Р.Н. Блюм и современная левая теория

1. Р. Н. Блюм и «нелегальный» марксизм в СССР (29. 06. 89)

2. Р. Н. Блюм — человек и философ (22. 04. 91)

3. Что важно сегодня в наследии Р.Н. Блюма (2.10. 2000)

4.Р. Н. Блюм и Г. Лукач (2.10.2004)

5. Р. Н. Блюм и современная левая теория (2.10.2005)

 

Предисловие

В данную подборку включены тексты, писавшиеся с 1989 (года смерти профессора Тартуского университета Р.Н. Блюма) по настоящее время. Часть из них опубликована в органах печати республики, часть публикуется впервые. Основная тема — размышления о значении творчества тартуского философа Р.Н. Блюма для современной левой теории.

 

 1. Р. Н. БЛЮМ И «НЕЛЕГАЛЬНЫЙ МАРКСИЗМ» В СССР

      (06. 1989)

Кризис реального социализма от венгерских и чехословацких до польских событий выдвинул две основные линии критики старой административно-приказной системы: теорию реставрации старых, дореволюционных отношений, и теорию перехода общества на новый, более высокий этап общественного развития. Р. Н. Блюм был всегда в числе тех критиков административно-приказного социализма, которые видели альтернативу ему не в восстановлении дореволюционного»старого режима», но в переходе общества на новый, более высокий этап общественного развития, который чехословацкие реформисты называли «социализмом с человеческим лицом».

Поэтому Р. Н. Блюм был марксистом, теоретиком той противостоящей официальной догматике линии марксизма, которую сегодня называют «нелегальным марксизмом». (Определение Л. Н. Столовича). В самом деле, та форма марксизма, которую поддерживал Р. Н. Блюм, была в годы брежневского неосталинизма марксизмом не только неофициальным, но и явно нежелательным, подвергавшимся жестоким цензурным репрессиям.

Примером тому служат работы ставшего известным сейчас историка Р. Медведева, соученика Р. Н. Блюма по ленинградскому университету и его друга. В годы неосталинизма не только не были опубликованы несколько монографий Р. Медведева о сталинизме (из общего числа свыше 20 книг), но он подвергался прямой слежке : у дверей его дома постоянно дежурил милиционер. В эту эпоху люди, всего-навсего изучавшие материалы неофициального марксизма могли легко оказаться под следствием. Не говоря о делах более крупных, известны, например, случаи, когда московских студентов исключали из вузов за распространение документов . . . итальянской коммунистической партии, стоявшей на еврокоммунистических позициях!

Да и сам философский кружок, которым в течение 20 лет руководил Р. Н. , ставший для многих просто центром неформального общения, противостоящего пустоте эпохи, был закрыт незадолго до начала перестройки в 1985 г. в результате «охоты на ведьм» в тартуском университете. По своим взглядам Р. Н. был «шестидесятником», человеком недолгой хрущевской оттепели, сохранившим оптимизм этого времени и ее реформистские надежды. Как и многие марксисты этой формации, в поисках нового, гуманного, этического марксизма, Р. Н. обращался к наследию молодого Маркса, проблематике свободы, человеческой личности, отчуждения, стремясь здесь найти ответ на наиболее болезненные вопросы эпохи.

В 1960-ые гг он был одним из лидеров движения за реформы социализма в республике и тартуском университете. Поражение Пражской весны было трагедией для его поколения и концом надежд на перемены. Но и в удушающей обстановке «застоя» Р. Н. сумел передать своим ученикам память об иных временах. Подобно особенно любимому им Гегелю, профессору на официальной прусской службе и кавалеру ордена Красного Орла III степени, поднимавшего каждый год 14 июля бокал в честь Великой французской революции, Р. Н. не раз поднимал бокал за новую эпоху реформ. В условиях господства сил неосталинистского подавления и репрессии Р. Н. сохранял верность «революционному» марксизму, выступавшему за революционные перемены в странах реального социализма — за подлинное освобождение от пережитков сталинизма.

В рамках этой марксисткой традиции Р. Н. Блюм создал своеобразную теорию, которую сам он называл теорией «политического и социального». Р. Н. Блюм считал, что переход от сегодняшнего сталинизированного социализма к новому есть переход от «политической», связанной с существованием государства, к «социальной» организации, т. е. «беспартийной» системе прямого представительства. Тех марксистов, которые, как автор этих строк, рассматривали нынешние процессы как переход от авторитарной к многопартийной системе на новом уровне, хотя и при сохранении власти компартии, — он считал «политиками». В этих вопросах мы расходились с Р. Н. и теми из его учеников, которые пропагандировали «неполитическую», «беспартийную систему», не соглашаясь с известными словами Маркса о том, что «всякая классовая борьба» (добавим, в т. ч. антибюрократическая) «есть борьба политическая». Понятия политического и социального в теории Р. Н. Блюма имели много различных значений. В частности, это различие он проводил и в истории общественной мысли, изучению которой был посвящен большой, писавшийся в течение более 30 лет, цикл его научных статей, докторская диссертация и основная монография «Поиски путей к свободе»(Таллинн, 1985).

Во всех этих работах Р. Н. выступал как оригинальный мыслитель и создатель собственного научного направления. Понятия «политик» и «социальщик» в его теории имели много различных значений. Негативному и холодному «политическому» «социальное» противостояло как связанное с революционным воображением, ориентированное на должное, единство с собственным народом и еще многие и многое другое. Данное разделение Р. Н. относил даже к различным типам личностей. Но Р. Н. Блюм был не только автором оригинальной теории, ученым систематического типа. В духе марксистской традиции, он был сторонником практического приложения знания, выражения знания в деятельности, Практике. Высшей формой такой практики (Праксиса) в духе той же марксистской традиции он считал практику революционную.

С первых же бурных дней перстройки в Эстонии Р. Н. стал инициатором ряда перестроечных политических инициатив в республике и одним из авторов самой идеи Народного Фронта. Р. Н. стоял у самых истоков этого теперь уже всесоюзного движения, сделавшего свои первые шаги в Эстонии, в стенах Тартуского университета. Центральным в идее НФ для Р. Н. была, конечно, не национальная проблематика, занявшая позднее наиболее важное место в прибалтийских Народных фронтах. Р. Н. считал основными целями НФ цели общедемократические, антибюрократические. Главную задачу народофронтовского движения он видел не в реставрации дореволюционных общественных порядков, но в переходе социализма на более высокую ступень развития. В духе своей социальной теории Р. Н. рассматривал НФ также как прообраз будущего общественного самоуправления.

С самого начала перестройки Р. Н. Блюм был активным борцом с консерватизмом, нашедшим в Эстонии воплощение в идеях Интердвижения. Собственно, в борьбе с этим консерватизмом и оборвалась его жизнь революционера — в самом начале предсказанной им революции. Идеи, которые всю жизнь разрабатывал Р. Н. и сегодня помогают борцам за радикальные реформы в СССР. Эти идеи требуют своего развития и действий , которые бы сделали новый социализм «с человеческим лицом» реальностью.

 

2. Р. Н. БЛЮМ — ЧЕЛОВЕК И ФИЛОСОФ (1991)

Наследие профессора Рэма Наумовича Блюма (1925-1989) — оригинального философа, ученого и политика — заслуживает внимательного изучения.

В нем можно найти немало положений и мыслей, не потерявших свое значение и поныне, важных для разработки современной общественной теории. Как один из наиболее интересных преподавателей тартуского университета 1950-8О гг. — Р. Н. Блюм оказал немалое влияние на научный климат университета а вместе с ним — на многих культурных и общественных деятелей в Эстонии и за ее пределами. К сожалению, опубликованные тексты Р. Н. Блюма дают далеко не полное представление об его идеях . Есть смысл поэтому дополнить появившиеся в печати работы ученого и материалы о нем, попытавшись изложить в обобщенном виде его основные взгляды и подходы к различным вопросам.

Р. Н. Блюм-Руссак родился 2 октября 1925 г. в семье безусловно революционной. Его отец был членом большевистской партии с дореволюционным стажем(с марта 1917 г. ). В 1930-ые гг по партийной мобилизации он был направлен на хозяйственную работу; в связи с переменами ее места семья была вынуждена часто переезжать из города в город. В конце 1930-х отец чудом избежал ареста, уехав на время в Москву. В 1937 гг семья переехала в г. Колпино под Ленинград. Там Рэм Наумович учился в школе ;ряд ее преподавателей — старых интеллигентов, — он позже тепло вспоминал. С началом войны Р. Н. Блюм поступил на Ижорский завод рабочим ( учеником слесаря по ремонту танков ) и проработал на нем — включая время эвакуации на Урал- до самого конца войны. С войной была связана и одна из наиболее тяжелых семейных потерь — в самом конце войны под Прагой погиб старший брат Рэма Наумовича Виктор. Вернувшись в Ленинград в 1944 г. после освобождения города, Р. Н. Блюм в 1945 г. поступил на философский факультет Ленинградского университета, который закончил в 1950 г. В ЛГУ в те годы училось много будущих известных советских обществоведов, включая и будущих профессоров тартуского университета. В те же годы на филологическом факультете ленинградского университета учился Ю. М. Лотман; на философском факультете — Л. Н. Столович.

Разница в один год отделяла Р. Н. Блюма от будущего известного историка Р. А. Медведева. Среди его соучеников по философскому факультету ЛГУ были также будущие профессора Ф. С. Лимантов, И. В. Рывкина, И. Г. Макаров. В ЛГУ Р. Н. Блюм учился одновременно на двух – философском и историческом — факультетах. Наряду с этим он занимался общественной работой — был заместителем секретаря комсомольской организации университета. Эта работа позволяла ему находиться в самой гуще активной общественной и культурной жизни Ленинграда того времени. Важно отметить, что комсомольскую и общественную в целом работу Р. Н. Блюм не считал зазорной даже спустя полтора-два десятилетия, когда у университетских интеллектуалов 1960-80 она стала подвергаться явному порицанию как чисто карьерная. Р. Н. Блюм не испытывал недоверия к «функционерам»; в их работе, исходя из определенных философских соображений, он видел не начинавший уже накапливаться негативный, но первоначально идеальный аспект — некоторую форму»общественной практики», «общественной деятельности» и политической активности, к которой он не уставал призывать своих учеников. Этот живой интерес философа к общественной работе не пропал даром — ряд его идей и прямые советы оказали влияние на реформы комсомольского и партийного самоуправления в тартуском университете 1960 — начала 1970-х гг.

После окончания философского факультета ЛГУ в 1950 г. Р. Н. Блюм столкнулся с реальностями поздней сталинской эпохи. В период гонения на «космополитов»он, бывший уже семейным человеком, не смог устроиться на работу не только в Ленинграде, но и в других даже нестоличных городах (например, Воронеже). По тем же причинам была лишена работы и его жена, Анна Александровна Архипова (Блюм). Благодаря счастливой случайности и помощи однокурсников, в 1950 г. Р. Н. Блюм приехал в Тарту и поступил на работу в учительский институт. В этом же году он получил место преподавателя в Тартуском университете, с которым была связана вся его последующая 40-летняя творческая деятельность. В первой половине 1950-х гг. старший преподаватель Р. Н. Блюм продолжал работу над темой, начатой еще в дипломной работе — темой «перерастания буржуазно-демократических революций в социалистические».

Более частным аспектом этой темы стал анализ данного процесса в Венгрии. Серьезно углубившись в предмет, диссертант даже изучал венгерский язык. Сыграли роль и контакты с венгерскими «неортодоксальными марксистами»- долголетним другом Р. Н. Блюма был психолог и политолог профессор Ласло Гараи. В 1958 г. вышла монография Р. Н. Блюма «Социально-экономические и политические предпосылки народно-демократической революции в Венгрии» (Уч. Зап. Тарт. ун-та, вып. 67). Защита диссертации, однако, откладывалось по ряду причин, — в том числе и известных событий 1956 г.

