашева, Л. Стоуна, Д. Дэвиса, Т. Гарра, Ч. Тилли, М. Олсона, С. Эйзенштадта и др. Методологической основой диссертации является ческой основой диссертации является диалектико-материалисти ческое понимание причинности в природе и обществе, а также разработанная классиками марксизма-ленинизма концепция соци ального развития. Автором учитывалась дальнейшая разработка марксистской теории причинности и теории в работах советских ученых других социалистических стран, данный в них критичес кий анализ современной буржуазной социологии и историографии, буржуазного политического сознания.

Для характеристики подхода американской социологии к проблемам социального развития используется различие двух концепций общественного из менения, предложенное советским исследователем Р. Р. Блюмом. «Политическая» /субстанциональная/ теория отличается от «со циальной» /активистской/ ориентацией на назревшие изменения и отрицанием коренных, радикально выходящих за рамки старого изменения./2 Тяготение американской социологии к субстан цивльному /политическому/ подходу предопределяет целый ряд частных особенностей этого направления.

 —————

 2  Блюм Р. Н. Некоторые методологтческие вопросы изучения истории революционной мысли. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 599, Тарту, 1982.

Научная новизна исследования.

Работа является первым в марксистской литературе специалтным анализом американских теорий причин революции. В ней получены следующие новые ре зультаты.

1. Исследована общая методологическая основа американс ких этиологий революции, выявлены специфические особенности этой методологии, указаны противоречия, к которым приводят индетерминистские черты данной методологии.

2. Определены основные типы американских концепций причин революции, отмечены те из них, которые преобладают в изучаемом направлении.

3. Дана марксистская критика наиболее известных совре менных американских этиологий революции, предложены способы рационального использования отдельных предложенных в них моментов.

4. Показаны методологические сдвиги в работах соаремен ного поколения американских социологов, позволяюшие устано вить сложную и противоречивую картину развития этого направ ления буржуазной социологии, которая отражает важные процес сы в социально-политических отношениях современного капита листического общества.

Основные положения, выносимые на защиту

1. В основе анализа современными американскими социологами причин социального изменения лежат определенные философско-методологические установки. Это отказ от причинного об ъяснения общественных явлений в пользу описания их предвари тельных симптомов /теория описания/; трактовка причин соци альных событий как частных, уникальных, не обобщаемых в еди ную модель /уникализм/; отрицание необходимой связи социаль ных причин с определенными историческими следствиями /посси билизм/ и концепция равнозначности всех обусловливающих со циальное событие факторов /теория взаимодействия/.

Восходя к основным течениям современной буржуазной фи лософии, эти установки имеют индетерминистский смысл. Реаль ная сложность и неоднозначность причинных связей в обществе служит в них основанием отрицания основных атрибутов и само го существования социальной причинности. В работе отстаива ется мнение, что наиболее продуктивна имманентная критика этих установок, выявляющая их внутаенние противоречия.

2. Основными типами американских теорий причин революции яв ляются: идеологические, психологические, политические, соци альные и экономические. Критерием этого деления выступает тот социальный уровень, к которому в соответствующей теории реально относятся основные причины революции.

3. В американской социологии традиционно преобладают идеологические, психологические и политические объяснения. К ним, как правило, сводится и ряд внешне более сложных /например, структурно-функциональный подход Ч. Джонсона/ теорий.

Центральное место в данной группе принадлежит политическим объяснениям. Представление о том, что исторические изменения происходят главным образом в политической сфере и, следовательно, что причины этих изменений являются в основном поли тическими — неотъемлемая черта взглядов теоретиков США на общественные перемены.

4. Лишь в третьем поколении социологов революции (с середины 1970-х гг.) происходит определенное изменение отмеченных ме тодологических особенностей: усиление социально-экономического объяснения, попытки рецепции отдельных элементов марк сизма. Эти изменения, однако, не затрагивают глубинных ха рактеристик изучаемых теорий. Во взгляде на революционную идеологию как прежде всего утопию и миф, революционное пове дение как девиантное, а саму революцию как деформацию общес твенного развития — проявляется апологетика буржуазного ре жима, трактовка исторического изменения с позиций социальной репродуктивности. 5.

