Что такое коммунизм? Что такое сталинизм? (3) (гл.5-10)

V.СОВЕТСКАЯ СИСТЕМА КОНЦА 1930-х — НАЧАЛА 1950х гг. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА НАКАНУНЕ И ПОСЛЕ ВОЙНЫ. СТАЛИНИЗМ И ВОЙНА. СТАЛИНСКИЙ СОЦИАЛИЗМ К СЕРЕДИНЕ 1950-Х ГГ. ИТОГИ РАЗВИТИЯ СИСТЕМЫ. ЧТО ТАКОЕ СТАЛИНИЗМ. «НОРМАЛЬНАЯ СТОРОНА» АДМИНИСТРАТИВНО-КОМАНДНОЙ СИСТЕМЫ И ЛЕВОЭКСТРЕМИСТСКИЙ КОМПЛЕКС В ИДЕОЛОГИИ И ПОЛИТИКЕ.

 

 I. Внешняя политика СССР накануне второй мировой войны и сталинизм. Локальные конфликты. Война в Испании. Конфликты с Японией. Пакт с Гитлером и «раздел территорий».Зимняя война 1939 г.

 К концу 1930х гг административно-командная система  в СССР приобрела относительную законченность и, наконец, стала давать определенные позитивные результаты.

   Однако  развитие этой системы  в сталинском варианте имело серьезные противоречия и тяжелые деформации. Экономические достижения командно-административного типа имели оборотной стороной грубое истощение сельского хозяйства и милитаризацию промышлености. Сталинский режим характеризовала   крайняя степень концентрации власти и грубые проявления репрессивности – прямой террор, который, как и в начале 1930х, в конце 1930-х гг. вновь принял особый размах. Современники были поражены невиданным по масштабам мирного времени уничтожением ключевых фигур общества – в том числе партийных дейтелей, командного состава армии, разведки и дипломатии, руководителей зарубежного коммунистического движения – Коминтерна.

    Тоталитарные особенности сталинского режима не могли не ослабить новое общество,  в том числе и его обороноспособность, а также не могли серьезно не повредить его авторитету в мире. Тем не менее, СССР  в конце 1930-х гг оставался символом революции и главным противником право-тоталитарных сил в Европе.

 Внешняя политика СССР конца 1930-х гг определялась ситуацией нарастания конфликтов и угрозы войны, связанной с ростом правого тоталитаризма. Фашистские режимы в Европе укреплялись все основательнее и готовились к изменению сложившегося в Европе соотношения сил. Западные демократии заняли позицию «попустительства» Гитлеру, а правые круги этих стран (пример Г.Форда в Америке ) и вовсе прямо поддерживали Гитлера экономически. Политика  «умиротворения» правого тоталитаризма  нашла свое выражение в мюнхенском соглашении 1938 г. Западные правые  очевидно стремились направить Гитлера против советской России.

 Приближение «большой войны» становилось все более очевидным.  Этой «большой» войне предшествовали «локальные конфликты» и малые войны конца 1930-х гг.- в том числе гражданская война в Испании и столкновение СССР с Японией конца 1930-х г.  Инициатива этих конфликтов принадлежала правому тоталитаризму, связанному с Расчлененным обществом. Их целью было «прощупывание» способностей реального социализма к обороне.

    В 1936 г. началась гражданская война в Испании – прямое военное противостояние левых и либерально-демократических сил фашизму. Советский союз прямо поддержал испанских  республиканцев, показав  революционную сторону своей политики. В то же время по отношению к другим левым силам сталинский режим  занял сектантскую позицию. Как и ранее, при первых массированных попытках фашизма захватить власть, в начале 1930х гг,   вместо линии на объединение антифашистских сил сталинский режим взял курс на прямую конфронтацию с неортодоксальными левыми и даже их физическое уничтожение. Аналогично сталинский режим вел себя и в Испании, где значительное влияние имели «неортодоксальные» левые группировки — анархисты и особенно троцкисты (например, в Каталонии). «Сектантская» позиция сталинизма, прямое истребление сталинистами неортодоксальных левых оппозиционеров фашизму привело к дроблению левых сил, стало серьезной причиной поражения испанских республиканцев  и прихода к власти франкистского режима. Ряд неортодоксальных левых (например, В. Серж, 154) видят в сталинской политике в Испании одну из важных причин  поражении Испанской революции.

      Другой особенностью сталинской внешней политики стал специфический политический оппортунизм, нашедший выражение в пакте Сталина с Гитлером, заключенном  в августе  1939 г.  Пакт стал квинтессенцией сталинской предвоенной дипломатии и показал очевидные отличия сталинизма от раннего большевизма.

     Пакт подвергался критике с разных сторон, однако позиция этой критики требует прояснения.

   Традиционная критика пакта Молотова-Риббентропа есть критика консервативно-либеральная. Однако, как отмечают левые демократы, консервативый либерализм  не может быть «истцом» в данном вопросе.  Как известно, в 1930-х гг, сами западные демократии занимали в отношении право-тоталитарных режимов позицию прямого попустительства и «умиротворения», ярким проявлением чего стал уже упоминавшийся Мюнхенский договор («сговор») 1938 г.

Сталинский пакт, будучи   лишь «подражанием» последнему, противоречил не выразившимся в данном «сговоре» политическим принципам Расчлененного общества, но  идеалам «мира без аннексий и контрибуций» — то есть  идеалам внешней политики раннего коммунизма. В своей критике  компромиссов с правым тоталитаризмом Расчлененное общество  выходит за  собственные рамки. Подлинной позицией критики  таких компромиссов оказывается более высокая историческая форма. Именно ранний коммунизм провозгласил новые идеалы внешней политики,  противостоящие тайной дипломатии и тайным разделам за счет малых народов,  дающий им  «право на самоопределение».

Сталинская внешняя политика была уже политикой «институционализированного», «ставшего» предсоциализма, и поэтому она несла на себе выраженные черты  прагматизма, чуждого революционной этике начала 1920-х гг. Пакт Сталина с Гитлером в особенности его секретные протоколы, был прямой противоположностью «мира без аннексий и контрибуций». Он предполагал прямой великодержавный  раздел ряда стран Европы – в частности, раздел Польши и лишение независимости Прибалтийских государств.

    Лево-демократическая  идеология видит в пакте ряд сторон. Одна сторона – проявление в пакте специфического прагматизма Сталина,  попытку «хитрого хода»  вождя народов в дипломатическом столкновении с западными демократиями и стремлении любой ценой избежать военного конфликта. Сближение сталинского СССР с гитлеровской Германией  продолжало линию ранней большевистской дипломатии, выделявшее Германию как противника версальской системы. В пакте Сталина с Гитлером сказалась также характерная для сталинской политики лево-экстремистская практика «силового» экспорта революции. Эта практика была очевидным аналогом  критиковавшейся сталинистской историографией как «троцкистской» концепции «экспорта революции».

   Одновременно  с этой «левой» практикой сталинская внешняя политика содержала целый ряд оппортунистических «правых» черт – в том числе сближение с национал-социализмом и разгром Коминтерна. Пакт  с Гитлером оказывался примером характерного для Сталина «примата тактики над стратегией» (Лукач), примером грубого прагматизма сталинизма и его способости легко нарушать «доктринальные принципы». Оппортунистический характер пакта отражает общий оппортунистический характер сталинской политики как таковой. Этот оппортунизм был верно отмечен еще в  начале 1930-х гг оппозиционерами – Рютиным и молодыми бухаринцами – в работе «Сталин и кризис пролетарской диктатуры».

   При этом следует отметить,  что «этические» упреки Запада предсоциализму даже в его сталинской форме не могут считаться вполне корректными. Во-первых, потому, что западная сторона сама многократно участвовала в разделах и силовых решениях политических споров в свою пользу. Общеевропейские дипломатические нормы того времени легко допускали тайную дипломатию и аннексии. Нельзя ставить в вину тайную политику Сталину, не осуждая таковую же политику западных держав, выразившуюся, например, в упоминавшемся Мюнхенском договоре 1938 г. «сдаче» республиканской Испании, а также скрытой поддержке, предоставлявшаяся ему крупным западным капиталом ( в частности, Г. Фордом).  После 1945 г. в своей зоне влияния Запад поступал точно так же, как и Сталин – насаждал режимы по своему образу и подобию (причем не всегда в демократических формах). На Южных Балканах после войны вторжение союзников привело к установлению режимов западного типа с жестким давлением на левые партии и коммунистических партизан. В послевоенной Греции западный контроль привел к установлению правой диктатуры.

Послевоенные переговоры между западными странами и СССР также решали вопросы о принадлежности к тому или иному блоку таких стран, как Австрия, Венгрия или Греция прямо силовым способом с обоих сторон. Как известно, советские войска находились в конце войны почти на всей территории Австрии и лишь на части территории Венгрии. В дальнейшем на переговорах произошел своего рода «обмен» территорий: Сталин согласился на нейтралитет Австрии, но Венгрия отошла в зону влияния СССР.

   Критика силовых акций сталинского режима Расчлененным обществом не может не являться двусмысленной  также и потому, что само Расчлененное общество постоянно прибегало к аналогичным акциям и на более ранних этапах своей истории.  Буржуазная цивилизация (как и ранее – феодальная) распространялась по миру в весьма насильственных формах — в целой серии войн, в том числе и прямо колониальных. Революционная Франция воевала со всей монархической Европой, преследуя как задачу собственной защиты, так и распространения новых республиканских идей и институтов. Несмотря на противоречивость наполеоновской политики, вызвавшей недовольство народов от Испании до России, эти ранние войны Французской революции были, по сути, войнами антифеодальными. Борьба с Наполеоном, в особенности в центре Европы, для монархической коалиции была первоначально борьбой против наследия и идей Французской революции. В этой борьбе охранительные цели преследовали  феодально-монархические государства, такие как, в частности, царская Россия (включая знаменитый швейцарский поход Суворова). Последующие наполеоновские войны все больше лишались революционного содержания и, как в Испании или России,  приобретали все более «завоевательный» характер,  тяготея к «бонапартизму». Не случайно само понятие «шовинизма» производно от имени французского солдата наполеоновской эпохи. В то же время, в особенности на начальном этапе, войны революционной Франции были именно революционными — они были направлены против монархической системы Европы и часто (как например, в Швейцарии и Пьемонте) вели к замене традиционных монархий республиками.

       Как и классическое западное общество, ранний коммунизм в Европе распространял свое влияние в 1930-1940-е гг. военным путем. В этом отношении военный поход советских войск в Восточную Европу можно сравнить с войнами послереволюционной Франции. Однако важно заметить и другое сходство. Эти войны имели революционный смысл, несмотря на левоэкстремистские и террористические элементы сталинской системы, несмотря на шовинизм, проявившийся и в целом ряде «присоединений».  Перемены в Восточной Европе 1940-х гг. были не простой оккупацией, но именно революцией, в том смысле, что военная сила раннекоммунистической системы привела в этих странах к замене традиционной «досиндикатной» исторической формы новой – «синдикатной», хотя и обремененной сталинистскими чертами.

    Критика экспансионизма раннего коммунизма расчлененным обществом оказывается односторонней  без критики обоих репрессивных обществ  и обоих «сговоров». «Этический» упрек сталинизму во внешней политике может исходить из некоторой другой точки зрения, в рамках которой осуждается как восточный, так и западный экспансионизм. Другими словами, этот этический упрек исходит от общества, не являющегося западной демократией старого типа, но общества, стоящего выше как этой демократии, так и предсоциализма, — от общества поставторитарного Синдиката, или «собственно социализма».

Такая критика предполагает точку зрения более высокую, чем точка зрения Расчлененного общества и его дипломатических норм,- именно точку зрения высших форм Синдиката, коммунистической революции в ее зрелых формах.

 В пакте с Гитлером и сближении с нацистской Германией нашло отражение  перерождение сталинского режима накануне войны. Это перерождение имело как идеологическое, так и конкретно-политическое содержание. Личные тоталитарные и шовинистические склонности Сталина достигли в этот период очевидного пика (следующим пиком стал рубеж 1940 и 50-х гг) . В 1937-38 гг Сталин проводит широкомасштабный террор не только против ленинской гвардии, но и против большевистской партии как таковой, а также верхушки коммунистического движения (Коминтерна). Целый ряд черт сталинского режима конца 1930-х гг имеет не только «небольшевистский», но и если угодно «антибольшевистский» характер. Репрессии против верхушки европейских компартий, антифашистов,  трудно объяснить чем-то помимо прямого перерождения режима. Ряд левых деятелей говорил не только о сталинском «термидоре» (Троцкий) но и о своего рода «нацификации» сталинского режима и его идеологии, видя в  событиях конца 1930-х гг черты «антибольшевистского (нацистского) переворота».

«Опыт» нацистского государства оказывается в конце 1930-х гг для Сталина важным не меньше, чем опыт российских деспотий (например, Грозного). Сталин «учится» у Гитлера способам (в том числе и совершено циничным) подавления противников режима.  Видя свое явное сходство с немецким диктатором, вождь народов  начинает «доверять» Гитлеру не только больше, чем западным демократиям, но и больше, чем вождям Коминтерна.  Степень нацификации сталинского режима вполне отражает и знаменитая фраза Риббентропа, по словам которого он в 1939 г. чувствовал себя среди сталинского окружения «как среди друзей» (см.).

 Согласно пакту с Гитлером, классической форме «мира с аннексиями и контрибуциями», советский реальный социализм смог присоединить ряд территорий, входивших до этого в состав Польши и Румынии, а также территорий балтийских государств. Присоединение этих территорий и государств сопровождалось насильственной сменой их режимов.Эти перемены были связаны с серьезными противоречиями.

Как в западных польско-румынских территориях, так и в Прибалтике левые силы первоначально приветствовали переход к «социализму», не имея полной информации о реалиях сталинского режима и его тоталитарном, левоэкстремистском  и  террористическо-нацистском перерождении. Насаждение сталинской модели на «новых территориях» было связано с грубым неучетом национальных сообенностей, сопровождалось жесткими и широкомасштабными репрессиями против культурных слоев общества. Обычной практикой стала высылка крестьян, уничтожение интеллигенции и др. В некоторых случаях меры по «зачистке» новых территорий принимали особо террористический характер. Примером может служить уничтожение 25 тыс.польских  военнопленных в Катыни.   Эти  проявившиеся вскоре особенности сталинского режима стали трагедией для местных левых, резко скомпрометировав  «коммунистические» перемены,  придав им глубоко противоречивый характер (уже до этого свойственный, например, сталинской коллективизации в России).

 Одним из звеньев сталинской компании по «возвращению» подконтрольных территорий бывшей российской империи стала война с Финляндией.

«Санкцией» начала войны стал, вероятно, также пакт с Гитлером и «раздел» зон влияния по этому пакту. Поражение в «зимней войне» было болезненным, но закономерным. Оно стало результатом неучета ряда факторов — прежде всего «национального фактора» (аналогично польской» войне 1920 г.), репрессий в армии и  бездарного командования сталинских фаворитов.

   Сталинизм во  внешней политике  был связан с шовинистическо-имперскими  провлениями,   с жестким силовым нажимом на соседние с СССР.  Эти традиции внешней политики проявились и в более поздних неосталинистских акциях СССР до самого его падения — начиная с подавления чехословацких реформ в 1968 г. до ввода войск в Афганистан в 1979 г.  «Коммунистический либерализм» — в частности в период Горбачевской перестройки – осуждал эти экспансионистские  проявления (которые входят в понятие репрессивности этого строя — т.е. в понятие сталинизма в его негативном значении).

 По пакту Молотова-Риббентропа к СССР был присоединен ряд новых территорий. Сталинская «силовая» политика на этих территориях была чревата серьезными протворечиями, создавая  очевидные потенциальные очаги нестабильности. Сталинские способы решения политических  проблем часто – например, в Прибалтике — оказывались мнимыми, химерическими, чревытыми дальнейшими конфликтами. Не понимая важности своей государственности для малых народов, легко попирая их национальную независимость, Сталин превращал национальные движения в противников раннего коммунизма.

      Практические негативные последствия сталинского пакта обнаружились уже в начале войны — передвижение границ и пр. определив противоречивость отношения населения этих стран к советскому режиму и красной армии в ходе боевых действий.

Это лишний раз подтверждает, что нарушение  казалось бы далеких от конкретной практики и «пустых» для прагматиков принципов вполне (и даже весьма часто) может иметь также и негативные практические результаты.

Пакт 1939 г. имел  и более отдаленные негативные последствия. Потеря балтийскими странами своей государственности в дальнейшем была использована правыми силами, сыграв  свою роль в провале советской перестройки 1980-х гг. В период распада СССР пресловутый пакт Молотова-Риббентропа безусловно оказался большой поддержкой консервативному либерализму. Если бы этого пакта не было, его бы «следовало выдумать», чтобы получить юридические основания для консервативно-либеральной реставрации в этих республиках.

 2. Война с нацистской Германией и предшествовавшие ей события. «Сталинизм и война»»: левоэкстремистские черты сталинизма во время войны. Концепция «превентивной войны» Сталина (Резун-Суворов). Начало войны и просчеты сталинского руководства. Ход войны —  поражения ипобеды. Сталинский централизм. Негативные особенности  сталинской системы и советские жертвы в ходе войны

 Нападение гитлеровской Германии на СССР в июне 1941 г., означавшее крах сталинской дипломатии, стало началом тяжелейшей четырехлетей войны, существенно изменившей расстановку сил в Европе.

      Вопрос о соотношении «социализма и войны» в хрестоматийной советской литературе решался достаточно просто. Учебники исходили из точки зрения, что «социализм — это мир, и мир — это социализм».

Реальная картина между тем оказалась более сложной. Система, которую мы называем административно-командной, авторитарным Синдикатом (предсоциализмом), оказалась вполне совместимой с агрессивными войнами против соседей и даже пропагандой милитаризма — особенно в ее левоэкстремистском варианте (сталинском в СССР или Китае эпохи «культурной революции»). Это показали уже события 1939-40 г. — пакт о ненападении, заключенный  между гитлеровской Германией и СССР в 1939 г,  «Зимняя война» против Финляндии 1940 г., аннексия Прибалтийских государств. Левоэкстремистская линия сталинизма  по отношению к войнам была близка отношению сталинского режима к революции. Жесткой точке зрения «экспорта революции» соответствовала и теория активных революционных войн. Революционнная война  считалась положительной даже в тех случаях, когда не имело место агрессии со стороны противника.

Вместе с тем не следует, как это делает консервативно-либеральная пропаганда, ставить и в вопросе войны советскую систему полностью на одну доску с правым тоталитаризмом, борьба с которым  фактически была основной задачей реального социализма 1930-40-х гг. Правый тоталитаризм был детищем Расчлененного общества, созданным для борьбы с левыми силами. Сталинский тоталитаризм и даже очевидная «нацификация» режима Сталиным не смогли уничтожить революционную основу советского государства, которая проявилась в бескомпромиссной борьбе  СССР с правым тоталитаризмом.

Говоря о соотношении «командной системы и войны», следует отметить специфическую  «привязанность» административно-командной системы к войне. По своей природе эта система была лучше предназначена для войны, чем для мира. Она  лучше соответствововала  чрезвычайным ситуациям, чем  «нормальным» и  полнее реализовывалась именно в них.  В то же время   в ситуции войны сказались не только «положительные», но и отрицательные особености командной  системы.  Ее мобилизационные  возможности, способности  быстрой и жесткой концентрации всех возможных ресурсов,  способствовали казалось бы более быстрому и эффективному решению военных вопросов. С другой стороны  негативные особенности сверхцентрализации   выразились в беззащитности  командной системы перед произволом своей собственной верхушки, способной в ряде случаев грубо игнорировать реальность.

 Ряд эпизодов  кануна и начала войны продолжают вызывать споры историков.

Широкое обсуждение и споры вызвала теория В. Резуна (Суворова),  стремящаяся представить нападение гитлеровской Германии на СССР как чисто превентивную акцию, которая лишь ненадолго предвосхитила нападение  сталинского СССР на Гитлера.

В основе этой концепции лежит консервативно-либеральная теория «единства двух тоталитаризмов», которая не учитывает того, что  советский коммунизм, даже несмотря на сталинизм, оставался главным противником нацизма.

Разумеется, западные разведки, в особенности английская, хотели убедить Гитлера в том, что Сталин реально готовит наступательную войну против Германии. Такая версия преследовала основную цель  — повернуть армии Гитлера на Восток и устранить угрозу его нападения на Англию. Собственно, английская разведка  пыталась доказать Гитлеру именно то, о чем пишет Резун-Суворов. Писания  Резуна (Суворова)– это в некотором роде «английская версия» начала военного конфликта СССР и Германии. Как мы знаем, именно эта версия  и была проведена в жизнь.

Теория Резуна («Суворова») — смешивает определенные «оперативные варианты» (в том числе и шапкозакидательские наступательные) — и конкретный план. Левоэкстремистские черты и выходки Сталина могли  предполагать победоносную «ответную» войну. Однако, во-первых, главной целью советской политики было стремление не просто оттянуть, но и избежать войны. Во-вторых, очевидно, что Сталин получил максимум возможного от пакта с Гитлером – как «вновь обретенные» имперские территории, так и передышку. Со стороны Сталина было бы странно, добившись этого результата – стремиться неожиданно разрушить его.   В концепцию Резуна не вписывается также игнорирование Сталиным  всех сообщений о начале войны и известная, связанная с игнорированием многочисленных фактов,  практика «не провоцировать» Гитлера.

     Нападение гитлеровской Германии втянуло советскую Россию в тяжелейший военный конфликт. Началась война, названная в советской историографии Великой Отечественной войной. Говоря о роли Сталина в этой войне, сталинистская историография привыкла приписывать великому вождю основные лавры победы. (Старый аргумент сталинистов в пользу  «вождя народов» и его режима).

     Между тем победа в войне, достигнутая колоссальным напряжением сил народов СССР не может быть сведена к достижениям сталинского режима. Здесь сыграл свою роль ряд вовсе «несталинских» факторов — и сохранившаяся энергия революции и национальная идея. С другой стороны, благодаря сталинскому режиму и лично Сталину война была для народов СССР связана с исключительно тяжелыми жертвами, во многом вызванными просчетами и прямыми преступлениями сталинского режима.

  В их числе этих просчетов и преступлений первое — разгром Сталиным руководства красной армии, а также верхушки  разведки и дипломатии СССР накануне войны. Вторая группа просчетов была связана с началом войны —  отказом от нормальной обороны по надуманным соображениям. В результате этих просчетов в первые месяцы войны 4 милл. человек попало в плен или погибло.   В третьих, крайне негативную роль сыграл ряд необоснованно жестоких военных приказов Сталина – в том числе требующих репрессирования попавших в плен советских военных. (Также практика штафбатов, заградотрядов и проч.). Цинично-бюрократическое отношение  в самом ходе войны  к людям и в особенности солдатской массе увеличивало жертвы.

 //Практика сталинского режима во время войны  была связана с целым рядом ненужных жестокостей – включая отправку в лагеря бывших военнопленных..//

      По данным неортодоксального левого теоретика В. Сержа общее количество жертв с советской стороны в 4 раза превысило потери немецкой стороны(см.).

 3. Окончание второй мировой войны и ее результаты. Послевоенные реалии. Образование «мира реального социализма» и его существенное укрепление . Ранний коммунизм после 2 мировой войны. Послевоенные конфликты СССР и западных стран. Холодная война. Война в Корее.

В результате  второй мировой войны   в мире произошли важные перемены. Изменилась и роль СССР и раннего коммунизма. Решающая роль СССР в победе над фашизмом в ходе второй мировой войны привела к существенному расширению территории раннего коммунизма (предсоциализма) — как в Восточной Европе, так и в Азии. В Европе к СССР присоединились Польша, Чехословакия, ГДР, Венгрия, Румыния, Албания — страны, «отошедшие» к зоне влияния СССР по договорам с западными союзниками по «антигитлеровской коалиции».    Таковы были внушительные внешнеполитические успехи предсоциализма в  мире после второй мировой войны.

 Сталин вел переговоры с западными демократиями  в стиле традиционного раздела зон влияния – речь шла о разделе мира между предсоциализмом и западными демократиями.

 После поражения Японии важным «театром боевых действий»  становится Юго-восточная Азия. Здесь в конце 1940-х гг  реальный социализм также смог  совершить ряд важных прорывов.

В 1949 г. была образована Китайская народная республика. В одной из крупнейших  и важных стран мира был установлен коммунистический режим, который, как оказалось вскоре, стал развиваться по своей внутренней логике, во многом отличной от советской.

   Таким образом в конце 1940-х гг в результате военных побед над германским фашизмом и затем Японией произошло расширение территории реального социализма и образование других, помимо СССР, коммунистических государств. Данное расширение советской зоны влияния и образование восточноевропейских и затем азиатских государств «реального социализма» следует рассматривать не просто как оккупацию, но своеобразный «экспорт революции», экспорт предсоциализма — к сожалению, отягощенного сталинскими деформациями.

Резкое усиление роли раннекоммунистической системы в мире после 1945 года, разумеется, напугало Западный мир. В результате смены президентов  в США  к власти пришел «более жесткий» Трумэн. Запад предпринял активные попытки остановить «наступление противника». Первой такой попыткой была демонстративная бомбардировка Хиросимы. За этим последовало объявление «холодной войны» в 1848 г.(Фултонская речь Черчилля).

Несмотря на это «наступление коммунизма» продолжалось. В 1949 г. СССР создает свою ядерную бомбу. Одновременно происходит победа коммунистической революции в Китае.

В конце 1940-х гг развернулась стратегическая борьба за Индокитай и Юго-восточную Азию, в которой  советский коммунизм также одержал ряд серьезных побед. Здесь, в отличие от «европейского» театр, где советский коммунизм и западные страны выступали как союзники, практически происходят первые военные столкновения «двух систем» — раннекоммунистической системы и Расчлененного общества — как  открытых противников. Речь идет таким образом о столкновениях нового типа, фактически конфликтах «третьей мировой войны».

Одним из первых таких конфликтов  стала война в Корее. Американские войска вмешались в боевые действия, когда, казалось, судьба Кореи уже была решена. Американские военные акции привели к ограничению зоны реального социализма в Корее лишь ее северной частью. Разделение Кореи стало  максимумом, чего он смог добиться Запад в этой ситуации.

Особенно активизировавшийся после второй мировой войны процесс распада  бывших  «колониальных  империй» политически и идеологически соответствовал установкам реального социализма и подкреплял его распространение в мире. Внешнеполитические  успехи  и  общемировая атмосфера не могла не придавать  идеологии реального социализма новую силу.

В становившихся на самостоятельный путь развития государствах  влияние  идеологии реального социализма  вначале  было  чрезвычайно сильным.

 Вскоре реальный социализм совершает целый ряд прорывов в юго-восточной Азии. В «коммунистическую зону» преходят  Вьетнам, Камбоджа, Лаос.

Столкновение систем  происходит и  в  других странах т.н. «третьего мира». Помимо Юго-восточной Азии, речь шла о  Ближем и среднем Востоке, Африке, Латинской Америке.

Важной зоной перемен стал  Индостан. После второй мировой войны происходит отступление Британской империи из Индии. В Индии  реальному социализму не удалось то, что удалось в Китае. Однако позиции реального социализма в этом регионе до 1980-х гг оставались весьма сильными.

    СССР активно действовал также на Ближнем и среднем Востоке — в особенности в арабском мире. Советский союз сделал основную ставку на арабские страны.

 (Германская зона влияния, использования факторов антисемитизма. В Арабских странах работал ряд деятелей 3 рейха).

Создание гос-ва Израиль – при участии СССР, но странная позиция Сталина. Конечное поражение реального социализма на ближнем Востоке – было в частности и следствием долголетней шовинистической политики Сталина.

Серьезное влияние реальный социализм имел и в Латинской Америке. Нестабильная ситуация привела здесь к прорывам реального социализма – в частности кубинской революции 1961 г.

 К 1950-м годам СССР стал мировой державой, контроллировавшей значительную часть мировой территории и населения (вместе с Китаем — до 30 %). Создалась так называемая «система стран социализма», к которым продолжали присоединяться страны-сателлиты из третьего мира.

    Западные демократии почувствовали серьезную опасность. На Западе заговорили о необходимости противостояния «удаву коммунизма». Это нашло свое выражение в фултонской речи Черчилля 1948 г. Противостояние систем вскоре приняло глобальный характер, но «контрмеры» Запада прежде всего коснулись идеологии.

 Важно подчеркнуть уже отмеченную мысль: что в создании «контридеологии» Запада против идеологии реального социализма важную роль играли положения теорий левых критиков сталинизма, в целом «антитоталитарных левых». В западный арсенал вошли понятия,  которые давно использовали антитоталитарные левые — «тоталитаризма», «свободы для инакомыслящих», диссидентства, – Р. Люксембург, Л. Троцкий, В. Серж и др.

 4. «Коммунистическая система» Отношения с другими ком. Странами. Грубый централизм. Жесткий нажим и политическая беспринципность.

 Созданная сталинским режимом система стран реального социализма имела целый ряд уязвимых мест, связанных в основном с копированием этими системами недостатков сталинского варианта реального социализма.  Внедрение этой системы в странах Восточной и Центральной Европы,  имевших часто сильные демократические традиции и опыт достаточно развитого общества, создавала противорчивые «социалистические» перемены и приводила к противоречиям.

Такова например, была индустриализация в Венгрии 1940-50х гг, связанная с превращением ее в «страну железа и стали» (Об этом А. Стыкалин). Наступление на частного крестьянина. Противоречия этих перемен  сказались в период венгерского кризиса 1956 г.

     Разумеется, сталинские отношения с этими странами, начавшие строиться с конца 1940-х гг, предполагали жесткое подчинение политики последних сталинской модели и сталинским директивам. В этом смысле характерна  политика созданного Сталиным Коминформа, жесткое насаждение советской сталинской модели во всех странах Восточной Европы и конфликт с Югославией.

Сталинские пропагандисткие, политические и даже почти военные акции против Югославии в конце 1940-х гг характерны тем, что объяснялась не отказом Югославии от социализма, но отказом от сталинской модели ее. Для Сталина уже это оказалось достаточным основанием для вторжения. Инспирированная Сталиным антиюгославская компания имела крайне резкие формы. Тито объявлялся «прислужником империализма», его руководство – «кучкой шпионов и убийц». Сталиным предпринимались и попытки физической ликвидации Тито.

Попытка войны с Югославией говорила о том, что в Китае эпохи конфликта с СССР позднее было принято (хотя  и  также  в  демагогическом ключе) называть «гегемонизмом».     Данная  попытка  войны имела одну основную причину: попытку Югославии строить некапиталистическое  общество  иными средствами,  чем  СССР. Конфликт СССР с Югославией конца 1940-х гг может служить своеобразной моделью столкновений различных систем авторитарного Синдиката (предсоциализма). По  тем же соображениям неосталинизм  последующих  лет совершил политические акции в Венгрии 1956 и Чехословакии 1968 г.

Югославская «модель социализма» весьма интересна и важна для нашего анализа. Она берет свое начало в мероприятиях 1949 г., предпринятых Тито.     \ Об этом Р.Медведев (…)\    Особенность и отличие «югославского пути» от пути  других стран Восточной Европы, как известно, объяснялись рядом причин. Важную роль среди них играла активная самостоятельная линия Тито а также то, что в военных действиях второй мировой войны югославские партизаны  смогли  добиться освобождения своей страны в основном собственными силами.

 Говоря о резких конфликтах между различными системами реального социализма, можно отметить также конфликт между Югославией и Албанией, с особой силой вспыхнувший вновь в конце 1980-х гг. После выхода из Варшавского договора в 1968 г. Албания оказалась своего рода «европейским Китаем», с той разницей при этом, что с точки зрения албанской доктрины Китай после начала «демаоизации» в 1970-е гг. стал также «ревизионистской страной». Эти черты лево-экстремистского предсоциализма Албания сохранила до начала 1990-х гг.

До самого начала 21 века консервативно-коммунистический режим сохраняла Северная Корея. Она часто и не без оснований обвинялась в террористических  актах  против  своего южного соседа. В Корее существует армия, по своей величине пятая в мире.

Анализ «периферийных» коммунистических стран типа Албании и Северной Кореи может дать весьма любопытный материал для описания систем раннего предсоциализма с очевидными аграристскими особенностями. Как маоистский Китай, так и Албания, и Северная Корея дали пример харизматического лидерства, культа вождя и наиболее одиозного проявления предсоциалистической уравнительности. Страны данного типа в политике проявляли сходные тенденции: они сводились к крайней демагогии во внешнеполитческих вопросах и прямой агрессивности по отношению к странам другого типа, включая страны реального социализма другой формы.

 В послевоенное время к ним добавился жесткий централизм в отношениях со странами Восточной Европы; в том числе  военное нападение на «ревизионистов» например, отношения с  Югославией в конце 1940-х гг; жесткое навязывание официальной доктрины всем союзникам.

   Интересные аналогии со сталинской левоэкстремистской внешней политикой показала  политика китайского социализма в1960-70-е гг.

Сопоставление этих особенностей сталинской политики с линией Китайского «маоистского коммунизма» в отношении более продвинутых форм  реального социализма интересно в  типологическом отношении. Например, ряд деклараций начиная с 1960-61 г. «25 пунктов предложений к генеральной линии коммунистического движения». Идеи усиления борьбы с «современным ревизионизмом» — СССР (решения Х пленума ЦК КПК в сент.1962 ) и проч. Новые принципы назывались «революционными». Разрыв отношений с другими странами  «реального социализма» (Бурл.,126).

После обострения в начале 1950-х гг отношений с СССР последовал целый  ряд конфликтных шагов с китайской стороны — поведение Китая в связи с Карибским кризисом. (В 1962-63 –публикуется ряд соответствующих директивных статей в центральных органах). В марте 1963 Китаем  был выдвинуты  территориальные притязания к СССР, что привело к прямым столкновениям в конце 1960-х гг. В 1961-62 гг произошел военный конфликт Китая с Индией (Бурл.,126).

Конфликт между крупнейшими ранекоммунистическими странами в начале 1960-х достиг такой степени остроты, что в советской литературе ставился вопрос о возможности ядерной войны, развязанной Китаем.

В ряде работ, прежде всего сталинизированного марксизма в СССР приводились в качестве причины конфликта лишь проявления Китаем «гегемонизма». Более глубокие причины разногласий, касавшиеся основы самой системы предсоциализма, оставились тем самым вне анализа. Конфликт между  СССР и Китаем, принявший и частично военные формы (Например, во Вьетнаме и Кампучии) фактически стал следствием расхождения в стадиях развития стран реального социализма. В то время, когда СССР начал свою первую десталинизацию 1960-х гг., Китай, напротив, переживал стадию, аналогичную советским 1930-м гг. — со всеми характерными для них особенностями от большого скачка до террора.

В акциях Китая начала 1960-х заметна та же левоэкстремитсская внешнеполитическая доктрина, которая лежала в основе сталинских акций 1930-40-х гг. — пакта Молотова-Риббентропа, аннексии Прибалтийских государств, война против Финляндии, а также конфликта с Югославией.  Левый эктремизм сталинистского и маоистского образца показал немало сходного, что пыталась отметить оппозиционная советская историграфия (например, Ф.Булацкий).

       В 1979 г обострение отношений с СССР и советской системой выразилось в конфликте Китая с — с Вьетнамом. (Эти и др. конфликтные ситуации Китая с другими странами предсоциализма достаточно широко обсуждались в советской литературе) Агрессия Китая против Вьетнама в 1979 г.  была вполне аналогична более ранним акциям СССР против Югославии и Чехословакии. Точно так же, как это было в отношениях Сталина к Тито, основной претензией Китая к Вьетнаму было различие в общественных системах предсоциализма, ведущее и к различиям во внешней политике. Китай стремился к созданию своих зон влияния в Юго-Восточной Азии и это стремление входило в противоречие с интересами советского предсоциализма. Ситуация изменилась лишь в середине 1980-х гг., когда наметились шаги к сближению Китая и СССР. (Об этом см. Медведев Р. China and superpowers. 1981.)

 5.Последние гoды сталинского правления в экономике и политике. Экономика СССР к началу 1950-х гг. Восстановление хозяйства Послевоенные пятилетки. Последние годы сталинского правления в СССР. Политические репрессии.Концепция космополитизма и  государственный антисемитизм. Советская система к концу сталинского правления.

 В последние годы сталинского правления общая историческая ситуация продолжала быть благоприятной для раннекоммунистических систем.  В  то  же время в самой системе СССР сохранялись черты, которые существенно сковывали ее развитие.

Советский реальный социализм  сохранял консервативную, устарелую с точки зрения послевоенных реалий форму.

В экономике СССР сохранялся один из наиболее отсталых типов административно-командной системы («Жесткий» Синдикат),  — с известными «военно-административными» перекосами- перевесом тяжелой промышленности, жестким приматом военно-промышленного комплекса в ущерб легкой промышленности и другим отраслям, связанных с непосредственным благосостоянием населения. Основу советской системы составлял административно-приказной государственный сектор с минимальными элементами рыночности. (Сталин при этом пытался использовать некоторые элементы рынка – В. Роговин, Сталинский неонэп).

Экономическая структура 1950-х гг в СССР в принципе не изменилась по сравнению с 1930-40 годами, хотя и значительно увеличила свой объем.  \…\

Существенные проблемы сохранялись  в сельском хозяйстве, разоренном не только войной, но и сталинскими мероприятиями.

Тяжелое положение послевоенной советской деревни описывалось, в частности,  в литературе т.н. «деревенского» направления  1960-70х гг гг. До 1980-х гг СССР оставался страной с четкими признаками аграризма. Сельское население было непропорционально большим для индустриальных стран. Лишь в 1960-м г. городское  население  стало  составлять половину всего населения страны. \…\ При этом результативность советского сельского хозяйства оставалась чрезвычайно низкой. Крайне низкими оставались урожаи. В  пятидесятые  годы в СССР средняя урожайность зерна составляла практически 10 ц. с га  (что в Европе соответствовало едва ли не эпохе Великой французской революции).(см.) Практиковались «военно-феодальные» формы эксплуатации крестьян. Бесправие крестьян отражалось в своеобразном сталинском «прикреплении» колхозников к колхозам – в результате отсутствия у них паспортов.  Значительно большую эффективность сельского хозяйства показали страны-союзники СССР в Европе, где сталинская модель коллективизации не применялась в полном объеме, крестьяне имели свою землю, использовался ряд рыночных механизмов и проч.

Внутренняя система СССР демонстрировала внешнюю стабильность. Восстановление разрушенного после войны хозяйства произошло за относительно короткий срок.

Продолжался подъем экономики (хотя и носивший традиционный административно-приказной характер). Возможности экстенсивного развития были еще весьма велики. Вовлекались  новые сырьевые ресурсы.      После  восстановления  разрушенного хозяйства расширилась система связей.  Экономика переживала определенный (хотя и экстенсивный) подъем как внутри страны, так и в  новоприсоединенных  странах Восточной Европы.       Подъем был очевиден не только в 1950-ые, но  и  вплоть  до середины 1960-х гг. В конце 1940-х гг. практиковались (хотя и в основном в рекламных целях) даже «снижения цен».

 Политическая  система СССР в 1950-ые гг продолжала быть авторитарно-деспотической — причем в наиболее диктаторском  ее  варианте, то есть фактически «тоталитарной». Вместо характерного для предсоциализма политического авторитаризма эта система была связана с прямой диктатурой не партийного аппарата,  а  отдельных лиц, которые могли по своему произволу комплектовать аппарат. Власть по-прежнему полностью концентрировалась в руках Диктатора – самого Сталина, который к концу 1940-х начал серию маневров с целью обновления подконтрольной ему высшей бюрократической олигархии. Такая узость правящей политической группировки очевидно   противоречила нуждам развития общества.

Сохранялось характерное для  сталинского тоталитаризма всевластие органов безопасности, разветвленная лагерная система – «архипелаг Гулаг» (в котором перед эпохой Хрущева находилось 15 миллионов человек).\\см\\ Черты тоталитарных деформаций режима были чрезвычайно велики.

Сталин и после войны сохранял полицейское государство в наиболее одиозных его вариантах. Даже внешнеполитические успехи не заставили его изменить внутренний режим, по-прежнему предполагавший грубую репрессивность. В конце 1940-начале 1950х стало очевидно, что Сталин не только не собирается менять или либерализировать режим,  но скорее ищет поводов для еще большего его ужесточения.

Идеология позднего сталинского режима наряду с революционным антуражем большевизма  показывала характерные для сталинизма левоэкстремистские черты. Сохранялся традиционный культ лидера, а также обычные  для сталинизма сильные демагогические элементы (например, по поводу «врагов народа») и проч.

Происходили попытки новой регламентации культуры. Были предприняты акции против ряда представителей «творческой интеллигенции» — ждановская атака на Зощенко  и Ахматову.

 Левоэкстремистские и прямо деспотические выходки сталинской олигархии усилились в конце 1940-х гг.

В начале 1950х Сталиным планировался новый ряд репрессивных акций – как по отношению к политической верхушке, так и более широким массам. Смерть Жданова, Подготовка нового круга репрессий.  Новый всплеск террора.

Последними  аккордами  режима стали «дела» в стиле террора 1930-х гг, такие как «ленинградское дело», «дело врачей», «мингрельское дело». Каскад «дел» говорил о намерении Сталина устранить целый слой  высшего эшелона «предшествующего» периода.

В репрессиях конца 1940-х гг Сталин как бы стремился к новому «понуканию» излишне «расслабившегося» после 1945 г. общества, пытался вернуть его в традиционное русло зажатости и «чрезвычайщины».

 В эти же годы Сталин инициировал и шовинистическую волну борьбы с «космополитизмом». в  том числе — процесс «космополитов», «деле врачей» 1948 г-53 гг. События конца  1940-х г. стали — третьей, наиболее сильной волной сталинского антисемитизма. Первая была  во второй половине 1920-х гг, в связи с борьбой с «оппозициями» (в особенности левой),  вторая – в конце 30-х в связи с заговором Тухачевского.