После защиты в 1961 г. диссертации «Перерастание народно-демократической революции в революцию социалистическую в Венгрии» кандидат философских наук Р. Н. Блюм получил звание доцента. На кафедре философии тартуского университета он в течение многих лет преподавал исторический материализм (практически теоретические основы социологии) и историю философии. В научной работе философа интерес к теоретическим вопросам (теоретическая социология, проблемы общественного изменения) объединялся с интересом к вопросам историческим -будь то история революционного движения или история философии. В 1960-80-ые гг Р. Н. Блюмом была написана и опубликована главным образом в трудах по философии Тартуского госуниверситета целая серия научных статей о концепциях известных революционеров и революционном движении, а также ряд работ на теоретико-социологические и историко-философские темы. Кроме того, его перу принадлежали многочисленные статьи для специальных философских (Философский словарь)и общих справочных изданий (БСЭ, Эстонская советская энциклопедия). К этим работам необходимо добавить и многочисленные публицистические статьи в текущей прессе, написанные по различным поводам, от юбилеев революционеров и философов до теоретических выступлений по отдельным вопросам. (Список трудов см. — Р. Н. Блюм. Материалы к библиографии. Тарту, 1990).

Во всех исследованиях основной для философа всегда была тема революции. Эта тема оставалась для него сущностной, оказывалась той осью, вокруг которой вращались его научная и практическая работа. Р. Н. Блюма интересовало все, что было связано с темой революции — включая даже марки о революционерах, которые он коллекционировал. В 1975 г. в тбилисском университете Р. Н. Блюм защитил докторскую диссертацию «Проблема революции в общественной мысли второй половины XIX века. » В ней он изложил свою концепцию развития революционной мысли, которую разрабатывал несколько десятилетий и которую считал своим основным делом. В 1977 г. ему было присвоено звание профессора.

В 1970-80-ые гг. Р. Н. Блюм был активным участником и инициатором многочисленных тартуских философских, социологических и исторических конференций и семинаров, проходивших, в частности, при кафедре философии ТГУ. В университете того времени профессор Блюм был одним из наиболее популярных лекторов-обществоведов. Его текущие лекционные курсы посещали также и вне программы интересующиеся философией студенты, включая естественников. Многих слушателей собирали также его внеплановые лекции и выступления. В 1970-80 гг. Р. Н. Блюм читал философские курсы и для аспирантов различных специальностей; ряд из них защитил под его руководством диссертации. Если говорить о чертах профессора Р. Н. Блюма как ученого, то и здесь его облик был чрезвычайно привлекателен. Он был добросовестным исследователем, обладавшим широкой эрудицией. Для него было характерно стремление к научной основательности; он не терпел дилетантизма и полузнаний, ценил профессионализм и точность.

Много работая над своими текстами, профессор Блюм не торопился выпускать их в печать. Общефилософская и историческая образованность Р. Н. Блюма как профессионального историка общественной мысли дополнялась специфически марксистской образованностью. Философ стремился передать ученикам свое знание широкого круга марксистской — в том числе и неортодоксально-марксистской литературы. Он хорошо знал наследие Лукача, Грамши, группы «Праксис» и др. , в целом стремился объединить политическую концепцию с философской. Одновременно, будучи человеком не только теории, но и практики, профессор Блюм чувствовал потребность и в организационно-научной деятельности — думал о возможности философcкого факультета и социологического отделения в тартуском университете, мечтал даже о создании всесоюзного института революции. К сожалению, большинству из его многочисленных научных планов не было суждено осуществиться. Р. Н. Блюм обладал уникальной способностью соединять «специальное», научное общение с общением неформальным , дружеским.

Для нескольких поколений тартуских студентов и преподавателей его гостеприимный дом был местом незабываемого дружеского и интеллектуального общения. Детищем профессора Блюма был философский кружок, образованный в начале 1960-х гг . Само существование этого объединения философов-неформалов, невозможное в большинстве вузов того времени, было характерным и ярким проявлением «тартуского духа» 1960-80-х гг. Возникший в обстановке специфического тартуского либерализма и неофициальной студенческой жизни, философский кружок был своеобразной «малой академией», соединявшей обсуждение научных вопросов с организацией досуга. Он сыграл немалую роль в в формировании научного климата тартуского университета того времени и стал событием в жизни многих тартуских студентов.

Увы, как и многие другие неформальные объединения того времени, тартуский философский кружок Р. Н. Блюма был под постоянным прицелом блюстителей идеологической чистоты. Профессор жаловался на появление на кружке неожиданных странных «лиц», на странные пропажи рукописей и проч. Приходилось — и подчас не без основания — помнить о «стукачах». Осторожность в те времена не была преувеличенной. В начале 1986 г. философский кружок был закрыт под нажимом неосталинистского руководства. Это сопровождалось и другими формами идеологического давления на обществоведов; в это же время на кафедре философии один из преподавателей был отстранен от работы за «идеологические ошибки». Закрытие кружка Р. Н. Блюма было может быть последним перед падением тоталитаризма рецидивом «охоты на ведьм» в тартуском университете.

Неодобрение официальными властями кружка профессора Блюма и его собственных работ сегодня кажется странным. Общественная позиция Р. Н. Блюма не только не могла считаться «антисоциалистической», но в глазах нынешнего времени, пожалуй, выглядит даже «излишне» социалистичной и патриотичной. Философ всегда заявлял о себе как о стороннике социализма. Он не оправдывал эмиграции без серьезных причин и стремился посеять у своих учеников противоположную идее эмиграции мысль о необходимости борьбы за реформы в самой стране, как считал ученый — в интересах «истинного социализма». Но удивляться тому, что профессор Блюм оказывался в те времена в оппозиционерах и даже преследуемых не приходится. В глазах ревнителей официального марксизма он был еретиком уже только потому, что отстаиваемый им идеальный социализм существенно отличался от официального в то время. Не стоит сбрасывать со счетов и того, что в те годы и позже карательные органы в СССР, в том числе и их призванные надзирать за вузами подразделения, в своих поисках «врагов социализма» исходили из концепции «сионистско-масонского заговора».

Позже эта концепция была открыто заявлена, например, в неосталинистском «Вестнике Интердвижения Эстонии» (1991. N 19-21), в котором тартуские профессора — включая и Р. Н. Блюма — обвинялись в «масонском заговоре» и чуть ли не сотрудничестве с иностранными разведками. Одним из поводов этих нападок было участие профессора Блюма в создании Народного фронта Эстонии, которое было для него весьма важным. Однако консервативные обвинения Р. Н. Блюма в «поощрении национализма» (те же статьи «Вестника ИД») глубоко ошибочны. Важно подчеркнуть, что с самого начала Р. Н. придавал этому движению не столько частно-национальный, сколько общедемократический смысл: он видел в Народном фронте в первую очередь орудие новой социалистической революции, «социалистического обновления», десталинизации и перехода к «социализму с человеческим лицом».

Взгляды  Р.Н. Блюма и «социалистическое» направление шестидесятников

По своим взглядам Р. Н. Блюм принадлежал к тому поколению в СССР, которое было (не без аллюзий на действительно во многом похожее поколение в России XIX века) названо «шестидесятниками». Основной период деятельности шестидесятников прошел под знаком первой оттепели в СССР- хрущевской десталинизации 1960-х, — которую не могли затмить и последовавшие контрреформы. В среде шестидесятников сформировались различные поли- тические течения. Считавшие себя наибольшими радикалами в их числе вместе с А. Солженицыным полагали, что критику сталинизма следует довести до критики коммунизма как такового и отвергнуть любые формы «социализма». Приняв позиции западных консерваторов, они объявили октябрь 1917 и большевизм тем основным и роковым грехопадением, которое и привело к бесконечным новейшим бедствиям России.

Другая часть шестидесятников, как, например, известный историк и соученик Р. Н. Блюма по Ленинградскому университету Р. Медведев, напротив, искала выход из создавшегося положения на путях социализма. Одни из сторонников социалистических перемен, призывая к десталинизации, выступали за реформу того общественного строя, который существовал тогда в СССР. Другие, как профессор Блюм, говорили о социализме как принципиально ином, чем сложившийся в СССР общественном строе, переход к которому требует настоящей революции. Причины «искажения» социализма в СССР сторонники социалистического течения внутри шестидесятников (как в частности, Р. Медведев) видели в определенной сталинской «деформации» социалистической идеи — которая, как считали представители данной концепции, — вовсе не соответствовала аутентичному марксизму.

К этому направлению «социалистических» критиков неостаталинизма принадлежал и Р. Н. Блюм. Он считал себя реформистом и марксистом не столько социалистического, но именно коммунистического типа. Социал-демократический вариант социализма не казался ему привлекательным. Он всегда заявлял о себе как стороннике «коммунистического» социализма, под которым понимал строй полного самоуправления, не считая социализмом сложившийся в СССР тоталитарный неосталинизм. В 1960-80-х гг профессор Блюм придавал немалое значение своей работе по восстановлению оригинальных текстов Ленина от искажений сталинской эпохи, свойственных, например, 4-му изданию собрания сочинений Ленина (результаты этой текстологической работы пока не опубликованы). Заслуживает упоминания постоянное внимание профессора Блюма к теоретической и практической деятельности компартии, в частности Эстонской. В течении многих лет он старался активно участвовать в работе ЭКП, в которой — включая и руководство — у него было много учеников. Философ считал для себя необходимой определенную теоретико-просветительскую деятельность в ЭКП — для развития «социального» направления в этой партии, которое он связывал, в частности, с комсомольским и партийным самоуправлением.

Можно сказать, что Р. Н. Блюм был человеком 1968 года. Его идеалом реформ в коммунистическом мире была Пражская весна (скорее даже, чем венгерские события 1956 г. ). Реакция, прервавшая эту весну, как и полосу оттепели в СССР, была им глубоко пережита. Как вспоминал один из известных эстонских политиков Яак Аллик, Р. Н. Блюм рассматривал события в Чехословакии как «тяжелое поражение социализма». Реакцию неосталинизма и эпоху 1970-80-х он считал «временем отчуждения». Реформы эпохи советской перестройки, особенно активно заявившие о себе с начала 1987 г. (отмеченного в том числе выходом фильма Абуладзе «Покаяние») , были восприняты им с огромным воодушевлением. Трудно передать радость шестидесятника, ждавшего возможности критики сталинизма много лет, хранившего в тайне антисталинские, но защищавшие социализм рукописи.

В политическом дневнике осенью 1988 г. он писал о происходящем как о «модели революционной деятельности». «Некогда, -писал он, — даже осмыслить происходящее. Жаль, что все это случилось в старости, а молодость прошла в отчужденной жизни». (Дневник, 1, 72). * (* Здесь и далее цифра 1 в ссылке на дневник означает первую часть публикации — в журнале «Политика», 1990, N 8; цифра 2 — вторую чаcть публикации в N 9. ) Перестройка, два года которой было отпущено Р. Н. Блюму, стала временем его резко возросшей политической активности. Боевой и революционный темперамент профессора Блюма выразился в целом ряде мероприятий — от создании политического клуба в поддержку перестройки до участия в создании знаменитого Народного фронта.

Р. Н. Блюм был одним из наиболее активных создателей Народного фронта в Эстонии, сыгравшего роль важной модели для аналогичных движений во всей стране и в даже опередивших подобные движения в Восточной Европе;принимал активное участие в разработке его программных требований. Здесь важно подчеркнуть еще раз, что, как мы уже упоминали, на первом этапе Народного фронта , весной и осенью 1988 г. профессор Блюм мыслил себе это движение в несколько ином виде, чем оно приняло к 1989 г. В то время философ может быть несколько идеализированно представлял себе Народный фронт как прообраз будущего народного самоуправления, как шаг к тому «социальному» строю, который он считал возможным результатом приближившейся в Восточной Европе революции. Эволюция Народного фронта в направлении национал-радикализма его не привлекла. К весне 1989 г. он начал отходить от активной работы в НФ, хотя и оставался формально в его руководстве. С консерваторами — «интерами» и сталинистами всех мастей — Р. Н. Блюм полемизировал о конца своих дней на союзном, республиканском и городском уровне. Этот уже непосильный для здоровья накал политической полемики и стал одной из причин его неожиданной и ранней смерти.

                                    *

Печатное наследие Р. Н. Блюма невелико. Он был ученым и философом скорее устной традиции, мастером «сократической» устной беседы, диалога, в котором его ученики и многочисленные собеседники могли почерпнуть немало ценного. В непосредственных текстах его взгляды (отчасти по причинам цензурного порядка) нашли меньшее отражение. Основной корпус работ философа составляют научные статьи в «Ученых записках ТГУ». Помимо них, однако, им был написан ряд небольших монографий — в том числе монография о революции , которая как и программная статья об отчуждении -вышла лишь на эстонском языке. ( Sotsiaalse revolutsiooni teooria, -Tln. , Eesti raamat, 1969;Võõrandumise probleem marksismis, -Ajalooline materialism, -Tln. , 1970, lk. 182-239. ) К теме отчуждения Р. Н. Блюм возвращался и позже. Например, в письме «Отчуждение и социализм» ( «Философские науки», 1987, N 9), вызвавшем критику представителя «официальной линии» советского марксизма И. С. Нарского.