 Данные методологические установки являются основным пре пятствием для использования значительного эмпирического и частно-теоретического материала, содержащегося в ояде совре менных американских концепций причин революции. Практическая значимость исследования состоит в том, что оно позволяет расширить знания о влиятельном направлении современной буржуазной социологии, углубить критику этого направления и смежных социологических течений, выявить противоречия, к которым приводят американскую социологию тради ционные методологические установки.

Полученные в работе результаты могут быть использованы практически как в полемике с современной буржуазной историографией и социологией, так и учебных целях: курсах исторического материализма, научного коммунизма, спецкурсам по теории революции, современной социологии и др. Апробация работы.

По теме исследования прочитаны доклады на секции истории философии философского общества ЭССР /июнь 1982 г./, всесоюзной научной конференции «Социальная детерминация поз нания», посвященной 350-летию Тартуского госуниверситета /ноябрь 1982 г./. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры философии ТГУ /сентябрь 1984 г./, отдела критики современной буржуазной философии Инсти тута философии, социологии и права АН Литовской ССР /январь 1985 г./

Структура и объем работы.

Объем диссертации составляет 144 страницы машинописного текста. Она состоит из введения, трех глав и заключения. К работе прилагаются примечания и список использованной литературы, включающий 304 наименования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении определяется актуальность темы, степень изученности предмета, новизна и задачи исследования, его практическая значимость, обосновывается структура диссертации и формулитуются основные положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Методологические основания теорий причин революции в современной американской социологии» рассматриваются наиболее общие особенности подхода американских социологов к социальной причинности. Показывается, что эти особенности могут быть сведены к четырем основным: теории описания, уникализму, поссибилизму, и концепции взаимодействия.

В первом параграфе «Теории описания» отмечается, что американские социологи как правило избегают понятия «причи на», заменяя его понятием «симптомов», «корреляций» и «пере менных». Часто ссылаясь на Юма, они склонны видеть в причин ной зависимости лишь цубъективную повторяемость и регуляр ность, лишенную порождающего момента. Связь между предшест вуюшими революции симптомами и самой революцией определяется как коррелятианая. Основным принципом теории описания стано вится принцип «описывать, но не объяснять». В основе теории описания лежит отказ от признания ре альности причинной связи. Подобная позиция имеет индетерми нистский характер. Она прямо связана с представлением, что каузальная зависимость вносится в предметный мир сознанием.

Однако простое описание симптомов в противовес поиску причин имеет существенные слабости. Научная ограниченность замены причинного объяснения описанием была показана еще Г.-Ф. Гегелем. Теорию, сводящую причины явлений лишь к «внешнему ос нованию», «формализму» Гегель называл «чисто механическим пониманием причинности», которое «остается лишь на поверх ности явлений». Действительное познание причин, подчеркивал В. И. Ленин мысль Гегеля, «есть углубление анализа от внеш ности явлений к субстанции»./3 Замена причинного объяснения описанием симптомов и др. внешних признаков приводит к нес пособности соотнести соотвнтстаующие симптомы между собой, различить среди них второстепенные и главные, прямо связан ные с порождением указанного феномена.

В результате этого теория описания приходит к смешанию значительных и малозначительных признаков, а то и к выделению вовсе не имеющих от ношения к причинам революции факторов. Во втором параграфе «Уникализм» разбирается точка зре ния значительной части американских теоретиков, считающих причины социального события частными, уникальными, не подле жащими обобщению и переносу на другие ситуации. Одной из разновидностей уникализма является теория, по которой источником крупных исторических событий выступает некоторый частный историсемкий факт /например, убийство а Сараево накануне первой мировой войны/.

Другая разновидность уникализма отрицает какое-либо единство а отдельных револю ционных ситуациях и предлагает описывать теории причин рево люции для каждого типа отдельно. Значительная группа уника листских теорий отрицает существование общественных щаконов, предпочитая заменять их понятием моделей, функциональных от ношений. Развиваемое основными направлениями современной философии, уникалистское понимание истории ао многом было разработано еще неокантианством. Если теория описания отрицает объективный и порождающий признак причинной связи, то уникалистское отрицание причинного обобшения представляет индетерминистскую критику обобщающей стороны причинности.

—————

 3 Гегель Г.-Ф. Энциклопедия философских наук. т. 1, М., 1975, с. 284. Ленин В. И. Полн. собр. соч., с. 142-143.