Говоря о причинах поздней сталинской антисемитской вспышки, их – целый набор. ( Анализ- В работах Костырченко, Ж. Медведева. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., Права человека, 2003.Также — Бракман).

Главными среди таковых следует считать  прежде всего социальные  причины – нацистские тенденции тоталитарного режима. Верное определение дали Троцкий в работе «Термидор и антисемитизм», 1937, а так также – Х. Арендт в работе  О тоталитаризме.

 Непосредственная причина акций 1940-х гг- образование государства Израиль по американский модели, а  не по сталинской. Среди причин событий следует указать личные пристрастия Сталина, постоянно тяготевшего к антисемитизму.    Следует указать также и на роль Берии, возможно, пытавшегося данным процессом «перебить» принимавшее все более опасный для него оборот «мингрельское дело» в Грузии. (также – нанести удар по Молотову).

      В 194… г. Сталиным были начаты репрессии против еврейской интеллигенции — уничтожение еврейского антифашистского комитета. Убийство Михоэлса, санкционированное лично Сталиным. Дело врачей. Активное проникновение  антисемитизма в прессу.

Странности с «территориальными решениями» еврейского вопроса (Сибирь-Крым), имеющие характер прямой провокации.

Евреи едва не оказываются в числе «наказанных народов».

Поздняя сталинская вспышка антисемитизма отразилась и на европейских комунистических странах – например, «процесс Сланского» в Чехословакии.

 Тенденция к обострению характеризовала и внешнеполитичские акции режима. Продолжалась война в Корее. Среди  внешнеполитических  акций, носивших  черты левого экстремизма, очевидна например, акция против Югославии в конце 1940-х гг (об этом выше). Акция сопровождалась сответствующей (характерной для сталинского пропагандистского аппарата с 1930-х гг) фразеологией — «кровавая шайка Тито-Ранковича…».  Усиливалась опасность обострения положения в Европе – да и в мире в целом.

 Капиталистический мир мог опасаться начала новой войны. 5 марта, через несколько дней после «удара» 1 марта 1953 г. Сталин умер.

Обсуждение причин его смерти   выявило ряд версий- в частности, версию о  насильственности этой смерти (А. Авторханов) и  «участии» в ней некоторых фигур – например, Л. Берии.  (Разборка версий – Л.Млечин, Загадка смерти Сталина. Ряд историков не согласен с этой версией — Р. А. Медведев).

Участие Берии в смерти Сталина вполне вероятно, учитывая явную угрозу ему со стороны новых сталинских чисток.

 

   6. Итоги и  выводы. Общее определение сталинизма.Что такое сталинизм? Парадоксы традиционных определений. Нормальный авторитарный коммунизм»  и советская система 1930-х гг. Вопросы «доктринарных определений». О точке зрения «единства»  правого  и  левого тоталитаризма. Сталинизм  как  «деформация предсоциализма». Что такое сталинизм с лево-демократических позиций.

 

Подводя итоги сталинским реформам и пытаясь определить особенности той системы, которая сформировалась  в  их результате, отметим, что к концу сталинского правления в первой половине 1950-х гг. советское общество представляло собой систему «классического» (жесткого)   административно-приказного Синдиката, соединявшую командную экономику с авторитарно-тоталитарной политической системой. Административно-командная экономика предполагала слабость рыночных элементов и рыночной периферии Синдиката. Политический режим имел очевидные признаки тоталитаризма и полицейско-террористические  черты.

Левоэкстремисткие — тоталитарные и террористические — моменты этой системы оказались «раздуты» до невероятной крайности, делая ее весьма далекой  как от идеалов «западной демократии», так  и от «нормы» реального социализма. («Нормальной» можно считать  общественную структуру реального социализма 1960-70-х гг).

///Как нам уже приходилось отмечать, определение и оценка сталинизма для марксистской традиции представляются  достаточно сложными в силу того, что построение этой оценки одновременно означает построение новой марксистской доктрины  — отличной от сталинизированного марксизма — но не означающей и перехода на позиции консервативного либерализма.///

Указанная крайне централизованная тоталитарная система  может рассматриваться как историческая реализация доктрины сталинизма (как и более ранние варианты этой системы начиная с 1930-х гг).

 «Сталинизмом» в первом значении  таким образом фактически называется реальная историческая практика Сталина 1930-50-х гг,  экономическая, политическая и идеологическая практика сталинского  руководства  за весь период сталинского правления 1930-50-х  гг. в СССР. Отсюда понятие «эпохи сталинизма», «периода сталинизма».

Данное «первое» значение понятия сталинизма можно назвать «указывающим» — оно как бы очерчивает временные рамки явления, не давая ему  какого-либо объяснения.

Нас между тем, как мы попытались отметить в предыдущей главе,  интересует в первую очередь «объясняющее» понятие сталинизма. Попытки такого объяснения предпринимались  уже в рамках идеологии реального социализма. Обозначение сталинизма  «культом личности Сталина» в период хрущевской оттепели  фактически оценивало сталинистскую репрессивность  как «перегибы»  с точки зрения «нормальной» командной системы, каковой считалась послесталинская система  в СССР.

Как уже приходилось отмечать, сам термин «сталинизм»,  применявшийся уже в 1930-е гг Троцким и его сторонниками, в советской подзензурной литературе не использвался, сохраняясь лишь в оппозиционных работах ( например, «О Сталине и сталинизме» Р. Медведева – первое издание – 1971 г.). Системе эпохи «культа личности» противопоставлялись идеально понимаемая советская  система 1920-х гг и идеальный «ленинизм». Точкой отсчета» данной критики фактически была «норма» послесталинского реального социализма 1950-80-х гг., то есть система «нормального» Авторитарного Синдиката.

    Таким образом, хрущевская теория «культа личности» обозначала «сталинизмом» главным образом левоэкстремисткие деформации реального социализма, его отклонения от нормы Авторитарного Синдиката (но не  систему Авторитарного коммунизма как таковую). Сталинизм в хрущевском варианте идеологии реального социализма получал объяснение, как «субъективное» явление,  вызванное личными чертами Сталина.

   Уже в 1960-е гг стала очевидной ограниченность такого понимания и такой  критики  сталинизма. Эта критика ставила в вину сталинизму лишь его  «перегибы» и насилие при создании командно-административной системы и руководстве ею, но сама по себе командная система не вызывала у хрущевского руководства нареканий.

Как будто «более глубокую» критику сталинизма давал западный консервативный либерализм. Эта критика  ( хорошо известная интеллигенции СССР по радиоголосам и самиздату) связывала «сталинизм» не с субъективными особенностями конкретных лидеров или особенностями конкретных стран, но с «коммунизмом» как таковым, под которым понималась командно-приказная система в первую очередь советского образца. Критика сталинизма в этих идеологических рамках казалась менее «субъективистской» и «более научной», поскольку стремилась к анализу глубинных особенностей и пороков самой системы (от идеологии до экономики) раннего коммунизма.

Консервативный либерализм, однако, был способен дать лишь «негативную» критику сталинизма и командной системы. Его задачей фактически была апологетика существующей западной системы и западных демократий, которые рассматривались как социальный эталон и естественная альтернатива административно-командной системе. Он не видел возможностей «позитивного» развития  реального социализма к его более высоким историческим формам, такие возможности или прямо отрицались или не принимались во внимание.

Как мы уже отмечали, оба традиционных (и связанных с идеологической дилеммой) идеологические объяснения сталинизма — как советские, так и консервативно-либеральные — имели серьезные противоречия, вели к парадоксам. Был ли сталинизм реализацией марксизма? И да и нет. Был ли сталинизм реализацией ленинизма — и да, и нет. Был ли сталинизм утопией? Также — и да, и нет.

Повторим сказанное в начале работы: парадоксы возникают тогда, когда старые термины (термины старой парадигмы или парадигм) перестают действовать. Это показывает необходимость нового подхода.

«Позитивную» критику реального социализма, однако,  могла дать идеология более высокой исторической формы, современный «критический марксизм».

 Предлагаемый выход состоит в следующем.

Следует различать два (причинных) значений понятия «сталинизма» — более  узкое и более широкое. (Отличные от указывающего значения – «эпохи сталинизма»).

В более узком смысле под «сталинизмом»  понимается «особо репрессивная» часть политики Сталина в 1930-50е гг., совокупность «наиболее террористических» проявлений сталинской эпохи — то есть  левоэкстремистская деформация реального социализма – Авторитарного Синдиката. (cр. понятие «культа личности Сталина» у Хрущева или сталинщины у А. Антонова-Овсеенко). Помимо пресловутого гипертрофированого культа вождя сюда включались очевидные террористические черты «массовых репрессий» и пр. Сталинизм в этом первом значении можно обозначить как экстремальный   сталинизм.

Сталинизм в этом втором смысле — весь набор черт левоэкстремисткой  деформации  предсоциализма, то есть вся система административный и террористических отклонений от нормы Авторитарного Синдиката (хотя и практически возникающей на его основе).

 В более широком и более важном для нас смысле  «сталинизм» — это вся (взятая в негативном – критическом — аспекте) экономическая, политическая и идеологическая практика  Авторитарного Синдиката ( предсоциализма) — общества, соединяющего государственный синдикат с авторитарной политической надстройкой. Наряду с комплексом «левоэкстремистких черт» сталинский вариант реального социализма характеризовали и  черты «нормальной» командно-административной системы и  Авторитарного коммунизма. (Авторитарного Синдиката, предсоциализма).

Как первое, так и второе значение понятия «сталинизм» носят оценочный характер. Иначе, вероятно,  и не может быть в области обществознания, где каждая научная теория  до сих пор выступала не только как научная истина, но и как идеология.

Однако для нас наиболее важным является именно второе значение (его можно назвать определением), которое  в наибольшей степени является причинным. Оно пытается дать объяснение наиболее губинных  причин  сталинизма,  увязывая это понятие с понятием системы Авторитарного Синдиката, общества с преобладающим государственным сектором и авторитарной политической надстройкой, имеющим специфические способы подъема ( возгонки)  «сверху» (в т.ч. пятилетки) и специфическую систему управления (партией-госаппаратом).

  Причинное объяснение сталинизма  мы видим таким образом в  понимании его связи с  самой раннекоммунистической системой — Авторитарным Синдикатом — которую мы считаем основой обществ «реального социализма».   Основу сталинизма составляет политика и идеологическая практика раннекоммунистической — авторитарно-синдикатной системы, представляющей специфическую форму Синдикатной (коммунистической) системы как таковой.

     Система Авторитарного Синдиката – это целостное общественно-экономическое образование, которое обладает специфической политической, социальной,  экономической и идеологической  структурой. Ее характеризует  преобладающий государственный сектор (Государственный Синдикат), в основном имеющий командно-административную форму со слабой рыночной периферией, система управления  в виде «партии-аппарата», авторитарная политическая надстройка, специфическая идеология, часто включающая в себя культ лидера.

К числу нормальных (классических) предсоциалистических черт сталинской системы 1930-50х гг следует отнести — административно-приказную  систему в экономике (на базе государственного синдиката), систему пятилеток, определенное противостояние рыночным реформам, типа начинавшихся  после войны в Югославии, авторитарную политическую систему.

Переход к административно-приказной системе в целом (от нэповской и др.), поэтому  следует объяснять не злой волей Сталина, а закономерностями развития  этой раннекоммунистической системы. Ее тяготение именно к административно-приказному и более авторитарному варианту  усиливали  и общеизвестные объективные обстоятельства (отмеченные Троцким и др.) — отсталость СССР от передовых стран мира и его « одиночество» в «капиталистическом окружении».

(Указанные объективные обстоятельства не следует преувеличивать в сталинском духе, но не следует и полностью отбрасывать — подобные же нужды существовали у ряда послереволюционных стран в силу самой логики революции и противостояния революционной системы окружающему миру — например, Франции конца 18-нач.19 в. )

 Сталинизм (во втором более широком значении) понимается критическим марксизмом как идеология и политическая практика системы  Авторитарного Синдиката – ранней ступени «синдикатной» формации – не только в виде левоэкстремистских оклонений (экстремальный сталинизм эпохи террора), но и  в виде «нормы», которую показывает скорее не сталинская, но послесталинская советская система 1960-80-хх гг.

Особенности «нормальной» раннекоммунистической системы, в частности административно-командный подъем государственного синдиката, обеспечил не только проблемы данного общества, но и его специфические достижения (его «позитивность»), формы подъема и развития (восстановление хозяйства, создание военной промышлености и пр.). Вполне активной административно-приказная возгонка государственного синдиката  продолжала быть и без Сталина — например, в хрущевскую эпоху.

      «Норма»  реального социализма в СССР проявилась, по-видимому, в 1960-ые гг., когда СССР стал освобождаться от наиболее одиозных левоэстремистских черт «чрезвычайного сталинизма».

Эти черты сталинизма составляют «вторую» особенность сталинской системы.

 Роль Сталина таким образом выглядит как двойственная. Как создатель административно-командной  системы и организатор ее подъема (подъема «государственного синдиката»), Сталин  может в определенной мере  считаться отцом «нормального» советского реального социализма. Система 1930-х гг легла в основание советского  строя 1950-80-х гг , просуществовавшего в таком виде не менее полувека – до самой перестройки конца 1980-х гг. Впрочем, ряд этих черт благодаря весьма сильному советскому неосталинизму благополучно дожили до середины 1980-х гг. После своеобразного «отстоя» и устранения своих наиболее  одиозных элементов этот реальный социализм окончательно оформился в хрущевские и брежневские времена. (Разумеется, оговоримся еще раз- сама «норма» имела многочисленные левоэкстремистские черты – о «чистой» норме можно лишь рассуждать).

Однако Сталин же был и виновником тяжелейших левоэкостремистских (тоталитарных, полицейско-бюрократичских) проявлений реального социализма.    Эти т.н. левоэкстремистские отклонения от «нормы» реального социализма (охватываемые понятием «экстремального сталинизма», «сталинщины» и пр.) составляли «вторую» группу черт сталинской системы. В идеологии их представляли  грубый культ вождя, демагогия о «врагах народа», замена официального марксизма национал-патриотизмом с нацистскими элементами и др.

В экономике левоэкстремистскими проявлениями были, например,   почти полное устранение частного сектора, в том числе и в сельском хозяйстве (явно левоэкстремистские черты коллективизации – ликвидация  и экспроприация как «кулаков», так и середеняков), полная ликвидация систем управляения госсектора «снизу» и преобладание системы управления сверху. Несмотря на  спорадические попытки «неонэпа», мелкая частная торговля и частный сектор в сельском хозяйстве практически отсутствовали или были сведены к минимуму. Организация же государственного сектора имела преувеличенно жесткую административно-командную форму – элементы децентрализации, низового регулирования (практиковавшиеся, напимер, в советских экспериментах 1920-х гг) были минимальными. В политике левоэкстремисткими проявлениями были — переход от авторитаризма к тоталитаризму, преувеличенная роль органов госбезопасности, формирование репрессивной политической системы (Гулага) террор, ряд «грубо-силовых» внешнеполитических акций.

 Говоря о «репрессивности» сталинизма, следует и здесь учитывать различие двух основных значений этого понятия. Репрессивность сталинизма имеет как бы «два уровня». Репрессивностью «первого уровня»  можно считать левоэкстремистский комплекс, комплекс репрессивных отклонений сталинского общества от «социалистических норм» — то есть уже с точки зрения реального социализма. (То, что при Хрущеве трактовалось как «культ личности Сталина).

«Нормальный» ранний коммунизм 1960-70х гг попытался отказаться от этих левоэкстремистских черт «экстремального сталинизма» ( как черт «культа личности Сталина») именно исходя из нормы «реального социализма». «Нормальная» административно-командная система могла  иметь и несколько иные формы — иметь культ вождя в умеренном варианте (например, в духе югославской системы Тито и пр.), сохранить определенные (ограниченные синдикатной периферией) рыночные элементы в экономике, обойтись без разгрома оппозиций. В целом избежать масштабного террора,  хотя и оставляя достаточно высокий «уровень репрессивности» по сравнению с классическими западными демократиями.

 Репрессивность второго уровня — репрессивность самой командной системы (Авторитарного Синдиката), очевидная с некоторой внешней для этой системы точки  зрения (в идеале – точке зрения не Расчлененного общества, но более высокой Синдикатной общественной формы).

 В частности, «культ личности» лидера должен быть понят как следствие авторитарной раннесиндикатной системы самой по себе, антирыночность – следствие монополии раннего Синдиката и проч. Весь комплекс «репрессивных» черт авторитарного коммунизма  от экономики до идеологии — можно таким образом называть «сталинизмом» в более широком смысле этого слова.

Такую критику «репрессивности» сталинизма, казалось бы, дает и консервативный либерализм. Но как мы уже говорили, здесь налицо маскировка консервативного либерализма, его стремление под критикой сталинизма протащить апологетику Расчлененного общества. В отличие от этой «негативной» критики реального социализма «позитивную» его критику может дать лишь идеология более высоких форм синдикатной системы. (Что отчасти стало происходить в период советской перестройки). Позитивная критика реального социализма и его репрессивности, обозначаемой как сталинизм – это критика этого социализма (обозначаемого нами как Авторитарый Синдикат) не с позиции Расчлененного общества, а с точки зрения более высокой общественной формы, более высокой ступени раннесиндикатной системы – Поставторитарного Синдиката.

 От того, что понимается под сталинизмом, зависит и понимание «десталинизации». Десталинизация в первом, более узком смысле понималась как преодоление последствий (говоря в терминах хрущевской эпохи) «культа личности Сталина». Мы называем этот процесс  преодолением  левоэкстремистской деформации предсоциализма.

Именно так понимала десталинизацию  хрущевская эпоха  (в том числе основная часть советских шестидесятников). Для нее десталинизация означала избавление от пережитков «культа личности» — т. е. наиболее одиозных (очевидно левоэкстремистских) черт сталинистской репрессивности и возвращение к «социалистическим нормам», под которыми понималась норма реального социализма. (Для некоторых она совпадала с идеально понятой политикой 1920-х годов). Мы называем эту норму нормой Авторитарного Синдиката.

Последующее  развитие, как  известно, показало ограниченность хрущевской десталинизации, что ощущали и наиболее прозорливые из шестидесятников. В брежневскую эпоху, да, впрочем, и в эпоху самого Хрущева, сталинизм возродился в самом различном виде — как в форме  идеологического  культа лидера,  так  и  в  форме различных репрессивных проявлений.  Пусть и не столь масштабные и  одиозные,  как  в  сталинское время, они были  неприемлемы с точки зрения развитой демократии.

Этот «второй сталинизм», наиболее ярко заявивший о себе в конце 1960-х – начале 1970-х гг поставил вопросы десталинизации более остро и более глубоко, чем это могла сделать хрущевская эпоха. В брежневский период стало очевидно, что за «культом личности» стояли более глубокие системные причины, обусловливавшие как сам этот культ личности, так и  другие  «более внешние» проявления сталинизма. Речь шла о необходимости изменения таких системных  параметров «реального социализма»,  которых хрущевская эпоха  не касалась и которые она попросту не решалась затронуть.

Проблемы такой (более глубинной) десталинизации поставила  поэтому  эпоха  значительно более поздняя — эпоха перестройки конца 1980-х гг. Лишь в эту эпоху стало возможно обсуждение альтернативых сталинизму левых (в том числе и неортодоксально- большевистских) теорий.

 Как мы стремимся показать, прокламируемый консервативным либерализмом возврат к Расчлененному обществу – соответствует лишь  «негативному отрицанию» реального социализма. Этот возврат, Реставрация — является в этой связи вовсе не десталинизацией, а устранением самой основы  позитивной десталинизации. Таковая возможна только в результате снятия-сохранения реального социализма и перехода его к Поставторитарному Синдикату, действительному «коммунистическому социализму».

     Наиболее глубокая десталинизация, согласно лево-демократической теории – это не устранение (демонтаж) реального социализма в результате Реставрации,  возврата к Расчлененному обществу, но замена авторитарного коммунизма более высокой общественной формой – Поставторитарным Синдикатом.

Эта точка зрения современного критического марксизма отличается от традиционо советской (сталинистской)  оценки реального социализма и оценки консервативно-либеральной. Сталинизированный марксизм смотрел на «сталинизм» лишь как на субъективные проявления и недостатки отдельных личностей и стран реального социализма. Консервативный либерализм отождествлял его с коммунизмом как таковым, не видя возможностей «поставторитарного» коммунизма.

Преодоление сталинизма с точки зрения критического марксизма есть не разрушение раннекоммунистческой системы и возврат к Расчлененному обществу, как этого требует консервативный либерализм, но «снятие»  раннекоммунистической системы более высокой исторической формой – Поставторитарным Синдикатом. Поэтому сталинизм в критическом марксизме – это идеология и политическая практика ранекоммунистической системы и ее правящих групп, взятая не с позиции расчлененного общества, но с позиции более высокой синдикатной формы – поставторитарного Синдиката.

 Как мы видим, леводемократическая идеология дает иное, отличное как от традиционно-марксистских, так и консервативно-либеральных теорий понимание сталинизма. В более широком смысле мы называем сталинизмом идеологию и политическую практику  предсоциализма (авторитарного Синдиката) как такового.

Однако Авторитарный Синдикат со всеми его особенностями (включая административно-командную систему) не исчерпывает всей синдикатной системы (синдикатной формации). Синдикатная общественно-экономическая формация шире административно-командной системы,  возможно не админстративно-командное, но  синдикатное развитие.

 Этот момент следует подчеркнуть особо.

 7. Были ли сталинские перемены 1930-х гг «революцией» или «термидором»? Сталин и проблема бонапартизма. Сталинизм  и ряд альтернативно-марксистских направлений — троцкизм и бухаринизм.

 На основании вышесказанного затронем еще раз вопрос «исторических аналогий» сталинизма, т.е. вопрос о том, следует ли рассматривать перемены 1930-х гг. в СССР как революцию, или же для их определения больше подходят термины (взятые из примеров Великой Французской революции) типа «термидор» или «брюмер».

Проблематика  «французских аналогий» российской революции  имеет давнюю историю (подробно об этом, например, работа Т. Крауса «Советский термидор»). Как известно, обсуждение вопроса о сталинском перевороте как Термидоре или Брюмере вели еще в с 1920-х гг  сменовеховцы (Устрялов)  и марксистские теоретики (см. работы Троцкого, полемика  заграничных социал-демократов Каутского с Даном). Большое внимание уделяли данной проблематике левые оппозиции в 1920-е гг. Полемика по данному вопросу велась и в советской «перестроечной» прессе – например, статьи А.Ципко и О.Лациса, — Наука и жизнь.1988, Знамя. 1989. N 5, также О. Лацис. Термидор считать брюмером?).

Концепцию сталинизма как «бонапартизма»  развивал и Л. Троцкий в 1930-е гг. В этот период он называет Сталина лидером «бонапартистской бюрократии» (напр.,некролог Крупской- см. …. Троцкий при этом использует по отношению к сталинизму и понятие «термидора» — Например статья «Термидор и антисемитизм», 1937)

Такую оценку разделял  и ряд перестроечных экономистов в 1980-е гг.  О. Лацис назвал сталинский переворот «бонапартистским» -Лацис О. Перелом // Уроки горькие, но необходимые. М.,1988. С.61-62).

   Существуют также многочисленные версии решения данного вопроса, предложенные западными политологами. Некоторые из них используют по отношению к сталинизму термин «революция сверху» ( Р. Такер).

По нашему мнению, процессы 1930-х гг. в СССР нельзя адекватно описать ни одним из этих терминов.

Говоря об обозначении сталинских перемен «революцией», следует иметь в виду тот факт, что в западной консервативно-либеральной по своей методологии политологии определение революции связано с чисто политическими признаками. Марксистское понимание революции как в первую очередь базисной, социально-экономической трансформации не принимаются во внимание. «Революцией» западные политологи  как правило называют простые политические перевороты или простые смены режима. Так, например, западные авторы считают «революцией» приход  к власти Гитлера, хотя на самом деле речь идет о политическом перевороте или по крайне мере «внутриформационной» перемене режима. В  «чисто политическом» смысле революцией может называться также замена одного монарха другим в результате дворцового переворота.

В марксистской традиции, в отличие от этого, определение революции опирается на социально-экономический, классовый признак — переход власти из рук одного класса в руки другого. Как можно определить с этой точки зрения  сталинский переворот рубежа 1930-х гг?  Конечно, этот переворот  выходит за чисто политические рамки смены различных правящих групп внутри большевистской партии, он имеет существенное и особенное социально-экономическое содержание. В результате сталинских реформ в СССР была создана качественно новая в социально-экономическом отношении- авторитарно-коммунистическая  административно-приказная общественная система. Ее основания  были заложены в 1920-е гг, но окончательное оформление и специфическое качественное содержание она приобрела в 1930-х гг.

Возможно, при переходе от советской системы 1920-х гг к системе конца 1930-х речь идет о в значительной степени закономерной смене стадий (подформаций) в рамках одной – раннесиндикатной — «формации».Поэтому сталинский переворот  можно с определенными оговорками считать «революцией» в марксистском смысле – хотя  революцией «внутриформационной», происходившей в рамках одной – синдикатной – формации. «Классовой» стороной процесса можно считать преход от власти революционной элиты к власти «предпартократии» (таковой можно считать сталинское руководство). Сталинский «перелом» был не чем иным, как созданием условий для административно-приказного подъема ( возгонки) государственного Синдиката и совершением таковой в специфической  (административно-командной) форме.

Парадоксальное совпадение начальных этапов подъема государственного  Синдиката с эпохой сталинского террора может повести, с нашей точки зрения, к определенной дезориентации — смешению  подъема  государственного Синдиката со сталинизмом и террором.

Слом сталинизмом системы 1920-х гг, в том числе и Нэпа, объясняется  не столько иррациональными террористическими проявлениями сталинизма, но вполне  рациональной для раннекоммунистической системы необходимостью  массированного подъема (возгонки) государственного Синдиката. Эта возгонка (и перевод всей системы в режим  пятилеток, просуществовавшей в СССР не  много  ни мало — свыше полувека) была закономерна в рамках раннесиндикатной формации и диктовалась действительными нуждами развития общества.  Она  доказала свою эффективность для определенного  исторического этапа и в определеных исторических условиях.

     Несмотря на террор, исторические результаты «великого перелома» были громадны. В этот период были созданы основания системы классического предсоциализма — авторитарного Синдиката, административно-командной системы, плановой экономики (в том числе и системы «пятилеток»), просуществовавшей вплоть до перестройки.

   Начавшаяся в конце советского периода и в особенности в начале перестройки в СССР критика этой системы была логичной. Реформа реального социализма в этот период требовала концентрации  на рыночных механизмах, существовавших в период нэпа и замененных в тридцатые годы новой  системой  «пятилеток». Однако администратвино-комадную историческую форму не следует ни  абсолютизировать, как это пытается сталинизм, ни целиком порицать, как это делает консервативный либерализм. Следует понять ее важнейшую историческую роль в преобразованиях 20 века в мире, когда эта система  смогла экономически существовать и соревноваться с капитализмом.

      Есть все основания считать административно-командную  систему и ее идеологию — сталинизм  — не простой «утопией», но организацией вполне реалистичной и отвечающей нуждам определенного исторического этапа. Используя систему плана и пятилеток, хозяйство СССР развивалось до 1980-х гг. достаточно динамично. Административная система существовала и после Сталина в различных странах реального социализма. Разумеется, в разные периоды, в особенности в 1930-е г эта система  имела ряд  наивно-экстремистских черт, типа стахановщины, социалистического соревнования, которые сегодня в  СССР  и  других  странах (например,  «Мраморный человек» А. Вайды) воспринимаются как назойливая и нелепая архаика.      Однако  пятилетки  в более «нормальной» форме действовали  в СССР и после войны, и после Сталина.

    Таким образом переход к командной системе от системы 1920-х гг в определенном смысле — смысле различия стадий раннекоммунистической системы, стадий развития Синдиката даже несмотря на сталинские террористические особенности этого перехода  можно считать специфической (внутриформационной ) «революцией».  Но эта революция в сталинском варианте  содержала и элементы термидора (контрреволюции).«Термидорианство» сталинизма состоит в практическом уничтожении Сталиным раннего большевизма – как физического (устранение большевистской партии), так и идеологического, поскольку сталинская идеологическая система имела отношение к раннему большевизму весьма относительное.

  Сталинская «революция» в СССР устранила революционную элиту — причем устранила ее не только от власти, но и физически, одновременно с  устранением значительной части демократического наследия раннего большевизма. Большевистскую революционую элиту при Сталине заменила партийная бюрократия, начавшая эволюцию в сторону «нового класса».  Парадокс здесь заключается в том, что эта «классовая» суть сталинского переворота проявилась в СССР вовсе не в сталинский период, но значительно позже — в хрущевский и даже  брежневский период.- когда  у правящей элиты появились отчетливые признаки класса партократии.

В этом смысле можно говорить о «термидоре» сталинизма, как это делал, например, в 1920-е гг Л.Троцкий (в 1930-е, как известно, изменивший свое мнение). Однако другие основные признаки «термидора» отсутствуют.  Реставрацией и «термидором» в республиках СССР  следует называть скорее восстановление  системы капиталистического типа, произошедшее в начале 1990-х гг.

 Интересно, что разговор о «термидоре» первыми  применительно к нэпу в 1920-х гг начали эмигранты из революционной России – сменовеховцы, меньшевики и др. Их определение, конечно,  нельзя считать справедливым. И в период нэпа, и тем более в 1930-е гг. в СССР сохранялась и развивалась система синдикатного типа, что является явным признаком того, что «возвращения к капитализму» в стране не произошло. Более того, сталинские реформы устранили нэп и с ним основные элементы рыночности; в этом смысле они имели совершенно иной характер, чем можно было бы предположить, исходя из логики «термидора».

В начале 1930-х гг Сталин создал командно-административную систему, которую никак нельзя рассматривать как возврат к Расчлененному обществу.  Сталинский переворот,  таким образом оказывается ближе к «брюмеру», чем к «термидору». Как и сам Сталин был ближе не к термидорианцам, как это полагали левые оппозиционеры 1920-х гг, но скорее к Наполеону Бонапарту — военному диктатору, порвавшему с революционной эпохой, и одновременно упрочившему послефеодальную буржуазную систему во Франции. (К такому пониманию близка и концепция Троцкого). «Великий вождь» был не только Бонапартом предсоциализма, но и его консолидатором, объединителем — «железом и кровью». Сталин как историческая фигура был специфическим соединением Наполеона, Бисмарка и Фуше  в одном лице.

Тем не менее сталинизм безусловно показал и ряд очевидно термидорианских моментов . Дело не только во внешнем антураже – возвращении погонов в армии, имперской риторике, возвращении великодержавной идеологии в противовес «интернационализму». Речь идет о физическом уничтожении Сталиным революционеров и носителей духа революции. Ряд современников ощущал террор конца 1930-х гг, в котором погибла «ленинская гвардия» как  «фашистский переворот». В такой оценке происходящего был свой смысл.

   Близкой к Сталину фигурой стал Мао Цзе Дун в Китае. Мао соединял в себе черты, которые в СССР  раскладывались на две фигуры — Ленина и Сталина. Он был и основателем раннекоммунистического государства и одновременно фигурой, совершившей «большой скачок» и «культурную революцию». В этом смысле Китаю было невозможно, как в СССР, вернуться к «истинному Ленинизму» (к истинному Мао), поскольку это была одна и та же фигура.

(Китайские аналогии сталинизма показывают наличие некоторых общих черт развития реального социализма.)

             *

К рассмотренным вопросам примыкают также вопросы о соотношении «сталинизма» с «троцкизмом» и «бухаринизмом» (если о последнем можно говорить вообще).

 Вопрос о соотношении сталинизма и троцкизма стал объектом активного обсуждения в перестроечной советской литературе. (Например, Волкогонов Д. Демон революции, Правда. – 1988, 9 сент. Васецкий Н. Ликвидация: Кто и почему убил Троцкого: свидетельства и версии разных лет.- Лит. газ., 1989, 4 янв., С.13. Кобо Х. Убийца Троцкого: палач или жертва? — Моск. Новости, 1989. — 19 марта.).

Ряд авторов (А.Ципко, Д.Волкогонов и др.) отстаивал мнение, что сталинизм ( в том числе и его наиболее репрессивные формы) в есть ни что иное, как выражение «троцкизма» .

Данное мнение представляет собой вариант советской национал-патриотической идеологической доктрины, заимствованной из арсеналов сталинизма. С одной стороны в упомянутых работах заметно характерное для сталинистской историографии списание ужасов левого экстремизма и сталинизма на Троцкого, изображаемого как «демон революции» (Д.Волкогонов). Основа данной трактовки — созданный Сталиным миф о «троцкизме» как воплощении всех зол, а Троцком   как постоянном (или «перманентном») «Иудушке», который нашел выражение   в печально знаменитом «Кратком курсе истории ВКП(б)» и активно развивался затем  в советской неосталинистской литературе ( напр., монография Н. Васецкого.)

Определенный  вклад в национал-сталинистское объяснение теории Троцкого  внесли и постсоветские сталинисткие теоретики – в частности, перешедший в начале 1990 х гг на околозюганистские позиции Б. Курашвили (см).

Что касатеся позиции А. Ципко, в послеперестроечный период явно эолюционировавшего в сторону все более явного нацизма, то отождествление сталинизма с троцкизмом роднит его позицию с широкой доперестречной национал-патриотической линией «критики сталинизма», особенно ярко представленной в журналах типа «Наш современник» и «Молодая гвардия». В русле этого направления фактически следует и Волкогонов.

    Концепция троцкизма в работах  этого направления (как и примыкающей к ней волкогоновской теории «демона революции») приобретает не только «моралистический» но и  явно мифотворческий характер. Реальным «демоном революции» был, конечно, не Троцкий, убитый в 1940 г. и не имевший никакого отношения к происходившим в стране репрессиям, но сам вершитель суда над ним и многими иными жителями СССР — «отец народов» Сталин. Троцкий столь же мало повинен в сталинизме Сталина, как и любой другой деятель революции, оказавшийся к 1930-м гг. в эмиграции. Объявляя поход против «догматики марксизма»,  национал-патриоты оказывается в плену у этой самой догматики.(Получается, выражаясь словами Ципко, «приняв все это как постулаты, противники сталинизма уже не могут оторваться в идейном отношении от его защитников» (N 12. С.40).

    Указание связи сталинизма с теорией Троцкого  середины 1920-х годов   восходит к работам Н.Бухарина и его группой т.н. «правых», назвавшего сталинские «чрезвычайные» мероприятия ачала 1930-х гг «троцкистскими» (см.) .Для этого были определенные основания. Сталинские меры конца 1920-х — начала 1930-х гг. безусловно опирались на теоретические установки «левых» — Л.Троцкого, Е.Преображенского  середины 1920-х гг.

Однако надо иметь в виду, что взгляды всех крупных теоретиков большевиков претерпевали в эти годы существенные перемены. Примером могут быть известные перемены взглядов самого Бухарина — от левого коммунизма  в 1918 г. к критике левой оппозиции, а затем и сталинских мероприятий эпохи Великого Перелома. Такая критика позволила Сталину и сталинистам отнести «бухаринизм» к  «правому уклону», причем данное определение сохранялось в официальной советской идеологии вплоть до 1980-х гг 20 в. (например, книга Ф.Ваганова). Менее известны  подобные же перемены у Троцкого. Например, мало известен тот уже упоминавшийся факт, что «милитарист» и «военизатор» Троцкий еще в 1920-м гг настаивал на введении продналога вместо продразверстки, когда Ленин еще считал это преждевременным ( см. С.Павлюченков, с. 94).

Точно также различались и  взгляды Троцкого середины 1920-х гг. и  1930-х гг.  Если в середине 1920-х гг. он занимал «левую» позицию, то ранее такую позицию занимали и другие большевики, например, Н.Бухарин, ставший лишь к концу 1920-х гг. защитником нэпа, т.е. со сталинской точки зрения, «правым». На этом основании, однако, нельзя считать сталинизм следствием «левых»  взглядов Н. Бухарина начала 1920-х гг. Высказывая в начале левые взгляды в духе т.н. «военного коммунизма», целый ряд крупных деятелей партии большевиков затем перешли на позиции нэпа.   Точно также эволюционировал и Л.Троцкий, чья позиция в 1930-е гг. серьезно изменилась, позволив бывшему «второму лицу» революции сделать весьма важные для марксизма второй половины 20 века выводы о многих проблемах русской революции и сталинизме в том числе. В 1930-е гг. Троцкий занимал более сложную, чем «левый большевизм», позицию, критикуя сталинскую коллективизацию и репрессии, а также ставя вопрос о необходимости политической оппозиции в СССР. Как мы уже указывали в 1 главе, сталинизм существенно отличается от «троцкизма», под которым понимаются в основном взгляды Троцкого 1920-х гг., тогда как совершенно антисталинистские взгляды Троцкого 1930-х гг, полностью отбрасываются.  Взгляды Троцкого, как и взгляды основного ядра партии большевиков эволюционировали, и эта эволюция как правило была движением «слева направо». Таким образом, считать Сталина преемником Троцкого можно лишь с очень большими оговорками.

Восстановить реальную позицию Троцкого позволяют лишь начавшие с 1980-х гг публиковаться в России работы – в т.ч. самого Троцкого, а также исследования его деятельности –  И. Дойчера, В. Роговина.(см.) и др.

 Следует сказать несколько слов и о т. н. «бухаринской альтеративе».

Несмотря на то, что Бухарин справедливо подверг критике теорию и практику сталинизма в начале 1930-х гг. за ее «левизну», встает вопрос: была ли у Бухарина четкая политическая и экономическая  альтернатива сталинизму?

Как западные (С.Коэн), так и советские авторы (например, О.Лацис) сходятся на том, что Бухарин не подвергал сомнению главные основы политической  и экономической системы СССР 1930-х гг. В области политики  бухаринская альтернатива была достаточно умеренной. Бухарин оставался сторонником однопартийности, хотя, по видимому его взгляды предполагали большую свободу фракций и иных форм внутрипартийного самовыражения, чем это был готов допустить Сталин. Как мы уже отмечали в предыдущей главе, политическое развитие социализма Бухарин мыслил лишь в рамках политической диктатуры. (Об этом см. также: Коэн С. Бухарин и большевистская революция. С. ). «Бухаринская альтернатива» в политике вовсе не предполагала политического плюрализма. Поздние взгляды Бухарина в этой области (если можно их реконструировать)  скорее приближалась к предложенной и Н. Хрущевым в конце 1950-х — начале 1960-х гг модели, в рамках которой  отрицалась не сама диктатура партии большевиков, но скорее тоталитарные и вождистские устремления Сталина в рамках этой диктатуры. Он не был сторонником политического плюрализма и не мог ставить вначале 1930-х гг. задачи, выходящие за рамки данной исторической формы.

В экономике Бухарин не отрицал экономическую  необходимость перехода к пятилеткам и тем самым в той или иной мере отказа от нэпа. Однако если Сталин дал наиболее упрощенный государственно-административный вариант предсоциализма, то бухаринская модель предполагала несколько более умеренный, связанный с учетом рынка и системой Советов экономический план развития, который в определенной степени был применен в некоторых странах реального социализма — Югославии, Венгрии и позднее, по-видимому, в Китае. «Бухаринская альтернатива» поэтому вовсе не означала, что удалось бы сохранить рыночные отношения на уровне Нэпа  и  что в СССР не была бы установлена административно-приказная система.  Однако возможно, что устранение рыночных отношений могло быть менее всеобъемлющим и болезненным, а  становление административно-приказной системы в СССР состоялось бы со значительно меньшими экономическими и политическими издержками.

Вероятно, и при Бухарине  общая линия на коллективизацию и индустриализацию скорее всего осталась бы неизменной. Вряд ли  ему удалось бы и сохранить нэп в полном объеме.  Однако в случае сохранения «коллективного руководства», вероятно, такой переход был бы более рациональным и постепенным, что позволило бы избежать ряда наиболее трагических эксцессов коллективизации и индустриализации. «Бухаринская альтернатива» сталинизму, вероятно,  предполагала развитие общества в СССР со значительно меньшими издержками, чем сталинский путь.

Бухаринская альтернатива была поэтому не альтернативой авторитарному коммунизма (предсоциализму), но своеобразной «умеренной» альтернативой в рамках предсоциализма. С этой точки зрения Бухарин был скорее не теоретиком советской перестройки 1980-90-х гг, но теоретиком «первой оттепели», ставившей проблему десталинизации еще в рамках системы предсоциализма и осуществившейся полнее всего за пределами СССР в других странах реального социализма.

  В целом  можно сказать, что оба крупных последователя Ленина были  – как и их соперник и «гонитель» (убийца) Сталин — теоретиками, не выходящими за рамки предсоциализма, которые  мыслили коммунистическое развитие лишь в его рамках. Это же можно сказать и о Троцком.

Общий вывод — альтернативы Троцкого и Бухарина оставались  альтернативами сталинизму в рамках Авторитарного Синдиката (предсоциализма) – то есть, будучи альтернавтивами сталинизму в узком смысле, они не выходили за рамки сталинизма в широком смысле.

    Это же можно сказать о теориях ряда других неортодоксальных левых. Однако в них (в особенности, например, теории В. Сержа) существовали и  важные лево-демократические элементы, предвосхищавшие теорию новой, выходящей за рамки Авторитарного Синдиката, исторической формы.

 Как известно, ряд аспектов теории  Бухарина 1930-х гг, в период кризиса советской системы ассоциировался с более либеральной линией в развитии общества (прежде всего в экономике),  и позволял даже ставить вопрос о «бухаринской альтернативе» сталинскому режиму. В политической же области эти взгляды не отличались от общепринятых в советском большевизме. Таким образом, бухаринская (как и хрущевская) альтернатива в политике отстаивала лишь  умеренный вариант авторитарного коммунизма (предсоциализма).

      Как мы уже отмечали, сам по себе переход к административно-командной системе имел свои исторические основания и свою позитивность в рамках раннекоммунистической системы. Для совершения административно-приказной возгонки государственного синдиката системе требовался жесткий административно-партийный аппарат, создание которого должно было с необходимостью привести к отстранению в тех или иных формах от власти старой революционной элиты. Однако как создание основ возгонки государственного синдиката (государственных секторов в промышленности и сельском хозяйстве), так и само проведение этой возгонки могло иметь иные и более логичные с точки зрения нужд административно-приказной системы формы. Это касается всех основных перемен сталинской эпохи.