Главная книга Р. Н. Блюма — «Поиски путей к свободе» — вышла лишь в 1985 г. В ней подытоживались идеи, развитые в докторской диссертации и многочисленных статьях, опубликованных в основном в трудах по философии ученых записок ТГУ. Указания в тексте говорят и о том, что профессор Блюм планировал и вторую монографию о марксистской общественной мысли. В ней должны были быть развиты идеи, изложенные в соответствующей главе докторской диссертации и отчасти в Заключении «Поисков путей к свободе». Часть монографии была написана; одной из центральных в ней по мысли автора должна была стать глава о категории отчуждения в марксизме. Исключительно интересным в наследии Р. Н. Блюма следует считать его политический дневник, опубликованный в журнале «Политика», (1990, N 8-9) Е. Голиковым. Особая важность этого дневника состоит в том, что философ открыто изложил в нем свое понимание современного ему общества, которое до того в условиях неосталинистской цензуры излагалось в основном устно.

Политический дневник профессора Блюма богат также интересными и точными замечаниями о текущих политических событиях или прочитанных книгах и статьях — например, о статьях А. Ципко или Н. Эйдельмана. Приходится сожалеть, что многие из этих замечаний остались лишь в тезисах. Трагическая краткость этого дневника сродни трагичности самой жизни революционера, которому довелось лишь год своей жизни прожить в атмосфере революции, ожидавшейся им всю жизнь.

Доктрина «политического и социального». Сущее и должное.

Главным плодом своей научной работы Р. Н. Блюм считал концепцию «политического и социального». Эта концепция занимает центральное место в его трудах, с ее помощью философ сделал попытку объяснить большое многообразие общественных явлений, придавая этой теории истинно философский, то есть всеобъемлющий характер. Строя свою теорию, профессор Блюм не без оснований исходил из того, что даже в абстрактных философских теориях особое место занимает аспект общественного изменения, отношение к протекающим политическим процессам. «Взгляды на революцию того или иного мыслителя(позитивные или негативные), — писал он, — являются своеобразным фокусом его философской позиции. И это неслучайно, так как именно в этих взглядах теоретик сопоставляет свои размышления и выводы с практикой. Поистине, скажи мне, как ты относишься к революции, и я скажу тебе, кто ты». (Поиски, с. 37).

Концепция политического и социального у Р. Н. Блюма имела как аспект общефилософский, так и аспект исторический и современный. Наиболее важным в этой концепции можно считать деление всех теорий общественного изменения (и шире — целых философских направлений) на две основные группы, на два типа – «политические» и «социальные», а их сторонников на «политиков и социальщиков». Согласно взглядам профессора Блюма, существует два основных противостоящих друг другу подхода к общественному изменению — точка зрения сохранения существующего, признающая имеющийся порядок вещей, и точка зрения радикального переустройства реальности исходя из некоторых идеалов. В классических философских терминах (например, немецкой классической философии) первая есть точка зрения «субстанции», «сущего»; вторая — точка зрения «самосознания» и «должного».

* (*Разбор концепции «политического и социального», принятый самим Р. Н. Блюмом, см. также в статье Л. Н. Столовича – Типология теорий общественных изменений и типы социального мышления. — Уч. зап. Тарт. ун-та. — вып. 730. , Тарту, 1986. )

Первая точка зрения — в терминологии Р. Н. Блюма «политическая»- в своем крайнем виде давала позицию реформы; вторая точка зрения -«социальная»- в своем развитии была точкой зрения революции, которую представляли все более радикальные революционеры. Политический подход исходит из сущего и ориентируется на субстанцию; за ним стоит предпочтение в основном репродуктивной деятельности. Подход социальный, напротив, исходит из должного и ориентируется на некоторые идеальные, воображаемые цели. Как правило, это точка зрения революции — с характерным для нее торжеством идей изменения, воображения, самосознания.

В основе «социального» подхода лежит продуктивная деятельность. (См. «Поиски путей к свободе», глава 2, с. 36-47). Различие сторонников социального подхода («социальщики») и политического («политики») подхода затрагивает таким образом отношение к наиболее кардинальным философским категориям, включая категории сущего и должного, субстанции и самосознания, воображения и рассудка, и, наконец, свободы и необходимости. Политический подход акцентирует момент необходимости и сущего в общественном изменении; социальный, напротив, стремится к максимальной свободе. «Продуктивность невозможна без свободы, лучше сказать продуктивность и есть свобода»(Дневник, 1, 71). Впрочем, преувеличенно социальный подход также ведет к крайности. «Воображение, покинутое разумом, порождает немыслимых чудовищ». (Там же). Идеальным, по Р. Н. Блюму, следует считать гармоничное сочетание этих двух подходов, совмещающее рациональный анализ существующего исходя «из того, что есть» с продуктивным преобразованием его исходя из того, что «должно быть». «Лишь в союзе с разумом, — считал ученый, — социальная мысль даст разумные плоды» (Дневник, с. 75).

По его словам «Маркс в 18 брюмера пишет о страстях, лишенных истины, и истинах, лишенных страсти. Политики стремятся к истине, лишенной страсти, а социальщики — к страсти, лишенной истины. А как их соединить? Вот в чем вопрос! (Дневник, 1, с. 76). Cчитая разделение на политиков и социальщиков всеобъемлющим, профессор Блюм обнаруживал его даже на личностном уровне — например, в разделении «романтиков и реалистов». Это различие он воспринимал также и оценочно, несмотря на призывы к уравновешенности чаще выступая на стороне «социального» подхода . Он сочувствовал скорее «социальщикам», как носителям революционного воображения и исторического должного. Этим определялось и отношение философа к революции. В революции, к которой Р. Н. Блюм всегда относился с пиететом, он видел торжество «социального», то есть — воображения и творческого начала, торжество продуктивности как таковой. Профессор Блюм не любил критиков революций; сам пафос его теории был глубоко революционен. Р. Н. Блюм полагал также, что деление политического и социального объясняет различие течений в философии в частности, в немецкой классической философии.

К «политикам» например, ученый относил Г-Ф. Гегеля. Он любил цитировать выражение Гегеля о самом себе -«старый политик» -«Der alte politicus». ( Поиски путей к свободе, с. 57). Это же деление профессор Блюм обнаруживал и в революционных концепциях, а также в социалистических доктринах. Говоря о социалистической мысли в целом, «социальщиками» в ней — — крайними поборниками личной свободы и децентрализации — он считал анархистов, на другом полюсе оказывались «политики»- государственники — этатисты и централисты. Данные категории Р. Н. Блюм использовал и в анализе народнического движения в России. «Социальным» («социально-политическим») он полагал, например, направление П. Лаврова; «политическим» — Народной воли; течение Ткачева рассматривалось им как «политико-социальное». Это второе из смешанных направлений – политико-социальное — профессор Блюм считал «самым опасным». Его противоречие он видел в попытке решить задачи должного средствами сущего. По мнению ученого, приверженцы политико-социального направления, ставя перед собой благую цель — достижение социализма и верховенства народа, пытались осуществить эту цель несоответствующими ей средствами, — акциями меньшинства, путем той или иной формы диктатуры революционной элиты.

К «политико-социальщикам» Р. Н. Блюм относил, кроме Ткачева, также и Сталина. Сущностное и философское противоречие ткачевизма, как и, позднее, сталинизма, философ видел в ложном сочетании «социального» и «политического. » Он подчеркивал необходимость соответствия средств и целей, говорил о необходимости того, чтобы в революционной теории и практике «средства были пронизаны целью». По мнению профессора Блюма, особое место в синтезе политического и социального подхода принадлежало марксизму. Марксизм, как и уже упомянутые иные «смешанные» направления, он считал соединением «политического и социального», но соединением не эклектическим, а диалектическим. Поэтому Ленин, например, не попадал у него в политико-социальщики, и не оказывался в ряду Ткачева и Сталина. Р. Н. Блюм полагал, что в подлинном марксизме соединяется сущее и должное, средства и цель, революционное воображение и реализм — то есть все основные для дихотомии политического и социального моменты.

Итересно, что в самом подборе отличительных признаков обоих течений сказывалась позиция и тенденция профессора Блюма: он был сторонником коммунистического самоуправления и в этом смысле причислял «несамоуправленческих» социалистов — например, этатистов — к «политикам», отказывая им в «социальности», то есть «социалистичности».

* * *

Замысел концепции «политического и социального» Р. Н. Блюма обращает на себя внимание всеобъемлющим характером, универсализмом. В своей теории ученый стремился найти инструмент широких политических и философских решений, способ одновременного анализа современности и прошлой исторической мысли. Критическая оценка некоторых аспектов этого замысла не отменяет ряда его весьма интересных и глубоких результатов. Если говорить об историческом и классификационном аспекте, то в теории профессора Блюма безусловно были найдены противопоставления, играющие для революционных теорий важнейшую роль. В частности, безусловно глубинным является различение этих теорий по их отношению к сущему и должному, существующей политической реальности и революционному идеалу. Во-вторых, кардинальный и моделирующий смысл имеет характерная для революционной мысли дихотомия «элитизма» и «массовости», революции меньшинства и революции народа.

Вместе с тем, здесь мы решимся высказать и некоторые критические замечания по отдельным аспектам предложенной Р. Н. Блюмом концепции, которые, как кажется, создают для действительно четкой классификации революционных теорий определенные трудности.

Представляется прежде всего, что применение концепции политического и социального затрудняли элементы внесения в «язык описания» (самой теории «политического и социального»)»языка объекта». Казалось, Р. Н. Блюм слишком «верил на слово» анализируемым им авторам. Так, он считал «политиками» Гегеля или Благосветлова в частности потому, что один говорил о себе как о «старом политике», а другой определял себя как «человека преимущественно политическом» (Поиски, с. 57;165). По этой же причине самоназвания он видел в Бабефе с его «социальным кружком» явного представителя «социальной» линии (Там же, с. 73).

При этом, однако, в высказывания цитируемых авторов Р.Н. Блюмом вкладывалось собственное значение терминов «политическое» и «социальное», не совпадающее с тем значением, которое имели в виду сами указанные авторы.В результате заговорщик Бабеф, например, попадал в «социальщики», хотя фактически, по-видимому, был выразителем той же линии, что и Ткачев, и должен был бы считаться представителем скорее «социально-политического» типа.

Во-вторых, к трудностям вело и отсутствие подчас сущностной связи между теми признаками, которые автор выдвигал в качестве основания деления концепций на » политические и социальные». Если попытаться четко определить основания предложенного им деления (так как оно сформулировано, например, в первой и второй главах «Поисков путей к свободе»), то различие между политической и социальной концепциями революции составит, по-видимому, три главных признака. В «социальщики» по сравнению с «политиками» у Р. Н. Блюма должны были попасть во-первых, сторонники наиболее радикальных форм изменения, сторонники должного, подчиняющиеся воображению в отличие от поборников сущего; во-вторых, социалисты в отличие от несоциалистов и в-третьих, сторонники народной революции в отличие от сторонников революции элитарной, в частности, революции сверху.

Наличие в некоторой общественной теории всех трех признаков давало возможность отнести теорию к чисто социальному типу, их отсутствие — к чисто политическому. Иные варианты давали смешанные формы. Например, политико-социальный тип включал вместо народной революции идею революции силами революционного меньшинства; социально-политический гипертрофировал идею воображения. Тем самым в концепции Р.Н. Блюма постулировалось аксиоматическое единство для определенного типа (например, социальных) теорий данных трех признаков.

Согласно его подходу «социальщики» — это такие сторонники радикальной революции в старом (капиталистическом) мире, которые являются последовательными социалистами, поборниками самоуправления и поддерживают идею народной революции.

Между тем связь между этими признаками вовсе не была постоянной и сущностной. Вряд ли можно, например, считать сущностной связь между признаком «социалистичности» программы и ориентацией на «народ» (вместо меньшинства).Ведь известно, что налицо многочисленные социалистические программы, которые, будучи в первом смысле используемого Р. Н. Блюмом термина весьма «социальными» т. е. антикапиталистическими, тем не менее оставались при этом достаточно элитарными. Возможно возражение, что в таком случае эти программы недостаточно «социалистичны», ибо последовательный социалист должен быть «самоуправленцем» и «народником».