Как и теория описания, уникализм ведет к противоречиям. Сведение причин крупных исторических явлений к незначитель ныим событиям приводит к смешению в историческом объяснении понятий причины и повода. Отрицание возможности объеденить причины революции в единую модель противоречит нуждам науч ного анализа. Обозначение подобных ситуаций общим термином уже указывает на их существенное сходство. Предложение стро ить свою теорию причин для каждой революции отдельно ведет к тупику: в этом случае такую теорию придется строить для каж дого периода, а то и каждого дня революции. Стремление иск лючить из причинного объяснения понятие закона ограничивает это объяснение чисто поверхностными регуляторами. Более глу бинные детерминанты события научное объяснение необходимо формулирует в форме законов.

В третьем параграфе «Поссибилизм» критикуется утвержде ния ряда американских авторов например, В. Вэртхайма, М. Ле ви), что не существует какого-либо набора причин и условий, с необходимостью вызывающего революцию. Тезис о налисии ис торической необходимости рассматривается как фаталистичес кий, отождествляется с лапласовским детерминизмом, объясне нием человеческих действий при помощи надличностных механических сил. Предлагается заменить понятие необходимости вероятностью, поссибилизм утверждает отсутствие в истории  какой-либо устойчивой закономерности./4

 —————-

4  Wertheim W. Evolution and revolution. — Harmondsworth, Penguin books, p. 376.

Поссибилизм справедливо отмечает неоднозначный и веро ятностный характер причинной зависимости. Однако отрицая какую-либо необходимость этой зависимости вообще, он выходит за рамки оправдвнной критики механизма, приобретая индетер министский смысл. Подобно тому, как теория описания и уника лизм стремилтсь обойти порождающий и обобщающий аспект причинной связи, поссибилизм обходит аспект причинной необходи мости. Это приводит к противоречиям, в частности, отказу от основного содержания понятия «причина». Если причина не име ет никакого необходимого влияния на следствие, она теряет свой смысл как причина, оснаваясь посторонним следствию яв лением. Отрицание того, что определенные причины вызывают определенные следствия, противоречит также нуждам предсказа ния. Чем менее необходима связь причин и следствий, тем меньше необходимости имеет и предсказание, основанное на ней.

Утверждение, что тезис Маркса о необходимости действия исторических законов носит фаталистический характер, являет ся ложным, так как не учитывает двух уровней обобщения в марксистской концепции революции. С «железной» необходимостью происходит по Марксу смена старого производства но вым. Реализация же этой смены в форме конкретно-исторической революции задана отнюдь не однозначно, но связана с опреде ленными обстоятельствами. Степень необходимости наступления революции зависит от полноты комплекса присин и условий. Прибавление к глубинным детерминантам причин среднего эле мента и акселераторов делает наступление революции макси мально возможным и практически неизбежным.

В четвертом параграфе «Взаимодействие против монизма» рассматривается широко распространенное в современной американской социологии утверждение, что революции, как и соци альные события вообще, порождаются взаимодействием равноп равных причин, ни одна из которых не может считаться опреде ляющей. Теория взаимодействия противопоставляется монисти ческому подходу. Последний трактуется как однофакторная де терминация — т. е. как теория, сводящая все многообразие со циальных причин к одному фактору. Согласно Л. Стоуну, М. Хэ гопиану и др., причины революции «частично интеллектуальные,  частично психологические, частично политические, частично экономические». Индетерминистский хавактер теории взаимодействия показывает ее сходство с теорией описания. Подобно последней, она лишь указывает ряд условий данного исторического следствия, не обнаруживая его порождающие причины.

Отказываясь выделить среди причин революции основные и определяющие, тео рия взаимодействия фактически отказываетмся от социального объяснения в пользу описания социальных «факторов». Ошибочность теории взаимодействия состоит прежде всего в неверной трактовке монизма как однофакторной детерминации. Уже историческая теория Гегеля не отрицала роли географичес ких, правовых, и т. д. факторов, хотя и объясняла их разви тием «мирового духа». Материалистический монизм Маркса также не исключал внеэкономических причин, хотя и подчеркивал оп ределяющую роль способа производства. С другой стороны, попытка строить историческое объяснение на основании теории взаимодействия ведет к трудностям, на главную из которых указывал еще Г.-Ф. Гегель: отношение взаимодействия «вместо того, чтобы быть эквивалентом поня тия, само должно быть понято», для чего обе его стороны сле дует «признать моментами третьего, более высокого определе ния»./5

Называть причинами исторического события все соци альные факторы значит практически не указать конкретно ни одного из них. Следуя данной теории, можно бесконечно дро бить социальную структуру; каждый из полученных факторов должен оказывать равное влияние на историческое следствие. Непоследовательность теории взаимодействия проявляется и в том, что в реальном анализе ее сторонники отдают предпочте ние некоторым отдельным, в частности, идеологическим и политическим причинам.

