Что такое коммунизм? Что такое сталинизм? Введение в лево-демократическую идеологию (1) (гл.1-3)

(1 вар.-1993, ред. 96, 2004.  Опубл. в интернете в 2004 г.)

 

       ВВЕДЕНИЕ

 

Вопрос, вынесенный в заглавие данной работы (первоначальный подзаголовок «К критике классической политологии»), с точки зрения значительной части современных обществоведов  должен быть поставлен в прошедшем времени. Драматические перемены в Восточной Европе и падение СССР перевели мир в новую историческую эпоху, названную консервативно-либеральными теоретиками «посткоммунистической», в которой, по мнению указанных авторов, уже нет места обществам коммунистического образца (самоназвание — «реальный социализм»). Этого не меняет, кажется, даже и то обстоятельство, что «реальный социализм» традиционного типа все еще занимает сильные позиции в Юго-Восточной Азии — столь значительном ее государстве, как Китай и составляет серьезный социальный субстрат  в целом ряде ареалов своего недавнего распространения. С точки зрения основного  течения сегодняшних обществоведов коммунизм в современном мире постепенно отходит в прошлое, переходя в разряд объектов скорее исторической палеонтологии и археологии, чем актуального политического анализа. Тем самым классическая идеология современного Западного общества — консервативный либерализм — празднует победу над доктринами «левого» направления, ядром которых был «коммунизм». Победной песнью этой идеологии стали  многочисленные западные отклики на распад СССР в начале 1990-х гг в том числе З. Бжезинского или нашумевшая статья Ф. Фукуямы о «конце истории». ( 1/ Ф. Фукуяма. Конец истории. Вопросы философии.)

 Исторические перемены в Восточной Европе от падения Берлинской стены до падения СССР оказались чрезвычайно драматическими не только в политике, но и в идеологии. «Перестройка», названная иными пророками «катастройкой» (термин А. Зиновьева) привела не только к политическому обвалу  сталинистских режимов в Восточной Европе, но и к обвалу идеологическому — падению официальной идеологии реального социализма (мы называем эту идеологию «сталинизированным марксизмом») и, кажется, полной победе официальной идеологии современного западного общества — консервативного либерализма. Недолгое открытое единоборство двух доктрин оказалось для консервативного либерализма блицкригом. Господствующие в странах реального социализма стереотипы были сменены на противоположные со скоростью, наряду со своей драматичностью имевшей немалую долю комизма. Особенно когда о конце коммунизма наперебой заговорили те самые теоретики — типа украинского Л.Кравчука, — которые только что с партийных трибун  заявляли о «конце капитализма». Казалось, после падения СССР из двух недавних идеологических «силачей» на историческом помосте остался один, который, конечно, стремился теперь единолично определять мировую идеологическую ситуацию от Белого дома до Китайской стены.

 Крах реального социализма казался окончательным крахом левой идеи, потерпевшей в постсоветском мире сокрушительное и, как представлялось, окончательное поражение. «Левые» попали из огня да в полымя — от брежневских судов над инакомыслием (в том числе неортодоксальным левым) — к едва не состоявшемуся в реальности ельцинскому «суду над КПСС», казавшемуся судом над левой идеей как таковой.  Под этим предполагаемым «судом» грозили оказаться также и представители реформистского крыла компартии, которые разорвали с официальной линией сталинистского режима в СССР  и попытались  в перестроечный период направить развитие в сторону политической и «социальной» демократии.

 Причины поражения левой идеи в результате «перестройки» в СССР и Восточной Европе многоплановы. Преобладание консервативного либерализма, за которым стояли мощные западные ресурсы, и исключительная  скорость перемен были лишь одним из факторов. Главным фактором стало отставание левой мысли, основной причиной которой стали долгие годы разрушительного действия сталинистской цензурыи всей сталинистской репрессивной машины, препятствовавшей выработке альтернативных направлений мысли в рамках самого реального социализма. В результате, несмотря на годы самиздатского периода и заграничных поисков, неофициальная левая мысль «реального социализма» оказалась застигнутой перестройкой врасплох:  на протяжении нескольких лет неожиданной и небывалой свободы она так и не смогла найти  «позитивных» выходов за рамки господствующих как левых, так и правых идеологических стереотипов. Перестройка оказалась оконченной полным крахом реального социализма раньше, чем восточноевропейские обществоведы смогли прийти к сколько-нибудь  законченному пониманию того, что, собственно, эта «перестройка» собой представляет и каков должен быть ее положительный результат.

 В постсоветской России и других бывших странах реального социализма левая идея продолжала ассоциироваться с различными видами сталинизма в духе официального советского, что как будто подтверждали действовавшие под именем «коммунистов» сталинистские течения типа зюганизма, оставшиеся символом тоталитарно-шовинистической реставрации.

 Между тем можно утверждать вполне определенно, что именно эти сталинистские силы и их общественная основа – партократия – были основной причиной догматизации и загнивания реального социализма, и как следствия – его тяжелейшего исторического поражения в Европе на рубеже 1990-х. Именно партократия и охранительно-сталинистские группировки, после 1991 г. перекрасившиеся в национал-патриотизм,  консервируя авторитаризм и тоталитаризм,  долгие годы держали общественную мысль (в том числе и неортодоксальную левую) в тисках цензуры (в СССР фактически павшей окончательно лишь летом 1990 г.). Именно левые больше других пострадали от гнета сталинистской цензуры, поскольку в отличие от правых, не имели достаточной политической и финансовой опоры за пределами СССР.

 Сталинисты-догматики  не только смогли затормозить развитие неортодоксальной левой мысли, но и сыграли главную роль в крахе перестройки, создав для сегодняшних левых ситуацию, не намного более благоприятную, чем ситуация классического советского периода. Эта ситуация  перевела неортодоксальную ( т. е. несталинистскую) левую мысль Восточной Европы  из объятий одной жесткой политической и идеологической системы в объятия другой — не менее одномерной и едва ли не менее тоталитарной – но  явно более мощной, обеспеченной ресурсами стран-победительниц холодной войны.

 Консервативный либерализм победил очевидно и почти безоговорочно  на всем Восточноевропейском пространстве. Однако достаточно скоро стал очевиден целый ряд сложностей в освоении им этого пространства. Становилось все более заметно, что безоговорочное следование  доктрине второго «Большого брата», пришедшего на смену первому (сталинизму), не ведет «посткоммунистический» мир к  положительным экономическим, политическим и идеологическим результатам, что консервативный либерализм вряд ли способен стать основанием для конструктивных перемен в данном регионе. Выяснилось, что правая идеология ведет «посткоммунистические» страны к трудностям, которые делают все более ощутимой необходимость альтернативной консервативному либерализму левой, но в то же время отличной от традиционной советско-сталинисткой и зюганистской теории.

 Уже через несколько лет после падения СССР левые оправились от поражения, начав все более серьезно заявлять о себе на выборах и в различных государственных структурах, однако их деятельность сталкивается с немалыми сложностями. Основные ресурсы — как экономические, так и политические — в «посткоммунистических» странах по-прежнему остаются у консервативных либералов и у преемников сталинизированного марксизма —  зюганистов  совместно с различными национал-патриотическими группировками типа либерал-демократов Жириновского. Именно зюганисты и близкие к сталинистам российские национал-патриоты,   говорящие о «третьем пути», а фактически все больше эволюционирующие к нацизму, оказываются единственными «заметными» критиками  консервативного либерализма. Подчас – исключительно в силу значительных материальных ресурсов (в том числе и украденных советских), которые обеспечивают их преимущества по отношению с иными левым формированиями.

 Можно сказать поэтому, что время сумерек ( а вместе с ними и время «совы Минервы») для новой левой теории еще продолжается. Поиски выхода из тупика старых идеологических стереотиов (консервативного либерализма и сталинизированного марксизма) пока не дали в  посткоммунистическом» регионе положительного результата.

 Работы, подобные данной, кажутся лишь небольшой ложкой дегтя в обширной бочке консервативно-либерального меда, разлитого по поводу конца «мирового коммунизма». Она представляет собой первую попытку последовательного изложения нового варианта — «левой» , т. е. марксистской по своей методологии,  критически-марксистской доктрины. Ее критицизм направлен не против самой марксисткой традиции. Он противостоит обоим «мировым идеологиям 20 века»- консервативному либерализму — официальной идеологии современного западного общества,  и  официальному («сталинизированному») марксизму недавнего «реального социализма». Пафос этой новой левой — леводемократической теории — в утверждении, что тип общественного развития, начатого обществами реального социализма, вовсе не является окончательно похороненным, но может (и в ряде аспектов должен) еще вернуться на историческую арену, хотя и в существенно измененном виде.

  Данная работа подводит итоги многолетнего анализа автором проблемы общества «реального социализма». Более ранние варианты написанных работ не публикованы. Они, собственно и не готовились к печати, поскольку до 1989, а точнее 1990-го г. (года падения цензуры в СССР) могли быть лишь «диссидентскими». Наиболее крупной из предшествовавших работ была работа о сталинизме, написанная уже в годы перестройки ( Что такое сталинизм? -1990-1992 гг. )

 Новая мировая политическая и идеологическая ситуация после падения СССР заставила автора переменить основные акценты в изложении своей точки зрения. Если до падения СССР основным идеологическим противником всех антитоталитарных сил на Востоке был официальный «сталинизированный» марксизм, а консервативный либерализм был основной формой оппозиции этому господствующему течению, то теперь ситуация полностью перевернулась. Господствующему и водруженному на идеологический олимп консервативному либерализму противостоит худосочный и наивно-догматичный сталинизированный марксизм (в России — в виде зюганизма), выродившийся в национал-коммунизм и подчас откровенный нацизм.

 Нижеследующая попытка объяснения структуры и истории реального социализма, как полагает автор, отличается от той исторической картины, которая предлагается господствующей и официальной на Западе. Основной тезис этой работы состоит в следующем.

 Рассуждения консервативного либерализма о крахе коммунизма в Восточной Европе построены на подмене тезиса. Как в свое время сталинизированный марксизм, консервативный либерализм называет «коммунизмом» то авторитарно-коммунистическое общество, основные признаки которого составляют преобладающий государственный сектор и авторитарная (однопартийная) политическая надстройка. Между тем авторитарно-коммунистический режим следует рассматривать лишь как один из вариантов, а точнее исторически п е р в у ю    с т а д и ю общества, отличного от частнособственнического, которое по его основным структурным параметрам можно назвать «синдикатным». (Понятие «Государственного Синдиката» использовалось Лениным в работе «Государство и революция», но затем не употреблялось в марксистской мысли). Как мы полагаем, Государственный Синдикат (далее Синдикат) представлял собой важнейший структурный компонент обществ восточноевропейского «реального социализма», ядро свойственного этим обществам с п о с о б а  п р о и з в о д с т в а, основу отличной от частнособственнической -«синдикатной» формации. Синдикат можно таким образом рассматривать как структурную особенность, выходящую за рамки «реального социализма» с его авторитарной надстройкой, как основу иного, в том числе и плюралистического общества.

 Понимание роли Государственного Синдиката  позволяет более ясно определить историческое место и перспективы развития обществ коммунистического типа. «Реальный социализм», который считается  консервативным либерализмом единственной формой коммунистического общества, представляет собой лишь первую начальную стадию синдикатной формации. Используя старую марксистскую схему этапов «послекапиталистического» общества, этот социализм можно соотнести с т. н. диктатурой пролетариата, выродившейся в диктатуру партийной верхушки. (В «Критике Готской программы» Маркса «диктатура пролетариата» рассматривается как первая стадия новой формации).

 Из этого же вытекает отличный от традиционных левых и правых лево-демократический взгляд на развитие общества коммунистического образца.

 Перед реальным социализмом — раннесиндикатной системой — в период начала его «перестройки» стояли две основные альтернативы: Реставрация, — возвращение к Расчлененному обществу, или Революция — переход Синдиката на более высокую историческую стадию. Более высокой по сравнению с раннесиндикатной общественной формой можно считать не Расчлененное общество (общество без Синдиката), хотя и снабженное плюралистичсекой политической надстройкой, но лишь Синдикатное плюралистическое общество. Существование плюралистического коммунистического (т.е. Синдикатного) общества, которое кажется консервативному либерализму нонсенсом, может быть доказано прежде всего теоретически как единственная позитивная историческая перспектива стран бывшего реального социализма.

 Такое новое Синдикатное развитие не является единственно возможным, но оно было бы наиболее эффективным развитием «посткоммунистических» обществ в интересах, как выразился бы Маркс, «совокупного пролетария» реального социализма, и в первую очередь его лидера на новой исторической стадии, которого мы называем интеллектуариатом.

 Доказательству этого тезиса и посвящена данная работа. Она представляет собой изложение того варианта  современного марксизма и современной левой идеологии,  которую мы вначале называли «новокоммунистической», затем «новой левой» и наконец лево-демократической, основным лозунгом которой мог бы стать, возможно, несколько переформулированный известный марксистский лозунг: «интеллектуарии всех стран соединяйтесь».

                                              *

Нет нужды доказывать, что принятие этой концепции будет означать и предпочтение определенных форм политического действия. К чему приводит политическое действие без серьезной теории, прекрасно показала горбачевская «перестройка» — эпоха «грандиозного провала» правящих группировок «реального социализма», провала в первую очередь идеологического и теоретического. Идеологи партократии даже в их наиболее «продвинутом» горбачевском варианте не смогли уяснить себе и довести до сведения ведомых ими масс что, собственно, они хотят достигнуть и каковы цели задуманного процесса. Они вели реальный социализм к неминуемой «катастройке», призванной стать бесспорным подтверждением тезиса консервативного либерализма о неизбежном крахе коммунизма.

 Этот крах, как кажется, однако, вовсе не был единственным вариантом начатого процесса. Новое позитивное развитие могло совершиться значительно более разумно и осмысленно при понимании руководящими группировками реального социализма смысла перемен как перемен особой общественной (мы называем ее синдикатной) формы. Однако как тогда, так и сейчас силы, которые смогут выработать и провести в жизнь новую теорию и соответствующую ей практику, вероятно, все еще находятся в Восточной Европе в стадии становления.

Остается лишь надеяться, что разбитые армии хорошо учатся и что эти новые силы, учтя трагические ошибки прошлого, смогут когда-либо серьезно заявить о себе на исторической сцене.

 (июнь 1993 )

 

 

 I. ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ ПОНЯТИЯ «КОММУНИЗМ». ОСНОВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ РЕАЛЬНОГО СОЦИАЛИЗМА И ИХ ПАРАДОКСЫ.

 

 I. Постановка проблемы. «Что такое коммунизм?». Основные существующие объяснения реального социализма как объяснения идеологические: сталинизированный марксизм и консервативный либерализм. Возможность теории критического марксизма.

 

   Вопрос «что такое коммунизм» относится к числу тех вопросов, ответы на которые, вопреки первоначальной очевидности,  при более глубоком анализе оказываются связанными с целым рядом трудностей.

 В чисто «объектном» плане, в смысле «прямого указания на объект» термином «коммунизм» обозначали  общество, которое сформировалось на протяжении бурных 60 лет 20 века (1917-1991-ый гг.) в Советской России и сопредельных с ней странах. В первую очередь — республиках бывшего СССР, странах Восточной Европы -государствах  «Варшавского договора», а также ряда стран Юго-восточной Азии (от Вьетнама и Лаоса до Китая) и Латинской Америки (Куба).

 Однако описать этот тип общества в ясных научных понятиях, позволяющих отличить  данное общество от обществ другого типа,  в том числе дать определение  этого общества,  оказывается не так просто. Прежде всего — ввиду существенного различия подходов  к анализу данного общества на Востоке и на Западе.

 Сами страны «реального социализма» называли себя «социалистическими», в качестве их самоназвания использовался также термин «реальный социализм». Западные же государства (самоназвание — «западные демократии») называли эти страны  «коммунистическими».

 При этом значение понятия  «коммунизм» в советской и западной терминологии было различным. Советские словари определяли «коммунизм» как «высшую стадию коммунистической формации»,  отличающейся  от «капиталистического» общества прежде всего т.н. «общественной собственностью на средства производства». Первой стадией этого общества считался «социализм», второй – «коммунизм»,  считавшийся    начиная с брежневской эпохи достаточно отдаленной целью развития нового строя. Западные справочные издания называли «коммунизмом» уже существующие системы реального социализма, указывая в качестве главных черт таковых государственную собственность и наличие однопартийной системы(…).

  Очевидно, что в  рамках обоих подходов понятие коммунизма  описывалось при помощи других понятий, содержание которых само было далеко от полной ясности. Одним из таких «объясняющих» (и одновременно требующих объяснения) понятий было  советское ( восходящее к классическому марксизму) понятие «общественной собственности на средства производства», рассматривавшейся  в качестве главной основы «коммунистической» общественной формации. При этом «общественный» характер собственности  стран реального социализма  у многих (в том числе марксистских) авторов с первых лет  их развития вызывал серьезные сомнения: ряд критиков предпочитал говорить, например,  о «государственном социализме».

 Использование понятия «социализма» как антонима «капитализма» осложнял и ряд других факторов, в частности то, что , как выяснилось, в новом строе присутствовал и целый ряд «капиталистических» проявлений – например, «рынок» и проч.

 Западное определение реального социализма  через понятие «государственной собственности» кажется лучшим лишь на первый взгляд. Оно не решает вопроса хотя бы уже потому, что далеко не все исторические системы государственной собственности – в том числе существовавшие задолго до советской системы (общества т. н. «азиатского способа производства» или «перувианский социализм» 16 века, о котором писал в X1X веке Г.В. Плеханов),- могут считаться «коммунистическими».

Как мы видим, уже первые шаги в анализе «реального социализма» обнаруживают сложность проблемы.

 Попытаемся прояснить логические основы определения интересующего нас понятия.

 Определение коммунизма, то есть ответ на вопрос «что такое коммунизм?», как и любое определение, со времен Аристотеля  предполагает традиционную логическую процедуру поиска ближайшего рода и видового отличия — «differentia specifica» (Аристотель, Топика, — Соч., т. 2, М., 1978, с. 357,  с. 462, 468, 471). Такой поиск есть фактически поиск  к а т е г о р и й, под которые  будет подведено  определяемое понятие.

 Однако,  как и в случае с другими базисными  общественными понятиями («культура», «общество», «прогресс» и проч.), нахождение  этой категории представляет немалую трудность.

 Дело в  существенном отличии  категорий, через которые описываются системы «реального социализма» в разных идеологических системах, что  лишний раз подтверждает теснейшую связь общественной науки  нашей эпохи с определенными идеологиями. Отметим, что при всей кажущейся необъятности литературы о «коммунизме»,  в ней можно обнаружить вполне определенные  л и н и и, течения, в которые укладываются существующие концепции этого строя.

 Первая — официальная западная концепция коммунизма, до сих пор преобладающая в идеологических конструкциях западного общества. Мы называем эту линию консервативно-либеральной, поскольку ее основу составляет идеологический арсенал  классического либерализма, дополненный существенными привесками «консервативного» (торийского) образа мыслей.

 Понятие консервативного либерализма (как и понятие «либерального консерватизма») использовалось советской и российской политологией, связанной с марксистской традицией. (Например, сборник Либеральный консерватизм. История и современность. Материалы всеросс. Научно-практ. Конференции Ростов-на-Д. 25-26 мая 2000 г.- М., Роспэн, 2001. О происхождении терминов, напр., Узнародов И. Консерватизм и либерализм в английской политической традиции.-  Ук. Соч., с.110-121).

   Либерализм  стал идеологией  западного общества еще с эпохи ранних буржуазных революций и до конца 20 века проделал немалую эволюцию. В начале своего развития он отталкивался от «консерватизма», более близкого к идеалам конституционной монархии и «традиционного» общества. Примером  консерватизма может считаться, в частности, критика западных революций 17-18 века Э. Берком и А.Токвилем в начале 19 века. В 20 веке эта критика, как ни парадоксально, была заимствована самим  классическим либерализмом для полемики с левыми течениями  ХХ века. Консервативные «добавки» в либерализме   некоторые западные политологи, например, С. Коэн,  называют «вигскими стереотипами». (С. Коэн. Большевизм и сталинизм. Вопр. философии. 1989. N 7. С.53.)

  Вторая «главная» линия объяснений коммунизма («реального социализма») — линия официального советского марксизма. Эту идеологическую систему, ставшую основой  традиционно советской, официально-коммунистической  идеологии, мы называем «сталинизированным марксизмом». Она включает в себя ряд элементов марксизма, но существенно измененных, подчас деформированных и догматизированных для  апологетики административно-командной системы сталинского образца. После краха восточноевропейского коммунизма это идеология сохраняется  в различных  «традиционалистских» левых идеологических образованиях  зюганистского типа.

  Оба отмеченные  направления, обе линии объяснений реального социализма, соответствуют  сложившимся  во второй половине 20 века основным мировым идеологиям  – консервативному либерализму и сталинизированному марксизму.

  Применяя данные обозначения основных мировых идеологий, мы понимаем  их известное терминологическое несовершенство,- например, в использовании понятия «консерватизм». Практически сталинизм также  был «советским консерватизмом», но, понятно, совсем в другом смысле, чем западный консервативный либерализм. Вместе с тем в особенности по отношению к западной идеологии применяемое нами обозначение является достаточно устоявшимся.

  Противостояние  главных мировых идеологий второй половины 20 века – консервативного либерализма и сталинизированного марксизма — было одним из проявлений острейшей войны двух систем, которая закончилась поражением реального социализма, и  последствия которой  еще далеко не преодолены. Поэтому объяснения реального социализма в рамках данных течений общественной мысли являются в полном смысле идеологическим — принятие какой-либо части их основных постулатов означает одновременное принятие  целостного набора оценок, некоего единого взгляда на мир, определенной  и д е о л о г и и.

 Предлагаемый в данной работе подход к анализу реального социализма, который стремится отличать себя от двух указанных идеологических линий, мы называем       к р и т и ч е с к и — м а р к с и с т с к и м.

  Термин «критический марксизм» использовался  неортодоксальными левыми второй половины прошлого века – от Г. Лукача до Г. Маркузе и ряда представителей франкфуртской школы.  Одним из первых данный термин употребил М. Хоркхаймер в работе « Традиционная и критическая теория»,1937..  Оно использовалось  в  левой историографии — например, в составленном Р. Горманом словаре неомарксизма — R. Gorman.The biographical dictionary of neo marxism, -London, 1980; а также работах Перри Андерсена — в т.ч. «Размышления о западном марксизме» и «На путях исторического материализма», изданных в СССР лишь накануне его падения — М., Интер-версо, 1991.

 Мы  называем критически-марксистским то течение неортодоксального марксизма,  представители которого уже с 1920-30-х годов дистанцировались  от обоих существующих и становящихся идеологий 20 века – консервативного либерализма, идеологии традиционного капитализма, и идеологии официального советского (т. е. «сталинизированного») марксизма, связанных с апологетикой двух репрессивных систем.

 Понятие «репрессивности» и  репрессивного общества  мы используем здесь  вслед за теоретиками  франкфуртской школы, и в частности Г. Маркузе, хотя и в более широком значении. Г. Маркузе ограничивал понятие репрессивности в основном  сексуальным инстинктом («Эрос и цивилизация»). Мы видим в репрессивности общества следствие того явления, которое в марксистской традиции обозначалось понятием отчуждения и связывалось с классовым обществом как таковым. Репрессивность общества поэтому затрагивает весь комплекс общественных отношений, начиная с производственных. Репрессивное общество — это  общество отчуждения  в марксистском смысле этого слова.

 Следуя классической марксистской традиции (не исключающей и теоретического наследия В.И.Ленина), современный критически-марксистский подход строится на полемике с двумя (именно двумя, а не одной) официальными идеологиями двух репрессивных обществ 20 века,  идеологиями, перешедшими, как представляется, и в век 21-й.

     Первыми термин «критический марксизм»  использовали  социал-демократы конца 19 века — последователи 2 Интернационала. Однако «критицизм» этого направления  может быть поставлен под большое сомнение, поскольку  в варианте Э.Бернштейна, позднего Каутского (как и других теоретиков 2 Интернационала), он не исключал  компромисса с идеологией консервативного либерализма или же прямой переход на ее позиции.

 По нашему мнению, ближе других к «критическому марксизму» стояла левая социал-демократия и затем — ранний большевизм (ленинизм)- до его институционализации и сталинистского перерождения.

    Чем больше реальный социализм в СССР приобретал черты сталинизма, а его идеология – черты апологетики этой системы, тем больше роль критического марксизма  брал на себя неортодоксальный коммунизм. Он все более явно дистанцировался от официальной сталинистской идеологии, подвергаясь соответственным репрессиям с ее стороны.  К неортодоксальному коммунизму  можно отнести теоретиков начала 20 века от Р. Люксембург до Л. Троцкого, а также  антисталинских коммунистов  1930-40 гг от Ф. Раскольникова до В. Сержа (Кибальчича).

   Эту линию продолжили реформисты в послевоенных странах реального социализма – Венгрии 1956 г. (Г.Лукач), Чехословакии 1968 г.,  Р. Барро в Германии.   Также – «неортодоксальные» западные левые второй половины 20 века – представители Франкфуртской школы ( в частности, М. Хоркхаймер), Л. Альтюссер, Г. Маркузе, приверженцы еврокоммунизма, и многие другие, чьи работы в странах реального социализма оставались принадлежностью «самиздата».  «Критическими марксистами» называл  себя также представители Франкфуртской школы и такой видный деятель новой левой волны, как Г. Лукач.

  Данные  авторы считаются нами принадлежащими к линии «критического марксизма» не на  основании их «критичности»  по отношению к самому марксизму и его революционности (как это было с доктринами 2 Интернационала), но на основании критичности этих  теорий по отношению к обеим репрессивным системам и их идеологиям.

  Отметим еще раз отношение критического марксизма к идеологии второго Интернационала и нынешней социал-демократии. Оно тем более важно, что  в поисках альтернативы традиционному коммунизму реформаторы в СССР и Восточной Европе часто пытались обратиться именно к социал-демократической идеологии (М. Горбачев, А. Яковлев, Г. Попов).

 По нашему мнению социал-демократические теории не могут быть включены в идеологию критического марксизма именно потому, что, отталкиваясь от одной из репрессивных идеологий — сталинистской –  они представляют собой компромисс с другой репрессивной идеологией – консервативным либерализмом.

  Поэтому мы не поддерживаем стремление ряда реформистов коммунистического мира рассматривать социал-демократизм как альтернативную сталинизму идеологию для стран реального социализма. Выход мы связываем с новым течением критического марксизма, обоснованию которого и посвящена данная работа.

 Прежде чем сформулировать отличную от существующих критически-марксистскую точку зрения на «реальный социализм» («коммунизм»), попробуем рассмотреть уже имеющиеся подходы к анализу данной системы и выявить их парадоксы.

 2. Взгляд на «реальный социализм» «изнутри». Самообъснения    реального  социализма в рамках «сталинизированного марксизма» и их противоречия

 Самообъяснения реального социализма в рамках его  официальной идеологии (которую мы называем «сталинизированным марксизмом») к концу 1980-х гг. проделали сложный путь вместе с самим этим обществом и его отношением к внешнему миру. Возникшее из кровавой первой мировой войны и революции, это общество в духе всех революций осознавало себя  как полное отрицание «старого мира», как переход к новому и справедливому строю и состоянию. Новому общественному порыву сопутствовали идеи победы труда над капиталом, нового производства, социалистической демократии. Документы Коминтерна и первых съездов партии большевиков дышали этим новым и заражали все общество. Эпоха двадцатых-тридцатых годов создавала свои самооценки в соответствии с этим возвышенным мироощущением.

  В первых советских документах — например, конституциях 1918 и 1924 г. — российский и советский коммунизм определял себя в соответствии с концепцией В.И. Ленина как «государство рабочих и крестьян»  и «диктатуру пролетариата».

 В 1930-е гг. эта концепция претерпела определенные изменения. Эпоха «великого перелома» осознавалась в СССР как начало «строительства социализма», основы которого считались заложенными, согласно сталинской конституции 1936 г., к концу 1930-х гг.

Есть сведения о том, что первые сталинские заявления о «построенности социализма» относятся к еще более раннему периоду — лету 1930 г. (Соотвествующие заявления содержались в докладе Молотова и Куйбышева на ХХVI съезде ВКП(б) еще более определенно – на ХХVII партконференции.(. Об этом М. Рютин, Сталин и кризис пролетарской диктатуры. В кн. М. Рютин. На колени не встану. М., Изд-во полит. Лит. Лит-ры, 1992, с. 152).

 Вполне определенно с тезисом о построенности социализма в СССР Сталин выступил в 1936 г., в связи с принятием новой конституции СССР – в частности в статье в Правде 26.11.1936. Этот тезис был закреплен в конституции 1936 г. и резолюциях ХVIII съезда КПСС. — КПСС в резолюциях, т.7, М.,1985, с.51.  ХХVIII съезд ВКП(б) устами Сталина сообщил также,  что  социализм вступил «в полосу постепенного перехода от социализма к коммунизму» (КПСС в резолюциях, т.7, с.54.) Т.о., по сталинским самооценкам, «социализм» был построен «в основном» перед войной.

 Применяемое советским марксизмом понятие «социализма» опиралось на традицию классического марксизма — например, хрестоматийную в советское время работу Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке» ( 1876-83).  Данное понятие, однако, появилось еще до марксизма. Оно вошло в употребление в начале ХIХ века после работ английских и французских критиков раннего капитализма, названных основателями марксизма «социалистами-утопистами» В  работах данных авторов, прежде всего А. Сен-Симона, «социализмом» назывался будущий строй солидарности, свободный от недостатков раннего капитализма.

 Тем самым с самого начала введения понятия «социализма» в Европе начала ХIХ века это понятие было связано с противопоставлением «капитализм — социализм». Данное противопоставление сохранила и марксистская традиция  середины XIX века, которая, однако, подвела под него критерий собственности. В классическом марксизме под «социализмом» понимался противостоящий частнособственническому (капиталистическому) обществу будущий строй «общественной собственности на средства производства», а также общественная мысль (идеология) этого общества, развивающаяся от простых к более развитым и научным формам. (Ф. Энгельс, «Развитие социализма от утопии к науке», 1876-83; «Анти-Дюринг», 1878; также В.Ленин, «Государство и революция» и др.)

 В понимании стадий развития нового послекапиталистического общества идеология реального социализма опиралась  в основном на работу Маркса «Критика готской программы», в которой была представлена «трехчленная» схема развития нового строя. За «переходным периодом» следовал «социализм» — «первое коммунистическое общество»,а затем «коммунизм» — второе коммунистическое общество, развивающееся уже «на своей собственной основе» (см.)

 Дальнейшее определение социализма было дано в работах теоретиков Второго Интернационала, в первую очередь К. Каутского. Касаясь этого вопроса в классической работе «Государство и революция», В.И. Ленин подчеркивает, что название «социализма» у теоретиков Второго Интернационала получило именно то общество, которое Маркс в «Критике готской программы» (1975) называл «первым коммунистическим обществом». Как указывает Ленин, это понятие по отношение к марксовому «первому коммунистическому обществу» стали употреблять именно теоретики Второго Интернационала. (Государство и революция, т.33, с.98).

       Дальнейшее развитие понятие социализма получило у Ленина,  в том числе в работе «Государство и революция» и многих других. Понятие «социализма» у Ленина эволюционировало. В частности, известно различие в его понимании нового строя в период «военного коммунизма» и НЭПа.

 Дальнейшая разработка понятия социализма в 1920-е гг велась различными течениями большевизма, как «левыми» (включая Троцкого), так и «правыми» (Бухарин).

  Сталинская конституция 1936 г. и ряд других официальных документов провозгласили «социализм» в СССР построенным уже перед войной. Между тем реалии сталинского реального социализма 1930-х гг. заставляли многих авторов, в том числе и левого направления — например, Л. Троцкий, Ф. Раскольников и др.,-  достаточно  критически относиться к вопросу об «аутентичности» советского общества и его соответствии марксистскому проекту «социализма». Уже тогда левые заговорили о специфически «сталинском» социализме и сталинизме как таковом.

 Однако критика сталинизма стала  фактом самосознания реального социализма только в 1950-е годы. Сам термин «сталинизм», введенный Л. Троцким в конце 1920-х гг., принадлежал языку оппозиции; официальная советская теория до самой перестройки говорила о «деформациях социализма», «культе личности Сталина» и пр.

Победа во второй мировой войне, расширение системы реального социализма и начало официальной критики сталинизма придали коммунистическому обществу новую динамику. Реальный социализм занял треть мировой территории с населением едва ли не в полтора миллиарда человек, он нуждался и в новой, менее догматической идеологии. Послевоенное обновление «реального социализма» казалось, предвещало обновление и идеологическое. Надежды на создание такой идеологии, казалось, начала осуществлять Хрущевская оттепель.

    Обсуждение феномена сталинизма, начатое в СССР  после 20 съезда КПСС, вызвало к жизни бурную идеологическую полемику, не законченную и поныне. Оно с одной стороны начало процесс «очищения» левой идеологии, с другой — поколебало традиционные левые убеждения столь сильно, что стало фактически переломным пунктом в истории мировой левой мысли. (Заметим, что доклад Хрущева был впервые опубликован в СССР лишь в 1988 г., тогда как на Западе – в том же 1956 г.).

 Осознание  репрессивных реалий сталинской эпохи не только сузило сферу официально замалчиваемого, но и серьезно осложнило первоначальное незамутненное мировосприятие реального социализма, зародило в нем первые сомнения в себе.  При этом полная информация о репрессивных проявлениях сталинизма, включая его прямые преступления — политические убийства (убийство Кирова, Катынcкий расстрел и др.), фальсифицированные процессы, действительность лагерной системы,— открылась лишь в период «перестройки», а практически — лишь после падения СССР.

 Концепция реального социализма при Хрущеве проделала определенные изменения.

В этой концепции были осуждены «деформации и искажении в строительстве социализма», которые были допущены в сталинский период. Сталинская репрессивность (точнее, наиболее одиозные ее проявления) трактовалась как «нарушения социалистической законности». Вместе с тем считалось, что «культ личности Сталина»  «не изменил природу социализма», который в целом признавался построенным в СССР если не перед войной, то, по крайней мере, после войны.

 В хрущевский и позднее брежневский периоды общество реального социализма, возникшее в результате Октябрьской революции и  послевоенных процессов , снова, как и в сталинской конституции 1936 г., определялось как «социалистическое» (на Западе оно называлось «коммунистическим»).

   Согласно  официальной теории в своем развитии реальный социализм должен был пройти следующие этапы — «переходный период» построения социализма, период «социализма» («первая фаза коммунистического общества») и строительство коммунизма («вторая фаза коммунистического общества»). Как уже упоминалось, данная периодизация развития «реального социализма» в СССР опиралась на «Критику Готской программы» Маркса и «Государство и революция» Ленина (подробнее анализ этих работ мы дадим ниже).

 Официальный советский марксизм 1960-80-х гг исходил из того, что «социализм» в СССР был «построен» если не к концу 1930-х (как это утверждала сталинская конституция ), то по крайней мере к 1960-м годам.

 После этого, казалось бы, следовало приступать к «построению коммунизма». Такая задача и была поставлена в хрущевской III-ей программе КПСС, принятой на 22 съезде КПСС (1961 г.). Эта программа не была официально отменена до самого конца существования СССР, хотя и была видоизменена брежневским руководством в конце 1970-х, что отразила брежневская конституция 1977 г.