Однако в таком возражении уже делается попытка выйти за пределы формальных признаков, возможность использования которых и постулирует сама концепция. Вряд ли сущностно были связаны между собой и такие признаки «социальщиков», как «ориентация на должное» (приверженность «воображению») и социалистичность программы. Сторонниками должного и «воображенцами» могли быть вовсе не только социалисты, но и приверженцы иных общественных форм — будь то централизованное феодальное общество или этатистский социализм. По признаку воображения, стремления к некоторому общественному идеалу поборники данных систем оказываются «социальщиками», хотя не принимая «социализма» или предлагая его «квазисоциалистический вариант» должны были бы угодить в «политики».

Принятая в качестве аксиоматичной связь признака воображения с социализмом (как и вообще с каким-то конкретным строем) проблематична также ввиду неясности самого понятия социализма. Эти неясности сильно осложняли возможности отнесения тех или иных теорий к «социальщикам» или «политикам». Так, по признаку социалистического «социальщики» начинались с раннего христианства; по признаку ориентации на должное их следовало начинать с времен более ранних — с самого начала построения политических проектов как таковых — пусть рабовладельческих или раннефеодальных. Сам Р. Н. Блюм считал, что обе концепции сформировались в начале XIX века — т. е. одновременно с появлением собственно социалистической мысли. Пользуясь, по-видимому, признаком должного и воображения, ученый относил к сторонникам социального направления Платона, а Аристотеля, напротив, считал приверженцем политического течения . Ясно, что основой противопоставления общественных программ этих философов выступала не «социалистичность» или «несоциалистичность» общественного проекта, о которой относительно Платона и Аристотеля говорить вообще трудно, но, по-видимому ориентация(или не ориентация)на должное.

В этом смысле Аристотеля в значительно большей степени, чем Платона( с его воображаемым государством )можно считать реалистом и философом «сущего». Если же исходить из характера общества, о котором говорил Платон, то по блюмовской же терминологии античный мыслитель, как и Бабеф, должен был бы быть зачислен не в «социальщики», а в «политико-социальщики — как предшественник Ткачева и зачинатель той линии утопически-элитарного социализма, который Маркс назвал кастовым и Плеханов, анализируя народовольческую модель, «перувианским».

Хотя отсутствие сущностной связи между избранными для классификации признаками концепций ставило под сомнение ряд исторических выводов профессора Блюма, оно указывало и на другое весьма любопытное явление. Фактически все три признака «социальщиков» совпадали и могли совпасть не в каких-либо исторических теориях (таковых «истинно- социальных» теорий , как правило просто не было) — но в теории самого Р. Н. Блюма .

Именно у нынешних «социальщиков», как их представлял себе философ, «должное» сливалось с «социализмом» и народной революцией, а сугубо-политическое «сущее» выступало в виде неосталинистского строя или, ранее, ткачевско-народовольческой теории власти революционного меньшинства. Главным в теории профессора Блюма оказывался таким образом ее актуальный аспект. Концепция «социального» и «политического» была прежде всего концепцией «социального» — в противоположность «политическому «социализма в современности. Как и в большинстве глобальных философских концепций историческая ее часть фактически была проекцией настоящего в прошлое, рассмотрением этого прошлого через призму оценок настоящего, так сказать — «sub specia modernitatis». Как и значительная часть исторических концепций, — даже весьма и весьма известных — концепция Р. Н. Блюма, по-видимому, значительно больше, чем об анализировавшихся им теориях, говорила о симпатиях и антипатиях самого автора.

Аспект современности:сталинизм и социализм

Эти критические замечания не исключают, но напротив, дают возможность оттенить положительные черты теории профессора Блюма. Эта теория содержала в себе не только недостатки, но и сильные стороны философских и поэтому метафизических построений — она обладала определенной моделирующей силой. В ней были уловлены и многие действительно сущностные моменты различия революционных теорий. Но, главное, эта теория должна считаться одной из оригинальных и интересных попыток выйти за рамки заколдованного круга официального советского марксизма и разработки марксизма современного. В теории Р. Н. Блюма можно увидеть своеобразную попытку использовать для критики неосталинистской системы в СССР теоретический инструментарий раннего социализма (термин «социальное») и концепции югославских марксистов.

Влияние той критики сталинского этатизма, которое было развернуто в Югославии с 1950-х гг было в теории «политического и социального» весьма сильно. Подобно антисталинистским работам югославских марксистов, в работах Р. Н. Блюма также активно используется противопоставление «самоуправления» «этатизму». Сам пафос «самоуправленческой» критики сталинского и неосталинисткого этатизма (а также этатизма предшественников Сталина типа П. Ткачева) имеет очень близкий к работам югославских авторов характер. Вспоминаются и многочисленные позитивные высказывания Р.Н. Блюма по поводу югославской политики (самоуправление) и экономики (рынок). Югославию ученый считал едва ли не единственной страной «действительного социализма», как-то реабилитирующей эту искаженную, по его мнению, сталинизмом доктрину. В этом смысле блюмовскую теорию социального и политического можно рассматривать как своего рода «югославскую критику советского неосталинизма».

Близость концепции Р.Н. Блюма к югославским формам критики неосталинизма усиливает также и то, что, как и югославские сторонники самоуправления 1950-х-80-х гг, Р. Н. Блюм не выдвигал на первый план первостепенный для тогдашней западной полемики с социализмом аспект политических свобод и «прав человека». Не отрицая этих свобод, он, однако, считал их в основном «политическими» и предпочитал им реализацию «социальных», — самоуправленческих, связанных, например, с активностью масс, моментов социализма. Во-вторых, эта «югославская критика сталинского тоталитаризма» облекается Р. Н. Блюмом в своеобразную форму социалистического «ретро». Для подтверждения самоуправленческой югославской концепции в ней используются термины ранней социалистической мысли. Основные в теории профессора Блюма понятия «социальное» и «политическое» восходят к работам ранних социалистов конца XVIII — начала XIX века.

Ряд этих социалистов, начиная с Бабефа и включая Дезами, Пийо и некоторых сен-симонистов, как известно, высказывали мнение, что французская революция была лишь «политической», тогда как для осуществления идеалов «свободы, равенства и братства» требуется социальная (читай, «социалистическая») революция. Этим раннесоциалистическим различением политической и социальной революции пользовались затем и социалисты первой половины XIX века в России — включая некоторых народников. Позже в марксистской традиции данное различие было сформулировано как различие «буржуазной» и «социалистической» революции.

 Маркс и Энгельс отказались от деления революций на «социальную» и «политическую» указав, что это различение ошибочно и по отношению к социальной структуре. «Каждая революция, — писал Маркс, — разрушает старое общество и потому она социальна, каждая революция низвергает старую власть и поэтому она имеет политический характер». (Соч. , т. 1, с. 430). Р. Н. Блюм воспринял этот тезис классиков марксизма по-своему — не как критику раннесоциалистических терминов и даже отказ от них, но как «диалектическое соединение» политического и социального подходов. Стремясь вернуть в научный обиход раннесоциалистические понятия «социального» и «политического», профессор Блюм придал этим понятиям свое значение.

Понятие «социального» у него стало как бы дополнительным обозначением социализма, некоторым указанием на «подлинный», самоуправленческий социализм в отличие от социализма «политического»- отчужденного и государственнического (этатистского). Подлинные «социальщики» — это, конечно, сторонники не политического, но именно «социального», самоуправленческого, то есть по мнению ученого, «истинного» социализма. Как и большинство неортодоксальных марксистов 1960-80-х гг, Р. Н. Блюм не был согласен с мнением, что существовавший в эти годы в СССР строй можно было считать социалистическим. Характерное его выражение по этому поводу : «испоганили социализм» (Дневник, 1, с. 77).

По мнению ученого, «тот общественный строй, который сформировался в 20-30-х годах и существует с известными модификациями сейчас, с очень большой натяжкой можно назвать социализмом. Сложнейший вопрос — что это за строй» (Дневник, 1, с. 68). По словам Р. Н. Блюма, «на самом деле такое общество можно лишь в переносном смысле назвать социалистическим — феодальный социализм, казарменный социализм, то есть нечто такое, что противоположно капитализму». (Там же, с. 75). Профессор Блюм считал, что социализмом (истинным, то есть в его терминах «социальным» социализмом) может считаться только общество самоуправленческое, лишенное тех явных признаков тоталитарного этатизма и подавления, которые присутствовали в неосталинистском обществе в СССР.

Сталинскому и неосталинисткому социализму, полагал ученый, соответствует своя форма отчуждения. «Не могут быть социалистическими порядки, где постояно в силу господствущих экономических, социальных и политических условий воспроизводятся отношения отчуждения»(Дневник, 2, с. 50). «Этатистское отчуждение носит тотальный характер, подчиняя человека абстрактным политическим структурам». (Там же). Социализм сталинского образца Р. Н. Блюм в своих терминах считал «политическим». В этом социализме по его словам, «этатизация общественной жизни с необходимостью ведет к элиминации личности как основного элемента общества» (из этого он выводил даже сталинские репрессии) (Дневник, 2, с. 74). Он разделял точку зрения о бюрократии (партократии) как «классе» этатистского социализма сталинского образца в СССР и считал отстранение этого класса от власти одной из наиболее важных задач «социальной» революции. В своем анализе неосталинистского социализма Р. Н. Блюм использовал терминологию «Экономическо-философских рукописей 1944-46 г. » К. Маркса, которые весьма высоко ценил.

Он говорил об этом социализме как обществе «всеобщей частной собственности». » Октябрьская революция, — считал он, — будучи первой и весьма незрелой попыткой атаковать частную собственность, была — и не могла не быть лишь негативным уничтожением частной собственности, она не дошла и не могла дойти в тогдашней России до позитивного отрицания. Сталинизм — способ сопротивления всеобщей частной собственности попыткам ее низвержения, способ, надо сказать, весьма успешный, проявивший характер тихой контрреволюции». (Дневник, 2, с. 56). Эти замечания ученого представляются весьма глубокими и требуют своего осмысления. В подобных высказываниях профессора Блюма было налицо стремление размежеваться с западной критикой неосталинистского социализма, дать иную, чем предлагали консервативные либералы, форму критики этого социализма.

Если сторонники западной демократии критиковали неосталинистский социализм за его «некапиталистичность», то Р. Н. Блюм критиковал этот строй как раз за его «недостаточную социалистичность» и в некотором роде «буржуазность». За счет «буржуазности» он и относил основные противоречия сталинского типа социализма, включая отчуждение. «Тотальное отчуждение нашего общества, — писал он, — делает его тождественным капитализму, буржуазной цивилизации». (Дневник, 2, с. 50). Итак, говоря о социализме, Р. Н. Блюм фактически различал два типа социализма : социализм «политический» — этатистский, к которому следовало отнести и сталинский социализм в СССР и социализм «социальный» — идеальный самоуправленческий социализм. Его ростки он видел в наибольшей степени в Югославии того времени и в определенной мере — в Китае, в основном в период до культурной революции, с характерными для этого периода моментами самоуправления (например, выборность офицеров в армии ). Даже китайскую культурную революцию он оценивал неоднозначно, видя в ней определенный позитивный смысл борьбы с «бюрократией».

Важные элементы «социальности» философ усматривал также в 1920-х г. в СССР, которые всегда противопоставлял сталинской эпохе. К этому времени он относился с особым с пиететом, считая эти годы временем «социального», эпохой революционно- го воображения, когда, по часто цитированному им выражению Гегеля, «человек становится на голову». «Почему сейчас, -писал он, — 20-ые гг оцениваются, как правило негативно в кругах интеллигенции»? Пафос преобразований, мечты, ожидания новой жизни и тому подобные нравственные стремления кажутся наивными, если даже не агуманными. Дело в том, что современное политическое мышление, политическое сознание не в силах понять, оценить, наконец, вжиться в социальное сознание, которое тогда господствовало у носителей революционных изменений». (Дневник, 1, 72). «Разве может в наши дни, -продолжал он, — кого-то вдохновить идея мировой революции? Для этого современное человечество слишком прагматично» (Там же).