—————

5 Гегель Г.-Ф. Экциклопедия философских наук, т. 1. М., 1975, с. 335-336.

 

Глава вторая «Идеологические и психологические теории причин революции»  состоит из вводной части и двух параграфов. Во вводной части указывается, что точке зрения равноп равности различныз причин социального изменения не выдержи вается американскими авторами последовательно: в практическом анализе тот или иной социальный фактор оказывается в их теориях первичным. В соответствии с тем, к какому социально му уровню относится этот фактор, американские концепции при чин революции делятся в диссертации на пять основных типов — идеологические, психологические, политические, социальные и экономические. Само выделение пяти уровней общественной структуры начиная с Маркса и Плеханова традиционно для марк систского социального анализа. Первый параграф посвящен разбору идеологических теорий причин революции, т. е. концепций, относящих причины револю ции к высшим и, как правило, ценностно оформленным уровням общественного сознания.

 —

6 Eisenstadt S. Revolution and the transformation of societies. — N. Y.: Free press, 1978, p. 336, 342. Kelly G. — 15 — Miller L. International war and international sysntms. -Cambridge: Center of intern. affairs, Harward univ., 1969, p. 30.

Разумеется, компоненты общественного сознания играют важную роль как среди долговременных, так и среди ближайших пичин революции: радикальному социальному перевороту с необ ходимостью предшествует идеологическая критика старого режи ма, отход от него интеллектуалов. Однако, стремление предс тавить указанные компоненты определяющими идеалистично по своей методологии и ведет к противоречиям. С. Эйзенштадт не учитывает, что указываемые им в качес тве первичных идеологические противопоставления и тенденции связаны с определенными с оциальными контекстами и являются следствием последних. Культурные коды и символические отно шения вырабатываются общественной системой, испытывая слож ное воздействие социально-экономических, политических и по литико-правовых институтов.

Что же касается роли западных идей начала века, то, например, появление этих идей в России еще начиная с эпохи Петрa I не объясняет, почему первые ре волюционные ситуации возникли во второй половине XIX века, а превращение их в революции стало возможным еще десятилетия спустя. Утверждение, что идеологические элементы являются главной причиной революции, содержит ошибку «post hoc ergo propter hoc». То, что революции происходят вслед за распрос транением революционных идей, еще не значит, что они проис ходят вследствие их распространения. В параграфе отмечается также другая свойственная амери канским идеологическим объяснениям особенность, а именно особое внимание в них мифологической и утопической стороне революционной идеологии.

В работах Р. Блакей и К. Пейнтона, М. Ласки и мн. др. утопия и миф рассматривается не только как основной элемент революционной идеологии , но и как главный порождающий источник революции. Теория утопии и мифа восходит к ранней консервативной критике революционной мысли. Еще И. Тэн видел основное со- держание идеологии Великой французской революции в попытках реализовать утопию, выраженную в трудах философов. Однако, присутствующий в революционной идеологии утопический эле мент не может считаться центральным ее компонентом. В про тивном случае было бы неясно, почему большинство нации пред почитает революционную идеологию целой серии консервативных утопий и мифов. Такое предпочтение объясняется не утопич ностью, но, напротив, рациональностью революционной идеоло гии, ее указанием на реальные и соответствующие интересам большинства возможности разеития по ту сторону старого режи ма.

Фиксируя существенный компонент революции, идеологичес кое объяснение не отвечает на вопрос о причинах появления революционных идей в определенных обществах и в определенный исторический момент. Ткм самым оно требует обращения к бо лее глубинным социальным уровням. Во втором параграфе рассматриваются психологические те ории причин революции. Согласно последним определяющей при чиной радикального изменения является некоторое состояние общественного сознания — «настроение умов» в предреволюцион ные эпохи. При этом ряд американских авторов видит главную причину социального недовольства в наличии у определенной группы «чувства», сто существующие общественные институты ограничивают или сковывают их экономическую активность.