 В начатом хрущевской эпохой  обновлении идеологии реального социализма важную роль играли  «шестидесятники» — воодушевленные оттепелью 1950-60х гг советские критики сталинизма и поборники нового «гуманного социализма». Пользуясь новой обстановкой, они начали теоретическую разработку многих важных проблем реального социализма. Однако свертывание реформ прежде всего в СССР в конце 1960-х заморозило эти исследования и перевело  их в самиздат.

     В 1970-ые годы брежневского времени в СССР сформировалась официальная идеология «реального социализма» — советская версия марксизма, которую можно назвать «сталинизированным марксизмом». Основным местом его формирования был СССР, но определенные разработки делались и в других коммунистических странах. Хотя поздний советский сталинизированный марксизм и отличался от идеологии сталинской эпохи, поскольку содержал и некоторые элементы обновления, связанные с хоущевской эпохой и «шестидесятничеством», мы называем этот марксизм «сталинизированным», поскольку теоретические постулаты «традиционного сталинизма»  очевидно доминировали в нем над элементами обновления.

 Нет нужды лишний раз говорить о том, что сталинизированный марксизм был типичной «идеологией» в марксистском смысле, т. е. сознанием не менее одномерным (как это определил Г. Маркузе в известной работе «Одномерный человек»), чем сознание традиционно критикуемого левыми капитализма. Хотя история реального социализма  уже не описывалась в нем лишь а терминах «великих побед», критика репрессивности административно-командной системы в рамках сталинизированного марксизма была, естественно, весьма ограниченной. Бюрократическая цензура продолжала вычеркивать из истории целые исторические пласты и держать в спецхранах работы авторов, занимавшихся анализом реального социализма — в том числе и представителей неортодоксально левой традиции.

 Догматическое подавление сталинизмом идеологических исканий коммунистических реформистов — шестидесятников и их последователей — было одной из серьезных причин трагического поражения левых сил в странах реального социализма на рубеже 1990-х гг. Не удивительно, что официальная «доперестроечная» парадигма советского обществоведения так и не выработала адекватной концепции реального социализма. Корректировка некоторых аспектов официальной идеологии этого социализма в 1960-ые гг. сделала эту идеологию более гибкой, но тем не менее не позволила ей решить наиболее важные и общие проблемы,  поставленные перед ней эпохой, а также дать ответы политическим оппонентам.

 Дальнейшая разработка теории нового строя и основные постулаты сталинизированного марксизма, сложившегося в коммунистическом мире после поражения реформ в 1970-ые гг., отражены в официальных советских учебниках, а также известных документах 1960-70-х гг,  в том числе  классической брежневской конституции 1976 г.

 Тогда же произошла специфическая брежневская модификация теории классического марксизма о стадиях послекапиталистичсекого общества — появилась концепция «развитого социализма», который рассматривался как относительно длительный период развития, промежуточный между первой и второй стадией развития коммунистического общества.

 В целом  официальная советская идеология и историография до самого конца существования СССР исходили из тезиса о «построенности социализма» в послевоенном СССР.

 В этой идеологии общество  «реального социализма» рисовалось в достаточно радужных красках. (Это же делала, заметим, по отношению к западному обществу западная историография). Оно трактовалось как осуществление пророчеств классиков, реализация мечты сторонников нового строя  —  как бесклассовое общество, строй общественных средств производства и «социалистической демократии», существующий в интересах трудящихся и т.д. Тем самым реальный социализм рассматривал свою систему главным образом в ее «позитивности» и с точки зрения ее  идеальных согласно базисной теории черт.

 Однако реальность вступала со схемами в конфликт, который значительно усиливала и западная критика, остро атаковавшая идеологию реального социализма по основным направлениям. Среди  наиболее острых были проблемы политической демократии (авторитаризма и тоталитаризма), оценки и преодоления сталинизма, соотношения «бесклассового общества» и «нового класса», открытости и закрытости экономики, отставания реального социализма от «реального капитализма», национальных проблем и др. Приводимые в связи с этими проблемами факты часто ставили официальную советскую идеологию в тупик.

 В противоречие с реальностью вступал целый ряд официально-провозглашенных тезисов, начиная, например, с постулата об экономическом превосходстве  нового строя и социалистического способа производства над капиталистическим (в том числе и в отношении производительности труда), социалистической демократии (и авторитарных проявлениях режима).

 Теории «безвоенного» развития социализма («социализм – это мир»)  противоречили, например, конфликты между самими «социалистическими»  странами — между Китаем и Вьетнамом, Китаем и СССР.

 3. Основные направления консервативно-либеральной критики реального социализма. Авторитарность реального социализма. «Социалистическая демократия»  или «коммунистическая диктатура»? Неясности в официально-светском объяснении коммунистического авторитаризма.

 

Будучи апологетикой реального социализма (включая его репрессивные стороны), традиционный (сталинизированный) марксизм не мог дать его адекватного описания. Поэтому «критическую роль» по отношению к новому строю, задачу  анализа и критики его системных недостатков ( а с ней и корней сталинизма), вначале взял на себя консервативный либерализм — идеология западного капитализма второй половины 20 века.

 Консервативно-либеральную критику коммунизма (в том числе и в рамках т. н. «советологии») нельзя считать исключительно идеологически заданной и  лишь искажающей реальную картину. В ряде случаев она имела существенные преимущества перед официальными советскими теориями реального социализма и оказывалась значительно ближе, чем они, к реальности.

 Консервативно-либеральная  критика реального социализма на Западе опиралась не только на современные факты и теории, но и на значительный багаж традиционного консерватизма — «вигские стереотипы». Новую актуальность в рамках этой традиции получили работы традиционных (фактически еще промонархических) критиков революции в Европе — Э. Берка и А. Токвиля,  правых российских критиков революционной традиции от Ф.Достоевского и Н. Бердяева до правых-социал-демократов. Несмотря на значительно большую, чем в рамках традиционного марксистского подхода, возможность отклонений, основное число западных исследователей реального социализма тяготело именно к этому полюсу.

 Последователями данной идеологической линии стали  также  «классические» диссиденты — «новые правые» — сторонники идеологии консервативного либерализма в СССР и других странах реального социализма. Заметим, что в западной идеологической системе общество «реального социализма» называлось не «социализмом», а «коммунизмом».

 Если в классической советской историографии, в рамках «сталинизированного марксизма» коммунизм представал в радужных и  все более противоречащим реальности тонах, то в традиционной консервативно-либеральной концепции (представленной как рядом наиболее правых советологов, так позже и советскими «классическими» диссидентами) коммунизм рисовался, естественно, в красках самых мрачных. Эти мрачные описания сопутствовали уже первым шагам коммунистической революции. С первых же шагов реального социализма традиционное западное общество говорило о своем новом сопернике в том же духе, в каком старое феодальное общество говорило о еще молодом капитализме времен Английской и Великой Французской революции словами Э. Берка и А.Токвиля.

 Резкой идеологической полемике соответствовали и идеологические ходы в оценке критикуемого общества. Коммунизм уже в начале своего пути представлялся его критиками как репрессивный тоталитарный строй, порабощающий личность, связанный с диктатурой, насилием и пр., как «империя зла» (классическое высказывание президента Рейгана эпохи холодной войны по поводу СССР) или как «трущобная империя».

 Основным эталоном в пропагандистской картине реального социализма становился не «нормальный» реальный социализм послесталинского или несталинского типа (например, Югославии 1960-80-х, или современного Китая), но наиболее одиозный сталинский социализм эпохи террора. Именно сталинизм становился «негативным эталоном» «красного тоталитаризма». Там где реальный социализм говорил о новом производстве, Запад (точнее консервативно-либеральная доктрина, вигская историография) ссылаясь, конечно, в основном на опыт Гулага — видел репрессии и принуждение. Там, где реальный социализм говорил о социалистической демократии, консервативный либерализм видел диктатуру и подавление свобод. Полемика уходила в детали, касаясь национального вопроса, положения женщин и много другого.

 То, что не укладывалось в эту схему от значительных технических достижений нового строя, до его искусства и проч., трактовалось как случайность или исключение.

Обе системы обвиняли друг друга в апологетике и противоречии фактам. Обе идеологии спорили между собой, используя весь мощный арсенал массовых средств, в которой третьим мнениям отводилась в основном периферийная роль.

  Разумеется, в западной идеологической картине реального социализма далеко не все было чистой пропагандой. Консервативно-либеральная критика зачастую верно обнаруживала слабые места реального социализма, хотя и интерпретировали их в своем ключе и в соответствии со своими интересами.

 Одной из наиболее уязвимых черт реального социализма стал обнаруженный его критиками  на самом раннем этапе  авторитарный характер его  политической системы. Все критики реального социализма от консервативных либералов и правозащитников до критиковавших большевизм социалистов указывали, что  одним из наиболее существенных признаков реального социализма на протяжении всей его истории  являлась авторитарная политическая надстройка.

 Сторонники западного либерализма  подчеркивали, что на Западе политические свободы и политическая демократия, связанная с разделением властей, свободой прессы и политической деятельности, были завоеваны еще в эпоху великих революций 17-18 веков. (Фактически, заметим, реальное осуществление этих свобод в западном мире произошло значительно позже — уже после второй мировой войны). В то же время в СССР последняя политическая оппозиция левых партий (не говоря уже о партиях правых) в Советах исчезла в июле 1918 года, после чего вся политическая практика реального социализма  в СССР до 1990 г.имела полностью авторитарный характер (Согласно  комментарию этого факта у одного из официальных авторов советского периода — «партий много, конец один»).   Как отмечали критики, плюралистической политической надстройки не было ни в одной системе реального социализма, несмотря на имевшиеся в некоторых его странах отдельные элементы (как бы «несколько партий» в ГДР, Китае и т.д.).

  Обнаружив эту особенность реального социализма на достаточно ранней стадии —  сразу же после 1918 г. — консервативный либерализм  сосредоточил против критики этой особенности свои основные идеологические силы.  Критика коммунистического авторитаризма стала общим местом и одним из главных направлений в полемике «реального капитализма» с «реальным социализмом» от Ллойд Джорджа до Черчилля и Рейгана в концепции «прав человека». Эта черта   в дальнейшем постоянно использовалась для  критики официальной советской концепции «социалистической демократии». То, что реальный социализм называл «социалистической демократией», западные авторы называли «коммунистической диктатурой».

 Отсутствие политических свобод ставилось в вину не только сталинизму, легко укладывавшемуся в понятие тоталитаризма, но и «нормальному коммунизму» послесталинской эпохи как в СССР, так и во всех основных его странах. В книге «Социализм мертв» социолог А. Турен критиковал социализм как «лишь ряд авторитарных режимов».(…)

 Заметим, что именно политическая и идеологическая критика реального социализма соответствовала  глубинным методологическим основам консервативного либерализма. Для данной идеологии был всегда характерен анализ прежде всего идеологических и политических общественных механизмов, тогда как более глубокий социально-экономический  («истматовский», «базисный» анализ) вообще выходит за  рамки данного направления.

  Ограничение анализа механизмов анализируемой системы в основном политическими причинами («политическая критика») ведет к преобладанию политического подхода консервативного либерализма к реальному социализму, хотя существует и идеологический. Чисто идеологической может считаться теория коммунизма как «утопии» (например, А. Некрич и М. Геллер, «Утопия у власти»).

Такое представление характерно и для ряда советских диссидентов —  «правых» критиков реального социализма, видевших причину появления советского авторитаризма в самой теории большевизма. О «несвободе» ленинского государства писали В. Гроссман («Все течет», 1963); ленинизм критиковали и фигуры национал-патриотического толка, например, В.Солоухин (…), а также многочисленные другие критики советской системы как до, так и после второй мировой войны. Известна позиция А. Солженицына, выраженная им в ряде работ, в том числе и «Архипелаг Гулаг».

   Политическая система реального социализма (большевистской России) подчас сравнивалась ее критиками с политической системой феодальных обществ — например, со старым режимом Российской империи. Указывалось также на аналогии между реформами в СССР типа перестройки и реформами, например, в таких обществах, как царская Россия. Об этом писали как западные, так и советские историки и экономисты —  Р. Пайпс, Н. Эйдельман, Г. Попов, сравнивавшие перестроечные реформы с реформами в России 1960-х  гг. и пр.

    Заметим, что вопрос о сходстве, специфической симметрии между раннекоммунистической  системой и феодализмом требует отдельного обсуждения. Следует иметь в виду, что наряду с пропагандистски выпячивавшимся  сходством между этими системами — прежде всего в политике — существовали и серьезные различия.

 Официальный советский марксизм не мог дать ответа на эту критику.

  Прежде всего он не был способен признать даже сам факт авторитарности собственной политической системы. Единственным советским лидером, который не отрицал этого факта, был …Ленин. Говоря о «жупеле авторитаризма», используемого против большевиков, он открыто говорил о Диктатуре пролетариата, обосновывая необходимость такой диктатуры сложностями «переходного периода» (Например, в работе Государство и революция.)

 Однако ни один из последующих лидеров СССР до Горбачева этого практически не признавал.  Сталин обходил проблему политических свобод и вопросы по этому поводу западных интеллектуалов (например, беседа с Г. Уэллсом) путем характерной для «вождя народов» простой демагогии, которую заимствовал и советский неосталинизм. Он включал в себя критику западной политическо демократии как формальной, так же кАк критику стронников политических реформ реального социализма как сторонников «меньшевизма» и «правого ревизионизма». Советский «реальный социализм» (в частности, полемике с Западом по вопросам «прав человека» ) в целом отрицал авторитарный характер своей системы.

 Странности  в понимании реальным социализмом  авторитарного характера собственной политической системы продолжались  вплоть до периода перестройки. Еще в конце 1980-х гг с началом политики «гласности» эта особенность  признавалась крайне медленно и противоречиво — в худшем случае  затушевывалась, в лучшем оказывалась неким открытием.

 Например, ряд авторов  1980-х гг высказывал мнение, что авторитарная политическая система в СССР была создана лишь в 1930-ые гг. Сталиным.

 В работе Л. Гордона и Л. Клопова «Что это было» давалось определение сталинизма как «авторитарно-деспотической деформации социализма». (См. Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40 годы.- М., Политиздат, 1989).

 Из такого определения вытекало, что «авторитаризм» советской политической системы якобы был детищем Сталина, тогда как до него советская политическая система не была авторитарной. Между тем общеизвестно, СССР стал авторитарным государством вовсе не на рубеже 1930-х гг., а (формально) в середине 1918 г., когда из советов исчезли оппозиционные партии. Сталинизм сделал авторитарную политическую систему в СССР не просто «еще авторитарнее», но перевел ее на более высокую ступень концентрации власти, в политическую форму с иным качеством —  тоталитаризма.

     Непонимание официальным советским марксизмом авторитарных особенностей системы реального социализма (а также их причин)  привело и к  многочисленным «странностям» при попытках реформирования политической системы СССР перестроечной эпохи 1986-91. Эти странности проявлялись в целом ряде шагов — от наивного отказа Горбачева менять авторитарные институты в  начале  этой эпохи до судорожных и не всегда обдуманных шагов по «введению многопартийности» впоследствии. Фактическое признание авторитарного характера советской политической системы произошло лишь в ходе практической отмены т.н. «6 статьи конституции» о руководящей и направляющей роли КПСС.   В конечном счете, горбачевская попытка преодоления «авторитарного барьера» стала для реального социализма фатальной, причиной чего, по нашему мнению, было отсутствие разработанной «левой» концепции этого перехода.

 4. Сталинизм. Теория «культа  личности» и «репрессивность коммунизма». Роль  авторитаризма. Теория тоталитаризма. Коммунизм и фашизм (нацизм). «Бесклассовое общество» и «Новый класс».

 Другим важным объектом атаки западных демократий на реальный социализм и одновременно серьезным пунктом преткновения официальной советской идеологии стал сталинизм.

    Вопрос о сталинизме долгое время оставался ключевым для марксистской теории, однако более глубокое обсуждение причин этого феномена оказалось невозможным в рамках официального советского марксизма, поскольку затрагивало репрессивные черты реального социализма в целом.

 Первые шаги построения реального социализма воспринимались левой мыслью Запада сочувственно. Ожесточенная  консервативно-либеральная критика большевизма и его первых шагов трактовались  как тенденциозная. Однако факты о сталинизме и его особых формах репрессивности — от коллективизации до террора, — ставшие широко известными в 1950-ые г., заставили западную интеллигенцию взглянуть на новый строй значительно более критически, чем раньше, и принять ряд тезисов консервативного либерализма, казавшихся до этого излишне правыми. Общество победоносной революции предстало перед миром не только как страна осуществления давних представлений о справедливости, но и страна господства бюрократии, идеологического насилия и террора. Несколько забегая вперед, можно сказать, что именно груз сталинизма и стал фатальным для реального социализма; советская перестройка не выдержала ноши «окончательной десталинизации».

 Ранняя советская идеология трактовала историю реального социализма как череду «великих побед». В хрущевскую эпоху был сделан шаг к более адекватному описанию этой истории. Однако официальный советский марксизм не мог объяснить феномен сталинизма, как и его повторение в ряде стран реального социализма — например, маоизм и культурная революция 1960-70 в Китае, не говоря уже о Северной Корее, или скажем, Кампучии.

 Советские теоретики не связывали сталинизм  с особенностями реального социализма как системы и объясняли его различными поверхностными, субъективными факторами. Наиболее простая теория объясняла сталинизм личными недостатками Сталина. Такова, например, концепция «культа личности Сталина», первоначально сформулированная Н. С.Хрущевым в докладе на XX съезде КПСС в 1956 г. и положившая начало соответствующему подходу к проблеме. Официальный советский марксизм ограничился критикой лишь наиболее одиозных проявлений сталинизма,  понимаемых как «нарушения социалистической законности» в результате «культа личности Сталина».

 Безусловно, теория «культа личности» и сходные с ней концепции были шагом вперед по сравнению с первоначальным официальным пониманием сталинской эпохи как времени «великих побед». Однако они оставляли открытыми многие вопросы. Если сталинизм и культ личности создала определенная политическая фигура, то чем объяснить появление культа в других странах со сходной системой, а также сходных типологических признаков в других странах реального социализма вплоть до повторения террора (например, Албания, Китай, Кампучия)? Очевидно также, что сталинизм выходит за рамки «культа личности» и охватывает кроме идеологической сферы также и сферу политическую (например, специфическую структуру власти), целый ряд особенностей экономической структуры и экономической политики, а также и многое другое. Данная теория не могла вскрыть глубинные причины сталинизма, сводя это явление к второстепенным особенностям созданного в СССР общества, его атрибутам, но вовсе не базисным чертам и основам.  Кроме того, отметим еще раз, что само понятие «сталинизм», введенное Л. Троцким, в официальной печати было в СССР под запретом до самой перестройки и использовалось только в неофициальной самиздатской литературе.

 Не решали вопроса также особенно активно заявившие о себе в начале горбачевской перестройки теории сталинизма как «деформации социализма»  —  ввиду неясности самого понятия «социализма».

 Уже чисто методологически официальная советская теория сталинизма, с ее упором на субъективные и личные причины «культа личности», разумеется, противоречили основным марксистским принципам общественного анализа с его нацеленностью на поиски базисных причин явлений. Марксизм, как известно, постоянно подчеркивал  зависимость идеологических – как и иных надстроечных феноменов —  от более глубинных (прежде всего, социально-экономических) общественных процессов.

 Объясняя сталинизм культом личности Сталина, сталинизированный марксизм впадал в тот самый грех субъективности, который он считал достоянием лишь «субъективной социологии», давно и не без основания раскритикованной Плехановым и Лениным. Именно  «субъективной социологии» в ее народническом варианте, как это прекрасно показал Г. В. Плеханов в классической критике народничества, была свойственна теория «героев и толпы». Согласно таковой в истории постоянно искались некоторые исторические герои или, применительно к случаю Сталина или Троцкого,   антигерои  — «демоны» революции. Эти фигуры или же подвигали массу (она же толпа, она же народ) на путь истинный, или же, напротив, пытались совратить эту саму массу («толпу») с правильного пути.

 Таким образом, в теории культа личности сталинизированный марксизм полностью терял свою марксистскую методологию и разделял все особенности «исторического идеализма».

 Несмотря на критику ряда черт сталинизма, официальная советская доктрина не смогла выявить действительные его причины в силу апологетики этой доктриной продолжавшего «содержать сталинизм» общества реального социализма.

 В рамках консервативного либерализма, сталинизм (включая его наиболее грубые проявления) напротив,  оказывался наиболее верной и адекватной  реализацией реального социализма и самой идеи  большевизма (коммунизма, ленинизма). Указывалось на связь сталинизма с ленинизмом и большевизмом в целом, его репрессивной практикой с самого возникновения.  Этот же пафос – стремление доказать «ленинский» характер сталинизма — был главным и у советских консервативно-либеральных авторов – например, А. Солженицына.

      Западные критики обратили внимание на связь наиболее очевидных проявлений сталинизма — в том числе и т.н. «культа личности» Сталина – с авторитарностью политической системы реального социализма.

     Официальный советский марксизм искал причины «культа личности» в субъективных и личных причинах  того или иного раннекоммунистического лидера (от Мао до М. Ракоши или Энвера Ходжи). Это уводило от понимания того простого факта, что  во всех странах реального социализма основной первой причиной  культа их  лидеров была авторитарность  политической системы этих стран. Эта авторитарность и составляла основу и того самого «культа личности Сталина», который пытались объяснить и преодолеть шестидесятники. Двнный факт не понимал Хрущев и по этой причине   его известный (но так и не опубликованный в СССР до 1988 г.) доклад 1956 г  не смог дать  адекватного объяснения ни «культа личности Сталина», ни сталинизма как такового.

      Указывая на связь сталинизма  с самой системой «реального социализма»,  западная политология давала более глубокую критику экономики, политики и идеологии этой системы. При этом, однако, консервативный либерализм  считал сталинизм – как и авторитаризм и тоталитаризм —  наиболее ярким проявлением  сущности «коммунизма», его квинтэссенцией.

 Достаточно примеров такого подхода предоставила традиционная  западная советология. В ней по словам лево-либерального политолога С. Коэна, господствовала т. н. «теория непрерывности» ( она же — теория прямой линии), т. е. теория полной преемственности между ранним большевизмом и сталинизмом. ( См.   С. Коэн  «Бухарин и большевистская революция» М., 1992,  «Большевизм и сталинизм», — «Вопросы философии» , 1989, N 7, С. 46-72).

 Как замечает С. Коэн, «большинство советологов, включая и представителей нового поколения, по-прежнему считают, что «Сталин воплотил коммунистическую идею», что его деятельность является «ленинизмом чистой воды» и что «Ленин был наставником, а Сталин учеником, доведшим дело учителя до логического завершения». (С. Коэн. Большевизм и сталинизм. Вопр. философии. 1989. N 7, С. 53). По словам Коэна, в рамках этого традиционного консервативно-либерального подхода к сталинизму (который Коэн весьма точно связывает с «виговскими стереотипами», — С.53), «термины большевик, ленинец и сталинист были практически взаимозаменяемыми» (С.47). К этой теории по его же словам тяготели даже неортодоксальные авторы Е. Карр и И. Дойчер.

 Спорили лишь о том, с какого момента отсчитывать неумолимый ход эпохи сталинизма — с октября 1917 года и роспуска Учредительного Собрания, с 1921 года и запрещения фракций Коммунистической партии или с 1923 года и первого поражения Троцкого» (С.52).

  С. Коэн указал на вызов, брошенный теории непрерывности со стороны «ученых-ревизионистов» (среди которых упоминается  А.Эрлих). Однако он считает влияние этих авторов на советологию «весьма ограниченным» (С.53). По словам Коэна, «теория непрерывности», развитая, в частности, в работах Р. Грегора, М. Карповича, В. Гуриана, Д. С. Решетара, Р. В. Даниельса, З. Бжезинского, Р. Макнила, А. Б. Улама, А. П. Мендела, Д. Р.Азраэля, А.Майера, Г.Виллетса и др.  «на протяжении многих лет служила основой академической советологии» (С.49-50).

 С. Коэн замечает, что теорию «прямой линии» активно отстаивал также ряд советских диссидентов, включая А.Солженицына (в особенности в выступлениях после высылки из СССР в 1974 г.), а также ряд других восточноевропейских оппозиционеров в 1960-80-х гг (С.49). В целом, как замечает Коэн, «экс-коммунисты» становились сторонниками теории «прямой линии» в ее наиболее жестких формах. В самом деле, помимо западных авторов — Пайпса и др. такую концепцию развивали наиболее активные и известные советские диссиденты — в т.ч. В. Буковский и др.

 С точки зрения Коэна, свойственный данной теории прямой линии  «сверхдетерминизм» в трактовке сталинизма (то есть рассмотрение сталинизма как жестко-необходимого следствия большевизма)  «коренится в советологическом варианте виговской интерпретации истории, оценивающей прошлое по настоящему, и предшествующие события по последующим» (С.56-57).

  «Виговская интерпретация,— считает С. Коэн,— базируется на двух стандартных и в равной степени сомнительных аргументах. Первый из них предполагает, что внутренняя «политическая динамика» (или «природа») большевистской партии предопределила сталинизм. Второй исходит из того, что перемены в советской политической системе при большевизме и сталинизме были поверхностными и второстепенными по сравнению с непрерывностью, носившей фундаментальный и принципиальный характер» (С.57).

 Важную роль в критике советской системы в течение длительного периода (с 1930-40-х гг.) сыграла теория тоталитаризма.

 Понятие тоталитаризма, обозначающее крайнюю форму авторитаризма, политической и экономической централизации и регламентации общества, сыграло важную роль в критике репрессивных систем 20 века — гитлеровской и сталинской. Термин «тоталитаризм» стал широко применяться западной идеологией в послевоенные годы (например, известная работа  Х. Арендт «О тоталитаризме»).

 Теория тоталитаризма заняла центральное место в западных объяснениях реального социализма. Например, уже цитированный нами левый советолог С. Коэн  называл «тоталитарную школу» «правящей» в советологии. ( Цит. Соч. ).

  Еще одним важным объектом атаки традиционной западной историографии стал советский тезис о «бесклассовости» построенного в странах реального социализма нового общества. Немалую роль в этой атаке сыграла теории «н о в о г о  к л а с с а», связанная в первую очередь с именем эмигранта из титовской Югославии Милована Джиласа. (Новый класс, 1956, рус. перевод 1991). Параллельно этой классической теории шли работы А. Авторханова, введшего понятие «партократии» (Например, А. Авторханов, «Технология власти»), М. Восленского («Номенклатура».) и др.

 На критику реальным социализмом классовых обществ, в первую очередь «капитализма», но восторги нового общества по поводу уничтожения «старых правящих классов» (буржуазии, помещиков и пр.) «старый режим» отвечал по своему. «Реальный капитализм» (тот самый, который во времена А.Токвиля сам подвергался критике старого режима»), говорил о формировании коммунизмом новой правящей элиты, имеющей серьезные привилегии и фактически восстановившей классовое деление. Теоретики Запада легко показывали, что «коллективное руководство» в СССР было олигархией, что власть в стране принадлежала партийному аппарату, классовые черты которого особенно ярко проявились в брежневский период.

      Признание того факта, что партократия является классом   именно в марксистском смысле этого слова, ставило под сомнение целый ряд идеологических постулатов «реального социализма». Новое общество, обещавшее «покончить с классами», оказалось не менее классовым, чем его исторические предшественники. Факты о роли партийной бюрократии (номенклатуры, партократии) в  странах реального социализма подрывали все идеологические слова об окончательной победе трудящихся этого общества над эксплуатацией и общественном равенстве (согласно известному оруэлловскому афоризму — «все равны, но некоторые равнее») .

  Теория нового класса должна была, кроме того, показать, что консервативный либерализм вовсе не отказывался и от социально-экономического объяснения системы реального социализма, которое марксизм считал лишь принадлежностью своей методологии. В дальнейшем мы увидим, насколько ему это удалось.

 Наряду с названными уязвимыми моментами идеологии реального социализма были и другие.  Консервативный либерализм указывал, в частности, на противоречия решения реальным социализмом  национального вопроса.

       Раннебольшевистские  лозунги братства народов и освобождения наций были омрачены одиозно репрессивной сталинской и послесталинской реальностью. Положениям официального марксизма об успехах национальной политики и единстве республик  в реальности неосталинистского СССР  часто соответствовали шовинизм, ущемление ряда  меньшинств и даже имевших свои республики национальностей. Тут были и проблемы русификации Украины (как и других республик), и высылка   немцев Поволжья, крымских татар, которым до самого 21 века так и не позволено было вернуться на места их проживания до высылки; и вновь вставший еврейский вопрос — официальный антисемитизм, процентная норма при поступлении в вузы и проч.

 Как мы видели, к 1970-м годам критика западным обществом реального социализма была уже вполне разработанной и устоявшейся, причем реальный социализм оказывался под огнем этой критики в явно невыигрышном положении. Критический огонь оппозиции и консервативного либерализма сосредоточился на особенно уязвимых пунктах официальной советской и в целом «восточноевропейской» идеологической доктрины.

    Продолжая апологетику застойной неосталинистской системы, традиционный сталинизированный марксизм перестал быть «критической теорией» и не мог решить этих проблем. Не переживая обновлений, сохраняя традиционный сталинистский характер, советская концепция реального социализма («коммунизма») все более очевидно вступала в противоречие с реальностью и все более проигрывала своим западным оппонентам.

 5. Слабости консервативно-либеральной  критики реального социализма.Коммунистический авторитаризм.

 Западная критика реального социализма имела ряд преимуществ по сравнению с его официальной идеологией. Она   указывала на ряд очевидных недостатков его системы и идеологии. Но эта критика  не может быть принята без существенных коррективов.

 Во-первых, с самого начала была очевидна тенденциозность критики реального социализма консервативным либерализмом, ее  «своекорыстие». Подобно идеологической системе самооценок «реального социализма», консервативно-либеральное  описание этого общества также не было «критической теорией» в полном смысле этого слова, так как ее критика  ограничивалась лишь «реальным социализмом», не  распространяясь на «реальный капитализм».

    Обе боровшиеся между собой идеологии были формами «критики на экспорт». Если традиционное советское (восточноевропейское и т.д.) самообъяснение реального социализма было апологетикой  его системы, то традиционная западная критика  реального социализма имела вполне определенную и не всегда «научную» задачу — задачу защиты «реального капитализма». Это определяло негативный характер консервативно.либеральной критики реального социализма, использование ее для апологетики «параллельной репрессивности».

      Критика коммунистического авторитаризма сочеталась в рамках этой идеологии с более «мягкой» критикой прозападных диктатур, критика сталинизма – с замалчиванием связи правого тоталитаризма (нацизма) с западными демократиями и проч.

 Во-вторых, ряд преимуществ традиционного западного подхода к анализу реального социализма по сравнению с традиционным сталинизированным марксизмом вовсе не исключал ряда трудностей этого подхода и даже серьезных противоречий.

   Это можно сказать, в частности,  о консервативно-либеральной критике  авторитарности реального социализма.

    Верно замечая слабости авторитарной системы реального социализма, западная критика этого авторитаризма,  оставляла прежде всего в тени, что  этот вопрос очень рано поставили и неортодоксальные левые.

 Например, Р. Люксембург подвергла критике авторитаризм советской системы еще  в 1917 г. Критиками сталинистского авторитаризма и тоталитаризма была также целая плеяда неортодоксальных марксистов от Троцкого до еврокоммунистов.

      Далее, зафиксировав авторитарность «реального социализма» как важную черту его политической системы, консервативный либерализм не давал этому факту  достаточного объяснения. Он оставлял неясным, является ли, например, авторитарность реального социализма  чертой  специфического советского (и российского) развития (специфической советской модели), или  особенностью «коммунизма как такового»?

Критикуя авторитаризм реального социализма, консервативный либерализм, в частности, оставлял в тени,  что данный авторитаризм  был далеко не единственной исторической формой авторитаризма, что само западное общество имело  собственные авторитарные модификации.

 В самом деле, авторитаризм  был характерен для западного общества на протяжении полутора столетий его истории, в особенности в  кризисные периоды. Все западные демократии начинались с диктатур. Первыми из них были диктатуры Кромвеля и Нполеона.Можно напомнить слова Э. Берка и А. Токвиля о Великой французской революции и послереволюционной диктатуре Наполеона, которую Токвиль считал «государством еще более абсолютным», чем старый режим (см.). Но из диктатур Кромвеля и  Наполеона выросла западная демократия в Европе.

 Вполне авторитарной была далее и политическая система Англия эпохи Славной революции, Франции второй и третьей империи и пр.  Борьба с левыми движениями и левой идеологией была основной задачей авторитарных и тоталитарных европейских режимов между двумя войнами  («тенью» которых была и политическая система США периода маккартизма), а также послевоенных правых диктатур – от греческой до  латиноамериканских.

    Отрицая связь западного общества с «собственными» диктатурами, консервативный либерализм не мог внятно объяснить причин коммунистического авторитаризма. Ряд авторов консервативно-либерального направления объяснял авторитаризм феодальными традициями стран региона реального социализма,  другие — особенностями самого коммунизма.  Глубокий анализ таковых однако  часто заменялся ссылками на характерное для большевизма и компартии «стремление к господству», к «власти ради власти» и пр.

 Отрицая, как правило, социально-экономическое объяснение, консервативный либерализм  рассматривал причины коммунистического авторитаризма (диктатуры) в чисто политическом плане, Однако такой  подход  имел серьезные слабости. Он не учитывал, например, что даже в сталинский период господствовала вовсе не партия, но лишь определенная ее часть  — партийный аппарат, партийная бюрократия. Сама же партия в целом вовсе не являлась сколько-нибудь значительной привилегированной группировкой (привилегии членов партии были незначительны).

      Основное течение консервативного либерализма, отраженное в социологии, советологии и проч. рассматривает коммунизм как строй тотальной государственной собственности с господством бюрократии и авторитарной системой, запрещающий частное предпринимательство. Консервативный либерализм отстаивал мнение, что «коммунизм» не может не быть авторитарным, что авторитарность есть важнейшая особенность коммунистической системы, и признак авторитаризма естественным образом входит в понятие коммунизма.

      Из этого, кстати, следовало и характерное для консервативного либерализма мнение,  что отказ от авторитаризма и  введение политической демократии  будет « концом коммунизма». Поэтому в отличие, например, от еврокоммунистических теоретиков и ряда коммунистических реформаторов, стремившихся к «положительным» реформам, консервативный либерализм делал ставку на то, что введение политической демократии  подорвет  реальный социализм и фактически будет его концом. ( То, почему такое представление оказалось правильным, требует отдельного разбора).

    Поэтому переход Восточной Европы эпохи горбачевской перестройки к политической демократии был воспринят на Западе как победа либеральной доктрины. Осюда и тезисы о «конце коммунизма» вместе с концом «реального социализма» (З. Бжезинский, Ф. Фукуяма). Ф. Фукуяма, сотрудник госдепартамента США, получил известность именно тем, что  немедленно после падения однопартийной системы в СССР провозгласил «конец истории», который совпадал для него с победой либерализма.

    Из этого же вытекало и определение новой эпохи в восточной Европе как «посткоммунистической». Консервативный либерализм был  убежден, что эпоха «коммунизма» в этом регионе закончилась с переходом от авторитарного коммунизма к политической демократии.

 Несмотря на широкое обсуждение, вопрос о том, возможен ли неавторитарный коммунизм, остается открытым и до сих пор. Вопрос о том, мог ли переход реального социализма к политической демократии не быть его «концом»,(то есть существовала ли иная концепция  преодоления коммунизмом авторитарного барьера  помимо консервативно-либеральной версии «краха коммунизма»), — требует отдельного разбора.

 6. Коммунизм и сталинизм. Теория тоталитаризма.

    Очевидные пропагандистские основания, имело также  характерное для консервативного либерализма отождествление коммунизма (большевизма, ленинизма) и сталинизма.