Победа Сталина рисовалась Р. Н. Блюму как победа «политического» начала над социальным. «Почему, — спрашивал он, — большая часть большевиков верхнего эшелона поддержала Сталина? Да потому что они превратились в политиков, практически оставив социальные идеи для лозунгового употребления». (Дневник, 1, с. 75). Причины поворота сталинского и неосталинистского социализма к «политическому социализму» и тем самым к «деформации» социалистической идеи Р. Н. Блюм объяснял по-своему. Одну из главных причин такой деформации он вслед за Л. Троцким видел в победе Октябрьской революции в одной стране — причем в стране далекой от развитого капиталистического мира. «Деформация социалистической революции — писал он, — началась уже тогда, когда выяснилось, что русская революция оказалась одинокой». (Дневник, 1, с. 68).

Таким образом, теория социального и политического была для профессора Блюма важным инструментом анализа противоречий в мире реального социализма. Из нее же вытекал и его подход к новейшим событиям в СССР. Теория Р. Н. Блюма имела на этот счет определенное предсказание, связанное , вероятно, с осмыслением чехословацких событий 1968 г. Весьма интересно, что ученый различал две социалистические революции – «политическую революцию социалистического плана» и «собственно социалистическую революцию». «Когда ссылаются на слова Ленина о победе социализма в одной стране, — писал он , — то попросту игнорируют тот факт, что он имел в виду победу социалистической революции на е е п е р в о м п о л и т и ч е с к о м э т а п е (выделено мною — И. Р. ), то есть захват власти в руки пролетариата».

В ряде работ, посвященных этому вопросу, Ленин, как считает Р. Н. Блюм, «имеет в виду именно политическую революцию социалистического плана». (Дневник, с. 69). Поскольку, по мнению автора, в сталинский и неосталинистский период «социальный» социализм достинут не был, победа пролетариата на этом раннем этапе была лишь «политической». Из этого следует необходимость «второй» – социальной, самоуправленческой революции в коммунистическом мире. Эту-то «социальную» революцию, то есть революцию перехода к неполитическим структурам и самоуправлению, философ и предсказывал в странах «этатистского», т. е. в его терминах «политического» социализма.

Новейшая социальная революция в странах «реального социализма», по его мнению, должна была быть «борьбой административно-командной системы с самоуправленческой». «Борьба административно-командной системы с самоуправленческой — это борьба политиков с социальщиками, методов политических с методами социальными. «(Дневник, 1, 74). В анализе первых итогов этого столкновения он не был оптимистичен. «Пока везде победу одерживает политическая система, по-видимому, потому, что она куда более реалистична, чем система социальная. «(Там же , 1, 74). Критикуя сталинский и неосталинистский социализм, Р. Н. Блюм стремился критиковать его с точки зрения, отличной от расхожих, с позиций, по его определению, «социальных «и противоположных «политическим». Надо сказать, что к «политикам» он относил при этом не только сталинистов, которые все же считали себя представителями коммунистического течения, но и критиков неосталинисткого социализма с позиций западной демократии, включая социал-демократов.

Всех их профессор Блюм считал сторонниками строя, противопоставляющего самоуправлению и власти народа «политику» — государственное и тем самым репрессивное начало. К политическим свободам многопартийности и проч. , о которых много говорили сторонники западной демократии)философ относился сдержанно. На первый план он выдвигал «социальное», самоуправленческое начало, делая упор на «активности масс». В этом более широком смысле следует понимать и его замечание о победе «политической» системы над «социальной». Теории Р. Н. Блюма соответствовало и его отношение к компартии, в том числе и Эстонской. В соответствии со своей теорией, он делил всех членов компартий на «социальщиков» и «политиков». Профессор Блюм принадлежал к Эстонской компартии вполне сознательно — как философ, — хотя и считал, что в этой партии существует «две партии».

Он был уверен, что в ситуации, близкой к Чехословацкой, должен произойти раскол компартий: в них образуется два течения — политические(этатистское) и «социальное»- самоуправленческое. Поэтому он был горячим сторонником чехословацкой «Пражской весны», которую считал попыткой «социальной» революции «внутри» социализма. В связи с этим, как уже приходилось упоминать, также и Народный фронт в Эстонии профессор Блюм представлял себе не как инструмент чисто национальной политики, но как ядро будущего общенародного движения за самоуправление, как орудие «социальной» революции. Особенно важным для дальнейшего хода перестройки он считал политическое объединение коммунистов — членов Народных фронтов, один из шагов к которому сделала позже «демплатформа в КПСС».

* * *

Помимо выводов, опиравшихся на теоретические положения, работы профессора Блюма , в том числе его публицистические статьи в прессе, содержали также много весьма интересных конкретных наблюдений по различным вопросам — от текущей политики до национальных отношений. Многие из этих наблюдений, в которых ощущается почерк серьезного аналитика, заслуживают внимательного разбора. Если говорить о национальном вопросе, то здесь объектом критики Р. Н. Блюма оставался не только пресловутый в годы неосталинизма «национализм», но и реальный для неосталинистского государства шовинизм. Ссылаясь на Ленина, ученый замечал, что «национализм местный порождается шовинизмом»; «бюрократ не хочет понять, что сам принцип его существования — принцип централизма в своей основе шовинистичен». «Экономический централизм в многонациональном государстве является с необходимостью политическим (этническим) шовинизмом (Дневник, с. 69).

Статьи Р.Н. Блюма о национальном вопросе, включая и прибалтийский, в текущей прессе во многом сохранили свое актуальное звучание. Интересны также конкретные замечания ученого по поводу привлекших внимание читателей публицистических выступлений начального периода перестройки, таких, как статьи Н. Эйдельмана или А. Ципко. У А. Ципко, разбор работ которого в дневнике достаточно подробен, философ отмечал, в частности, далеко не адекватную критику марксизма , например явно ошибочное выведение практики сталинской коллективизации из аграрных взглядов марксизма и кооперативного плана Ленина. (Дневник, 1, с. 56). Были у Р.Н. Блюма и достаточно точные наблюдения по поводу текущей ситуации.

Уже весной 1989 г . он заметил сходство между горбачевским правительством и правительством Керенского. «Как правительство Керенского,- замечал Р.Н. Блюм,- объявив о радикальных реформах, ничего практически для них не сделало, а лишь постоянно о них говорило, так же и горбачевское правительство, порадовав всех идеями перестройки, ничего реального ни в экономике, ни в социальной жизни не сделало. Там кормили народ обещаниями, и здесь та же картина». (Дневник, 2, с. 54). «Но в условиях, когда экономические и социальные ожидания масс не реализуются, к власти начинают продвигаться как правые, так и левые экстремистские силы». (Там же, 55). Р. Н. Блюм возлагал значительные надежды на интеллигенцию и всеми силами стремился привлечь ее к политической активности.

Этим стремлением объясняются его критические высказывания по поводу пассивности интеллигенции в период перестройки и отхода ряда ее представителей от политики (например, статья в «Радуге» «Размышления о великой революции», -1987, NN 11-12). «Нынешняя ситуация, — считал он, — повторяет прошлые времена, когда интеллигенция вместо активного участия в движении масс устранялась от него, предоставляя разным недоучкам и проходимцам становиться во главе народного движения». (Дневник, 1, с. 53).

В советском марксизме Р. Н. Блюм был интересной и явно неординарной фигурой. В отличие от других неортодоксальных марксистов его времени (например, Р. А. Медведева, посвятившего свои работы в основном историко-фактологической стороне затрагиваемых вопросов, таких как сталинизм) профессор Блюм тяготел к глубинно-философскому подходу и, как кажется, подошел к существенным пружинам сталинской модели социализма.

Работы Р. Н. Блюма, теоретика перестройки в коммунистическом мире, принадлежат истории этой одной из наиболее драма тичных революций современности. В его теории был сделан шаг к новому марксизму, разработка которого все еще остается делом будущего.

 3.ЧТО ВАЖНО СЕГОДНЯ В НАСЛЕДИИ Р.Н. БЛЮМА

(Выступление на семинаре, посв. 75-летию со дня рождения Р. Н. Блюма, Научная библиотека Тартуского ун-та, 1. 10.2000)

В данном коротком выступлении мне хотелось бы предложить некоторые из ответов на вопрос: что важно для нас сегодня в наследии Р. Н. Блюма. Известный московский философ Э. Соловьев, выступая в этих стенах 5 лет назад на конференции, посвященной Р.Н., сказал: «то, что Р. Н. написал – не сильно интересно, но человек он был хороший». Думается, что помимо «хорошести» в наследии Р.Н. есть то, что важно для нас, — точнее, для тех, для кого по прежнему важны ценности «левого» направления общественной мысли.

(Не углубляясь сейчас в объяснение достаточно сложного различения «правого» и «левого» в политике, мы будем употреблять это понятие в общепринятых как на Западе, так и на Востоке значениях. К примеру – различие «левых» и «правых» социал-демократов, оценка традиционных либералов как более «правых» по сравнению с социал-демократами, а коммунистов как более «левых» по сравнению с ними же и т. д.).

Говоря о наследии Р.Н. Блюма, я буду говорить не о конкретной букве теории «социального и политического», но о том духе позиции и творчества Р.Н., в которых, как представляется, содержалась немалая и важная истина, не потерявшая своего значения и ныне. В советской оппозиционной мысли эпохи хрущевской оттепели образовалось два течения – оппозиционеры, условно говоря, западного образца, считавшие все советскую историю ошибкой и призывавшие вернуться к «нормальному» — т.е. по их мнению капиталистическому развитию. И второе- «социалисты», которые не считали коммунистическое развитие ошибочным, оставались сторонниками «социалистического» развития, освобождения «социализма» от сталинизма и перехода его к некоторому новому качеству, «социализму с человеческим лицом», говоря языком эпохи Пражской весны 1968 г.

Теория Р.Н. Блюма принадлежала именно ко второму течению, также как общий подход к оценке исторических событий его давнего друга известного историка Р.А. Медведева. Это течение можно определить как «левое шестидесятничество», или , точнее просто как «шестидесятничество», поскольку более «правых» в числе советских шестидесятников, сторонников традиционных западных и иных концепций ( А.Солженицын, А. Карякин), ве-роятно, правильнее не называть «шестидесятниками».

Р.Н. Блюм был в среде советских левых интеллектуалов-шестидесятников своеобразной фигурой. С университетских лет ему был присущ активный политический темперамент, который, понятно, не мог быть реализован в тогдашней советской обстановке и до конца 1980-х проявлялся лишь в ряде эпизодов. Основной формой деятельности Р.Н. (вспомним одну из любимых его формул – «человек таков, какова его деятельность») в течение почти сорока лет была работа университетского преподавателя и ученого.

При этом университетская философская деятельность была для Р.Н. вовсе не случайной. Ему было свойственно стремление к глубокому философскому обоснованию политических теорий и самой политики . В этом смысле он был близок к таким левым интеллектуалам, как Г. Лукач, Ж.-П. Сартр, Л. Альтюссер. История философии была для Р.Н. Блюма важнейшим предметом, наряду с историей и историей политических и социальных учений.Фигуры Платона, Канта, Гегеля, Маркса анализировались и изучались Р.Н. в его курсах, у аспирантов при подготовке к экзаменам. Р.Н. был настоящим университетским ученым, квалифицированным и добросовестным, прекрасно владевшим всеми формами академической работы — от лекций и экзаменов до подготовки статей и организации научных конференций.

Эти академические умения Р.Н. дополнял и неформальной работой с философским кружком — ярким и необычным для советских вузов доперестроечного периода явлением. В своей научной и неформальной философской работе проф. Блюм оставался теретиком, сознательно в основных вопросах остававшимся на марксистских позициях – и не потому, что такова была официальная точка зрения или поскольку иные точки зрения были ему неизвестны. Несмотря на широкую эрудицию и осведомленность, он оставался убежденным сторонником марксизма – в его неофициальном варианте.

 Благодаря его лекциям и беседам новые поколения знакомились с неортодоксальной марксистской традицией – от «Экономическо-философских рукописей 1844-46 гг.» Маркса до «Тюремных тетрадей» А. Грамши и работ югославской группы «Праксис». И сегодня подробное изучение левой мысли, которому мешает уже не цензура, но правые идеологические стереотипы, было бы весьма необходимым для современной левой идеологии.

Качества Р.Н. Блюма как настоящего университетского ученого были очень важными и необычными в среде гуманитарных интеллектуалов бывшего СССР. В советских столицах – Москве и Ленинграде — данный университетский тип (как и тип партийного интеллектуала, существоавший в СССР 1920-х гг ) был почти полностью уничтожен сталинистким и неосталинистким режимом. Центральные советские университеты находились в плену махровой догматики, а творческие университетские гуманитарии– включая, даже такие фигуры, как А.Ф.Лосев, — оказались отодвинуты на периферию официальной вузовской жизни.