 8.Сталинизм и «генеральная линия» большевизма. Проблема определения сталинизма через понятия «правого и левого».  Проблема левизны и «утопичности» сталинизма. Левоэкстремистские черты сталинизма. Левоэкстремистский компплекс в идеологии и политике.Сталинизм и домарксовы формы социализма

 Сказанное позволяет еще раз коснуться вопроса о соотношении сталинизма и «генеральной линии», а также попыток определения  сталинизма  через понятие правого и левого.

При попытках такого определения  обнаружились определенные противоречия.

     С одной стороны, кажется логичным определение сталинизма как «левого» течения (по аналогии с «левой оппозицией». Определение сталинизма как «левизны» нашло отражение в ряде работ критического марксизма (Р.А. Медведев, С. Коэн). Первоначальная критика сталинизма в СССР пошла в этом же направлении.

 С другой стороны, несомненно и то, что уже в хрущевскую эпоху сталинизм выступает на советском политическом спектре как «правое» течение, как идеология советских консерваторов – сталинистов.

Рассмотрим прежде всего ситуацию рубежа 1930-х гг.

Если в ее рамках определять сталинизм  как «левое» течение (например, по сравнению с «правыми», выступавшими за более умеренный вариант преобразования НЭпа), то  «левое» относительно чего?

Для обычного «западного» политического спектра весь большевизм в целом является «левым» течением, еще более «левым», чем традицонное для Запада движение социал-демократическое. По-видимому, определение сталинизма в ситуации «великого перелома» как «левого» течения производится с точки зрения «нормы» большевизма. Как мы уже отмечали, одну из наиболее важных формулировок таковой можно усмотреть в работе Ленина  «Детская болезнь левизны в коммунизме» (1919). Последующее определение левых и правых в 1920-е гг – в рамках партийных дискуссий по поводу «генеральной линии» и «ленинизма» также исходило из этой нормы. Говоря о левизне сталинизма, мы следует данному пониманию «нормы» и выбираем в качестве точки отсчета «нормальный» реальный социализм.

 Как уже приходилось отмечать, в сталинизме можно отметить как существенные черты «генеральной линии» большевизма, так и левоэкстремистские моменты. Сталин не только «уклонялся» от ленинизма,  но и развивал некоторые кардинальные идеи, заложенные в раннем большевизме, такие, например, как подъем и укрепление командно-административной системы.

Линия сталинизма на переход от системы 1920-х гг к командно-административной системе может в целом рассматриваться как соответствующие генеральной линии большевизма.  Также можно по-видимому считать, что в 1930-е гг всвязи с великим переломом и переходом к командно-административной системе «объективно» произошел сдвиг политического центра влево.

    // «Нормальный» сталинизм, или Авторитарный коммунизм в целом, то его идейные основы — это генеральная линия и тем самым, «ленинизм». ///

 В то же время  в проведении этой «близкой к генеральной для большевизма» линии сталинизм  показал и прямо левоэкстремистские особенности. В том числе — переход политической системы от авторитарной к тоталитарной, постоянное использование террора, создание   тотальной командной системы без рыночных механизмов, грубые меры «перекачки» средств из сельского хозяйства в промышленность, форсирование коллективизации. Также —  незаконная экспроприация  под видом «кулаков» относительно благополучных крестьян-единоличников, демагогические обвинения против ряда политических групп (напр., «правых»),  и др.

 Как мы пытались показать в предыдущем изложении, система 1930-х гг содержала не только черты перехода к «нормальной» командно-административной системе, но и нечто иное — специфические деформации такого перехода, которые мы называем левоэкстремистскими.

     Левоэкстремистским был и ряд идеологических черт сталинизма: культ личности, вульгаризация марксизма, часто демагогически используемого в виде прикрытия репрессивной политики. На деле — проникновение различных вульгаризированных концепций, уклон от марксистского социализма к домарксистским — грубоуравнительной тенденции, ткачевизм и проч.

Эти  выходившие за  рамки  «нормы» предсоциализма черты —  сохранявшаяся лагерная система, продолжение  всевластия  органов  госбезопасности, жесткий режим личной власти и элементы террора (например, начавшееся незадолго  до  смерти Сталина «дело врачей»).

Благодаря этим чертам сталинизм в своей классической  форме выходил за рамки «нормального» предсоциализма, каковым можно считать в СССР хрущевскую или  брежневскую систему. Черты левоэкстремистской  репрессивности позволяют говорить о специфике сталинизма и специфической сталинской модели внутри реального социализма.

 Левоэкстремистские черты сталинизма  позволяли еще бухаринцам определять сталинизм как «левый» уклон. Очевидным аргументом в пользу «левизны» сталинизма может быть также  сходство  сталинизма теми теоретическими доктринами, которые определяются официально как «левые»- военным коммунизмом, а также рядом предложений левых, в частности, Л.Троцкого, Е.Преображенского и ряда других.

Здесь интересны также самооценки сталинистов. Сталинисты и неосталинисты (См. Работы Ваганова о Бухарине, Трапезникова и проч.) третировали в качестве «правых» не только деятелей типа Бухарина, но и реформистов, сторонников «социализма с человеческим лицом» типа Дубчека в Чехословакии (см.).

 Понятие «правого» исходит у этих авторов из специфически понятого ими понятия «центра» — который оказывается явно «левее» нормы реального социализма. В особенности это заметно в более поздний период командной системы, когда неосталинизм, исходя из своего понимания указанной нормы  и центра, называл «правыми» всех (в том числе и левых) реформистов в социалистических странах.

  Это подтверждается например, и определением как «левое» сходного со сталинизмом явления маоизма. В советской литературе (в том числе и антисталинистского паравления) маоистская культурная революция в Китае — устойчиво называлась «ультралевой» (напр., книги Ф.Бурлацкого и пр.). В  поздний советский период  критика черт сталинизма в советской системе  подчас велась в форме критики различных форм «левачества» и грубоуравнительного коммунизма.  По словам Ф.Бурлацкого «при Брежневе не было возможности прямо критиковать Сталина. Поэтому я писал о Мао Цзэдуне. Это был эзоповский язык, когда все делали вид, что не замечают параллелей» (Лит.газ. 1989. 9 авг.).

Эта критика имела тем большее значение, что в рамках консервативного либерализма как на Западе, так и в мире реального социализма-все сюжеты, касавшиеся как идеологических так и практических сходств советской системы с примитивными  формами коммунизма, разрабатывались весьма подробно начиная от работ Пельмана до Поппера.//

    Экстремистские и террористические особености сталинского периода трактовались по-разному в различных идеологических системах. Для консервативного либерализма эти черты были естественным и логичным развитием идей коммунизма — ленинизма (Линия западных и российских правых, от Пайпса до Солженицына). Отождествляя сталинизм с марксизмом, ленинизмом и социализмом,  консервативный либерализм  стремился составить из левоэкстремистких черт жупел для компрометации «левого» пути как такового.

   Левая традиция, напротив, пыталась отделить эти особенности сталинской диктатуры от научной теории коммунизма. Наиболее репрессивные черты сталинизма были осуждены еще в рамках хрущевской оттепели как несоответствующие «ленинским нормам» (например,  доклад Хрущева «О культе личности Сталина»). Однако, как известно, официальная критика сталинизма в СССР была достаточно ограниченной,  а с конца 1960-х в брежневкую эпоху неосталинизма и вовсе была сведена на нет. В течение длительного времени цензура сталинизированного марксизма всячески пыталась помешать критике левоэкстремистских черт реального социализма в СССР и  других странах коммунистического мира.

Более глубоко несоответствие сталинизма линии классического марксизма  рассматривалось в ряде работ — например, Р. А. Медведев «О Сталине и сталинизме». В идеологии и политике Сталина отмечались специфические черты деформации “классического” марксизма – например, вульгарный социологизм. (Р. Медведев, О Сталине и сталинизме, М., Прогресс, 1990, с.177-178).

Советские авторы, близкие к критическому марксизму, указали на различие  «гуманистической» и «экстремистской» линий в революционном движении — напр., Г. Водолазов, «От Чернышевского к Плеханову»,  работа Г.Пантина и А.Плимака «Чернышевский или Нечаев» и др.

Марксистская линия критики левого экстремизма показывает ошибочность отождествления левого экстремизма с левой традицией как таковой. Авторы, близкие к критическому марксизму, показали многочисленные «отклонения» сталинизма от марксизма. Эти отклонения сталинизма лежали в специфическом левоэкстремистком направлении, представляли собой как правило деформацию марксизма и большевизма в направлении «домарксового», «утопического» социализма.

Сталинизм  часто подменял  идеологические и теоретические основы классического марксизма и ленинизма на периферийные – часто — феодально-социалистические политические доктрины. Это видели еще советские оппозиционеры- современники, определившие сталинский социализм как яркий образчик «казарменного социализма» ( письмо Раскольникова Сталину, ср. аналогичное высказывание Маркса и Энгельса о Нечаеве).

Для многих черт сталинской системы характерны те черты грубоуравнительного коммунизма, блестящий анализ которого дал Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1944-46 гг», Очевидно, что теоретические истоки репрессивных черт сталинской системы находили свои истоки далеко за пределами марксистской традиции. Очевидна связь сталинизма с теорией и практикой утопического (а также и феодального) социализма в том числе России от Нечаева и Ткачева до анархизма, критический анализ которой давно давался левой мыслью. Для анализа  истоков сталинизма в России вообще важна традиция революционного утопического социализма — от Бабефа до бланкизма и анархизма. Оба данные течения содержали целый ряд моментов, сходных с описываемым нами левым экстремизмом.

   Марксов анализ и критика грубоуравнительного коммунизма оказался актуальным в связи с началом критики черт неосталинизма в системах реального социализма 1960-80-х гг. Стала важна и линия продолжения данной критики в рамках левой мысли – марксистами рубежа ХIХ — начала ХХ века — частности, К. Каутским «революционного периода» и П.Лафаргом (книга об иезуитских республиках), также — критика ткачевско-народовольческой линии Г.В.Плехановым.

  Эту критику продолжили и советские ученые — акад. Волгин и ряд других авторов: Кучеренко, А. Володин, Л. Суперфин, Н. Симония и др.

   Характерная черта сталинизма как левого экстремизма — перерождение общего направления развития  общества под влиянием применяемых средств.

      Для советской партократии и сталинистской историографии была характерна попытка на словах отмежеваться от «левизны» и даже «культа личности» Сталина, одновременно деле оправдывая  идеологическую, политическую и экономическую репрессивность «нормального» реального социализма.

Так, отстаивание административно-приказной системы в СССР эпохи перестройки не могла уже трактоваться как «чрезвычайщина» Авторитарного коммунизма. Это позиция определенных общественных кругов, прежде всего партократии, в том числе ведомственной бюрократии, заинтересованной в сохранении этой системы. Таким образом, «нормальный» сталинизм имеет более сложную структуру, чем «чрезвычайный» сталинизм 1930-50-х. Хотя между обоими этими явлениями остается чрезвычайно тесная связь.

Видимо, и анархистский и этатистский варианты левоэкстремистской деформации переходного  периода  можно  в  равной степени отнести к «левизне». Оба эти течения, хотя и под разными соусами и различными лозунгами,  стремились  изменять предсоциализм в том направлении, которое обоим данным течениям представлялось «развитием» этой формы в сторону чего-то  более «высокого».

«Государственничество» сталинизма в отличие от анархизма и анархо-синдикализма, тоже «левых» течений в эпоху двадцатых годов, заключалось в том, что сталинизм не только не стремился «отменить» государство, но усиливал государственную централизацию до немыслимых размеров, используя  государство для резкой  борьбы с  теми  общественными явлениями, которые он считал «отжившими» и подлежащими ликвидации. В  числе  таковых были  и товарно-денежные отношения в экономике, и, например, классы в «социальной» сфере, нации — и т.д. Левый экстремизм поэтому отличается от анархизма своим использованием государства и его средств.

Впрочем,  следует при этом учесть и  такой  пример, как  правление Пол Потовского режима в  Кампучии:  анархистские  лозунги (уничтожение городов, например) реализовывались там также вполне политическими рычагами — именно  реальным и жесточайшим военным насилием.

\\Сталинизм представлял собой сложное идейное течение, сложное именно потому, что с нашей точки зрения он является идеологией определенной исторической формы — предсоциализма и в то же время включал в себя и левоэкстремисткие черты.\\                              *

Рассматривая вопрос, можно ли считать сталинизм утопией ( определение, характерное для широкой группы консервативно-либеральных описаний большевизма- например, Некрич и Геллер в работе «Утопия у власти»), отметим,  что сталинизм нельзя считать утопией по нескольким причинам.

По сравнению с теориями раннего большевизма сталинизм представлял более прагматический вариант этих теорий. (Например, различие концепции диктатуры пролетариата, роли партии, власти у Ленина и Сталина.)  Сформированную в годы правления Сталина административно-командную систему с точки зрения ряда специфических задач и в  своих рамках следует считать вполне эффективной. Не случайно она просуществовала достаточно долгий период- свыше 50 лет. Административно-приказная возгонка государственного синдиката была естественным для предсоциализма  и  соответствующего ему сознания рассматриваемой эпохи альтернативой чисто рыночному развитию экономики. То, что основная масса большевиков этой эпохи рассматривала подобный подъем экономики лишь как административно-командный,  еще не говорит об «утопизме» подобного подъема.

Реализм и прагматизм Сталина в организации командно-приказной раннесиндикатной системы  находится таким образом в противоречии с частыми определениями коммунизма как «утопии». Есть все основания считать сталинскую административно-командную  систему реалистичной и отвечающей нуждам определенного этапа конкретного (раннесиндикатного) типа обшества.

С другой стороны, об определенном утопизме сталинизма можно говорить в несколько другом смысле. Как и всякое  течение «радикального» и «конструктивного» типа, сталинизм теснейшим образом связан с утопией.     («Левые» – всегда утописты хотя бы уже потому,  что   их  идеал находится значительно дальше на линии исторического развития, чем идеалы всех других политических формирований).

Первым примером  левого  экстремизма может  считаться  военный  коммунизм в СССР 1918-21 года: не случайно лозунги сталинского «великого перелома» вполне повторяли  исходные  постулаты  этого периода. Ликвидация рынка была характерна для раннего Синдиката. Скачок в направлении «светлого будущего» — крайне характерная черта левоэкстремистской деформации  переходного периода:  левый  экстремизм  ломает  нормальную общественную структуру переходного периода именно  потому,  что  считает эту ломку броском к новому обществу, призванному осуществить вековечные идеалы («милленаризм»).

Ленин считал Нэп «шагом назад», оступлением, хотя и принятым «всерьез и надолго». Аналогично оценивалась им и многоукладность- как реальность, но не идеал «социализма». Сталинизм на рубеже 1930-х, в эпоху т.н. «великого перелома» также стремился насильно устранить, миновать, перескочить  те  общественные  отношения (например, рыночные, хозрасчетные, товарно-денежные – эпохи НЭпа), которые вовсе нельзя было в рамках соответствующего общества переходного периода изжить и отменить. Сталинизм как «левоэкстремистская деформация переходного периода» был теорией «форсирования» переходного периода,  ломки  переходного периода ради этапа, который, с точки зрения ультралевых, согласно теории должен был введен, хотя на  самом  деле по исторической шкале оказывался достаточно далеко. В этом смысле сталинизм (административно-командный марксизм) был доктриной, исходящей из утопии.

Утопизм сталинизма связан с его «левизной», к каковой можно в той же степени отнести также анархистский и этатистский варианты левоэкстремистской деформации переходного  периода — оба эти течения хотя и под разными соусами и различными лозунгами стремились форсировать и ломать предсоциализм в том направлении, которое обоим данным течениям представлялось «развитием» этой формы в сторону чего-то  более «высокого».

Отличия сталинизма от данных типов утопизма очевидны.

Прежде всего это уже упоминавшееся государственничество сталинизма в отличие от анархизма, тоже «левого» течения в эпоху двадцатых годов. Сталинизм не только не пытался «отменить государство», но напротив,  резко увеличивал его роль в обществе, постоянно стремился  использовать его для резкой  борьбы  с   «отжившими» и «подлежащими ликвидации» общественными явлениями. В  числе  таковых в эпоху военного коммунизма были  товарно-денежные отношения в экономике, и, например, нации в «социальной» сфере, — и т.д. \\

В-третьих,    определенный утопизм содержался в попытках реального социализма – на пример, хрущевской эпохи,  перейти к некоему идеальному обществу «коммунизма», который понимался фактически как слегка «приукрашенный» реальный социализм. Например, разговор о переходе к коммунизму сопровождались странной (даже с точки зрения ортодоксального марксизма) риторикой об «усилении роли государства, партии» по мере приближения «к коммунизму» (III программа КПСС) и проч.

Утопизм предсоциализма тем самым состоял в «самоабсолютизации»,  попытке совершить скачок к новой исторической  форме  собственными  устарелыми средствами, моделировать некоторое будущее в основном исходя из средств самого  предсоциализма — именно, административно-приказных средств, плюс — с сохранением левоэстремистских моментов. Утопизм как сталинских, так и хрущевских попыток «введения коммунизма» был связан с идеей броска  в  светлое  будущее, которое  понималось  как  слегка подкрашенный предсоциализм,  обремененный кроме прочего и  лево-экстремисткими чертами.

Сталинизм  был связан с попыткой перескочить из предсоциализма на более высокую историческую ступень,- но перескочить, пользуясь административно-приказными средствами самого предсоциализма. В этом смысле предсоциализм и был  утопичен: его утопия состояла в «самоабсолютизации» и попытке совершить скачок к новой исторической  форме  собственными  устарелыми средствами.

Обычно  данный  скачок вперед был попыткой моделировать некоторое будущее, в основном исходя из средств самого предсоциализма, попыткой  предсоциализма  «превзойти самого  себя», объявить  себя  вечной формой, заполнить собой все будущее Синдикатной (коммунистической) формации.  Сталинизм  в  позднее советское время (и далее – ср. зюганизм) представлял собой абсолютизацию администратвно-приказной системы, попытку перенести эту систему дальше ее исторических границ. (Такой утопизм свойственен, видимо, всем идеологиям конкретных исторических систем).

9. О личности Сталина и его исторической ответственности. К теме Ленин и Сталин.

Говоря о феномене Сталина, нельзя не отметить его  очевидной  противоречивости и даже парадоксальности.

     Несомненно  резкое противоречие между с одной стороны между политическими «победами» и результатами сталинского правления, с дргой стороны – их ценой и жертвами. На одной чаше «суда истории» оказывается «политическая эффективность» Сталина в достижении власти и попытках ее удержать, в создании государства Авторитарного коммунизма и коммунистической «сверхдержавы» — группы стан реального социализма, также в военной победе над правым тоталитаризмом – «фашизмом». На другую чашу весов «суда истории»  ложится страшная цена его правления, многие миллионы жертв, уничтожение целых слоев населения (в том числе интеллигенции, крестьянства, самой революционной партии большевиков, которая привела Сталина к власти, и др), целых народов и пр. Личная ответственность Сталина за эти тяжелейшие государственные преступления не может быть оспорена и не может не перечеркнуть его «достижений». (Это отмечали уже критические советские историки – например, Р. Медведев, О Сталине и сталинизме). Факт нескольких десятков миллионов жертв сталинского террора говорит сам за себя.

В условиях крайней централизации командно-административной системы роль и черты лидера приобретали  зачастую ключевое  значение.  Перед «судом истории» Сталин, казалось бы, имеющий немалые заслуги в создании «сверхдержавы», тем не менее предстает как одна из наиболее страшных и одиозных исторических фигур. В политике Сталина 1930-х гг очевидны субъективные и связанные с личностью «отца народов» черты — жестокость, беспринципность, демагогия и террор, которые  уже позволяли говорить о «сталинизме» ( уже современникам великого вождя -Троцкому, Бухарину и др.) в раннем коммунизме.

    Сталин оказывается не только создателем специфической  командно-административной формы раннего коммунизма, но и — ее левоэкстремистких и террористических деформаций.

Разумеется, диктаторские проявления были и у раннего большевизма. Но  репрессивно-террористические особенности сталинского режима далеко превзошли все, что совершал ранний большевизм. Решение задачи  создания и подъема государственного Синдиката — даже в административно-командном виде — могло иметь различные варианты. В вину Сталину может быть поставлен  выбор утрированных  (подчас карикатурно и доведенный до абсурда) средств  для решения реальных задач.  От «деформации средств» вел прямой путь путь к «деформации целей». Вначале целый ряд «методов», а затем и более широкое направление развития системы повели Сталина в сторону специфической сталинской («архаично-коммунистической») модели реального социализма. Эту систему сравнивали с феодальным социализмом и даже «азиатским способом производства».

   Общественную  систему  в СССР 1950-х годов характеризует близость к тому варианту реального социализма, который законсервировался  вплоть  до начала 21 века в  ряде стран типа Северной Кореи и др.

    Характерной особенностью Сталина  был его выбор, как правило, наиболее прямолинейного пути (Об этом писал, например, перестроечный экономист О.Лацис). В экономике, вероятно, можно было и в 1930-е (не говоря уже о 1950-х гг)   думать о возможности  более гибких формы «соединения рынка и плана». Но это соединение не было найдено и в период перестройки. Тем более ясно, что этого пути не хотел или не мог (был не состоянии) искать Сталин на рубеже 1930-х гг. Предложенный им административно-приказной вариант подъема (возгонки) государственного синдиката был способом наиболее простым. Сталин был специфическим  п р а г м а т и к о м  предсоциализма в отличие от революционных деятелей первых лет революции, чьи идеи и действия выходили за рамки предсоциализма и носили общесиндикатный характер (Ленин).

Сталин был прагматичен  и в ряде других вопросов — например, в вопросе политической структуры общества, области управления государственным синдикатом. Ср., например, его пресловутая фраза о послереволюционных «губернаторах».\…\ Губернаторы, наместники — наиболее простая форма управления. Как это согласуется с революцией, с отрицанием и осуждением феодальной структуры — не важно (см.).

Можно сказать, что для Сталина вообще идеология носила вторичный характер. Он не имел четких идеологических принципов – точнее таких принципов, которые он не мог бы нарушить ради каких-то конкретных (как правило собственных) интересов. «Высшей» и едва ли не единственной реальностью для него всегда оставалась конкретная  —  то есть его собственная — власть. Ее преимущества и результаты он понимал весьма определенно, ей он был готов пожертвовать любые принципы.

Ленин в последний год своей жизни заметил у Сталина «упоение властью в духе Абдул-гамида» (фраза, цитированная Беседовским  в 1930 г.– вероятно, из попавших на Запад записей секретарей ). Сталин, безусловно был «поэтом» власти, точнее ее «гурманом». Редко можно было встретить человека, для которого сам процесс властвования, осуществления власти был столь важен и в некотором смысле даже самодостаточен. Не было практически ничего,– никаких ценностей — идеологии, морали, дружбы, семьи,  которыми Сталин не мог бы пожертвовать ради даже малой толики своей власти.

   Ряд большевиков-интеллигентов (от Красина и Крупской до Троцкого) же в середине 20-х гг называл Сталина «азиатом». (Такер ) И в самом деле, по своему личностному способе решения полтических здач он был мало похож на  «европейского» лидера 20 века. В связи с деятельностью Сталина вспоминаются примеры  достаточно архаичные – в частности, примеры старых российских и азиатских деспотий. Б. Рассел сравнивал Сталина с Митридатом. (См. Фельштинский). В редком цинизме средств Сталин следовал примерам макиавеллизма в его «классических» вариантах античных и позднесредневековых деспотий-  в духе Нерона, Ц. Борджиа и др. Предложение Зиновьеву и Каменеву разделаться с Троцким в «венецианском стиле» (то есть попросту отравить его) было для Сталина вполне «обыденным». Дочь Сталина Светлана отмечает особую увлеченность вождя древней историей. Известно, кроме того, что Сталин вполне сознательно и серьезно считал для себя положительной, например, фигуру Ивана Грозного (при всей одиозности тирана), определяя его как «учителя». Сталин смог довести до редкого совершенства атрибутику абсолютного властителя, аккомулированную, собранную им воедино у всех тираний и деспотий прошлого. (Механизмы власти Сталина. Ионин, Свобода в СССР. Ссылка на Канетти.).Преступные и прямо уголовные элементы правления и террора легко включались им в этот конгломерат.

Он же поднимал тост за «великого сына немецкого народа Гитлера».

  Всю историю деяний  Сталина характеризовали криминальные, люмпенские  черты .Буллит писал о чертах «кавказского бандита» у Сталина. (Млечин, Смерть Сталина). Для всего правления Сталина были характерны и типичны убийства, ложь, демагогия, манипуляция статистикой, подмена тезисов и теорий (пример коллективизации).  Реальные очевидцы поведения Сталина отмечали «полу» и даже «прямо криминальный» характер его поведения (Бухарина-Ларина). Революционеры, побывавшие вместе с Джугашвили в тюрьме и ссылке, отмечали у него склонность и особое умение манипулировать люмпенскими элементами. (Арсенидзе  о поведении Джугашвили в тюрьме, затем – туруханская ссылка – воспоминания рабочего Б. Иванова и др.). Криминальные черты характера Сталина, его тяготение к уголовникам и уголовщине проявлялись и позже – на государственном уровне. Вождь привлекал к управлению люмпенские элементы и вообще чем-то скомпрометированные личности (вероятно, они казались  ему более легко управляемыми). Можно определить Сталина – не только лидера и ставленника брократии – но и лидера и ставленника люмпена.

Как известно, в своей политической деятельности Сталин  постоянно и часто применял метод прямой провокации – как идеологической, так и политической. Провокациями было пронизана борьба с «оппозициями»; на провокациях основано большинство «процессов» и «дел» кануна и различных стадий террора — от процессов по «вредительству», подобных шахтинскому делу, до процессов против различных «уклонистов», стороннников «блоков» и центров – как и последние процессы против «космополитов» и проч. Провокации постоянно применялись при основных сталинских кампаниях  и командно-административных мероприятиях ( коллективизации, индустриализация и др). С провокациями был связан переход к чрезвычайным мерам к крестьянам (создание  ценового конфликта — понижения цен на хлеб с повышением на промышленные товары, прямо обостривших отношения с крестьянством. (Такер, Сталин у власти). Пика провокаций Сталин достиг в 1930-е гг в конфликте с революционной элитой — начиная с убийства Кирова и процессов 1937-38 г. до «большого террора» (История Тухачевского и др.). Провокация, ставшая ярким и постоянным элементом сталинской политики на всем ее протяжении, не были символом «генеральной линии» большевизма; но скорее —  признаками «собственно сталинизма» (чрезвычайного сталинизма) — левого экстремизма, которые встретятся неоднократно на протяжении более чем 20-летнего правления тирана. Провокация из «экстремального» метода стала генеральной линией, обыденностью режима, а сталинизм  —  провокационным способом решения даже позитивных задач. Информация о сотрудничестве Сталина с царской охранкой и его деятельность по устранению всех свидетельств этого (в т.ч. история заговора Тухачевского и проч.) требует самого серьезного анализа.

В этих методах сказалась прежде всего личность Сталина — великого — м. б.  величайшего провокатора 20 века. Вся история этой фигуры — включая и сюжет его вероятного провокаторства перед революцией и  многочисленных провокаций в период пребывания у власти — вошла в историю мировых тираний, где отец народов занял место рядом с Калигулой, Нероном и пр. наиболее одиозными деспотическими фигурами мировой истории.

\\Личность Сталина не может не вызывать глубокого отвращения — это подлая, лицемерная и трусливая личность.  \\

 Сравнение двух деятелей началось еще при жизни Сталина. Сталин был объявлен «Лениным сегодня»  Как можно оценить  реальное соотношение этих фигур?

 Этот вопрос активно обсуждался уже в период хрущевской оттепели 1960-х гг. Об этом писали шестидесятники; следующим  этапом была советская перестройка. Уже в 1960-е гг сторонниками Сталина  и его критиками приводился ряд аргументов «за» и «против». «За» приводилась роль Сталина в создании «социализма», победе в войне и пр. Положительно обрисовывался  рядом современников – военными, Симоновым. Между тем уже начиная 1930-х гг становилась все более очевидной страшная изнанка сталинского режима – тяжелейшие преступления, означавшие колоссальные жертвы и бедствия многих сотен тысяч и миллионов людей.

 Сопоставление Ленина и Сталина было важно и для  советских шестидесятников. Для них Ленин был безусловно положительной фигурой. Его противопоставление Сталину должно было возродить позитивные идеалы революции и помочь обновлению реального социализма. Постсоветская ситуация победы консервативного либерализма перевела Ленина в разряд фигур критикуемых и «обличаемых» по разным поводам.

Мы будем  отстаивать ту точку зрения, что Ленин представлял собой иную, более значительную  фигуру, чем Сталин и как интеллектуал, основатель важного теоретического направления и как политик.

Ленин неизмеримо выше Сталина как интеллектуал и зачинатель нового общественного направления – коммунизма (синдикатной системы). Антиинтеллигентские высказывания Ленина, его фразы о диктатуре, революционном насилии не могут быть отождествлены со сталинской практикой. Сам Ленин оставался интеллигентом и лидером партийной интеллигенции – в отличие от Сталина-полу-около- и точнее псевдо-интеллигента, лидера партократии и  люмпена. Ленин – основатель теории реального социализма, Сталин — ученик, совершавший тяжелые и грубые ошибки. Ленин — основатель нового общества, которому он стремился придать черты более высокие, чем существующие общественно-исторические формы. Сталин – творец одной из линий этого общества, командно-приказной системы, обремененной в сталинском варианте целым рядом тяжелейших (в том числе и прямо полицейско-террористических) искажений. Ленин, как и многие фигуры раннего большевизма мыслил противоположностью «нового», коммунистического общества и «старого». Они верили в новое общество, в то, что его представители должны быть лучше людей старого общества. Для Сталина идеология нового человека и нового общества не имела никакого значения. Он «купался» в гнусностях старого общества, был живым воплощением этих гнусностей. Сталин не только не стремился преодолеть «гнусности» старого режима, но стремился достичь  своих целей (обычно, в первую очередь личных) результатов, пользуясь ими гнусностями в полном объеме и даже «смакуя» эти гнусности.

    Сталин довел до карикатуры негативные тенденции Ленина. Ленина можно обвинить в спорадическом применении террора, но Ленин в качестве организатора «большого террора» немыслим. Неимоверно раздутые террористические проявления его режима поставили Сталина  в один ряд с наиболее гнусными тиранами человечества. Ленин, будучи политиком, был и интеллектуалом – причем интеллектуалом крупным и незаурядным; Сталин — люмпен-интеллигент; люмпенские и дефектные черты которого ставят его на одну доску с люмпен-политиками типа Гитлера. Черты личного хамства (подлости, садизма, лжи, лицемерия) Сталина исключительно велики.

Факты говорят о предательстве Сталина своих соратников-революционеров еще до революции. Предательство, ложь, массовые убийства  и садизм – характерные черты Сталина и в последуюшие периоды его жизни и правления. Провокаторство Сталина, его балансирование «на грани уголовщины» было не случайностью, но чертой его личности, постоянной практикой его режима. Сталин — Великий провокатор, может быть Величайший из провокаторов всех времен и народов.

 В отличие от интеллигента Ленина, Сталин представлял собой специфическую форму люмпен-интеллигента. (Критика старой интелллигенции у Ленина словесная — у Сталина ставшая чудовищной практикой уничтожения) Речь идет не столько о маргинальной образованности Сталина. (полуинтеллигента- представителя «образованщины» в солженицынском смысле) сколько о его маргинальной практике. Не случайно его правление сыграло столь важную роль  в люмпенизации реального социализма.

Ленин был на голову выше  своих соратников и последователей – и как торетик, и как политик. Для него была характерна способность к резкому маневру, который тем не менее увязывался с общим теоретическим направлением. Можно предположить, что ему была бы ближе система не административно-командного, но «нормального» реального социализма, близкого к советскому 1960—80-х гг или югославскому.  Возможно, он был бы готов и на перемену политической системы («перестройку») еще в 1940-х гг… Его ранняя смерть означала трагедию раннего социализма и его народов.

Если понимать под сталинизмом (в широком смысле) совокупность репрессивных черт реального социализма как такового, то можно говорить о чертах сталинизма (в основном в политической сфере) у Ленина. Однако политика и работы Ленина оказываются шире сталинизма, в них  присутствует общесиндикатный заряд точно так же, как и сама инерция раннесиндикатных революций выходит за рамки авторитарного коммунизма (предсоциализма).

  Объективно Сталин сделал немало для становления и расширения административно-командного социализма в СССР. Однако его методы резко деформировали саму цель, став причиной тяжелых поражений нового общества в середине и конце 20 века.

 \\У Сталина отрицательные черты  может считаться положительной фигурой главным образом у маргиналов. Ленин –фигура более сложная…Роль коммунизма в мире\\(((Авторитет Ленина. Какова могла быть реакция основател светского государства на сталинскую систему? Безусловно – крайне резкая.Трудно сказать)))

10. Определения и итоги. Сталинский социализм – социализм или  «несоциализм?. Сталинизм и химерическая великодержавность.

 Вопрос «Что мы построили?» впервые после 1920-х гг стал обсуждаться советскими социологами лишь в 1980-е гг, во время перестройки. До этого местом такого обсуждения мог быть лишь  самиздат. То, что возможность открытого обсуждения проблем реального социализма появилась таким образом только спустя 60 лет после 1920-х, времени «оппозиций», что было, естественно, тоже печальным следствием сталинизма и неосталинизма (например, брежневского).

Самому Сталину  представлялось, что уже 1930-х гг. в СССР построен «социализм» и начался переход к коммунизму. //В резолюциях ХVIII съезда  ВКП(б)  говорилось:   (…). Социализм построен…//

Хрущев и его команда считали, что культ личности «не смог изменить природу социализма», то есть что «основы социализма» в СССР можно было восстановить, устранив ряд черт «культа личности». Поэтому  идеологи хрущевской эпохи вновь сочли социализм построенным – вероятно к началу 1960-х гг, после устранения «пережитков культа личности Сталина».

Интересен спор о месте реального социализма между Молотовым и командой Хрущева в начале 1950-х гг. Молотов  опубликовал  статью в журнале «Коммунист», где выступил против тезиса о построености  социализма в СССР. Хрущев и его соратники  резко выступил против данного тезиса (В.Млечин, Смерть Сталина, с.384).

Что касается определения сталинского общества как социализма, напомним еще раз, что  многие современники – например, Ф.Раскольников (Ильин) в своем знаменитом письме Сталину, В. Серж (Кибальчич) и ряд других  отказывались считать сталинскую систему социализмом в марксистском смысле. Троцкий говорил о «перерождении» социализма при Сталине и «термидорианском» характере его системы.

«Правильнее,- писал Л. Троцкий,- нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму» (Л. Троцкий, Преданная революция, М., Нии культуры, 1991, с.43).

 Представители критического марксизма не считали сталинскую систему «вполне социализмом». Р. Медведев определял сталинский социализм как «лжесоциализм». Шестидесятники цитировали  слова Маркса – «если это марксизм, то я не марксист»…

Стремление  трактовать раннекоммунистическую систему, авторитарный Синдикат как  социализм  мы определяем как бюрократический плагиат. Сталинский социализм определяется нами как искаженнная левоэкстремисткими деформациями командно-административная система – ранняя стадия Синдикатной формации – Авторитарный Синдикат.

Историческая роль этой раннекоммунистической системы не вызывает сомнений. В то же время левоэкстремистские сталинистские черты этой системы сыграли в истории реального социализма весьма трагическую роль.Сталинские особенности системы сводили на нет многие ее внешние успехи, придавая этим успехам химерический характер.

           Химеричность сталинских успехов заключалась и в том, что отстаивая внешние «великодержавные» достижения государства, режим репрессировал те группы населения, которые могли наполнить эту оболочку реальным содержанием. Без нормальной социальной основы даже наиболее «внушительные» успехи остаются химерическими и легко исчезают, оборачиваются в свою противоположность. Сталинский режим с его гипертрофированным насилием и тюремной субкультурой воспроизводил в широком объеме массовый люмпен, все более широко разлагавший общество реального социализма.

Сталинская  великодержавность, опиравшаяся на люмпен, имела химерический и «трущобный» характер. «Великодержавные успехи» сталинизма вовсе не компенсировали разрушительные моменты люмпенизированного режима. Великодержавные и имперские успехи Сталина достигались чрезвычайно дорогой ценой и часто фактически не имели прочного основания. Сталинские методы «строительства государства» зачастую означали подрыв устоев этого государства.

     Это можно было заметить на примере ряда присоединенных Сталиным западных территорий. Отторгнутые от  соседей (Финляндии, Японии, Германии) территории – Ленинградская область, курильские острова, калининградская область,  даже Эстонии (Печорский район) – не могли быть освоены сталинским обществом и приобретали «трущобный» характер. Люмпенизированное сталинское общество, партократия и бардаккратия, не были в состоянии освоить захваченные территории. Даже спустя десятилетия (еще накануне перестройки) отторгнутые от Финляндии, Пруссии территории производили жалкое впечатление.

     Химеричность сталинских внешнеполитических успехов СССР определялись тем, что в их основании лежала деспотическая и деформированная общественная система,  опиравшаяся зачастую на голое насилие.  Слабость опоры на насилие состояла в том, что в случае ослабления этого насилия становилась вполне реальной опасность отхода от сталинского «социализма» не только целых социальных слоев, но и государств. (В качестве примера можно привести Венгрию 1956 г.)

Химеричность захватов и присоединений (частый аргумент сталинистов-великодержавников в пользу Сталина)определяла слабость  позитивных  перемен, слабость реальной культуры общества.

  Во время войны сказалось недовольство целых слоев населения сталинскими методами построения социализма — недовольство крестьянства сталинской коллективизацией, прибалтиского населения этой коллективизацией, репрессиями и проч.  Это недовольство особенно явно сказалось на  попавших в советскую орбиту европейских странах — Прибалтике, Польше, других странах Восточной Европы.

 Сталинская система пропаганды создала резкое отличие официальной картины мира от реальности. Столкновение этой официальной картины с реальностью обычно приаодило  к  ее распаду  и «идеологическому поражению». Первыми проявлениями столкновения с рельностью стало, в частности, удивление советских солдат в оккупированной Восточной Европе обнаруживших нормальный быт, и уровень материальной культуры которого не было в СССР. Сталинизм таким образом определял химеричность официального марксизма – тотального, вездесущего, господствующего и одновременно — оказавшегося совершенно неприспособленным к реалиям второй половины 20 века.  Эта химеричность определила фактическое «бегство с поля боя» в ходе перестройки и после ее поражения всей массы сталинистов — официальных марксистов сталинского «реального социализма».

 Химеричность управления в результате сверхценрализации, И прочее и прочее, примеры можно умножать.

 Советская Россия не состоялась как «сверхдержава» именно из-за внутреннего разложения, одной из важных причин которого был  сталинизм,  экспансия бардаккратии — массовое проникновение люмпена в систему, обусловившее ее разложение.

      Одним из результатов сталинского правления стало  постоянное для СССР даже периода реформ преобладание сталинистов над реформистами, вечное тяготение тени Сталина над реформами. Можно сказать, что и само падение СССР в 1991 г.  стало одним из отдаленых, но естественных следствий сталинизма.  (об этом говорит ряд неортодоксальных левых).

 

VI. РЕФОРМЫ РЕАЛЬНОГО СОЦИАЛИЗМА 1950-60-х гг. ХРУЩЕВСКАЯ «ОТТЕПЕЛЬ» — ПЕРВАЯ ДЕСТАЛИНИЗАЦИЯ.

 

  1. Начало перемен хрущевской эпохи. Устранение наиболее одиозных черт сталинизма, левого экстремизма и попытки развития реального социализма. Политические перемены.

 

Смерть Сталина развязала драматические перемены в советской системе. После некоторого периода замешательства и перегруппировок Хрущев при помощи военных совершил  антибериевский переворот и начал реформы.

Интересны различия в оценке хрущеских реформ. Эти реформы и до сих пор подвергаются критике сталинистами  ( коммунистами-консерваторами)  бывшего СССР. Для них характерно подчеркивание «волюнтаристской» стороны его реформ (Например, Крючков, Личное дело, М., Эксмо, с.43-44, с.72-73).

Необходимость реформ  системы реального социализма после смерти Сталина была очевидной. Назревшей была отмена прежде всего наиболее репрессивных черт сталинской системы — жесткой тоталитарной структуры, системы Гулага, террористической системы органов госбезопасности и проч. Временем этих реформ и стала  хрущевская эпоха «оттепели» — период с середины 1950-х гг.- (1953 г. — смерть Сталина)  до  середины  (конца) 1960-х  гг, когда завершилась первая серия реформ и брежневский неосталинизм приступил к консервации существующей структуры.

Последнее время в литературе  выдвигается мнение, что не менее радикальные, чем Хрущев реформы сталинской системы предлагал и Берия., в связи с чем делаются попытки переоценки его роли ( своеобразной «реабилитации» Берия). Некоторые авторы пытались показать, что Берия был «не так уж плох», что начатые им реформы шли едва ли не дальше хрущевских.

Нельзя отрицать определенные факты либерализации, предлагавшиеся Берией. Между тем есть достаточно оснований считать, что бериевская либерализация была лишь тактическим ходом с целью сохранения власти.  Реформы, о которых говорил Берия, назрели, их должно было проводить любое послесталинское правительство. Между тем идеализировать Берию странно. Изнанка его режима не могла бы сильно отличаться от его деятельности в предшествующий период. Берия, естественно, стремился использовать козырь «либерализации». Но его участие в репрессиях имело иной характер, чем Хрущева и ряда других представителей высшего эшелона власти (тоже, разумеется, замешанных  в репрессиях). Берия был одним из главных представителей сталинской репрессивой машины. Из Берия могла бы выйти фигура типа Чаушеску, но для «оттепели» был нужен Хрущев – лидер пусть непоследовательный и даже комичный, но способный к радикальному разрыву с прошлым, по-своему искренний и преданный «идее социализма».