 Советская тенденциозность, тенденциозность сталинизированного марксизма вывернута в данном подходе  наизнанку. Сталинизм рассматривается его сторонниками как реализация сущности коммунизма,  его «тоталитарной природы», а наиболее репрессивные черты сталинской системы — как неизбежное и адекватное следствие некапиталистического развития. Подобный взгляд являлся столь же устойчивым на Западе, как и теория «культа личности» в доперестроечном СССР.

 Однако тезис о тождестве сталинизма и коммунизма может быть поставлен под сомнение.

 Действительно, одни страны реального социализма,  подобно Китаю с его  «культурной революцией», на раннем этапе своего развития повторили трагическую схему советского «сталинизма».  С другой стороны, были формы коммунизма, лишенные сталинистской репрессивности, в том числе и возникшие относительно автономно от советской системы. Главным образом это можно сказать о Югославии, страны реального социализма, уже в 1950-60 гг весьма далеко зашедшей в открытости и разрыве со сталинским наследием. (В связи с югославским вариантом ападным социологам даже пришлось вводить новые понятия — например, «либерально-коммунистической» системы). Близким к югославскому оказался вариант кадаровской Венгрии 1960-х гг.

 Очевидно, что был возможен и фактически существовал  ряд умеренных альтернатив советской сталинистской модели  «реального социализма», представлявших иной, более цивилизованный вариант раннекоммунистичсекой системы. (Бухаринская, югославская, венгерская «модели социализма»).

  Традиционную консервативно-либеральную теорию вырастания сталинизма из большевизма критикуют представители «неортодоксальной» западной советологии. Как отмечает С.Коэн,  «большевизм 1917-1928 годов действительно таил в себе «семена сталинизма; о них достаточно сказано в западной литературе, и они не нуждаются в дополнительном рассмотрении. Менее известно, но чрезвычайно важно то, что большевизм содержал в себе и иные, несталинистские «семена», а «корни» сталинизма можно отыскать не только в большевизме, но и в русской историко-культурной традиции, событиях типа гражданской войны, международной обстановке и т.д». (С.Коэн, Большевизм и сталинизм. Вопр. философии. 1989, N 7, С. 54).

 По словам Коэна, «тезис непрерывности в значительной степени затушевал необходимость изучать сталинизм как особый феномен с собственной историей, политической динамикой и социальными последствиями» (С.47).Сам он считает очевидным, что сталинизм и ленинизм не одно и то же. Коэн указывает на «переход количества в качество» при соотношении ленинизма и сталинизма. (Большевизм и сталинизм. Вопр. философии. 1989, N 7, С.56).

 Мы будем отстаивать точку зрения, что несмотря на то, что исторический сталинизм (с его одиозными проявлениями, типа террора) имел основания в коммунистической системе,  его появление в странах коммунистического не было фатально запрограммировано.

 Укажем также на трудности и официальной западной теории тоталитаризма – одного из важнейших компонентов консервативно-либеральной критики реального социализма.

 Трудности теория тоталитаризма в консервативно-либеральном варианте заключались, во-первых, в неразличении тоталитаризма «левого» и «правого». Также — в отсутствии объяснений «левого» тоталитаризма как антипода «правого»,  и  неразличении различных стадий и форм развития реального социализма.

 Теория тоталитаризма не отвечает на целый ряд вопросов. Например — почему отождествляемые консервативным либерализмом два тоталитаризма- на Востоке и на Западе,- были столь различны, что вели  между собой ожесточенную борьбу (вторая мировая война) ? Почему победить «правый» тоталитаризм удавалось чаще всего именно тоталитаризму левому, тогда как западные демократии чаще поддерживали правый тоталитаризм? Если советская система была тоталитарной на всех ее исторических этапах, то почему советский коммунизм воевал с гитлеризмом, в чем отличие сталинской эпохи от хрущевской  и т.д.

 Объективная критика должна признать, что советская Россия 1930-х годов, несмотря на сталинизм, являлась системой совершенно иного типа, чем контрреволюционный фашизм, эволюционировавшей в совершенно ином, чем фашизм, направлении. Не случайно и глубокое противостояние советской России фашизму (консервативно-либеральному тоталитаризму) несмотря на сталинизм и сталинский оппортунизм (пакт Молотова-Риббентропа).

 Слабость обычного для консервативного либерализма отождествление коммунизма и фашизма прекрасно понимал ряд западных советологов к левого направления. По словам И. Дойчера «Гитлер был лидером чистой контрреволюции, тогда как Сталин был и лидером и эксплуататором трагической, самопожертвенной, но созидательной революции» (Дойчер, Сталин, с.612).

 Следует подчеркнуть, что само идеологическое понятие тоталитаризма, а тем самым и теорию тоталитаризма неверно связывать только с правой политической традицией. Это понятие уже в 1930-40х гг. использовали неортодоксальные левые и критические марксисты  — прежде всего Л. Троцкий, затем А. Бармин, В. Серж-Кибальчич и др.  в том числе и для критики сталинизма. Критику традиционных западных (консервативно-либеральных) форм теории тоталитаризма давали и послевоенные западные левые.

 Одним из первых определил сталинизм как тоталитаризм именно Л.Троцкий в работе «Преданная революция» (см.), Он при этом показывал и ошибочность приравнивания сталинизма и европейского национал-социализма. Фактически именно левые авторы — Л. Троцкий, В.Серж,  как позже и ряд «левых» советологов — И. Дойчер и др., положили начало  действительной критике тоталитаризма, затем ставшей общим местом консервативно-либеральной теории. Использовался он и послевоенными левыми.(Об основах   различения «правого» и «левого» в политике мы скажем ниже).

    Считая всех приверженцев левой идеологии сторонниками тоталитаризма,  консрвативый либерализм отбрасывает антитоталитарные течения «реального социализма». Не принимается во внимание целая линия «антитоталитарной» левой теории линии Троцкого, Лукача, еврокоммунизма и др.

    Критический марксизм подчеркивает ошибочность типичного  в рамках консервативно-либерального подхода отождествления «правого» и «левого» тоталитаризма, то есть отождествление коммунизма и  фашизма (нацизма).  Говоря о сходстве сталинизма и фашизма, он подчеркивает, что здесь сходство не только близких явлений, но и сходство противоположностей. Глубокие различия касаются прежде всего базисных основ двух систем, и которых вытекает и целая гамма иных сходств.

   Главные различия касаются собственности, другие- политики, идеологии и др. Родство фашизма(нацизма) и сталинизма, верное в одном отношении, в целом ряде аспектов искажает картину в идеологических целях.

    Теория тоталитаризма в левой версии дает социально-экономическое объяснение как левого, так и правого тоталитаризма.    Используя понятие тоталитаризма по отношению к сталинизму, критический марксизм  различает тоталитаризм левый и правый.

Современные марксисты, безусловно, осуждали и продолжают осуждать  сталинизм, создавший действительно тоталитарную политическую структуру и в ряде своих репрессивных проявлений — террор, полицейская система, и др. сравнявшейся с фашизмом. Признавая справедливой критику сталинизма (в первую очередь его экстремистских проявлений)  как тоталитаризма, современный марксизм  продолжает отстаивать возможность иного, нетоталитарного и неавторитарного коммунизма.

     Критический марксизм обнаруживает связь   право-тоталитарных национал-социалистических систем с традиционным капитализмом прежде всего  в отношении собственности,  — крупной частной. (об этом писал еще Л.Троцкий), и крупных монополий. Фашизм (нацизм) — правый тоталитаризм — есть авторитарная (тоталитарная), но вполне частнособственническая система, детище Западной цивилизации. Отсюда связь «реального капитализма» с правыми диктатурами, «подкормка» правыми в других странах Запада правых в Германии, как позже в Чили и проч. странах «своего» тоталитаризма.

 Критикуя тоталитаризм и авторитаризм «как таковой», западные демократии на деле всегда предпочитали «правые» диктатуры левым — начиная от гражданской войны в Испании до путча против Альенде в Чили 1974 г. Договор Молотова-Риббентропа 1939 г.— не аргумент, поскольку до него был заключен Мюнхенский договор 1938 г. (эту деталь консервативно-либеральная историография припоминает неохотно). Из этого договора, как и ряда иных важных фактов связи правого тоталитаризма  (в Германии  и иных странах) с  Западным «капитализмом»  можно также сделать вывод о глубинном  структурном сходстве двух систем. Это  показывает и само происхождение европейского нацизма: везде в Европе правые боевые организации возникли не столько из социалистов (путь Муссолини — из «левых» -скорее исключение) сколько из полицейских и черносотенных отрядов борьбы с «левыми» (Германия, Венгрия и проч.).

 В приравнивании коммунизма к фашизму   происходило несколько едва заметных, но существенных подстановок — коммунизм приравнивался к сталинизму; сам же сталинизм рассматривался как тоталитарный аналог фашизма (нацизма). Тем самым строился идеологический силлогизм приравнивания коммунизма к национал-социализму.

  Неоконсервативно-неолиберальная линия игнорирует эти и другие ньюансы исторического различия «правых» и «левых» диктатур. В частности, разницы между разными типами «реального социализма» — например, северокорейского режима Ким-Ир-Сена и режима титовской Югославии — или  различий между историческими стадиями советского режима (например, сталинским и хрущевским периодами).

      В целом ряде восточноевропейских стран — подобно Венгрии, Польше и Чехословакии — коммунизм был лишен тоталитарной репрессивности; во всяком случае, львиная ее доля относилась и часто не без основания за счет центрального московского неосталинизма. Отождествлять сталинизм и китайскую систему эпохи культурной революции с коммунизмом как таковым — это приблизительно то же самое, что сравнить капитализм 16 века (эпохи «огораживаний»), или даже капитализм посленаполеоновской Франции с капитализмом современным. Можно ли рассматривать в качестве идеальной модели капитализма подобный капитализм, противоречивший либеральной демократии и либеральному капитализму?

   Еще одной слабостью традиционной консервативно-либеральной концепции тоталитаризма  было рассматрение  его как постоянной константы системы реального социализма,  прежде всего советского режима. Тем самым теория «перманентного тоталитаризма» смешивает воедино такие разные этапы развития советской системы,   как 1920-х гг., затем 1930-40-е (сталинский период) и, наконец, послесталинские 1950-80-ые. Если все эти периоды получают обозначение тоталитаризма, то различие теряется.

 Можно утверждать, что советский режим сменился с авторитарного на тоталитарный лишь на рубеже тридцатых годов. Эту смену, как мы увидим, не заметили не только советские перестроечные даже авторы, но и наиболее резкие критики западные, которые полагали, что тоталитарным режим в СССР являлся уже начиная с 1917 г. и даже в брежневскую эпоху.

 Эту слабость консервативно-либеральной теории тоталитаризма, связанной  и с теорией непрерывности, замечали и западные политологи.

    По мнению С. Коэна  «существует глубокая пропасть между авторитаризмом и тоталитаризмом и, рассматривая их как идентичные политические формации, мы в конечном счете обнаружим свою неспособность проводить различия между непрерывностью и переменами» (С.56).  С. Коэн ссылается также на М. Левина, с точки зрения которого сталинская система «не была продуктом большевистских программ или планов, а возникла в результате отчаянных попыток справиться с социальным хаосом и кризисами, созданными самим сталинским руководством в 1929-33 гг.» (С.67).

    «Советологи-ортодоксы,- замечал С.Коэн, — не только запутали вопрос, употребляя термин «тоталитаризм» как синоним сталинизма, но и способствовали утверждению тезиса непрерывности. Так, западные теоретики советского тоталитаризма в большинстве своем считали сталинский переворот 1929-1933 годов важнейшей вехой советской истории, но истолковывали его не как отклонение от «прямой линии» развития большевистского движения, а как продолжение и кульминационный пункт начавшегося ранее процесса установления тоталитарного режима. На этой почве сложилась тенденция рассматривать всю большевистскую и советскую историю до 1929 года всего лишь как преддверие к сталинизму, или всеобъемлющему тоталитаризму» («Вопросы философии» , 1989, N 7, С.50). «Теория тоталитаризма распространилась чрезвычайно широко: из нее следовало, что весь Октябрьский путь имел единственную цель и результат — создать нечто грандиозное и несвободное, прямо противоречащее демократии» (Там же, С.53).

 7. Попытки социально-экономических объяснений реального социализма в рамках консервативного либерализма Парадоксы включения классовой теории в консервативно-либеральное понимание истории. «Пограничные» теории. Теория модернизации. Квазимарксизм и левый либерализм. Советологи — ревизионисты. «Предварительные» выводы. Трудности обоих направлений в рамках идеологической дилеммы. Левые предшественники основных консервативно-либеральных направлений критики реального социализма.

    Как мы видели, существенной теоретической слабостью консервативно-либеральной концепции авторитаризма, тоталитаризма и подобных им  было то, что их анализ исключал классовый и социально-экономический подход, развивавшийся в совершенно иной — именно марксистской и левой традиции. Это  не давало консервативному либерализму возможности дать серьезное объяснение реального социализма и  общей картины мира эпохи противостояния двух систем.

    Отчасти этот существенный недостаток пыталась исправить теория «нового класса» . при помощи которой консервативный либерализм смог «отвести» ряд «классовых» упреков реального социализма, отплатив ему той же монетой.

    Между тем при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что  теория нового класса в консервативно-либеральном варианте оказывается «методологически противоречивой».

Главное ее противоречие связано с тем, что,  давая «классовое» объяснение системы реального социализма, консервативно-либеральная концепция истории   одновременно критикует и отрицает марксистский классовый подход, теорию классов, социально-экономическую детерминацию в целом, а, следовательно, и роль классов в истории вообще.

 Логика консервативного либерализма в этом вопросе выглядит примерно так: «вообще в истории классов нет,  марксистское «классовое» (истматовское) объяснение истории в целом ошибочно, мы, консервативные либералы, всегда и везде отрицаем это марксистское классовое объяснение. Но несмотря на все это в системе реального социализма (коммунизма)… класс есть».

 Такое утверждение содержит очевидное противоречие. Как можно сочетать отрицание классового анализа в истории в целом с утверждением наличия классов в отдельной общественной системе реального социализма? Ведь если в историческом развитии  классов вообще не было, то получится, что «новый класс» оказывается… едва ли не единственным классом в истории!

 С другой стороны следует признать, что собственные философско-методологические постулаты позволяют консервативному либерализму употреблять понятие «класса» лишь в одном смысле — смысле «слоя».

 Этот момент требует более внимательного разбора,  который мы сможем дать ниже.

Пока подчеркнем еще раз «методологическую нестыковку» теории нового класса с основными постулатами консервативного либерализма. Социально-экономическое объяснение само по себе плохо сочетается с основными методологическими  принципами консервативного либерализма и  является в рамках этой теории противоречивым.

 Практически теория нового класса представляет ту группу теорий, которые  можно назвать «пограничными».

«Пограничные» теории, активно заявившие о себе в 1950-ые—70-ые гг., возникали как бы с двух сторон,  в результате взаимных шагов друг к другу идеологических полюсов двух репрессивных обществ — традиционной марксистской  и традиционной западной идеологических парадигм. Эти взаимные шаги объяснялись и пониманием трудностей этих традиционных парадигм и необходимостью их корректировки с обоих сторон.

    Так же как официальная советская  идеология подвергалась критике различными группами «ревизионистов», свои «ревизионисты» существовали и в рамках консервативно-либеральной теории. У  представителей официальных доктрин сталинизма и консервативного либерализма, как и у представителей «ревизионистских» линий слева и справа, обнаруживалось немало общего.

 Основной особенностью пограничных теорий следует считать их амбивалентность в том числе и методологическую — и попытки балансировать между двумя идеологическими полюсами двадцатого века.

       Значительную часть этих теорий можно обозначить как «квазимарксистские». Так мы называем  концепции, которые, пользуясь марксистским инструментарием, сохраняют при этом главные особенности консервативного либерализма — в первую очередь в интерпретации тех посылок, которые часто заимствованы у критического марксизма. Квазимарксистские теории включают в себя элементы критического марксизма, но  используют эти элементы для консервативно-либеральных выводов.

Значительная часть данных теорий стремилась к тому, что получило у Г. Маркузе название «третьего пути» (не путать с российской право-националистической теорией –например, «Третьего пути» Дугина ). Однако в этом положении «нейтралитета» смогли удержаться очень и очень немногие теории. Опираясь в своих начальных посылках на элементы критического марксизма, в своих выводах квазимарксистские теории вполне солидарны с консервативным либерализмом. Пограничные (и «квазимарксистские») теории  пытаются примирить марксистскую методологию и немарксистские выводы.

    Наряду с теорией  «нового класса» в варианте М. Джиласа, к пограничным и одновременно квазимарксистским таковым практически можно отнести также и теорию Карла Виттфогеля, уже в середине 1930-х гг. сравнившего СССР сталинской эпохи с «азиатским способом производства»  (см.). Принадлежавший вначале к франкфуртской школе, Виттфогель в 1940-х гг перешел на позиции резкой критики реального соцализма с «маккартистских» позиций (см. Дмитриев). Как и понятие класса  в теории Джиласа, марксистское понятие «азиатского способа производства» используется Виттфогелем лишь для того, чтобы дать в целом обычную консервативно-либеральную оценку реального социализма как «исчадия тоталитаризма» и апологетизировать западную демократию.

 Джилас должен был или поставить понятие класса в кавычки, или объяснить, почему один термин в теории марксистский, тогда как  все остальное в ней строится на критике марксизма. Точно так же и понятие «азиатского способа производства» у К. Виттфогеля становится элементом «марксизма без Маркса»; «куском» марксовой теории формаций без и вне самой этой теории. Использование марксистского инструментария не выводит эту теорию за пределы консервативного либерализма.

 Несмотря на определенные сходства советской системы и описанного Марксом азиатского способа производства, последний строился, безусловно, на совершенно иной, чем сталинский социализм, формационной основе, с соответствующим резким отличием во всех общественных сферах — от экономики до идеологии.

       К пограничным теориям можно отнести  и т. н. теорию м о д е р н и з а ц и и.

Как и теория нового класса, теория модернизации имела определенные преимущества перед другими западными теориями, так как давала необычное для них, отличное от «чисто политического» и близкое к социально-экономическому объяснение авторитарной политики. Согласно этой теории реальный социализм («коммунизм») есть специфический для отсталых стран способ перехода к «индустриальному обществу». С  успехами индустриализации, повышением уровня жизни эти страны должны возвратиться в лоно общества западного образца.

 Теория модернизации, считавшая коммунизм специфической для малоразвитых стран формой перехода к индустриальному обществу, оказала существенное влияние на ряд объяснений коммунизма в западной советологии.

 Трудности данной теории заключались в недостаточной ясности понимания и определения «индустриального общества». Индустриальное общество может быть и отличным от западного: нельзя отрицать, что системы реального социализма (СССР, Китай и др.) были индустриальными странами, хотя при этом их общество существенно отличалось от западного. Тип развития, при котором осуществлялась индустриализация, отнюдь не был капиталистическим или ведущим только к нему.

     Используя некоторые экономические факторы для объяснения реального социализма, указанные теории давали как бы «неполное» социально-экономическое объяснение этого общества, которое между тем не могло конкурировать с  «полным», выдвинутым постоянно критикуемым за догматизм «истматом».

 К пограничным теориям, отталкивающимся от консервативно-либерального полюса, следует отнести теории левого либерализма.  Его представители существовали даже в рамках «советологических» исследований. Например, такие уже упоминавшиеся нами работы Стивена Коэна, как «Бухарин и большевистская революция» М., 1992; статья Большевизм и сталинизм. Вопр. философии. 1989. N 7. С.46-72. и др. Лево-либеральные теории интересны именно своим поиском иных, отличных от традиционных западных  вариантов теоретического анализа реального социализма. У этих работ весьма много общего с критическим марксизмом.

                                    *

 Подводя итоги сказанному,  отметим следующее.

 Мы показали таким образом, что в 1960-70-ые гг. оформились две основные линии в описании «реального социализма» (коммунизма) и одновременно две «мировые» идеологические линии — традиционно-марксистская, представленная теорией сталинизированного марксизма, и традиционно-западная, рассматривающая коммунизм как общество с тотальной государственной собственностью и авторитарной политической надстройкой.

 Во второй половине 20 века активное противостояние двух систем в идеологии приняло вид «идеологической дилеммы». Смысл этой дилеммы состоял в жестком применении принципа «исключенного третьего». Поскольку две системы обладали в этот период наибольшими материальными и идеологическими ресурсами, предпочтение одной из этих идеологий как правило означало переход на позиции противоположной. «Третьи пути», как правило, отбрасывались, оттеснялись на периферию и в конечном счете исключались из идеологического оборота.

  Две основные концепции реального социализма соответствовали двум основным идеологическим парадигмам 20 века — парадигме традиционного марксизма и консервативного либерализма. Для большинства западных обществоведов консервативно-либеральная парадигма была тем же, чем сталинизированный марксизм был для советских авторов — начальной точкой отсчета и своеобразным идеологическим эталоном.

  В качестве таковой консервативно-либеральная парадигма была принята и значительной частью «классических» советских оппозиционеров – «традиционных диссидентов», включая Солженицына, которые фактически воспроизводили консервативно-либеральную критику реального социализма. «Левые» критики реального социализма, например, Р. Медведев, составляли значительно меньшую часть идеологической оппозиции советской системе.

 Мы показали слабости обоих парадигм,  которые не являются полностью адекватными.  Прежде всего это выражается в терминологии, но имеет и более значительные причины.

      С трудностями сталкивался  прежде всего официальный сталинизированный маркисизм. Представляя в первой половине 20 века резкую атаку на идеологию традиционного «капитализма», со второй половины этого  века он вынужден был перейти к обороне, с трудом сдерживая  наступление своего более успешного идеологического оппонента.Те идеологические устои  реального социализма, которые обеспечивали ему победу в начале 20 века, оказывались все более зыбкими.

 Консервативный либерализм все более выигрывал идеологическое сражение, заставляя сталинизированный марксизм все более  часто искать выход в «пассивной обороне» и использовании «административного ресурса»  — цензуре и глушении западных радиопередач. Обороняясь от западной критики, реальный социализм искал идеологические альтернативы. Их  могла дать только критически-марксистская, в частности реформистско-коммунистическая мысль, но и она в СССР оставалась под жестким прессом цензуры. Сталинизмом был не только уничтожен целый слой ученых левого направления, но и создавались постоянные препятствия для его восстановления.  Советским читателям до конца 1980-х гг оставался недоступен целый пласт как традиционной левой литературы — от Бухарина, Троцкого и его последователей, до книг Д. Лукача, теоретиков Франкфуртской школы и еврокоммунизма. Неортодоксальная левая традиция существовала только в самиздате, ее представители подвергались репрессиям.

      В рамках оппозиционной левой мысли в СССР, загнанной в подполье сталинистской догматикой, в поисках «действительного» и «неискаженного» социализма часто делались попытки возвращения к истокам, раннему (досталинскому) большевизму 1920-х гг. Но эти попытки не дали серьезного положительного результата.

Но и консервативно-либеральная критика реального социализма также не была полностью адекватной.

  Консервативно-либеральная  теория не объясняла, в чем позитивность систем реального социализма и почему этот строй оказался привлекательным для огромной части населения мира — полутора миллиарда человек. Какую позитивную роль (не только негативную, на которой сосредоточивался консервативный либерализм) сыграл этот строй в истории стран, где он существовал и в мировой истории в целом? Может ли этот строй эволюционировать «на своей собственной основе», или же он непременно должен смениться системами типа современных западных? Эти вопросы выпали из поля зрения консервативного либерализма и не получили в нем ответа.

      В конечном счете, консервативный либерализм не мог быть «истцом» по отношению к реальному социализму, поскольку, как показали левые теоретики, оставался сознанием не менее «одномерным» (Г. Маркузе). Западная критика реального социализма,  как и апологетика его сталинизированным марксизмом, носила заданный, апологетический характер и в значительной части своих проявлений выступала как идеология в марксистском смысле — то есть  как ложное и репрессивное сознание.

    Как мы показали выше, обе классические парадигмы анализа реального социализма сталкивались с серьезными противоречиями, которые  лишний раз  подтверждали необходимость поиска новой картины мира.

   Шаги к таковой сделали  сторонники неортодоксальной левой традиции в 20 веке. Весьма часто консервативно-либеральная критика реального социализма лишь  шла следом за критикой этого социализма сторонниками критического марксизма. Основные понятия  этой критики часто и даже обычно вводили левые, затем уже их использовали правые.

 Критику коммунистического авторитаризма,  даже с использованием классического термина свободы инакомыслия, дала Роза Люксембург в «Рукописи о русской революции». Основные моменты критики сталинской системы с термидором и новой бюрократией, а также понятием тоталитаризма; как  уже отмечалось,  впервые прозвучали у Л. Троцкого и его сторонников. Именно Троцкий и его последователи  первыми начали критиковать сталинисткий тоталитаризм как и тоталитаризм вообще. М. Рютин и В. Серж дали критику сталинской системы раньше ряда советологов.

 У главных направлений консервативно-либеральной критики реального социализма (от теории тоталитаризма до теории нового класса) были таким образом свои левые предшественники.

      Симптоматичным также было и  появление переходных и промежуточных теорий, стремящихся преодолеть традиционные концепции реального социализма в рамках двух  основных центральных «полюсовых» идеологий истекшего столетия.

     Рассматривая пограничные теории, мы заметили, что ряд из них отклоняется от классического полюса   консервативного либерализма в  «марксистскую» сторону. Пограничные теории сделали первую, хотя далеко не всегда последовательную попытку оторваться от основных идеологических полюсов 20 века — советского сталинизированного марксизма и консервативного либерализма.

      В этих промежуточных теориях сделан шаг к новой критически-марксистской парадигме, наиболее важной для нашего анализа. Интересно, что два типа переходных концепций, отказывающиеся каждая от своей официальной парадигмы — лево-либеральные и социалистические на Западе, с одной стороны — и неортодоксально коммунистические на Востоке, с другой, сближаются также и между собой, в наибольшей степени приближаясь, как нам кажется, к более адекватной идеологии.

 

 II. ПРЕДШЕСТВЕННИКИ КРИТИЧЕСКОГО МАРКСИЗМА

 

1. Понятие критического марксизма. Начало формирования критического марксизма. Его предшественники на Востоке и на Западе.  Течения антисталинистских левых. Первые критические» левые — социал-демократия и левая социал-демократия.

 Более последовательной альтернативой этим двум основным идеологиям  следует считать, как мы полагаем, то направление марксизма, которое  мы называем  критическим.

   Понятие «критического марксизма» («лево-демократической идеологии») требует отдельного обсуждения. Это  самоназвание нового направления марксизма (и, можно утверждать, также коммунизма), которое разорвало со старым официальным коммунизмом (официальной идеологией реального социализма), но не перешло на позиции консервативного либерализма — официальной идеологии современных западных демократий. Идеология критического марксизма  еще не оформилась теоретически и организационно. Поэтому можно говорить не о прямых представителях данной линии, но о теориях и теоретиках, близких к данной теории в тех или других аспектах.

 Само  понятие «критической» теории восходит к К. Марксу (например, «Критика политической экономии»); и еще ранее, очевидно, к И. Канту с его гносеологическими «критиками».

 Для нас важна традиция употребления этого термина послевоенными левыми. Понятие «критической» теории в 1930-ые гг. стали применять теоретики франкфуртской школы — Г. Маркузе, М. Хоркхаймер, Т.Адорно. Его использовал  и Д. Лукач (например, в концепции «радикальных критических реформ» социализма), а также теоретики, начинавшие свою деятельность в группе «Праксис» (например, С. Стоянович, от марксизма к постмарксизму,- Вопросы философии, 1990, N 1, c. 147).

    По-видимому, основной смысл марксова критицизма  — теоретическое и политическое дистанцирование от институциализированных (в период жизни Маркса – традиционно-капиталистических) общественных форм от идеологии до политики.  Маркузе определяет  концепцию Маркса как «критическую теорию» в частности, на том основании, что она «представляет собой осуждение существующего порядка в целом» (Маркузе Г. Разум и революция, В. Даль, СПб, 2000, с.333).

    В период образования двух репрессивных обществ значение понятия «критицизм» в марксовом смысле изменилось. Оно, как представляется, предполагает дистанцирование не от одного от двух типов репрессивного общества – как западного, так и «восточного». Критическими в этом смысле не могут считаться теории, которые дают критику одной из этих систем с позиции другой, или критикуют одну из систем лишь для того, чтобы давать апологетику другой.

Перефразируя Маркузе, необходим не одномерный критицизм, который дает каждая из репрессивных идеологий, а критицизм комплексный, полный, который представляет собой критику обоих указанных идеологий.

 Современный марксизм может статься «критическим», если окажется в состоянии сохранить критическую направленность против двух официальных идеологических столпов  20 века. Он отталкивается как от официального «сталинизированного» марксизма» (официальная идеологии реального социализма в ее сталинистской ипостаси), так  и западного консервативного либерализма (идеологии современного капитализма). Он должен быть критическим к обоим этим направлениям как и идеологически, так и политически.

 Теоретики Второго Интернационала (Э. Бернштейн, К. Каутский) в конце 19 века также объявили свой марксизм «критическим». (…) Однако как показали лево-марксистские теоретики начала 20 века от В. И. Ленина до Р. Люксембург, идеология 2-го Интернационала  оказалась «критицизмом» прежде всего по отношению к революционной традиции классического марксизма. Оборотной стороной этого становилась «некритичность» идеологии Второго Интернационала, социал0демократии по отношению к традиционному капиталистическому обществу.

 Это примиренчество социал-демократии к «первому» репрессивному обществу более радикальные марксисты уже в тот период определили как «оппортунизм», который ярко продемонстрировала национал-патриотическая политика правой социал-демократии периода первой мировой войны. Именно к началу первой мировой войны действительный «критицизм» этого направления  вполне очевидно оказался исчерпанным. Вообще в течение всего 20 века для социал-демократии — в особенности правой —  было характерно «врастание» в традиционный капитализм.

 Поэтому носителем новой критической традиции в начале 20 века стала левая социал-демократия и большевизм (коммунизм). Именно большевизм («ленинизм») — коммунизм 3-го интернационала, как мы  постараемся показать, был развитием линии «критического» марксизма в начале 20 века. Лево-демократическая линия рассматривает ленинизм как неотъемлемое и важнейшее течение марксизма 20 века. (Это замечает и современная «постсруктуралстская» левая традиция – например, С. Жижек, 5 опытов о Ленине). Разрыв Ленина со вторым Интернационалом носил подлинно критический характер. Выделившийся из левой социал-демократии ленинизм выступил наиболее резкой критикой существовавшего в начале 20-го века мирового капитализма и его проявлений (мировой войны).

 После образования реального социализма его отношения  с социал-демократией, продолжателями традиций Второго Интернационала в течение 20-го века были достаточно сложными и имели целый ряд противоречивых эпизодов. В их числе были и участие социал-демократии в подавлении революций в центральной Европе (например, Германии), и  выступление сталинистских компартий против единого с социал-демократие  антифашистского фронта в Европе накануне прихода к власти фашизма.

 Критика социал-демократией (в особенности левой) реального социализма   после его институционализации  в ряде  аспектов была справедливой (так же как и критика реального социализма консервативным либерализмом ). Поэтому критические работы Г. В. Плеханова, Н. Суханова; в Германии — К. Каутского и др. сохраняют свое значение для современного критического марксизма.

 В период перестройки в СССР внимание к социал-демократической теории особенно возросло: именно  в социал-демократизме значительная часть левых критиков реального социализма  видела альтернативу этому обществу и его идеологии. В России на рубеже 1980-90-х  возник ряд направлений социал-демократизма.

 Оппозиционный еще в доперестроечный перод социал-демократизм  представляли, например,  А. Фадин и  Б. Кагарлицкий. Ряд из них развивал принятую у неортодоксальных левых в начале 20 века  концепцию реального социализма как «госсоциализма»  (Фадин, ХХ век и мир 5:89. Его же книга «3-й Рим в третьем мире»).

 К социал-демократам  в период перестройки стали относить себя  Г. Попов, А. Яковлев и даже лидер советской перестройки М. Горбачев.

       Выскажем главную мысль по этому вопросу, которую мы попытаемся подробнее обосновать далее. С нашей точки зрения, несмотря на то, что ряд аспектов социал-демократической критики реального социализма сохраняет свое значение для критического марксизма, социал-демократическая теория и идеология в целом не является альтернативной для систем  реального социализма – в том числе и в период их перехода от авторитаризма к плюрализму.

    Это по нашему мнению, объясняется тем, что в своих основных постулатах социал-демократическая теория, даже в ее левых вариантах, давая критику одного репрессивног общества  остается идеологией второй репрессивности, второго (западного) «репрессивного общества».

    Многочисленные подтверждения имеет компромисс 2-го Интернационала с Западным обществом (который критиковался еще основателями Третьего Интернационала). Фактически к «критическому» направлению (критическому не по отношению к одному, но к обоим типам «Репрессивного общества») могут быть отнесены лишь позиции левой социал-демократии. Правая же социал-демократия как в своей теории, так и в политической практике осталась близкой по своей идеологии к консервативному либерализму. «Демократический социализм» социал-демократов — это не общество «послекапиталистического» типа, но традиционное западное общество, хотя и с добавлением некоторых социальных гарантий. Поэтому критика большевизма правыми социал-демократами ( в частности, «Большевизм в тупике» Каутского — Берлин, 1930), в России и вне ее – работы меньшевиков в целом, несмотря на ряд справедливых упреков обществу «пролетарской диктатуры»,  примыкает к консервативно-либеральным оценкам коммунизма.

 Подробный разбор социал-демократической теории мы попытаемся дать ниже. Пока заметим, что левые социал-демократы ближе к критическому марксизму, хотя их теории  подчас и сочетаются с выводами, характерными для консервативного либерализма.  Хотя в  отличие от более «правых» квазимарксистских теорий, в теориях указанного типа консервативно-либеральный полюс служит вовсе не точкой притяжения, но точкой отталкивания.

 Итак, по нашему мнению, социал-демократическая альтернатива реальному социализму не является позитивной и полностью критической.

 Вместе с тем свой подлинно критический характер все более теряла и  идеология большевизма. С образованием реального социализма, его институционализацией и нарастанием репрессивности, а затем с появлением и распространением сталинизма эта идеология становилась все более апологетичной ко «второй репрессивности» — репрессивности реального социализма.

 Поэтому эстафету критического марксизма взяли на себя, как представляется, иные  левые течения.

 К таковым можно отнести прежде всего, неортодоксальные левые антисталинистские теории на Востоке и на Западе. Наиболее близкими к новому марксизму (лево-демократической идеологии)  следует считать тех  представителей левой мысли, которые противостояли сталинизму, не переходя, как это сделали, например, правые социал-демократы, на позиции консервативного либерализма.

 Официальный советский марксизм, в силу авторитарности советской системы, не только не был способен освоить данные левые направления и включить их в вою парадигму, как это делал со своими модификациями консервативный либерализм, но и  попросту не включал их в число опубликованных.

 В список официально разрешенных советской цензурой  авторов до 1988 г. не входил вплоть например, даже Н. Бухарин, не говоря о Л. Троцком или западных марксистах — от франкфуртской школы до еврокоммунистов. До самой перестройки в СССР не могли быть опубликованы работы стоявшего на марксистских позициях критика сталинизма Р. Медведева. Из Югославии была выслана реформистски-марксистская группа «Праксис», из Венгрии – ученики Г. Лукача, из Чехословакии — реформисты 1968 г., из ГДР — Р. Барро.