Поэтому для оппозиционного столичного интеллектуала – в том числе и левого – типичной была вовсе не академическая деятельность, но «свободная публицистика», с характерным для нее «невхождением в структуры» и даже жестким противостоянием им. (Тут можно привести, в частности, пример Р. Медведева, в подъезде дома которого вплоть до сер. 80-х стоял пост КГБ).

Конечным результатом слабости альтернативной (отличной от официальной) левой философской и политической научной среды и ее результативной работы стали слабости горбачевской команды а, в конечном счете, и всей горбачевской перестройки. Горбачевская команда не была и не смогла стать интеллектуальным центром реформ, что в конце концов привело не только идейному, но и практическому провалу перестройки в целом.

Можно сказать, что Горбачеву не хватало и не хватило таких людей, как Р.Н. Блюм; последний советский лидер не был в состоянии искать и находить таких людей. Между тем Р.Н. был не только квалифицированным и глубоким университетским ученым, но и человеком, стремившимся к политической практике – тем более революционной, бывшей предметом его размышлений и исследований в течение всей жизни.

Деятельность профессора Блюма в период перестройки 1980-х гг стала примером – увы, чрезвычайно кратким — соединения политической науки и политической практики. Как мы помним, с самого начала перестройки в тартуском университете под руководством Р.Н. был создан интеллектуальный клуб, в который приглашался целый ряд научных и политических деятелей. Этот клуб стал важным политическим центром перестройки в Тартуском университете, одной из баз Народного фронта.Само понятие НФ, появившееся в 1988 г., если не прямо принадлежало Р.Н. Блюму, то возникло при его непосредственном участии.

Важно помнить при этом, что Народный фронт понимался Р.Н., как и другими перестройщиками левого направления не как право-национальная партия, но как политическая организация поддержки реформ реального социализма. Теоретикам правого толка (традиционным либералам) данные реформы представлялись совершенно утопическими — «коммунизм», согласно их взглядам, не мог быть реформирован, но только разрушен.

Благодаря В.А. Пальму Р.Н. был связан и с московской межрегиональной депутатской группой, — первой оппозиционной политической группировкой в бывшем СССР, несмотря на свои противоречия сделавшей весьма много для демократизации существовавшей политической системы. Р.Н. Блюм не смог наблюдать последний драматический период советской перестройки и ее крах в 1991 г. Можно только предполагать, каковы были бы его оценки этих событий.

Заметим, что такие оценки с позиции левой теории резко отличаются от традиционой западной (консервативно-либеральной) системы оценок. Классическая западная (консервативно-либеральная ) система оценок исходила из теории «развала» общества реального социализма, левая теория предполагала реформу его. Победила именно теория развала, что объянялась рядом причин.

Наряду с узким слоем реформаторов и прозападными группировками на советском поле действовал неосталинистский истэблишмент, предопределивший весьма многое в ходе перестройки. Его основой была сталинистская шовинистическая бюрократия, десятилетия догматизировавшая советскую политическую науку и сумевшая до крайности осложнить любые реформы советской системы, в том числе и в короткий период горбачевских реформ.

Мощные государственные ресурсы бывшего СССР, вполне,как представляется, достаточные для «позитивного» выхода из кризиса реального соцализма, сталинистская бюрократия сумела направить против реформистских сил, совершенно не различая, в частности, прозападных националистов и левых реформаторов, сторонников социализма с человеческим лицом.

Борьба против левых реформаторов велась советскими консерваторами часто даже более активно, чем против классических прозападных либералов, что мы наблюдали в конце 1980-х, в последние годы жизни Р.Н. Блюма. Трагические результаты этого известны. Основной причиной катастрофы реального социализма стала таким образом сила двух репрессивных систем – советской неосталинисткой и западной — при слабости сил реформы реального социализма– как идеологических, так и политических. Период перестройки оказался слишком быстротечным, чтобы дать возможность сформироваться этим группировкам и компенсировать десятилетия идеологического загнивания, догматики и жесткой цензуры.

Частые в обвинения против реформаторов в «развале» реального социализма ошибочны – систему надо было реформировать, но проведению данной реформы мешали силы двух репрессивных систем – как силы консервативно-либеральной реставрации, так и силы неосталиинистского реванша. Результат оказался следствием их обоюдных и, понятно, сверхмощных по ресурсам усилий. Распад СССР вряд ли приветствовался бы Р.Н. Блюмом, как и шестидесятниками в целом. Они были сторонниками реформы коммунистической системы, а не ее демонтажа — тем более при таких условиях, которые были навязаны неосталинистским путчем.

Тем не менее как демократ, хорошо знакомый с проблематикой национального вопроса в СССР и всегда критиковавший сталинистский шовинизм, он, очевидно, признал бы справедливость требования независимости Прибалтийских государств. Какую позицию мог бы занимать Р.Н. Блюм после 1991 г.?

Конечно, в оценке российской политики Р.Н. Блюм вряд ли был бы безоговорочным ельцинистом — как, кстати, и Р.Медведев (см., например, его книгу «Капитализм в России»).Но это не значит, что Р.Н. был бы зюганистом. Как представляется, зюганизм в России – прямой наследник сталинизма и сталинистского шовинизма. Оппозиционные марксисты неоднократно выступали с критикой зюганизма как консервативного коммунистического направления. Влияние и роль зюганизма между тем еще далеко не исчерпана ( в том числе в русскоязчной среде Эстонии).

Постсоветская бюрократия в России — в особенности в силовых структурах – в значительной степени еще сохраняет сталинистские шовинистические настроения. При Путине, кажется, носители этих настроений делают немалые успехи – например, в Думе и в нажиме на ряд органов массовой информации. Альтернативой зюганизму в левой стороне спектра должно было бы стать «просвещенное» и демократическое, а также четко антисталинистское (конечно, не группировка Г.Селезнева) левое течение. Таковое однако в России до сих пор не создано.

Если говорить о центрально- и восточноевропейских переменах 1990-х гг, то можно предположить, что Р.Н. Блюм тяжело бы переживал те события, которые происходят в Югославии. Как помнят те, кто общался с Р.Н., к югославской системе социализма он всегда относился с особым интересом, видя в ней развитые элементы самоуправления, которые считал наиболее важными для со-циализма с точки зрения «должного» этой системы. Удар, нанесенный Западом по Югославии, на десятилетия отбросил назад страну, наиболее, по-видимому, приблизившуюся к идеалам «послереформенного» социализма. В эстонской политике Р.Н. Блюм, разумеется, не мог бы быть и сторонником линии М. Лаара и в целом право-национальной коалиции ( Исамаа, Реформисты и Мыыдукад – правые социал-демократы, практически псевдо социал-дем.).

В результате распада СССР радикальные право-национальные группировки, в конце 1980-х находившиеся на периферии политического процесса в Эстонии (например, отношения гражданских комитетов и Народного фронта в конце 80-х) получили всю полноту власти и сумели в Эстонии сформировать сильный право-национальный истэблишмент. По своей идеологической однобокости («одномерности» в смысле Г. Маркузе), отношению к интеллигенции и пр. этот истэблишмент мало отличен от неосталинистского.Право-национальная коалиция ведет страну по пути наивно-этноцентрического и коррумпированного капитализма. Распродажа – в том числе и главным образом за границу — банков, национальной промышленности, тепло-энергетического комплекса, навязывание государству китайской стены на Востоке давно и явно противоречит тем национальным целям, массированная пропаганда которых и была главным козырем данной группировки.

Сейчас путем резкого повышения цен право-национальная коалиция проводит второй этап «шоковой терапии» с целью вхождеия в ЕЭС — за счет широких слоев населения. В среде эстонской интеллигенции противостоять новой официальной право-национальной линии смогли немногие.(Как немногие противостояли и шовинистической национальной политике бывшего СССР). Если поставить вопрос, какая партия в Эстонии могла бы противостоять этой линии, можно отметить следующее. Р.Н. всегда был сторонником обновленной компартии; может, он помог бы этой группировке выработать более активную и оригинальную политическую позицию.

Представляется, однако, что в настоящее время реальную роль противостояния право-национальной политике в Эстонии выполняет центристкая партия ( играющая роль практического аналога социал-демократии). Задачей левых группировок в Эстонии остается прежде всего — укрепление оппозиционных право-национальному истэблишменту (но несталинистских-. зюганистских и т.п.) левых структур. Сильные же политические структуры не могут созданы без разработанной идеологии. Поэтому левому направлению вновь нужны ученые и наука, а также – средства масовой информации, которые, может быть, смогут освоить и теоретическое наследие, оставленное советскими шестидесятниками, и в их числе Р.Н. Блюмом.

 

 

4. Р. Н. БЛЮМ И Г. ЛУКАЧ

2 окт.2004 г.(тезисы доклада)

Доклад посвящен теме — Р.Н. Блюм (со дня рождения которого сегодня исполняется 79 лет) и Г. Лукач (в апреле следующего года исполнится 120 лет со дня его рождения).

Основой для сравнения двух фигур выступает ряд причин. Одна группа этих причин — содержательная, другая – формальная. Важнейшая среди содержательных причин та, что оба ученых – представители традиции левой мысли, которая для нас особенно важна. Причины нашего обращения именно к левой традиции должны быть обоснованы специально. Для некоторых левая мысль и левая традиция после падения СССР и «падения коммунизма» представляется едва ли не архаизмом.

Как мы знаем, оппозиционность официальному режиму в бывшем СССР была как левой, так и правой. Правая, консервативно-либеральная оппозиционность предполагала критику реального социализма и большевизма «до оснований» (например, А. Солженицын), как и всего «левого» направления общественной мысли и политической практики. Левая оппозиционность была критикой «сталинистской» формы реального социализма и теорией фактической «положительной реформы» его, вместо разрушения реального социализма и возвращения к докоммунистическому обществу.

В условиях советской перестройки и противостояния первому «большому брату» — сталинизму и сталинистской репрессивности — победила правая консервативно-либеральная традиция оппозиционности в СССР. Однако политическая практика последнего времени показала недостатки этой формы оппозиции. «Классические» советские диссиденты «антисоциалисты-западники» противопоставляли себя «первому» большому брату (сталинизму), фактически опуская из виду наличие Второго большого брата — западного.

Появление этого второго большого брата — правой консервативно-либеральной репрессивности — стало очевидно после поражения советской перестройки. В Эстонии эта тенденция очевидно проявилась в постоянно нарастающем давлении и диктате правонациональной (консервативной) идеологии и правонациональной политики. Появление «новой» (а точнее, хорошо забытой старой) — именно, правой репрессивности, не учтенной «антисоциалистической» критикой реального социализма, показывает ограниченность этой традиционной критики.

Левая традиция имеет существенное превосходство перед этой «традиционной» критикой реального социализма с позиций «второй односторонности» — она позволяет оттолкнуться от обоих типов репрессивности. Поэтому для нас важно сопоставление взглядов Р.Н. Блюма – представителя левой традиции, с теориями ученых этого же направления. Один из наиболее известных среди них — венгерский философ Георг Лукач.

Г. Лукач — представитель старшего поколения левых теоретиков 20 века. Он родился в 1885 г.; в 1925 г., (год рождения Р.Н. Блюма) ему исполнилось сорок лет. Следующий – 2005 год — юбилейный для обоих ученых – 80 лет со дня рождения Р. Блюма, в апреле 2005 г. исполнится 120 лет со дня рождения Г. Лукача. Г. Лукач, как известно, участник венгерской революции 1919 г., затем – целой цепи исторических катаклизмов 20 века – вплоть до венгерского кризиса 1956 г., в котором он принимал непосредственное участие, будучи министром в правительстве И. Надя. Лукач был также активным наблюдателем и аналитиком чехословацких событий 1968 г. Умер он в 1971 г. в возрасте 86 лет.

Р.Н. Блюм – ученый, представитель левой традиции, «шестидесятник» (сошлюсь на статью Л.Н. Столовича), активный участник советских политических событий 1980-х, по сути близких венгерским событиям 1956 г. и чехословацким 1968 г. Сопоставление взглядов Р.Н. Блюма и Г. Лукача имеет помимо содержательных и некоторые формальные причины. Одна из них – важная роль Венгрии в биографии Р.Н. Блюма. Венгерской истории была посвящена его кандидатская диссертация – «Перерастание народно-демократической революции в революции социалистическую в Венгрии», защищенная в 1961 г. в Ленинградском Ун-тете. Интерес Р.Н. к Венгрии сохранился и позже. Он владел венгерским языком (читал на нем).