Новый курс КПСС, связанный с именем Хрущева, как известно, был закреплен в целом ряде политических решений, в первую очередь решениях ХХ съезда КПСС 1956 г.

Хрущевские перемены в политической системе  СССР были достаточно радикальны.  Они  сохранили командную систему, но очистили ее от ряда наиболее одиозных черт левого экстремизма ( «экстремального  сталинизма»), таких как  личная деспотическая власть Сталина, явно демагогические идеологические элементы, незаконные  репрессии, систему лагерей и проч.  Хрущев начал отход от наиболее одиозных черт сталинской репрессивно-тоталитарной  системы — всевластия органов госбезопасности, репрессии, наконец в значительной мере и лагерей. Произошла реабилитация значительной группы недавних заключенных, «врагов народа». Перестал существовать архипелаг Гулаг, сохранявший ко времени смерти Сталина едва ли не 15 миллионов политзаключенных.

Спустя тридцать лет после смерти Сталина, накануне реформ Горбачева по западным оценкам число политзаключенных в СССР исчислялось несколькими  тысячами. В 1990-му  году  по этим же  данным их оставалось около 150 человек.  Общее число заключенных в России начала 21 века составляло 1 млн. человек, В США –2 млн.

(Заметим  в скобках, что репрессии брежневского типа в рамках предсоциализма не входили в понятие  «незаконных  репрессий»  и  считались  до поры до времени «законными». В этом не было двусмысленности — речь шла именно о законности  «реального социализма» ).

 Важные перемены   произошли в области политического руководства  государством. Явно расширилось группа фигур, принимающих главные политические решения. По содержанию власть  «переместилась»  на  иной уровень, чем это было при Сталине. До середины 1950-х гг.  практическим  субъектом власти  было даже не Политбюро, а скорее — сам Генеральный секретарь («Хозяин»). Изменение названий первого лица в последние годы правления Сталина – (Р. Медведев, Неизвестный Сталин)- сути дела не меняла. При Хрущеве решения стали приниматься не единоличным лидером, но более широкой группой т.н. «коллективным руководством» — Политбюро. Тем самым поизошел очевидный отход от полумонархического «деспотического самовластья» Сталина (термин Гордона-Клопова) и его клики (узкой сталинской олигархии)  к иной  системе — «коллективному руководству», то есть более широкой бюрократической олигархии. В самом  термине «коллективное руководство»  в определенной степени указывалось на  сходство этой системы с системой власти 1920-х гг.

Подобные перемены  означали существенный  шаг в расширении базы власти реального социализма. Высшая партийная номенклатура получила больше свободы и престала быть прямо зависимой от генерального секретаря; впоследствии даже сам этот высший пост в партийной иерархии стал выборным и зависимым от группировок партийной номенклатуры. Высшие  чиновники  стали отбираться   иначе, чем в сталинское время – они стали «выбираться» – хотя и не «народом»,  то по крайней мере более широкой группой партийных чиновников. В результате этого стали возможны мирные «перевороты»  внутри  Политбюро,  что  подтверждает,  например,  как отставка самого Хрущева, так и целая цепь перемен в верхнем партийном эшелоне вплоть до прихода к власти М.Горбачева. Отставка самого Н.С.Хрущева в 1964г.,  практически произошла путем  перехода большинства аппарата ЦК (Центральный комитет КПСС) в оппозицию Хрущеву. Известно выражение последнего в связи с этим : «то,  что вы можете снять меня таким образом, есть результат  моих реформ».  Как известно, сталинская система начала 1950-х гг. такой  возможности не  давала  и  отставка Берии, например, сопровождалась явно «военной» акцией.

Если  попытаться  дать  этому феномену «классовое»  объяснение, то можно сказать, что реальный механизм принятия решений в  СССР  переместился в результате хрущевских реформ (а окончательно уже при Брежневе) с наиболее высокого партийного уровня на уровень более «глубинный», уровень партаппарата (об этом ниже).

 Если говорить о характере установившегося политического режима, то его можно определить как авторитарный (с элементами тоталитаризма) – в отличие от жестко-тоталитарного режима сталинской эпохи. Признаки авторитаризма в СССР были налицо: помимо по-прежнему безальтернативной политической власти верхушки партаппарата, существовали запреты на политические свободы —  жесткая бюрократическая цензура на публикации, запреты на действие неформальных организаций и многое другое. Известно, и  в период перестройки подтверждено многочисленными авторами, что все органы представительства и  массовые организации в СССР оставались чисто формальными.

 Однако  вопреки классической консервативно-либеральной теории, объединявшей все периоды развития советской системы единым понятием тоталитаризма, очевидны отличия  хрущевского политического режима от сталинского. Как в политической области,  так в экономике уже существовали различные (хотя и ограниченные) альтернативы   жестко-официальной политике. Советское общество в хрущевский период вернулось к норме реального социализма, а эта норма предполагала, по-видимому, не тоталитарную, а авторитарную политическую надстройку.

Поэтому в отличие  от  традиционной  западной  советологии, мы  не считаем советское общество хрущевской эпохи  тоталитарным в чистом виде. Можно сказать, что понятию «тоталитаризм» соответствовала  скорее дохрущевская левоэкстремистская модель сталинской эпохи. Хрущевский режим имел в этом смысле переходные черты – он являл собой комбинацию как тоталитарно-сталинистских, так и авторитарно-коммунистических элементов.

  Важным фактом отхода от чисто тоталитарной схемы было и то, что в результате реформ под контроль партаппарта были поставлены и органы госбезопасности, пытавшиеся в лице Берии, по известному выражению, «поставить органы над партией».

 Однако слеудует обратить внимание на противоречивость хрущевских реформ.

Система сохраняла существенные черты сталинистской репрессивности,  которые подвергли критике появившиеся советские «оппозиционеры».

Сохранялась  сталинская цензура (Об этом подробно см. Медведев Р. О Сталине и сталинизме.) — перлюстрации и проч.  Как и в сталинское время, длительные сроки заключения и в этот период оппозиционеры получали за относительно «незначительные» проступки. Так, например, философ Юдин получил 6 лет лагерей за письмо против вторжения в Венгрию в 1956 г. (Бурлацкий, Хрущев, с. ). В 1956 г . несколько студентов получило лагерные сроки за стихи в поддержку Венгрии. В этом же 1956 г. за критику сталинизма был посажен в психатрическую лечебницу геофизик, лауреат сталинской премии Н. Самсонов, который  там более 8 лет (Власть и оппозиция, с. 245).

Репрессиям продолжала подвергаться и православная церковь. С 1960 по 1966 сеть православных религиозных обществ сократилась на 42, 7 %, прекратили свою деятельность 28 монастырей, больше чем вдвое уменьшилось количество монахов, были закрыты пять духовных семинарий. ( Власть и оппозиция, с. 261).

Между тем «пространство демократии» хрущевской эпохи по сравнению со сталинским периодом существенно увеличилось. В этом аспекте, как и ряде других, хрущевская эпоха, эпоха  демократизации и оттепели была весьма важным этапом «положительного развития» реального социализма, его «обновления».

    Хрущевская эпоха положила начало также новой оппозиции режиму, позже (уже в середине 1960-х гг ) получившем название «диссидентства». Это понятие стало относится к оппозиционерам (в том числе объявленным таковыми властями), которые выступили с открытым заявлением своей политической позиции, отличной от официальной, и начали подвергаться политическим репрессиям. Послевоенный советский самиздат датируется 1960 г., началом  выпуска В.Гинзбургом первого самиздатского журнала «Синтаксис» (Власть и оппозиция, с. 237).

Диссиденты стали подвергаться жестким политическим репрессиям со стороны властей.

 ((Важно указать, что данное понятие, ставшее важным компонентом консервативно-либеральной пропаганды,  вначале было применено в оппозиционной левой  мысли —  В. Серж)).

Собственно, понятие «диссидентства» должно быть отнесено к представителям всех направлений реформистов — оппозиции официальной советской идеологии – как консервативно-либерального, так и условно говоря «оппозиционно-марксистского» направления. В разряд диссидентов попадали не только сторонники восстановления традиционной западной демократии, но и представители неортодоксального марксизма – например, социалисты, еврокоммунисты и проч. (Пример ряда известных деятелей — представителей неортодоксальной левой мысли  – Р. Медведева, позже – «неортодоксальных социалистов» — Фадина, Кагарлицкого…)

С очевидным разделением в советской общественной мысли консерваторов и реформистов на политическом поле советской общественной мысли появилось как  «правое», так и «левое» крыло —  консерваторы-сталинисты с одной стороны и реформисты, состоявшее как из стороников обновленного марксизма, так и консервативных либералов с другой.

    Переход от сходной со сталинской левоэкстремистской системы  к более «умеренной» по западной терминологии происходил и в других странах реального социализма – в том числе и в условиях, независимых от условий «советского блока».

Как и смерть Сталина в СССР, смерть Мао Цзедуна в Китае привела к острой политической борьбе. ( Конец  левоэкстремистскому этапу смогла положить только смерть диктатора. Сталин и Мао умерли — по этой же логике Чаушеску должен был также умереть). Китайские «левые» (сторонники сохранения лвоэкстремистких черт предыдущей эпохи) оказались активнее и продержались дольше, чем в СССР. Они активно атаковали возможных реформистов.     Странным образом сошли со сцены умеренные — Чжоу Эньлай и  Джу Дэ. Существовала устойчивая версия об отравлении первого из них. Смерть второго также иногда  связывается  с  деятельностью «левых» (Ф.Бурлацкий, наследники Мао-цзе дуна, 233-234). В 1976 г. был отстранен от власти и Дэн Сяопин.     Во главе  госсовета  стала компромиссная фигура  Хуа  Го-фэна (Бурлацкий, с.236). Левые угрожали ему.  В  1977  г.  развернулись действия снизу против левых в поддержку умеренных  (окт.1977 —  150  военных  столкновений-Бурл.,с.248.Умеренные нажимали на необходимость реабилитации жертв культурной революции. Во главе Политбюро встал. Хуа Гофэн. Его поддерживали военные; за ним стоял также Дэн Сяопин.

В  июле  1977  г.  в  Китае произошли события, сходные с отставкой Берии в СССР. На 3-м пленуме  ЦК  КПК  10-го  созыва (Бурл.,251), было  принято  «постановление  об  антипартийной группировке Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин и Ян  Вэньюаня. Было  принято  решение  «навсегда  исключить» четверку из партии.      В августе 1977 г. XI съезд КПК принял сходные  постановления  и тем самым отчасти сыграл роль, аналогичную XX съезду в СССР. В отличие от СССР, съезд сохранял ряд  левых  у  власти; тогда же произошло и новое появление Дэн Сяопина.    Отставка «банды четырех» (китайского Маленкова и  «примкнувшего к ним»).      В  Китае военные играли более активную роль. Е Цзян  Ин был китайским Жуковым. Новая власть провела ответные репрессии против бывших организаторов левоэкстремисткого террора. Казнь ряда хунвэйбинов в  Ухани, названных «тухлыми яйцами» (Бурл.,272).Освобождение от левоэкстремистских черт  в Китае конца 1970-х гг. (реабилитация и пр.) проходила в стиле, сходном со послесталинской эпохой в СССР.      В 1978 (?)г. комитет района Байсэ провинции Гуанси рассмотрел дела 2 361 кадрового работника, подвергнувшегося репрессиям в период культурной революции. (Бурл.,273).      В  этом же году был созван орган представительной демократии — первая сессия всекитайского собрания народных  представителей пятого созыва.(четвертого созыва — в 1975 г.).      В  марте  1978  была  принята  новая конституция Китая, более демократичная по сравнению с конституцией  1975  г. (Бурл.,278-280). Несмотря на сохранение понятия диктатуры пролетариата, она фиксировала  восстановление ряда конституционых органов. В Китае были восстановлены также  прокуратура, ликв.  в   1975   г., народные   суды етс., за которыми признается независимость.

Система  между тем оставалась авторитарной, как и в СССР; провозглашение политических свобод оставалось демагогическим.(Ср. Брежневская конституция). Управление сохранялось в руках верхушки партаппарата. В Китае роль Политбюро играл постоянный комитет ВсНП. Речь шла т.о. о восстановлении нормы реального социализма.

 2. Партократия, ее парадоксальное «появление» в хрущевскую эпоху.  Еще раз о классовом характере партократии.

   Помимо очевидных и весьма ярких перемен в политике в эпоху хрущевской «оттепели» произошли, как кажется, и перемены более глубинные –  изменение роли  партийного аппарата в системе реального социализма,  означавшее существенный сдвиг в оформлении слоя (класса) — номенклатуры — партократии.

 Этот факт зафиксировал также такой чуткий барометр, как массовое сознание, в период хрущевских реформ  часто  сталинистски настроенное. Согласно этому сознанию именно хрущевская эпоха породила «бюрократию» и связанные с ней  особенности политической системы: власть места, коррупция и проч. Сталинская же эпоха оказалась в этом сознании временем «идеальной антибюрократичности», идеальной «прямой связи» между народом и Хозяином. (Что, разумеется, являлось и как ни странно является до сих пор не более чем политической иллюзией определенных социальных слоев).

  В самом деле, можно говорить о том, что с конца 1950-х гг. субъектом власти в СССР стала не партийная верхушка и конкретное «лицо» в чистом виде (как это было при Сталине), но скорее партийный аппарат, приближающийся по своим «первым» размерам приблизительно к составу ЦК КПСС. (Разумеется,  фактически размер парвящих группировок следует рассмтривать более широко). Она передвинулась от главы государства в руки верхушки партийной бюрократии, вначале равной «политбюро», а затем еще более широкой группировки — по численности совпадавшей приблизительно с численностью ЦК, то есть около трехсот человек. Состав  правящей группировки  предсоциализма расширился до несколько сот человек верхушки партаппарата (близкому к ЦК). Фактическим субъектом власти в  СССР с 1960-х  гг. постепенно  становился партийный аппарат.

Это подтверждает, например, уже упоминавшаяся практика  снятия  главных политических фигур ( типа снятия Н. С. Хрущева), который резко  отличался  от  аналогичных  процедур в прошлом. Вопрос о снятии Генерального секретаря, хотя и решался в основном Политбюро, был согласован с рядом лиц, не входящих формально в состав данного органа. (Об этом см., напр.: Медведев Р. Брежнев, Личность и эпоха …). Как известно, и сам Хрущев отметил резкое отличие  данной процедуры после проведенных им реформ от обычной сталинской практики. Власть  в  СССР перешла на «более низкий» уровень, чем это было при Сталине.

 При  Сталине была ликвидирована революционнная элита, а аппарат управления реальным социализмом был прямо подчинен  высшим чинам партийной иерархии (в первую очередь самому Сталину). В хрущевский (и далее брежневский) период  партийная  иерархия освобождается от жесткой зависимости от верхушки и оформляется как особый независимый слой общества реального социализма, который  может, по нашему мнению, быть обозначен как класс в марксистском смысле этого слова.

В связи с этим определением партийной номенклатуры реального социализма как класса должен быть сделан ряд замечаний.

«Классовый» анализ общественных систем есть, очевидно, принадлежность марксистского подхода. Однако в «легальной» советской литературе исследование проблемы партаппарата, и партократии ( бюрократии) в условиях реального социализма началось лишь в  годы перестройки 1986-91 гг. Между тем в западной и самиздатской литературе такое исследование шло еще с 1920-30-х гг, в том числе и в рамках линия критического марксизма –от Троцкого и Бармина (Графа) до неофициальных марксистских историков 1960-80-х гг.

В 1930-е гг Троцкий дал широко известный анализ «бюрократии» при сталинском режиме, хотя и отказывался признавать ее классом. В неофициальной марксистской литературе 1970-х гг сходную позицию занял Р. Медведев. Не разделяя официальной точки  зрения на данную проблему, он тем не менее вслед за Троцким отрицал классовый характер «бюрократии».

«Бюрократия 70-х годов,- писал Р.А. Медведев в книге «О Сталине  и сталинизме»,-  чувствовала себя вольготнее и сильнее, чем бюрократия 30-х, но и она не стала «новым классом». Многие  особенности поведения бюрократов вызваны именно тем, что они не ощущают себя новым классом и понимают  крайнюю  непрочность своего положения. Их привилегии не столь уж велики, как кажется, и не закреплены ни традициями, ни происхождением, ни  юридическими нормами, да к тому же не наследуются.     Аппарат  управления перемешивался и менялся уже несколько раз, а классы складываются веками. Можно говорить  о  правящей элите  и особенностях психологии чиновников, но все это есть и  в других профессиональных и социальных группах» (Знамя, N 3,март 1989,с.192).

  Между тем в 1950-60-ые гг оформляется концепция «нового класса» (понятие М. Джиласа). Первые версии этой теории восходят к А. Авторханову, М. Восленскому и М. Джиласу. Понятие партократии, кажущееся нам более удачным среди других,  принадлежит А. Авторханову (см.) Затем концепция «нового класса» становится общим местом в западной историографии реального социализма. Взгляды,  выраженные  в данных работах, получили широкое распространение в западной литературе и стали основой многочисленных  исследований  об  СССР. Назовем, например, работу Х.Смита «Русские» и ряд других.

Заметим, однако, в связи с этим еще раз (повторим сказанное в предыдущих главах), что консервативно-либеральная версия теории нового класса имеет весьма существенные противоречия.

Само понятие класса в консервативно-либеральной теории радикально отличается от марксистского. Прежде всего в консервативно-либеральном варианте это понятие вовсе не синонимично марксистскому понятию класса, тесно связанному с другими марксистскими категориями, такими как «способ производства», «общественно-экономическая формация» и др. Как известно, консервативный либерализм как идеология отрицает все эти «истматовские» понятия.  В консервативно-либеральном констексте понятие класса имеет лишь поверхностно-политический характер и скорее синонимично марксистскому понятию общественного слоя. Поэтому основной корпус западных  исследований партократии («бюрократии») как класса мы называем «квазимарксистскими», поскольку классовый  анализ  этой правящей групировки  не является в полной мере «классовым» в силу методологических и других причин.

С другой стороны мы не согласны и с мнением тех авторов, которые отрицают классовый характер реального социализма. Мы имеем в виду уже упоминавшуюся позицию Л.Троцкого, а также взгляды по данному вопросу Р. Медведева. Мы будем отстаивать мнение, что партократия («номенклатура») является классом реального социализма именно в марксистском смысле. Это правящая группировка, связанная с раннекоммунистическим способом производства — раннесиндикатной системой (таковую можно рассматривать как «подформацию» в рамках синдикатной формации) и обладающая всеми особенностями класса внутри данного способа производства. Подобную, хотя и не включающей приведенных нами обоснований, точку зрения «классовости» бюрократии отстаивал в период перестройки ряд советских авторов – Т. Заславская, В. Андреев.

При этом укажем, что сама по себе постановка вопроса о классовости партократии не есть еще решение проблемы. Лево-демократическая теория увязывает этот тезис с рядом других, из которых следуют определенные выводы, отличные как от консервативно-либеральных версий теории «нового класса» (пример Джиласа), так и от иных квази-марксистских теорий.

Диалектический подход предполагает рассмотрение каждой новой общественной формы и соответствующих ей классов как позитивной на этапе ее подъема и преобретающей все более консервативные черты по мере ее консервации. Как и все другие исторические классы партократия играет позитивную роль на этапе подъема раннесиндикатного способа производства, становясь затем тормозом дальнейшего общественного развития. Такой взгляд на партократию отличается от консервативно-либерального, приписывающего данному классу — как и самой раннекоммунистической системе — лишь негативную роль.

 Подъем раннесиндикатной системы  в мире — а с ней и подъем и определенная позитивность партократии, — как представляется, продолжался до конца 1960-х гг, когда постепенно все яснее стали проступать черты консервации командно-административного способа производства. С ними стала становиться все более консервативной и роль партократии.

 В хрущевский  период «десталинизации» командно-административная система пережила как бы «второе рождение», освобождаясь от репрессивных черт сталинской эпохи, что отразила и идеология 1960-х — эпохи надежд на новый гуманный социализм, социализм «с человеческим лицом». Поэтому и партийную систему- как и партийную номенклатуру- этого времени следует рассматривать в соответствии с особенностями данной эпохи. Среди партийных чиновников (как и всех управленцев системы) появляются деятели нового типа — образованная молодежь, во многом придавшая реальному социализму новый стимул развития.

 Мы стремимся показать, что советская партократия («бюрократия») стала классом в полном смысле этого слова именно 1960-е  гг. Появление партократии  не в сталинскую, а именно в хрущевскую и еще более явно в брежневскую эпоху можно было бы считать парадоксом. Однако этот парадокс имеет  очевидные причины. Уже в сталинскую эпоху появились «системные» основания превращения высшего партийного чиновничества в «класс» — именно, бесконтрольность верхушки этого чиновничества и его распоряжение государственным сектором. Между тем сталинский режим еще не давал этой возможности реализоваться полностью. Исключительная жесткость политического режима сталинской эпохи – в том числе и в плане контроля «хозяином» высшего чиновничества — и была, по-видимому- причиной  того,  что  «нормальная»  структура предсоциализма проявилась по сути дела  не в период «чрезвычайного  сталинизма», но после его перемен в сторону «нормы» реального социализма.  То, что партократия  появилась именно в хрущевский период, можно считать следствием, как ни странно, именно «положительных сторон» данных реформ — уменьшения концентрации  власти  на самом верху пирамиды власти, превращения политической системы из прямо «тоталитарной» в скорее «авторитарную», имеющую ряд альтернатив.

С другой стороны этот феномен был прямым результатом сталинской эпохи, был непосредственным проявлением сталинской формы административно-командной системы.

  В сталинское время партократия была еще не полновластна, поскольку ее слишком сильно контроллировал высший эшелон власти — сталинское Политбюро, подчинявшееся   личной  воле Сталина. Можно считать, что реальное превращение партократии, бюрократической корпорации в субъект власти произошло  в  1960-ые  гг,  когда прессинг  партийной верхушки  на  партаппарат  ослаб, но с  другой  стороны режим продолжал оставаться авторитарным и недоступным контролю снизу. В особенности ярко  черты «зрелости» и «загнивания» партократии показала брежневская эпоха.

С хрущевских реформ можно говорить о «нормальном»  сталинизме,  именно потому, что в этот период оформился и «нормальный» предсоциализм (Авторитарный Синдикат).

Роль партийной бюрократии в СССР этого периода не воспринималась  еще  как чисто негативная. Можно говорить о том, что административно-приказная возгонка государственного синдиката еще не исчерпала себя в этот период. Становление партократии как специфического отчужденного от трудящихся предсоциализма произошло в СССР в 1960-е гг. Вехами этого отчуждения были первые политические процессы начала 1960-х гг.,  отставка  Хрущева, вторжение в Чехословакию в 1968 г. и др.

  Со второй половины 1960-х гг все более четко осознавалось  «отчуждение»  партократии  в СССР от основной массы населения. Оно соответсвовало и росту  отчуждения населения – «совокупного пролетария» в обществе реального социализма //(Понятие «отчуждения» в обоих случаях берется в классическом марксистском смысле – во всем объеме этого понятия).//

  Что  касается  непрочности  положения партократии, о которой пишет Р. А. Медведев, то эта непрочность в  1930-ые  гг  была  значительно  больше, чем  в 1960-ые. В  1960-ые непрочность положения отдельных лиц вовсе не означала непрочности группировки, бюрократической  корпорации как  таковой. Напротив, прочность этой корпорации в 1960-ые гг была доказана многократно – в том числе и отставкой самого Хрущева,  а также многочисленными  внутренними и внешними акциями — в частности, поддержанием достаточного уровня цензуры, исключавшего из употребления, например, книги самого Р.Медведева.         Привилегии  партократии были хотя и крайне невелики по мировым стандартам, тем не менее достаточно ощутимы внутри  СССР  на  фоне еще более низкого уровня жизни остального населения. ( О них писали все известные теоретики «нового класса»). Эти привилегии в ряде систем реального социализма — как, например, в случае с главным правителем в Северной Корее, — могли  и наследоваться. Партократия сформировалась и в других странах раннекоммунистического типа — ср. Ганьбу в Китае.

 Проблему партократии можно рассматривать в международном контексте как типологическое явление. Во всех видах партократии стран реального социализма было то общее, что определяло положение этого класса в «раннекоммунистчиской» (ранесиндикатной) системе обественного проиводства. Вметсте с тем партократия разных стан реального социализма имела и различия, в которых казывались различия истории и культуры соответсвующих стран. Во всех странах правящий слой показал характерную преемственность с правящими группировками предшествовавших формаций – хотя и в разной форме.

В ряде стран реального социализма  (в особенности в странах с феодальными прежитками — в т.ч.  России и ряде «восточных» республик) партократия  оказалось более отсталой, чем в коммунистических странах Восточной Европы, где  она проявляла большую гибкость и «европеизм». Фигура Сталина, которого ряд большевиков еще в 1920-х гг характеризовал как «азиата», активизировала полусредневековые  депотические традиции  императорской России. Соответствующие феодальные традиции азиатских респубик активизировали партократии в Азии (напр., «хлопковое дело в Узбекистане» и проч.)

Отсталость партократии в СССР стала результатом сталинской борьбы с интеллигенцией ( в том числе  партийной) и кровавых чисток. В результате был резко ослаблен слой партийной интеллигенции, который был заменен  простонародным типом бюрократа. (Ср. Комические простонародные черты целой плеяды высших партийных чиновников СССР, включая и Хрущева, и Брежнева) (Аналогичные черты в армии и проч.)

 2.Экономические перемены хрущевской эпохи.          

 Начатые Хрущевым перемены в верхнем эшелоне власти, политике и идеологии  стали началом реформ всей системы реального социализма в СССР.

Экономика СССР продолжала поступательное развитие. Ощущение подъема характеризовало весь хрущевский период. Происходило расширение системы, в частности, за счет освоения природных ресурсов СССР. Широкое вовлечение этих ресурсов давало освоение Сибири – нефти, газа, полезных ископаемых. Происходил увеличение и расширение объемов промышленности, освоение новых территорий, строительство электростанций и пр. Рост объемов производства оставался весьма внушительным. Общий экономический подъем реального социализма в СССР хрущевской эпохи был несомненным.

Однако этот подъем  можно рассматривать как экстенсивный в том смысле, что серьезного качественного изменения сталинской по сути советской командно-административной системы не происходило. Основные позиции в экономике хрущевского периода сохраняла классическая командно-административная система с ее бюрократическим и экстенсивным размахом.

Характерным эпизодом (и примером особенностей развития сельского хозяйства) эпохи стало освоение Целины.  Кампания отличалась широким размахом, привлечением больших государственных ресурсов, включала характерное для советской системы 1930-60х гг ударничество, энтузиазм. Но государственный экстенсивный рывок принес относительно слабый результат – в основном в результате низкой урожайности новой территории.   Существенная причина заключалась в неучете особенностей местности ( почвы и ветров). При этом вложении средств Российское Нечерноземье, и ранее пострадавшее от сталинских экспериментов, вновь оказалось обделенным.

 Нельзя не сказать о серьезных достижениях СССР в космической области. Космический прорыв  — весьма важное достижение реального социализма. Спутники, ракеты и наконец – первый полет человека  в 1961 г. стали существенным рубежом развития не только коммунистического мира, но и человеческой цивилизации в целом.

Известны критические работы ряда авторов, перешедших на Запад, об изнанке советских космических успехов (например, Л. Владимиров, «Советский космический блеф»).  Разумеется, в советском космическом прорыве присутствовали характерные для традиционной командно-административной системы «экстенсивные» черты – административный нажим, «волевая» концентрация ресурсов и пр. Приоритетность данной области для системы понятна. Здесь безусловно присутствовал элемент политический, военный и идеологический. Между тем достижения СССР, несмотря на общее  технологическое отставание от западного мира, не следует отрицать полностью – космический прорыв был одной из реальных  побед раннесиндикатной системы, показывающей способность этой системы решать общечеловеческие задачи.

    Очевидно, что в вопросах реформ сельского хозяйства Хрущев проявил  явную (продолжавшую сталинскую традицию)  некомпетентность и тягу к административным акциям. В силе оставались и фигуры, виновные в сталинистских акциях по преследованию науки, подобные  Т.Лысенко (очевидный рудимент сталинизма в эпоху реформ). Таким же очевидным признаком экономического сталинизма, проявившегося уже в эпоху оттепели, стало и наступление Хрущева на приусадебные  участки. Рискованные эксперименты ( типа истории с кукурузой) Хрущева — получили  название  «волюнтаризма».

В целом можно сказать, что хрущевская  эпоха вовсе не устранила характерные для предшествующей эпохи черты левого экстремизма (сталинизма в узком смысле) в экономике. В сельском хозяйстве и промышленности почти полностью отсутствовал кооперативный сектор,  существовали  жесткие  ограничения на развитие индивидуального сектора.      Сохранились все основные черты  антирыночной  политики, которые  должны  были предохранить административно-приказную систему от конкуренции других экономических секторов. Сохранялся характерный для ранней коммунистической системы 1930-х гг перекос промышленности в пользу «тяжелых» отраслей и продолжение истощения за их счет легкой промышленности и сельского хозяйства.

Хрущевскую эпоху характеризовали между тем и попытки серьезной экономической  реформы сталинской командно-административной системы. Первая из них – 1958 г., вторая – начала 1960-х  (Брежневская экономическая реформа 1965 г. фактически  готовилась еще при Хрущеве).

 Была сделана попытка улучшить управление государственным сектором экономики — заменить отраслевое управление на территориальное. Были попытки и реформ децентрализации (история с Совнархозами). Однако в хрущевском эклектическом варианте совнархозы не принесли эффекта, поскольку не были увязаны с другими реформами децентрализации и большего использования рыночных механизмов.

Как показали  советские и российские (Р. Медведев), так и западные историки, а также перестроечные экономисты (Н. Шмелев, Г. Попов, Г.Лисичкин, Ю.Черниченко и многие другие) — обе эти экономические реформы не увенчались успехом в силу своей половинчатости.

Возвращение Косыгина к отраслевому и централизованному управлению.\ Р. Медв., цит. Соч.,с.108, с. 161\ восстанавливало старую, но работающую систему.

Параллельные реформы проводились в восточноевропейских странах. Важно отметить экономические реформы в Югославии и Венгрии.

Югославия пошла в этих реформах дальше, чем страны, более близкие к СССР.

Попытки серьезной экономической реформы были предприняты  в начале 1950-х гг. Венгрии под руководством тогдашнео премьер-минисра И. Надя.  По мнению современных историков ( Стыкалин) эти реформы были направлены на то, чтобы сделать систему более гибкой.

 Критика Хрущева и хрущевских реформ ведется сталинистами до сих пор. Хрущев выступает у советских консерваторов как негативная фигура, «ослабившая» «идеальную» сталинскую систему. Консерваторы ставили в вину Хрущеву «волюнтаризм» и скачки – хотя данные обвинения кажутся лишь поводом — фактически основное неприятие вызывала именно антисталинистская, реформаторская сторона его деятельности. ( Например, Крючков, Личное дело, с.72-74).

 4. Идеология хрущевской эпохи. Коммунистические консерваторы и либералы, «правые» и «левые». Парадокс второго сталинизма: как «левые» становятся «правыми». Появление «диссидентства».

    Перемены  хрущевской эпохи нашли свое идеологическое выражение в ряде официальных документов, в том числе докладе Хрущева «О культе личности Сталина и его последствиях» на 20 съезде ВКП (б) ( с 1961 г. – КПСС) в 1956 г. Основным объектом критики в докладе, оставшимся закрытым и не публиковавшимся в широкой печати СССР до конца 1980-х гг., стал т.н. «культ личности Сталина» и различные деформации в строительстве социализма, связанные с данным «культом».

Понятие «сталинизма» в критических по отношению к сталинской эпохе материалах 1950-60-х гг не фигурировало. Данное понятие, введенное  Троцким в конце 1920-х гг, до конца 1980-х оставалось принадлежностью самиздата и использовалаось неортодоксальными марксистами (например, Г. Лукач в 1950-60-е годы). В период хрущевской «оттепели» (термин Э. Эренбурга) речь шла именно о «культе личности» – то есть субъективных, связанных с личностью Сталина деформациях в существующей  «положительной» системе реального социализма. Прежде всего, имелось в виду преувеличение роли самого Сталина и его «незаконные репрессии». Говорилось не о необходимости некоего «нового социализма», но  о восстановлении системы «социалистической законности», необходимости  устранения «перегибов» в строительстве  в целом правильной системы «социализма».

    Вместе с тем, несмотря на критику «культа личности Сталина» многие черты предшествующей эпохи сохранились и при Хрущеве. В  частности,  одним из парадоксальных результатов «антикультовых» реформ было то, что они создали все условия для формирования  культа самого Хрущева, хотя  во многом и пародийного по сравнению с культом  Сталина.  В  этом хрущевском культе проявилась своеобразная ирония истории. (Характерна шутка К. Симонова по поводу хрущевского культа. При Сталине «был культ, но была и личность»). Традиции наивного «культа» лидера продолжились (опять во многом в  комической форме) и  в брежневское время.

Традиция послесталинских «культов» продолжалась в ряде стран реального социализма. В Китае «культ Мао» не был осужден в ходе реформ 1977-78 гг.     (Бурл., с.302).     70% успехов, 30% ошибок (Б.,298).

 Хрущевскую эпоху характеризовала также резкая «антиклерикальная» линия, которая в конкретных бюрократических проявлениях приняла форму нового разрушения исторических памятников. (Разрушения монастырей, превращения церквей в склады и пр.).Это дает повод советским консерваторам до сих пор ставить ему это в вину. При этом значительно более жесткие сталинские акции антицерковные акции замалчиваются и остаются вне реальной критики.

   Идеологию хрущевской эпохи характеризовал  подъем и своеобразная эйфория обновления, которые проявились и в смене общественных целей.

Идеология в СССР вернулась к тезису  о построенности «социализма», первой стадии коммунистического общества. Ранее достижение этой цели  было провозглашено Сталиным в конце 1930-х гг (см.). Хрущевская эпоха вначале как будто поставила этот тезис под сомнение, критикуя – хотя и непоследовательно,- целый ряд  репрессивных черт эпохи «культа личности». Однако, таковые, по словам самого Хрущева – «не могли изменить природы социалистического строя». Их можно было преодолеть.

Характерна в этой связи полемика хрущевской команды с Молотовым относительно тезиса о «построенности» социализма. Молотов  в журнале «Ком-т» (1955?) утверждал, что в СССР построены «лишь основы социалистического общества». Затем под давлением «коллег» был вынужден отказаться от своего заявления как «политически вредного». (В.Млечин, Смерть Сталина, с.384)

 Сделав ряд шагов по устранению наиболее одиозных черт сталинизма, хрущевская эпоха хотела считать «извращения эпохи культа личности» преодоленными. Значит, социализм» вновь можно было вновь считать построенным  – теперь уже к началу 1960-х гг.  На это и указывала третья Программа КПСС, принятая 22 съездом КПСС в 1961 г. В случае признания этого тезиса логичным  выглядел  и другой тезис хрущевской Программы КПСС (ее первой редакции): раз социализм построен, общество в СССР  переходит  к  стоительству «коммунизма» — второй высшей фазы коммунистического общества.

В 3-й программе КПСС 1961 г., официально измененной лишь в1987 г., когда была принята так называемая «Вторая редакция» этой  Программы, был выдвинут лозунг построения «материально-технической базы»  коммунизма. Там же говорилось  о том, что в СССР материальная база коммунизма должна быть построена к 1980 г.      К этому же времени были отнесены и планы «догнать и перегнать США» по ряду важных экономических показателей.

 Идея перехода к коммунизму, зафиксированная в 3-й программе КПСС, принятой 22 съездом, была результатом эйфории нового подъема реального социализма на рубеже 1950-60-х гг, достигнутого пока на старой базе – базе административно-командного развития. Эта эйфория может быть оценена как специфическая эйфория административно-приказной возгонки государственного Синдиката. Грядущий коммунизм понимался как административно-командная система, перенесенная в будущее.

//Эйфория хрущевской эпохи, выразившаяся, в частности, в третьей Программе КПСС, с ее знаменитым предсказанием построения материально-технической базы коммунизма к 1980-му г. была н о в о й, послесталинской эйфорией административно-приказной возгонки Государственного Синдиката. В этот период такая эйфория еще была возможна, в силу существенных внешнеполитических побед и резервов экстенсивного развития административно-приказного предсоциализма в СССР и Восточной Европе. //

 Лозунг  перехода  к  коммунизму  не был полностью снят и в более поздней теории «развитого социализма», получившей свое законченное  выражение при подготовке «брежневской» Конституции СССР 1977 г.

Здесь интересно сравнение с Китаем, где в конце 1980.х гг была принята идея, что Китай находится  «в  самом     начале» пути к социализму» (Коммунист, 1989).

Одним из важных идеологических проявлений эпохи хрущевской оттепели стало также появление в общественной мысли реального социализма двух идеологических линий – коммунистических «консерваторов» (сталинистов) и коммунистических «либералов». (Третьим течением были либералы «прозападные»).

Понятно, что данные течения могли лишь в незначительной мере проявляться в официальной подцензурной печати. Открытое обсуждение проблем в официальной прессе не было возможно вовсе и до самой перестройки происходило лишь в самиздате или «там»издате. В официальной советской печати существовали определенные «правила игры» — всеми группировками использовалась (часто с явными натяжками  и смешными парадоксами) терминология  марксизма; отклонения от официальной линии могли быть лишь незначительными.

Означало появление «политического спектра», для обозначений которого стали применяться известные категории правого и левого. Место на правом крыле общественного спектра заняди сталинисты – на левом – сторонники социализма с человеческим лицом (коммунистические либералы) и затем еще более радикальные «демократы прозападного образца»

Описание направлений советской общественной мысли в терминах «правое» (советские консерваторы-сталинисты) и «левое» (сторонники реформ) требует пояснения.

Нельзя не отметить, что «западная» трактовка этих понятий и трактовка советская существенно отличаются. По «западной» политической шкале советские консерваторы  — сталинисты являются скорее «левыми»; тогда как их противники,- например, консервативные либералы, сторонники восстановления традиционного капитализма – более правыми. По советской шкале эпохи Хрущева-Брежнева напротив, сталинисты были сторонниками сохранения «старой» (сталинской) системы- т. е.  правыми; их противники – сторонники разной интенсивности и форм перемен в этой системе — «левыми».

Перед нами — ситуация зеркального отражения по сравнению с западной  системой.

Интересно при этом, что сами сталинисты описывали  свое положение по западной шкале – они называли своих противников-рыночников «правыми» (например, обвинения Бухарина в правом уклоне в уже цитированной книге Ф.Ваганова, так же как обвинение брежневскими теоретиками чехословацких реформистов в «правом ревизионизме»)

 Советские правые – сталинисты по «общей» шкале маркируются как «крайне левые». Напротив, советские левые – консервативно-либеральные элементы –  на Западе скорее являются  «правыми». Парадокс?

  Решение этого парадокса  возможно в рамках лево-демократической идеологии – например, следующим образом.

Начатый левоэкстремистской деформацией скачок (в СССР — в1930-е гг.  привел к специфическим законсервированным политическим структурам (оказывающихся и тормозом   развития производительных сил), в которых главенствующее место принадлежало именно «левым». Левые — сталинисты в СССР — не только в течение многих лет сопротивлялись введению нормальных для переходного периода экономических и политических отношений, но и выступали таким образом специфическими «правыми» в обстановке назревшего «возвращения» к норме. В законсервированной этатистской структуре сталинизма «левые» оказываются «правыми» -т.е. занимают противоположное своей сути политическое место. Задачей этапа восстановления нормы оказывается, таким образом, необходимость вернуться к исходному моменту: именно, к норме переходного периода во всех его общественных формах. В СССР такой нормой являлись 1920-е гг.))

    Мы называем, таким образом, сталинистов «левыми», но указываем, что в советской системе они занимают «правое» политическое место.. Однако заметим, что  правые консервативные либералы – по нашему мнению — «мнимые левые» (мнимые оппозизционеры реальному социализму) Их теория-  идеология Реставрации. Действительные «левые», по нашему мнению  — левые демократы.

\\ Появление в СССР своих правых и своих левых  дает специфическую маркировку идеологического центра советской политической системы в 1960-80-е гг.\\

 Критика Хрущева велась указанными направлениями — советскими правыми (сталинистами) и левыми (реформистами) как «справа» так и «слева».

Коммунистические консерваторы были в основном «сталинистами» (национал-сталинистами) и апелллировали к классической и незамутненной командной системе 1930-40-х гг. Сталинистские элементы иделогии присутствовали в хрущевскую эпоху вполне определенно. Эти элементы находили выражение как у самого Хрущева, так и иных фигур его окружения ( часто упоминалась роль «серого кардинала» Суслова.)

Среди «либералов» — сторонников реформ советской системы — были как приверженцы западной системы, так и сторонники  «обновленного социализма», социализма без сталинизма. Эти последние (которых ,вероятно, в тот момент было большинство)  не стремились поставить идеологические основы под сомнение,не переходили на позиции западной идеологии и опирались на гуманистическую линию марксизма. По-видимому, только ко вторым можно отнести термин «шестидесятники».

Шестидесятничество —  «широкая полоса общественной мысли» (используя определение Лениным народничества). Это было широкое движение интеллигенции, охватившее разные сферы интеллектуальной и творческой дятельности. Оно включало в себя широкий писателей –  Трифонов, Шатров, Адамович…. Барды – Окуджава, Высоцкий… Шестидесятники противостояли советским консерваторам и были фактическими сторонниками «положительной» реформы как самого социализма, так и его идеологии.

 Можно сказать, что шестидесятники– это та часть советской интеллигенции, которая выступила в начале 1960-х гг,- с началом хрущевских реформ за «обновленный социализм», «социализм с человеческим лицом», веря в возможность радикальных демократических перемен реального социализма и не считая идеалом такого обновления западную демократию. Эти коммунистические либералы (не путать с западными консервативными либералами) составляли  основную часть оппозиции коммунистическим консерваторам – сталинистам.