 Наиболее крупными представителями этого течения до второй мировой войны были левые интеллектуалы, стоявших в целом на радикально-марксистских позициях, но в то же время  отвергавшие репрессивные стороны большевизма и в особенности сталинизм. В их число входили Р. Люксембург, Л. Троцкий, Д. Лукач, К. Корш, и А. Грамши, а также  российские эмигранты – А. Бармин и В. Серж-Кибальчич.

     Начало критически-марксистской традиции следует вести, видимо, с Р. Люксембург и Л. Троцкого — авторов, влияние которых в левой мысли следует признать особенно важным. Их заслуга  — критика новой репрессивности реального социализма «изнутри», с использованием марксистского инструментария.

    После войны в рамках этой традиции как  Восточной Европе, так и в западной появилась и целая плеяда оригинальных и стоящих на позициях марксизма авторов  —  от Р. Медведева до Р. Барро, с одной стороны — и от Г. Маркузе до Л. Альтюссера с другой. Элементы критического марксизма можно усмотреть также и у интеллектуалов, не примыкавших прямо ни к какому направлению, но фактически близких к левой традиции — например, Ж.-П.Сартра.

  В данной работе мы даем лишь по необходимости краткий обзор теорий левого марксизма, которые требуют специального рассмотрения. Среди подобных обзоров западного марксизма следует специально отметить  обстоятельную и содержащую важную информацию работу Перри Андерсена — П. Андерсен, «Размышления о западном марксизме», M., ИнтерВерсо, 1991.

   Сохраняя в качестве идеала некапиталистическое общество — «социализм», представители критического марксизма подвергли жесткой критике сталинизм и ряд черт реального социализма, как не отвечающий начальным посылкам этого строя. Часто эта критика оказывались более нелицеприятной и теоретически обоснованной, чем обычная западная. Западная критика обычно не указывала,  что ее подход к вопросам авторитаризма, бюрократии и пр.  в системе реального социализма анализа опирается на левую критику, а иногда оказывается прямым заимствованием  у последней.

 2. «Левая» критика авторитарности реального социализма. Социал-демократы,  Р. Люксембург. «Неортодоксальные коммунисты».

         Давняя и широкая «левая» линия существовала в критике авторитаризма реального социализма.

 Одними из наиболее ранних критиков большевистского авторитаризма, как известно, были социал-демократы, начиная с лидера немецкой социал-демократии К. Каутского, и включая российских социал-демократов —  Г. Плеханова, Ю. Мартова и Н.Суханова. «Меньшевики» из-за границы критиковали советский авторитаризм в течение ряда десятилетий до и после 2-й мировой войны. К многопартийности призывал, среди прочих, и  высланный из СССР за «меньшевизм» большевик Мясникян  (…).

    Однако была и группа левых социал-демократов, фактически стоявших на позициях большевизма, которая критически оценивала авторитарный характер ранней советской политической системы.

 Еще более важно подчеркнуть, что коммунистический авторитаризм подвергался критике не только с консервативно-либеральной стороны, но и со стороны оппозиционно-коммунистических авторов. Критику советского авторитаризма  первой дала представительница «неортодоксального» большевизма Р. Люксембург  в чрезвычайно важной «Рукописи о русской революции», опубликованной в 1922 г., по-русски – лишь  в 1991 г.  Изданная критичным к большевизму левым социал-демократом П. Леви и прочитанные В. И. Лениным, в СССР она была опубликована  лишь в 1991 гг.

 В своих «Заметках»  Р. Люксембург указала на опасность авторитаризма, которая содержала диктатура большевиков, их отказ от политических свобод и введения однопартийной системы.  В тексте, названном позднее «Рукопись о русской революции», Р. Люксембург поставила вопрос об Учредительном собрании. Затем она перешла к вопросу о политических свободах при социализме.

 «Учредительным собранием и избирательным правом,— писала она,—  вопрос однако, не исчерпывается. Должно быть принято во внимание также упразднение важнейших демократических гарантий здоровой общественной жизни и политической активности трудящихся масс: свободы печати, союзов и собраний, которые стали незаконными для всех противников советского правительства. Для такого вмешательства ни в коей мере не достаточно вышеприведенной аргументации Троцкого в неповоротливости демократических выборных учреждений. Напротив, совершенно очевиден, неоспорим тот факт, что без свободной, неограниченной прессы, без беспрепятственной жизни союзов и собраний совершенно немыслимо именно господство широких народных масс. Свобода лишь для сторонников правительства, лишь для членов одной партии, сколь бы многочисленными они не были — это не свобода. Свобода всегда есть свобода для инакомыслящих. Не из-за фанатизма «справедливости», а потому, что от этой сути зависит все оживляющее, исцеляющее и очищающее действие политической свободы; оно прекращается, если свобода становится привилегией». ( Р.Люксембург. Рукопись о русской революции, в кн. Р.Люксембург, О социализме и русской революции. М., Политиздат, 1991, с. 326-327).

 Заметим, что уже здесь Р. Люксембург используется определение демократии как свободы для инакомыслящих, ставшей общим местом западной полемики Запада с реальным социализмом  по поводу «прав человека» в 1960-80-х гг.

 Далее  в приведенной работе следует исключительно интересный пассаж.

 «Правда, это диктатура, но не диктатура пролетариата, а диктатура в чисто буржуазном смысле, диктатура якобинцев» (там же).

 Р. Люксембург отстаивает положение о диктатуре класса, а не партии, отстаивавшегося также и Лениным.

 «Пролетариат, берущий в свои руки власть, — пишет она,— никак не может, действуя по доброму совету Каутского, под предлогом незрелости страны отказаться от социалистического переворота и посвятить себя только демократии, не совершив предательства по отношению к себе самому, Интернационалу, революции. Он обязан и должен как раз немедленно, самым энергичным, самым решительным, самым беспощадным образом начать социалистические преобразования, следовательно, осуществлять диктатуру, но диктатуру класса, а не партии или клики, осуществлять диктатуру класса, т. е. действовать при самой широкой гласности, при самом деятельном беспрепятственном участии народных масс, при неограниченной демократии». (Цит. соч., с. 326-327, 330-332)

 Р. Люксембург полагала тем самым (и это важно для нашего дальнейшего изложения), что диктатура пролетариата не обязательно предполагает жестко-авторитарное государство, но не должна исключать политическую демократию.

 «Завоевать политическую власть, — пишет она,- чтобы наполнить ее новым социальным содержанием. Историческая задача пролетариата, когда он приходит к власти — создать вместо буржуазной социалистическую демократию, а не упразднить всякую демократию» «не выдавать нужду за добродетель» и не оказывать плохую услугу международному социализму, «стремясь внести в его арсенал в качестве новых открытий все перекосы, обусловленные в России чрезвычайными обстоятельствами» ( Р.Люксембург. Рукопись о русской революции, в кн. Р.Люксембург, О социализме и русской революции. М., Политиздат, 1991, с. 326-327, 330-332).

 Эти высказывания Р. Люксембург можно считать важнейшим началом полемики о социалистической демократии, прерванной сталинизмом, но продолженной значительно позже и достигшей особой остроты в 1960-ые гг. Именно в этот период появилась и уже упоминавшаяся нами работа советского диссидента «левого» направления  Р.Медведева «О социалистической демократии» (…).

 В приведенном  отрывке  Р. Люксембург делает важный шаг к решению вопроса, который так и не смог решить еврокоммунизм: является ли Диктатура пролетариата диктатурой, или же «не диктатурой»?

 Согласно Р. Люксембург диктатура пролетариата не обязательно требует однопартийной системы —  такая диктатура возможна и при многопартийности. Диктатура пролетариата, по ее мнению, не исключает политических свобод, но предполагает их. Диктатура пролетариата не отрицает сохранения власти в руках компартии, однако — со свободой оппозиции. Как мы видим, такая  позиция в принципе совпадает с идеалом других представителей критического марксизма (включая Д. Лукача и др), с идеалами Пражской весны и еврокоммунизма.

 Забегая вперед отметим, что реальность перемен в коммунистическом мире рубежа 1980-90-х гг оказалась иной и, вероятно, существенно более противоречивой.

 Сторонником «двухпартийной» системы на советской основе был советский дипломат и затем невозвращенец, перешедший на Запад в 1930 г.,  Г. Беседовский.  В своей книге Г. Беседовский выступил скорее как критик коммунизма, отстаивая правый идеал «термидора» в СССР. С  другой  он защищает «советскую» двухпартийную систему – власть двух партий — коммунистов и левых эсеров – в Советах. (Беседовский Г.З. На путях к термидору.- 1931, рос. Издание – М.,Современник, 1997). Возможности для перехода к такой двухпартийной системе Беседовский видел в легализации «крестьянской» -например, эсеровской партии., которая могла бы составить оппозицию ВКП(б). По его словам, подобную же позицию еще в эпоху кризиса военного коммунизма накануне 1921 г. отстаивал  ряд партийных деятелей, близких к левым эсерам. (Г. Беседовский, На путях к термидору, М.,Современник, 1997). Концепция Беседовского была близка к традиционной социал-демократической (меньшевистской).

   Свой вклад в критику сталинского авторитаризма и тоталитаризма внес и поздний Л. Троцкий (об этом ниже).

 Советский авторитаризм и сталинский тоталитаризм еще в 1940-х гг  критиковал также целый ряд «независимых» левых теоретиков, отошедших от сталинизма, хотя и не всегда четко обозначивших альтернативную позицию – таких, как А. Бармин или уже упоминавшийся В. Серж (Кибальчич), который уже в 1940-х гг отстаивал идею «новой советской демократии».

   Серьезное обсуждение проблемы авторитарности советской системы в 1930-50-ые гг оказалось замороженным. Однако с началом хрущевской оттепели это обсуждение возобновилось — в основном в восточноевропейских странах «народной демократии» — прежде  всего Венгрии, Чехословакии и Югославии. Здесь следует упомянуть такие фигуры, как Д. Лукач, ряд чехословацких политологов (напр., З. Млынарж, Валента) и югославских реформистов (группа «Праксис»).

 Новые концепции социалистической демократии  вдохновили и попытки перемен в странах реального социализма советского образца – отчасти уже в Венгрии 1956 и прежде всего Чехословакии 1968 г. В  рамках  указанных событий Венгрии и Чехословакии как известно, были сделаны и практические попытки «соединения коммунизма с плюрализмом». Однако эти попытки так и не дали  реальных позитивных результатов: события 1990-х в Восточной Европе до сих пор чаще всего трактуются как «падение коммунизма».

  Дальнейшее и наиболее радикальное обсуждение этого вопроса с позиций критического марксизма дал еврокоммунизм в Испании Франции и Италии, поставивший вопрос о т. н. отмене принципа «диктатуры пролетариата» (Книга С. Корильо «Государство и еврокоммунизм»).

     Пытаясь парировать обычное консервативно-либеральное обвинение коммунизма в авторитаризме, послевоенные левые (в том числе и в лице еврокоммунизма)  поставили вопрос об отличной от европейской  «советской специфике» как одной из важных причин авторитарности реального социализма. Сталинизм, как и «деспотический» характер советского и восточно-европейского реального социализма  в рамках данной линии объяснялся (и не без основания) специфически корпоративистскими и феодальными чертами  дореволюционной России и ряда сопредельных с нею стран. Неортодоксальные левые стремились показать, что развитая социалистическая демократия, тем более в странах западной политической традиции, не должна отрицать политической свободы и многопартийности.

 Сходную позицию в СССР 1970-х гг развил  Р. Медведев, в частности, в работе «О социалистической демократии» (см.) Работы Р. А. Медведева особенно важны для советской и российской левой традиции.

 Ряд левых теоретиков в 1920-30.гг развивал теорию реального социализма как госкапитализма. Одним из первых вопрос об опасности превращении советского социализма в «госкапитализм» в 1918 г. поставил неортодоксальный коммунист Н. Осинский. (Н. Осинский.Строительство социализма.Статья вторая. Коммунист. Орган моск. областного бюро ВКП(б),1918.Т2, с.6.) Об этом Ф. Буррине.Тоталитаризм,госкапитализм и коллективистский гуманизм В. Сержа.- в кн. В. Серж: социалистичский гуманизм против тоталитаизма.М.,НПЦ Праксис, 2003,с. 18.)

Ленин также отличал «социализм» от госкапитализма, видя основу этого отличия в роли «класса, а не партии» в диктатуре пролетариата.

 3. Л.Троцкий. Сталинизм: бюрократия и термидор. Последователи Л. Троцкого.

 Наиболее крупным предшественником линии критического марксизма в 1930-е годы следует считать Льва Троцкого.

 В официальной советской историографии до самой перестройки господствовала сталинистская интерпретация творчества Троцкого, которую  можно определить  как шовинистически-сталинистскую.

 Сталин позаботился не только о физическом устранении Троцкого, его сына, ряда родственников и многих сторонников, но и  о создании неприглядного образа своего непримиримого идейного оппонента. Этот идеологический стереотип «Иудушки Троцкого», созданный сталинским режимом,  нашел отражение в оруэлловском образе Гольдштейна — объекте «пятиминутке ненависти» тоталитарного режима («1984 г.»).

       Линия сталинистской критики Троцкого (работы Васецкого и пр.) была подхвачена в поздний советский период шовинистической национал-патриотической линией – В.Катаев, И.Глазунов и пр. Появился целый спектр национал-патриотической (точнее, национал-сталинистской) литературы,  активно «демонизировавшей» изгнанного оппонента Вождя народов. В ней Троцкий рисовался концентрированным выражением «отрицательного большевика» и «главного виновника» всех большевистских бед, а также,  как ни странно,  едва ли не главным теоретиком сталинизма.

  Влияние такой интерпретации Троцкого  как «демона революции» ощущалось как в перестроечный, так и в постсоветский период.  Ее следы носила и книга о Троцком Д. Волкогонова, которой  предшествовала   статья  автора в «Правде», так и названная:  — «Демон революции». (Роль «ангела» у Волкогонова, впрочем, оставалась вакантной – Ленин и Сталин  на нее не подходили).

 Сегодняшние российские национал-патриоты и в начале 21 века продолжают активно распространять сталинистски-шовинистическую теорию «троцкизма». Разумеется,  речь в работах их представителей идет не об анализе реальных взглядов Троцкого, но об идеологической демагогии по данному вопросу.

 Наследие Троцкого весьма обширно;  в данной работе возможно лишь самое короткое изложение интересующих нас положений.

 В России работы Троцкого стали публиковаться лишь с конца 1980-х -начала 1990-х гг.;  при этом и до сих пор они опубликованы далеко не полностью и известны весьма мало. Многие тезисы Троцкого вошли в арсенал не только «новых левых» в Европе, но и западной политологии; поэтому кажутся давно «само собой разумеющимися».   П. Андерсен говорит тем не менее о необходимости более полного научного анализа наследия Троцкого в том числе и на Западе (см.).

    Интерес современного марксизма к работам Троцкого может касаться целого ряда аспектов — от общего определения советского режима в сталинском и неосталинистском варианте до проблемы многопартийности.

 Взгляды Троцкого проделали существенную эволюцию по сравнению с практикой и теорией самого Троцкого 1920-х гг. В  своих работах 1920-х гг вплоть до эмиграции он выступает традиционным большевиком –  в частности, в вопросе о политической системе нового строя давая  апологетику раннекоммунистической диктатуры.

 В более поздних работах 1930-х гг. Троцкий занимает несколько иную позицию, перестает отрицать многопартийность в советах и выступает за «свободу советских партий» (I. Deutcher. Тhe prophet outcast, В русском переводе – Изгнаннный пророк, p.311). За это от сталинских стронников получил обвинение в «меньшевизме». У позднего Троцкого даже появилось мнение, что оппозиция «должна стать независимой партией» (Дойчер, Изгнанный пророк., с.314).

 В этих же поздних работах он стал критиковать и дореволюционный авторитаризм большевизма в партийной организации ( об этом см. Т. Хаммонд, ссылка на с.54) .

    Признание поздним Троцким вслед за  Р. Люксембург необходимости политической свободы при социализме, трактовавшееся сталинизированым марксизмом как «меньшевизм» в дальнейшем было воспринято «еврокоммунизмом».

    Троцкий одним из первых обратил внимание на особую роль в  системе реального социализма партийной бюрократии (до него об этой роли говорил Ленин в ряде известных последних работ).  Концепция бюрократии стоит в центре исследований Троцким сталинского режима. Троцкий построил теорию сталинского «реального социализма» в СССР как бюрократического государства, и сталинизма как  термидора, связанного со специфическим интересом бюрократии.

 Рассуждая о причинах сталинистского перерождения революционного советского государства, Троцкий первым указал на связь сталинизма с политикой социализма в условиях отсталой страны и  «враждебном окружении».

 «Бюрократическая деформация советского государства,- писал Троцкий,- есть не общая особенность перехода современного общества от капитализма к социализму, которая находит выражение, но особенное, специфическое и временное отражение этих законов в условиях отсталой страны в капиталистическом окружении». (Л.Троцкий, СССР в войне, в сб.:В защиту марксизма.-In defence of marxism.-New park publiсations, 1971, p.8).

 Троцкий называл государство в СССР «буржуазным государством без буржуазии». Однако он отрицал роль бюрократии как «нового класса» (Л.Троцкий, «Преданная революция»; И. Дойчер, Пророк, 304). Позднее сходную позицию занял и Р.А. Медведев  (  О Сталине и сталинизме- см.).

Положения Троцкого об особенностях  правящего слоя реального социализма  легли в основу как западных  советологических исследований, так и иных исследований правящего слоя реального социализма (Авторханов, Восленский и др.).

 Проблему бюрократии в СССР Троцкий связывал с проблемой термидора, усматривал у «бюрократии»  «термидорианский дух» (И. Дойчер, 301 ).

    Анализ концепции термидора давался советскими авторами  в период перестройки — О. Лацис, Е. Плимак. Подробный анализ проблемы —  в сборнике Крауса .Термидор. (Об этом – ниже).

 Теория «термидора» у Троцкого также проделала определенную эволюцию. В начале 1920-х гг  «левая оппозиция» в СССР, в т.ч. и сам Троцкий,  называли «термидором» уже НЭП. При этом, конечно, о какой бы то ни было «реставрации капитализма» в СССР 1920-30-х годов (да и последующих нескольких десятилетий) говорить было бы странно. В 1930-е гг Троцкий говорит о термидорианстве сталинизма, что имеет  серьезные основания, хотя (как мы попытаемся показать ниже) не является решением проблемы сталинзма.

 Анализируя термидорианство сталинизма, Троцкий делает ряд верных наблюдений о  природе ряда его политических и идеологических акций от устранения большевисткой «старой гвардии», до антисемитизма (работа «Термидор и антисемитизм»).

 В дальнейшем мы попытаемся более подробно рассмотреть проблему соотношения сталинизма и «термидора».  Отметим  пока, что «термидорианские» элементы сталинизма соединялись в эту эпоху с попытками  прорыва раннекоммунистической системы «вперед»,  которые по исторической логике приобретали форму административно-командной системы.

      Общий вывод Троцкого по поводу советского режима перед войной состоял в  определении его как «переходного».   «Правильнее,- писал Л. Троцкий,- нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму» (Л. Троцкий, Преданная революция, М., Нии культуры, 1991, с.43.)

 Концепции Л. Троцкого во многом предвосхитила многие положения последующей критики сталинизма. Многие идеи, высказанные Троцким, вошли в употребление и стали сами собой разумеющимися. Верное определение Г. Водолазовым в период перестройки сталинизма как «диктатуры бюрократии» восходит к  Троцкому.

Это говорит о том, что теория Л. Троцкого требует анализа несравненно более глубокого, чем тот, который дают авторы сталинистского и национал-патриотического толка.

 Традиция отличного сталинистской тенденциозности  анализа наследия Троцкого сложилась на Западе. Л. Троцкий оказал серьезное влияние на целый спектр левой (и не только левой) мысли, в том числе и левое крыло западой советологии (И.Дойчер, Э.Карр). Основные положения его теории вошли в арсенал целого ряда концепций реального социализма.  В постсоветской России серьезный анализ теории Троцкого попытался дать В. Роговин, автор целого ряда содержательных работ об антисталинистской оппозиции в СССР.

 4.«Несоциалистичность» сталинского социализма. Сталинизм как «реакционная диктатура». Советские оппозиционеры, «невозвращенцы»  и эмигранты 1930-40.х гг .М.Рютин, И.Рейс, А.Бармин, В.Серж (Кибальчич).

  Реалии сталинского режима в 1930-х гг заставили  целый ряд  оппозиционных большевиков выступить с критикой этого режима.

Некоторые делали это с позиций ортодоксального «марксизма—ленинизма» («союз марксистов-ленинцев»), другие были  последователями Троцкого, третьи занимали самостоятельную позицию  неортодоксального коммунизма.

    Важное место в линии неортодоксального коммунизма занимают взгляды М. Рютина, сумевшего уже в начале 1930-х гг дать весьма точную оценку личности Сталина и сталинского режима. Тексты, подписанные Рютиным и получившие название «платформы Рютина» должны были служить теоретической основой оппозиционной группы «союза марксистов-ленинцев». Главное место среди этих текстов занимает достаточно объемная работа  «Сталин и кризис пролетарской диктатуры»  (1932, первая публикация в России -1992),

    Ряд исследователей поставил вопрос об  авторстве текста и участии в его редактировании  других оппозиционеров начала 1930-х гг. А. Борщаговский отстаивает «полное» авторство Рютина , в кн. М. Рютин. На колени не встану. М., Изд-во полит. Лит-ры, 1992, с. 287. По мнению С. Коэна, в редактировании рукописи участвовали  «молодые бухаринцы» — Слепков, Марецкий, Петровский – C. Коэн, Бухарин, М., Прогресс, 1988, с. 410.

   В работе «Сталин и кризис пролетарской диктатуры»  дается критика сталинских методов индустриализации и коллективизации, развернутый анализ сталинской системы, сложившейся в начале 1930-х гг., анализируется идеология сталинизма, роль «аппарата», определяется роль Сталина и его тактика (специфический сталинский оппортунизм) и мн. др. —  Сталин и кризис пролетарской диктатуры, — в кн. М. Рютин. На колени не встану. М., Изд-во полит. Лит. Лит-ры, 1992.

 Сталин точно определяется в работе как «беспринципный политикан», показываются заимствования Сталиным на рубеже «великого перелома» стратегии, предлагавшейся левой оппозицией.   В ней указывется также  демагогический характер сталинских обвинений против «правых», продолжавших критиковать ряд «левых» проявлений «великого перелома». Указывается  на противоречия директив самого Сталина до и после разгрома «левых».

 В работе «Сталин и кризис пролетарской диктатуры»  дается критика сталинских методов коллективизации и индустриализации. Ставится проблема перерождения пролетарской диктатуры, роли аппарата,  бонапартизма Сталина и др.  (Сталин и кризис пролетарской диктатуры, в кн. М. Рютин. На колени не встану, с.115-127).

Работа «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», опубликованная фактически уже после падения СССР,  безусловно — один из важнейших текстов неортодоксального марксизма, предвосхитивший  целый ряд направлений критики сталинизма.

 В  числе  неортодоксальных коммунистических авторов были  также А.Бармин, Ф. Раскольников, В. Смирнов, И. Рейсс, В. Серж, чьи  работы до конца 1980-х гг могли быть, разумееется, опубликованы лишь за пределами СССР.

 Ф. Раскольников, видный деятель октябрьской революции и затем советский дипломат, под угрозой репрессий ставший невозвращенцем,  опубликовал известное письмо Сталину 17 августа 1939 г. В нем Раскольников различает «истинный социализм» и социализм сталинский, название которого он употребляет в кавычках. Последний он называет «произволом личной диктатуры, не имеющим ничего общего с диктатурой пролетариата».

 (Цит. По: В. Савченко, Отступник. Драма Ф. Раскольникова. М.,2001, с.371 ; Впервые опубл. В России.-Неделя. 1988. N 26).  Вскоре Раскольников погиб – очевидно, от руки сталинского агента.

 И. Рейсс, советский дипломат, также убитый сталинской агентурой,   как и ряд других последователей Троцкого, считал, что СССР должен стать местом «новой пролетарской революции».

«Победа пролетарской революции,- заявлял он,- освободит человечество от капитализма, а Советский Союз от сталинизма. Вперед к новым боям за пролетарскую революцию! За организацию IV Интернационала!» ( Цит. по: см… ранее- Соколов М. Охота .Собеседник, март-апрель(?), 1989, Вперед. Тарту, 1989. 12 авг.).

      Из целой плеяды ранних большевистских дипломатов смогли уцелеть единицы. Одним из них стал полпред СССР в Греции Александр Бармин (Графф), написавший книгу «Один, кто выжил» (Нью-йорк, 1945)В России книга вышла под странным названием «Соколы Троцкого» ( М., Современник, 1997).

     В. Бармин  был вынужден попросить политического убежища на Западе в декабре 1937 г. после того, как ему удалось избежать сталинской ловушки. Затем так же, как и Ф. Раскольников и И. Райсс, он выступил с критикой сталинского режима.По мнению Бармина «Сталин встал на путь тоталитарной контрреволюции». (Соколы Троцкого». М., Современник, 1997, с. 297 )

   «Реакционная диктатура,- писал Бармин,- совершила контрреволюционный переворот в политике страны, уничтожила весь тот слой, который не мог служить новым целям. Подлинное лицо кровавой диктатуры скрывается под маской страны социализма. Да поможет мой голос установлению правильного отношения к режиму, отрицающему всякий социализм и всякую человечность».

 Следует также упомянуть также позицию  Х. Раковского  (письмо Х. Раковского -Неделя, 1988, N 43, с.9 ). (Критику сталинизма указанными авторами описывает, в частности, Р. Медведев в работе «О Сталине и сталинизме» (см.   …..  ).

 Важное место в неортодоксально-коммунистической литературе  1930-40х гг занимают книги В. Сержа (Кибальчича).

Публикация в России ряда его работ и проведение специальной посвященной ему конференции – важный шаг к освоению наследия этого оригинального социалиста. -В.Серж. От революции к тоталитаризму. Записки революционера. М., Праксис-Оренбургская книга, 2001. В.Серж. Завоеванный город. М.,НПЦ Праксис, 2002, В. Серж: социалистичский гуманизм против тоталитаизма.М.,НПЦ Праксис, 2003.

    Родившийся в семье русских народников, выехавших за границу (Бельгию) Виктор Кибальчич, писавший под псевдонимом В. Серж, с юности прошел путь левого оппозиционера. Участвовал в Октябрьской революции и знал почти всех крупных деятелей и оппозиционеров 1920-30-х гг. Примыкал к «левой оппозиции».

В период репрессий 1930-36 г. В. Сержу  удалось  уцелеть. Сосланный в Оренбург, он смог в 1936 г. выехать за границу и благодаря этому прожил еще 10 лет.Переехав в Мексику, В. Серж погиб в 1947 г. при странных обстоятельствах, которые современные авторы связывают со сталинской агентурой (см.)

 Наследие В. Сержа позволяет говорить о нем как самостоятельном и оригинальном теоретике, имевшем свой взгляд на сталинскую систему и перспективы развития рельного социализма.

С самого начала становления реального социализма в СССР Серж осуждал его авторитарые черты, счтая себя «антиавторитаристом» ( Цит. По В. Серж: социалистичский гуманизм против тоталитаризма.М., НПЦ  Праксис, 2003,с.20).

В 1921 г. он как и ряд других неортодоксальных левых в работе «Анархисты и опыт русской революции», в специальной главе говорит об опасности «государственного социализма» в СССР.

Говоря о бюрократии, которая «никогда не упустит своих привилегий» он предостерегает против «гангрены власти». «Государственный коммунизм» по его мнению рискует оформится в сообую систему» (цит. Соч.,с.36.37).

 В 1928г. его исключают из партии как оппозиционера и ссылают в Оренбург.Серж начинает критиковать сталинский тоталитаризм еще в начале 1930-х гг.Он считает, что тоталитаризм в СССР сформировался в 1927-30м гг. (цит. Соч.,с.21).В феврале 1933 г. он пишет о «тоталитарном, кастократическом, опьяненном своей властью государстве, для которого человеческая личность ничего не значит» (цит. По В. Серж: социалистичский гуманизм против тоталитаризма. М.,НПЦ Праксис, 2003,с.17).

«Эта чудовищная машина покоится на двойной опоре – всемогущая служба безопасности…, и бюрократический «орден» в  клерикальном смысле слова) привелегированых исполнителелей  (Цит. Соч.,с.35).

Вслед за Троцким и его последоваетелем Бернхэмом (ставшем впоследствии известным своей теорией «революции управляющих» ), Серж обращает внимание на роль бюрократии в условиях реального социализма. Он замечает «слой управленцев, которые стремятся оформиться в класс и монополизировать власть» (Цит. Соч.,с.25).

 Тоталитарным режимам Серж стремился противопоставить левую альтернативу.Серж считал политическую демократию необходимым атрибутом социализма в подлинном смысле слова.

Идеалом В. Серж считал «либертадное общество», которое предполагает полную политическую демократию. В ее описании он ссылался в том числе и на Р. Люксембург.Все основные политические свободы, свобода от дикатата вождей и проч.

 5. Критический марксизм 1930-40х гг на Западе.. Г. Лукач, Л. Корш. А. Грамши Ранняя Франкфуртская школа.

 Поскольку в СССР бюрократическая цензура делала невозможным любые неофициальные — в том числе и левые — исследования, инициатива развития левой мысли перешла к западным левым.

Обстоятельный разбор западного марксизма  можно найти, например, в работе П. Андерсена «Размышления о западном марксизме», M., ИнтерВерсо, 1991 .

 В период между двумя войнами в развитых странах Запада, прежде всего в Европе действовала большая и активная группа авторов, которых можно отнести к критическому марксизму.

Следует особо коснуться работ молодого Д. Лукача и В. Корша, выступивших с первыми работами уже в 1920-е гг.

    Корш и Лукач — представители исключительно продуктивного поколения европейских левых — разработали целый ряд вопросов, хотя скорее общефилософского и общесоциологического, чем конкретно-политического плана.

Работа Лукача «История и классовое сознание» (1923) по-русски опубликованная только в 2003 г., как и взгляды Лукача вообще, которые мы будем рассматривать также ниже, оказала большое влияние на развитие критического» марксизма в 20 веке.

     Ряд неортодксальных левых в Европе стремится отмежеваться от обоих типов тоталитаризма еще в начале 1930-х гг.

В Германии целая плеяда левых теоретиков работала в рамках Франкфуртской школы, опубликовавших целый ряд работ еще до войны.В том числе и теоретических —  Г. Гроссман «Закон накопления»; Н. Можковска «О динамике зрелого капитализма».

Ряд фундаментальных исследований с позиций критического марксизма например, Роздольского и др. стимулировали работы Троцкого и других левых критиков сталинской системы (Об этом см. П. Андерсен).

 Существенную роль в теориях неортодоксальых левых сыграла теория реального социализма и сталинизма как «госкапитализма».

 Немецкие неортодоксальные левые Р. Рокер, Ф.Боркенау и О. Рюле определяют сталинский режим как «госкапитализм» уже с начала 1920-х гг, затем определено – в начале 1930-х. К сходному же выводу пришел, пытаясь определить русскую загадку» итальянский коммунист А. Целига.  Сталинизм определялся ими также как тоталитаризм и «красный фашизм» — Цит. По: Ф. Буррине.Тоталитаризм,госкапитализм и коллективистский гуманизм В. Сержа.- в кн. В. Серж: социалистичский гуманизм против тоталитаизма.М.,НПЦ Праксис, 2003,с.17-19.

    Они считали также, что сталинская система – проявление  общемировой тенденции перехода к «государственному капитализму». В СССР такую точку зрения разделял  в начале 1930-х гг  один из оппозиционеров, В. Смирнов.  (Об этом- Ф. Буррине. Там же,,с.17-18).

  В Италии важную роль сыграло наследие  А. Грамши ,ставшее известным в СССР в 60-е гг). В своихнаписанных в основном в тюрьме сочинениях он затрагивал главным образом философские проблемы левой теории.

  6.Анализ «первого» (грубоуравнительного) коммунизма К. Марксом в «Экономическо-философских рукописях 1844-46 гг.

 Чрезвычайно важную роль в становлении «критического марксизма» сыграла публикация в 1930-ые гг. и широкое обсуждение после второй мировой войны «Экономическо-философских рукописей 1944-46 гг.» К. Маркса.

      Уже с публикацией рукописей связан ряд будущих крупных теоретиков критического марксизма. В первой публикации «рукописей» участвовал  Г. Маркузе, выступивший с комментариями на эту тему.

   В тот же период с ними знакомится Д. Лукач, который в начале 1930-х гг работал в Институте Маркса  и Энгельса в Москве.  С рукописями Лукача познакомил Д. Рязанов, вскоре ставший жертвой сталинских репрессий. Погиб и ряд других ученых, и публикаторов рукописей.

  (Новые факты об истории находки и публикации экономическо-философских рукописей 1944-46 гг Маркса- см. с книге — В. Середа, А. Стыкалин. Комментарии в кн.Беседы на Лубянке.Следственое дело Г. Лукача.М.,1999, с.156-157. )

Первая публикация Рукописей в 1932 г.    (в МЕGA)  не произвела большого эффекта в основном в силу исторических причин. В СССР их публикация совпала с острым периодом репрессий сталинизма против марксистской интеллигенции. Основная часть тех, кто мог бы обсуждать эту тему, оказались репрессированы или изолированы (например, разгром института МЭ в Москве).В Европе аналогичную роль сыграл приход к власти фашизма и вторая мировая война.

      В центре обсуждения и полемики эта важнейшая работа Маркса  оказалась в 1950-60-ые гг. Особое внимание к данному важному произведению марксизма обнаружилось уже в период первой оттепели в СССР и в целом «первой десталинизации» в Восточной Европе,  в первую очередь со стороны представителей неортодоксального левого движения. В доперестроечное время в СССР  ряд положений данного произведения Маркса использовались для косвенной критики сталинизма и репрессивности реального социализма.

 Особое значение для анализа «реального социализма» имеет раздел «Экономическо-философских рукописей 1844-46 г.», названный издателями «Коммунизм».

В нем будущий автор «Капитала» дает анализ идеологии так называемого «грубого коммунизма», точнее того течения, которое в традиции восточноевропейского марксизма называется «утопическим социализмом». Однако как это часто бывает с выдающимися произведениями, «Рукописи» Маркса выходят за рамки разбора «грубоуравнительного коммунизма» и фактически становятся чрезвычайно острым анализом целой общественной системы «реального социализма», причем анализом исключительно интересным и на порядок более глубоким, чем традиционная критика этого социализма консервативным либерализмом. К «Рукописям 1844-46 гг.» Маркса и в особенности их разделу «Коммунизм» мы будем обращаться еще неоднократно, поскольку они содержат не только особо ценные замечания, но и методологические ходы, особо важные для современного критического марксизма.

  В центре анализа Марксом «грубоуравнительного коммунизма» в указанном разделе «Рукописей» оказывается проблема «всеобщей частной собственности».

  «Коммунизм, писал Маркс, есть положительное выражение упразднения частной собственности; на первых порах он выступает как  в с е о б щ а я    ч а с т н а я   с о б с т в е н н о с т ь.» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т.42. С. 114, разрядка наша) .«Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции.» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 42, с. 115-117\ ? ).

 Как мы видим, Маркс анализирует ранний коммунизм, «коммунизм в его первой форме», используя термины гегелевской диалектики и знаменитый принцип отрицания отрицания. Этот принцип он применяет для анализа формы собственности «первого коммунизма». Во всех своих основных проявлениях, по Марксу, первый коммунизм выступает не как «позитивное» отрицание (снятие, отрицание отрицания) общества частной собственности, но как его первое («негативное») отрицание.