По добный упор на субъективные характеристики причин социально го недовольства обосновывается в ряде известных американских психологических теорий, например, Ч. Эллвуда и Д. Дэвиса. Политическая стабильность и нестабильность как и другие по литические феномены, рассматриваются в этих теориях как следствие определенного состояния сознания. Психологический подход к причинам радикального измене ния, безусловно, имеет основания в специфеке изучаемого об ъекта. Ближайшей причиной революционных действий индивидов — неповиновение старому правительству, поддержка действий оп позиции и пр. — выступают групповые и индивидуальные побуж дения и мотивы, изучаемые социальной психологией. Между тем возникневение революционного сознания не может быть объясне- но только его внутренними противоречиями. Такое объяснение требует учета социальных механизмов, лежащих вне сознания.

На эти механизмы отчасти укаюывают американские теории мотивации революционного действия, в том числе наиболее из вестные «теории растущих ожиданий» Д. Дэвиса и «относитель ной депривации» Т. Гарра. Д. Дэвис, критикуя концепцию прямолинейной деградации, утверждает, сто революционное состояние сознания возникает не в момент упадка и кризиса, но, напротив, в ситуациях под ъема предреволюционного общества, который стимулирует луч шие ожидания и надежды. По Т. Гарру, революционное состояние сознания есть следствие недовольства, вызванное ростом «от носительной депривации», — разрывом между ценностными ожида ниями людей и их ценностными возможностями, т. е. тем, на что люди, как они считают, имеют право, и тем, что они могут полцчить и сохранить./7 Наряду с некоторыми позитивными чертами указанных тео рий в диссертации отмечаются их серьезные недостатки. Так, слабости теории Гарра вытекают из ошибочности лежащей а ее основании теории фрустрации-агрессии. Как показывает пример преступного поведения и эмиграции, фрустрация вовсе не обя зательно ведет к революционным действиям.

Последние, кроме прочего, выщываются не только фрустрационными, но в значи тельной степени позитивными позитивными импульсами /напри мер, надеждой на успех выступления/. Главным же источником революционных действий выступают потребности и нужды людей, которые в первую очередь социальны и связаны с интересами конкретных групп и классов общества. Далее рассматривается та группа американских психологи ческих объяснений, которая обращается к изучению поведения отдельных участников революции. Основной мотив исследований этого типа можно назвать теорий девиации: революционное поведение трактуется в них как отклоняющееся от нормального, вызванное различными психосексуальными комплексами.

Так по В. Вольфенстайну, источником революционного действия высту пает эдипов комплекс революционеров: с его точки зрения, в своей деятельности большинство из них лишь выражает протест против деспотизма авторитарного отца./8 В анализе массовых действий концепция принимает вид «теории толпы»: толпа опи сывается в них как агрессивная, склонная к насилию масса, под прикрытием которой индивид выражает свои обычто подавля емые иррациональные импульсы. Согласно теории девиации в це лом революция «рождается из ненормального состояния созна ния»./9

 —————

 7 Davies J. Toward a theory of revolution. — American sociological review, 27:1 (febr. 1962), p. 5, 7. Gurr T. Why men rebeii -Princeton: univ. press, 1971, p. 24. 8 Woifenstein E. The revolutionary personality. — Princeton,Princetonuniv. 1967, p. 307. 9 Beals C. The nature of revolution. — N. Y.: T. Crowell, 1970, p. 16.

Не вызывает сомнения, что теория девиации стремится скомпрометировать революционное поведение ссылкой на низмен ные его истоки. В этой теории обнаруживается точка зрения старого режима: лишь с его позиций нормальными считаются действия, поддерживающие прежний порядок вещей, и отклоняю щими — действия, открывающие дорогу новому общественному по рядку. Подобно теории утопии и мифа, в концепции девиации проявляется свойственный современной американской социологии взгляд на общественное изменение, рассматривающий его с по зиции социальной репродуктивности.

Однако, принимая за точку отчета устарелое общество, теория девиации не может доказать, почему старое общество само может считаться социальной нормрй. Устарелое общество, являясь отсталым и сковываюшим развитие, неизбежно вызывает отклонение как естественную реакцию на собственную деформи рованность опровергают тезис о психосексуальном происхожде нии революционного поведения. Если бы это поведение было бы следствием психических отклонений, таковые пришлось бы при писывать большинству населения предреволюционных стран.

3-я глава «Политические, социальные и экономические теории причин революции» состоит из трех параграфов.