Для шестидесятничества как течения, мыслящего себя в рамках «социалистической» линии, был характерен интерес к марксистской традиции (от которого все больше затем стали отходить оппозиционеры- сторонники либерализма западного образца). В центре внимания шестидесятников стояла проблема сотношении сталинизма и марксизма, сталинизма и реального социализма (вопросы критики сталинисзма, попытки отделения реального социализма от сталинизма). Также вопрос о возможности несталинистского «гуманного» марксизма, опиравшегося на ряд текстов классиков – в частности, «экономическо-философские рукописи» Маркса.

 «Шестидесятничество» таким образом было формой развития критического марксизма. Это течение вдвинуло ряд историков и теоретиков – таких, как Р. Медведев и др.

Характерный факт – неприятие шестидесятничества современной российской национал-патриотической идеологией. Шовинистические группировки в современной  России  ведут острую критику шестидесятничества – В. Бондаренко, В.Митрохин (см.) в основном за его «недостаточную национальностность».

 Между тем «коммунистический либерализм» не был единственной идеологической линией реформистской интеллигенции  в СССР и ряде других  коммунистических стран Европы 1960-х гг. Наряду с «шестидесятниками» вторую группу оппозиционных интеллигентов этих стран составляли сторонники западной демократии – консервативные либералы.  Они отстаивали мнение, что  шестидесятники ( «либеральные марксисты»)  суть «соглашатели» с реальным социализмом (и сталинизмом); тогда как наиболее острую и «последовательную» критику коммунизма дает консервативный либерализм – подлинная и истинная «антикоммунистическая идеология». Оппозиционеры «западного» направления отрицали идеи «эволюции» реального социализма считая, что  коммунизм как таковой с самой октябрьской революции был отклонением от «нормального» и правильного, то есть традиционного  капиталистического  развития.

 Здесь сыграла роль кроме прочего и характерная для России — по крайней мере 19-20 в.- радикалистская и максималистская установка : чем радикальнее критика существующей системы ( в данном случае – реального социализма) — тем лучше. Консервативная критика реального социализма «до основания» казалась именно такой наиболее радикальной формой критики.

Идеологию консервативного либерализма  развивал целый ряд представителей «классического диссидентства», в том числе А. Солженицын (наиболее известный, может быть, представитель даной линии), историки Некрич и Геллер и др., публицисты, такие как  Ю. Карякин и многие др.

 В эпоху перестройки на позициях консервативного либерализма оказалась подавляющая часть оппозиционеров реальному социализму ( в том числе и люди, считвшие себя «шестидесятниками» — В. Буртин). Для них  наиболее последовательный антикоммунизм был верхом новизны и революционности. На самом деле, однако, «мэйнстрим» диссидентства – классическое диссидентство —  в поисках радикализма пришло вовсе не к новой идеологии. но вернулось к мировому (и российскому) консерватизму –  идеологии консервативного либерализма. Пример Солженицына показывает это наиболее ярко. На фоне мировой политической мысли его взгляды с теорией «разрушения коммунизма» и приверженностью традиционно консервативно-охранительным ценостям и фигурам  (например, Победоносцева) выглядят достаточно архаично.

 5. Идеология хрущевской эпохи(2).Культура и искусство. 1960-е .

 Обновление советской системы в послесталинский период привело к очевидному подъему в культуре — литературе, театре и кино.

Создавался новый язык искусства. Советское кино, театр и литература демонстрировали это со всей очевидностью.

Между тем, как и в других областях идеологии, движение вперед было противоречивым.  Эта противоречивость определялась  непоследовательностью хрущевского обновления реального социализма и его либерализации, которое постоянно тормозилось и поворачивалось вспять консервативно-сталинистскими элементами. (По принципу – «шаг вперед, два шага назад»). Ослаблению запретов и «либерализации» с одной стороны соответствовали постоянные контрнаступления сталинизма.

В науке хрущевская эпоха не смогла,  например, окончательно  преодолеть лысенкизм. Критика лысенкизма не стала последовательной   и в брежневский период (ср. история книги Ж. Медведева).

 В области искусства – грубые нападки консервативных сил на оклонявшихся от сталинистской линии художников. Они создавали характерное для искусства хрущевской эпохи противоречие  — между прорывами вперед и грубой цензурой, сталинистской демагогией – в частности в критике критика авангарда. Эти черты протянулись до самой перестройки.

 Большинство запретов — примеры бюрократического идиотизма.(в некоторых случаях их не требовала даже идеология). Хрущевская неразбериха и путаница. Сочетание противоречивых элементов. Комические проявления. Критика авангардизма, запреты. «Бульдозерные» выставки. Проблема с некоторыми спектаклями, кинофильмами и пр.

Репрессии против культуры.

 Наряду с элементами «комическими» — явления далеко не смешные. Фактические репрессии деятелей культуры, нарушавших бюрократические «правила игры». История с романом Б. Пастернака «Доктор Живаго», чрезвычайно болезненно отразвшейся на судьбе писателя.Исключение Пастернака из союза писателей, его травля и смерть поэта – как результат.  Заключение О. Ивинской.

 Особенности разных стран реального социализма.В ряде стран реального социализма и даже республиках СССР (Прибалтике) не было наиболее одиозных проявлений политики сталинистской бюрократии.

 Что касается представлений о социальной структуре социализма, то концепция рабочего класса не претерпела изменений.

Интеллигенция – «прослойка» (еще по определению Сталина).

 6. Внешняя политика. Победы « революций» в «третьем мире». Различия стран реального социализма.

 Общемировая ситуация в 1950-60ые гг еще была на стороне реального социализма. Продолжался распад т.н. «колониальной системы империализма», подъем «национально-освободительных движений».

Продолжение расширения влияния реального социализма в «третьем мире».

В Азии, Африке и Латинской Америке продолжали возникать молодые независимые государства. По своей идеологии они были скорее левого, революционно-марксистского направления и поддерживали контакты с СССР.

     В 1960-70-ее гг СССР одержал серьезные победы в Азии и Индокитае. Вьетнаме, Лаосе, Камбодже.  Попути независимого развития пошла Индия. Латинская Америка.

Победа кубинской революции. Отдельно – Чили.

  Попытки Че Гевары распространить революционную активность на другие латиноамериканские страны. Боливия.

  В отношениях с Западом и его послевоенным лидером –США предсоциализм стал  вести более гибкую политику.    Место сталинской политики  грубого нажима и конфронтации- заняла новая дипломатия реального социализма. (В этом сыграл роли и тезис ХХ съезда о «мирном сосуществовании стран с различной общественной системой»). Отказ от конфронтационой линии (ср. комментарии Лукача) и отход от опасности тетьей мировой войны.

      Переход  к мирным переговорам между СССР и США. Переговоры Хрущева и Кеннеди. Отношения СССР и США стали более спокойными – за исключением м.б. карибского кризиса 1961 г.

(За этим кризисом, впрочем, стояла попытка США решить «проблему Кубы» путем прямой интервенции).

     В хрущевскую эпоху существенно изменилась и концепция отношения между Москвой и соц. Странами.  На 20 съезде был выдвинут тезис о «многообразии» форм перехода к социализму. В первую очередь это отразилось на отношениях с рядом европейских стран «народной демократии».

В 1955 г. Хрущеву удалось установить позитивные контакты с Югославией, грубо и явно несправедливо репрессировавшейся Сталиным. После комиссии Шепилова, признавшей Югославию «социалистическим государством.- Бурлацкий, Хрущев, с.161-62), Югославию посетил Хрущев. Была принята декларация новых отношений с Югославией, означавшая одновременно и пересмотр системы отношений между СССР и странами реального социализма, и бывшая в конечном счете и шагом к признанию «различных моделей» социализма. (Там же, с.163).

Позднее сталинистские тенденции в СССР при Брежневе вернули эти отношения к более централистскому варианту.

     Наряду с этим успехом в отношениях СССР с коммунистическими странами были и серьезные поражения. Серьезным поражением реального социализма стало ухудшение отношений с Китаем, которое в конечном счете  привело к резкому, едва ли не военному конфликту.

Конфликты на границе  достигли пика  к концу 1960-х гг. Даманский — 1969 г..Даже   в 1979 г., через 15 лет после отставки Хрущева отношения СССР и Китая, в том числе и в связи с вьетнамской проблемой оставались достаточно напряженными.

Неверно сваливать только на Хрущева, хотя не смог решить эту весьма важную проблему. Основная причина — разрыв разных моделей предсоциализма. Китай оказался в левоэкстремисткой фазе и пережил те же болезни, что СССР в 1930-ые гг. Этим конфликтом вспользовались противники реального социализма. (Вероятно, сыграло роль и влияние расчлененного общества).

 7. «Революции» в странах реального социализма второй половины 1950-х гг. Венгрия 1956.

 Из  внешнеполитических  событий второй половины 1950-х гг следует специально остановиться на событиях в Германии 1953 г., а также  Польше и Венгрии 1956 г.

Эти кризисные события часто обозначаются понятием «революция». Однако следует еще раз подчеркнуть, что в основе данной оценки в консервативно-либеральной историграфии  фактически лежит подмена понятия: революцией фактически называется реставрация – восстановление Расчлененного общества. Согласно лево-демократическому подходу  «революционными» могуть быть названы только те перемены реального социализма, которые представлят собой не реставрацию Расчлененного общества, но  переход синдикатного общества к его новому качеству и более продвинутым формам.

Ряд левых теоретиков 20 века понимал это различие между «реставрацией» и «революцией». Такова была, например, позиция Г. Лукача, входившего в правительство Надя 1956 г., но имевшего свой взгляд на события, который в целом можно считать близким к лево-демократической позиции.

Существенной чертой  всех указанных попыток реформ (и выступлений) в странах реального социализма была их двойственность — в них присутствовали как попытки «положительной реформы» реального социализма, так и попытки реставрации Расчлененного общества. Нас интересует присутствие в этих и последующих «революциях» элемента  реформы социализма – который  по разным причинам, но сходным образом затушевывался обоими «главными» игроками на идеологическом поле того периода – советским коммунизмом и западными демократиями.

     События в Германии 1953г, затем —   Польше и Венгрии 1956 г.  возникли как результат либерализации режима после 20 ъезда КПСС. Первоначальными толчками послужили стихийные вспышки протеста против сталинской модели социализма (возможно, инспирированные также и силами Расчлененного общества).

В Восточной Германии результатом кризиса стало ужесточение режима и создание в 1961 г. Берлинской Стены.

   Серьезный след в сознании эпохи  оставили Венгерские события 1956 г.

 Несмотря на то, что данные события  имели  определенные  признаки «возвращения вспять» от  реального социализма к Расчлененному Обществу, во многих своих аспектах  данные события были первой после Сталина столь радикальной попыткой реформы  реального социализма и «позитивной перестройки»   командно-административной  системы.

Важную роль в венгерских событиях сыграла чисто сталинистская репрессивность режима М.Ракоши. Тогдашний посол СССР в Венгрии Ю.Андропов еще до событий предлагал Москве изменить руководство в стране и тем смягчить нараставшее напряжение. (Ф. Бурлацкий, Хрущев, с. 171).

    Современные исследователи отмечают, что  «массовое движение октября-ноября 1956 г. в Венгрии было идейно и политически разнородным, одако значительная часть программных положений отражала поиски национального венгерского пути к социализму…Четко обозначенные платформы антисоциалистической направленности заняли периферийное место среди политических программ октября 1956 г.» ( Стыкалин А.С. Прерванная революция. М., Новый Хронограф, 2003, с. 4-5).

Ф. Бурлацкий замечает, что восстание в Венгрии однако не было поддержано крестьянами, которые не подверглись коллективизации по советскому образцу и не были отрицательно настроены по отношению к своим кооперативам (Бурлацкий, с. 174).

     Интересна иная по сравнению с предшествующей эпохой оценка венгерских событий в перестроечном СССР. По  мнению «Известий» (19.06.89), «в обстановке развернувшейся тогда кампании против ревизионизма  как  главной опасности  было  затушевано  значение предпринятых в Венгрии попыток демонтажа административно-командной системы  на  базе демократического социализма. В трагических событиях 1956 года очень скоро стали  видеть  исключительно  контрреволюцию».

Это  мнение  весьма симптоматично и показывает существенный отход от неосталинистских стереотипов.

Действительно, несмотря на силу контрреволюционных тенденций, тенденцию Реставрации Расчлененного общества, в венгерских событиях 1956 г. с самого начала присутствовала самостоятельная антисталинистская струя и позитивное стремление к «реформе социализма», влияние которой вновь начало  прослеживаться  в  1960-х гг (См. уже упоминавшуюся книгу А.Стыкалина ).

    Венгрия продемонстрировала одну из наиболее ранних попыток реформ сталинской командно-административной системы. Еще летом 1953 г. И.Надь, возглавивший тогда правительство ВНР, провозгласил «новый курс»: «отказ от форсированной индустриализации, от насильственной коллективизации, ориентацию на подъем жизненного уровня трудящихся,  больший  учет национальных особенностей».

В венгерских событиях присутствовала т.о. линия на позитивное развитие реального социализма, т.е. лево-демократическая линия. Со сталинистских позиций  данный «новый курс» был опасным ревизионизмом, подлежавший жесточайшему подавлению.

    При этом официальная советская версия событий утверждала преобладание в движении «крайне правых тенденций, о реальной угрозе восстановления фашистского режима» (Там же, с. 7).

Реформистское движение в Венгрии было подавлено с примененем военной силы. И.Надь был снят со всех постов, исключен из партии за «правооппортунистический уклон», а затем и казнен.

  Подавление  венгерских реформ  еще раз подтвердило значительность пережитков сталинизма в политике хрущевского руководства.

 Подавление венгерского выступления было аналогом подавления сходных выступлений в других странах реального социализма – в том числе прологом событий в Чехословакии 19678 г. где лидер «пражской весны» А.Дубчек также был объявлен «правым». Можно заметить между тем, что репрессии в Чехословакии имели более мягкий характер, чем в Венгрии. Несмотря на широкие исключения из партии, метод «устранения» не применялся. В отличие от И. Надя,  Дубчек дожил до перестройки).

       По свидетельству участников событий того времени, венгерские события однако существенно поколебали «анисталинизм» Хрущева (Бурл., Хрущев, с.170) и, очевидно, усилили позиции советских консерваторов — сталинистов.

 Определенные аналогии этому процессу представил и Китай- хотя и спустя 20 лет.Весной  1989 г. военное  подавление  движения студентов в Китае также сопровождалось снятием «либеральных» деятелей. В частности, в Китае  был  снят  со своего поста генеральный секретарь ЦК КПК Чжао Цзыян.

                     *

Последний период пребывания Хрущева у власти характеризовался нарастанием оппозиции ему о стороны консервативных партийных фигур. Обострялся конфликта лидера с верхушкой партократии (идеологией которой был сталинизм). Хрущев престал соответствовать интересам правящей политической группировки. Его неровный характер, определенная тяга к реформизму все более стали подвергаться критике.

В результате Хрущев был смещен ( его  «съели» консерваторы). Отставка Хрущева произошла  в результате  своеобразного верхушечного переворота – голосования на пленуме 1964 г. После своей отставки Хрущев, хотя и не оказывал влияния на политику государства,  прожил еще немало лет и оставил относительно правдивые воспоминания. Отношение  к нему сталинистской партократии показывает такой факт, что после смерти он в отличие от Сталина  и ряда сталинистов (например, Суслова) даже не был похоронен у кремлевской стены.

 Сталинизм хрущевской эпохи показал себя как консервативно-охранительная идеология традиционных форм командно-административной системы. Его столкновение с реформаторским направлением реального социализма закончилось поражением реформизма, имевшим, по-видимому, крайне негативные последствия для судеб реального социализма.

8.  Итоги хрущевских реформ. Конец «исторического сталинизма» и переход к «норме  реального социализма». От левоэкстремистского предсоциализма к классическому.  Сохранение черт левого экстремизма  в советской модели. Некоторые исторические особенности.Советская система  после Сталина и хрущевские реформы 1950-е и 1960-е.Сталинизм и «нормальный» предсоциализм. Экономика позднего левоэкстремисткого типа. Пережитки левого эстремизма в экономике, политике и идеологии..Сохранение командно-административной системы.

 Что означали хрущевские перемены  в системе «реального социализма»?

Очевидно, что Хрущев  сделал  ряд важных шагов по десталинизации политической и экономической системы.

В результате хрущевских реформ произошла ликвидация наиболее одиозных — прежде всего политических- деформаций раннесиндикатной системы, связанных с эпохой сталинского правления – Гулаг, репрессии, всевластие и произвол бюрократической олигархии, экономические формы «военно-феодальной эксплуатации» как деревни, так и городских слоев.

(Говоря об отходе Хрущева от сталинизма, мы прежде всего  имеем в виду сталинизм как синоним левого экстремизма,  как набор наиболее одиозных черт авторитарно-террористического толка).

Реальный социализм начал освобождаться от  репрессивных  черт  чрезвычайного сталинизма, что привело к изменению целого спектра  структурно-социальных, политических и идеологических параметров общества.

Однако десталинизация  в хрущевском варианте  была противоречивой.

(На это обратил внимание уже ряд более радикальных сторонников реформ реального социализма – современников событий).

 Противоречивой была, например, реабилитация недавних узников сталинских лагерей. Партийные комиссии по реабилитации, возникшие и действовавшие в начале реформ, затем начали сворачиваться. В дальнейшем ссылки на факт «незаконных репрессий» стали исчезать из исторических текстов, изданные в более ранние годы хрущевских перемен тексты стали подвергаться цензуре. В результате  напечатанные при Хрущеве книги (напр., Солженицына, Войновича, Некрича и др.) оказались в спецхранах.

 В политической практике и идеологии хрущевской эпохи было достаточно черт сталинизма.  В  эту  эпоху  продолжались   чисто сталинские идеологические черты: регуляция искусства, политический нажим на науку.

Но реформы сыграли свою важную роль – и вычеркнуть их оказалось невозможно.

Субъективно реформы хрущевского периода совершались из того расчета, что происходит возврат социализма к «ленинским нормам». Однако,  практически система в СССР 1960-х гг. и 1920-х гг. различались между собой весьма кардинально.

С одной стороны, в советском обществе 1960-х гг имелась система активного и прочного государственного Синдиката, создание и подъем которого начиная с т.н. «великого перелома» составляли «позитивную сторону» сталинского периода (Факт этой позитивности не следует отбрасывать, как это делают представители консервативного либерализма). В хрущевский период была сделана попытка придать этой системе менее репрессивный и «нормальный» характер. Речь шла о рационализации командно-административной системы и ее «спокойном» развитии.

Фактически именно в хрущевский период начала складываться или даже была создана (с незначительными корректировками брежневской эпохи)  классическая система реального социализма в СССР, которая просуществовала до перестройки и практически копировалась во всех восточно-европейских странах за небольшим исключением. Эта система просуществовала в СССР таким образом 30 лет — со второй половины 1950-х – до середины 1980-х гг., и в целом ряде сфер дал ту систему, которую мы рассматриваем как  «норму» реального социализма.

    Как и в период сталинского правления,  в экономике  СССР 1960-х гг ( и позднее — вплоть до 1987 г.) главной оставалась  система административно-командного  подъема госсектора «сверху», выражавшаяся и в системе пятилеток. Рыночные тенденции и элементы  ( например, кооперация) которые имели существенное развитие в период советского НЭПа оставались весьма слабыми. Воссоздания этих рыночных тенденций (которые не обязательно подрывали бы саму систему Авторитарного Синдиката) не произошло до самого начала горбачевской перестройки.

      В политике также речь не шла ни о каких серьезных послаблениях.  Не ставился вопрос ни о политическом плюрализме и политической демократии, ни даже  о  возможности  хотя бы фракционных политических  течений внутри партии. В каких-то аспектах (например, коллективное руководство) произошел возврат к досталинской системе. Но в отличие от 1920-х гг не было уже партии с «неформальными» традициями – в том числе внутрипартийной по крайней мере оппозиционности и иных мнений. Это была партия функционеров, прошедшая сталинскую выучку.(Понятие «демократической диктатуры» у Мао.(Бурл,, с.292\?).Эта система власти также  практически означала власть партаппарата – причем в достаточно консервативном варианте. Партаппарат составлял ядро многочисленной партии, от имени которой осуществлялось  управление страной.

Достаточно традиционной (в сталинистском варианте) оставалась и идеологическая система хрущевского периода. Например, ни в этот период, ни даже при Брежневе (вплоть до самого 1988 г.) не произошло  окончательной реабилитации даже группы Бухарина, создавшей одну из важных идеологических линий  реального социализма. Говоря о хрущевской эпохе, А. Авторханов использовал понятие «просвещенного сталинизма» (Авторханов А. Технология власти.-М.,Слово, 1991, с.449).

   В целом СССР 1956-1964 гг  представлял собой административно-командную  в экономике  и авторитарную в политике систему, субъектом власти которой был партаппарат. Общие основы системы Авторитарного Синдиката остались неизменными. Можно утверждать даже, что именно в эту эпоху в СССР эта система приобрела свой классический характер — характер «нормы» реального социализма.

При этом – подчеркнем это еще раз — классический предсоциализм этого времени не был равен левоэкстремистскому сталинскому варианту этого же общества.    Общество 1960-70.х гг имело иные формы как в экономике, так и в политике. В хрущевско-брежневский период  были частично устранены, частично смягчены наиболее одиозные левоэкстремистские черты сталинской эпохи  (Отклонение в сторону консервтаивной левоэкстремистской модели  показали  Румыния, Албания;  отклонение в сторону продвинутого, рефоматорского  и «переходного» предсоциализма»- Югославия).

Важнейшую заслугу Хрущева составила попытка отмежеваться от репрессивных сторон сталинского наследия. Слабость этой попытки заключалась в чрезмерном оптимизме на счет успеха реформ и непонимании исторических корней сталинизма. Развитие  СССР и после Хрущева показало со всей очевидностью,  что  сталинизм  был  значительно глубже  связан с основами системы, чем полагали наивные оптимисты эпохи первой оттепели. Социальную основу сталинизма составляли консервативные слои партаппарта и соответствующие им «отсталые» и люмпенизированные  слои населения — а также отдельные группы работников физического труда.

Корни этой связи не были поняты в хрущевскую эпоху. Более глубокий открытый анализ реального социализма стал возможен лишь позже, в самом СССР фактически — лишь в эпоху горбачевской перестройки. Это, однако,  оказалось слишком поздно.

Хрущевская эпоха «первой оттепели» была достаточно  оптимистична относительно результатов начатой ею «десталинизации». Называя сталинизм «культом личности Сталина», деятели первой оттепели полагали, что достаточно просто развенчать сталинские злоупотребления, как система начнет развиваться в новом  направлении  и  эксцессы сталинского  периода  исчезнут,  чтобы  никогда уже более не повторяться.      Однако уже  сама  хрущевская эпоха содержала такие черты — от  экономических до идеологических и политических-, которые вполне можно квалифицировать как элементы «сталинизма».  Речь идет о «волюнтаризме» и борьбе с рынком в сельском хозяйстве, культе лидера, политических репрессиях против инакомыслящих и проч.

 «Сталинизм» (в его первом значении синонима черт левого экстремизма в реальном социализме) сохранялся и в  условиях более «нормального» предсоциализма — в виде специфического элемента, тенденции. Эта тенденция, понятно,  не достигала  столь массового и широкого размаха,  как при Сталине —  но, как оказалось позже, могла существенно усиливаться. Поэтому  критика Хрущевым «культа личности» не была критикой глубинных причин сталинизма, восходящих  к самой системе предсоциализма, а критикой лишь наиболее репрессивных черт последнего.

Хрущев был  сторонником «социализма», то есть коммунистической системы, но построенной в соответствии с «социалистической законностью», то есть  был  сторонником    предсоциализма  без  «левого  экстремизма» (первого сталинизма), что не отменяло «нормальной» репрессивности реального социализма (то есть сталинизма во втором смысле этого слова).

Хрущевские реформы  обновления социализма как бы придали ему  второе дыхание.1960-е гг стали интереснейшим временем реального социализма, временем надежд, подъема во всех областях общественной жизни от экономики да идеологии и культуры. Этот подъем породил такое новое и, как кажется, едва ли наиболее плодотворное в послевоенном СССР направление общественной мысли,  идеологии и  искусства как «шестидесятничество». (Попытка комплексного анализа эпохи предпринята, например, в книге В.Вайля и А.Гениса «Шестидесятые»).

Послесталинская система реального социализма фактически стала синонимом его «нормы» до самой перестройки в конце 1980-х гг.

Что это была за система?

 Произошел переход властных полномочий от полновластного лидера сначала к Политбюро, а затем и к ЦК – более широкому собранию партийных функционеров.

 Уже зная результаты как брежневской эпохи, так и результаты перестройки, можно сказать, что более радикальная десталинизация в послесталинскую эпоху (прежде всего эпоху Хрущева) могла бы способствовать созданию более гибкого и более устойчивого «реального социализма».  Разумеется, речь в эти времена (по крайней мере в СССР) не могла идти о политических свободах, многопартийности и проч. Но система с большими рыночными элементами и большей политической свободой (хотя бы на уровне позднейших восточноевропейских) могла бы сделать реформы аналогичные «перестроечным» менее драматичными и катастрофичными.

Шанс более глубокой «десталинизации», имевшийся у СССР в 1950-60-е гг был упущен из-за противодействия консервативных сил (прежде всего консервативных группировок партаппарта, а также низовых просталинских элементов).  Под их  давлением был в 1964 г. отстранен от руководства и сам Хрущев. Победила группировка «прагматиков» реального социализма в его консервативном варианте, т. е. консервативных прагматиков -сталинистов.

В результате реванша сталинизма была достигнута определенная «стабильность» системы реального социализма, но СССР потерял крайне необходимое историческое время для перемен и реформы системы. Это стало, как представляется, важной причиной трагических событий рубежа 1980-90-х гг и падения реального социализма в СССР и Восточной Европе.

 Перестроечный анализ, между тем, выявил определенную ограниченность  ранних антисталинистских левых теорий. Как мы уже отмечали, ни «бухаринская альтернатива» сталинизму, ни «троцкизм» ( более самостоятельное и разработанное направление) не выходят по нашему мнению за рамки идеологии Авторитарного Синдиката, идеологической основы реального социализма. Данные теории представляют собой варианты раннего коммунизма (большевизма). Их можно рассматривать как альтернативы сталинизму в «первом смысле», как альтернатиы левоэкстремистской деформации  в рамках авторитарного коммунизма, но не альтернативы сталинизму как идеологии и совокупности репрессивных черт Авторитарного коммунизма как такового.

Следовало поставить вопрос о причинах сталинизма  более глубокого уровня, именно о причинах самого строя раннего коммунизма.

Казалось бы, наиболее радикальные позиции по отношению к сталинизму заняла консервативно-либеральная историография. Сталинизм прямо увязывался ею с системой «коммунизма как такового» и утверждалось, что наиболее последовательная десталинизация есть «декоммунизация», ликвидация коммунизма и возврат к «нормальному» развитию, под которым понималось обычное развитие Расчлененного общества. С точки зрения консервативного либерализма  десталинизация – это устранение основы сталинизма – административно-командной системы, то есть устранение «коммунизма», — «декоммунизация» — развал коммунизма и  возвращение к «нормальному» — т. е. Расчлененному обществу.

 

 

///Ряд перестроечных теорий реального социализма — например,  теория советского социализма как командно-административной системы Г. Попова, казалось бы, выходила за рамки традиционно-марксистского анализа, была глубже его. Не случайно она активно и широко использовалась в период перестройки. Однако была налицо и определеная расплывчатость этого весьма популярного до настоящего времени термина и самой концепции: они могли пониматься как в коммунистически-реформистском, так и консервативно-либеральном ключе. Была ли командная система собенностью лишь советского социализма? Каковы должны были быть переспективы ее изменения?

«Социал-демократическая» интерпретация концепции Г. Попова (которая отстаивалась им самим), признанная целым рядом перестройщиков, не могла быть позитивной альтернативой реальному социализму и его идеологии. Социал-демократизм  фактически противопоставлял реальному социализму не новую более высокую  историческую форму, но реформированное Расчлененное общество. Поэтому социал-демократическая критика реального социализма практически  присоединялась к  консервативно-либеральной критике этого общества,  предлагавшей не новые преспективы развития синдикатной системы, но уводившей ранний Синдикат назад к Расчлененному обществу. (Ниже мы остановимся на этом вопросе подробнее).//.

 \\Позитивность «социализма»\\

//Критика сталинизма, которую давали шестидесятники, сторонники «либерального» марксизма, не была, конечно, критикой основ реального социализма. Наиболее радикальная критика этих основ  в условиях «идеологической дилеммы» чаще принимала форму консервативного либерализма. Она, однако, могла бы вести к созданию более продвинутой формы реального социализма, была бы в интересах более «модернистских» элементов партаппрата и «коллективного пролетария» реального социализма.//

 

VIII. БРЕЖНЕВСКАЯ СИСТЕМА В СССР 1964-82. КОНТРРЕФОРМЫ КОМАНДНО-АДМИНИСТРАТИВНОЙ СИСТЕМЫ. БРЕЖНЕВ И «ВТОРОЙ СТАЛИНИЗМ». ЗРЕЛЫЙ АВТОРИТАРНЫЙ СИНДИКАТ. СОВЕТСКАЯ СИСТЕМА ПЕРЕД ПЕРЕСТРОЙКОЙ

 

Брежневская эпоха в СССР, начавшаяся после отставки Хрущева в 1964 г. и продолжавшаяся вплоть до смерти Брежнева в 1982 г., стала  временем сворачивания реформ, попыток укрепления и стабилизации  командно-административной системы.

Сторонники этой общественной системы – сталинисты —  до сих пор говорят о Брежневе как правителе «золотого века» (  Семанов C., Брежнев. Правитель «золотого века». М.,Вече, 2002).

Мы исходим из того, что брежневская командно-админстративная система законсервировала устарелый вариант реального социализма и упустила необходимый шанс его своевременного реформирования. Брежневский «золотой век» был фактически — золотым веком консервативно-сталинистских элементов, «золотым веком» партократии, «пирровой победой» партократии, ставшей одной из важных  причин драматического поражение реального социализма на рубеже 1990-х гг.

 Первые годы брежневского правления в определенной мере отражали позитивные устремления «рационализации» социализма и преодоления хрущевского «волюнтаризма».

Разумеется, скачки  в политике Хрущева были – но они преувеличивались консервативно-советской (сталинистской) пропагандой  и обращались  ею против реформистских аспектов хрущевской политики.

   В начальный период брежневского правления произошел ряд  на первый взгляд позитивных по сравнению с хрущевской системой изменений. Брежневский стиль руководства был более «коллегиальным» в рамках верхнего эшелона власти — контакты Брежнева с высшими эшелонами партаппарата всегда были более широкими, чем у Хрущева. Для верхушки партаппарата Брежнев был более управляемой и предсказуемой фигурой, чем Хрущев; его действия были более спокойными и прагматичными. Однако при Брежневе речь шла скорее о «рационализации» командно-административной системы, чем о серьезных ее реформах.

Основные параметры системы реального социализма (Авторитарного Синдикта) не изменились. Политическая система реального социализма оставалась авторитарной. Власть в стране концентрировалась в руках т.н. «коллективного руководства» – узкой группы Политбюро, опирающейся на верхушку партаппарата. Хотя не столь самовластная, как сталинская,  эта группировка была не менее узкой. Руководство в ней принадлежало «дуумвирату» Суслова-Брежнева ( Р. Медведев, Брежнев, Личность и эпоха).

В связи с этим о брежневизме можно говорить как о прагматизме и консерватизме командно-административной системы. Как политический, так и экономический режим советской системы  при новом руководстве  приобрел более жесткий характер, чем это было при Хрущеве.

Используя термин «сталинизм» как синоним «советского консерватизма», можно утверждать, что брежневская система была более сталинистской, чем хрущевская.

 1.Экономика брежневской эпохи.

 Начало брежневских реформ в экономике выглядело  положительно. Казалось, происходила «рационализация» системы в противовес хрущевской непредсказуемости и шараханью из стороны в сторону.

    Определенно положительную роль сыграл мартовский 1965 г. пленум по сельскому хозяйству. Были отменены некомпетентные сельскохозяйственные решения, имевшие левоэкстремистский характер. Положительную роль сыграли запоздавшая отставка Т.Лысенко (и это спустя десять лет после смерти Сталина!), некоторое увеличение самостоятельности колхозов, отмена консервативных ограничений на пользование личным скотом, прусадебными участками (размер участков был увеличен до 0,5 га). Также  положительными были отмена планов посева кукурузы, повышение закупочных цен на ряд видов продукции, мелиорация, повышение капитальных вложений. ( Медведев Р. Брежнев. Личность и эпоха, с.162 ),

Однако необходимые рыночные реформы проведены не были. Не была успешной предпринятая  в середине-конце 1960-х гг (1964-67) в СССР попытка рыночно-хозрасчетных реформ, связанных с деятельностью премьера Н. Косыгина.

Н. Косыгин стремился к определенным рыночным переменам («хозрасчетным методам») в экономике, а также изменению системы управления ею. Однако предложения Косыгина по  «хозрасчетной» реформе, как и упрощению системы управления экономикой приняты не были. Несмотря на то, что «рыночные» предложения Косыгина в рамках имеющихся в других странах реального социализма (например, Югославии и Венгрии) моделей реального социализма были достаточно умеренными, даже эта позиция таким фигурам, как Крючков, казалась «слишком смелой». Консервативные партийные группировки оценили предложения Косыгина как «технократический уклон». Косыгин трижды подавал в отставку, которая вначале не была принята (Р. Медведев, Брежнев. Личность и эпоха, с.124, 121).

 Отрицательную позицию по отношению к косыгинским рыночным  реформам- 1964-67 гг. занимал и Ю. Андропов. По свидетельству В. Крючкова, «Ю. Андропов опасался, что предлагаемые Косыгиным темпы реформирования могут привести не просто к опасным последствиям, но к размыву нашего социально-политического строя» ( Крючков В., Личное дело, с. 80).  По свидетельству Крючкова, конфликт Андропова и Косыгина  закончился перемещением Андропова из ЦК в мае 1967 г. ( Крючков, Личное дело, с. 79.). Андропов перестал быть секретарем ЦК, но стал председателем КГБ СССР. Однако Косыгин также ушел в отставку.

Внутри правящего слоя советского общества таким образом победила «консервативная» линия, линия  административно-командного, «сталинистского» направления. (В этом смысле характерна, например,  оценка советской системы того периода В. Крючковым :   наряду с «как бы» критикой административно-командной системы  им дается и   критика «рыночников» (Личное дело, с. 74).

Брежневскую советскую общественну систему характеризовало отсутствие минимальных рыночных реформ. Хрущев экспериментировал, пытался изменять некоторые аспекты системы; Брежнев остановился на «добром старом» командно-административном варианте.       К директивной системе склонялся и сам класс партократии. Любые рыночные элементы отвергались ею — руководство характеризовала закоренелая и безнадежная антирыночность. Направление «коммунистических рыночников» в СССР жестко подавлялось неосталинизмом. Их предшественники в 1920-е гг., от Бухарина до Чаянова – до самого конца 1980-х гг  критиковались в архаичной и догматической сталинистской манере. Первая публикация в СССР работ Бухарина после 1920-30-х – относится лишь к  1988 г. (спустя 50 лет). До этого Бухарин третировался как «правый» (изложение официальной позиции – Ф. Ваганов, «Правый уклон»). О зачинателях кооперативного движения в СССР Чаянове и Кондратьеве также вспомнили лишь в годы перестройки.

Брежневскую систему сопровождали обычные черты командной системы. Даже мелкая «рыночная» деятельность была поставлена вне закона. Мелкие торговые и валютные  операции карались тюремными сроками. Командная система развивалась – но преимущественно эстенсивными методами,  увеличения ресурсов  ресурсы, долги. Широкие программы, — например, в Сибири, по-прежнему носили преимущественно- экстенсивный и командно-административный характер.

 Консервация отсталых форм командно-аминистративной системы негативно  отразилась на целом ряде «традиционно отстававших» областей –  в первую очередь — «легких» отраслях промышленности, но больше всего — на испытывавшем хронические трудности сельском хозяйстве. Общие результаты развития советского сельского хозяйства, как отмечали обозреватели, не были удачными — общий объем за первые 5 лет брежневского правления (к 1969 г.?) увеличился только на  20 процентов. В целом производительность труда в советском сельском хозяйстве в 5-6 раз отставала от производительности труда в сельском хозяйстве США. ( Медведев Р. Брежнев. Личность и эпоха, с. 163).

Советское сельское хозяйтсво до самого конца 1980-х гг не могло справиться с задачей обеспечения страны зерном. Зерно закупалось за границей, что способствовало росту  внешнего долга.

 2.Политические  и идеологические особенности брежневской системы.  «Второй сталинизм» и его парадоксы. Идеология партократии – сталинизм, шовинизм. Национал-сталинизм как реальная идеология позднего советского режима.

 В первые годы своего правления (с 1964 по 1968.69 г.) Брежнев не шел на прямые идеологические шаги в сталинистком (консервативно-коммунистическом) духе, и как бы балансировал  между умеренными реформаторами и сталинистами, которым  по тактическим соображениям не всегда давалась возможность открытого заявления своей линии. Однако влияние коммунистических консерваторов – «сталинистов»- и на этом раннем этапе брежневского руководства было чрезвычайно сильным. Они сохраняли серьезное влияние как в среднем звене партаппрарата, так и наверху политической пирамиды – напр., роль  М. Суслова в Политбюро.

    По мнению ряда историков, именно с 1965 г. «начался прериод организованного и постоянного движения диссидентов» (Власть и оппозиция, с. 238). Фактически именно с этого времени началось активное подавление этого движения.

В сентябре 1965 г. были арестованы В.Синявский и Ю. Даниэль, печатавшие на Западе литературные произведения под псевдонимами. Публикация на Западе литературных произведений квалифицировалось КГБ как «особо опасное государственное преступление», «антисоветская агитация и пропаганда» (Там же, с. 238).  В 1966 состоялся процесс Синявского и Даниэля. В феврале 1966 г. суд приговорил Синявского к семи, Даниэля к 6 годам лагерей строгого режима (Власть и оппозиция, с. 239). Такой оказалась «цена метафоры»: Синявский писал, что у него с советской властью были «в основном эстетические разногласия».

    Разумеется, подобный приговор литераторам, прямо не занимавшимся политикой, поражает своей неоправданной жестокостью и достаточно ясно обрисовывает характер режима брежневского «золотого века». Процесс положил начало  «диссидентскому движению», сыгравшему немалую роль в истории  СССР.

   После 1968 г. ситуация окончательно изменилась в пользу советско-консервативных  т.е. сталинистских сил.

Подавление Пражской весны в августе 1968 г. привело к попыткам в том числе и идеологической реабилитации Сталина и сталинизма в 1969 г. (Об этом Р. Медведев, О Сталине и сталинизме, также Р. Медведев, Личность и эпоха. Полит. Портрет Л.И. Брежнева. М., Новости, 1991, кн. 1-2). Еще одна попытка такой реабилитации  едва ли не была предпринята  в 1985 г. (Р. Медведев, Там же ).

Прямой реабилитации Сталина в 1969 г. не произошло; Брежнев отказался от нее в самый последний момент по тактическим соображениям, но в целом приход «второго сталинизма» в идеологии был очевиден.

  Все более  очевидно стала сворачиваться  характерная для хрущевской эпохи критика сталинизма (пость в ограниченном виде как «культа личности Сталина»).

 Признаки этого были заметны, в частности, в официальных иданиях брежневской эпохи.Постепенно из них исчезали упоминания о сталинских репрессиях. Многие издания хрущевского времени в связи с этим (напр., Советская  Историческая энциклопедия) стали раритетами. Практически был восстановлен цензурный запрет на критику Сталина (не говоря о большем).Доклад Хрущева на 20 съезде КПСС «О культе личности и его последствиях» ( прочитанный  на  закрытом  заседании  25 февраля 1956 г), весьма осторожный по более поздним понятиям, был также «засекречен» и опубликован полностью только в конце 1980-х. ( Точнее, летом 1988  г.  в «Известиях ЦК КПСС» и «Неделе» — 1989. — N 16).\\

В СССР так и не увидели света работы неортодоксальных марксистов, например, Бухарина и Троцкого. Под запретом оставалась даже критика фигур типа Т. Лысенко – книги критиков одиозного академика (например, Ж. Медведева)  публиковались за границей.

    Стало очевидно,  что реформы «десталинизации» начала 1960-х гг закончились. Началось наступление   охранительных элементов административно-командной системы. На первый план  все больше стала выступать тенденция контрреформ, идеологическая, политическая и экономическая консервация устарелых моментов «реального социализма».

После победы сталинистов над «реформаторами» в идеологии началось также и  политическое «закручивание гаек». С прекращением идеологической критики сталинизма, усилился зажим оппозиционеров и антисталинских элементов.

 Представление брежневских идеологов о социальной структуре реального социализма было вариацией сталинской схемы. На первый план выпячивался «гегемон»  — пролетарий физического труда, интеллигенция продолжала третироваться как «прослойка».

     Фактически  в брежневско-хрущевский период оформилась и  получила полную власть в государстве партократия (номенклатура). Режим обепечил стабильное положение бюрократии (партократии),  делая постоянные шаги в ее сторону.

Можно говорить об «аппаратной стабильности» брежневской эпохи и своеобразном ликовании партократии в этот период.

 Отсутствие контроля за высшими слоями партаппарата приводило к  усилению коррупции, воровства, в котором оказывались задействованы фигуры непосредственного высшего эшелона.  (Последующие дела – «хлопковое» етс. Раскрыли здесь достаточно фактов).

При этом все большее нездоровье Брежнева стало символом загнивания геронтократии и самого режима. На первый план  стали выступать комические черты поведения престарелого лидера; власть приобретала все более анекдотический характер. (Проявлявшийся еще при Хрущеве). Загниванию верхушки сответствовало загнивание и самой системы. Вместе с ними — консервация проблем; оппозиционерам не было оставлено пространства.