 Поэтому  «грубый» коммунизм (первое отрицание частной собственности) Маркс называет «незавершенным». Ему он противопоставляет коммунизм «второй», являющийся «положительным упразднением частной собственности». «3) Коммунизм как положителное упразднение частной собственности этого самоотчуждения человека и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т.е. человечному. Такой коммунизм есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение » (Там же, С. 116).

Ряд марксистских авторов достаточно рано заметил, что разбор Марксом грубоуравнительного коммунизма представляет собой фактически  критику «реального социализма».

 Прежде всего это касается отношений собственности. Первый коммунизм (читай «реальный социализм») не вышел за рамки частной собственности;  это общество  в с е- о б щ е й  частной собственности.

«Первое положительное упразднение частной собственности, грубый коммунизм,— пишет Маркс, — есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности».

  «Что такое упразднение частной собственности, -продолжает он, —  отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее». Он еще «не уяснил себе положительной сущности частной собственности и не постиг еще человеческой природы потребности, то он тоже еще находится в плену у частной собственности и заражен ею. Правда, он постиг понятие частной собственности, но не уяснил еще себе ее сущность».

 Марксова критика всеобщей частной фактически представляет собой критику отношений собственности  реального социализма, который фактически и есть строй, «не уяснивший еще себе сущность частной собственности».

 «Грубоуравнительный коммунизм» не только не достиг уровня общества частной собственности, но дал лишь «негативное отрицание» этой собственности и общества, построенного на ней.

 Критикуя первый коммунизм как продолжение общества «частной собственности», Маркс дает критику этого «первого коммунизма» также и через понятие о т ч у ж д е н и я. Будучи  «незавершенным коммунизмом», еще находящимся «под влиянием частной собственности т. е. отчуждения человека », первый коммунизм по Марксу не является преодолением отчуждения частнособственнического общества . Он «не уяснил себе положительного значения частной собственности» и «не является посему и реинтеграцией человека и возвращением его самому себе».

 Маркс анализирует затем другие важнейшие черты раннего коммунизма, связанные с его системой «всеобщей частной» собственности.  «Для такого рода коммунизма,-пишет он,- его общность есть лишь «общность труда и равенство заработной планы, выплачиваемой о б щ и н н ы м  к а п и т а л о м, общиной как  в с е о б щ и м  к а п и – т а л и с т о м.(подчеркивание наше — И.Р.).

  Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд как предназначение каждого, а капитал как признанная всеобщность и сила всего общества» (.)

 В этом  представляющем первостепенное значение пассаже Марксом практически дан исчерпывающе точный анализ раннесоциалистической бюрократии (партократии).  Эта бюрократия, «бюрократическая корпорация» рассматривается Марксом как распорядитель «общинного капитала», как «всеобщий капиталист».

 Интересны и замечания Маркса по поводу политической надстройки коммунизма. Маркс различает «коммунизм а) еще политического характера, демократический или деспотический; б) с упразднением государства, но в то же время еще незавершенный ».

 В отличие от «неполитического» коммунизма высших фаз, коммунизм «политического характера» таким образом может быть как деспотическим, так и демократическим.

 Как мы видим, анализ «грубого» коммунизма в «Экономическо-философских рукописях» Маркса имеет исключительное значение для марксистского анализа реального социализма. Поэтому понятно ее влияние на формирование критического марксизма в 1950-70-ые гг. эпохи критики «второго сталинизма» в Восточной и Западной Европе.

 Начиная с комментариев Г. Маркузе в 1930-ые гг., к «Экономическо-философским рукописям» обращалась целая плеяда критических марксистов (и теоретиков, тяготевших к нему) послевоенного периода — как на Западе, так и на Востоке (см.).

 На Западе к ней обращались левые от Л. Альтюссера и  Ж-П. Сартра , на Востоке — советские неортодоксальные обществоведы. Сошлемся, например, на статьи Л. Батищева (напр., в  сб. Философские проблемы личности) или небольшую, но содержательную работу Л. Суперфин «Критика грубоуравнительного коммунизма в экономическо-философских рукописях К. Маркса 1944-46 гг.».- М., 1975.

 Следует отметить, что момент критики реального социализма в разделе «Коммунизм» «Экономическо-философских рукописей» Маркса был достаточно ясно уловлен бюрократической цензурой: В СССР данный отрывок публиковался в ограниченном объеме, в хоннекеровском ГДР  часто выбрасывался из избранных сочинений классиков марксизма и соответствующих сборников.

 Определенные попытки обращения к «Рукописям 1844-46 гг.» были сделаны и в советской перестроечной литературе конца 1980-х начала 1990-х гг.

  При этом представляется, что содержание этой важнейшей рукописи Маркса еще не освоено критически-марксистской мыслью полностью (хотя ряд восточноевропейских оппозиционных марксистов опирался в своем анализе на нее).  Более подробный анализ этого отрывка мы дадим ниже.

 7. Тяжелый удар по левым теоретикам в 1930е гг. Нацизм и сталинизм. Послевоенный критический марксизм 1950-60.х гг. на Западе. Франкфуртская школа после войны. Марксистские оппозиционеры в романской Европе. Ж.- П. Сартр. Л. Альтюссер.

     Сталинизм нанес тяжелейший удар по левой традиции в СССР. Борьба Сталинизма с оппозициями привела к физическому уничтожению большинства «оппозиционеров», как левых, так и правых. Сталинской агентурой был убит Троцкий,  уничтожены почти все «троцкисты». Была репрессирована и группа теоретиков-бухаринцев — Марецкий, Слепков. Вообще Сталиным были арестованы и уничтожены почти все сколько-нибудь значительные левые теоретики, в том числе  директор Московского Института Маркса и Энгельса Д. Рязанов.

 В 1920х г. левые критики сталинизма в СССР — от социал-демократов и эсеров до троцкистов — несмотря на цензуру, еще проявляли себя, в 1930-50-ые гг. они стали объектом жесточайшего террора и были физически уничтожены сталинизмом.

 Неосталинизм и бюрократическая цензура 1960-80-х гг. продолжал держать их под жестоким идеологическим прессом. Вплоть до самого конца 1980-х гг. в России не могли быть опубликованы работы Л. Троцкого и таких критиков сталинской системы, как И. Райсс, Р. Раскольников, А. Орлов и близких к ним по духу авторов.//

   Партийной интеллигенции, левой и марксистской традиции в СССР был нанесен тяжелейший удар, от которого, фактически она так и не смогла оправиться.

 На Западе левые также оказались под ударом – но уже со стороны нацизма. С приходом нацизма к власти  был закрыт  франкфуртский институт социальных исследований

Некоторые сотрудники Интитута — В. Беньямин, Гильфердинг  — погибли. Ряд сотрудников института перебрались в США и до конца войны, а некоторые и позже – работали в США. Одним из таких левых теоретиков был Г. Маркузе (автор известной работы «Разум и революция» ).

   После войны Франкфуртский институт социальных исследований был в восстановлен в Западной Германии.  Туда вернулись  и активно действовали представители франкфуртской школы — Маркузе, Адорно, Хоркхаймер, Хабермас и др.(Об этом 0 П. Андерсен, с.  )

 Целая группа авторов «неортодоксального» левого направления работала после войны в романской  Европе – Франции, Италии, Испании. Борьба с фашизмом и движение Сопротивления  в этих странах способствовали становлению активной левой традиции.

Сильная группа левых интеллектуалов сложилась во Франции.Упомянем, в частности, творчество Ж.-П. Сартра.

 Сартром была развернута критика сталинизма, которая при этом не приводила ее автора на позиции консервативного либерализма. Известный французский философ дал критический анализ «реального социализма», предложил ряд понятий для анализа этого феномена (в частности, концепция нехватки, которую, возможно, можно соотнести со сходными мотивами  в «Преданной революции» Троцкого). Он стремился дать философское обоснование критическому марксизму, опираясь в том числе и на гегелевские категории («Бытие и ничто»).

 Чрезвычайно важную попытку переформулировать ряд понятий социологической теории марксизма в свете научной революции конца 1950-х — начала 60-х сделал Л. Альтюссер. Эта революция, связанная среди прочего с успехами точных и гуманитарных наук от кибернетики до лингвистики, выразилась среди прочего и в подъеме философского структурализма. Альтюссер заметил в социологическом анализе капитализма Марксом, в частности, определении капитала как общественного отношения, созвучие структуральному принципу «детерминация структурой» «структурной причинности», близких системному и структуральному подходу («Читать «Капитал», см. также П. Андерсен, Размышления о западном марксизме, с.76, 184).

 Во Франции важную роль сыграли также левые интеллектуалы Р. Гароди, и Лефевр.

 8. Критический марксизм 1950-60.х гг.на Востоке. Хрущевская оттепель, события в Венгрии 1956 г. Д. Лукач.

 Изменения в системе социализма после смерти Сталина привели в том числе и к событиям 1956 г. в Польше и Венгрии.

     В Венгерских событиях важную роль сыграла позиция и взгляды  Георга (Дьердя) Лукача.

Д. Лукач — интеллектуал первого поколения коммунистических теоретиков-революционеров, сумевших в целом ряде кардинальных исторических моментов 20 века соединить теорию с конкретной политикой. Проведя свою жизнь в регионе реального социализма (в 1930-40-е гг – в СССР), он участвовал в наиболее острых событиях его истории — как  эпохи начала пролетарских революций (Венгерской республики 1919 г.), так и событий этапа кризиса реального социализма — в частности, венгерских событиях 1956 г. и др. Лукач разработал не только философскую, но и политическую «критическую» теорию, названную им концепцией «радикальных критических реформ» социализма.

Д.Лукач обращался к анализу реального социализма в ряде работ, из которых основное место занимает «История и классовое сознание» (1923, 1967).

/В библиотеках СССР эта работа находилась, по-видимому, в спецхране, в связи с чем авторы советских работ о Д. Лукаче, (например, Б. Н. Бессонов и И. С. Нарский. Дьердь Лукач, Мысль, 1989) не дают на нее ссылок. По-русски книга впервые была опубликована в 2003 г.

 В этой одной из наиболее известных своих работ Лукач сознательно встал на позиции ленинского варианта марксизма, как наиболее резко разорвавшего с «буржуазным обществом». Критика традиционной социал-демократии за примиренчество с традиционным обществом.

 Специально касаясь данной Р.Люксембург критики диктатуры большевиков он, хотя и не принял этой критики полностью, высказался в пользу «марксистской самокритики пролетарской диктатуры». (Лукач Г. История и классовое сознание. М.,2003, с.73)

 Проведя целый ряд лет в СССР, Лукач дистанцировался от сталинского варианта социализма.

 Касаясь проблемы «культа личности Сталина», Д. Лукач доказывал  «бессмысленность» выведения этого культа из особенностей отдельного человека, хотя и не отрицал влияния этих особенностей и на ход общественного развития. Он одним из первых указал на «формационные предпосылки» сталинизма: отсталость России в экономическом и культурном отношении, послевоенную разруху, постоянную опасность внешней интервенции и внутренних выступлений. Коллективизация и индустриализация были необходимы с точки зрения противостояния страны внешнему противнику и должны были проводиться в кратчайший срок. Это создавало объективные условия для централизации и нарушений демократии. Тем самым Лукач был предшественником теории сталинизма как «чрезвычайного социализма»,  весьма популярной в СССР периода перестройки.

Культ личности Сталина и сталинизм он связывал с определенным «всемирно-историческим периодом» в развитии социализма. Это высказывание представляется  весьма глубоким.

 Критику сталинизма в СССР периода «первой оттепели» Д. Лукач считал половинчатой и недостаточной, что, с его точки зрения, стало основой возрождения ряда черт сталинизма в Восточной Европе 1960-70-х гг.

 Он был сторонником «радикальных критических реформ» социализма и многократно выступал с критикой пережитков сталинизма в Восточной Европе. Б. Бессонов и И. Нарский считают такого рода высказывания «двусмысленными и туманными». (Цит.соч., с.92). В статье «Социализм как фаза радикальных критических реформ»(1967). Д. Лукач выступил в поддержку радикальных перемен в экономике и политике «реального социализма», хотя объяснение этих перемен и не было им до конца конкретизировано.

Известно сложное отношение Д. Лукача к венгерским событиям 1956 г. На начальном этапе этих событий Д. Лукач воспринял лозунг «демократизации социализма», сблизился с группой И. Надя и затем вошел в его правительство. Однако Д. Лукач не поддерживал всех требований Надя. Например, не согласился с решением группы И. Надя объявить о выходе Венгрии из Варшавского Договора и 31 октября 1956 г. вышел из состава его правительства. После вступления в Венгрию советских войск Д.Лукач скрылся в югославском посольстве и затем вместе с другими венгерскими реформистами был депортирован в Румынию. В этот период он был исключен из компартии Венгрии, однако вскоре  вернулся на родину, хотя и подвергался в печати критике за свои взгляды периода 1956 г. Как  утверждали Б.Бессонов и И. Нарский, «Лукач не разобрался в реальной подоплеке событий осени 1956 г (цит.соч., с.67).

 Впоследствии в автобиографии 1971 г. видный венгерский философ подверг критике позицию И. Надя 1956 г.  Он не усмотрел у Надя «никакой программы» и указал, что сам он выступал в 1956 г. не только против Ракоши, но и против «либеральных реформистких тенденций» (цит. по: цит. соч., с. 88 ). Лукач  не был сторонником идеализации рядом авторов буржуазной демократии (Стыкалин).

 Д.Лукач, как мы видим, поддерживал реформу реального социализма, которую называл «критической», но вместе с тем не считал, что альтернативой таковому является традиционная западная демократия. Д. Лукач искал «третьего пути», которого он, однако, не нашел в реформистской программе И. Надя.

 Многие высказывания Д. Лукача делают его одним из наиболее интересных представителей критического марксизма в Восточной Европе, чьи работы требуют специального анализа.

 9. 1968 г. Чехословацкие реформисты. «Новые левые», еврокоммунизм.Критический марксизм в странах реального социализма. Группа «Праксис» в Югославии. Р. Барро. Доперестроечные левые в СССР. Р. М е д в е д е в. Левые эмигранты из СССР. В. Белоцерковский. А. Зиновьев:эклектизм с «левыми» элементами.

  Важным рубежом для западного критического марксизма стал 1968 г.- давший с одной стороны  чехословацкие события – с другой – острые выступления левых против западного Истэблишмента.

 Существенный вклад в критику административно-приказного социализма внесли сторонники чехословацких реформ 1968 года. Среди них были и авторы экономических концепций (О.Шик) и теоретики политических изменений (З. Млынарж), в том числе и такие близкие к еврокоммунизму авторы, как И. Валента.

 Ряд левых интеллектуалов сыграл важную роль в событиях  1968 г. во Франции.

 Значительной вехой европейской левой мысли стал еврокоммунизм и политические течения, так или иначе близкие ему.

 Еврокоммунизм стал реакцией на кризис традиционного марксизма и практики восточноевропейского реального социализма (прежде всего в связи с вопросом о правах человека, венгерского и чехословацкого вторжения и др.). Эта проблематика, в первую очередь вопрос о политической демократии, и стала центральной для еврокоммунизма. Его теоретики попытались дать иное, чем это было принято в традиционном марксизме, решение проблемы соотношения демократии и диктатуры, настаивая на необходимости политических свобод при «социализме» — прежде всего в его «европейском» варианте. Еврокоммунизм дал критику авторитаризма реального социализма (в особенности в его сталинском варианте) с позиций общества с многопартийной политической системой. Еврокоммунизм искал выход в  сохранении марксизма, но отказе от традиционного для восточноевропейского «реального социализма» понятия «диктатуры пролетариата» ( С. Корильо, Государство и еврокоммунизм).

 Однако такой отказ от понятия диктатуры пролетариата, — одного из краеугольных камней ленинизма (коммунизма)- ставил ряд вопросов и прежде всего вопрос об отличии новой программы еврокоммунизма от социал-демократической.

 ( Некоторые левые – в частности, Альтюссер, поняли это – см.).

Ниже мы рассмотрим  проблему «диктатуры пролетариата» более подробно. Заметим пока лишь, что критика данного принципа могла бы опираться на некоторые положения неортодоксального критического марксизма, например, на мысли Р.Люксембург. Как мы уже отмечали ниже, в 1918 году  она заявляла возможность такого типа диктатуры пролетариата, которая была бы совместима с плюралистической политической системой. За ней отчасти следовал и поздний Троцкий.

 Данные тезисы Р.Люксембург и Троцкого, однако, были забыты.

Еврокоммунизм же не смог создать свою собственную марксистскую теоретическую базу. Это стало одной из важных причин того, что он растворился в социал-демократии и исчез с политической арены.

   Следует отметить и других восточноевропейских авторов 1970-90х гг — польских, венгерских и др., подчас называвшихся в официальной неосталинистской литературе «ревизионистскими». В своих странах эти авторы подвергались репрессиям, вплоть до высылки из соответствующих стран реального социализма, как фактически произошло и с группой «Праксис».

 Следует упомянуть также работы эмигрировавшего из ГДР немецкого ученого Рудольфа Барро «Альтернатива в Восточной Европе» (1975, в английском издании R.Bahro.The Аlternative in the Eastern Europe, Lоndon: new left books, 1978).

 В этой работе, послужившей поводом для тюремного заключения ее автора в ГДРи затем высылки его, Р. Барро рассматривал сталинизм как следствие восточноевропейского «деспотизма». Этот деспотизм, вслед за К. Виттфогелем, Р.Барро объясняет специфическими «азиатскими» пережитками в СССР и, пользуясь отчасти фразеологией французских левых, сочувствовавших китайской «антибюрократической» риторике, призывает к «культурной революции» в Восточной Европе. В работе «Альтернатива в Восточной Европе» Р.Барро употреблял по отношению к «реальному социализму» понятие «proto-socialism» и считал, что переход данного общества к «социализму» потребует так называемой «культурной революции». В контексте данного анализа мы не будем разбирать эту концепцию более детально, отметив лишь, что в анализе Р. Барро чрезвычайно точно указаны те черты политического деспотизма, которые мы также обозначаем «сталинистскими» и «неосталинистскими». Барро, однако, рассматривал реальный социализм скорее не как специфическую общественно-историческую формацию, но скорее как «деформацию социализма» вследствии деспотической традиции, которую он связывал с традиционным российским самодержавием (см.)

Большую роль в развитии восточноевропейского критического марксизма сыграла югославская группа «Праксис» и близкие к этой группе теоретики, в т.ч. Враницкий, Стоянович, Петрович и др. Как философские, так и политические взгляды этой группировки требуют также самостоятельного разбора.

 Сторонники  данной группы  попытались с использованием марксистского инструментария описать феномен реального социализма. Интересна, например, концепция «этатистской общественно-экономической формации» югославского автора Светозара Стояновича.- См. От марксизма к постмарксизму.- Вопросы философии, 1990, № 1, с.148. а также Perestroika: from marxism and bolshevism to Gorbachev.- Prometh. Books, Buffalo,1988.

 В 1960-80х гг произошло оживление левой традиции, хотя  благодаря жесткой неосталинистской цензуре неортодоксальный марксизм продолжал существовать лишь в «самиздате» и «тамиздате».

 Тем не менее в  советской неофициальной литературе наряду с  оппозицией консервативно-либерального (традиционного диссидентского) направления существовало левое течение, также весьма близкое к критическому марксизму.

    Одним из наиболее близких к критическому марксизму авторов в СССР 1960-90-х гг. можно считать Р. А. Медведева. Его работы частично были изданы на русском  языке лишь в после начала перестройки в СССР; до этого публиковались на Западе и ряд из них  приходится цитировать по соответствуюшим западным изданиям (например, работу «К суду истории» — Let history judge, 1975).

 Анализ Р. А. Медведевым реалий советской системы (см., в частности, «О Cталине и cталинизме, 1969 нов. Сноска //стар— Знамя, 1989, N 1-4//. базируется на чрезвычайно широком материале и в ряде работ выходит за рамки советской истории (например, книга «Китай и сверхдержавы»\см. ).

 Эта концепция сыграла большую роль в критике сталинской модели социализма – в особенности в самые тяжелые годы  брежневских «контрреформ».

Критика Р. А. Медведевым сталинизма и неосталинизма в СССР лежала в русле критического марксизма. В отличие от критики советской системы многих «традиционных» диссидентов, она не означала перехода на сторону консервативного либерализма. Р. Медведев стремился показать существенные отличия сталинизма от коммунизма  (ленинизма) как такового и протестовала против смешения данных двух общественных доктрин. Сталинизм Р. Медведев считает «деформацией или извращением социализма». «Сталин наследовал Ленину, — пишет Р. Медведев, — это так. Но он не приумножал, а скорее проматывал полученное им политическое наследство. И мы не можем, не имеем право выводить сталинизм из ленинизма, отождествлять его с марксизмом и социализмом. Сталинизм — это те извращения, которые внес Сталин в теорию и практику социализма» (О Сталине и сталинизме,  …. Знамя, апрель 1989, с.203 ).

Сталинизм, таким образом, рассматривался как извращение практики социализма. Задача десталинизации  состояла в связи с этим в возвращении социализма к истокам, — то есть к ленинизму и антисталинскому большевизму. Указывая ряд предпосылок и причин сталинизма, Р. Медведев отказывался считать «бюрократию» классом. Он поставил вопрос о соотношении сталинизма и социалистической демократии. Критикуя неосталинизм, он выдвинул новую концепцию социалистической демократии неавторитарного типа. В работе «О социалистической демократии» он выступил с защитой многопартийности при социализме, которая, по отзывам комментаторов, сближала его теорию с еврокоммунистической.

 В период перестройки Р. Медведев занимал позицию, близкую к позиции группы Горбачева и критиковал сторонников более радикальной (связывавшейся в тот период лишь с консервативным либерализмом) линии. Его критика постсоветского консервативно-либерального реформаторства изложена в книге «Капитализм в России?» и ряде статей.

  До перестройки стали известны работы и других левых теоретиков 1970-80х гг- жителей или эмигрантов из СССР.

Назовем, например, концепцию В. Белоцерковского, в духе «рабочей оппозиции» 1920-х гг. считавшего альтернативой командно-административной системе самоуправление трудовых коллективов. (См. В. Белоцерковский. Продолжение истории, М., 2001). Эту концепцию можно определить как анархо-синдикалистскую, в стиле тех, с которыми полемизировал ранний большевизм в первые годы советской власти. Подробнее эту работу рассмотрим ниже. Кратко заметим, что деление государственной собственности между коллективами в реальности не намного лучший вариант, чем ее полная приватизация.

 В «пограничной» области возникали и эклектические теории. Любопытен феномен А. Зиновьева — автора весьма плодовитого, но отстаивающего весьма путаную политическую позицию. Примером может быть его книга «Коммунизм»,  начав которую статьями «за упокой» коммунизма, он неожиданным образом оканчивает ряд из них высказываниями «за здравие» его. Аналогичную картину дает книга А. Зиновьев, А. Фернандес. Коммунизм, еврокоммунизм, советский строй. М., 2000. В целом концепция Зиновьева является консервативно-либеральной, в которой (видимо, неожиданно и для самого автора) и уж конечно, без всякой логики, специалистом по которой являлся в СССР А. Зиновьев, вдруг неожиданно  появляются левые черты.

 10. Движение к критическому марксизму в СССР эпохи перестройки. «Истинный социализм» и сталинизм как «извращение социализма». Традиционный коммунизм как «административно-командная система». Проблема авторитарной политической надстройки.

 Эпоха перестройки в СССР стала временем небывалого подъема советской общественной мысли и попыток обновления теории марксизма. Между тем в конечном счете годы перестройки оказались для левой мысли трагическими: они стали временем ее поражения и теоретической победы консервативного либерализма (причины этого требуют отдельного разбора).

 В этот ранний период советской и восточноевропейской перестройки поиски теоретических решений, в отличие от последующих консервативно-либеральных  вариаций,  велись еще на основе марксизма. Этим они кажутся нам более продуктивными, чем последние.

    Можно лишь сожалеть о том, что в странах Восточной Европы критический марксизм смог начать свое реальное развитие лишь в период «перестройки». До этого долголетние цензурные гонения фактически вытеснили это направление в «диссидентское подполье», в самиздат или за границу – в страны Запада, как это случилось, например, с упоминавшимися неортодоксально-марксистскими теретиками — Д. Лукачем, группой «Праксис», чехословацкими реформистами, Р. Барро в ГДР и многими другими.

    Лишь после 1987 г. обстановка в ряде стран реального социализма дала возможность для возрождения этого направления общественной мысли, вскоре после чего их поглотила новая — на этот раз консервативно-либеральная — реакция.

     Начатые М. Горбачевым перемены давали левым серьезный шанс. Однако само руководство перестройки в СССР — окружение М. Горбачева — не владело в достаточной мере наследием критического марксизма,  неортодоксальная марксистская традиция также осталась для него  неосвоенной.

 Начальный период перестройки в СССР — второй оттепели и новой десталинизации —  казался для левой мысли весьма многообещающим. Он выдвинул целую плеяду теоретиков, в начальный период «гласности» стоявших близко к критическому марксизму. Отметим работы Ф. Бурлацкого, Г. Водолазова, Г. Попова, Т. Заславской, Ю. Афанасьева, А. Бутенко, О. Лациса, Н. Шмелева, М. Гефтера, Е. Плимака, Л. Гордона и А. Клопова, Г. Абовина-Эгидеса, А. Фадина, Ю. Кагарлицкого и целого ряда других. В этих работах была поднята целая серия вопросов теории реального социализма, в том числе проблемы сталинизма, социалистической демократии  и диктатуры, вопрос о классах, бюрократии при социализме и проч. Каждая из этих линий подводила к кардинальным вопросам теории реального социализма.

 Как и в шестидесятые годы оттепели, основной для раннеперестроечных авторов  (до их массового поворота к консервативному либерализму) была близкая к критическому марксизму концепция «социализма с человеческим лицом». Пытаясь отличить «истинный» социализм от сталинского и по-новому определить его, перестроечные авторы этого периода полагали, что «подлинного социализма» возможно достичь, устранив пережитки сталинизма и сталинистские деформации реального социализма. Для объяснения советского общества они использовали таким образом общества категории «деформации социализма», «раннего»  и «чрезвычайного» социализма. Эти понятия мы встречаем в статьях А. Бовина (Известия, Аргументы и факты), О. Лациса, им пользуются также Л. Гордон и А. Клопов в своей  работе «Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40 годы.-( М., Политиздат, 1989)

     По словам  Л. Гордона и А. Клопова  «развитие советского общества в течение трех десятилетий, после того как умер Сталин и сталинщина в буквальном смысле перестала существовать, не сделало менее острой необходимость уничтожения сталинизма, устранения деформаций реального социализма, возникших в 30-40 гг..» (…)

    Возникло определение сталинизма через понятие «чрезвычайного социализма». Г. Бордюгов и В. Козлов определили сталинизм как «политические и идеологические структуры, которые вырастают из «чрезвычайщины», то есть абсолютизации насилия на практике и концепции постоянного обострения классовой борьбы в теории» (Бордюгов Г., Козлов В. «Революция сверху» и трагедия «чрезвычайщины» .- Лит. газ. 1988. 12 окт. С.11. Также, аргументы и факты).

     Между тем понятия «раннего социализма» и «деформации социализма» имело существенные недостатки. Временные рамки и конкретные признаки «раннего» социализма оставались неопределенными: для некоторых это был реальный социализм сталинской эпохи, другие расширяли границы этого понятия.

    Понятие «деформации социализма» оставляло неясным, как понимать «деформацию» что представляет собой  «недеформированный» социализм.  Считать ли таковым советскую систему 1920-х гг или какую-то иную «модель» реального социализма?

Перестроечные авторы  в целом ряде аспектов давали более радикальную, чем  в хрущевскую эпоху, критику сталинизма и более активно стремились выйти за рамки сталинизированного марксизма.

 Г. Водолазов в очерке «Ленин и Сталин. Философский и методологический комментарий к повести В. Гроссмана «Все течет» (Октябрь, 1989, N 6) дал определение сталинизма как диктатуры бюрократии, близкое к наиболее острым работам неофициального критического марксизма.

 В это же время стали вновь обсуждаться «Экономическо-философские рукописи» Маркса. Можно отметить, например статьи Т. Заславской, В. Макаренко, а также Л. Андреева  ( см.).   В этих работах в частности началась весьма интересная полемика по  вопросу о том, можно ли советскую бюрократию (партократию) определить как класс. А. Андреев, Л. Бреднева,  Т. Заславская отстаивали мнение, что такое определение соответствует марксисткой традиции. С трактовкой бюрократии как класса согласился и А. Бутенко, но и высказал свое мнение о причинах такого превращения бюрократии. Он считал, что бюрократия превратилась в класс благодаря сталинской системе (см. Вопросы философии …). Однако, критически-марксистская интерепретация теории классов реального социализма не получила развития, поскольку, в частности, была вытеснена консервативно-либеральной концепцией «нового класса».

 Важные замечания о природе сталинизма и особенностях советского реального социализма дали Ф. Бурлацкий, Л. Гордон и А. Клопов, Е. Плимак, А. Бутенко.

      Открытым между тем оставался вопрос об определении советской системы (как и системы сталинской). Главная трудность заключалась здесь в неясности, что вообще понимать под социализмом и что считать критерием его «построенности».

 Как мы уж упоминали, ряд представителей критического марксизма – в частности Л. Троцкий и его единомышленники, а также советские «невозвращенцы» с конца 1930-х гг., т. е. объявления в сталинской конституции о построенности «социализма» — отказывались принять этот сталинский тезис.

 Что же касается социал-демократического социализма, то он во всяком случае существовал в реальности, то есть был действительно построен.

 «Какой же социализм мы в 30-е годы построили? — спрашивали Г. Бордюгов и В. Козлов. — По каким критериям его оценивают? Формы собственности, уровень развития производительных сил — это критерии ведущие и основные. Однако при их абсолютизации мы не получим всей полноты картины. Современные публицисты идут поэтому дальше. Появились разные варианты определения того строя, который был создан в 30-е годы, «государственный социализм», «казарменный социализм», «ранний социализм». Говорят уже, и вполне серьезно, чуть ли не о «феодальном социализме». Очевидно, сама постановка этих вопросов отражает неудовлетворенность теми представлениями о социализме, которые сложились в 30-40-е годы» (Правда, 1988. 30 сент.).

 В описываемых перестроечных работах зачастую громогласно критиковался исторический сталинизм («сталинщина» — т. е. практически «первый» сталинизм) как исключительное явление для реального социализма.

    Иногда сталинизм пытались описывать в терминах «правого» и «левого» — т. е. как «левое» течение по аналогии с концепцией «троцкизма» в  «Кратком курсе ВКП(б)». Тогда представителем «генеральной линии» оказывался Бухарин.

   Как следовало понимать в свете данных теорий реформу советского реального социализма ?

 Для некоторых эта реформа понималась как освобождение от  пережитков сталинской системы, т.е. «десталинизация». Сама же «десталинизация» понималась, как возвращение к «ленинизму». Но что понимать под «ленинизмом»? Под таковым имелась в виду общество 1920-х гг. в СССР – т.е. общественная система периода нэпа. Между тем было очевидно, что по ряду формальных признаков — устранение многоукладности и проч. — строй, созданный Сталиным в 1930-е и окончательно сложившийся в СССР к 1960-м гг. во многом отвечал представлениям о «социализме»  в теории большевизма («ленинизма»). С одной стороны на это указывали такие «новые» национал-патриотические критики марксизма, типа А. Ципко, с другой, занявший более консервативные – практически сталинисткие на уровне  начала 1960-х (т.е. «антихрущевские»)  позиции один из ярких сторонников перестройки в ее начальный период Б. Курашвили (см.).

     Широкую известность на начальном этапе перестройки получила концеп ция  советского реального социализма как «административной (администратвно-командной) системы», предложенная Г. Х. Поповым  ( вначале — в рецензии на роман А. Бека «Новое назначение», 1987).

    «Административная система», под которой имелась в виду общественная система, сформировавшаяся в СССР к моменту перестройки, рассматривалась Г. Поповым как целостная эпоха в развитии социализма, позитивная на определенном этапе, но затем постепенно начавшая сковывать ее развитие. По его мнению, реформы 1956 и 1965 гг.. в СССР «исходили из возможности сохранения в реформированном виде Административной Системы и потому … не касались сути Административной Системы.» «В ключевой для второй половины ХХ в. проблеме проблеме научно-технического прогресса Административная Система оказывается все более и более несостоятельной.» Г. Попов видит смысл перестройки в преодолении Административной Системы,  в «том, чтобы отказаться от нее, заменить ее новой системой, соответствующей современному этапу развития социализма, (курсив наш) опирающейся не на администрирование, а на экономические и демократические методы и формы». «Ведь Административная Система,— писал Г. Попов в 1989 г., — вовсе не синоним Социалистической Системы, она никогда не охватывала весь наш строй, это один из преходящих этапов» (см.)

  Теория Г. Х. Попова стала одной из наиболее интересных попыток целостного анализа экономико-социальных основ реального социализма  и сыграла чрезвычайно большую роль в критике сталинизма ( в том числе в экономике). Эта теория стала важной формой критического  анализа советской и сталинской системы.

 В печати стали широко использоваться и производные от введенного Г. Поповым термина  — административно-командная система, административно-приказная, — бюрократическая и проч.

  «Справедливо считают, писали Г. Бордюгов и Н. Козлов, — что Сталин (к сожалению, не только он) огрубил, «выпрямил» задачи социалистического строительства и поставил знак равенства между процессом широкого обобществления (строй цивилизованных кооператоров) и огосударствлением (государственная монополия, обращенная на пользу народа). В конце концов «компенсатором» исторически сложившейся недостаточности формационных предпосылок социализма стала административно-командная система» (там же).

 Однако  теория  административно-командной системы не давала ответы на некоторые важные вопросы теории реального социализма. Например, вопрос о том, была ли  абсолютно неизбежной в начале 1930-х гг. административно-приказная система, или было возможно сохранить нэп и рыночную экономику? Почему аналогичным образом, хотя и на другом историческом этапе в СССР не были доведены до конца реформы 1956 и 1965 гг.; существовал ли путь перехода к рыночной системе? Следует ли считать, например, югославскую систему «командно-административной» или же в этой стране произошел переход к системе другого типа  еще в 1950-е годы?  Является ли социал-демократическая система единственной формой «рыночного социализма» или та же югославская система была шагом к некоторой иной некомандной системе?

 На начальном этапе концепция Г. Попова содержала понятие «социализма», который рассматривался автором как нечто более широкое, чем командно-административная система. В ранних перестроечных публикациях Г. Попов, например,  считал, что административно-командная система «не исчерпывает социализма» и что, следовательно, возможен и «некомандный» социализм.

  Однако главный вопрос — что это за социализм (как и то такое социализм вообще), оставался открытым — как он оставался открытым для большинства теоретиков советской перестройки.

 Сам Г. Попов неоднократно говорил о своей приверженности социал-демократической теории социализма. Это же следует и из его политической деятельности в рамках социалистической и социал-демократической партии. Однако если единственной формой «некомандного» социализма Г. Попов считает социализм социал-демократический, то  этом случае его теория не выходит за рамки концепций 2-го Интернационала, остававшихся в русле общей линии «слегка социализированного» консервативного либерализма.

 Вопрос о соотношении терминов Г. Попова и  новой интерпретации классических марксистских обществоведческих терминов  типа «социализм»  еще требует своего решения. Мы исходим из того, что возможно и иное, отличное от консервативно-либерального понимание командно-административной системы, которого  коснемся далее.