В первом параграфе анализируются политические объясне ния революции — теории, усматривающие причины радикальных общественных переворотов в отношениях элита-контрэлита, пра вительство — оппозиция и т. п. Отмечая, что подобный тип объяснения пользуется в американской социологии особым влия нием. го сторонниками является большинство американских со циологов, что представляет одну из наиболее важных особен ностей направления. В качестве примера политического подхода рассматривают ся взгляды Н. Тимашева и С. Хантингтона.

Если согласно пер вому революции порождают «чисто политические антогонизмы», то второй полагает, что основными причинами революции высту пают «политические институты, неспособные создать системы участия новых социальных сил в новых элитах и правительстве и, соответственно, желание новых социальных сил, исключенных из сферы текущей политики, участвовать в ней»./10

 —————

10 Timasheff N. War ahd revolution. — Sheed and Ward, 1969, p. 141; Huntington S. Politicai order in chan — ging societies. -New Haven: Yaie univ. press, 1969, p. 274.

Безусловно, политическим факторам принадлежит чрезвы чайно существенная роль среди причин революции. Революция — ломка устарелой политической надстройки — разворачивается непосредственно в политической сфере. Прямой причиной этой ломки выступает политическая неэффективность старого режима и соотвнтствующей ему элиты. Однако те или иные действия по литического руководства не создают и не в состоянии устранить сложившихся в более глубинных сферах противоречий.

Эти действия выступают лишь условиями разрешения данных противо речий в каждый конкретный момент. Эклектичность политическо го объяснения, в частности, предлдженного С. Хантингтоном, состоит и в том, что предпочтение той или иной общественной формы становится в нем в зависимость от желания или нежила ния, т. е. от воли людей. В связи с этим становится понятной также ошибочность широко распространенной в современной американской социоло гии /например, Д. Джиллис/ теории негибкости политической элиты. Негибкость элиты не может, прежде всего, ща счет сос тавляющих ее людей. Раньше, чем неспособные руководители создают трудности, стагнирующий режим подбтрает этих руково дителей, оттесняя способных лидеров на второй план и периферию.

Сама слабость одной элиты и сила другой не могут быть объяснены чисто политическими отношениями, но требуют учета социальных и классовых оснований, на которых эти отношения строятся. В целом политический подход к причинам революции играет в рассматриваемом направлении особую роль. Это показывает важную особенность современной американской социологии — ее политическию ориентацию. Такая ориентация связана с пониманием общественного изменения не как глубинного, охватывающе го широкие социальные пласты, но как поверхностного, сводя щего главным образом к смене власти.

Во втором параграфе рассматриваются современные амери канские социальные объяснения /Б. Салерт, А. Обершелл/. Ос новные причины революции относятся в них к лежащим глубже политики «социальным отношениям».

—————

11 Gillis J. Political decay and European revolutions 1789-1848. — World politics, XII, apr. 1970.

Данные теории, в частности классового и группового кон фликта, аграрного протеста, исходит из очевидного для марксистского социального анализа факта обусловленности полити ческого режима определенными отношениями классов. Старый ре жим становится неэффективным потому, что составляющий его опору класс перестает играть свою роль в общественном про изводстве и, как это показал Энгельс на примере буржуазии, перестает окупать своим трудом получаемые им блага. Возник шее таким образом противоречие разрешается революционным пу тем, поскольку господствующий класс не желает уступить свои привилегии добровольно.

Используя понятие класса, американс кие социологи, как правило, однако, вкладывают в него со вершенно иное значение, чем принято в марксизме. М. Хэгопи ан, Д. Питти, К. Бринтон лишают понятие «класс» социального и экономического содержания, обозначая этим понятием выделя емую по чисто политическим признакам элиту, правящей вехи. При такой интерпретации концепция правящего класса выпадает из числа социальных объяснений, разделяя слабости чисто по литической теории негибкости элиты. Подобная черта американских социальных объяснений (тяготение к чисто политической, поверхностной интерпритации социальных отношений) заметна и в часто считающтхся социаль ными «структурно-функциональных» концепциях. Например, Ч. Джонсон /»Революция и социальная система», 1964/ видит ос новную причину революции в дисфункции социальной системы.