 Внешние идеологические представления строили как концепция «власти рабочего класса» и трудящихся в системе реального социализма. Однако  фактически концепция лидерства пролетария физического труда служила брежневскому режиму прикрытием реальной роли партократии в системе неосталинистского образца.

Как мы отмечали, классически-марксистская концепция пролетариата между тем дает основания для иного, более широкого понимания понятия «пролетариата», чем это делала традиционная советская концепция пролетария физического труда.

В более исторически развитых формах синдикатной системы, вероятно, лидирующая роль в комплексе «совокупного пролетария» должна все более переходить к пролетарию умственного труда, которое мы обозначаем понятием интеллектуариата. Именно этот отряд пролетариата на более развитых этапах общественного производства берет на себя основные общественные задачи «освобождения труда»- освобождения совокупного пролетария.  Третирование сталинистским режимом интеллигенции и принижение ее в по отношению к пролетариата физического труда играло характерную для партократии роль выведения из игры интеллектариата как наиболее активного противника партократии.

  Однако такое отличное от раннекоммунистического понимание пролетариата  и интеллектуариата в быолее развитом коммунистическом обществе уже было шагом к идеологии более высокой формы синдикатной системы. Изменение роли «умственного пролетариата» как в экономике, так и в обществе новой эпохи  ранний коммунизм так и не осознал вплоть до своего падения.

 Сама идеологическая концепция «социализма» проделала при Брежневе определенные изменения. На смену наивной и эйфорической хрущевской концепции построенности социализма «в основном» и перехода к строительству материально-технической базы коммунизма пришла прагматическая  теория «развитого социализма».

Развитой социализм значительно более реалистично рассматривался как относительно длительный этап развития. (см. оценка этой концепции  Р. Медведевым.- Личность и эпоха,-). Сходная теория впоследствии была развита в Китае. (см.  Пивоварова  )

Официальной идеологией «социализма» в СССР при Брежневе был марксизм в его «сталинизированном» и достаточно отсталом варианте. Практически основой идеологии реального социализма в послехрущевскую эпоху снова стал «сталинизм» — т. е. идеология административно-командной системы в наиболее консервативном его варианте.

Главными теоретиками оставались консервативные и не отказавшиеся от сталинизма (также при этом далеко  не всегда грамотные) идеологи – такие как сам М. Суслов, а также –   Трапезников, Федосеев, Митин, Ф.Ваганов. Некоторые  из них начали свою карьеру еще при Сталине (Суслов, Митин).

Сталинизм в 1960-70е гг.  следует понимать уже не просто как  «деформации» реального социализма по произволу отдельной личности. В это время, как представляется, он все больше превращается в идеологию в марксовом смысле этого слова, то есть специфическое оформление политических интересов советских консерваторов, не заинтересованных в переменах советской системы, интересов определенного общественного класса в СССР –партократии, приступившей к консервации командно-административной системы.

Мы уже указывали ряд аспектов этой идеологии – догматизированный марксизм, из которого был исключен «гуманистический» аспект, апологетика командно-административной системы, критика реформ и пр. Будучи по названию марксистской, эта идеология консервировала марксизм  в одном из наиболее отсталых и архаичных  его вариантов. Эта идеология становится официальной и репрессивной, подобной всем видам идеологий репрессивных классовых обществ, анализировавшихся марксизмом.

Одним из существенных аспектов «второго сталинизма» в советской идеологии 1960-80х гг стал также шовинизм, повторявший и продолжавший в ряде аспектов соответствующий шовинизм сталинский.

Показательна история  ухода из ЦК КПСС в 1972 г. А. Яковлева,  будущего активного деятеля эпохи перестройки и соратника М. Горбачева.

 Причиной ухода стал  конфликт Яковлева с консервативной частью аппарата в результате его протеста против шовинистической идеологии  (начавшей все отчетливее пробиваться в «сталинистских» журналах «Октябрь» и «Молодая гвардия»). Непосредственным поводом послужила статья «Против антиисторизма» (Лит. Газета, 15.11.72), которая всполошила «национал-патриотов». В статье были подвергнуты критике шовинистические тенденции в советской публицистике начала 1970-х гг, косвенно поддерживаемые номенклатурными консерваторами.

Против статьи А. Яковлева выступили секретари ЦК Украины и Узбекистана Шелест и Рашидов. А. Софронов добился письма М.Шолохова также против Яковлева. В поддержку статьи также пришло 400 писем, — но  они, по словам Яковлева, были изъяты у него М.Сусловым  и «исчезли».

При этом поддержка шовинистической линии сверху (М..Сусловым и др.) определенным образом «маскировалось». «Распекание» Яковлева наверху делалось достаточно осторожно и, по словам опального, даже «стыдливо» (Воспоминания А. Яковлева- Омут памяти, с. 189-91 ).

Брежневская консервативно-сталинистская  линия таким образом была тесно связана с линией  почвенно-шовинистичекой. Почвенничество и «чернопочвенничество» (термин Ю. Левады) прикрывалось понятием «патриотизма». А.Яковлев, по его словам «уверен, что и сегодня в утверждении агрессивного национализма в России во всех его формах и на всех уровнях значительную роль играют люди и группы, которые рядятся в одежды «национал-патриотов» (Там же, с. 190).

Как показывает анализ  идологии и политической практики т. н. «русской партии» у современных исследователей (Митрохин и др.) шовинистические тенденции все шире стали проникать в  официальную печать СССР брежневского периода. Наиболее ярко эту тенденцию  показали  издания консервативно-сталинистского толка —  в журналы «Наш современник», Октябрь, Молодая Гвардия (Кожинов, Лобанов, Чалмаев и др.).  Шовинистическую тенденцию отстаивал ряд писателей – В. Пикуль, недавний оппозиционный «деревенщик» В. Распутин и др. Первоначально к национал-патриотическому направлению примыкал и В. Астафьев  (что отразила,  например, его  самиздатская переписка с Н. Эйдельманом), но затем он  отошел от данной позиции.  По многим данным консервативные почвенно-сталинисткие  идеологические  стереотипы были взяты на вооружение репрессивными силовыми структурами.

 Почвенно-шовинистическая идеология широко использовала терминологию сталинского режима периода «борьбы с космополитами», в частности,  сталинскую концепцию «сионизма».

Для идеологии консервативых  группировок партократии стало характерно формирование концепции «мирового сионизма» как заменителя «мирового империализма». В работах совестских сталинистов мировой империализм постепенно все больше преобразовывался в «мировой сионизм».

   Первоначально данные тенденции имели серьезную «маскировку» в марксистких рамках, чтобы не подвергнуться критике с позиций официального «интернационализма». Однако все больше эти тенденции выходили за «марксистские» рамки. Большевизм, коммунизм брежневской эпохи, как стали замечать обозреватели, в частности, эмигрировавший оппозиционный публицист М. Агурский,- все больше стал превращаться в национал-большевизм.  (Этому термину Устрялова мы предпочитаем термин национал-сталинизм).

 Официальная идеология консервативных групп реального социализма в брежневский период все более очевидно эволюционировала от традиционного марксизма к национал-большевизму (национал-сталинизму) и далее – к различным вариантам национал-социализма. Нарастание шовинистических и нацистских (национал-сталинистских) элементов в советской идеологии должно быть объяснено в марксистском ключе – как характерная особенность идеологии «нисходящего» класса — партократии, приступившего к консервации устарелой социально-экономической системы. Примером может быть, например, анализ буржуазного «империализма»  Лениным, анализ социально-экономических основ фашизма и национал-социализма марксистскими авторами 1920-х 30х гг. (например, Палм Датт. Фашизм и социалистическая революция. М.,1935).

Таким нисходящим классом (именно в рамках синдикатной системы) все больше становится класс партократии, прешедшей к консервации старой админстративно-командной системы. Вместо характерной для раннего большевизма идеологии интернационализма, партократия, формально не отказываясь от этой идеологии, практически все шире начинает вначале «допускать», а затем и включать  идеологические элементы шовинизма и даже  нацизма.

Ключевой для «новой» версии консервативно-сталинистской   идеологии  в ее близком к нацизму варианте стало,как мы уже отмечали,  специфически препарированное понятие «сионизма», которое фактически стало заменять традиционно-марксистское понятие «капитализма» и «империализма». Показательна книга некоего А. З. Романенко, «О классовой сущности сионизма».М.,Лениздат, 1986. Для этой вышедшей в официальном советском издательстве (то есть после цензуры)  книги были характерны явные черты  национал-сталинистской  идеологии – и прежде всего широкое применение понятия «сионизма» для обозначения «главного» идеологического противника.

 Таким образом нацистская закулиса в СССР (сначала в анонимном КГБ-шном самиздате) начинает активно использовать в своей пропаганде  концепцию «мирового еврейского заговора» и «Протоколы сионских мудрецов».  Эта же группировка инициирует издание целого ряда нацистских текстов – например, «классику жанра» — книгу «десионизация» А. Емельянова.

В сторону шовинизма и национал-социализма эволюционирует и ряд  «оппозиционеров» советскому коммунизму. Характерен пример И. Шафаревича, чья книга «Русофобия»  возлагает основную ответственность за  «русофобию» (т.е. «антирусские» настроения в мире)  на т.н. «малый народ» то есть, как это расифровывает сам автор —  «евреев» и «интеллигенцию». Терминологя Шафаревича до сих пор активно используется нацистским направлением в России. Например, в конце 1990-х гг .Н. Кондратенко клеймит «речистых представителей малого народца»…. (см.)

Этому соответствовала и определенная шовинистическя политическая практика. Шовинистическая закулиса в СССР вела грубо-иделогическую критику Израиля, поддерживала арабский фундаментализм и даже терроризм.Этому содействовала и односторонняя ориентация на палестинскую сторону в израильско-палестинском конфликте. (Соответственная поддержка группировки Арафата, «палестинского общест-во» в СССР и проч.). Консервативные силы СССР поддерживали фундаменталисткие и репрессивные режимы типа  Саддама Хуссейна. (Участие таких фигур, как Мокашов, в качестве военных советников  у Хусейна).

В рамках брежневского режима и при поддержке консервативных слоев партократии проиходит таким образом формирование «шовинистической (нацистской) закулисы» в СССР. Фактической идеологией репрессивных структур перестает быть марксизм, но все более отчетливо становится национал-сталинизм.

Вся идеология нацистской закулисы (Идеология политически организованного люмпена).вышла наружу в постсоветский период —  годы, когда нацизм превратился в активное и легальное идеологическое и политическое течение России. Болезненный интерес к идеологии третьего рейха, работам Гитлера. Массовые тиражи нацистских изданий. Геополитические теории третьего рейха и пр. (см. Крах консерватизма).

Политическая и идеологическая победа консервативных сталингиистских и правонационалистических элементов означала консервацию в СССР наиболее отсталых черт реального социализма.

3.Политика внутренняя – продолжение «завинчивания гаек». Диссидентское движение. Отношения с республиками.

 Внутренняя политика брежневского периода сохраняла не только авторитарные, но и ряд тоталитарных черт.

Жесткие идеологические рамки обеспечивались политическими репрессиями. Были свернуты определенные «либеральные» черты советского общества хрущевской эпохи. То, что было возможно при Хрущеве, стало невозможно при Брежневе, ряд недавно опубликованных текстов был переведен в самиздат.

    Отчетливо тоталитарный и полицейско-репрессивный характер сохраняли органы безопасности. Продолжалась активная слежка за интеллигенцией,  наступление на «диссидентов». Этим занималось специальное 5 управление КГБ. По данным самого КГБ (возможно, заниженным) «за 1967-71 гг было выявлено 3096 «группировок политически вредного характера», профилактировано (допрошено, привлечено к делам?) 13602 человека, входившего в их состав… (Записка КГБ,- цит. По: Власть и оппозиция, с. 244).

Смена Семичасного на Андропова в качестве руководителей КГБ в 1971 г. не привела к изменениям этой политики. Напротив, репрессии стали еще более жесткими и активными. В начале 1970-х гг стала заметна новая волна акций против диссидентов. В 1973 г. произошла высылка Солженицына  из СССР. За этим последовала высылка А.Сахарова.

Срок мог получить и врач, отказывавшийся признать «диссидента» психически больным. В 1972 г. психиатр С.Глузман, отказавшийся признать П. Григоренко психически ненормальным, получил…7 лет лишения свободы и 3 года ссылки. (Власть и оппозиция, с. 247).

Репрессивные органы не только проводили репрессии, но и политические убийства. Например, ряд источников рассматривает как насильственную смерть известного барда А. Галича, а также смерть известного диссидента Ю. Богатырева.

     В конце 1970-х г был нанесен удар по христианскому движению. Вначале были арестованы деятели «Всероссийского социально-христианского союза освобождения народа» (Власть и оппозиция, с. 237). После этого, к концу 1970-х, под арестом оказлись почти все лидеры христианского движения — Огородников, Бурцев, Дудко, Капитанчук, Пореш, Щипкова. Регельсон, Якунин. В 1982 г была арестована З. Крахмальникова, издатель альманаха «Надежда». (Власть и оппозиция, с. 262).

В результате массированного наступления на диссидентские группировки на рубеже 1970\80-гг всего было арестовано свыше 500 чел. (см. Власть и оппозиция).

По мнению правозащитников ( Обращение Якира и Литвинова к коммунистическим партиям) к 1980-м гг в СССР в лагерях и тюрьмах находилось «несколько тысяч политзаключенных» ( Цит по.: Власть и оппозиция, с. 242).

 Репрессиям подвергались не только  сторонники «буржуазной идеологии» (приверженцы западной демократии, западного пути развития СССР), но и представители неортодоксальных левых течений – например, неофициальные социалисты (Б. Кагарлицкий).

Жесткое давление оказывалось не только на политических оппозиционеров, но и на сторонников неофициального искусства. Бульдозерами рарушались самодеятельные выставки художников-неформалов. В самиздат  был переведен  чисто литературный авангардный журнал «Метрополис».

    Таковой была своеобразная кульминация брежневского режима, который все более приобретал черты полицейского государства. Вплоть до перестройки жесткая авторитарность и фактически полицейский характер советской политической системы стали объектом  критики  внутренних оппозиционеров и Западного общества.

Отношения с республиками в рамках позднего брежневского СССР сохраняли грубоцентралистский характер.Иные варианты организации союзного государства существовали —  даже в рамках раннекоммунистической системы. Один из наиболее важных среди них  — послевоенная Югославия. С позиций его сталинисткий вариант получил название бюрократического централизма и унитаризма. Иной была  ситуация в некоторых странах реального социализма – например, Венгрии. Но делать какие-то шаги, используя этот опыт советская бюрократия не могла.

В период перестройки советские консерваторы шумели об угрозе «разрушения советской федерации». Упускался из виду действительный характер отношений между республиками и центром. Речь шла вовсе не о федеральных отношениях между республиками и центром (как это пытались показать»), но в духе сталинской автономизации —  полном подчинении республик -Украина, Белоруссия….Закавказье — московскому центру.

 4. Внешняя политика.  «Пражская весна» и проблема реформы реального социализма. Афганистан.

 Достаточно традиционной при Брежневе оставалась и внешняя политика. СССР поддерживал «антикапиталистические» режимы во всем мире, осуществляя глобальное противостояние с Западным обществом. Это противостояние оставалось весьма жестким, но до определенного момента удавалось СССР.

В 1960-70-е гг происходившие в мире премены все еще были «на стороне реального социализма».

В ряде регионов мира продолжали происходить революции (антиколониальные, антиавторитарные) и действовать т. н. «национально-освободительные движения».

   Эти движения часто пользовались материальной и идеологической поддержкой СССР и часто принимали идеологию реального социализма.

В качестве примера можно привести войну во Вьетнаме, в которой, несмотря на ряд преимуществ западной военной машины, победило «коммунистическое» направление, поддержанное в основном советской системой. США потерпели в этом конфликте очевидное поражение.

     Однако для опоры СССР в «третьем мире» далеко не всегда использовались «социалистические» режимы. В ряде  случаев выбирались режимы– достаточно авторитарные и («малосоциалистические») «амбивалентные» в особенности в Африке и арабском мире – Насер, Каддафи, Хуссейн (Часть из них позже легко переходил на сторону «противника»).

В ряде регионов реальный социализм терпел поражения и был вынужден отступать. В латинской  Америке потерпело поражение выступление Че Гевары. Чилийская революция в 1974 г. закончилась пиночетовским путчем.

Ряд африканских стран переходил на западную сторону, рассчитывая на лучшую материальную поддержку.

Во многих случаях требовалась более гибкая тактика и  идеология, чем та, которую применял СССР.

 Достаточно архаично строились и отношения внутри мира реального социализма. Их характеризовала грубая централистская модель.

      СССР и в брежневский период не удавалось устранить конфликт с Китаем . Этот конфликт не убывал, но даже в определенной степени нарастал. В конце 1960-х  он достиг пика в инциденте на Даманском. Аналог немасштабного, но все-таки военного столкновения. В дальнейшем существенным всплеском конфликта стал военный конфлкт Китая и Вьетнама, достигший особой остроты в 1979 г.

Важным этапом в эволюции реального социализма стали чехословацкие реформы 1968 г , одним  из аспектов которой была и попытка изменить традиционную модель внутри-социалитических отношений.

     В данной работе мы не ставим задачей детальное рассмотрение  событий Пражской весны 1968 г. Заметим однако, что, по нашему мнению, в отличие от венгерских событий 1956 г. события в Чехословакии  были ближе к необходимой для нас «реформации» реального социализма, а не его консервативно-либеральному разрушению.

Опыт чехословацких событий врезвычайно важен для понимания возможной «положительной» перестройки в системе реального социализма, которую не смогла осуществить и советская перестройка.

Подавление чехословацких реформ — свидетельство перехода советской командной системы к консервации собственных отсталых элементов.

 Другим  важным  эпизодом брежневской эпохи  стали  афганские события 1979 г.

 Само стремление установить подконтрольый режим вблизи советской границы является «логичным» в глобальной мировой игре. Однако в какой мере долговременным интересам СССР отвечало введение войск в Афганистан и такая форма втягивания в  данный конфликт? Введение войск в Афганистан, как представляется, стало ошибкой, приведшей к  втягиванию СССР в долговременный конфликт и увязанию в нем.

Осталась неиспользованной возможность «дистанционного контроля» за данным режимом и без прямой итервенции.  Как показала деятельность режима Наджибуллы без советских войск уже после распада СССР, такая деятельность была возможна при минимальной поддержки России. Однако в результате ошибок Ельцина режим Наджибуллы пал, уступив место фундаменталистским и иным группировкам, приведшим к тяжелым последствиям для Афганистана.

 Глобальное противостояние с Расчлененным обществом становилось все более непосильным для административо-командной системы. Все более непосильными  были и военные траты. Военное соревнование с США невозможно без серьезных системных реформ. Партократия была неспособна на эти реформы; она предпочитала экстенсивное развитие командно-административной системы любым серьезным переменам.

5. Существовала ли альтернативная «коммунистическая» модель, отличная от советской?  «Более продвинутые» модели реального социализма: Венгрия. Югославия. Десталинизация «первой ступени».        

Зададим вопрос – могла ли советская система быть реформирована в принципе?Если да, то каковой в этом случае могла  быть «положительная» реформа реального социализма?

Обе традиционные идеологии –сталинистская и консервативно-либеральная — отрицают возможность реформ.

Для традиционных апологетов командно-административной системы менять ничего не следовало — все было нормально.

    С другой стороны, западная консервативно-либеральная идеология отрицает возможность «коммунистического» развития  «по ту сторону» «реального социализма» и считает возможной лишь реставрацию — распад реального социализма и возвращение к расчлененному обществу.

C точки зрения лево-демократической идеология реформа реального социализма возможна. И ближе всего, как представляется,  к ней подводили «продвинутые модели» реального социализма.

 Как известно, советская «коммунистическая» (раннесиндикатная)  система имела определенные различия и вариации даже в рамках самого СССР.

 Например, в Прибалтийских республиках в отличие, по крайней мере, от соседних областей рос. Федерации (псковской и новгородской) существовало эффективное сельское хозяйство и эффективная легкая промышленность. (создание таковой в более широких масщтадбах СССР могла бы, в частности, существенно улучшить советскую ситуацию). Свои особенности (правда, скорее консервативно-советского плана) имели также среднеазиатские и кавказские республики.

Отличия от советской системы имели и восточноевопейские страны реального социализма. В ряде стран существовала более развитая рыночная периферия, чем в СССР,  было разрешено мелкое частное предпринимательство. В Польше существовало неколлективизированное сельское хозяйство (что вопреки консервативно-либеральным тезисам вовсе не давало этой стране экономических преимуществ). Значительные рыночные элементы существовали в Югославии и  Венгрии.Эти элементы и в настоящее время использует и современный Китай.

 Как мы знаем, десталинизация в СССР проходила достаточно непоследовательно. Некоторые страны реального социализма пошли в этом отношении значительно дальше. Чрезвычайно  интересна модель реального социализма, принятая в Югославии с начала 1950-х гг. Эту модель не следует идеализировать, не видя того, что она фактически не вывела Югославию за пределы «Авторитарного Синдиката». Однако не следудет и недооценивать ее, не видеть ее существенных отличий от устарелой советской модели.

Сама возможность формирования югославской «модели социализма» как отличной от стандартной советской объяснялась разными причинами – в первую очередь относительной самостоятельностью создания социализма в данной стране, а также  стремлением руководства Югославии во главе с Иосифом Броз Тито искать свои пути в построении «социализма».

 Особенностью югославской модели стала значительно большая децентрализация экономики, своеобразная концепция самоуправления и отличная от СССР концепция роли партии в государственной системе.

Первые попытки децентрализации  экономики в Югославии датируются 1949 г.; в 1950 г. было введено рабочее самоуправление. Шестой съезд  Югославской компартии в 1952 г. переименовал эту партию в «Союз коммунистов Югославии».     Как считали югославские теоретики, на шестом съезде было положено начало новому этапу югославского самоуправления, отраженного в программе СКЮ в 1958 г.      В этой программе указывалось в  частности,  что  партия» не берет на себя права рабочих организаций», и ограничивается лишь «авангардной ролью».      Была предложена специфическая теория  партийной  власти. Критиковались «две крайности»: «партийная монополия» и «многопартийная система». Партийная монополия  считалась  присущей «государственному  социализму», по мнению СКЮ, существовавшему в СССР, начиная со сталинского периода.

  Сталинская модель социализма в СССР рассматривалась в титовской Югославаии как «форма социализма этатистского типа»  (слово  «этатизм»  или «государственничество» производно от французского слова etat — государство). Этот тип социализма рассматривался как  ранняя форма  социализма,  связанная с необходимостью «концентрации сил».

    Более  высокой «социалистической» системой считалась система «самоуправления».

  По мнению югославских теоретиков, социализму «этатистского типа» соответствовала и  форма партийного руководства, называвшаяся «партийной монополией», а также «унитаризмом».      Концепция роли партии в Югославии строилась на отрицании этой этатистской и унитаристской доктрины, основы которой виделись в сталинской модели, продолжавшей сохраняться в СССР.   В рамках «югославской модели социализма»  критиковалась советская система «партийной монополии» и  «унитаризма», но также и    западная многопартийная система.

Заметим, что  критика  «унитарного  государства»,  получившая широкое распространение в первые годы перестройки в Прибалтике, весьма сходна с югославской критикой советской системы и ее терминами.

   Югославская «модель социализма» предполагала отказ от этатизма в чистом виде, значительное  сокращение функций партии, введение рынка и широкое самоуправление. При этом югославская модель (как и соответствующая форма  «десталинизации»)  не  ставила вопроса о политическом плюрализме. Как мы видим, традиционная западная политическая система в Югославии подвергалась критике.

Эта югославская критика западной демократии и многопартийности требует  отдельного анализа.

Можно отметить, с одной стороны, что эта критика предвосхищают критику многопартийности с позиций, вероятно, более высокой исторической формы. Однако одновременно можно утвержать, что критика многопартийности в Югославии, как и в других странах реального социализма, имела  консервативный аспект защиты авторитарной политической системы. После драматического падения реального социализма в Восточной Европе  1989/90 гг , такая  критика многопартийности кажется уже  историческим  анахронизмом. К 1990 г. плюралистическая политическая система стала преобладающей в основных странах этого региона, в том числе  прибалтийских республиках. Даже в СССР незадолго до его распада она была практически одобрена на февральском (1990) пленуме ЦК КПСС.

Однако этот факт не снимает проблемы. Решение этой проблемы («как социалистическая демократия соотносится с политическим плюрализмом»), возможно, состоит в том, что развитая социалистическая демократия должна означать не простое «отрицание», но «снятие» политической демократии, то есть быть не отказом от нее, но включать в себя основные ее элементы. Однако этот вопрос, вероятно,  могут реально решить лишь «синдикатные» системы более высокого типа.

 Югославская система была, таким образом, оригинальным и наиболее «продвинутым» вариантом реального социализма, требующим отдельного изучения. Ее опыт между тем привлекал больше внимания даже в Китае, чем в СССР. В СССР «позитивные» оценки югославской модели не допускались сталинистским истеблишментом .( Например — запрет Андроповым статьи Ф. Бурлацкого в «Коммунисте» на эту тему- Ф. Бурлацкий, Хрущев, с. ). Изучение и применение югославской модели блокировалось сталинистами в СССР вплоть до самой перестройки.

Это лишний раз доказывало, что ранний коммунизм в СССР сохранял одну из наиболее консервативных  систем реального социализма, которая была неспособна к идеологическому развитию.

    Поздний этап правления Брежнева продемонстрировал таким образом явные слабости советской командно административной системы.  Результатом  его политики стала консервация  этой  системы.

 6.Власть в СССР после Брежнева. Андропов, Черненко.

     Приход к власти В.Андропова  ознаменовался одной из серьезных попыток реформ в СССР (Р.А. Медведев, Андропов).

До сих пор за эти реформы Андропов подвергается критике сталинистов. (Например С. Семанов характеризует его как «человека с двойным дном»).

    Разумеется, реформы  Андропова мыслились в рамках административно-командной системы, но они тем не менее были направлены на ее рационализацию. Идея «социалистической законности» понималось Андроповым и его окружением как противодействие коррупции и загниванию, обеспечение «законного» функционирования нереформированной командно-административной системы. Позицию Андропова  как достаточно консервативную показывает  его критика сторонника даже столь незначительных рыночных реформ, как  В. Косыгин — уже на раннем этапе их совместной работы в начале «бежневского периода» — 1964-67 гг.

Осуждение коррупционеров  и попытка применить закон против ряда «вышедших за рамки» представителей советской номенклатуры в обществе было воспринято позитивно. Между тем подлинная причина загнивания партийной верхушки – ее бесконтрольность– Андроповым понята не была. Реформы Андропова были реформами загнивающей командно-административной системы с точки зрения идеального представления о ней. Они представляли собой попытку «наведения порядка» в командно-административой системе ее же собственными методами.

 В период своего пребывания на посту генерального секретаря ЦК Андропов применял в основном административно-приказные методы «наведения порядка». Позитивная сторона этих методов – попытка борьбы с коррупцией в верхних эшелонах, сразу же затронула серьезные интересы партократии.  Принятые Андроплвым методы имели очевидные недостатки и даже свои комические моменты – комично выглядели, например, массовые проверки присутствия на работе. Наивность подобных попыток в конце 20 века заключалась в ограниченности внеэкономических методов контроля как таковых и  непонимании того, что вопрос могли бы решить «нормальные» рыночные реформы.

Смерть Андропова  прервала процесс.

   При последующих лидерах – явно консервативного (в советском смысле) толка — тенденция консервации, сохранения старых административно-командных элементов системы выступила на первый план. Старение и деградация партийной верхушки стали еще более очевидными.

Место генерального секретаря на короткое время занял и К.Черненко – лидер с не  меньшими признаками дряхлости, чем Л.Брежнев.

  За дряхлостью консерватвиых преемников Брежнева стояла дряхлость советской  партократии. Отставание реального социализма во всех направлениях общественного развития становилось все более очевидным.

Главным печальным результатом долгих лет цензуры  и подавления неортодоксальных  левых течений стало осутствие реальной идеологической альтернативы  неосталинистскому курсу.

 Официальной идеологией партократии   при Брежневе и его преемниках до Горбачева был сталинизм. Партократия не была в состоянии проводить и минимальные реформы, опасаясь «подрыва устоев». Наиболее активной опорой режима считался «рабочий класс», то есть пролетарий физического труда. Интеллигенция рассматривалась как  оппозиционная сила, увеличение ее роли в обществе не рассматрвалось. Практически происходило  подавление Интеллектуариата, котрый в поисках идеологической альтернативы искал выхода в переходе на позиции консервативного либерализма.

Жесткая цензура была направлена не только на западную идеологию, но и на неортодоксальную левую мысль. Неортодоксальные левые течения, например, еврокоммунизм оценивались отрицательно.Против их представителей и их изданий проводились постоянные репрессии. Советские репрессивные органы арестовывали даже неортодоксальных социалистов ( «дело социалистов».)

Сталинизм в СССР явно торжествовал с 1968 г. вплоть до середины 1980-х гг. Это торжество сталинизма (и неосталинизма) – стало пирровой победой, обернувшаяся последующим стратегическим поражением реального социализма.

      Когда Крючков ищет «деструктивные элементы» — виновников «развала социализма» , он забывает сказать о многочисленных функционерах его ведомства, которые  «разабатывали» и  «обрабатывали» интеллигентов и оппозиционеров даже левого направления, начисто искореняя инакомыслие.  Произошло ли очищение от наиболее одиозных из этих «разработчиков» в период «перестройки»? Оли они продолжили свою деятельность в новых российских условиях?

 

 Глава IХ. «ПЕРЕСТРОЙКА» В СССР. ИДЕОЛОГИЯ «РЕФОРМ» И СТАЛИНИЗМ. ДВЕ МОДЕЛИ ПЕРЕСТРОЙКИ — КОНСЕРВАТИВНО-ЛИБЕРАЛЬНАЯ И ЛЕВО-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ. КАТАСТРОФА ПЕРЕСТРОЙКИ .

 

      История советской перестройки  — один из наиболее драматических эпизодов советской истории, а может быть и всего 20 века.

Ход и результаты этого процесса породили комплекс крайне противоречивых оценок. Конечным результатом  перемен стало падение СССР. Это падение и его последствия  довели трактовки периода «перестройки» до крайнего противоречия. На одном полюсе оказались резкие обвинения М.Горбачева в «развале» всего и вся на бывшей территории реального социализма,  на другом – радостные оценки «падения коммунизма» как «империи зла» и пр.

    Лево-демократическая оценка произошедшего состоит в следующем. Падение СССР и реального социализма — тяжелая катастрофа левой идеологии и политики, катастрофа для многих народов, чья судьба была связана с  реальным социализмом, прежде всего народов России и всего бывшего СССР. При этом причины катастрофы видятся не только в самом противостоянии систем и роли Запада (который, понятно, действовал в своих интересах) – сколько – во-первых, в  неспособности  правящих групп реального социализма совершить необходимые реформы и,  во-вторых, в деструктивной роли сталинизма и партократии  как в предшествующий реформам период, так и в их ходе.

Основной причиной провала перестройки, развития процесса реформ в негативном направлении стала  неспособность правящих групп реального социализма совершить необходимые перемены.

Сталинисты и до сих пор на полном серьезе рассматривают Горбачева как «завербованного агента западных спецслужб», который сознательно «все развалил».

При этом необходимость реформ в СССР середины 1980-х гг  не вызывает сомнения даже у наиболее консервативных элементов. Даже идеолог ГКЧП В.Крючков, который в одних случаях недоумевает,  «зачем вообще была нужна эта перестройка», в других дозревает до необходимости перехода к «правовому государству»  (« Личное дело» ).

 Серьезные перемены в системе реального социализма были необходимы. Но возможен ли был успех реформ с одной стороны- при отсутствии сколько-нибудь разработанной  идеологии и теории этих реформ, и с другой — при упорнейшем сопротивлении консервативных  (как сталинистских так и правонационалистических) слоев советского партийного аппарата даже минимальным переменам?

Начало реформ — безусловная заслуга М. Горбачева. Это начало было крайне важно и необходимо для всех государств реального социализма. Не случайным был и энтузиазм во всем мире, вызванный этим началом.Значительно более проблематичным оказалось правильное продолжение реформ, для которого у их инициаторов не оказалось ни теоретических, ни практических сил.

Общая оценка Горбачева с лево-демократических позиций  видит противоречивость этой политической фигуры в его неспособности выбрать путь радикальной лево-демократической перестройки и разорвать с консервативно-сталинистской номенклатурой. Лево-демократическая критика Горбачева указывает, что он не смог радикально порвать со сталинистской бюрократией, носительницей грубой советской догматики, которая в конечном счете и привела к краху реформ. Горбачев был вынужден с одной стороны, идти на постоянные компромиссы с консервативными группировками, и с другой – иногда делал ошибочно резкие шаги в направлении излишней «радикализации» реформ.Не самую лучшую роль сыграли такие особенности манеры поведения Горбачева, как способность многословить без реального содержания,  говорить, ничего не говоря и пытаться «сидеть на нескольких стульях» одновременно.

      Между тем следует отметить положительное отличие Горбачева от таких политиков, как Б.Ельцин, Л.Кравчук и даже А.Яковлев. ( При том, что реформаторскую деятельность  Яковлева следует считать важным звеном перестройки, несмотря на злобную и несправедливую оценку ее сталинистами – например,  В. Крючковым). Горбачев как правило не переходил на позиции консервативно-либеральной идеологии, отталкивался от консервативно-либерального сценария.  Его можно считать в определенной мере  стихийным представителем лево- демократической линии реформ реального социализма. Однако – именно стихийным.

   Применяемое  в перестречной советской печати сравнение с Лениным (теоретиком и политиком одновременно, соединявшего политику с идеологией)  в случае Горбачева, понятно, не годится. Очевидно, что личности такого масштаба, обладавшей «революционной теорией» и способной действовать на основании таковой,- в ситуации советской перестройки конца 1980-х не было. Ленин – (несмотря на массированную критику его консервативно-либеральным направлением) остался политиком в России, уровень которого не был достигнут лидерами реального социализма вплоть до его конца, что было одним из трагических последствий сталинизма — сталинских репрессий и сталинистской деградации партийной верхушки.

 Отсутствие теории и идеологии приводило Горбачева к тактическому характеру его действий и  простых реакций  на «процесс». Были правильные шаги, но была и масса ошибок, — в основном связанных со слишком поздним и имевшим поэтому тяжелые последствия осознанием реалий. В некоторых случаях  действия Горбачева были чрезмерно осторожны и показывали очевидные аппаратные предпочтения (в особенности в критическом 1990-м), в других они были (как в случае с Восточной Германией) чрезмерно и ошибочно радикальны.

Горбачев искал верный путь реформ, ждал, когда процесс «сам покажет». Процесс «пошел», только — без Горбачева: Горбачев пойти вслед за ним не смог. Он пытался «нащупать» верную линию перестройки —    т.е., как мы полагаем, линию позитивного развития реального социализма, — но «нащупывание» это проходило крайне противоречиво. Горбачев не обладал современной левой теорией, которая помогла бы ему ориентироваться в ситуации – он пытался формировать эту теорию  по ходу дела или вовсе пост фактум. Его идеологические импровизации – как например, в национальном вопросе — как правило оказывались неудачными.

 В чисто тактическом плане для Горбачева было характерно непонимание и неучет того, что «процесс» (который «пошел») имеет определенные временные рамки. Эти временные рамки в ситуации советской перестройки часто весьма узкие, укладывавшимеся иногда в месяцы — можно сравнить с ситуацией операции на живом организме. Разрезанное при начале операции тело нельзя держать  на операционном столе бесконечно долго. Отсутствие быстрых и радикальных действий в течение определенного периода  влечет смерть разрезанного организма.

      Результатом ошибок правящей горбачевской  группировки оказался провал реформ.

  Мы говорим о «провале»  именно с лево-демократической точки зрения. С точки зрения консервативно-либеральной  все кончилось «нормально» и «правильно» — именно, развалом и крахом реального социализма. С точки зрения консервативного либерализма Горбачев — «хороший лидер», т. к. он не помешал консервативно-либеральной реставрации.

 

 1.Отсутствие идеологии реформ.Идеологическая дилемма и глобальный раздел мира.Элементы критического марксизма в идеологической полемике эпохи перестройки. Его противостояние традиционному марксизму и консервативному либерализму. Роль сталинизма в поражении перестройки

 

Горбачев отважился на реформы, не имея никакого сколько-нибудь четкого  их плана. Такой план могла дать лишь более эффективная идеология, но  ее не было.  Отдельные элементы нового  не складывались воедино, верное направление высвечивалось слишком медленно и противоречиво.

Надежды, что теория образуется сама собой в ходе обсуждения – не оправдались. Горбачев сумел отойти от системы и идеологии советского прошлого, но слишком смутно представлял, каковы могут и должны быть результаты реформ. Горбачев втянулся в процесс, характер которого  не понимал и уже в силу этого контроллировать который был не в состоянии.

Команда Горбачева не обладала ни и теорией, ни стратегией процесса, начало которому она положила. С отсутствием  теории реформ было связано отставание Горбачева от хода событий и метание его от одной крайности к другой. В некоторых случаях шаги Г. были чрезмерно радикальны; в других он слишком долго оставался на консервативных позициях (как в проблеме Союзного договора).

Не имея новой идеологии, горбачевская команда была способна лишь на тактические шаги.В результате перекосов реформы становились все более противоречивыми и скачкообразными.

Попытка формировать идеологию ad hoc- по ходу дела — лишь запутывала ситуацию еще больше. Ареной борьбы  была и печать,  и реальная политика в странах реального социализма. С одной стороны, перестройку подрывало блокирование консерваторами реформ; с другой – ложная подмена лево-демократических целей перемен  консервативно-либеральными.

Результатом этой борьбы в СССР стало глубокое поражение левой мысли. Оно было прежде всего идеологическим — но привело и к поражению по всему общественному фронту – от политики до экономики.

Причины идеологического поражения реформ  можно усмотреть в следующем(частично мы  уже касались этого вопроса).

К  началу перестройки в СССР(к середине 1980-х гг)  в мире существовала  ситуация глобального (и в целом лишенного альтернатив – то есть фактически  тоталитарного) раздела мира между двумя соперничавшими системами – Расчлененным обществом и Реальным социализмом (Авторитарным Синдикатом). В идеологии эта ситуация «глобального раздела»  характеризовалась нами понятием идеологической дилеммы, по которой преобладающими «мировыми» (и репрессивными) идеологиями были сталинизированный марксизм и консервативный либерализм. Принцип идеологической дилеммы состоял в том, что в обстановке жесткого (и безальтернативного) раздела мира между двумя репрессивными системами отказ от одной идеологии означал автоматический переход на сторону противоположной.Поражение первой (сталинизированного марксизма) вело к усилению второй – консервативного либерализма.

Однако, как мы постоянно стремимся показать, консервативный либерализм, идеология реставрации Расчлененного общества, не мог быть реальной позитивной альтернативой сталинизированному марксизму,  — в том числе и в качестве идеологии позитивной перестройки реального социализма. Таковой могла быть только лево-демократическая идеология. По ряду причин эта идеология не была оформлена в нужный исторический момент и не смогла стать реальным противовесом двум репрессивным идеологиям. //В обстановке глобального раздела мира между двумя обозначенными течениями (и соответственно ситуации исключенного третьего) перестроечные реформы – в т.ч. ослабление и ликвидация цензуры — привели вовсе не к формированию альтернативной сталинизированному марксизму левой идеологии и соответствующих политических сил. Их результатом стал  массированный прорыв консервативного либерализма и его группировок на место сталинизированного марксизма.//

Поэтому в ситуации «исключенного третьего» после поражения сталинизированного марксизма победил второй из двух «идеологических тяжеловесов» — консервативный либерализм. Именно он, — благодаря своим преобладающим ресурсам,  способности навязать свою позицию мощными, опирающимися на эти ресурсы массовыми средствами — оказался в  решающий исторический момент советских реформ сильнее всех левых течений — как сталинизированного марксизма, так и его более прогрессивных направлений.

 По нашему мнению, поражение левых сил в ходе перестройки не было фатально запрограммировано. У левой мысли и левых политических сил был шанс провести и завершить реформы в интересах «реального социализма». Но этот шанс не был реализован. Одной из важнейших причин  этого стало многолетнее третирование советским неосталинизмом неортодоксальных (в т. ч. «либерально-марксистских») левых течений в СССР, уничтожение всех поисков, школ, направлений и группировок. За несколько лет советская мысль не могла проделать ту работу, на которую требовались десятилетия. Сталинизм и неосталинизм нанесли таким образом наибольший урон вовсе не консервативному либерализму (который  на западных ресурсах все это время активно развивался ), но прежде всего и в первую очередь марксистской традиции, от которой зависела идеология и само будущее реального социализма.

Возлагая ответственность за провал советских реформ на Горбачева, советские консерваторы – например, В. Крючков — ни словом не упоминают о той малоприглядной роли, коорую сыграли в падении СССР десятилетия репрессий против диссидентов, цензуры, подавления любой свободной мысли и насаждения шовинистических группировок руководителями — сталинистами и их сторонниками, в первую очередь в ведомстве самого Крючкова. Эту же роль сталинистские функционеры продолжали играть и в процессе перестройки: например, ими была организована акция с Ниной Андреевой, в союзных республиках поддерживались наиболее одиозные фигуры Интердвижений и общества «Память». Есть данные о роли сталинистов из КГБ в ряде политичских убийств – например, отца Александра Меня в 1990 г.

 Перестроечная гласность, снятие многих цензурных запретов (хотя и неполная – цензура в СССР держалась до 1991 г.) вызвала к жизни целую публицистическую волну. Появилась плеяда новых публицистов.  Развернулась критика традиционного сталинизированного марксизма. Началось первое за многие десятилетия живое обсуждение реальных проблем общества, начали рассматриваться различные общественно-политические альтернативы как в рамках марксизма, так и вне его.