Другой «формальной» причиной сопоставления является чисто «именная». Одно из наиболее известных произведений Г. Лукача 1929 г. имеет название «тезисы Блюма». Блюм – партийная кличка Лукача во время венской нелегальной работы конца 1920-х гг. Этот факт был хорошо известен Р.Н. и его «критикам» конца 1950-х гг. Одно из обвинений ему в связи с его кандидатской диссертацией – следование «тезисам Блюма». О важности «тезисов Блюма» для теории Р.Н. мы ниже скажем подробнее.

1. Философские основы левой теории и политики.

Одно из важных сходств творчества как Р.Н. Блюма, так и Г.Лукача – стремление к глубокому философскому обоснованию левой теории. Это стремление отличает Р.Н. от ряда в том числе и более известных деятелей левой традиции — напр., близкого ему Р. Медведева. Что касается Г. Лукача, то его философская основательность признавалась даже противниками марксизма. Н. Бердяев в работе «Истоки и смысл русского коммунизма» назвал Лукача, «венгерца, пишущего по-немецки» «самым умным из коммунистических писателей» (М., 1990, с. 82, 87).

Лукач – мыслитель, стоявший в центре философских поисков и традиций начала 20 века. Получив солидную философскую подготовку, он был знаком и работал непосредственно с ведущими философами начала 20 века. Немецкий язык – второй родной язык Лукача, ряд его исследований написан по-немецки. Закончив в 1906 г. отделение права Будапештского университета (1902-1906) и проработав полгода в банке, Лукач продолжил свое образование – теперь непосредственно философское — в Берлине и Гейдельберге.

В 1909-10 г. в Берлине он посещает лекции Г. Зиммеля — теоретика т.н. «философии жизни». Влияние Зиммеля сказалось в ранних трудах Лукача по теории искусства – напр., «Истории развития современной драмы». В этот период на него оказала влияние также и «понимающая методология» В. Дильтея. В 1911 г. Лукач пишет некролог на смерть Дильтея ( О роли Дильтея в становлении ранней Франкфуртской школы см. Дмитриев А.Н. Марксизм без пролетариата. Георг Лукач и ранняя франкфуртская школа. Спб, 2004, с.37.)

Попытки Лукача в этот период получить «академический» статус в Берлине не увенчались успехом. Написанная им под влиянием Зиммеля работа по социологии искусства не была принята к «хабилитации» (т.е. защите официальной ученой степени). В этот же период Лукач пытается заниматься журнально-издательской деятельностью – начинает издавать на венгерском языке философский журнал «Дух» ( венгерско-германский проект, аналогичный проекту российско-германского «Логоса»), вышло 2 номера. Философские контакты – в т.ч. с М.Бубером. Отрицательный прием у будапештской публики сборника эссе «Душа и формы» и неудача с получением места приват-доцента будапештского ун-та (а также – личные проблемы – И.Зайдлер, Л.Поппер) повлияли на решение Лукача о переезде в Гейдельберг.

С мая 1912 г. по 1918 г. Г.Лукач находится в Гейдельберге, важном центре философской мысли Германии. Помимо М.Вебера там работают видные представители неокантианской школы немецкой философии В.Виндельбанд и Г.Риккерт. В Гейдельберге Лукач входит в кружок Макса Вебера, принимает участие в его «воскресных чтениях», наряду с такими известными философами, как Э.Блох, Э.Трельч, Э.Ласк, К.Ясперс и др. Его близким другом в этот период был Эрнст Блох, с которым они познакомились еще в Берлине. Стиль мысли Блоха этого времени, повлиявший и на Лукача, отражен в «Духе Утопии» Э. Блоха (1918 г.).

Лукач общается и с другими работавшими и учившимися в Гейдельберге философами и студентами от К. Ясперса до Э. Ласка .Влияние на Лукача на Маннхейма признавал и сам К. Манхейм (см.его дневник). Фактически Маннхейм был учеником Д. Лукача.

В центре гейдельбергской философской жизни того времени был кружок Макса Вебера. Лукач всегда высоко отзывался об интеллектуальном горизонте М. Вебера и его личных качествах (позднее интервью в New Left Revieu- Дмитр., 46). Отношения с Вебером продолжались и после ноябрьской революции в Германии, несмотря на критическое отношение Вебера к марксистской традиции. Работы Лукача этого периода были в основном эстетическими – «Гейдельбергская философия искусства» (1912-14) и «Гейдельбергская эстетика» (1916-18), на которые дал положительный отзыв известный философ-неокантианец Г. Риккерт (1918 г.) (цит. По Дмитриев, с. 49).

В этот же период проявляется интрес Лукача к русской культуре и в особенности творчеству Достоевского. (См. Поцелуев, «Русская тема у Лукача»). Работа Лукача «К теории Романа» представляет собой фактически вводную теоретическую часть незаконченной работы о романах Достоевского.

 В Гейдельберге Лукач женится на русской студентке Е.Грабенко. Наряду с эстетическими в этот период проявляются политические и социальные интересы Лукача. Онпубликует ряд работ в В «Архиве социальной науки и социальной политики». Поиски альтернативы «эстетическому декадансу» приводят его к «пролетариату и социализму». М. Вебер вспоминал, что в этот период Лукач пришел к выводу, что «культура может существовать только в связи с коллективистскими ценностями» (цит. По Дмитриев, с. 43).

В период своих «философских штудий» 1909-1918 г. Лукач таким образом находился в центре философской мысли Германии, обладавшей в этот период, вероятно, наиболее яркой в Европе философской культурой. Это, безусловно, оказало самое серьезное влияние на все его творчество. Лукач был одним из тех, кто поставил «марксистский дискурс» на уровень высших философских достижений эпохи.

Казалось бы «узко-политическая» работа «История и классовое сознание» (1922) фактически оказалась в самом центре философских поисков своего времени, что позволило ей оказать глубокое влияние на развитие философской мысли 20 века – не только левой. Влияние Лукача признавали представители важных философских направлений 20 века, от ученых Франкфуртской школы и Сартра до М. Мерло-Понти.

Как и для Лукача, для Р.Н. Блюма также был всегда характерен интерес к глубоким философским основам политических теорий, истории философии, методологии истмата. Этот интерес нашел выражение в университетской преподавательской работе Р.Н. (по теории истории, истории философии ), работе с аспирантами, руководстве диссертациями ( т.ч. диссертация Е.А. Голикова). Концепция политического и социального Р.Н. также имеет серьезное философское обоснование. Р.Н. Блюма и Лукача объединяли и некоторые конкретные философские предпочтения.

Для Лукача особо важна была концепция Гегеля. «Историю и классовое сознание» Лукача упрекали в «гегельянстве» (Деборин и др.); одно из центральных исследований Лукача — работа «Молодой Гегель», написанная в начале 1930-х гг в СССР и в 1942 г. защищенная в московском институте философии как диссертация. Гегель весьма важен и для Р.Н. Блюма. Важнейшее для него понятие революции непосредственно связано с гегелевской диалектикой. Также и в названии основной книги Р.Н. «Поиски путей к свободе» можно увидеть отражение гегелевского понимания «смысла истории» как «прогресса в сознании свободы».

2. От «высокой философии» к политическому активизму. Лукач 1919-1929. Политическая практика у Лукача и Р.Н. Блюма. Проблемы революционной этики. Средства и цель.

Известна установка Р.Н. на политический активизм, касавшийся даже такой не очень популярной в 1970-е гг деятельности, как комсомольская работа. Высшей реализацией этой установки была политическая и революционная практика.

Непосредственную революционную практику предпочитал чисто научной деятельности и Г. Лукач, очевидец и у участник ряда важнейших событий эпохи. В 1918 г., с началом революции в Австро-Венгрии он прямо отказывается от академической карьеры ради участия в революционной борьбе. Гейдельбергский период Лукача заканчивается тем, что он депонирует свои рукописи в банке и с головой окунается в революционную деятельность (Рукописи находят случайно только после смерти Лукача).

В 1919 г. Г.Лукач входит в правительство венгерской республики. Становится зам. министра просвещения, во время войны — политическим комиссаром на румынском и чехословацком фронте. Интересно, что и в бурный «практический» период революции Лукач находит время для теоретической рефлексии. В это время он пишет книгу «Тактика и этика», посвященную этическим проблемам революции, в которой затрагивает и особо важную для шестидесятников и Р.Н. Блюма – проблему «цели и средств» революции.  Правда, в этой работе Лукача проявляются черты его тогдашней «детской болезни левизны»: поставленый вопрос он решает скорее в пользу цели, в ущерб средствам и «этике». Для шестидесятников, критиков сталинизма, такая постановка вопроса была неприемлема и казалась догматической. Поздний Лукач пересмотрел эту позицию.

На министерском «политическом» посту – в качестве зам.министра просвещения венгерской советской республики — Лукач совершает ряд позитивных дел. Он содействует изданию ряда до этого оппозиционных и неофициальных книг, постановке пьес. Ряд его проектов не осуществился, в том числе – идея сексуального воспитания школьников и идея выборных школьных комитетов.

Заметим, что Р.Н. Блюм также с интересом отзывался о попытках «школьной демократии» в 20-е гг в советской России – включая идею выбора школьных чиновников – с участием представителей школьников и др., видя в этом шаг к «социальности» и самоуправлению.

Важным моментом в «министерской» деятельности Лукача стало создание научных институтов «революционной науки», в числе которых был организованный в 1919 г. Будапештский «институт истмата». Это начинание было одним из первых в цепи создания «левых» научных структур в Европе. В это же время начал создаваться, например, и Институт М. и Энгельса в Москве. Позже мы укажем на роль Лукача в создании одного из важнейших центров левой мысли в Европе – Франкфуртского института соц. Исследований.

Но переезд Лукача в Германию произойдет несколько позже. Пока после поражения венгерской революции он переезжает в Вену. Арест Лукача в Вене после подавления венгерской революции поставил вопрос о выдаче его хортистскому режиму. Выдача означал бы его гибель. Ряд интеллектуалов выступили против такой выдачи и их мнение сыграло свою роль в освобождении философа.

3. Наука и революция.Лукач в Германии.1922.Истоки Франкфуртской школы.

В начале 1920-х гг Лукач перебирается в Германию, где погружается в левую интеллектуальную среду. Эта среда в веймарской Германии отличалась активностью и разнообразием. Существовал в том числе и левый авангард, например, дадаисты. (Ср.Роман Якобсон о дадаизме). Действовали и левые издательства – напр., изд-во «Малик», в котором вышел ряд статей и книг Лукача — сборник «История и классовое сознание, книга о Р. Люксембург (Дмитриев, с. 226). Критические статьи Лукача посвящены как литературе, эстетике, так философии и политике.

Важно указать на связь Лукача с началом деятельности знаменитого Франкфуртского института социальных исследований, сыгравшего особую роль в левой философской традиции 20 века.(Об этом подробно Дмитриев А.Н. Марксизм без пролетариата. Георг Лукач и ранняя франкфуртская школа. Спб., 2004 ). Франкфурт и франкфуртский университет играли важную роль в оппозиции официальному «мандаринству» гуманитариев тогдашней Германии. У истоков Института стало собраний левых ученых под названием «Марксистская рабочая неделя» (май-июнь 1923).

В этот период Лукач контактирует с кругом вскоре ставшими известными левых интеллектуалов – таких как Корш, Хоркхаймер, Маркузе и др. Осенью 1922 во Франкфурте организуется общество социальных исследований, которым руководят Грюнберг и Рязанов. Свою роль в поддержке левых организаций играл и Коминтерн. (Место Р. Зорге), хотя «функционерный» момент в начале 1920-х гг не следует преувеличивать.

4. Истоки неомарксизма. «История и классовое сознание». Истмат и ряд философских понятий.

В 1923 г. в издательстве «Малик» была издана работа «История и классовое сознание», ставшая впоследствии бестселлером Лукача. Рус. перевод этой книги вышел только 80 лет спустя — в 2003 г. «История и классовое сознание» — один из важнейших текстов левой традиции. В частности, бесспорно влияние этой работы на значительную часть философов франкфуртской школы. В этой работе Лукача дается обоснование ряда проблема истмата с оригинальным и необычным использованием категорий как марксизма, так и немецкой философии начала 20 века. Подробный разбор книги «История и классовое сознание» и ее роли для левой традиции 20 века – отдельная тема. (Об истории книги пишет и сам Лукач в предисловии 1967 г.)