 Теория командной системы Г. Попова с ее сильными сторонами и оставленными неясностями во многом содержала в себе сильные стороны и слабости идеологии эпохи перестройки.

     Перестроечные авторы коммунистически-реформистского направления исходили из того, что альтернативой существующему советскому строю должен быть также «социализм» — но не командно-административный, а «демократический».

Однако и с данным определением использование понятия «социализм» как всегда ставило много вопросов и оставалось  связанным  с противоречиями и тупиками. Одна группа авторов имела в виду под социализмом «коммунистический» социализм, другие трактовали  его значительно шире. Появились даже утверждения, что американское общество — это и есть «социализм» («Лит. газета» ). Для демократов необходимость перехода к политической демократии в обществе (как и рыночной системе в экономике) не вызывала сомнения. Однако  оставался открытым вопрос – означало  ли принятие  этих лозунгов – рыночной экономики и многопартийной системы – переход на позиции  традиционного западного общества, и во всяком случае позиции социал-демократии, или же можно было примирить эти лозунги с  теорией «коммунизма»?

   Многочисленная группа авторов понимала  «демократический социализм» в стиле классической социал-демократии (Г. Попов, А. Яковлев): как общество многопартийной системы в политике и «смешанной» экономики. В ряде советских работ, в том числе из окружения М. С. Горбачева, стало доказываться, что социал-демократическая (например «шведская») модель социализма» является более эффективной, в том числе и в «социалистическом» смысле чем имеющаяся советская.   Наиболее радикальными в ряду этих суждений были утверждения близких к Горбачеву экономистов —  не только С.Шаталина, но и даже Н. Рыжкова ( например, после его поездки в Швецию в 1990 г.), что общество в западных странах социал-демократического  развития (типа той же Швеции ) «и есть социализм», в связи с чем выход для стран «реального социализма» т.о.  состоит в необходимости «следовать социал-демократической модели».

  Однако следование социал-демократической модели в рамках советской системы имело ряд специфических трудностей (о них далее). Кроме того, сама социал-демократическая теория к этому времени подвергалась с точки зрения ортодоксально-западных (консервативно-либеральных) теорий все более серьезной критике.

 Важно отметить, что в данной полемике потерялась  и оказалась скомпрометированной линия «коммунистического» социализма. Камнем преткновения здесь стали уже известные  проблемы сталинизма,  понимания социализма, демократии и пр.

      Историки Г. Бордюгов и В. Козлов не без основания пришли к выводу, что трудности объяснения  «престраиваемого» общества в СССР упираются в сами базисные понятия обществоведения, в т. ч. понятие «социализма» и проч. (где?)

 Неудача всех попыток перейти к «истинному» социализму и неудача перестройки была следствием непонимания возможностей  развития этой системы. Перестроечные авторы не смогли преодолеть тупики традиционного марксизма, что в обстановке идеологической дилеммы (отсутствия третьих путей между двумя идеологиями) вело к победе консервативного либерализма. Позитивным выходом для идеологии реального социализма мог бы стать, как мы полагаем, критический марксизм. Однако его ростки оказались слишком слабыми, чтобы противостоять консервативному либерализму,

.Консервативный либерализм, зачастую присваивавший себе элементы критического марксизма и маскировавийся по него, казался более сильной и радкальной альтернативной официальному марксизму.  Защита левой идеи стала ассоциироваться с различными теориями тоталитарной и сталинистской реставрации. В результате  целый ряд перестроечных авторов разрывал с традиционным марксизмом — как правило, не для того, чтобы перейти к новому марксизму, но для того, чтобы отказаться от марксистской традиции вовсе и перейти на позиции консервативного либерализма.

 На позициях консервативного либерализма и до перестройки стоял целый ряд   известных интеллектуалов – в том числе и эмигрантов из СССР от А. Солженицына до А. Некрича, Г. Геллера («Утопия у власти»), философа  Б. Парамонов журналистов – М. Стреляный…и многих других. На сходные же позиции постепенно стал переходить и целый ряд еще недавно стоявших на позициях критического марксизма советских теоретиков и публицистов — Д. Буртин, Селюнин, В.Коротич и др.

 Г. Х. Попов, как и ряд фигур, близких М. Горбачеву, нашел альтернативу «административно-командной системе» в социал-демократической модели общества, которая в ряде случаев оставалась по сути «мягкой» формой консервативного либерализма и апологетики традиционного капитализма.

   Новые концепции, которые следовало искать в русле «неортодоксального» марксизма,  оказались отброшенными. Консервативно-либеральный подход (за которым стояли и мощнейшие идеологические ресурсы западных демократий)  стал преобладающим у интеллигенции, показывая явное поражение левой мысли.

      В результате советская перестройка закончилась так,  как она закончилась – тяжелейшим поражением реального социализма и его идеологии.

 Реальный социализм не смог выработать реалистической картины самого себя; выработка нового мировоззрения началась главным образом в годы перестройки, но в силу целого ряда неудачных обстоятельств — обвальности процесса, сильного преобладания консервативного либерализма — окончилась провалом. Новые, появившиеся в ходе перестройки концепции не были взяты на вооружение правящим слоем реального социализма.

 Левая теория  ассоциировалась с официальным сталинизированным марксизмом,  отсталость  и противоречивость  которого сделала его неспособным к объяснению ситуации. Сталинизированный марксизм постоянно компрометировал своей отсталостью и бессилием левую мысль как таковую.

 Старый и официальный сталинизированный марксизм не смог объяснить феномен реального социализма и происходящие в нем процессы в силу апологетики и путаницы; его категории оказались не работающими и привели к противоречиям. Консервативный либерализм  воспользовался этими противоречиями, чтобы вытеснить своего менее удачливого соперника.

Результатом этого стал   переход интеллигенции, критически настроенной по отношению к реальному социализму, на позиции иной «мировой» идеологии — консервативного либерализма.

     Неортодоксальные марксисты оказались слишком слабы, чтобы противопоставить консервативно-либеральной волне что-либо основательное.

 Сталинизированный марксизм не был способен к полемике с консервативным либерализмом в «свободном соревновании». Он слишком привык к тепличности, создаваемых цензурой, не имел основательных ответов на проблемы реальности и не был споосбен их отстаивать. Характерным стало массовое бегство с поля боя официальных «марксистских» обществоведов (слишком часто — официозных конъюктурщиков).

   Реальную оборону и защиту наследия реального социализма взяли на себя сторонники левой традиции. Именно они, те, кого сталинисты называли «ревизионистами», остались (как в свое время замечал уже Г. Лукач ) единственными защитниками левой идеологии стали.

 11. Поражение левой мысли в странах реального социализма и его причины. Трудности идеологии консервативного либерализма на посткоммунистичесом пространстве. Ситуация идеологической дилеммы в конце 20 века. Итоги: парадоксы традиционных объяснений и необходимость нового подхода.

      Очевидно, что с крахом реального социализма левая мысль потерпела жестокое поражение. Это поражение  произошло в силу целого ряда исторических обстоятельств.

Сталинисты пытаются списать крах реального социализма за счет Горбачева и перестройки как таковой (вплоть до концепции «завербованности» Горбачева «иностранными разведками»).

 Следует вернуть сталинистам этот упрек. Одной из главных причин провала «позитивного» сценария реформ фактически были действия охранительно-сталинистских групп как до перестройки, так и в ее ходе. Провал перестройки был и провалом официальной идеологии сталинизма, которую отстаивали сталинисты в  течение всего послевоенного периода.

     Во-первых, непосредственной причиной падения  Горбачева, а с ним и реформистски-коммунистической группировки, стал сталинистский путч августа 1991 г. Именно он привел партократию, а с ним и все общество реального социализма  к особенно болезненному краху. Сохранение у власти Горбачевского руководства, несмотря на его проволочки и ряд ошибок, позволило бы реальному социализму спасти часть того, что было потеряно в результате сталинистской августовской авантюры.

 Во-вторых, сталинизм и сталинисткие группировки ответственны за  сам провал реформ, поскольку именно  в течение всего их периода (перестройки») препятствовали им всеми возможными средствами.

 В-третьих, прямая ответственность сталинизма и сталинистов  за провал реформ выражается в том, что именно они слишком долго – в течение ряда послевоенных десятилетий —  препятствовали необходимым реформам реального социализма в течение всего послевоенного периода, жестко репрессируя альтернативные левые течения. Это затягивание и сопротивление переменам также явилось серьезным фактором поражения  левой альтернативы на рубеже 1990-х гг. Реформы на более раннем этапе могли быть менее болезненными и иметь более позитивный результат для реального социализма.

    Есть и ряд других аспектов проблемы. Отступление левых  перед лицом более могущественного и победоносного противника — консервативного либерализма стало результатом глубокого кризиса  левой идеологии (соответствовавшее кризису самого реального социлизма и его правящих групп), что также в конечном счете было одним из результатов сталинизма и  деятельности сталинистских сил.

 Важным компонентом кризиса левой идеологии и причиной ее поражения было глубокое несоответствие сталинизированного марксизма реальности. Та картина мира, та идеологическая основа, с которой реальный социализм на рубеже 1990-х вступил в полосу бурных преобразований и конфликтов, оказалась старой официальной неосталинистcкой концепцией, резко противоречащей реальности. Именно в силу своего разительного несоответствия реальности эта официальная восточноевропейская (в первую очередь советская) концепция и потерпела сокрушительное поражение — как в идеологической полемике с консервативным либерализмом, так  и  в своем собственном столкновении с реальностью ( в период неизвестного восточноевропейской науке кризиса под названием «перестройка»).

 Спасти реальный социализм могли не различные формы национал-патриотической демагогии, пережевывающие остатки сталинизма, но новая левая идея. Но именно с этой левой идеей боролся сталинизм в течение полувека. Поражение реального социализма стало отдаленным результатом кровавой сталинской диктатуры, уничтожившей основы развития неортодоксальной марксистской мысли.и определившей господство в течение последних трех советских десятилетий  неосталинистского режима в его наиболее одиозных формах. Именно сталинизм и неосталинизм создавший  одиозную  цензуру,  подавлявшей любые отклонения от бюрократических шаблонов,.несет основную ответственность за катастрофическое падение  политической )в том числе и мАрсистской) культуры в СССР —  главной стране реального социализма и других восточноевропейских странах,

 Таким образом, следует говорить о прямой ответственности сталинизма и сталинистов в провале реформ.

   В результате провала реального социализма и его идеологии  (при сохранении   ситуации «идеологической дилеммы»)  поле битвы оставалось за консервативным либерализмом, предложившим, казалось бы более адекватные и радикальные ответы на стоящие  перед обществом проблемы.

  Постсоветская идеологическая ситуация оказалась в измененном виде повторением «доперестроечной» ситуации идеологической дилеммы. Современный критический маркизм оказался загнанным в угол двумя большими братьями в виде двух видов национал-патритизма – старого в форме зюганизма и нового – в форме национал-патриотизма консервативно-либерального толка (например, в периферийных республиках бывшего коммунистического мира).

 Обе идеологи остались, но модифицировались. Если первая, как может считаться, представляет в настоящий момент интерес главным образом исторический (хотя фактически представляет собой мощный субстрат на Востоке, в мире реального социализма) вторая практически преобладает.

    Что касается сталинизма, то типичной формой его эволюции в новых условиях стало  его превращение в зюганизм, с одной стороны и с другой – в  националистическую (наионал-патриотическая) форму консервативного либерализма, которую пытались противопоставить идеологии «демократов».

  Эту национал патриотическую идеологию еще до падения СССР  развили теоретики типа Шафаревича и Кожинова. К ней же склонялись экс-марксисты типа А. Ципко. В своей критике Маркса («Как заблудился призрак», статьи в ж. «Наш Современник», 1989, N 6 ), Ципко сближается с Шафаревичем, который путает Маркса с Лассалем. Характерна и последняя эволюция Ципко его переход на откровенно нацистские позиции с характерным еще для третьего рейха лозунгом «национальной революции» (См. Работу «Нацист Ципко и конец классической национал-патриотической фразеологии.). Разбор национал-патриотических теорий – тема отдельного анализа.

  Однако в  течение короткого периода после падения СССР  стали  слабости освоения консервативно-либеральной  идеологией «посткоммунистического» пространства и противоречивость  консервативно-либеральных решений проблем реального социализма.

      Консервативный либерализм, чья критика реального социализма казалась«более революционной» по отношению к «коммунизму» и партократии, оказался «мнимым врачом» реального социализма. Добиваясь не «положительных реформ» этого общества, но реставрации «реального капитализма», он преследовал свои цели – цели изменений стран этого региона в интересах «второго» большого брата.

 Поэтому он давал коммунизму лишь то объяснение, которое было нужно для компрометации коммунистического пути как такового. Такой подход весьма мало объяснял в развитии реального социализма — его подъеме и реальной позитивной роли в мире, в его возможных перспективах, за исключением наивной версии «конца» коммунизма и конца истории.

     Однако приход Второго большого брата  в посткоммунистическом мире в большинстве случаев не решала проблемы, стоявшие перед обществом реального социализма, но стремясь к полному устранению этого строя и возврату к «докоммунистической» модели создавала новые противоречия.

  Парадоксы  и тупики обоих подходов показывают кризис «классической политологии»  как в западном, так и в советском виде и необходимость новых решений.

     Марксистам последних десятилетий ХХ века становилось все более ясно, что без качественного скачка современная марксистская теория не сможет ответить на вызов времени. В одной из статей перестроечного периода  Г.Водолазов, говоря не только об анализе сталинизма, но и реального социализма вообще, высказал мнение, что «мы имеем дело с феноменом, для которого в нашей теории нет подходящих терминов» и что старые социальные термины в этих условиях перестают работать. «Из ньютоновского социального мира мы вступили в эйнштейновский». По словам Г. Водолазова «нужен анализ, а не этикетки, нужен «мораторий на введение ряда обобщенных социально-экономических понятий». (Водолазов Г., Ленин и Сталин. Философский и методологический комментарий к повести В. Гроссмана «Все течет». Октябрь, 1989, N 6, с.28-29).

 В сходном духе о кризисе старого марксизма говорили также зарубежные марксисты. Л. Альтюссер в специальной статье «Кризис марксизма» высказывал надежду, что кризисная ситуация в любой теории — предвестник качественного скачка в ее развитии. Цит по: М. Н. Грецкий. Мы и марксисты Запада.- Вопр. философии. 1989.N 7, с.107.

 

III. АЛЬТЕРНАТИВНАЯ  КРИТИЧЕСКИ-МАРКСИСТСКАЯ  КОНЦЕПЦИЯ РЕАЛЬНОГО СОЦИАЛИЗМА. «РЕАЛЬНЫЙ СОЦИАЛИЗМ» («АВТОРИТАРНЫЙ КОММУНИЗМ» ) И НОВЫЕ КАТЕГОРИИ КРИТИЧЕСКОГО МАРКСИЗМА

 

 Как мы видели, преодоление недостатков двух наиболее влиятельных идеологических и теоретических парадигм 20 века — советского («сталинизированного»)  марксизма и традиционного консервативного либерализма невозможно без пересмотра их теоретических оснований. Такое преодоление (означающее в значительной мере и преодоление данных концепций как таковых) возможно, думается, только на базе нового марксизма, называемого нами «критическим» на основе той новой линии марксизма, которую мы называем лево-демократической. Движение к такому марксизму предполагает анализ и пересмотр (как на основании уже достигнутого левой мыслью, так и новых подходов) основных базовых понятий марксистской теории, начиная с понятий «социализма» до понятия способа производства.

 1. Структурные термины для анализа базиса коммунистического общества. «Реальный социализм» («коммунизм») и понятие «Государственного Синдиката».

 Попытаемся дать определение понятия «социализм» (коммунизм) через иные термины, чем это делалось ранее как в марксистской, так и в «антимарксисткой» традиции.

Предлагаемые нами для анализа реального социализма новые термины мы называем структурными(структуральными). Это не означает принятия структурализма в качестве доктрины, альтернативной марксизму, но лишь признание достижений  структурализма как конкретного метода в конкретных научных областях. Этих достижений  не отменяет и критика стуктурализма более «современными» философско-методологическими течениями типа «постструктурализма».

 Попытки сочетания структурного подхода с марксизмом в обществоведении были предприняты рядом неортодоксальных марксистских авторов. Самого серьезного внимания заслуживает, например, анализ Л. Альтюссером т.н.  структурной причинности в «Капитале» («Читать Капитал» ).

 Структурный подход в нашем понимании не только не отрицает старый марксистский социально-экономический подход к общественным образованиям, но, напротив, уточняет и делает более рельефным именно этот подход.

 Наиболее важным структурным (и одновременно касающимся такой центральной для марксизма общественной характеристики, как собственность) отличием  реального социализма от иных типов обществ мы считаем наличие крупного, определенным образом организованного и управляемого государственного сектора.

 Этот очищенный от крупной частной собственности, особым образом управляемый госсектор мы называем Государственным Синдикатом (в дальнейшем Синдикат).

Понятие Синдиката в этом значении восходит к работам В. И. Ленина, в частности, к работе «Государство и революция» (1918).

  «Учет и контроль,- писал В.И.Ленин в этой работе, -вот главное, что требуется для «налажения», для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного «синдиката»…«Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы». (Ленин В.И. Государство и революция.- Полн. собр. соч. Т.33. С.101.- курсив наш.- И.Р.).

 «Насущным и злободневным вопросом сегодняшней политики» Ленин считает «экспроприацию капиталистов, превращение всех граждан в работников и служащих одного крупного «синдиката», именно: всего государства, и полное подчинение всей работы всего этого синдиката государству действительно демократическому, государству Советов рабочих и солдатских депутатов». (Полн. собр. соч. Т.33. С.97).

 Ленин связывает понятие «государственного синдиката» и с вопросами о фазах коммунистического общества.

    «Но эта «фабричная» дисциплина,- пишет он,-  которую победивший капиталистов, свергнувший эксплуататоров пролетариат распространит на все общество, никоим образом не является ни идеалом нашим, ни нашей конечной целью, а только ступенькой, необходимой для радикальной чистки общества от гнусности и мерзостей капиталистической эксплуатации и для дальнейшего движения вперед » (Там же, С.101-102).

  Для нас здесь наиболее важно само введение Лениным понятия Государственного Синдиката. Данное понятие, которое нами будет существенно расширено и конкретизировано, кажется нам весьма интересным и важным для характеристики нового строя, центральным для новой теории критического марксизма (первоначально называвшегося «новокоммунизм», в позднейших вариантах — леводемократическая теория). Это понятие и составит основу нашего анализа реального социализма и отличнх от него общественных форм.

 Понятие Государственного Синдиката является центральным понятием, через которое мы определяем коммунизм (реальный социализм). Как мы полагаем, наличие в странах реального предсоциализма особого, специфическим образом управляемого государственного сектора — Государственного Синдиката — и составляет главный, специфический признак, differentia specifica реального социализма как особого типа общества, отличного от иных типов обществ, как существовавших, так и существующих ныне.

 Синдикат (в дальнейшем в данной работе — сокращение понятия Государственный Синдикат), рассматривается нами как структурная характеристика нового строя.

Применение структурных характеристик мы считаем необходимым и для анализа других типов обществ, в том числе и существующих в настоящее время.

   В анализе реального социализма структуральный подход кажется более оптимальным, чем традиционные принципы анализа данных систем в том числе и потому, что позволяет избежать оценочности и многозначности, которой перегружено в настоящее время традиционное понятие «социализма».

  Новая структуральная теория позволяет включить и достижения неоорганицистской теории. Вероятно, такой доктрине могло бы быть снято противоречие между органицизмом спенсеровского типа и заявившим о себе в 1960-е гг от К. Леви-Стросса до Л. Берталанфи экстрадисциплинарным структуральным и системным подходом.

     Понимая, что в любых совеменных общественных теориях присутствует и оценочно идеологическая сторона,  оговоримся специально. Новая «неоструктуральная» интерпретация  обществ не должна, как это подчас было с предшествующими теориями этого направления  ( ранней спенсеровской моделью 19 века и структурно-системным подходом 20 века) давать основания для обвинений в апологетике «существующего». В противовес апологетическим теориям существующих репрессивных систем, речь идет  о диалектической и критической теории «эмансипации».

 Такова, например, и традиция «марксистской» интепретации структурализма у Л. Альтюссера. Ср. уже упоминавшиеся соображения Л. Альтюссера о подходе Маркса в «Капитале» как структурном . Вероятно, впоследствии потребуется структуральная (неоорганицистская) переформулировка и других марксистских понятий например, понятия классов.

  Понятие Государственного Синдиката при этом не является оценочным, но скорее констатирующим. Что касается  оценок этой формы организации общества, то они вопреки  консервативно-либеральной литературе могут быть не только негативными. Критик марксизма с национал-патриотических позиций А.Ципко, например, излагал теорию «единого государственного Синдиката» и социализма  в виде «единой фабрики» — как утопическое, связывая с этой теорией едва ли не все последующие бедствия сталинизма ( «Насилие лжи» — см.). На самом деле в существовании синдикатной общественной организации  нет ничего утопического – это вполне реальная общественная система, действие которой имеет ряд своих особенностей и – как смогут доказать ее сторонники –  определенных преимуществ по сравнению с несиндикатным обществом.

Оба эти признака — преобладание госсектора в коммунистической экономике и определенный способ управления этим сектором — суть наиболее важные, с нашей точки зрения, компоненты коммунистической – т.е. синдикатной — системы. Из указанной особенности вытекают и определенные способы управления данным сектором и всем обществом реального социализма, а также целый ряд важнейших особенностей этого обшества.

 2.«Синдикат» как структурное «ядро» обществ «коммунистического типа». Понятие Расчлененного общества для характеристики общества западного образца («капитализма»). «Расчлененное общество» как «Синдикат» с отрицательным знаком. Переформулировка противопоставления  «капитализма» и «социализма». Роль «Капитала»

  Понятие Государственного Синдиката, с нашей точки зрения, дает возможность переформулировать традиционное для советского марксизма представление о коммунистической («послекапиталистической») формации. Эту формацию по ее основному специфическому признаку можно назвать синдикатной.

 На основе этого же понятия  можно дать определение «капиталистического» общества. В отличие от коммунистических обществ «синдикатного типа», общество без Синдиката  называется нами Расчлененным обществом.

 Расчлененное общество, с нашей точки зрения, это общество, в котором не создан (отсутствует) Государственный Синдикат, и которое состоит из отдельных атомизированных производительных единиц-будь то отдельные фирмы или крупные корпорации. Обозначение антагонистического общества в целом как общества Расчлененного, правда, в смысле «разделенного на классы», содержится уже в «Коммунистическом Манифесте» (- см.).

 Различение Синдикатного и Расчлененного общества переводит традиционное и характерное для ранних форм марксизма противопоставление «капитализма» и «социализма» в новый структурный план. Тем самым появляется возможность избежать традиционных противопоставлений капитализма и социализма по параметрам типа рынка и плана, частной и общественной собственности и проч.

 Между Расчлененным обществом и Синдикатным существует  специфическое качественное различие. Расчлененное общество — это общество, в котором производительные единицы, строясь по принципу частной собственности, остаются атомарными и лишь в незначительной степени объединены в единый государственный сектор – государственный Синдикат. В системе Синдикатного типа, напротив, основная государственная корпорация — Синдикат — составляет мощное ядро всей общественной производительной системы, выступающей как единое целое. В Расчлененном обществе Синдикат не играет такой роли, хотя роль государственного сектора в нем может быть и весьма значительной, поскольку  укрупнение отдельных крупных производительных единиц — корпораций — идет в этом обществе постоянно.

 Использование новых структурных терминов в анализе обществ, прежде всего называвшихся «капитализм» и «социализм»,  позволяет  решить ряд вопросов. Прежде всего те, которые не мог решить традиционный  экономико-социальный анализ при помощи понятий  «деньги», «рынок», а также «капитал». Термином «капитал» в классическом марксизме фактически обозначалось все виды товарно-денежного обращения в обществе. Однако наличие или отсутствие  общественного элемента, называемого «капиталом», то есть товарно-денежного обращения —  не может быть специфическим признаком, отличающим  друг от друга «капитализм» от других общественно-экономических формаций – в том числе и реального социализма.

Так называемое социалистическое общество, общество реального социализма, оказывалось, например в «нэповском» или «югославском» варианте не менее рыночным, денежным и в той же степени «капиталистическим», чем  Расчлененное общество.

 Кроме того, признак присутствия или отсутствия «капитала» не может также отличать «капитализм» и «докапиталистические» формации. Ведь  в любой из них – от античной до феодальной — очевидно присутствует денежное и товарное обращение.

 Фактически капитал – то есть «самовозрастающая стоимость» и представляющие эту стоимость   различные   товарно-денежные материальные единицы и их потоки — существует почти во всех известных формациях. Их можно сравнить с кровеносной системой организма,  наличие которых само по себе еще не  позволяет отличить морфологически разные типы организмов один от другого. Фактически при «социализме» капитал существует точно так же, как и при социализме, феодализме и «рабовладении».  Вопрос состоит в том, какие классы присваивают «результаты» его обращения (и т.н. «прибавочную стоимость»).

 Трудность использования понятий «капитала» и прибавочной стоимости состоит также в  том, что значения данных понятий за  истекшее столетие  оказались сильно запутанными и перегруженными мнимыми значениями. Теория «прибавочной стоимости» столь  часто опровергалась и критиковалась (в том числе и небезосновательно), что использование этой теории без серьезных современных коррективов давно поставило под сомнения основания классической советской политологии. Необходимы новые способы  различения  общественно-экономических формаций, как и поиски новых оснований «исторического материализма».

    Новые «неоструктуральные» термины (главным из которых в данной работе является понятие государственного Синдиката) позволяют более четко отличить одну от другой  по крайней мере две общественно-экономические формации «капиталистической» и «реально-социалистической».

 Вместо понятия капитала в качестве отличительного признака называвшихся ранее «капиталистическими» и «некапиталистическими» систем мы вводим понятие Синдиката.  Факт наличия или отсутствия Государственного Синдиката составляет то структурное   и базисное различие между Расчлененным обществом и Синдикатным, которое  мы считаем главным для различия двух систем. Это различие, проявляющееся, безусловно,  и в распределения капитала,  основывается,  в первую очередь на различиях внутри производительной системы, различия в  структурировании базисных для общества производительных единиц.

 Капиталистическое общество мы называем Расчлененным поскольку в нем, как уже указывалось, место единого Синдиката  занимают фрагменты крупной частной собственности — частные корпорации от мелких до сверхкрупных. Коммунистическое же общество, устранив крупную частную собственность, заменило ее Государственным Синдикатом, вместе  со специфическими формами управления им.

Понятие Синдиката позволяет четко отличить коммунистический социализм как от Расчлененного общества, так и от всех «некоммунистических» типов социализма, — именно как синдикатное общество с наличием Синдиката.

   Государственный Синдикат составляет специфическое ядро обществ коммунистического образца. Но кроме ядра в этом обществе имеются и «неохваченные» Синдикатом производительные системы, совокупность которых можно назвать периферией Синдиката. Это те звенья общественной системы, которые так или иначе находятся вне государственного Синдиката. В ряде конкретных обществ Синдикат может иметь различную «периферию». В частности, он может иметь определенный частный сектор — среднюю и мелкую частную собственность. Однако форма периферии не меняет сути производственных отношений систем коммунистического типа (в т. ч. реального социализма) именно потому, что основу этих отношений, ядро общественной системы стран «коммунистического типа» составляет все-таки Государственный Синдикат. Именно развитие Синдиката является определяющим для систем реального социализма, называвшихся на Западе «коммунистическими».

   Также возможно различение форм Синдиката по типу его периферии. Синдикат может быть тотальным,  как в странах советского образца, так  и  центром системы, допускающей «несиндикатную» периферию, как  это было в ряде восточноевропейских стран «реального социализма».

Расчлененное общество, взятое с точки зрения высших форм Синдиката — это общество  г о с п о д с т в а   с о ц и а л ь н о й   п е р и ф е р и и.

 Преобладание в Расчлененном обществе периферийных с точки зрения  Синдиката структур фактически определяет основные особенности этого общества в отличие от обществ синдикатного типа. В Расчлененном обществе существует естественная (ее не всегда в силу монополий можно назвать равноправной) конкуренция производительных систем, в том числе и крупных  — корпораций, которые не подчиняются государству.

Внутри синдикатных систем возможны различия по формам организации подсистем Синдиката. Например, по типу автономности и самостоятельности этих подсистем. Анархо-синдикализм,  в частности, ставил вопрос о полной самостоятельности отдельных производительных единиц или отраслей от государственного целого, что, по-видимому, не является правильным решением. Магистральным путем развития стран «коммунистичсекого  типа» является не расчленение Синдиката даже и в таком варианте, а его развитие.

 Понятие «синдиката» позволяет решить вопрос о возможностях и материальных основаниях самоуправления». Общества «коммунистического типа» создают возможность для  самоуправления, управления общества самим собой, своим производством  именно тем, что  создают в качестве своей основы государственный сектор —  государственный Синдикат. Однако создаваемая государственным синдикатом возможность самоуправления далеко не всегда фактически оказывается реализованной. Это хорошо показывает  известная нам практика раннекоммунистического общества с его специфическими чертами, в  том числе проявлениями своекорыстия правящих группировок реального социализма (Сталин и его команда, партократия Хрущевского, бежневского периода и проч.).

        Как это  предвидел Маркс в том числе и в «Экономическо-философских рукописях 1944-46 гг.» и «Критике Готской программы», в рамках нового общества, в особенности на его ранних стадиях  сохраняется целый  ряд особенностей «капитализма»,  в том числе — капитал,  рынок и даже  прибавочная стоимость. Вопрос только в том, кому она поступает.

  Общеизвестно, что реальный социализм может быть обозначен как «государственный капитализм» (термин целого ряда течений неортодоксального марксизма – от левых социал-демократов то Троцкого и «новых левых» второй половины 20 века).

     Ленин отличал «социализм» от госкапитализма см. «Государство и революция…» именно организацией «класса» и ее контролем за госсектором.

 Конечно, «капитал» известной нам формы синдикатного общества — реального социализма — это уже не капитал в полном смысле этого слова, поскольку ранний коммунизм — уже не вполне «Расчлененное», то есть классовое общество В условиях раннего коммунизма  главным собственником «капитала» оказывается уже не буржуазия, но бюрократия (партократия)- в идеале контроллируемая обществом, но  в силу  ряда обстоятельств (особенностей Авторитарного Синдиката) оказывающаяся бесконтрольной.

Есть, однако, основания считать, что возможен такой тип Синдикатного общества, в котором этот недостаток может быть устранен. Рыночные отношения должны сохраниться и далее, однако общественные доходы будут распределяться   между работниками Синдиката уже без партократии.

 3. «Доктринальные разборки». Место «реального социализма» (Авторитарного Синдиката) в марксистской формационной схеме. Традиционное советское решение  вопроса. Соотношение стадий коммунизма — «простое»(негативное) отрицание и отрицание отрицания. Спорадические соображения о «переходном периоде» ряда критических марксистов и необходимость нового целостного подхода.

 Определив «реальный социализм» как общество Государственного Синдиката с авторитарной политической надстройкой, разберем вопрос о месте  этого общества  в марксистской формационной схеме.

 Традиционный советский (сталинизированный) марксизм (в восточноевропейских странах и особенно Югославии были и другие мнения) считал, что реальный социализм в первую очередь в СССР находится в периоде т. н. «социализма».

В основе этого положения, как уже отмечалось,  лежала классическая марксистская «трехчленная» схема развития новой формации, изложенной в «Критике готской программы» Маркса и конкретизированная в ряде работ В.И. Ленина. Согласно этой схеме новая формация проходит «переходный период» — период «Диктатуры пролетариата», затем «первого коммунистического общества» (трактовавшегося как «социализм») и затем второго, понимавшегося как «коммунизм».

Сам Ленин  считал советское общество начала 1920-х гг «диктатурой пролетариата», строящей «социализм».

 Большевики (коммунисты) 1930-х гг рассматривали «великий перелом» рубежа 1930-х гг в СССР как «наступление социализма по всему фронту» и «создание основ социализма». Затем,  в конце 1930-х гг Сталиным был выдвинут тезис о «построенности» «социализма», который был официально закреплен в сталинской конституции 1937 г.

 Официальный советский марксизм принял тезис о «построенности социализма» в СССР если не перед войной, то по крайней мере к 1960-м гг .Уже в сталинской конституции 1937 г. было объявлено о «переходе к социализму» и тем самым завершении периода «диктатуры пролетариата». В хрущевское время этот тезис вновь нашел подтверждение – социализм вновь стал считаться построенным после разоблачения «культа личности Сталина» и «устранения нарушений социалистической законности». Тогда же, в 3-й программме КПСС 1961 г. было объявлено о строительстве коммунизма («второго коммунистического общества»).

 В брежневские времена (Конституция 1977 г.) это положение было несколько изменено — появился тезис о построенном в СССР т. н. «развитом социализме», который является относительно длительным периодом развития  перед т.н. «коммунизмом» (вторым коммунистическим обществом). Эти изменения, однако, не  опровергали основную посылку советского марксизма о «построенности» социализма.

    На Западе, как мы замечали, понятие социализма не использовалось столь широко. Реальный социализм определялся как  «коммунистический режим» и разница между его этапами не считалась сколько-нибудь существенной.

     Однако определение систем «коммунистического образца» как «социализма» во всех конституциях реального социализма, начиная со сталинской конституции 1937 года вызывает ряд существенных вопросов. Как мы уже отмечали, критические марксисты 1930-х гг., в том числе и Л. Троцкий, усомнились в «построенности» социализма уже в период первого выдвижения этого тезиса. Левые критики сталинского социализма (М. Рютин, В.Серж, Ф. Раскольников, А. Бармин и др.), говорили о «несоциалистичности» сталинского режима и несоответствии его идеалам классического марксизма.

    По словам Троцкого советский режим во всей его противоречивости правильнее  назвать «не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму» (Л.Троцкий, Преданная революция, М., Нии культуры, 1991, с.43). «В СССР, — по его словам,- далеко еще не достигнута еще первая стадия социализма…Советские формы при низкой производительности труда означают лишь переходный режим, судьба которого еще окончательно не взвешена историей» (Там же, с.44, 54).

  Сомнения в «социалистичности» советской модели, понимании ее как  «не вполне социализма» высказывал  и ряд представителей критического марксизма 1950-80-х гг. от А.Лефевра до Р.Барро. О «деформированном социализме» говорили и советские критические марксисты, в том числе и в период перестройки.

Эти сомнения критического марксизма следует уточнить и конкретизировать.

    Есть достаточно оснований вслед за Л. Троцким и другими предшественниками критического марксизма не разделять тезис о построенности «социализма» в конце 1930-х гг, т.е. в переходе довоенного «реального социализма» СССР в стадию «первого коммунистического общества» по Марксу.

 Наследие классического марксизма, в частности «Критика Готской программы» Маркса дает, как кажется, достаточные основания для сомнений в тезисе о «построенности социализма» в СССР  не только в 1930-е, но и в 1970-80 годы.

По Марксу (и это отмечает также Ленин, внимательно анализировавший этот отрывок в «Государстве и революции») послекапиталистическая (коммунистическая) формация проходит следующие основные стадии: 1. «Долгие муки родов», 2. «Первое коммунистическое общество», 3.»Второе коммунистическое общество» (.).

Стадий новой формации по Марксу  вовсе не две, как  утверждали  хрестоматии традиционного сталинизированного марксизма,- но т р и. Согласно приведенной у Маркса схеме «социализм» — вовсе не первая стадия нового строя. Первая стадия получает название «долгих мук родов», «социализм» же —  стадия «вторая», та, что называется «первым коммунистическим обществом».