Выяснилось прежде всего, что марксистская мысль реального социализма очень сильно отстала. Что этой мыслью не был фактически освоен материал советской левой мысли 1920-70-х гг,  включая ряд оппозиций официальному курсу, от троцкисткой до бухаринской, не говоря уже о западной левой традиции.

Окрытое обсуждение в начальный период перестройки альтернативных сталинизму основных течений большевизма, в частности, теорий Бухарина и Троцкого (поневоле поверхностное, и, разумеется, – запоздавшее на полвека из-за сталинистской цензуры), показало, что взятые в чистом виде, эти теории не могуть быть основой  «перестройки»  в современном смысле этого слова. Мы видели причину этого  в том,  теории обоих крупных продолжателей ленинизма, хотя  в ряде аспектов и позитивно отличались от официального советского («сталинизированного») марксизма, тем не менее по большому счету оставались в рамках идеологии авторитарного Синдиката, авторитарного коммунизма. Эти теории не могли дать объективный анализ реального социализма и показать позитивный и революционный выход из него. Для сторонников радикальных перемен реального социализма это было поводом  отбросить левую теорию как таковую и перейти на позиции консервативного либерализма, предлагавшего, как казалось многим, наиболее радикальную альтернативу советской системе.

 Критический марксизм оказался не готов к осмыслению происходящих крайне динамичных процессов. Возникавшая и выбрасывавшаяся масса спорадических теорий не могла сложиться воедино, привести к  сильной альтернативной сталинизму левой идеологии. Теория, которую мы называем лево-демократической, не была сформулирована и разработана в достаточной мере.

Важную роль в советской перестройке сыграла теория  «административно-приказной системы». Г.Х. Попова. В ней было верно зафиксированы важные особенности Авторитарного Синдиката. Однако по нашему мнению, недостаток этой теории состоял в том, что она не имела четкого идеологической основы и поэтому могла использоваться как левыми направлениями, так и – консервативным либерализмом. В результате консервативно-либеральный вариант данной концепции  фактически вытеснил лево-демократический.

 

2.Консервативно-коммунистическая идеология и перестройка

 

Первым  и наиболее жестким противником перемен была «консервативно-коммунистическая» идеология – идеология сталинизма. Против этой архаичной идеологии были направлены первые идеологические атаки перестройщиков. При этом идеологически и политический массив сталинизма в СССР оставался весьма сильным и активным на перестроечном поле,  играя важнейшую роль в блокировании реформ.

Сталинисты по всем позициям противостояли реформистам.

В экономике они  отстаивали командную систему и отрицали необходимость введения элементарных рыночных механизмов. (В. Павлов, отчасти Рыжков ). Советские консерваторы доказывали невозможность рыночных  реформ и прямо препятствовали им.

Экономическая сторона горбачевских реформ оказалась неэффективной уже с первых шагов (если не сказать провальной). Антиалкогольная кампания привела к опустошению бюджета. Стали рости долги, которые компенсировались  продажей золотого  запаса.

(Бронштейн М. Почему и как распался Советский Союз,- Таллинн, № 29-30,02-с.90-91).

Даже по сравнению с советским Нэпом и реформами в Китае экономическая политикаГорбачева была очевидно малорезультативной и лишь осложняла ситуацию. В ряде случаев ее ухудшал  и  прямой экономический саботаж консервативной бюрократии.

 Неэффективность в конкретных экономических вопросах перестроечное руководство пыталось компенсировать радикализмом «глобального» свойства. Но этом играли западные массовые средства, использовавшие лесть «великому реформатору» Горбачеву как постоянное средство психологического воздействия на него.

В то же время продуманной стратегии у Горбачева не было. Об этом заговорили и консерваторы – например, В. Крючков. Но почему Крючков ничего не говорит о том, в силу каких причин его сверхмощное и поедавшее значительную часть бюджета ведомство не было в состоянии предложить никаких рациональных решений?

 В национальном вопросе коммунисты-консерваторы (сталинисты)– препятствовали  любым проявлениям самостоятельности республик.  Даже ранняя, предложенная представителями Прибалтики еще в 1988 г. идея союзного договора и экономической самостоятельности республик трактовались как «сепаратизм и авантюризм».  Эта оценка нашла свое выражение в документах,  сформированных консервативными силами – разумеется с благими государствеными целями — республиканские Интердвижения, в частности,  в документах Интердвижения  Эстонии.

В национальном вопросе идеология бюрократии и партократии – сталинизм – проявилась таким образом как грубый централизм. Ее сторонники оставалась на характерных для сталинской модели позициях еще в 1990-х гг.

Интересна фраза Крючкова о том, что СССР являлся «итогом тысячелетнего развития отечества».

 Вопрос – чьего отечества? Прибалтов? Молдаван? Жителей средней Азии? Очевидно, что сталинисты пытались протащить в качестве «общей» для ряда республик шовинистическую и имперскую концепция Союза, которая в качестве таковой заведомо не могла быть принята соседями «тысячелетнего государства».

В политике советские сталинисты отстаивали грубоцентралисткую организацию, подалявшую любую политическую активность – от «неформалов» до самостоятельных политических движений.

Интересно, что тогдашний глава КГБ В. Крючков в последних (2003 г.) изданиях своих книг заявляет о себе как стороннике правового государства и даже противника однопартийности.(«Личное дело»). Когда вдруг Крючков прозрел? И почему в случае такой позиции подначальственные ему структуры в течение всего периода перестройки оказывали такое мощное давление на все проявления не то что партийной, но и просто «низовой» активности – например, устраивали  акцию Нины Андреевой, нападения на союз писателей «Апрель» и пр.?

Одной из проблем перемен стало формирование низовых политических организаций, в том числе и  советов (казалось бы, составлявших основу «советской власти»). Демократы  отстаивали концепцию «обновленных» советов. Советы следовало наполнить реальным содержанием, которого они были лишены в административно-командной системе сталинского образца. Сталинисты не понимали этого ни в тот момент, ни  до сих пор — пытаясь доказать, что советы в бывшем СССР играли какую-то реальную роль. (В.Крючков «На краю пропасти»).

Появление Народных фронтов консервативно-советской (т.е.сталинистской)  идеологией было оценено совершенно неверно – они отождествлялись с с националыными фронтами- и «антисоциалистическими»и «деструктивными» силами.  Правда оставался неясным вопрос – как в таком случае было трактовать Народные фронты и демократические движения в самой России – например, Демократическая Россия и пр.

Между тем, по мнению левых демократов, наряду с «антисоциалистическим» (то есть фактически — консервативно-либеральным течением) в Народных фронтах присутствовал важный компонент реформистско-коммунистической идеологии и политики.Этот элемент полностью игнорировался советскими консерваторами.

 Из трактовки Народных фронтов как консервативно-либеральных и деструктивных группировок исходила и тактика сталинистов по отношению  к ним. Вся энергия консервативных сил была направлена на противодействие данным группировкам и ослабление их. Ими ьыли сформированы консервативно саветские Интердвижения, защищавшие устарелые командно-административные отношения.

Этим сталинистские силы играли на руку реальным противникам перестройки и стронникам реставрации консервативно-либеральной системы.

В ситуации преобладания сталинизма в идеологии правящих советских группировок, слабости реформистско-коммунистической идеологии  и поддерживающих ее политических сил, роль «идеологического лидера» перемен в целом  – место «двигателя» реформ реального социализма — все больше брал на себя консервативный либерализм — идеология не реформы реального социализма, но реставрации Расчлененного общества.

 Сторонники радикальных перемен  все больше начинали ориентироваться на консервативный либерализм как альтернативу сталинизму и более эффективный способ решения стоявших перед странами реального социализма задач.Поэтому отказ от сталинизма у ряда сторонников демократических реформ в компартии привел к их переходу на консервативно-либеральные позиции ( например, А. Яковлев, затем – Б. Ельцин).

В этом сыграла свою роль  и эмигрантская оппозиция советской официальной идеологии, в которой задавали тон вовсе не сторонники «социализма с человеческим лицом», но  приверженцы классического консервативного либерализма. Примером таковой может считаться позиция А. Солженицына, выраженная им как в художественой форме, так и в историко-политических исследованиях. (Например, «Архипелаг Гулаг»). Для многих сторонников перемен – начиная от ряда крупных советских диссидентов и эмигрантов — признаком радикализма также стал переход на консервативно-либеральные идеологические позиции. На этих же позициях стояли, разумеется, и основные альтернативные советским западные  средства массовой информации (Радио «Свобода» и др.).

 Интересна в связи со сказанным эволюция некоторых советских идеологов. Когда ставший известным своей критикой марксизма будущий национал-патриот А. Ципко в предисловии к книге А. Яковлева «Предисловие. Обвал. Послесловие» (1992) заявляет, что в этой книге «впервые в России советским ученым написана правда о марксизме», он показывает этим свою крайнюю наивность.

Во-первых, при всем уважении к А. Яковлеву насколько консервативно-либеральная критика марксизма является «правдой» о марксизме – это большой вопрос. (Хотя действительно задолго до перестройки многие демократы восприняли консервативно-либеральную оценку реального социализма как верх истины). Во-вторых, за 70 лет — с 1922 по 1992  г.- советскими учеными  были написаны тонны книг с различной – в том числе и консервативно-либеральной критикой марксизма. Эти книги существовали в том числе в «самиздате» и «тамиздате», советская интеллигенция имела также слушать  их по радиоголосам. Почему этот поток миновал работника ЦК А. Ципко? Когда он прозрел? Многие, между прочим, имея «самиздатскую» информацию  и весь набор «правд о марксизме» не то что шли работать в ЦК, но и в партию не вступали… Ципко же почему-то «прозрел» в период перестройки – то есть, по сути «изогнулся» вместе с линией партии. Ципко повторяет обычные консервативно-либеральные истины, причем важно заметить, — не в «демократическом» их варианте, как у А. Яковлева,  но в национал-патриотическом, что типично для персонажей типа Жириновского.  Последующая эволюция привела Ципко к прямому нацизму.

    Интересно проследить в этой связи идеологическую эволюцию партократии и ее идеологов. «Демократы» переходили на консервативно-либеральные  позиции в их более демократическом варианте (пример А. Яковлева и др.); консерваторы – сталинисты – в шовинистическом. Пример Кравчука на Украине, легко перешедшего от советского консерватизма (сталинизма) к национал-радиализму.  В России – Жириновский, Ципко.  Советских консерваторов –сталинистов характеризовал крайне легкий переход от официального советского сталинизма к правому консервативному-либерализму- вплоть до нацизма.

Наиболее «мягким» и близким к лево-демократическому был, по-видимому, социал-демократический вариант консервативного либерализма. На его позиции перешла активная группа демократических лидеров перестройки – от Г.Попова до А.Яковлева и даже М. Горбачева.

О социал-демократизме в идеологии перестройки вообще следует сказать отдельно — стремясь яснее определить идеологию перестройки (которая так и не была окончательно определена) представители реформистского крыла горбаческого руководства – например, А.Яковлев, часто видели таковую в социал-демократизме. По словам Яковлева, «умеренный реформизм – это первоначальная перестройка, но потом испугавшася себя  (или кем-то и чем-то) запуганная. По традиционным меркам – это социал-демократическое направление, хотя и несогласное считать себя таковым».- Предисловие. Обвал. Послесловие. М., Новости, 1992, с. 145.

Близкие взгляды высказывали идругие теоретики реформ – например, Г. Попов. К ним часто склонялся и М. Горбачев. Хотя – как это справедливо отметил в указанном отрывке А. Яковлев, Горбачев в основном «не был согласен» с определением своей новой идеологии как «социал-демократизма».

Наше мнение состоит в том, что «позитивная» идеология реформ реального социализма не есть социал-демократизм. Как мы уже специально отмечали, мы не считаем социал-демократическую идеологию «позитивным» решением идеологической проблемы реального социализма. Социал-демократизм в той форме, в которой он сложился к началу 20 века, став основой 2-го Интернационали и последующих социал-демократических группировок 20 века, мы определяем как «мягкий» вариант консервативно-либеральной идеологии – то есть официальной идеологии Расчлененного общества. По нашему мнению, данный вариант консервативно-либеральной идеологии, как и это направление в целом, не может выступать в качестве позитивной идеологии системы синдикатного (коммунистического) типа. Таковой должен выступить ново-коммунистическое, лево-демократическое направление, представялющее собой развитие идеологии раннего большевизма (ленинизма).

Между тем поскольку новое идеологическое течение коммунизма еще не оформилось, понятие социал-демократизма, по нашему мнению стало своеобразным  заместителем  названия этого еще не оформленого и не определенного в полной мере направления коммунизма – идеологии Синдикатной системы более продвинутого типа.

В наибольшей мере это относится ко взглядам самого М. Горбачева,  иногда зявлявшего о своей приверженности соц-дем-му, в других же случаях пытавшегося отмежеваться от социал-демократизма, но неспособного сделать это окончательно и определенно. У А.Яковлева и Г.Попова, как кажется, имел место более близкий к традиционному западному (то есть консервативно-либеральному) вариант «левого» социал-демократизма. В постсоветских государствах мы сталкиваемся также и с более «правыми» версиями социал-демократизма – близкими к традиционной правой социал-демократии.(Различие правого и левого социал-демкратизма было очевидно еще накануне Октябрьской революции; в течение последующих десятилетий 20 века оно также сохранялось достаточно отчетливо).

Обсуждение проблемы соотношения «нового коммунизма» и социал-демократизма восходит еще к 1970-м гг, когда в западных компартиях завило о себе движение еврокоммунизма. Тогда уже на Западе (да и в СССР) возобладала трактовка еврокоммунизма как «нового обозначения» социал-демократизма и показатель несостоятельности коммунизма как такового.

Мы не считаем социал-демократизм (даже в его близком лево-демократической теории левом варианте) позитивной альтернативой реальному социализму. Как мы неоднократно отмечали, новая лево.демократическая идеология отличается от традиционного социал-демократизма, поскольку ставит своей задачей неразрушение Реального социализма и восстановление обычного Расчлененного общества – то есть реставрация. Ее задача — развитие общественной системы Синдикатного («коммунистического типа»), то есть такой системы, в основе которой лежит Государственный Синдикат.

  «Социал-демократизм» у перестроечных реформистов – в особенности у М. Горбачева –  фактически был обозначением нового коммунистического течения, близкого к лево-демократическому, но не обоснованного теоретически.

     Лево-демократическая идеология не была сформулирована к началу драматических процессов в СССР и не могла сыграть в них какой-либо серьезной роли. На идеологическом поле советской перестройки конца 1980-х гг «бились» между собой традиционные «идеологические тяжеловесы» – сталинизм и консервативный либерализм, располагавшие наибольшими информационными ресурсами. Все отличные от них направления были оттеснены в глубокую тень и не могли называть никакого влияния на происходящее.

Результатом всех описанных идеологических процессов оказалась победа на «идеологическом поле» перестройки консервативного либерализма. Массированное вторжение этой идеологии привело  к вытеснению ею всех иных, в первую очередь «левых» направлений.

 3. Слабость реформистских сил. Был ли позитивный сенарий подлинной,  а не мнимой перестройки реального социализма? Общие принципы позитивной перестройки  реального социализма: «снятие» реального  социализма, а не его «негативное отрицание».

 Одной из важнейших причин поражения левой мысли (социальной основой такого поражения – каковую обычно стремился определить марксизм) можно считать слабость реформаторских сил реального социализма, реформаторского слоя, за которыми  стояла слабость интеллектуариата СССР и других стран реального социализма.

Политические цели и задачи интеллектуриата в СССР не были осознаны и выражены («артикулированы»). Альтернативная лево-демократическая реформаторская идеология не была сформирована – не говоря уже о распространении этой идеологии и возможном ее соединении с политическими силами.

В результате интеллектуариат реального социализма не получил своего политического представительства. Начавшая перестройку партийная верхушка  не была в состоянии представлять интеллектуариат, опираться на него ни идеологически, ни политически. В  этой верхушке были слишком сильны сталинистские тенденции — архаично-консервативные черты идеологии партаппарата. Альтернативные низовые партийные группировки (например, демплатформа в КПСС) лишь начали свое формирование и не смогли сыграть сколько-нибудь существенной роли. Горбачев не поддержал низовые партийные тенденции, делая основную ставку на партаппарат. Его действия воообще характеризовала неспособность к «низовой» организации (в том числе и реформистской части компартии), предпочтение верхушечных, аппаратных решений.

Причиной краха стало бездействие «реформаторов» в одних случаях и ошибочная активность в других.

 Существовал ли позитивный сценарий реформ?

На этот счет есть различные мнения.

Сталинистская позиция исходит из того, что никаких оснований для перестройки не было. Имелся лишь злонамеренный план развала «хорошего социализма». Это консервативно-коммунистическое – сталинистское по нашему определению —  направление, представленное, например, зюганизмом и близкими к нему авторами  ставит под сомнение саму необходимость реформ в СССР .

Консервативно-либеральная  идеология доказывала, напротив,  что  реальный социализм перестройке не поддавался, а мог лишь распасться. Благодаря Горбачеву, говорят сторонники этой концепции, это произошло достаточно безболезненно, за что ему и слава. «Мирное разрушение коммунизма» рассматривается консервативным либерализмом как главная заслуга Гобачева.

 Сталинистское направление  считает главными виновниками  падения СССР и реального социализма  начатые реформы и их организаторов — Горбачева и реформаторское крыло  его руководства.

Примером может быть книга последнего главы КГБ В. Крючкова «На краю пропасти» (Последнее изд.- Эксмо, 2003 г.)  Крючков обвиняет Горбачева как в самом начале реформ ( необходимость которых в других местах он вынужден признать), так и в их  печальных результатах. Он даже склоняется к мысли о сознательном стремлении  Горбачева и иных «прорабов» «развалить союз». В особенности достается «послу беды» А. Яковлеву, который – правда абсолютно бездоказательно — рисуется едва ли не как агент «зарубежных разведок»,  Г. Арбатову и пр.

      Новоогаревское соглашение, подготовленное накануне путча и ставшее сигналом для «прорабов сталинизма» к выступлению, Крючков рассматривает не как верный шаг Горбачева, а как шаг к «развалу союза», который следовало всеми силами предотвратить (см.).Можно с полным основанием возразить «государственнику» Крючкову, что в сложившейся к 1991 г. ситуации, после упущенных по вине сталинистов возможностей заключения союзного договора в 1989-90 гг и применении силы в Прибалтике в начале 1991 г. горбачевский «новоогаревский» вариант реформирования союза – пусть и без Прибалтики – был явно «меньшим из зол». Злом значительно большим оказался навязанный сталинистами – и лично Крючковым- вариант, реализовшийся после путча августа 1991 г., связанный с приходом к власти консервативно-либеральных грппировок в России и национал-радиалов в ряде республик.  Может В. Крючков считает этот вариант более, чем горбачевский, благоприятным для постсоветского пространства? Но ведь всю полноту вины за осуществление этого наиболее неблагоприятного для левых сил «реального социализма» развития событий несут на себе такие поборники бывшего СССР, как Лукьянов, Крючков и др.

     По нашему мнению, возможность позитивного решения основных задач перестройки, то есть «положительного» реформирования советской системы, а не ее разрушения, существовала.  Но это должен был быть не сталинистский и не консервативно-либеральный сценарий перестройки, а сценарий лево-демократический.

Позитивное решение проблем раннесиндикатной системы было возможно лишь на основе лево-демократической идеологии. Назревшие проблемы реального социализма не мог решить ни сталинизм, постоянно оказывавший далеко не «стабилизирующее» влияние на перестрочные процессы ( как и добавим, в «постсоветской» России в виде зюганизма), ни консервативный либерализм. Как это было видно уже с первых лет реформ – в особенности в России эта победившая в большинстве стран реального социализма идеология  не смогла решить стоящих перед государством и всей раннесиндикатной системой задач.

 Изменение системы реального социализма было возможно в двух направлениях – как в направлении реставрации традиционного капитализма, так и в направлении перехода этой системы к некоторому более высокому качеству. Только такой переход может называться революцией в марксистском смысле. Эти два варианта – Реставрация и Революция,- соответствуют двум концепциям перестройки – консервативно-либеральной и лево-демократической.

Лево-демократический сценарий перестройки противостоял как сталинистскому, так и консервативно-либеральному. Первый стремился сохранить командную систему в прежнем устарелом варианте. Второй исходил фактически  из концепции устранения (отрицания) реального социализма. Сталинизм (как и последующий зюганизм) хотел сохранить командную систему, которую отождествлял с «коммунизмом». Консервативный либерализм ставил своей задачей не переход «реального социализма» в новую историческую стадию, но возвращение его к дореволюционной системе – практически  реставрацию «капиталистического», «буржуазного» — т.е. Расчлененного общества.

Лево-демократическая концепция – это концепция революции в системе реального социализма, перехода этой системы к более высокому общественно-историческому качеству.

Лево-демократическая концепция перестройки предполагала  позитивное развитие реального социализма, а не его разрушение, «снятие-сохранение» его в смысле классической марксистской и гегелевской диалектики.

В ряде течений критического марксизма на Западе возобладала концепция «негативной диалектики» – и соответсвенно – «негативного отрицания». Понятия негатвного отрицания и негативной лиалектики  применяли представители франкфуртской школы.

Вряд ли можно согласиться с концепцией anti-aufhebung`а  Светозара Стояновича- Вопр. Филос, 1990.№1 . Из того, что существует марксистская работа «Анти-дюринг» еще не следует, что anti-aufhebung есть также марксистское понятие. Зачем изобретать новые понятия, если есть понятие «простого», негативного отрицания?

По отношению к реальному социализму «позитивно» преодолевающей его системой может считаться лишь система Поставторитарного Синдиката (действительного «коммунистического социализма»). Это общество «неавторитарного коммунизма», в котором мог бы сохраниться созданный реальным социализмом базис синдикатной формации – Государственный Синдикат. Однако политическая надстройка этого общества перестала бы быть авторитарной. После отстранения от власти партократии власть должна была перейти к новой прогрессивной группировке пролетариата – интеллектуариату, который был бы в состоянии начать самоуправленческую перестройку синдикатного общества.

Этот вариант между тем оказался нереализованным вследствие поражения перестройки. Существенным компонентом такого поражения был  перевес консервативного либерализма в мировой идеологии и политике, а также деструктивная роль сталинизма. Непосредственной причиной провала реформ как «позитивного процесса» стали ошибки Горбачева, его неспособность вовремя порвать со сталинистами, а также постоянный саботаж сталинистами реформ, в том числе и нанесение ими прямого удара в спину реформаторам — в наиболее открытой форме- путч августа 1991 г.

 4. Перестройка в политической области.Проблема авторитарной политической системы, многопартийности и «преодоления авторитарного барьера». Идеи неполитического общества. Продвинутые формы десталинизации — выход за  пределы предсоциализма как такового. Перестройка как революция. Проблемы власти при перестройке. Смена правящих классов.

 Одним из важнейших вопросов перестройки стал вопрос изменения политической системы советского «реального социализма».

В результате «гласности» — первой формы свободы печати в советских условиях — был наконец осознан (хотя и не сразу) тот бесспорный факт, что советская политическая система имеет авторитарный характер. Было осознано также, что с   авторитаризмом  связан целый ряд собенностей общества реального социализма – в том числе  и «культ личности» лидеров, а также и  ряд других характерных проявлений сталинизма в широком смысле этого слова.

Встал вопрос о «многопартийной системе».В период советской перестройки  именно этим понятием стало обозначаться преодоления  авторитаризма. Понятие «многопартийности», таким образом, тем самым принимало смысл смысл своеобразной метонимии (часть вместо целого) и  как бы заменяло  значение  плюралистической  демократии в целом.

В подходе к этой проблеме  общество проделало   серьезную   эволюцию. Вначале однопартийная система не подвергалсь сомнению даже  известными  сторонниками реформ.  А. Бовин в первых перестроечных статьях не признавал необходимость перехода к  многопартийной  системе. Б.Курашвили, в первые годы престройки выступавший как сторонник перемен (хотя позже, в начале 1990-х вернувшийся на  сталинистски-зюганистскую позицию),  считал, что возможен переход к правовому государству в условиях  однопартийной  системы.  Ф. Бурлацкий в этот период писал о необходимости парламентаризации  Советов, разделении властей,  не ставя  вопрос о переходе к  многопартийной  системе. Лишь постепенно была выдвинута задача «перехода к правовому государству».

Таковое, впрочем, еще ранее защищал ряд близких к критическому марксизму авторов – например. Р. Медведев.

Лево-демократическая  теория отстаивала мнение, что реальная десталинизация возможна лишь «по ту сторону»  авторитаризма.   Без устранения авторитарной политической системы  фактическая «десталинизация»    остается  невозможной. Авторитарный политический режим реального социализма с необходимостью вызывает  сталинизм,  поскольку именно в авторитаризме сохраняется один из важнейших источников сталинистской репрессивности.

При этом понятие «многопартийности» не совсем точно определяет  характер необходимых политических перемен. Важна, понятно, не «много» или «мало-партийность», а сама возможность существования различных партий, т.е. переход от авторитарной системы к свободе ассоциаций и свободе печати. Преодоление  авторитаризма, далее, – это не только переход к  многопартийности,  но  реализция целого «комплекса свобод», установление свободы целого ряда видов деятельности, невозможных в условиях авторитаризма. Наряду  со  свободой  ассоциаций  речь идет также и  о свободе печати и др.

Более точно  процесс преодоления авторитаризма в СССР  левые демократы   обозначали как  преодоление  «авторитарного барьера». (Это понятие употреблялось в диссидентской литературе 1970-х гг.). Преодоление авторитарного барьера  предполагало  по  меньшей мере  два основных мероприятия: закон о свободе ассоциаций и закон о свободе печати. Естественно, что оба эти закона между  собой  жестко связаны:  свобода печатных изданий для различных политических групп невозможна без самого разрешения существования этих групп и ассоциаций, которые могут считать себя и партиями.

 В реальных условиях советской перестройки процесс перемен протекал противоречиво и странно. Когда обсуждался  закон о свободе печати в Верховном Совете СССР, ему был посвящен ряд публикаций в центральной прессе.     В то же время не упоминался закон об ассоциациях. Между тем законы о печати и ассоциациях всегда были тесно  связаны  между собой и непринятие одного из этих законов означало создание препятствий для реализации второго.

  Можно тметить также и то, что  давно необходимые политические перемены в СССР оказались недостаточно подготовленными. Шаги по усилению «гласности» (хотя еще не свободе печати) отмена 6-й статьи конституции о руководящей роли КПСС, были безусловно правильными шагами демократизации. Но эти шаги развязывали бурный политический процесс, механизмов управления которым у Горбачева не было.

Ставка на советы — т.е. надпартийные структуры, выборы Верховного совета- была безусловно верна. Но в самом Верховном Совете опора сторонников перемен была недостаточной. Для политической победы   им было необходимо обеспечить себе поддержку реформистских сил общества.

 «Центр» реформистского движения оказался слабым. Раскачивание политического маятника кидало политическое развитие от крайностей демократии к таким же крайностям сталинистской реакции на них – то есть крайностям сталинистской дикаттуры, ГКЧП. Это раскачивание сорвало эволюционное развитие процесса перемен.

 Несколько слов о тактических вопросах революции «перестроечного типа».

Объективно в революциях политический центр смещается — «вперед» — в сторону более радикальных партий.

Это можно или совершить – если «центральная»  политическая группа способна к реальным революционным реформам,- или смоделировать- действуя «на опережение» Только перенесение политического центра «вперед» может спасти ситуацию в столь динамичных процессах.

  Горбачев не смог сделать это — т.е. стать «во главе процесса». Практически  роль «лидера» реформ сыграли западные средства массовой информации — консервативно-либеральная критика реального социализма имитировала  роль «революционного центра», хотя  это был центр консервативно-либеральной реставрации.

 В результате реформы ушли в сторону от позитивного развития реального социализма – в сторону восстановления расчлененного общества. Победил консервативно-либеральный сценарий перемен реального социализма – сценарий Реставрации. Сценарий позитивного развития реального социализма оказался не реализован.

Сделав ряд ошибочно-радикальных шагов, Горбачев затем сам начал склоняться к консервативным решениям и выдвинул на первые политические посты будущих путчистов.

 Лево-демократическое понимание смены политического режима реального соцализма отличается от консервативно-либерального. Критика авторитарности политической системы реального социализма была одним из наиболе важных аспектов критики этого общества Западом. Классический консервативный либерализм трактовал авторитаризм как неотъемлемую особенность «коммунизма».

Соответственно предполагалось, что преодоление авторитарного барьера должно привести коммунистические страны к «устранению коммунизма».

В отличие от этого, как  уже отмечалось, мы полагаем, что соединение коммунизма (т.е. Государственного Синдиката) с политической демократией возможно. Таковое могло бы быть результатом не псевдоперестройки в обществах реального социализма ,- не сохранения административно-командной системы или реставрации Расчлененного общества,   но действительной, то есть «положительной» перестройки, — перехода реального социализма к системе поставторитарного Синдиката. «Коммунизм» следует связывать не с какой-либо  политической  надстройкой,  сколько  с более глубинными социально-экономическими структурами, прежде всего государственным синдикатом.Только переход к Синдикатной системе более высокого порядка и по отношению к системе реального социализма  может считаться революцией. Поставторитарный Синдикат предполагает наличие плюралистической политической надстройки, хотя, по-видимому, основную роль в партийной системе должны играть «партии Синдиката».

 Возможно, что в случае более благоприятного, чем это произошло в реальности, развития систем государственного Синдиката,  были вероятны определенные различия для стран центрального и периферийного синдикатного типа. В странах центрального типа (например,  России) могла бы образоваться «двухпартийность» —  традиционной и реформистской коммунистических партий. Периферийные синдикатные страны могли бы иметь иную структуру. Но в целом сохранение у власти «партий синдиката» могло бы обеспечить преемственность в развитии реального социализма.

Фактическое развитие в СССР и Восточной Европе пошло по более противоречивому пути «реставрации», при котором партии Синдиката фактически оказались вовсе отстранены от власти.

 Из этого ясно, что само по себе преодоление авторитарного барьера еще не делает реформы реального социализма революцией в лево-демократическом смысле. К устранению раннекоммунистического авторитаризма призывает и консервативно-либеральная Реставрация.

Вообще как известно, теория марксизма рассматривает революцию вовсе не только как изменение политического режима.

Согласно марксистским принципам, отличие Революции от Реставрации дает не перемена политического режима, в том числе смена авторитаризма к плюрализмом,- но содержание этой перемены — переход власти в руки «нового» класса – класса, связанного с новым способом  производства.Революции вообще в марксистском смысле предполагают отстранение от власти «старого класса», класса старого способа производства и замена его не «новым» репрессивным классом.

Каково «классовое содержание» новокоммунистической революции?

Новокоммунистическая революция предполагает отстранение от власти класса партократии и  переход этой власти в руки класса интеллектуариата.

По лево-демократической теории новым классом по отношению к партократии выступает не буржуазия, но интеллектуариат.

Однако реформистки-коммунистическое понимание роли партократии в системе реального социализма является иным, чем это дает консервативный либерализм.

Консервативный либерализм, с его «негативным» пониманием раннекоммунистической системы, дает также и «негативную» характеристику партократии, не видя ее первоначальной позитивной роли в администртиво-командной системе реального социализма.

         В западной политологии партократия часто отождествляется также с компартией в целом. Компартия сводится к партократии и понимается как своеобразная стоящая над обществом предсоциализма каста,  являющаяся новым правящим слоем коммунистического общества. В этом случае партия отождествляется с партийным аппаратом, партийной бюрократией.

     Отождествление  партии и «бюрократии» лишает традиционную консервативно-либеральную доктрину возможности обнаружить  целесообразность  партийной  системы предсоциализма. Такой целесообразностью является, как мы попытались показать, роль партократии  и партии в организации и подъеме госсектора – каковую мы называем «возгонкой государственного  синдиката».  Загнивание  этой системы и превращение революционной элиты в бюрократию закономерно: как и необходимость отстранения партократии от власти для дальнейшего развития синдикатного (коммунистического) способа производства.

Западная политология не рассматривает появление  партийной системы реального социализма исторически, с точки зрения ее общественной целесообразности. В результате оказывается неясным, отчего же революционные народы так глупо сажают себе на шею пресловутую привилегированную «партию».

    Класс партократии (бюрократии)  является  такой  же особенностью предсоциализма, как  и  авторитарная  политическая надстройка. Авторитаризм, по-видимому, есть специфическая форма политической власти партократии,  «предохранитель», «крыша» власти  этой общественной группы– с ее позитивностью и с ее негативностью. Затем уже власть  партократии, как и политический авторитаризм, становится  важнейшим  источником  сталинизма  как экономической доктрины, политической практики и идеологии реального социализма.

 Критику партократии и реального социализма  дает как плутократия (правящий класс «реального капитализма», Расчлененного общества), так и интеллектуариат.

Интеллектуариат стремится не к уничтожению Синдиката, не к расчленению, но к преобразованию его, с сохранением позитивных сторон системы реального социализма.

 Новокоммунистическая революция предполагает переход власти из рук устарелых группировок реального социализма в руки политической организации интеллектуариата.

Роль политической  организации интеллектуариата должна была бы взять на себя лево-демократическая (реформистко-коммунистическая) партия. Именно приход к власти этой партии с ее идеологией — новым марксизмом – мог быть основой «позитивного» переустройства раннекомунистической системы ( а не ее разрушения расчлененным обществом) — перехода реального социализма к новому социализму – Поставторитарному Синдикату.

 Из этого следует иное, чем предлагает консервтаивный либерализм, решение проблемы компартий стран реального социализма.

Консервативный либерализм выступал с критикой компартии как таковой, отождествляя компартию с партократией, не видя реформистских сил компартий.

Преобразование коммунистической партии являлось одной из наиболее важных задач сторонников позитивного развития коммунизма в период перестройки.    Речь должна была идти не об отстранении от власти  компартии как таковой (консервативно-либеральный вариант), а об отстранении от власти партийного аппарата — партийной бюрократии и перехода власти в руки политических групп, представляющих интеллектуариат.

Отстранение является  необходимым, поскольку исчерпала себя административно-приказная возгонка Государственного синдиката.   В то же время функции компартии в раннекоммунистической системе были значительно более  широкими. Коммунистическая партия не равнозначна партократии («бюрократии»), но представляет собой в широком смысле этого слова «партию государственного синдиката», партию управления государственным синдикатом. Поэтому требование устранения компартии с политической арены и вообще запрета ее, которое пытался провести в жизнь Ельцин, в целом равносильно консервативно-либеральному отказу от государственного  Синдиката  как  такового.  Согласно лево-демократической теории требование отстранения от власти партократии (бюрократии) есть требование отказа от административно-приказной системы, административно-приказной возгонки государственного  Синдиката,  составляющей существенную черту предсоциализма.

Однако и перед «новым» коммунизмом остается задача  подъема  государственного синдиката.  Такой  подъем государственного синдиката, хотя и не будет уже административно-приказным,  тем не менее потребует  «партии синдиката». Такой партией может стать лишь новая фракция компартии, которую мы называем новокоммунистической (лево-демократической).

Эти реформы возможны лишь «по ту сторону» предсоциализма.     Десталинизация,  таким образом, равнозначна антиавторитарной и антибюрократической революции.

 Сказанное позволяет ответить на важный вопрос  — следует ли считать преодоление «авторитарного барьера» «концом социализма (коммунизма)»?Согласно лево-демократической теории – не следует.

Консервативный либерализм (и подчас сталинизм) считает устранение «авторитарного барьера» «концом коммунизма». Между тем оно является лишь концом раннекоммунистической (раннесиндикатной) системы, но не концом синдикатной системы как таковой. Преодоление  авторитаризма, «авторитарного барьера» означает не окончательный «демонтаж» социализма, но  преодоление тех черт предсоциализма, раннесиндикатного общества, которое дает основание для позитивного развития более высоких форм синдикатной системы.

 5. Перестройка и национальный вопрос. Народные фронты. Шовинистические течения в России. «Русское национальное движение» или нацизм?

  Одним из наиболее  острых вопросов перестройки был национальный.      Нерешенность его стала одной из важнейших причин распада СССР.

К концу 1980-х гг СССР  все еще оставался унитарным государством, причем сохранявшим едва ли наиболее консервативнй вариант данной стрeктуры (например, в сравнении с Югославией, пошедшей еще в 1950-е по пути значительной децентрализации).Для консервативных сил  СССР было характерно полное непонимание необходимости реформы унитарного государства. Вплоть до путча 19 авг. 1991 г. сталинисты  защищали  в качестве «советской федерации» именно унитарную структуру. Как показывают выступления представителей этого направления, напр., уже упоминавшаяся книга В. Кючкова «Над пропастью»(Эксмо,2003),- и до сих пор их мнение практически не изменилось.

Ряд проблем на раннем этапе советских реформ мог решить новый союзный договор. Представители прибалтийских республик фактически предлагали его еще в 1988 г. – именно таков был смысл Эстонской и других прибалтийских декларации  суверенитете. (Смысл деклараций был именно – в «приглашении» к союзному договору). Горбачев же поставил вопрос о союзном договоре  лишь в начале  1991 г. (что нашло свое выражение в новоогаревском процессе  весны- лета 1991 г.). Фактически новоогаревская модель запоздала  на два года — этот вопрос мог и должен был быть поставлен значительно раньше.По «прибалтийскому» стандарту «правильным» временем этой модели мог быть 1988-89 г. Если бы эта концепция сознательно проводилась бы хотя бы в период первого съезда народных депутатов – ситуацию с республиками можно было бы спасти – или по крайней мере стабилизировать на достаточно продвинутом этапе. В годы революции 2 года — это  значительная эпоха. Отставание оказалось фатальным для перестройки как эволюционного процесса «реформы социализма».

 Национальные движения перестречного времени нашли свое выражение, в частности, в Народных фронтах. Как уже отмечалось, реальный  характер этих движений также не был понят московским центром и перестроечным руководством, фактически не сильно отошедшим от сталинистских позиций.

Сталинисты (советские консерваторы) трактовали Народные фронты как «национальные», как носителей «антисоциалистической» идеологии национал-радикализма. В народных фронтах виделись  «деструктивные» организации, главной задачей которых считалось отделение соответствующих рспублик от СССР. Сталинисты не видели коммунистически-реформистских элементов Народных фронтов. (см.)

Декларации о суверенитете (типа принятой в Эстонии в 1988 г.) трактовалась сталинистами как заявление стремления к полному государственному отделению. Фактически ж она означала означала призыв к новому союзному договору. В качестве такового она абсолютно не был понята консервативным центром.

Московский пленум по национальному вопросу (как и многочисленные совещания по даннному вопросу в Москве) 1989 г. лишь озвучил консервативные (сталинистские) версии национального строительства.Идеи нового союзного договора были заблокированы.Лишь в начале 1991 г. эти идеи смогли пробиться наверх (напр., сборник  «Союзный договор», изданный московским институтом государства и права в 1991 г.).

 С целью противостояния Народным фронтам  сталинисты, опираясь на весьма значительные в тот период ресурсы советского центра, начали формирование в республике интердвижений.

По сообщению О. Калугина, данные организации стали создаваться после совещания в КГБ СССР …. В Прибалтике-  с лета 1988 г. Основой Интердвижений, их идеологии и основых документов   была консервативно-коммунистическая (сталинисткая) национальная концепция, идеология административно-командной системы. Доперестроечная советская административно-командная система трактовалась как «федерация», хотя в сталинизированном СССР ни о каких федеративных отношениях между республиками не было и речи. Официальной идеологией советской бюрократии был бюрократический централизм, который тяготел  к явному шовинизму.

Интердвижения были призваны сыграть «стабилизирующую» роль. Между тем сыграли роль деструктивную и дестабилизирующую. Дестабилизация заключалась в том, что весьма значительные ресурсы московского центра использовались на поддержку устарелых общественых образований – наиболее грубых централистских проявлений командно-административной системы. На примере Прибалтики (и в частности Эстонии) видно, что действие интерфронтов (интердвижений) вызывали в обществе обратный эффект. Интерфронты отталкивали национальную ителлигенцию и широкие массы республик от идеи союза с Россией. «Интердвиженец» в прибалтийских республиках означало – сторонник подавления республик союзной бюрократией и ведомствами, сторонник сохранения зависимости республик от наиболее отсталых чиновников центра, как правило, не понимающих реальной специфики республик.

Сталинистские силы, до сих пор называющие организации «демократов» «деструктивными силами», сами фактически играли деструктивную роль в процессе реформ.

Консервативная (сталинистская) политика вела к массовой компрометации союзных отношений в глазах националов. Ленин в 1922 г. говорил о важнейшей роли правильной национальной политики для завоевания поддержки российской революции национальными движениями. Аналогичную политику должны были бы проводить и лидеры перестройки. Между тем сталинисты в СССР сделали все, чтобы оттолкнуть национальные движения от союза с Россией.Сталинистская бюрократия, Союз, руководимый сталинистами, обнаружили тем самым свою неспособность объединить республики.

Шовинистическая концепция федерации, оказалась «ложной» и дестабилизирующей для национальных отношений бывшего СССР.

В начале 1991 г. консервативные группировки в трактовке национальных отношений смогли «протащить» наверх наиболее жесткие из своих установок, вплоть до силовых, и сделать их «руководством к действию» горбачевской команды. Советские консерваторы выступали с постоянными призывами  применить силу против сторонников реформ и самого Горбачева.Смыкание консервативных сил, создание группы «Союз»,замыкавшейся на консервативную группировку в Верховном совете СССР, означало поворот к силовому давлению на республики. Группировка «Союз»  спровоцировала политические акции начала 1991 г.- то есть применение силы в Литве и Латвии.Эти акции окончательно оттолкнули прибалтийские республики от СССР.

С точки зрения лево-демократической идеологии верными шагами были бы– поддержка коммунистическо-реформистских и противостояние консервативно-либеральным элементам Народных фронтов

Следует осмыслить поразительный и часто замалчиваемый факт — русскоязычное население поддержало независимость республик. – на референдуме 1990 г. –2\3 населения Эстонии, в том числе и русскоязычная часть выступила за независимость республики. (Это замалчивает как сталинистская пресса в России, так и национал-радикальная пресса в республиках бывшего СССР.)