Однако, то, что данная дисфункция получает революционное разрешение, он объясняет тем, что правящая элита является негибкой. «Если элита является гибкой, происходит простое изменение»./12

—————

 12 Johnson Ch. Revolution and the social system. — Stanford, Stanford univ. press, 1964, p. 7.

Между тем само устаревшее соотношение социальных ролей задается старым, потерявшим эффективность способом производ ства. Именно производственные отношения составляют, таким образом, структурно-функциональный каркас общественной организации, а их негибкость на определенном этапе блокирует социальное изменение. В третьем параграфе рассматриваются экономические тео рии причин революции в современной американской социологии. Выявляется следующая их особенность: ограничение «экономи ческих» параметров таким, как финансовый кризис, опустевшая казна, внешний долг, конфликт с населением на почве налого вой системы, экономический рост, депрессии и пр.

По этим параметрам в один ряд в качестве «экономических» ставятся теории К. Маркса с одной стороны, и М. Олсона, Р. Тантера и М. Мидларски — с другой. Подобный подход не учитывает того, что приводимые аме риканскими авторами поверхностно-экономические параметры и «экономика» в теории Маркса совершенно различны. По Марксу, поверхностно-экономические параметры самт являются определяемыми — ступенью развития данного способа производства. Оп ределяющей, по Марксу, является не поверхностная экономика — внешние хозяйственные неурядицы, — но глубинная экономика — разделение социальных функций между классами в процессе производства, производственные отношения.

Различие двух уравнений «экономики» в теории Маркса позволяет решить широко обсуждаемую американскими авторами проблему: кризис или же рост экономики оказывается главной причиной революции. Американские социологи, как правило, об ъясняют революцию предшествующим ей экономическим ростом: таковы теория «экономического роста как дестабилизирующей силы» М. Олсона, «растущих ожиданий» Д. Дэвиса, «достижений» М. Тантера и М. Мидларски. В своих выводах указанные авторы опираются на концепцию А. Токвиля («Старый порядок и револю ция», 1856), связавшего Великую французскую революцию с предшествующим благосостоянием Франции. Пример экономическо го роста послереволюционных обществ показывает, что этот рост отнюдь не выступает порождающим источником революции.

Остается принять, что он является акселератором некоторой иной причины — кризиса способа производства в соответствующих обществах. Теории экономического и демографического роста, концеп ция модернизации, как и ряд технологических объяснений, ог раничивает сферу причины революции производительными силами, этими «наполнителями» общественной системы. Упуская их виду действительный тормоз развития этих сил — социально-экономи ческую структуру, производственные отношения, они вынуждены искать конечный источник радикального изменения в полити ческой сфере. Более глубинная трактовка экономических отношений предлагалать в работах третьего поколения американских социологов: теоретиков «аграрного протеста», «социального конфликта» (Б. Мур, Д. Пейдж, А. Обершелл и др.).

В их исследовани ях делаются попытки отойти от традиционных установок, более широко подчеркивать роль социально-экономических детерми нант, использавать отдельные элементы марксизма. Однако с возрождением в начале 1980-х годов консервативных тенденций в общественной жизни США усилилась критика этих попыток сто ронниками «политического» подхода к революции (Э. Вольф, К. Уелч).

В заключении подводятся итоги проделанного анализа.

По казывается, что выделенные особенности американских теорий причин революции выходит за рамки рассматриваемого направле ния. С одной стороны, ряд особенностей (например, теория описания, уникализм и поссибилизм) свойственны западным ес тественнонаучным причинным концепциям. С другой стороны, по добные же черты  (включая теорию взаимодействия и политичес кую детерминацию) обнаруживаются в современных западных ис ториографических исследований английской буржуазной, Великой французской и др. революций. Это позволяет считать укаюанные черты некоторыми общими характеристиками буржуазного политического сознания.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1.Розенфельд И. В. Критика взглядов американских социологов на детерминацию революционного сознания. — Социальная детерминация познания. Тезисы докладов научной конференции. Тарту, 1982, с. 209-212.

2. Розенфельд И. В. Методологические основания теорий причин революции в современной американской социологии. Критический анализ. -уч. зап. Тартуского гос. цниверситета, вып. 603, Труды по философии, Тарту, 1983, с. 29-47.

3. Розенфельд И. В. Теории причин революции в современной американской социологии. Критический анализ. — Уч. зап. Тартуского госуниверситета, вып. 693, Труды по философии, Тарту, 1984, с. 104-122.

Политология, Философия