 Подробно комментируя данную работу Маркса в «Государстве и революции», Ленин не только принимал  «трехчленную» схему послекапиталистической формации, но и подчеркивал, что социализм вовсе не первая, но вторая стадия этой формации.

По словам Ленина, «научная разница между социализмом и коммунизмом ясна. То, что обычно называют социализмом, Маркс назвал «первой или низшей фазой коммунистического общества. Поскольку общей собственностью становятся средства производства, постольку слово «коммунизм» и тут применимо, если не забывать, что это не полный коммунизм. Вместо схоластически-выдуманных, «сочиненных» определений и бесплодных споров о словах (что социализм, что коммунизм), Маркс дает анализ того, что можно бы назвать ступенями экономической зрелости коммунизма» (Ленин, Государство и революция, Соч., т.33, с.97-98).

 «Политически, -писал Ленин в работе «Государство и революция», — различие между первой или низшей и высшей фазой коммунизма со временем будет, вероятно, громадно, но теперь, при капитализме, признавать его было бы смешно».

 Ленин показывает здесь же и связь первой стадии коммунистической формации с капиталистическим обществом. «В первой своей фазе, на первой своей ступени коммунизм не может еще быть экономически вполне зрелым, вполне свободным от традиций или следов капитализма. Отсюда такое интересное явление, как сохранение «узкого горизонта буржуазного права» —  при коммунизме в его первой фазе. Буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает, конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права. Выходит, что не только при коммунизме остается в течение известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство без буржуазии! Это может показаться парадоксом или просто диалектической игрой ума, в которой часто обвиняют марксизм люди, не потрудившиеся ни капельки над тем, чтобы изучить его чрезвычайно глубокое содержание. На самом же деле остатки старого в новом показывает нам жизнь на каждом шагу, и в природе и в обществе. И Маркс не произвольно всунул кусочек «буржуазного» права в коммунизм, а взял то, что экономически и политически неизбежно в обществе, выходящем из недр капитализма» (Там же. С. 99).

 Уточним этот момент. Если «социализм» — вторая стадия коммунистической формации, то что же представляет собой «первая» ее стадия?

 Этот вопрос и подводит нас к сути дела. По Марксу и Ленину в работе «Государство и революция» первой стадией коммунистической формации является вовсе не «социализм» — «первое коммунистическое общество»,- но предшествующий этой стадии этап «переходного  периода».

 Внимательный анализ трехчленной схемы заставляет все более определенно отстаивать мнение, что реальный социализм по этой схеме так и остался на стадии так называемого «переходного периода», который можно назвать п р е д с о ц и а л и з м о м .

Эта мысль кажется соответствующей линии критического марксизма от 1930-х до 1970-х. Троцкий в 1930-х гг писал о реальном социализме как «переходном обществе». Похожие соображения можно встретить и в работах некоторых советских марксистов, например,  Е. Г. Плимака, В. П. Данилова, Д. Волкогонова и ряда других. ( Е.Плимак. ?\ с.71).

Сходные мнения высказывались иногда и зарубежными марксистами. Немецкий ученый Р. Барро в 1975 писал о «протокоммунзме» ().

 Как указывает М. Н. Грецкий, итальянские марксисты в 1970-е гг. организовали дискуссии, »в ходе которых обсуждался вопрос: рассматривать ли достигнутую СССР и социалистическими странами стадию как еще неразвитый, незрелый социализм или как продолжающийся переходный период? И если верно второе, то не следует ли признать существование особой переходной формации между капитализмом и социализмом?» (Элленстайн и др.- Momenti e problemi della storia dell’URSS. Roma, 1978). По словам Грецкого, «такая постановка вопроса противостояла не только официально принятой у нас в то время концепции «развитого социализма», но и целому ряду точек зрения, появившихся на Западе за пределами компартий, о том, что у нас вместо социализма государственный капитализм или некий «бюрократический способ производства», и т.п.» ( М. Н. Грецкий. Мы и марксисты Запада.- Вопр. философии, 1989, N 7, С.105).

 Такие высказывания, с нашей точки зрения, шли в правильном направлении, но были отрывочными и спорадическими. Как правило, они не становились основанием для более широких выводов и  выработки  отличной от общепринятой марксистской парадигмы.

Есть основания считать реальный социализм  обществом «переходного периода», «предсоциализма»,  определяемого нами в новых терминах  как  Авторитарный Синдикат.

 Мы понимаем предсоциализм как целую историческую эпоху, целый внутриформационный этап, некоторый специфический способ производства,- с соответствующей ему надстройкой и идеологией.

 Таковой идеологией раннекоммунистической ( раннесиндикатной ) системы — является  официальный раннекоммунистический «сталинизированный марксизм» или сталинизм.

 4. Соответствие «гипотезы переходного периода» ряду положений «Экономическо-философских рукописей» К. Маркса 1844-46 гг. Грубоуравнительный коммунизм как лишь «первое отрицание» частнособственнического общества.

 Гипотеза реального социализма как общества «переходного периода» по классической марксистской схеме находит подтверждение в ряде известных работ классического марксизма. Вернемся, например, к уже многократно цитированным нами «Экономическо-философским рукописям 1944-46 гг» Маркса.

 В описанном выше разделе «Коммунизм»  «Экономическо-философских рукописей 1944-46 гг»  Маркс фактически различает два коммунизма, — «первый», «еще незавершенный, еще находящийся под влиянием частной собственности, и связанным с ней отчуждения человека» — и «второй», являющийся «положительным упразднением частной собственности».

 В данных классических отрывках Маркса можно усмотреть понимание различия между    д в у м я  р а з н ы м и  с т у п е н я м и коммунистической формации. Первая ступень, которую мы называем здесь «предсоциализмом», имеет прямую связь с «грубым коммунизмом». П р е д с о ц и а л и з м  на самом деле есть лишь «первое отрицание» частнособственнического общества и, как обычно следует в случае «первого отрицания», являет собой как бы зеркальное отражение частнособственнического общества со знаком «минус».

 Следует особо подчеркнуть особую роль в подходе Маркса к «грубоуравнительному коммунизму» в «Рукописях»  гегелевского по своему происхождению (и весьма важного для марксизма) диалектического принципа отрицания отрицания.

 Этот принцип составляет методологическое ядро даннного отрывка Маркса.

Маркс говорит о том, что позицией грубоуравнительного комунизма по отношению к частнособственническому обществу является «простое» или негативное отрицание. Отсюда тот основной недостаток грубого коммунизма, что он не преодолел частнособственнического общества, поскольку не дорос еще до него.

 Как кажется, применение принципа отрицания отрицания в полной мере возможно и к анализу реального социализма. Прежде всего с а м  реальный социализм — как и грубоуравнительный коммунизм — дает нам лишь негативное отрицание (вместо «снятия») частнособственнического общества. К нему в полной мере применимы филиппики Маркса в адрес его грубоуравнительного предшественника, который в ряде основных проявлений «не дорос» еще до общества частной собственности.

 Очевидно, что Марксов анализ грубоуравнительного коммунизма весьма сильно напоминает нам целый ряд характерных черт реального социализма – в особенности в его сталинистской (и сходных с ним) форме.  На это уже давно обратили  внимание представители критического марксизма – от Маркузе, бывшего в числе первых публикаторов данных рукописей автора, до некоторых советских авторов – Л. Суперфин, А. Андреева.

 То, что Маркс говорит в «Рукописях» о «коммунизме в его первой форме», чрезвычайно близко тому, что мы понимаем под предсоциализмом, ранним комунизмом.

Можно выразиться еще более определенно.Анализ Марксом в экономически-философских рукописях грубого коммунизма есть не что иное, как критический анализ реального социализма, исключительно важный для критического марксизма.

 Маркс дает прежде всего анализ отношений собственности  «грубого коммунизма»,  который в точности показывает нам картину отношений собственности реального социализма — п р е д с о ц и а л и з м а. Собственность «грубого коммунизма» (скажем – и реального социализма), по Марксу, есть «всеобщая частная собственность». Таковая есть лишь «обобщение и завершение» отношений частной собственности,  ее «первое положительное упразднение».   Эту «всеобщую частную собственность» Маркс называет также «исключительной».

  Из характерной для  формы собственности «незавершенного коммунизма» (читай — реального социализма) вытекают и другие его особенности. Всеобщей частной собственностью «первого» коммунизма определяются характерные для него «отрицание повсюду личности человека», «зависть и жажда нивелирования», исходящие из «представленияо некоем минимуме», «абстрактное отрицание» «всего мира культуры и цивилизации». Фактически, показывает Маркс, господство частной собственности над обществом грубого коммунизма выражается в его стремлении к «вещественной собственности», к его уравнительству на основе «вещественности». «Господство вещественной собственности, замечал он, над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.д.» Речь идет о «возврате к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее».

  Эта Марксова критика «грубого коммунизма» полностью применима к реальному социализму и его идеологии — сталинизированому марксизму.

  Ранняя идеология реального социализма  — «незавершенного» коммунизма -фактически представляет собой  тот самый «грубый» коммунизм, который в более поздних работах классиков назывался «утопическим социализмом». В самом деле  эта идеология — от военного коммунизма до сталинизма- дает нам отчетливые черты уравнительности, Она выдвигает на первый план не личность, а «абстрактную всеобщность» государства, которой личность, как правило, приносится в жертву. Подобно пролеткульту, она стоит на позициях «абстрактного отрицания» мира культуры и цивилизации предшествующего общества — как в России, так и вне ее.

 Одним из аспектов раннекоммунистической идеологии может считаться и специфическая форма атеизма. «Коммунизм, -писал  Маркс, -сразу же начинает с атеизма (Оуэн), атеизм же на первых порах далеко еще не есть коммунизм; ведь и тот атеизм, с которого начинает коммунизм, есть еще преимущественно абстракция. Поэтому филантропия атеизма первоначально есть лишь философская, абстрактная филантропия, тогда как филантропия коммунизма сразу же является реальной и нацелена непосредственно на действие» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.42, С.115-117).

  Сталинизм не может быть преодолением идеологии Расчлененного общества, поскольку  как и сам предсоциализм  «еще не уяснил себе положительной сущности частной собственности и не постиг еще человеческой природы потребности».

 Ряд положений Маркса в отрывке «Коммунизм» «Экономическо-философских рукописей 1944-46 гг.»  может быть понята как характеристика    классовой системы раннего коммунизма.

 «Для такого рода коммунизма,—пишет Маркс,— общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом».

 Понятие «общинного капитала»  является по сути  ключом к пониманию классовой системы реального социализма. Под  «всеобщим капиталистом» о котором говорит Маркс, может пониматься и бюрократическая корпорация,  класс бюрократии (партократии), который действительно в условиях предсоциализма выступает как «всеобщий капиталист».  Впоследствии после Троцкого и Джиласа эта концепция бюрократии стала распространенной; однако ее редко возводили к Марксу.

 В связи с этим по Марксу с населением общества реального социализма происходит своеобразная метаморфоза.  «Категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей».  Труд в этих условиях выступает «как предназначение каждого, а капитал — как признанная всеобщность и сила всего общества».

 Из этих положений Маркса  может быть выведен ряд иных известных теории – в частности, трактовка реального социализма как «госкапитализма» (у неортодоксальных коммунистов и левых социал-демократов). Из концепции госсобственности реального социализма  как «всеобщего капитала» можно вывести  и «социалистическое накопление» Преображенского, ставшеее фактической основой сталинской политики  рубежа 1930-х гг.

Весьма интересны и замечания Маркса по поводу политической надстройки коммунизма. Маркс различает «коммунизм а) еще политического характера, демократический или деспотический; б) с упразднением государства, но в то же время еще незавершенный ». В отличие от «неполитического» коммунизма высших фаз, коммунизм «политического характера» таким образом может быть как деспотическим, так и демократическим. «Деспотический» коммунизм подводит нас вплотную к системе сталинского образца и – системе диктатуры пролетариата».

   Из Марксова анализа «грубого коммунизма»  под углом концепции отрицания отрицания может  следовать и целый ряд других важных вводов.

Например, — вывод, что реальному социализму недоступна «положительная» критика частнособственнического» общества ввиду его отношения к этому обществу  лишь по принципу «негативного отрицания». Но также  может быть справедлив  и в обратный вывод. Идеология частнособственнического общества по отношению к «первому коммунизму» также является не снятием (преодолением) «первого коммунизма», но простым (негативным) отрицанием его. По сути дела   таким лишь простым отрицанием является  критика реального социализма (его идеологии и проч.) с позиций консервативного либерализма.

 Но должна существовать и положительная критика частнособственнического общества.Точно так же, как должна существовать и более высокая, чем это делает «реальный капитализм», критика реального социализма. Вероятно, субъектом таковой  может быть лишь «более высокое» «коммунистическое общество».

 Оба репрессивных общества 20 века взаимно вступали  по отношению друг к другу в отношения «простого отрицания». Более высокая позиция по отношению к ним обоим – позиция «второго отрицания» — дело иного общества и его иной его идеологии.С одной стороны эта более высокая позиция – позиция «второго», «положительного»  отрицания частнособственнического общества.С другой —  позиция  «отрицания отрицания» реального социализма (снятия-сохранения его в гегелевском смысле и в смысле диамата),  недоступная современному западному (Расчлененному) обществу.

 Таким образом, анализ Марксом «грубого коммунизма»  в экономическо-философских рукописях 1944-46 гг может рассматриваться не только как классическая критика «реального социализма», раннекоммунистической системы, Авторитарного Синдиката, — но и как предвосхищение идеологии  Синдикатного общества более высокого типа.

 5.Классический марксизм о стадиях послекапиталистического общества, Переходный период в «Критике  готской программы» Маркса. Развитие марксистскими авторами  концепции «переходного периода». О   некоторых экономических и политических особенностях  этого общества.

 В более поздних работах Маркс сформулировал концепцию стадий  «послекапиталистического общества». Особенно важна в этом смысле работа «Критика готской программы» (1975), которая, как мы видели, использовалась в качестве основного источника  самооценок реального социализма — определении себя как «социализма», а своего последующего развития – как движения к коммунизму.

Маркс следующим образом определяет стадии  развития послекапиталистического общества (…).

 Мы исходим из предположения, что общество реального социализма должно быть определено  в терминах классического марксизма не через понятие «первого коммунистического общества» — «социализма», но через понятие  «переходного периода».

Переходный период по Марксу — это предшествующая «социализму» (первому коммунистическому обществу) стадия послекапиталистической формации, со свойственными ей особенностями во всех областях от экономики до политики. Этот период Маркс определяет  «Диктатуру  пролетариата».

      По его словам «между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения одного во второе. Этот период не может быть ни чем иным, как эпохой диктатуры пролетариата» («Критика Готской программы…»).

Понятие диктатуры пролетариата весьма важно, не случайно анализу этого понятия посвящен ряд центральных работ Ленина эпохи революции и первых лет  СССР, в первую очередь – «Государство и революция» (1918).

 Анализ Диктатуры пролетариата давался Лениным как в политическом, так и экономическом аспекте.

В числе экономических признаков переходного периода  Лениным называлась, в частности, «многоукладность» экономики. («Очередные задачи Советской власти»,  -1920). Имеют значения также понятия «госкапитализма» и проч. (о чем ниже).

   После Ленина анализ «переходного периода» продолжили Бухарин, а также Сталин и др. в работах начала 1920-х гг., которые рассматривали диктатуру пролетариата как «целую эпоху всемирной истории» (см).

 Марксистский анализ переходного периода, в том числе и в экономическом аспекте может использоваться и для анализа реального социализма, например, в вопросе о месте рынка в его экономике.

 Экс-марксист, затем нациоал-патриот, а к настоящему времени и откровенный нацист А.Ципко, например, обвинял марксизм в попытке создания общества нерыночного типа. Ципко при этом  забывал, что согласно марксизму не только «переходный период», о «многоукладности» экономики которого говорили Ленин и Бухарин, но и сам «социализм» является этапом еще вполне «рыночным».  Достаточно ясно это обозначено, напр., в только что цитированных «Экономическо-философских   рукописях» Маркса,  «Государстве и революции» Ленина, а также  «Очередных задачах сов. власти» с их концепцией многоукладности.

     Что касается политической системы т. н. «переходного периода», то здесь само за себя говорит обозначение Марксом переходного периода понятием «диктатуры пролетариата» Это понятие можно трактовать как прямую политическую характеристику переходного периода- то есть указание на авторитарность политической системы этого общества.

 6.   «Диктаторский характер» политической надстройки реального социализма и «переходный период». Анализ причин авторитаризма, в том числе и коммунистического. Связь коммунистического авторитаризма с раннесиндикатным способом производства.

 Четкое определение классическим марксизмом «переходного периода» как диктатуры пролетариата  дает еще одно доказательство предположению, что реальный социализм  не вышел за рамки т.н.  «переходного периода» по Марксу.

 Понятие «диктатуры пролетариата»  Маркса  говорит само за себя: речь по-видимому, идет о такой политической форме, которая не допускает политических альтернатив — иных партий или иных идеологических центров. То есть  речь идет о политической системе очевидно а в т о р и т а р н о й  -что  прямо совпадает с политическими реалиями Авторитарного Синдиката. При этом заметим, что в отличие от сталинского режима, раннее послереволюционное государство в России при Ленине не называло себя «социалистической демократией», но согласно конституции 1918 г.  — «диктатурой пролетариата».

 Некоторые соображения  классиков марксизма могут при этом вести к выводу, что авторитаризм и однопартийность не считаются единственно возможными чертами диктатуры пролетариата. Сам Ленин, как мы уже упоминали, называет и многопартийные западные государства «диктатурой буржуазии» (.).Вспрмним также мнение Р. Люксембург, что диктатура пролетариата не должна исключать политических свобод и политического плюрализма (). Однако  данные соображения следует рассматривать как периферийные: фактически все известные системы реального социализма, даже с формальной многопартийностью, были авторитарными.

При этом остается открытым вопрос о причинах авторитарности реального социализма.

 Консервативный либерализм видел таковую причину в «извращенности» коммунистической революции, отказавшейся от «нормального» капиталистического пути и соответствующей ему «нормальной» буржуазной демократии. В ряде случаев авторитаризм списывался на счет субъективных особенностей России и стран не до конца преодоленного феодализма и «азиатского способа производства». В других полагалось, что дело в субъективном «авторитаристских устремлениях» самих революционных лидеров, начиная с Ленина и Сталина. Значительная часть западных  критиков реального социализма доказывала, что авторитаризм жестко связан с системой коммунизма как такового.

 С точки зрения консервативного либерализма, устранение авторитаризма, а также культов лидера и прочих атрибутов сталинизма, возможно лишь в одном случае — в случае возвращения к буржуазной демократии и соответственно, «нормальному» капиталистическому пути. «Неавторитарный» коммунизм считался нонсенсом.

Между тем можно указать на тот общеизвестный для марксистской традиции факт, что начальный этап любой общественно-экономической формации (так же, как и модификации этого общества в кризисные периоды) чаще всего имел авторитарные формы. Авторитаризм был наиболее типичной начальной общественной стадией большинства общественно-экономических формаций. Как показал, например, советский автор В. Илюшечкин, этот период прошли рабовладельческие общества на этапе перехода от первобытно-общинного (родового) строя к рабовладельческому. (.).Авторитаризм был наиболее определенной политической формой феодального общества — и не только на этапе развитого абсолютизма.

 Различного типа диктатуры положили начало развития и буржуазного общества. Вспомним, например, диктатуры Оливера Кромвеля и Наполеона. Анализ кромвелевской Англии или наполеоновской Франции показывает явную закономерность авторитаризма послереволюционной системы в соответствующих странах. Безусловно, ни Английская, ни Французская революция не смогла бы справиться со своими как внутренними, так и внешними монархическими противниками без жестко централизованной власти. Несколько иной результат американской революции ( описанный, в том числе А.Токвилем в известной работе «Демократия в Америке»), возможно, был следствием особой ситуации – в частности, удаленности Америки от европейских конфликтных зон и в силу этого значительно меньшей опасности феодально-монархической реставрации.     Не следует забывать кроме того, об авторитарных модификациях  традиционного капитализма и в более позднее время — в том числе и в XX веке. Они проявились в кризисных ситуациях капиталистического общества  не только в третьем мире. Речь идет о системах типа турецкой и греческой после второй мировой войны, голлизме во Франции 1950-60х или маккартизме в США. Можно добавить и целый ряд других правых диктатур.

 В качестве общего вывода можно утверждать: что авторитарная политическая надстройка начальных стадий различных формаций, думается, играет специфическую роль – роль политического «колпака», «крыши», «предохранителя» новой общественной  формы, подвергающейся внешнему нажиму и нападкам внутренних противников.

 Аналогичную же роль, вероятно, играла авторитарная политическая надстройка и в странах реального социализма – общества Авторитарного Синдиката. Она может быть понята как специфическая форма «усиленной защиты» партократии и раннекоммунистической системы — «диктатуры пролетариата» — от внутренних противников и внешнего враждебного окружения. Такая политическая надстройка  выполняла роль предохранительного колпака, «крыши» для раннего Синдиката в период его становления: ее задачей была консолидация Синдиката и ее правящих групп. Впоследствии на стадии излета Административно-командной системы и превращения партократии в социальное излишество, авторитаризм потерял свое позитивное содержание и превратился в пустую и устарелую политическую форму.

 6. О базисных характеристиках системы реального социализма. «Производственные  отношения» общества синдикатного (коммунистического) типа. Понятие подъема(«возгонки») Государственного Синдиката».Авторитарный Синдикат и  Административно-командная система. Ранний Синдикат и государственная монополия. Социальная структура синдикатного общества. Раннесиндикатная система и классы. Роль партократии (бюрократии) в системах раннесиндикатного типа и ранние способы возгонки Государственного синдиката. «Раннесиндикатная возгонка» и сталинизм.

 Однако перейдем к главным базисным характеристикам новой системы.

   С помощью понятия государственного Синдиката мы определили главную, по нашему мнению, структурную особенность системы реального социализма. Теперь, согласно марксистским традициям анализа, мы должны попытаться определить иные наиболеее важные особенности присущего Синдикатному обществу  с п о с о б а     п р о и з в о д с т в а.

Главной такой особенностью, как кажется, является специфический способ подъема общественной системы, который отличает системы коммунистического (синдикатного)типа от систем Расчлененного общества (включая феодализм и капитализм последних двух столетий). Эту особенность мы определяем как «подъем» (в о з г о н к а)  государственного синдиката».

 Данное понятие, не использовавшееся до сих пор в марксистской литературе, описывает исключительно важную,  на наш взгляд, структурную особенность нового коммунистического (синдикатного) общества — способность подъема (организации, регуляции) государственного сектора  не путем  стихийного (рыночного или пр.) развития, но «сверху», рычагами политически организованного разума общества.

«Возгонкой государственного синдиката» мы называем все способы подъема государственного сектора в системах коммунистического (синдикатного)  типа, которые и составляют  характерную особенность обществ «синдикатной» формации.

    С этим понятием можно отчасти сравнить понятие «внутренней уравновешивающей» у Д. Гэлбрайта. В своей  работе «Индустриальное общество» Гелбрайт указал на появление в послевоенном Западном обществе нового, заменившего стихийные законы рынка, внутреннего регулятора  производства на крупных фирмах (см…).

   Специфической формой подъма (возгонки) Государственного Синдиката реального социализма  являлся  способ административно-командный, который находил свое выражение в системе государственного планирования и государственного строительства в рамках т. н. п я т и л е т о к. Применение таковых стало возможно после создания определенных общественных условий – в первую очередь преобладающего государственного сектора не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве, а также формирования отлаженного административно-приказного партийно-государственного аппарата.

   Критика административно-командной системы на этапе кризиса реального социализма не отменяет того факта, что данный способ подъема государственного Синдиката  позволил реальному социализму осуществлять  в течении длительного времени мощную индустриализацию и экономический рост— в особенности в критические для него предвоенные 1930-е и послевоенные 1940-50-ые гг.  В начале 21 века такое развитие, кажется, продолжает Китай.

     Таким образом, как кажется, может быть понято введенное Г. Поповым понятие административной (административно-командной) системы, популярное на начальном периоде перестройки. Фактически оно характеризует тот способ подъема (возгонки) Государственного Синдиката – именно административно-командный – который был характерен для реального социализма ХХ века.

 Понимание административно-приказной организации как специфической формы подъема общества Государственного Синдиката позволяет решить ряд более частных поднимавшихся в связи с реальным социализмом вопросов — в частности, вопрос о его симметрии с феодальным обществом  и «нерыночности» этого социализма и (в советском варианте – ряд перестроечных авторов, включая А. Ципко).

 Симметрия реального социализма с феодальным обществом может быть объяснена как политическими так и экономическими особенностями этого строя. Их основу составляет  стремление раннего коммунизма к политической и экономической монополии, задачей которой была защита раннего Синдиката.

 «Нерыночность» реального социализма, как и вызвавший широкую полемику отказ от  н э п а,  должны быть поняты как неизбежные следствия «простой» раннесиндикатной возгонки, требовавшей государственной монополии в ее наиболее примитивном, т о т а л ь н о м  виде. Раннесиндикатная административно-приказной подъем Синдиката  опирался на государственную м о н о п о л и ю — монополию торговли внешней и внутренней, с рядом более мелких монополий. Отмена нэпа была  неизбежным сопутствующим моментом введения раннесиндикатного способа производства.

 В качестве  отношения этого общества к рынку часто фигурировало «внеэкономическое принуждение». Бухарин справедливо говорил о «военно-феодальной эсплуатации» крестьянства сталинским режимом. Однако отождествление предсоциализма и феодализма  является скорее  пропагандистстским ходом консервативного либерализма, который акцентируя сходства, намеренно затушевывает различия феодальной и раннекоммунистической системой как системами совершенно различного структурного типа. Монополия и принуждение были свойственны не только раннему коммунизму, но также и раннему (и не только раннему) капитализму.

 Более продвинутые формы коммунизма должны  дать и более продвинутые экономические формы управления Синдикатом.

     Рассмотрим с новой точки зрения классовые отношения реального социализма, в том числе и теорию Нового класса, которую мы затрагивали ранее.

Наиболее подходящим для характеристики правящего класса реального социализма кажется нам понятие партократии. Это понятие восходит к работам Г. Авторханова, в целом остававшегося на консервативно-либеральных позициях. Употреблявшееся Троцким понятие бюрократии, как кажется менее удачно — бюрократию нельзя считать специфически «коммунистическим» явлением, данная общественная группа характеризует целый ряд формаций.  Менее удачны также и  более поздние понятия, в т.ч. «номенклатуры» Восленского ( как  и аналогичные понятия  у целой плеяды авторов) — они фиксирует внимание лишь на второстепенном признаке «нового класса», способах его официального оформления и статуса.

    Подчеркнем, что сами по себе трактовки партократии как класса , предложенные теорией «нового класса» и проникшие, также в советскую перестроечную литературу (Андреев, Бутенко, Заславская, Макаренко), еще не могут быть признаком  современного критического марксизма.

 Как мы видели, такая трактовка роли партократии имела место уже в рамках консервативно-либеральной теории, в которой она была  противоречива. В ней понятие класса не имело социально-политического значения  и  сводилось в основном к политическим характеристикам. Классовый анализ,, как мы замечали, вообще не может быть принадлежностью идеологии консервативного либерализма. Лишь новая «критическая теория» возвращает понятию класса ( в том числе и реального социализма) его марксистское понимание, заменяя также «квазимарксистский»  анализ партократии действительным.

 Подлинно «истматовское» (вслед за классическим обоснованием этого понятия у Ленина – Великий почин, 1918 г.) понимание класса  есть понимание его как некоторой группы людей, занимающей лидирующее место в условиях некоторого способа производства, но теряющих такую роль вместе с его упадком.  Это понимание позволяет понять диалектику  развития партократии, от рациональности ее появления и существования, до потери партократией такой рациональности на зрелом этапе административно-командной системы.

     Роль класса п а р т о к р а т и и, давно отмеченная  исследователями общества реального социализма, в том числе критически-марксистскими,  мы связываем с раннесиндикатным способом производства.

   Место партократии   в обществе реального социализма связано с  ее особой ролью как первоначально главного организатора подъема и регуляции ( в о з г о н к и)  государственногоектора  (государственного синдиката) реального социализма. Поскольку такой подъем имел на ранних стадиях административно-командную  форму, он совершался специфической чиновничьей машиной, партаппаратом, которая  выполняла роль приводных ремней, «вожжей» этой  системы.

 Именно эта партийная система составила основу административно-приказного подъема реального социализма 1930-70-х гг, «каркас» государственного Синдиката, совокупность «рычагов управления» его возгонкой. В 1930-40х гг. партийная система сыграла, можно сказать роль той «горсти» Мюнхаузена, которая позволила Синдикату поднять самого себя из болота отсталости и продолжать подъем также вплоть до 1970-х гг. Первичные партийные организации играли роль своего рода «пальцев» (горсти)  этой руки, партаппарат же играл своеобразную роль «кучера» колесницы Синдиката.

     В рамках раннесиндикатного способа производства партократия занимала таким образом свое вполне обоснованное и рациональное место. Регулируя подъем госсектора, партократия на первых этапах выполняла функцию специфической «производительной силы» раннесиндикатной системы. Лишь позднее, с ослаблением своей функции регуляции госсектора, партократия теряет свою первоначальную позитивную роль и оказывается специфическим реликтом старого способа производства, демонстрируя черты паразитизма и загнивания.

 Правящие группы реального социализма проделали определенную эволюцию. Во главе подъема ( возгонки) госсектора  на начальном этапе коммунистического развития стояла р е в о л ю ц и о н н а я  э л и та. Революционной элитой в отличие от партократии — продукта более поздних процессов в рамках реального социализма — мы называем первые, пришедшие в результате революций правящие группировки реального социализма. От СССР до Кубы  эти группы отличались от более поздних правящих группировок этих же обществ целым рядом особенностей — от внешних атрибутов до своеобразной этики.

  Первоначальная связь «совокупного пролетария» с  революционной элитой носила «органический» характер (Здесь мы используем несколько модифицирование понятие А. Грамши). Она не нуждалась в обосновании, будучи  патриархальной и естественной. На ранних стадиях реального социализма «совокупный пролетарий» сам выделяет из себя революционную элиту, которой как бы «передает» свои права на управление государственным синдикатом. Лишь позже происходит историческое отчуждение партократии от «совокупного пролетария» и превращение ее в особый класс, со всеми классическими особенностями такового. (В СССР этот рубеж особенно явно совпадает с эпохой сталинского террора).

 Революционная элита  в СССР играла роль политического мозга и аппарата управления государственным синдикатом, обеспечивая ее развитие в интересах «совокупного полетария». Ее роль, как и партократии первоначально была вполне очевидна и позитивна — эта система обеспечивала жизнедеятельность реального социализма, позволяя ему выдерживать натиск извне и выполнять свое историческое предназначение.

 Первоначально именно революционная элита является регулятором  государственного Синдиката. Однако затем ее заменяет партократия, осуществляющая  административно-приказной подъем ( возгонка) государственного синдиката. Рычагами этого способом подъема реального социализма  становится партийно-государственный аппарат.

В силу этой специфической формы организации общественного труда партократия занимает то же место в системе нового общества и нового «способа производства», который  в старом «буржуазном» обществе занимала буржуазия («плутократия»), то есть является правящим классом раннесиндитной общественной системы.

    Позже с партократией происходит то же, что, согласно классическому марксизму, происходит обычно с правящими классами всех обществ, в том числе и предшествующих реальному социализму (например, феодальным дворянством). Играя первоначально прогрессивную историческую роль, на некоторой исторической стадии она перестает обслуживать прежнюю общественную функцию, превращается в общественный балласт и  начинают все более тормозить историческое развитие.  На позднем этапе реального социализма партаппарат превращается в ненужный и излишний «орган», — «пятое колесо» Синдиката.

        Признанное наличие «нового класса» — партократии (хотя и на зрелом этапе раннесиндикатной системы) говорит о том, что раннесиндикатная система остается вполне классовым обществом в марксистском смысле этого слова. Это означает, что в данном обществе существует одновременно и  класс «отчужденный».  Очевидно, что лишенное собственности и одновременно фактически отстраненное от контроля за государственной собственностью население реального социализма остается классом наемных работников, то есть «пролетариатом» в марксистском смысле этого понятия.

 Сталинизированый марксизм отрицал наличие «пролетариата» в условиях рельногосоциализма, поскольку предполагал его послереволюционное «устранение» в результате устранения «капитализма» и эксплуатации.

 Однако  особенности реального социализма позволяют говорить о том, что представления традиционного марксизма об устранении» пролетариата и пролетаризации были преждевременны. На зрелом этапе реального социализма «совокупный пролетарий» все больше противостоит классу партократии и всему обществу реального социализма – вполне «репрессивному обществу» в критически-марксистском смысле этого слова.

 7.Проблема сталинизма и понятие «левого» и «правого» в политике. Основания определения некоторой политической  доктрины как «левой» или «правой». 

 В литературе часто приходится сталкиваться с определением сталинизма через понятие «правого» и «левого» (в том числе как явления «левацкого»).

 Следует поэтому подробнее остановиться на проблеме правого и левого в политике, поскольку эти понятия относятся к наиболее базовым политическим понятиям.(Левые демократы, например, также называют свою теорию «левой»).

 Проблема  «правого»  и  «левого»  в политике достаточно сложна, хотя и неизменно присутствует в бытовом  политическом лексиконе, постоянно говорящем, например, о «правых» и «левых» партиях. За понятиями правого и левого скрывается  исключительно  серьезная  политологическая   проблема, которая до сих пор не имела достаточного объяснения и анализ которой мы можем в данном случае дать лишь в короткой форме.

( надеясь на будущее резвитие «динамической» политологии).

 Очевидна, например, конвенциональность данных понятий. Ведь обозначая то  или  иное  политическое  направление,  политическую программу как «правую»  или  «левую», мы непременно  должны  ответить на вопрос — с чьей точки зрения.

 Исторически противопоставление  «правого» и «левого» в политике восходит, по-видимому, к эпохе Великой Французской революции. Различие между «правыми» и «левыми» в эту эпоху вначале обозначало различие  положения мест депутатов национального собрания, голосовавших за более или менее «радикальные» политические решения — тогда роялистами и конституционалистами. Это различие обнаружилось, в частности,  при обсуждении Декларации прав 26 августа 1789 года. (Ревуненков В. Г. Очерки по  истории Великой Французской революции: Падение монархии.1789-1792. — Л., 1982 с.   …). Таким образом «правыми» уже в это  время  стали  называться сторонники  более  умеренных, «левыми» — более «радикальных» политических решений.

Можно заметить, что связь радикализма или умеренности с  понятиями «левого» или «правого» является достаточно условной. В иных исторических обстоятельствах радикалы могли получить (и  реально  получали), например, не горизонтальное, а «вертикальное» обозначение. Так, радикалы во французском  Национальном собрании первоначально назывались  «верхними» («горой», «монтаньярами»), а умеренные — «низом» («болото»). Однако данное «вертикального» различение радикального и умеренного не стало  устойчивым и общепринятым, уступив   «горизонтальному» различению «левого» и «правого».

 Причина этого может быть усмотрена в определенной связи понятия «правого» и «левого» в политике с представлением о линейном прогрессе, т. е. в определенной мере «поступательном» развитии. В циклических схемах, типа Вико, Полибия или Тойнби, вероятно, нет никакой нужды в изучаемом нами разделении.     Таким  образом, может  быть,  в совпадении горизонтального деления с «линейными» схемами прогресса лежит причина того, что именно горизонтальное деление партий было  принято вместо «вертикального»? Различение правого и левого  фактически сочетается с линейной схемой прогресса, который мы обычно рисуем как линию, направленную слева  направо — по часовой стрелке (правое и левое накладываются на эту линию в перевернутом виде).