 Кроме формирования интердвижений («интерфоронтов»), консервативно-сталинистские силы в СССР были причастны к формированию иных чисто шовинистических группировок русского и русскоязычного населения как в России, так и союзных республиках.

В частности, при участии шовинистическо-сталинистской  группировки в спецслужбах  России и республиках СССР было сформировано общество «Память».  Об этом сообщали О. Калугин, В. Чебриков и др.  (см.также А. Яковлев, Омут памяти, с.318.)

    Как можно оценить идеологию этих группировок?

В.Крючков в книге вышедшей новым изданием в 2003 г. сетует, что  «русское национальное движение  обвиняли в фашизме» (см.).

Что понимает Крючков под «русским национальным движением»? Движение Мокашова и Баркашова, партии типа «Русского национального единства»? В «традиционной» коммунистической идеологии (приверженцем которой считает себя Крючков) такое движение не называлось иначе, как нацизм. Если баркашовско-мокашовское движение является «русским национальным» движением, тогда и национал-социализм в Германии, Италии, Испании и пр. также являлись лишь «немецким (итальянским и пр.) национальными движениями».

Трактовка шовинистических и откровенно нацистских национальных концепций означате потерю «нормальных» идеологических ориентиров.

Смешение потриотизма и нацизма характерно для сталинизма – и зюганизма как его наследника.

Блокирование зюганизма с шовинистическими и нацистскими группировками в так называемом «народно-патриотическом союзе» происходит на протяжении последнего десятилетия постоянно. Носителем этой идеологии является также прохановская газета «Завтра».

В шовинистических группировках идеология сталинизма трансформировалась  в прямой нацизм. В этом немалую роль играли (и, видимо, играют) нацистские элементы в спецслужбах бывшего СССР и России. Бывшие советские спецслужбы поддерживали формирование в России нацистских группировок, проделавших своеобразную эволюцию от общества «Память» до баркашовского «Русского национального единства» (с характерной символикой и пр). Другого название кроме «фашизма» последняя, естественно, не заслуживает.

  Прорыв в политику нацистских элементов характеризовался прямыми насильственными акциями «устрашения» еще в период престройки.

В 1990-х — нападение на  группировку писателей «Апрель» некоего Осташвили. Борьба с демонстрациями.Тбилиси. (Горбачев путается – санкционирует и затем открещивается) Также -и политические убийства.

Ряд объективных источников  указывает причастность некоторых фигур в спецслужбах А. Меня в 1990 г.. (Книга Бычкова,) Убийство Меня – было чисто нацистсим убийством. Оно стало специфической  моделью действий нацистской закулисы в течение всего постсоветского периода.

Многие обозреватели считают, что целая серия убийств в России – от убийства Листьева до убийства Юшенкова на совести тех же сил.

Аналогичные идеологические и практические действия консерваторы предпринимали на всем перестроечном поле. Эта линия вполне определенно проявилась и позже.

Последней точкой стал августовский путч 1991 г.

Именно августовский путч 1991 г., называемый его организаторами  попыткой «сохранить СССР» стал явной и непосредственной причиной его падения.

 ГКЧП стал последней судорожной попытка сохранить нереформированную административно-командную систему. Его результатом стало окончательное поражение престройки,  подрыв базы реформистов и всего левого движения; сдача реального социализма консервативному либерализму.

 Накануне августа 1991 г. Горбачевым был практически подготовлен  «новый» ( «новоогаревский» ) вариант союза. (Должен был быть подписан в Ново-Огареве в августе 1991 г.)

Этот «новоогаревский» вариант предполагал  «новый союзный договор» с большинством республик бывшего СССР – но — отделение Прибалтики.

На уровне руководства республик договоренности были достигнуты, основные документы были подписаны перед поездкой Горбачева в Форос.

Для консерваторов этот вариант означал слишком большие уступки и «развал СССР», что и послужило непосредственным основанием к их открытому выступлению в августе 1991 г.

Путч сталинистов  в августе 1991 г.–  нанес удар в спину реформам и обусловил падение  СССР в наиболее тяжелом для реального социализма варианте. Путч привел к распаду СССР именно в консервативно-либеральном варианте  – что включало в себя  приход к власти во многих республиках национал-радикалов, сыгравший особенно негативную роль.

Следовало понимать (чего сталинисты – например, в лице Крючкова не понимают до сих пор), что сохранить СССР ( как и «социалистическую систему») старом виде было невозможно. Его  следовало реформировать. Возможностей совершить перемены «ничего не меняя» не было. Горбачевский вариант «распада» СССР, который так напугал путчистов (см. напр., В. Крючков, На краю пропасти), был бы значительно мягче, чем тот, который реально имел место. Результатом нереализованного горбачевского варианта мог быть  более «мягкий» переход к «постсоветскому» развитию – именно в лево-демократическом варианте.

В Прибалтике этот вариант развития мог быть реализован при опоре на умеренные группировки Народных фронтов вместо Интердвижений и – реформистскую часть национальных компартий.

Московский центр поступил прямо противоположным образом – направил все силы на поддержку консервативных группировок сторонников командно-административной системы – созданных  в противовес Народным фронтам  шовинистических интердвижений. Вместо  поддержки реформистских компартий  Москва продолжала опираться на консервативные, сталинистские компартии.

Результом этой политики стала полная катастрофа реального социализма как в Прибалтике, так и в СССР, а в конечном счете и на всем пространстве реального социализма в Европе.

 6.Возможный  сценарий «позитивных» перемен реального социализман. Опора на демократические силы.Народные фронты и Реформистская компартия.

 Говоря о «позитивном» сценарии перестройки  следует еще раз указать на  возможные в описываемый период социальные опоры нового курса. Таковыми могла быть – прежде всего реформистская часть компартии, отделение которой от консервативно-сталинисткой было весьма важной необходимостью, —  во-вторых – лево-демократическая часть Народных фронтов.

     Лево-демократическая теория предлагала иное, чем это делает сталинистская и консервативно-либеральная историография оценку «Народных фронтов» (прежде всего Прибалтийских). В них следует видеть не только элементы консервативно-либерального национал-радикализма, но и массовую опору реформисткой лево-демократической  идеологии.

Аналогом этих движений в России было  Движение демократических реформ, которое странно было бы обвинять в «сепаратизме».

     Вторым важным элементом перестроечной стратегии могло бы быть создание реформистской компартии. Такую партию надо было формировать, она могла вырасти из фракции сторонников реформ внутри КПСС.

Некоторые представители команды Горбачева – А. Яковлев — предлагали такой вариант.

   А. Яковлев, по его словам, предлагал разделение  компартии еще в 1985 г.(Горбачев пишет – «рано»- (  А.Яковлев, Предисловие, с.127-128).

    Но Горбачев оказался неспособен к созданию  новой компартии, он не видел в этом необходимости, продолжая опираться на компартию сталинистского образца и ряд ее достаточно осталых представителей.

 Впрочем, до идеи новой компартии Горбачев  все-же «доходит», —  но к 1991-му г. Даже сам «планирует» раскол — на ноябрь 1991-го.  (Грачев, Горбачев, C.228). Как обычно у Горбачева в перестроечный период , правильная мысль  приходит к нему слишком поздно и уже не может изменить ситуацию.

   Путь реформы компартий неоднократно предлагали в 1988-1990.м гг. прибалтйиские компартии – например эстонская.

 В. Крючков — характерый представитель сталинистской иделогии- описывает шаги по выделению реформистского крыла компартии лишь негативно – как стремление «так называемых демократов» «расколоть» компартию.

Крючкову можно ответить — раскол не всегда плох – бывает и «правильный» раскол. Хрестоматийный пример из истории коммунизма (если Крючков себя считает последователем такового) само появление большевизма (ленинизма-коммунизма) в результате раскола единой российской социал-демократической партии на большевиков и меньшевиков в 1903 г.

То, что Горбачев не был готов к формированию «второй» компартии в начале реформ – понятно. Но он  не понял значения формирования реформистко-коммунистической партии и позже, когда начался острый конфликт между консерваторами и реформистами  на «верхнем ярусе» перестроечного руководства. Он вовремя – в 1989-90 г. не поддержал  коммунистов-реформистов – например, демплатфору КПСС. Вообще не смог стать лидером демократической оппозиции в компартии. (Причина видимо – аппаратный, а не низовой стиль руководства Горбачева). Упустив эту возможность, он в конечном счете снова сделал ставку на консервативные элементы– в частности в компартии РСФСР (Полозков и проч.).Это привело к отходу реформистских элементов от Компартии и ее конечному поражению. После 27 съезда, который не принес никаких перемен, выход из КПСС стал массовым.

Слабость «политической организации» реформистов в компартии имело и ряд других компонентов.

Негативную роль сыграло слабость реформистов в силовых структурах. А. Яковлев, по его словам, сыграл существенную роль в появлении Крючкова на посту председателя КГБ – попросту рекомендовал Крючкова Горбачеву вместо Чебрикова ( сам Чебриков  характеризовал Крючкова Яковлеву не слишком положительно- см.)

Реформистские силы в  КГБ проявились незначительно (Калугин, Бакатин ) и были легко подавлены шовинистическо-сталинитскими элементами.

На консервативных позициях продолжало оставаться и ближайшее окружение Горбачева, на которое ложилась основная ответственность за выбор важнейших решений в процессе реформ.

Вместо того, чтобы создавать себе опору в реформистской части компартии, Горбачев опирался  на консервативные фигуры типа Полозкова в компартии РСФСР. Зачинатель перестройки не смог разорвать со сталинизмом. Тяготение к консервативным фигурам окончательно подвело его, приведя в руки ГКЧПистов.

Это определило среди прочего целую серию консервативных шагов горбачевской команды.

  В республиках также следовало сделать упор на реформистски-коммунистических лидеров. Горбачев ничего не делал в республиках. Фигуры типа Назарбаева не были привлечены.

После отставки Э. Шеварднадзе и  А.Яковлева в конце 1990 г. определяющие роль в окружении Горбачева стали играть Лукьянов, Крючков и целый ряд будущих путчистов.

 6. «Перестройка» и страны реального  социализма. Можно ли было сохранить «социалистическую систему»?

 Важной частью катастрофы реального социализма наряду и одновременно с падением СССР стал распад системы социализма —  стран «союзников» СССР – от  восточной Германии до  Румынии. Одним из результатов поражения реального социализма в Восточной Европе стала и трагедия Югославии. Разгром Югославии – разрушение государственного Синдиката Расчлененным обществом.

Были ли у реального социализма в Восточной Европе альтернативы? Было ли возможно удержаться от Реставрации?

Во всяком случае, стратегия перемен в Восточной Европе должна была быть продумана значительно более основательно, чем это имело место в реальности. Но такой продуманности, как мы видели, не было  и внутри СССР. В Восточной Европе, где требвались шаги еще более тонкие, результаты отсутствия взвешенной стратегии были еще более печальными. Процессы на «окраинах» мира реального социализма шли быстрее, чем в центре. Там времени не было вообще. (Возможно, реформы  в Восточной Европе следовало проводить «после» центральных, а не одновременно с ними).

По нашему мнению, сохранение единства бывшего мира реального социализма было возможно.Для этого был необходим  целый ряд маневров.

Лево-демократическая альтернатива: перемены были нужны, но перемены определенного типа. Единство Восточной Европы могло быть сохранено как единство  лево-демократического пространства.Лево-демократический сценарий состоял в следующем.

Во всех странах реального социализма следовало с одной стороны отстранить сталинистов от власти, с другой —   не допустить к власти консервативно-либеральные силы. В ряде стран коммунисты-демократы существовали, но возможности  выдвижения лидеров реформистских компартий были упущены.

За непособностью сталинистских групировок провести подобные реформы реального социализма стояла слабость интеллектуариата. Результатом стала катастрофа реального социализма не только в СССР, но и в Восточной Европе.

                             *

Вопросы перемен в обществе реального социализма можно описывать в понятиях «десталинизации».

Десталинизация, вероятно, имеет две основные ступени. Первая ступень — та форма  десталинизации, которую проделала и в течение значительного периода едва ли не в одиночестве отстаивала Югославия. Предсоциализм в  Югославии  имел  наиболее  продвинутую форму в Европе в течение более чем 30 лет. Лишь чехословацкие реформы 1968 г. пошли дальше. Вторая ступень — выход в ту область, которую не затрагивали и югославские реформы, ибо они также совершались в определенных рамках -речь идет о рамках  предсоциализма. «Первая» десталинизация радикально устраняет наиболее одиозные левоэкстремистские черты предсоциализма.      «Вторая» десталинизация, десталинизация  «второй  ступени»  ставит уже  вопрос  о  самом существовании предсоциализма, о выходе за пределы предсоциализма как такового, о переходе его на некоторый более высокий этап. (Его особенности следует разобрать в специальных работах).

 Десталинизация с лево-демократических позиций – это не уничтожение коммунизма и не устранение самих основ синдикатного развития, но «снятие» административно-командной системы в гегелевско-марксистском смысле – т.е. преодоление и сохранение ее позитивных основ. Такой основой является, с нашей точки зрения, государственный Синдикат. Десталинизация с лево-демократических позиций – это продолжение Синдикатного развития, развития с упором на управляемый обществом государственный сектор.

 

 X. «ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКОЕ» РАЗВИТИЕ В СТРАНАХ РЕАЛЬНОГО СОЦИАЛИЗМА. ЛЕВОДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ АЛЬТЕРНАТИВА В НАЧАЛЕ 21 ВЕКА. ЕСТЬ ЛИ У ЛЕВЫХ ШАНС?                                

 1.Особенности «посткоммунистического» развития в России и бывших странах реального социализма. Противоречивость консервативно-либерального освоения «коммунистического пространства». Отличия лево-демократической концепции от консервативно-либеральной.  «Реставрация» в России, ее результаты и  противоречия.

 Основной чертой постсоветского развития была противоречивая реставрация.

Советская партократия не смогла провести перестройку, предпочтя нанести удар ей в спину, обусловивший консервативно-либеральную реставрацию. Горбачев был предан сталинистами и потеряв опору, был отброшен «демократами» консервативно-либерального направления.

   В ельцинскую эпоху в постсоветском пространстве и прежде всего в России  продолжалось острое столкновение двух мощных силовых блоков- советского сталинистского Истеблишмента и западного консервативно-либерального Истеблишмента. Столкновение и противобоство двух больших братьев» проходило по уже поминавшемуся нами принципу «идеологической дилеммы».

 Идеологические постулаты ни одного  из этих направлений   не могут быть приняты лево-демократической идеологией, выступавшей за «положительные реформы» реального социализма.

Идеология «демократов» ельцинского призыва существенно отличалась от реформистского марксизма ненавидимого сталинистами Горбачева,   и являлась консервативно- либеральной. Это определяет противоречивость  с лево-демократической позиции.

Ошибочность консервативно-либеральной программы с лево-демократической точки зрения состоит в  ее реставраторском характере. То есть вместо эволюции Сидикатного общества консервативный либерализм ставит своей задачей реставрацию Расчленного общества. Отталкиваясь от идеологии «первого большого брата» – сталинистской партократии, «демократы» ельцинского призыва фактически слишком принимали всерьез идеологию «второго большого брата» — консервативно-либеральную идеологию. Лишь поздний Ельцин предпринял «корректировку» традиционного консервативно-либерального курса, который проявлялся в целом ряде аспектов российских реформ 1990-х гг — от экономики до политики и идеологии.

   Тем не менее, лево-демократическая критика ельцинизма имеет иной характер, чем критика ельцина и его сторонников со стороны сталинистко-шовинистической оппозиции.

    Ельцинское правление с самого его начала подвергалось и подвергается в России так называемой «патриотической» критике. Чаще всего эта критика имеет шовинистическо-сталинистский характер и исходит от сталинисткой номенклатуры брежневской эпохи, которая в период перестройки на короткое время потеряла власть, чтобы снова получить ее в новой «рыночной» форме. Специфический интерес партократии и шовинистических группировок не позволяет рассматривать их критику ельцинизма как объективную. Сталинисты не любят всех реформаторов и нешовинистических правителей в России – достаточно посмотреть их оценки большевиков 1920-х гг, Хрущева, Андропова.

«Национал-патриотическая» по форме и сталинистско-шовинистическая по сути  идеология основную ответственность за постсоветские проблемы возлагает на «демократов».

 Сталинистко-шовинистическая критика ельцинизма не замечает ряд позитивных шагов этой эпохи, выразившейся как в экономике – шаги к рынку, так и политике — шаги к свободной журналистике и свободным политическим организациям. Очевидно, что несмотря на многие свои противоречия ельцинская эпоха имеля рядпозитивных отличий от путинской – она, в частности, в меньшей мере была склонна к явной монополии власти и прямому манипулированию средствами массовой информации.При Ельцине шовинистические-сталинистские элементы также не имели столь явного преимущества в государстве.

  Между тем, вопреки национал-патриотам в ельцинской России «демократические» группировки (критический анализ действий которых мы дадим ниже) вовсе не имели господствующего положения. Фактически господствующее политическое и экономическое положение в Ельцинской России сохранила гэкачеписткая партократия и бюрократия, подвергнутая лишь незначительной «демократической» мимикрии. Сталинистская партократия сохранила господствующее положение в силовых структурах, не подвергнутых каких-либо реформам. Именно гэкачеписткая партократия (и олигархи спецслужб) присвоили основные партийные деньги («золото партии») и наиболее крупные куски госсобственности еще до Ельцина,  существенно расширив и приумножив эти средства в ельцинский период. Ельцинская «неразбериха» прекрасно использовалась этими группировками для личного обогащения. Для этой же цели — вовсе не для решения «государственных задач», но в первую очередь для собственного обогащения — шовинистичеcкими олгигархами использовалася и мощный аппарат спецслужб.

 Шовинистические  группировки занимались разворовыванием госсобственности  в армиии (Зап. Группа войск), активно используя криминалитет для решения своих задач. Для перераспределения собственности в свою пользу шовинистичсеки-сталинистские группировки использовали и свое преобладание в правоохранительных органах, в частности, в прокуратуре.

Что касается идеологии Сталинисткого Истеблишмента, то  он оставался фактически на позициях сохранения сталинской административно-командной системы, отрицая реформы, Горбачева и ненавидя узкую прослойку демократов. Фактически  сталинистско0бюрократическая группировка сохраняет идеологию Гэкачепизма,  отрицая необходимость реформ советской системы вообще, обвиняя демократов во всех смертных грехах.   Развитие шовинистической  идеологии  часто приводило к ее эволюции от сталинизма к прямому нацизму.

     Отрицая необъективность и тенденциозность сталинистско-шовинистичсекой критики Ельцина,  лево-демократическая теория исходит из совершенно иной концепции развития общества «после реального социализма», чем консервативно-либеральная.

      В экономике лево-демократическая теория предполагает, что наиболее важной частью экономики должен оставаться госсектор – государственный Синдикат. Именно в России особенно важна была не столько приватизации сама по себе, но формы управления госсобственностью — государственным Синдикатом.

Консервативно-либеральная идеология протвопоставляет позитивному развитию госсектора концепцию Реставрации то есть по сути дела  расчленения Синдиката.  Противоречивый характер консервативно-либеральных реформ состоит именно в неспособности  их сторонников использовать в интересах общества государственный Синдикат.

Тем не менее следует иметь в виду особенности именно Поставториатрного Синдиката в отличие от командно-администртивной системы «раннего коммунизма» – он  остро нуждается в рынке, рыночной периферии и «работает» в ней. Отсюда – понимание роли ранних демократических реформ гайдаровского типа. Действительное место рыночных реформ этого типа – ранняя стадия поставторитарного синдиката. Поэтому не следует, как это делает сталинистско-шовинистические критики ельцинизма, отрицать рыночные шаги демократов полностью – в том числе необходимость и результативность «гайдаровских» реформ. Они важны на ранней стадии «выхода» из командно-административной системы. Нельзя отрицать  того, что именно благодаря этим резким шагам в России удалось «запустить» рыночные механизмы.

  Однако следует понимать общую  ограниченность консервативно-либеральных реформ. Эпоха реставрации имеет свои границы. Позитивная роль этого периода – развитие периферии Синдиката. Но эта позитивность  действует лишь  ограниченное время. Затем этот курс заходит в тупик, сталкиваясь с отсутствием позитивного — то есть синдикатного — развития. Таковое левые демократы видят в развитии (а не разрушения) государственного Синдиката общества.

   Не случайно консервативно-либеральная идеология постсоветского развития столкнулась с явными трудностями, в первую очередь экономическими  – и  в особенности в России. В России – бывшем центре комунистического мира — по целому ряду причин нет возможностей, как в ряде стран Восточной Европы, скрывать рыночными манипуляциями отсутствие прогресса в развитии государственного сектора. Требуется «позитивное» развитие общества, основу которого  левые демократы видят лишь в развитии государственного Синдиката.

 Следует отметить при этом, что лево-демократическая концепция  развития  Сидиката отличается от корпоративистски-шовинистической, которую будет, очевидно, пытаться использовать сталинистско-шовинистическая закулиса в России.

   Поэтому эпоха первоначальных рыночных реформ в странах бывшего «реального социализма» является лишь   началом «нового этапа» развития и поэтому должна исчерпать себя, ставя вопрос о новом  подъеме государственного сектора.

 Хотя с лево-демократической точки зрения позитивность позиции ельцинских демократов (рыночные и демократические реформы) уравновешивалась их экономическими и политическими ошибками, вытекавшими из традиционной косервативно-либеральной идеологии. Это – основа ошибок ельцинских демократов, а  также иных правых партий в России – в частности  СПС.

Идеи реставрации «дореволюционного» общества, которые еще могли найти основание в центральной, Восточной Европе и Прибалтике, в России оказывались особо противоречивыми.

Это, как мы уже отмечали, вовсе не дает основания, встав на позиции сталинистско-шовинистической  критики Ельцина, полностью отрицать  все, сделанное его командой.

  Консервативно-либеральная концепция  реставрации в России дореволюционного общества имеет специфические трудности.Здесь они проявляются раньше, поскольку Россия была центром коммунистического мира.

 После падения СССР на всем бывшем «коммунистическом пространстве», пространстве реального социализма, фактом стало поражение перестройки и победа Реставрации, победа Расчлененного общества – как в идеологии, так и в политике.

Победа консервативного либерализма объяснялось большей силой Расчлененного общества – как по ресурсам, так и по более разработанной идеологии, а также ошибками правящих группировок реального социализма.

На руку консервативному либерализму сыграли советские консерваторы – их идеология и политика, в частности, сталинистский путч.

 2.Ельцинизм —  идеология и политическая практика.Борьба со сталинизмом КПРФ

 Ельцинская группировка стояла на позициях «демократии»- то есть на консервативно-либеральных позициях в их демократическом – праволиберальном (отличном от шовинистического – например, Жириновский) варианте.

 Правые либералы вели активную борьбу с «коммунизмом». Здесь было противоречие.

Борьба со сталинизмом справедлива. Однако Ельцин ошибочно считал главным его источником коммунистическую идеологию.Поэтому он -в точности по консервативно-либеральной программе – попытался осуществить запрет компартии как таковой. С лево-демократической точки зрения  это была ошибочная идея. Требовалась не «декоммунизация», а десталинизация.

     В особенности следовало обратить внимание на нацистско-сталинистские элементы, в том числе и  спецслужб. Эта десталинизация, между тем, не произошла. Шовинистическая закулиса оправилась и постоянно угрожала Ельцину.

 Важно и то, что  даже в консервативно-либеральном варианте  ельцинизм  имел явные черты  идеологии интеллигенции, а не бюрократии. Идеология бюрократии  предполагает разные варианты шовинистической пошлости, вырождающейся в нацизм.  Идеология бюрократии в коммунистическом варианте представляла собой сталинизм. Свой люмпенско-бюрократический вариант имеет и консервативно-либеральная идеология –  это идеология «замены Сталина на Пиночета» (Если не Гитлера).

        Важным завоеванием ельцинской эпохи была  демократическая журналистика.(в том числе и на телевидении).

 Партократия и сталинистско-шовинистическая закулиса  в этот же период активно занималась разложением демократической прессы, трансформацией  ее в «желтом» направлении. Пример «Московского комсомольца». Вначале закулисные консервативные группировки использовали террор – прямое убийство (Д. Холодова), затем внедрение «желтой» агентуры  и поворот  газеты к желтому официозу. 

Во внутренней  политике группировка Ельцина вела борьбу с зюганизмом.

  По своей сути идеология зюганизма представляет собой форму сталинизма – то есть идеологию административно-командной системы. («сталинизм после коммунизма»)

 Зюганизм – законный преемник ГКЧПизма и консервативных сторон компартии. Не случайно вокруг Зюганова группировались национал-патриотические фундаменталисты и старые номенклатурщики .

    В течение ельцинского периода зюганизм был «лидером» сталинистско- шовинистической оппозиции Ельцину занимая в обществе весьма серьезные позиции. В течение всего ельцинского периода зюганисты контроллировали госдуму, а также целый ряд иных важных общественных структур – как, например, ген. Прокуратуру. Им сочуствовали активные слои бюрократии, силовых структур,  армии и спецслужб. Фактически можно говорить о серьезном контроле национал-сталинистов над силовыми и правоохранительными структурами. Эти структуры не были реформированы и остались сильнейшим источником сталинистско-шовинистичсекой  оппозиции.

 Зюганизм, в течение всего ельцинского периода контроллировавший существенный сегмент Госдумы и важные структуры на местах был одним из активных плитических орудий  сталинистского Истеблишмента. К началу 21 века он  по-прежнему претендует на главное представительство левого направления. Реально – сталинистская группировка, с явными шовинистическими элементами. Преемник сталинистких и бюрократических тенденций в КПСС.

«Не могу понять,- пишет А. Яковлев,-почему политология записала коммунистов в левые.Партия исповедующая национал-социализм, фашизм, русофобию не может быть левой»- Омут памяти, М.,Вагриус, 2000, 352.

 Раскол в КПРФ в 2003 г. — отмежевание  группы Селезнева. Ближе к норме современной политики, чем Зюганов.Почти социал-демократия.  Но также течения «полузюганистское» – слишком большие связи с зюганизмом.(Селезнев слишком долго для «нормального» интеллигента пребывал в зюганистской структуре).Г. Селезнев — не лидер интеллигенции, а скорее более ни менее «просвещенной» бюрократии. С- также «шовинистический государственник». Замешанность в историю с Г. Старовойтовой.

     Другой  частью сталинистского Истеблишмента  в новых условях стали шовинистические образования вроде либерал-демократов Жириновского.

Для них характерны «гибридные»  формы идеологии – соединение консервативного либерализма с шовинизмом. Российские сталинисты легко эволюционировали в сторону консервативно-либерального шовинизма.

В некотором смысле соединение консервативного  либерализма со сталинизмом. Околонацистский и прагматический характер ЛДПр(идеология партократии и бардаккратии).

 Реальная ситуация в обществе характеризовалось сильной поляризацией — как политической, так и экономической. Следует еще раз подчеркнуть важный факт — т.н. «демократические» структуры весь ельцинский период не  контроллировали полностью ситуацию и их власть имела в основном поверхностный характер.

Это внешне «правящее» положение «демократов» было выгодно шовинистической закулисе и сталинистскому Истеблишменту, которое позволяло списывать на «демократов» все проблемы раннего рыночного развития.

 3.Политические столкновения ельцинского периода.

 Верхушка демократов подвергалась постоянной идеологической и силовой атаке сталинисткого Истеблишмента.

Путч 2 1993 . попытка открытого сталинистского реванша. Ряд левых – на стороне  «нового ГКЧП.» Ошибочно.Сталинистский характер событий. Террористические акции. Нападение на Останкино.  Штурм шовинистическими группировками Останкино. Нацистско-террористические группировки.Боевики Баркашова принимали участие в попытке путча 1993 г.)

 Несмотря на внешнее поражение путчистов, они не понесли заслуженного наказания и были реабилитированы — лишее доказательсьв слабости демократов и их вынужденных компромиссов с гэкачепистким истеблишментом.

 Мокашов – участник путча 1993 г. и нападения на Останкино остался на свободе; затем  выступал с нацистскими заявлениями в госдуме, протест против которых Г. Старовойтовой стал непосредственным поводом ее убийства.

Новая сильнейшая атака на Ельцина произошла в 1996 г. во время его предвыборной компании. Шовинистическая закулиса смогла организовать заговор  в самом ельцинском окружении при помощи предательство Коржакова  и нескольких  приближенных Ельцина — Соковца и др.

 Борьба со сталинизмом Ельцина предполагала существенные компромиссы.

Формирование нацистской закулисы, призывавшей к прямому террору против демократов. Здесь характерен также феномен краснодарского губернатора Кондратенко — политика  откровенно нацистских (нацистско-сталинистких) взглядов, создавшего в Краснодаре легальную базу нацистской организации «русское национальное единство», с соответствующей печатной активностью – до сих пор значительная часть нацистских изданий в России (работы Климова, истархова, Миронова) печатается в Краснодаре.

Сам К., уйдя с поста губернатора (но оставив там свои структуры) пошел на повышение – стал членом совета федерации. В 2004 г.- депутатом Госдумы.

Наиболее опасна сталинистско-нацистская группировка в спецслужбах.Пользуется поддержкой государства и  государственными деньгами.  Поддержка нацистских элементов.

Даже такой близкий к нацизму и сталинизму автор, как Проханов, описал ситуацию тотального проникновения и тотального заговора спецслужб в России рубежа 21 века («Господин Гексоген»).

Факты о заговоре гэкачепистской оппозицици Ельцину в 1998 г. (выступления Полторанина).

Странным образом совпал и с дефолтом 1998 г. В дефолте внимательный аналитик так же мог бы усмотреть кономический саботаж нацистских структур и попытку подорвать ельцинизм.

 Игра вокруг войны в Чечне.

 Шовинистические группировки в политике. Кондратенко, Наздратенко.

Контроль прессы. Шовинистическая закулиса усилила проникновение и в бизнес.

Очевидным инструментом шовинистической закулисы стала генпрокуратура. Через нее, в частности, осуществлялся «наезд» на Собчака. Плюс ряд других.

Смерть Собчака  околонацистский автор  Проханов – связывает с деятельностью спецслужб («Госп. Гексоген»).

Нацистская практика — организация нападений на «демократические» структуры.Постоянная и безнаказанная «разработка» демократов. Подслушивание, внедрение агентуры, стремление поставить под контроль…

 Нацистско-сталинисткий террор – убийство Меня, Старовойтовой, Юшенкова.Теракт против Шеварднадзе.

Последний очень похож на месть нацистской закулисы.Ряд вопросов ставит и ряд неполитических фигур — гибель С. Федорова, генерала Лебедя.

 Переход сталинисткой и нацистской закулисы к террору. (Вообще журналистика и урналисты – главный объект террора).От убийства Меня. Форма нацистского террора.

 Убийство Листьева, затем – целая серия убийств, фактически проводившаяся  нацистскими группировками в спецслужбах.

Нацистская закулиса вела террор против демократов.

Убийства журналистов.Криминальная приватизация.

 Варианты.Эволюция зюганизма.

 

4. Ельцинизм и внешняя политика.Сталинистско-шовинистическая закулиса , национал радикализм и статгическое поражение России

 Во внешней политике проявились, очевидно наибольшие слабости ельцинского периода.

Устранение советского полюса привело к «однополярному миру».Консервативно-либеральная идеология предполагала сдачу «коммунистического наследия»  (В т.ч.  ликвидацию «сверхдержавы» ). Сдача ряда бывших союзников — прежде всего в Европе, а также других регионах.  Падение режима Наджибуллы в Афганистане было следствием прекращения ему минимально необходимой поддержки.

Консервативно-либеральная концепция «ликвидации коммунистического пространства» противоречит лево-демократической идеологии, отстаивавшей необходимость не разрушения «коммунистического пространства», а его преобразования на новых основах.

 Примером может быть трагедия Югославии, в которой внешними силами была развязана острейшая национальная война, закончившаяся бомбардировками Сербии и падением режима Милошевича.

Эта трагедия не вытекала прямо из политики Ельцина. Его представители – например Е. Примаков, — пытались предотвратить натовские бомбардировки Югославии  ( Знаменитая история полета Примакова в США) .Однако фактически трагедия Югославии явилась следствием ослабления влияния России в Европе и преобладание в Европе консервативно-либерального Истеблишмента – «второго большого брата».

    Сталинистко-шовинистическая критика возлагает главную ответственность за Югославскую трагедию на «демократов» и «демократическую идеологию». Действительно, история Югославии – результат консервативно-либерального контроля в Восточной Европе. Однако сталинистко-шовинистическая критика Ельцина не только справедливо отмечает слабые места ельцинской внешней политики.  В ней также проявляется  лицемерие сталинистко-шовинистической закулисы, фактически явившейся весьма серьезным виновником разрушения «пространства реального социализма» и  фактического ослабления  влияния России в постсоветском мире.

 Сталинистско-шовинистические группировки играли важнейшую роль в провале левоцентристской политики как в России, так и в бывших советских республиках, где они прямо способствовали победе национал-радикалов.

Можно привести пример Прибалтики. Вся политика сталинистко-шовинистическими силами поддержки интердвижений и нанесение основного удара по реформистам Народного фронта сыграла главную роль в победе национал-радикальных группировок – типа Комитета Эстонии.

Эти группировки имели радикальный консервативно-либеральный характер, были активными сторонниками уничтожения «советского наследия» и реставрации «довоенных» республик.

   Между тем политика российских сталинистско-шовинистических группировок способствовала упрочению власти национал-радикалов.  Российская дипломатия в течение ряда лет продолжала критику умеренных групп, например центристов, преемников политики ненавидимых сталинистами «Народных фронтов». Т.н. «русские партии» Эстонии часто более охотно шли на коалицию с «Исамаа» чем, например,  с центристами. Это, как и целый ряд грубых маневров, способствовали укреплению национал-радикализма в Прибалтике.

 Можно привести и другие примеры поддержки сталинистски-шовинистической закулисой в Москве консервативно-либеральных группировок в республиках.

Например, поддержка этими группировками в России режима Гамсахурдия в Грузии.(Аналогично – поддержка Кравчука на Украине).Сталинистско-шовинистические группировки в Москве активно поддерживали антироссийских сепаратистов – противников «демократов».

     Борьба с демократами и реформаторами.Кравчук, ряд сепаратистов.История Чечни непонятна без действия ГКЧПистской бюрократии – пытавшейся вооружить Чечню против Ельцина. Оружие Дудаеву направлялось против Ельцина.

 В целом ряде случаев политика сталинистско-шовинистических силприводила к реальному переходу власти от союзников и нейтральных по отношению к России политиков к явным противникам России.

 Примером может быть шовинистическая политика в «грузинском» вопросе.

 Шовинистический сценарий в Грузии  привел к аннексии Абхазии, поддержке Гамсахурдии.  Затем – ненависть шовинистическо-сталинистских элементов к Шевраднадзе. (Очевидно «месть» за сотрудничество с Горбчевым и «развал СССР»). Покушение, подготовленное, как считали в Грузии, с участием сталинистского ставленника Георгадзе.

Подрыв Шеварднадзе привел к приходу к власти Саакашвили. Россия в результате шовинистической политики получила очевидно более жесткого противника у власти, чем это было раньше. От Гамсахурдии через Шеварднадзе вели дело к Саакашвили.

Реализация шовинистического сценария в бывших советских Республиках неминуемо ведет к поражению России и победе ее противников.

 История с Украиной.

Крайний непрофессионализм шовинистических группировок.

Попытка свалить на «еврейский фактор» — характерный нацистский прием – провал надо списать «на сионистов». Жириновскообразный шовинизм.борьба с мировым сионизмом. Сталинистский субстрат во внешней политике.

 Сказанное позволяет сделать главный вывод. Сталинистско-шовинистичсекое  «государственичество» зачастую представляет собой демагогию.

 Реальные сталинистские акции  вносили весьма серьезную лепту в неразбериху во внешней политике.

 Ельцинское руководство действовало в ситуации идеологической дилеммы в своеобразном варианте. Консервативный либерализм на поверхности не отменял сталинизма в виде мощного субстрата (зюганизм и пр.)

Ошибки демократов: наивный либерализм (в правом варианте). Влияние консервативного-либерализма, непонимание процессов в мире бывшего реального социализма.

С другой стороны — демагогия сталинистов, пытавшихся списать все на демократов.

   В ельцинский период партократия ненадолго упустила власть, чтобы вернуть ее к концу ельцинского  периода. Лево-демократическая концепция реформ – позитивная реформа реального социализма.

 

 5. Режим Путина.

 Ошибки «демократов»  привели к победе «государственников». Путин  казался вначале  представителем демократического варианта «государственнической» группировки.

Однако становится все более очевидно,  что активную роль в ней играет шовинистически-сталинистская группировка.Внешне — элементы рационализации по сравнению с ельцинской эпохой.

Государственнические успехи. При этом – компромисс с шовинистическиеми элементами. При Путине  шовинистические элементы получили определенную поддержку —  обозначение шовинистов и сталинистов «государственниками». (Смена вех шовинистическими группировками).

Положительное – «умиротворение». Прекращение сталинистского саботажа.

    Разрешение проблемы в Чечне.

     Россия должна была решить эту проблему. Но крайняя топорность действия силовых структур на всем протяжении военных действий — начиная с неудачной танковой операции в 1995 г. и далее.

 (Ср. акция США против Хуссейна).

 Очевидный компромисс Путина со сталинистско-шовинистическим субстратом.«Охота на олигархов» в своеобразном варианте.  Закончилась охотой на еврейских бизнесменов.

Тысячи криминальных олигархов, а также сталинистско-шовинистические олигархи  продолжают действовать. Но их сохранение понятно — ведь это «патриоты»…

 История с Березовским. Фабрикация негативного образа- фокус национал-патриотизма. Заменил Троцкого в качестве олицетворения «главного противника». (Объект «пятиминутки ненависти» по Оруэллу).Явный идеологический компонент тоталитарной идеологии. Березовский – фигура, искусственно демонизированная шовинистически-сталинистскими элементами.

 Аналогично — Гусинский.

Зато «успехи» шовинистических фигур. Феномен Наздратенко, Кондратенко, В.Яковлева… (Оказались наверху пирамиды власти  в президентском совете).

 Если  путинская группировка не является прямым представителем сталинистско-шовинистической закулисы, очевидно, что эта группировка приобретает при его правлении максимальное влияние  и уже прямо  навязывает путинской группировке свою игру.

Современная Россия снаружи представляет собой политическую демократию умеренного консервативно-либерального направления, в которой шовинистическая (и нацистская) закулиса и спецслужбы играют определяющую роль, становящуюся все более сходной с той, которую они играли в тоталитарном государстве.

 История со средствами массовой информации. Ликвидация НТВ — акция шовинистической бюрократии, поддержанная сверху.

История с гибелью ряда журналистов – А. Боровика  и др. Похожа на планомерную акцию устранения лидеров демократической журналистики.

 История Госдумы. Устранение «правых» СПС, Яблоко…(в идеологии Яблока можо усмотреть  и некоторые левые элементы).Полное господство бюрократически-шовинистических сил.

Отстранение интеллигентских группировок от политической деятельности.

 В левой среде практически нет интеллигенции. Интеллигентские группировки – СПС, Яблоко – стоят на консервативно-либеральных позициях. Плюс– некоторые (хотя и весьма слабые) левые элементы.

Другие группировки — СПС. Консервативно-либеральная иделогия. Российский интеллектуариат не имеет политического представительства.

 История Юкоса.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Лево-демократическая альтернатива Реставрации и сталинистко-шовинистическому режиму.

 Как показывает не только ельцинский, но и путинский период в России, как бывший центр, так и периферия  мира бывшего реального социализма  погрузились в весьма противоречивый период реставрации в этом мире традиционного западного общества.

Лево-демократический вариант перестройки потерпел поражение. Его смысл заключался в создании «нового социализма». Реформаторская  фракция  компартии могла бы стать партией  неадминистративного подъема государственного Синдиката. Этот подъем должен был бы происходить по совершенно иным принципам, чем подъем административно-приказной. В рамках левой программы могли использоваться и другие особенности госсектора (государственного Синдиката) -например  его при воссоздании рыночной периферии.( Этот путь также во многом уже  упущен). Программа левой идеологии  противостояла «развалу коммунизма» в попытках сохранения и развития жизнеспособных элементов синдикатной системы. (Две ступени десталинизации. По  ту сторону авторитаризма. Неадминистративный подъем государственного синдиката).

Однако «новокоммунистическая» революция не осуществилась. Вместо нее мир реального социализма подвергся противоречивой  реставрации. Основные достижения синдикатного развития продолжают уничтожаться.

 Интуитивные шаги в направлении восстановления прежнего развития при Путине делаются. Хотя власть «силовиков» высвечивает «специфически российский» вариант возможного использования государственного Синдиката – воссоздание его через спецслужбы и бюрократию.Способ далеко не лучший и явно противоречивый.

Группировки партократии тяготеют к шовинистическому варианту развития .Но если новый тип развития не способен отстоять интеллектуариат, за выполнение этой задачи  возьмутся другие силы. Впрочем,  право-консервативные группировки в России и при консервтивных силовиках могут пойти дальше по пути реставрации – продолжения приватизации и проч., о чем есть данные уже к концу первого срока Путина.

Эпоха реставрации имеет свои границы.Ее завершение поставит вопрос о возвращении левыми-демократами политической власти и возможности продолжать если не «синдикатное» («некапиталистические») — то по крайней мере традиционное для левых государственное регулирование общественного развития.

Дадут ли правые группировки  России и иным «посткоммунистическим» странам вернуться к такому развитию?

 Перспективы левого развития в настоящее время остаются весьма отдаленными. Левая альтернатива в этих условиях – оппонирование консервативному либерализму и попытки сохранения хот бы некоторых из позитивных достижений реального социализма. Поиски выхода посткоммунистических стран из кризиса неминуемо приведут к  возрождению идеи государственного регулирования и, следовательно, обращения к развитию госсектора («государственного синдиката»), важного  также и для рыночного развития посткоммунистических обществ.

 

 

 

Лево-демократическая теория