 Из сказанного видно, что различие правого и левого   можно попытаться более основательно  определить при помощи понятий «радикализма» и «умеренности». Однако встает  вопрос:  как  в свою очередь определить «радикализм».

 Если, например,  считать признаком радикализма  насилие, то в различных случаях сторонниками его применения  могут  быть  как более радикальные политические деятели ( якобинцы в вопросе о казни короля), так и более консервативные — например, термидорианцы по отношению к сторонникам Робеспьера.     По-видимому,  оставаясь лишь в рамках анализа политической технологии (применение насилия, приверженность к тем или иным  методам  политического действия), найти различие между данными направлениями невозможно.  Требуются   какие-то содержательные критерии, которые, как мы попытаемся показать ниже, дает классовый анализ.

   Укажем  еще  некоторые  особенности  противопоставления «правого»  и  «левого»  в политике. История развития европейских обществ нового времени, описывающаяся понятиями феодализма и капитализма, показывает нам специфическое «смещение» политического  центра. В конституционной феодальной монархии правыми являются «крайние» монархисты, центристами — умеренные «монархисты» (роялисты) и левыми — буржуазные либералы. Классическая буржуазная республика (например, в Англии)  создает иной политический центр, делая правыми «умеренных республиканцев»(с монархическим оттенком), центристами — консерваторов (тори), и правых либералов (вигов). В поздней буржуазной республике «центром» становятся либералы, а левыми — «социалистические» группировки.

       Происходящее таким образом «смещение центра» имеет определенное направление перемещения  — «слева направо». В ходе развития  раннего «капиталистического» общества центр переходит от право-монархических группировок к либералам и социалистам. В ходе этого «левого смещения» социалисты, например, будучи «крайне  левыми»  во Франции начала ХIХ в., оказались концу  этого  века в политическом центре ( «казус Мильерана»).    Крайние, уравнительные социалисты были «бешеными» во время Великой Французской революции,  левыми  во второй половине ХIХ века, центристами в ХХ веке. Во время Великой Октябрьской революции они даже оказались  «правыми» —  именно  так  относились большевики к эсеровской программе с октября 1917 по июль 1918.

   Факт смешения политического центра общества при «обычном» ходе  истории «слева» «направо», похоже, косвенно подтверждает  «направленность  прогресса». (Подобно известному физическому явлению, обнаруживающемуся  при  спектральном  анализе и позволяющему рассуждать о возрасте космических тел).

     Отметим  и другой факт. «Обычное» смещение партий при «нормальном» историческом ходе происходит слева направо. Но бывает и обратное смещение  — «справа» «налево». Оно может говорить об «обратном» повороте развития – повороте в сторону контрреволюции. Так, с восстановлением монархии во Франции в 1915 г. умеренные конституционалисты  перешли  из  «центра», который  они занимали во время революции, «влево», поскольку центр власти сместился «вправо» — к роялистам.   Приход к власти «правых» национал-социалистов в Германии 1933 г. сделал «левыми» в этой стране традиционных буржуазных центристов – либералов, до этого считавшихся правыми – например, по отношению к социал-демократам. Здесь мы имеем дело с  «обратным», то есть реставрационным развитием   — в его ходе прежние «центристы» могут оказаться «правыми». Вообще радикальные перевороты «влево» и «вправо» убирают с политического горизонта экстремистские группировки с обоих сторон.

   Мы замечаем таким образом, что фактические определение  правого и  левого  в  политике конвенционально: оно зависит от «точки отсчета», от того, каков в данном  историческом  обществе  политический  центр. Этот центр  как правило, совпадает с центром политической власти. (Хотя именно революции часто выправляют образовавший  «перекос»  центра, возникающий в силу определенных социально-экономических причин). Верно и другое — обозначение тем или иным направлением (или обществом) имеющихся партий и течений как «правых» или «левых» вольно или  невольно моделирует точку отсчета, политический  «центр» данного общества или указывает место самого данного направления.

Необходимо «содержательное» определение политического центра каждого общества. Оно  возможно, вероятно, на основании «классового» анализа. Можно со значительной долей достоверности  указать на связь некоторой политической группировки с тем или иным классом или «слоем»  данного класса, которые по марксистской схеме связаны с тем или иным способом производства и общественно-экономическими формациями, развивающимися в определенной, — причем поступательной — последовательности. Политическим  центром можно называть такую политическую группировку, которая представляет класс (или слой данного класса), занимающий ведущее место в системе общественного производства соответствующего общества.

    Более левыми следует считать политические группы более «позднего» и «продвинутого» способа производства; более правыми — более раннего и менее продвинутого.

  Конечно, формальное определение более продвинутого и более отсталого способа производства достаточно затруднительно.  Здесь мы сталкиваемся с понятием  «прогресса», которое давно ставилось под сомнение различными философскими направлениями (например, критика «историцизма»  либералом-антимарксистом К. Поппером).

Критика понятия прогресса (в основном с консервативно-либеральной стороны, как косвенная критика марксизма) как правило, была критикой оценочности данного понятия, признания некоторых ступеней «лучшими» по отношению к предыдущим.

Между тем по-видимому классический марксизм понимает под  п р о г р е с с о м   в  истории закономерное развитие обществ по определенным последовательным ступеням, фазам развития — например, принятым в марксизме «формациям». Можно сказать, что «прогресс» в этом смысле есть не что иное, как исторический ароморфоз  закономерных  социальных  ступеней. С точки зрения диалектического материализма  «прогресс» в определенном смысле  существует уже в «дообщественной» сфере природы как развитие «от простого к сложному». Видимо, такое же развитие от простого к сложному существует и в развитии общества.

 Консервативный либерализм, как уже упоминалось, выступил с резкой критикой марксистского «историцизма» (К.Поппер)  Между тем, понятие последовательности общественных ступеней (то, что мы называем историческим ароморфозом ) используется не только марксизмом, но в  определенной  мере и западной социологией — например, в понятии «стадий экономического роста» ( известная теория У. Ростоу). Эта теория рассматривает как закономерный для многих обществ переход от традиционного к индустриальному и затем  постиндустриальному  обществу.

Если рассмотреть с этой позиции партийный спектр общества переходного к индустриальному, то партии «традиционного» общества в этом спектре окажутся более «правыми», чем партии «индустриального общества» (те же монархисты и конституционалисты во время Французской революции).

     Каждая историческая эпоха имеет свою шкалу  «правого»  и  «левого», которая может быть объяснена особенностями социально-экономической организации соответствующего общества. Обозначение тех же самых партий в качестве левой или правой – и одновременно, их реальное место в политическом спектре — может смещаться в разные стороны по мере изменения  исторических  эпох.

Итак, «правое» и «левое» в политике есть обозначения политических группировок и  их программ в зависимости от положения  соответствующих им сил  в  общественной  системе,  а также на оси «исторического ароморфоза». Центром  обычно считается  политическая группировка класса, наиболее развитого в данном  обществе  и устойчиво удерживающего в нем свое первенствующее положение. Правыми называются группировки, связанные с классами и слоями, представляющими  отходящий в данном  обществе  способ производства (например, «правизна» монархистов во Франции).      «Левыми» называются политические группировки слоев и классов, связанных с новым, еще зарождающимся в данном обществе способом производства и соответствующими ему общественными отношениями.   Это  политическая  группа, представляющая собой общественные силы, находящиеся в данный исторический момент в процессе формирования  и соответственно, остающиеся на «периферии» общественной системы.Так же на периферию (но уже, как правило, окончательно) отходят и «правые» политические группировки.

 Однако встает немаловажный вопрос: как обстоит дело,  например, с анархизмом и, наконец, с тем же сталинизмом?

Анархизм, например, в эпоху Октябрьской революции отражал  идею  общественной  организации,  которая,  как полагал Маркс, в принципе должна иметь место в реальности  —  но  на достаточно высокой ступени общественного развития. Предлагая отменить государство в эпоху, когда для этого не созрели исторические  условия,  анархисты  в 1917 г. в России выступали как «ультралевые»: они представляли  политическую  доктрину продвинутого  исторического этапа, который был и мог быть лишь очень далеко впереди на линии исторического ароморфоза.

   Что касается сталинизма, то его определение в координатах правого и левого представляет собой проблему. Сталинизм, очевидно, содержит в себе черты право-бюрократической реставрации, о которых писал Троцкий. С другой стороны на рубеже 1930х гг при переходе к коллективизации и прочим «чрезвычайным» мерам становятся очевидны элементы «левизны» сталинизма,  выражающиеся среди прочего в разрыве сталинской группировки с группой Бухарина и его полемике с ней. К этому же относится ряд моментов заимствования «левых» идеологических и политических клише эпохи военного коммунизма, а также арсенала «левой оппозиции».

 8.Предварительное определение сталинизма.Реальный социализм, сталинизм и классическая марксистская схема послекапиталистического общества. Сталинизм и переходный период. Авторитарный Синдикат (предсоциализм) и сталинизм. Понятие сталинизма и репрессивность Авторитарного Сидиката (предсоциализма). Сталинизм как «деформация предсоциализма».

 Одна из причин трудностей определения сталинизма в том числе через понятия  левого и правого состоит в том, что несмотря на свою репрессивную сторону, сталинские реформы эпохи «великого перелома» имели своей позитивной стороной создание административно-командной системы, которая легла в основу послевоенного реального социализма.

Это следует иметь в виду, пытаясь решить вопрос, был ли сталинизм отклонением от «генеральной линии» партии большевиков и реального социализма, следует ли считать  сталинизм «левым уклоном», а также «термидором» или «брюмером».

    Несмотря на всю репрессивность своей политики, Сталин создал командно-административную систему, которая, по-видимому, соответствовала особенностям развития реального социализма в условиях первой половины 20 века. Это подтвердила и советская система 1960-70х гг.

   Сталинский «великий перелом» поэтому имел как «нормальную», так и «экстремальную» сторону. Экстремальная, то есть террорстическая — сторона, зачастую не имеющая рациональных «системных» оснований, поставила сталинский режим в ряд наиболее репрессивных в истории. С другой стороны «нормальной» стороной сталинских перемен стало создание классической административно-командной системы, системы «авторитарного синдиката», сохранившаяся в СССР до конца 1980-х гг .

Сталинская система 1940-х гг качественно отличалась от общества 1920-х гг   в частности, масштабами и формами развития государственного Синдиката. Создание и подъем, увеличение данного государственного сектора в основных отраслях экономики, без которой раннекоммунистическое развитие было невозможным, и  составляло, по-видимому, позитивную для данной системы роль «коллективизации» и ряда иных сталинских реформ 1930-х гг.(Что, разумеется, совершенно не оправдывает целый ряд специфически сталинистских методов их проведения).

    Несмотря на устранение революционной элиты и ряд иных явных деформаций, эту качественную перемену в рамках данной системы нельзя рассматривать только как регрессивную. Поэтому сталинский «великий перелом», несмотря на ряд очевидных регрессивно-реставраторских черт, ближе (в рамках французских аналиогий) не к «термидору», а к «брюмеру».  Одним из первых эту мысль высказал М. Рютин  в работе «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» (1932).Затем об этом писал, например, О. Лацис. (…).

  Во-вторых, если говорить о «левизне», то несмотря на свои регрессивные элементы, сталинизм был определенным «рывком вперед» административно-командной системы. В этом смысле – «нормальный сталинизм»  представлял собой противоречивую, но реализацию генеральной линии ВКП(б) в период перехода к «синдикатному» развитию и был не более левым течением, чем сама генеральная линия ВКП (б) в период этих перемен. «Экстремальный» сталинизм также не может быть описан только понятием «левого», поскольку террор против партии большевиков в 1930-х гг фактически поставил сталинский режим на одну доску с правыми нацистскими диктатурами, что определенно подтвердил и пакт с Гитлером 1939 г.

    Следует сказать об «объеме» понятия сталинизм. Официальная советская концепция сталинизма сводила данный феномен (кстати, вполне в духе консервативного либерализма) в основном к идеологическим(культ личности») и политическим (если вообще не чисто правовым) параметрам (незаконные репрессии, нарушения политической законности).

 Так как главным в сталинских переменах 1930-х гг нами считается создание и увеличение ранней административно-командной системы, Авторитарного Синдиката вообще,  сталинизм следует рассматривать не как чисто идеологический феномен («культ личности Сталина»), но как феномен, затрагивающий все сферы общества — от экономики до политики и идеологии.

Сталинизмом может быть названа вся совокупность черт реального социализма,  административно-командного ранесиндикатного общества. Взятая в ее негативном аспекте,  эта совокупность черт  является репрессивной. Поэтому можно говорить о «нормальном» сталинизме как совокупности репрессивных черт реального социализма вообще.

 Понятие репрессии здесь берется в смысле более широком, чем его применял, например, Г. Маркузе. В работе «Эрос и Цивилизация» Маркузе сводит понятие «репрессивности» главным образом к репрессии сексуальных инстинктов. В более широком значении репрессия понимается как аналог марксистского понятия отчуждения. Репрессивное общество – это классовое общество, общество отчуждения.

    «Нормальная» репрессивность реального социализма  объединяет его с любыми другими  типами классового общества, включая  классическое капиталистическое — Расчлененное -общество. Эта репрессивность раннего коммуниза имеет, однако свои особенности, которые включаются в понятие сталинизма.     Поэтому сталинизмом  в его первом значении  нами называется «нормальный» сталинизм, которым называется нормальная (обычная) репрессивность раннекоммунистической системы, в особенности усиливающаяся на этапе ее излета. Примером «нормального сталинизма» стала репрессивность реального социализма послесталинского типа, включая хрущевско-брежневский период.

     Эта репрессивность послесталинского реального социализма, разумеется, не достигала уровня  репрессивности сталинского правления в СССР 1930-50-х гг., который имел явно иное качество. Сталинский режим  создал специфическую репрессивно-террористическую систему, которая резко отличалась от «репрессивных норм» послесталинского реального социализма в СССР и которую мы называем сталинизмом в «узком смысле», сталинизмом «экстремальным».

 «Экстремальным» сталинизмом мы называем  таким образом наиболее одиозные террористические проявления  сталинской системы 1930-50-х гг., включая ГУЛАГ, массовый террор и проч. Сталинизм в этом более узком смысле представляет собой явление в ряду феноменов типа культурной революции в Китае, режима Пол-Пота и т. п., что может быть названо также левым экстремизмом. Левый экстремизм — не просто «извращение социализма», но левоэкстремистское извращение авторитарного коммунизма, предсоциализма.

Однако главным для нас остается первое широкое значение понятия сталинизма — понятие нормального сталинизма. Оно относится ко всем негативным (репрессивным) сторонам реального социализма (авторитарного Синдиката, предсоциализма), не только идеологическим, но также политическим, социальным и проч. «Сталинизм» в этом более широком смысле есть также обозначение идеологии, политики и экономики Авторитарного Синдиката и правящего в этом обществе класса партократии.

 Это значение понятия сталинизма  – не просто дань «иллюзиям шестидесятничества». Оно позволяет объяснить феномен сталинизма без Сталина, после Сталина и даже в некотором смысле «после коммунизма» (в  значительной мере таковым является, например, зюганизм). Такое понимание сталинизма является оценочным и идеологическим; оно является компонентом идеологии, но идеологии общественных сил (классов), способных к позитивному преодолению Авторитарного Синдиката, идеологией общественной формы, преодолевающей Авторитарный Синдикат.

 Понятие сталинизма в критически-марксистском смысле содержит в себе «увязку» репрессивности «чрезвычайного» сталинизма и сталинизма «нормального», связанного лишь с особенностями предсоциализма как такового, без чрезмерностей чрезвычайности. Это основное значение понятия сталинизма как бы указывает на то, что сталинизм «нормальный» и сталинизм «чрезвычайный» по сути дела явления одного порядка. Идеология Поставторитарного Синдиката обнаруживает эту связь и ставит ее в вину предсоциализму.

 Консервативный либерализм не принимает понятие сталинизма  в силу своих идеологических задач – в том числе стремления доказать, что сталинизм и коммунизм — одно и то же.  Ставя своей главной целью Реставрацию, т  возвращение обществ предсоциализма к «нормальному», то есть капиталистическому развитию, Расчлененное общество стремится превратить борьбу со сталинизмом и десталинизацию  в борьбу с коммунизмом как таковым. Понятие сталинизма кажется консервативному либерализму слишком слабым, не касающимся корней явления. Консервативный либерализм склонен считать сталинизм проявлением коммунизма как такового и предлагает единственный путь десталинизации — «избавление от коммунизма» и реставрацию Расчлененного общества.

 Современный критический марксизм предлагает иной путь – путь позитивного преодоления реального социализма  (преодоления-сохранения его в гегелевском смысле) – т.е. «снятия» его обществом более высокого порядка,  каковым мы считаем общество Поставторитарного Синдиката.

 10.Кризис реального социализма и элементы нового общества.

 Зрелый этап реального социализма характеризуется кризисом этого общества, затрагивающем целый ряд аспектов его жизнедеятельности.

     Ряд парадоксов этого общества связан с существованием класса партократии.

     Один из них можно назвать парадоксом собственности. Например, если партократия в условиях реального социализма контроллирует государственный сектор, она фактически оказывается собственником этого сектора, собственником всех средств производства реального социализма.

 Далее, парадокс собственности делает реальный социализм обществом, сохраняющим пролетариат. Это полностью противоречит  тезису официального советского марксизма об упразднении пролетариата в условиях реального социализма. Партократия выступает как класс, начинающий все более очевдно действовать в своих интересах и прямо эксплуатирующий все общество — т. е.  «совокупного пролетария» реального социализма. (см. Новокоммунистический Манифест – приложение к кн. «Товарищ диссидент».).

 Поэтому наряду с укреплением Государственного Синдиката и тем самым усиления роли отдельного составляющего его индивида становится очевидной проводимая в интересах партократии растущая «пролетаризация» совокупного пролетария. С этим связано сохранение в условиях реального социализма всех известных критиковавшихся марксизмом черт «капитализма» —  включая «отчуждение труда» и проч.

   На более позднем этапе совокупный пролетарий вступает в противоречие с партократией – причем это касается как пролетария «физического», так и умственного труда.  Выступления «классического» пролетариата против системы реального социализма (то есть пролетария физического труда, промышленных рабочих ) имели место в ряде стран реального социализма – пример  Новочеркасска в СССР или Будапештского рабочего совета в Венгрии 1956 г.

 Классический марксизм, соответствовавший этапу становления раннекоммунистической системы, сводил пролетариат главным образом к пролетариату физического труда. Для этого у раннего коммунизма были веские основания, связанные с особенностями промышленного развития конца 19- начала 20 века. Между тем  с революционными «постиндустриальными» переменами в  составе «совокупного пролетария» происходят очевидные перемены – передовым отрядом пролетариата, очевидно, становится «пролетарий умственного труда».

 Этот более развитый отряд «совокупного пролетария», связанный с новыми формами и способами труда в постиндустриальную эпоху перехода к информационному обществу, мы называем интеллектуариатом. Это специфический отряд пролетариата, который советский марксизм  связывал с «научно-технической революцией, во второй половине 20 века играл все более важную роль в обществе, в том числе и обществе реального социализма.

 Умственный пролетариат, интеллектуариат – это тот отряд пролетариата, который в наибольше степени концентрирует энергию этого класса на новом историческом этапе. В обществах синдикатного типа он, как следует утверждать, олицетворяет новый способ производства и потому противостоит архаичным раннекоммунистическим структурам. Он является носителем нового сознания как в рамках реального социализма, так и в период его структурной перестройки.

 Интеллектуариат ощущает свою отчужденность в рамках реального социализма и подвергает критике это общество и все его аспекты – от административно-командной формы организации госсектора до авторитарной политической надстройки.

Как мы уже отмечали, обе данные особенности, представляющие собой ранекоммунистическую монополию, постепенно все более противоречат нуждам развития синдикатной системы. Административно-командная система, лишенная рынка,  противоречит современным формам развития общества и государственного Синдиката.Авторитарная политическая надстройка реального социализма не только препятствует жизнедеятельности интеллектуариата, но и противостоит осуществлению контроля его как и пролетариата в целом, над государственным Синдикатом. Эта система не может обеспечить самоуправления  совокупного пролетария.

     Основным течением критики реального социализма в последний период его развития  была критика этого общества  консервативным либерализмом, добивающимся реставрации Расчлененного общества. Но эта критика реального социализма остается лишь негативной. Позитивная критика реального социлизма – дело иной идеологии- критического марксизма.

Идеология консервативного либерализма ставит предсоциализму в вину его репрессивность. Однако Расчлененное общество не может быть «истцом» по отношению к предсоциализму; — его репрессивность столь же велика, как и репрессивность самого предсоциализма. Предсоциализм, можно утверждать, «черпает» свою репрессию из особенностей Расчлененного Общества, будучи также в значительной мере обществом классовым. Реальным «истцом» по отношению к предсоциализму может быть общественный строй, лишенный репрессивности обоих типов современного  общества — предсоциализма и Расчлененного общества. Таким строем, как представляется, выступает лишь Поставторитарный Синдикат — «первое коммунистическое общество».

    Интеллектуариат выступает с критикой реального социализма, добиваясь его изменения – но не в направлении старого капитализма (Расчлененного общества), а в направлении нового самоуправленческого общества.

  11. Гипотеза «поставторитарного коммунизма» (поставторитарного Синдиката).  Коммунизм «после коммунизма»? Некоторые  черты поставторитарного коммунизма в наиболее общем плане. Политическая система, некоторые черты экономики нового строя.

 Консервативно-либеральная критика реального социализма  была негативной критикой этого общества. Главным ее смыслом было возвращение реального социализма к «досиндикатному» развитию, то есть реставрация Расчлененного общества.

Позитивной альтернативой реальному социализму  должна быть идеология более высокой, по отношению к реальному социализму общественной формы. Таковой  мы считаем не Расчлененное общество, но Синдикатное общество более высокого, чем современный реальный социализм порядка- Поставторитарный Синдикат.

Именно поставторитарный  Синдикат, как представляется,  может быть обозначен понятием «социализма» в марксистском смысле этого слова.

    Как мы замечали, обозначение реального социализма себя «социализмом» в смысле» Готской программы» Маркса есть не что иное, как специфический «партоократический (сталинистский) плагиат» — приписывание низшей общественной форме характеристик формы более высокой, то есть своего рода заимствование, «кража» атрибутов более высокой исторической формы. Этот плагиат мы называем «партократическим», поскольку субъектом этого плагиата является партийная бюрократия — партократия.

 С другой стороны, специфические  формы плагиата давала и консервативно-либеральная идеология. Пытаясь закамуфлировать идеологию реставрации Расчлененного общества под идеологию «революции», в понятиях «нового класса», «революции» в коммунистическом мире  и проч. она  фактически присваивала себе идеологические элементы  другой идеологии – идеологии критического марксизма . Здесь мы имеем дело со специфическим  консервативно-либеральном плагиатом. Это  плагиат  плутократии, которая пыталась присвоить восстановлению «старого режима» в посткоммунистических странах атрибуты более «высокой» — синдикатной —  идеологии.

 Идеологией более высокой исторической формы должен быть современный критический марксизм — идеология поставторитарного Синдиката — плюралистического коммунистического общества.

 Каковы могут быть политические формы нового строя («Поставторитарного «Синдиката»)? Переход от раннекоммунистического авторитаризма прежде всего к политической демократии (преодоление «авторитарного барьера») — единственный способ превращения Синдиката в орудие совокупного пролетария, снятия его отчуждения и превращения из «класса в себе» в класс «для себя».

 В обозримый период эта демократия (социалистическая демократия) — мыслится еще в «политических» рамках – как политическая демократия, освобождающаяся от  ранне-коммунистической авторитарности.

 Ряд марксистских философов выдвинул идеи неполитического общества как цели перемен реального социализма. (Советский ученый Р.Н.Блюм.»Поиски путей к свободе», политический дневник о борьбе политического и социального во время пересройки). Об этом же говорил ряд теоретиков анархизма;  — это же подчеркивалось и в югославской теории самоуправления, В этом же направлении идет ряд соображений философов, вышедших из группы Праксис.- см. С. Стоянович, ВФ, 1990, №1, с. 148.   (Неожиданно  сходная  мысль  прозвучала  у  М. Джиласа, заявившем о «царстве социальности» .- Лит.газета, янв.1990 ).

Казалось бы  тезис о неполитическом характере нового общества согласуется с идеями классического марксизма об «отмирании» государства на определенном этапе послекапиталистического развития..       ( Энгельс об общине.Ленин, «Гос-во и рев» и пр..)  Однако теория неполитического общества, если следовать известным марксистским тезисам,- отражает, по-видимому, не исторический данный, но, возможно, будущий (и вероятно, достаточно отдаленный) этап общественного движения «некапиталистической» формации. Вряд ли можно считать, что обозримые этапы  развития  общества будут иметь неполитический характер.

 Можно сказать даже, что в реальной  политической борьбе – например, эпохи перестройки — теория перехода к «неполитической организации» могла играть далеко не лучшую роль, если отрицала необходимость перехода от авторитарной системе к системе политического плюрализма.  В ряде систем реального социализма (в частности, югославской) критика многопартийности с позиций теории самоуправления подчас оказывалась скрытой апологетикой авторитарной системы. Сторонники  неполитической  системы  не учитывали, что нельзя перейти к неполитическому обществу от общества авторитарного, каковым являлся реальный социализм в основных своих модификациях. Политическая демократия, реальная многопартийность не является самоцелью, но, тем не менее, условием, без которого нормальное общественное развитие невозможно.

 Преодоление реальным социализмом авторитарного барьера поэтому было непременным условием и предпосылкой дальнейшего движения этого общества.

 Конечно, преодоление авторитаризма – не единственное, что требуется  для действительной «перестройки» реального социализма. Но без такового дальнейший процесс «демократизации» остается неполным. Можно полагать, что даже в случае перехода к новому Синдикатному обществу этот процесс будет происходить еще достаточно долго в «политических» рамках. Сторонники перехода к неполитической  системе (каковой, согласно теории, должен происходить где-то на высших стадиях послекапиталистического общества), оказались «не в своей революции». Произойдет  ли их «неполитическая» революция когда-либо в обозримый период вообще? Пока об этом говорить достаточно трудно.

 Консервативный либерализм отрицает возможности неавторитарного коммунизма, что вытекает из сведения коммунизма лишь к надстроечным параметрам — таких, как авторитаризм, и неучета базисных характеристик (госсобственность, государственный Синдикат). Отсюда как кажется, ошибочное, но весьма широко распространенное представление о «конце коммунизма» вместе с  крушением авторитарной системы  реального социализма.

 Говоря о других особенностях нового общества, можно предположить, что более развитые формы синдикатной формации должны  отличаться от более ранних не только по надстроечным, но в первую очередь «базисным» параметрам. Что касается практически экономической стороны дела, то поставторитарный Синдикат, вероятно, будет в состоянии значительно более широко использовать рыночные стимулы. Новое общество будет подчиняться принципу индикатива — индикатива политического и индикатива экономического. При этом новая форма Синдиката должна дать иное отношение к раннесиндикатной возгонке (связанной среди прочего и с системой «пятилеток»), чем дает консервативный либерализм. В противовес характерному для последнего негативизма по отношению к данной возгонке и полному ее отрицанию следует видеть позитивное значение раннесиндикатной возгонки несмотря на ее устарелые командно-административные формы.

 В настоящее время рано говорить о подробностях организации этого типа общества. Наиболее общая посылка может состоять в том, что наряду с сохранением плюрализма (в качестве минимального требования демократии) этот поставторитарный Синдикат   вероятно будут характеризовать и новые способы его подъема ( возгонки) с соответствующими им  новыми правящими группами – как представляется, — группами интеллектуариата.

   Пока мы не ставим своей целью  подробный анализ новых форм синдикатной формации, которые выходят за рамки реального социализма и могут характеризовать социализм поставторитарный. Можно указать лишь что, по-видимому,  различным типам (и стадиям) синдикатной формации могут быть присущи различные способы возгонки государственного синдиката, отличающееся как по форме их проведения, так и по субъектам  реализации.

 12.Понятие «новокоммунистической революции». Переформулировка взглядов на «роль пролетариата». Ситуация в посткоммунистическом мире. Революция или Реставрация?

 Консервативно-либеральная пропаганда не устает говорить о «конце коммунизма». Ее альтернатива Авторитарному и административно-командному Синдикату — предсоциализму —  возвращение к Расчлененному обществу, формой которого является и социал-демократический «социализм».

 Современный критический марксизм противопоставляет этому теорию положительного» развития — перехода «коммунизма», точнее Синдикатной формации, на новый общественный уровень. Леводемократическая (новокоммунистическая) альтернатива «реальному социализму»: — переход Синдикатного общества к новому, более высокому  типу  синдикатного развития,  — Поставторитарному Синдикату.

     Переход от раннесиндикатной системы, Авторитарного Синдиката, к Синдикату поставторитарному может быть назван новокоммунистической революцией.

Понятие революции здесь используется именно в марксистском смысле не как политический переворот или иное поверхностно-политическое изменение, но как обозначение «качественного скачка», перехода от более низкой к более высокой общественной форме ( в данном случае — «подформации»).

Переходы иного типа (от высшей формы к низшей), в особенности повороты «вспять» от Синдикатного развития к Расчлененному обществу, несмотря на любые самообозначения, в том же марксистском смысле не могут называться иначе, чем реставрацией.

 Именно как реставрация должны трактоваться типичные в современной посткоммунистической Европе попытки восстановления Расчлененного Общества «в полном дореволюционном виде». В классических диалектических терминах  такое восстановление следует рассматривать как «негативное» отрицание реального социализма. Реставрация Расчлененного общества «в полном объеме» фактически ставит вопрос об «уничтожении» раннего Синдиката, или замене его  расчлененными производительными единицами («полная» приватизация).

 Консервативный либерализм, понимающий под революцией  восстановление Расчлененого общества, есть идеология Реставрации — он фактически рассматривает  кризис реального социализма лишь в его негативном аспекте.

   «Реставрационному» пафосу расчлененного общества должна быть противопоставлена вначале теоретически — идея революция в этом обществе, то есть именно теория перехода Синдикатного общества к новому качеству —  от авторитарного Синдиката к поставторитарному,  т.е. синдикатному обществу  («коммунизму») более высокого типа.

Такой переход  может быть обозначен как новокоммунистическая  революция. Именно такая революция может рассматриваться  в качестве позитивной цели того типа процессов, которые  в СССР назывались «перестройкой» и затем по ряду причин (в том числе и отсутствия разработанной теории подобного перехода) выродившихся в заурядную реставрацию Расчлененного общества.

   В отличие от простой реставрации старого общества,  новокоммунистичская революция ставит вопрос о  диалектическом отрицании ( «снятии») предсоциализма в более высокой общественной форме. Такое «снятие» в марксистском диалектическом смысле предполагает «положительную реформу» реального социализма, его отрицание с сохранением позитивных сторон.

   Позитивной сутью начавшихся в Восточной Европе 1980-х гг вместе с советской перестройкий процессов «десталинизации» — был переход от авторитарного Синдиката («предсоциализма») к Поставторитарному Синдикату (Социализму).     Новокоммунистическая революция как переход к Поставторитарному Синдикату дает реальный ответ на вопрос о «другом коммунизме», коммунизме без сталинизма.

Речь идет о замене  раннего коммунизма (Авторитарного Синдиката) более высокой общественной формой — поставторитарным Синдикатом, который можно согласно известной марксовой схеме (в «критике Готской программы») трактовать как «первое коммунистическое общество» или «социализм».

 Смысл и характер новой революции требует отдельного разбора. Ее классовое содержание —  отстранение от власти класса партократии, потерявший свое прежнее значение партийный и административный аппарат эпохи административно-приказной возгонки государственного Синдиката и замена ее новыми группировками  пролетариата – интеллектуариатом.

 Именно интеллектуариат становится лидером и главной движущей силой новой революции в коммунистическом мире, в которой заинтересован  весь совокупный пролетарий реального социализма.

 В замене административно-командной системы обществом  более высокого типа  ( которым может быть только поставторитарный Синдикат) заинтересованы все группы пролетариата. Лидером (в терминах старого марксизма «гегемоном») новокоммунистической революции является интеллектуариат.

Он стоит во главе этой революции,  фактически  — революции овладения совокупного пролетария  Государственным Синдикатом и своим собственным производством. Это революция «самоэмансипации пролетариата» не в меньшей степени, чем создание раннекоммунистической системы.

 Ставя задачу отстранить партократию от власти, именно интеллектуариат на этом историческом этапе концентрирует качества, приписывавшиеся традиционным марксизмом более ранним отрядам пролетариата. Он становится главной силой борьбы против отчуждения, способной открыть новые горизонты свободы и демократии.

Для совершения этой революции Интиллектуариат, как и Совокупный пролетарий в целом, нуждается в новом политическом сознании, которое может превратить его из класса «в себе», в «класс для себя». Таким сознанием не может быть ни одна из репресссивных идеологий – ни сталинизированный марксизм, ни консервативный либерализм. Им может стать лишь  новый критический марксизм.

 Используя эту новую идеологию, интеллектуариат должен также создать и новую политическую организацию. Таковой в рамках реального социализма могла быть  фракция компартии, которая со временем долэна была бы превратиться в самостоятельную партию интеллектуариата. Только собственная политическая организация, концентрирующая сознание интеллектуариата, и превращающая его в реальную политическую практику,  позволит интеллетуариату сыграть реальную роль в новокоммунистической революции как позитивном процессе, отличном как от возвращения к авторитарному коммунизму (к чему зовет сталинизм в лице юганизма и проч.), так и Расчлененному обществу.

                                          *

 Подведем некоторые предварительные («промежуточные») итоги.

 В данной главе мы коротко очертили те методологические линии подхода к реальному социализму, развернуть которые нам предстоит в последующих главах.

 Новое структурное понимание коммунизма, поможет, как кажется, по-новому подойти к решению целого ряда спорных проблем как теории реального социализма, так и практики современного левого движения. В частности, проблемы сталинизма, социалистической демократии, позитивных перспектив развития так называемых «посткоммунистических стран» и т. д.

 Определение сталинизма следует давать через понятие не социализма, но предсоциализма. Сталинизм в его террористическо-экстремальном варианте мы будем рассматривать не как деформацию социализма, но как деформацию предсоциализма. Фактически это изменение в определении является формулировкой основного различия между данной работой и линией сталинизированного марксизма.Обоснованием правомерности подобного определения должен стать весь нижеследующий анализ.

 Представление о реальном социализме как «переходном периоде» не является лишь доктринерским ходом, случайно увязывающим критический марксизм с марксизмом классическим. Как кажется, это положение позволяет решить целый ряд проблем объяснения реального социализма, с которыми не справилась ни его официальная идеология — сталинизированный марксизм, — ни идеология Расчлененного общества — консервативный либерализм.

 Ряд концептуальных кругов традиционного марксизма, терминологическая путаница, официозный застой с одной стороны и наивные скачки в сторону эклектизма с другой требуют новых терминов и новых категорий. Одним из возможных элементов нового в подходе критического марксизма к «реальному социализму» его структурное (не отменяющее, впрочем, диалектики) понимание. Помимо структурных, вероятно, будут вводится и другие термины; критерием их значимости будет познавательная (помощь в объяснении анализировавшихся феноменов) и практическая результативность.

Таким образом, мы коротко очертили те методологические линии подхода к коммунизму и сталинизму, развернуть которые нам предстоит в последующих главах.

 

 

 

 

Лево-демократическая теория