Важно отметить, что в данной работе Лукача используется ряд философских категорий, которые спустя полвека окажутся важны и для теории Р. Н. Блюма. Это – примененные и в немецкой классической философии, в частности у Канта — понятия должного, долженствования и сущего. Кантовская дилемма сущего и должного – одна из наиболее важных для концепции политического и социального Р.Н. Блюма. В «Истории и класс. Сознании» Лукач также затрагивает тематику «претворения долженствования в действительность». Далее — категория отчуждения.

Мы знаем особый интерес Р.Н. Блюма к проблематике отчуждения, которая с трудом пробивала себе дорогу в СССР 1960-70х гг — даже в казалось бы «разрешенном» марксистском варианте. Проблеме отчуждения посвящена статья Р.Н. 1970 г. на эст. Языке в Сб. «Исторический материализм». ( об этом, напр., Л.Н. Столович «Типология теорий общественных изменений и типы социального мышления» — к 60-летию Р.Н. – 1985 г.)

Весьма важна проблематика отчуждения была и для Лукача. Как отмечают И. Нарский и В. Бессонов, авторы единственной вышедшей в СССР монографии о Лукаче (1989), «следует признать, что Лукач первый после Ленина привлек внимание исследователей к проблематике отчуждения с позиций марксизма» (Цит. Соч.,с.12). Действительно, понятие и проблематика отчуждения — одно из центральных понятий работы «История и класс. Сознание» 1923 г. Эту проблему Лукач объявил «центральной проблемой нашего времени». Представители официальной линии советского марксизма И. Нарский и  В. Бессонов критикуют концепцию отчуждения у Лукача как «слишком широкую». Речь идет не только о широкой трактовке отчуждения как опредмечивания.

Вторым важным вопросом был по сути дела вопрос — существует ли отчуждение «при социализме»? По Нарскому отчуждение Маркс связывал якобы «лишь с капитализмом» (см.). Для «неофициальной» левой традиции еще с 1930-х гг было очевидно, что «реальный социализм» не в меньшей мере, чем «старый режим» является обществом отчуждения. Одна из важнейших тем работы «история и классовое сознание» — дилемма — стихийности и сознательности. Эта дилемма также весьма важна и для теории Р.Н. Блюма.

В концепции политического и социального Р.Н. Блюма дилемма сознательности и спонтанности, противоположности стихийных законов и организованности, описывается универсальными для ученого понятиями «политическое» и «социальное». Политики и социальщики по Р.Н. Блюму – это «сущники» и «должники», которые различаются и в отношении к революционной организации как сторонники «вождизма» (вождисты и сторонники организации сверху) и спонтанности («стихийщики»).

«Политическая» концепция революции в понимании Р.Н. Блюма означает примат вождизма (например, П. Ткачев), «социальная» – акцентирует «низовую активность» и спонтанность (анархизм). Правильная позиция, по мнению автора – позиция равновесия, «в идеале» свойственная марксизму. Эта проблематика весьма важна и для «Истории и классового сознания» Г. Лукача, в том числе и в связи с критикой «теории спонтанности» Р.Люксембург. Как видно из работы Лукача, дилемма стихийности и сознательности весьма важна и в той части «революционной практики», которая связана с построением нового общества. Сторонники примата идеологии и организации (партия) поддерживали преодоление стихийности и спонтанности.

5-6. Г. Лукач в начале 1920-х гг. Литературная критика и «экстремальная политическая практика». Революционная деятельность как нелегальная. Коминтерновское подполье. “Тезисы Блюма“ Лукача. 1929 г.

В Австрии и Германии, где Лукач живет после поражения венгерской революции, он выступает как активный публицист. В этот период он стремится дать теоретическое и философское обоснование самих основ практически-революционной деятельности. Весьма важна его работа 1924 г. «Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей» (Русский перевод – 96 г. -Стыкалин, 61).

В этой работе Лукач отталкивается от оценки Ленина теоретиками 2 Интернационала как простого мастера «политических маневров» и «реальной политики». Лукач отмечает философичность позиции и всей деятельности Ленина, которую определяет как «философию практики». Лукачевское понятие праксиса (со ссылкой на знаменитые тезисы о Фейербахе Маркса) в этой связи оказало серьезное влияние на «неомарксистскую» традицию. В частности, оно нашло отражение в названии известного направления (и журнала) югославских реформистов группы «Праксис».

Сам Лукач в этот период также остается верен революционной практике, которая подчас принимает «экстремальный» характер. В этот период он участвует не только в легальной, но и нелегальной работе. После ареста в Австрии вновь (как и после поражения венгерской революции, возникает опасность выдачи его хортистскому режиму. Важную роль в предотвращении такого варианта развития событий стали письма интеллектуалов (например, Т. Манна) в поддержку венгерского философа.

Возвратившись в СССР в 1929 г., Лукач готовит т.н.“Тезисы Блюма“- программный документ ко 2 съезду КП Венгрии в 1930 г.

Тезисы Блюма — важная веха в его политической деятельности. В работе поставлен ряд важнейших проблем того времени – в частности, проблема единства демократических сил перед угрозой фашизма. Тезисы характеризует отход автора от «крайне левых» установок «Истории и Кл. сознания». Признает идеи союза левых сил, роль буржуазной демократии, включение в программу «социалистичекой революции». общедемократических преобразований (Линия, намеченная в работе Ленина «Две тактики социал-демократии в демократической Революции»).

Важный аспект тезисов – попытка определения сути социалистической демократии в отличие от буржуазной. Лукач критикует буржуазную демократию за ее формальность и отставивает идею социалистической демократии как демократии непосредственной. Речь идет о самоуправленических симпатиях Лукача. Это соображение Лукача можно рассматривать как своеобразное предвосхищение концепции «социального» у Р.Н. Блюма.

Парадоксально, но лукачевские «тезисы Блюма» были отвергнуты как «право-оппортунистические».

КП Венгрии, кажется, заняла на съезде 1930 г. сектанствую позицию в духе Сталина, которая была официальной вплоть до 7 конгресса Коминтерна 1935 г., когда была – хотя и с опозданием- принята идея Народного фронта, идея единства всех левых сил перед правой опасностью.

Оказавшись под огнем острой и несправедливой по сути критики, Лукач прекращает практическую политическую деятельность и несколько десятилетий (до 1956 года) занимается лишь философской теорией.

7. Г. Лукач начала 1930-х гг. Новаторство и ортодоксия. Проблемы «экономическо-философских рукописей» Маркса 1944-46 гг. «Молодой Гегель».

С 1929 по 1933 г. Лукач живет в СССР. В 1929 г. начинает работать в московском Институте Маркса и Энгельса, в котором проработал  полтора года.

Здесь происходит знакомство с (тогда 25-летним) М. Лившицем, позже – известным эстетиком, с которым Лукача связывала многолетняя дружба. В 1929 г. обстановка в институте осложняется — сталинский режим начинает чистки, репрессии против интеллигенции. Сгущаются тучи над директором института Д. Рязановым: ему припоминают «меньшевистское прошлое». На горизонте появляются столпы сталинской ортодоксии Юдин и Александров, активисты «проработок» и «разносов». В «доносительной» записке Юдина тогдашнему директору Института Адоратскому есть «телега» и на Лукача. Кабинет философии истории, где работал Лукач, рассматривался как «рассадник вольнодумства».

В центре внимания института этого времени оказываются «Экономическо-философские Рукописи 1844.46 гг» К. Маркса и «Философские тетради» Ленина. Общеизвестная роль «Экономическо-философских рукописей» Маркса для для послевоенного «обновления» марксизма. Между тем рукопись готовилась к публикации в Москве в начале 1930-х гг при непосредственном участии Г. Лукача, а также ряда других ученых из Германии.

Изучение «Экономическо-философских рукописей» Маркса заставило Лукача пересмотреть некоторые свои более ранние философские взгляды, отразившиеся и в работе «История и классовое сознание». Отчасти и под влиянием официально диктуемой «самокритики» начала 1930-х гг он отходит от слишком широкого («гегельянского») понимания категории отчуждения.

В 1931 г. происходит новая «реорганизация» института. Одновременно происходит «разбор» ( он же «разнос) Лукача на партячейке. Критика Лукача является отзвуком полемики с Дебориным, который обвинял Лукача в «гегельянстве». Однако в ходе идеологической кампании рубежа 1930-х достается и Деборину: в январе 1931 «Правда» подводит итоги борьбы с «меньшевистсвующим идеализмом».

Весной 1931 г. в журнале «Под знаменем марксизма» появляется разносная статья Митина, направленная также и против Лукача. (А. Стыкалин, Лукач, с.79-80). Лукач уезжает в Берлин (до весны 1933 г.).

8. Веймарская Германия и антифашистская публицистика Лукача.

Отправка Лукача в Германию отчасти напоминает высылку. В Веймарской Германии Лукач играет важную роль в антифашистском движении. Философское обоснование левой оппозиции национал-социализму. Ранняя франкфуртская школа (Дмитриев), Коминтерн. С приходом власти Гитлера в 1933 г. Лукач уезжает в СССР.

9. Москва-1933-45.Философия и сталинский режим.

В Москве в 1933-36 г.Лукач  работает в Институте литературы, искусства и языка . Институтом руководит «полуопальный» Луначарский. Ряд работ Лукача в Институте обещают издать, но фактически не издают. Обещанный первоначально сборник работ «Теория литературы и классовая борьба» в печати не вышел.

В 1936-38.- Лукач — в Институте философии. В он был уволен из института 1938 г. — в связи с «изменением тематики исследований», и восстановлен в нем лишь лишь в 1942.

Важную роль в рассматриваемый период сыграла публицистическая и критическая деятельность Лукача в журнале «Литературный критик» (закрыт в конце 1940 г.). В журнале участвовали яркие авторы — Лившиц, Гриб, Сац. Журнал представлял определенную (разумеется в рамках возможностей времени) «оппозицию» сталинскому идеологическому истэблишменту и фактически стал предшественником демократической советской публицистики хрущевской оттепели и 1960-х гг.

По оценке известного критика В. Лакшина, от вдохновленного кругом Лукача «Литературного критика» лежал путь к «Новому миру» А.Твардовского. Журнал «Литературный критик» был закрыт за «либерализм» в 1940 г. Поводом послужила неожиданно возникшая (в ходе обсуждения книги Лукача «История реализма») проблема «термидора» (Стыкалин, 96). Повлияло и резкое изменение идеологического климата накануне подписания пакта Молотова-Риббентропа, начавшиеся репрессии против антифашистов.

В июне 1941 г. Лукача арестовывают (документы – в сб. «Беседы на Лубянке»). Одна из возможных причин — готовившийся Сталиным в рамках сближения с Гитлером процесс против антифашистов, отмененный лишь нападением Германии на СССР. Зимой 1941г. Лукач выходит из тюрьмы. Эвакуация в Ташкент. После писем и просьб к ряду фигур Коминтерна в 1942 г. он вернулся в Москву. Жил в помещении института философии. В 1942 г. Защитил диссертацию «Молодой Гегель» (была подготовлена еще в 1937 г.). Концепция книги «Молодой Гегель» положительно оценена Нарским и Бессоновым в 1989 г. (по сравнению с более ранними трудами) как «более марксистская» работа. Между тем в 1950-е гг даже эта работа Лукача практически оставались под запретом.

В период работы в институте Философии 1942 по 1945 г.  был написан  ряд литературоведческих работ – «История Романа», «литерат. Теории 19 в. и марксизм», «К истории реализма».  Также (на основе диссертации) была написана книга «Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества». (Первое издание на русском – 1987г.).

Еще до событий в Венгрии в 1956 г. молодой тогда философ Э. Ильенков получил выговор за публикацию фрагмента этой книги Лукача в «Вопросах философии» ( Стыкалин, с. 202). После 1956 г. имя Лукача в СССР надолго становится символом «ревизионизма». Ни удалась и попытка молодых сотрудников института (Н. Мотрошиловой и др.), в 1959 г. пригласить Лукача в Москву.

10. В Венгрии 1945-56.

В поздний сталинский период Лукач занимается в основном эстетическими и критическими работами. Основная теоретическая идея, которой он руководствуется – роль искусства как важнейшего фактора в «снятии отчуждения» (Стык, 215). Несмотря на упреки в традиционализме (симпатии реализму против модернизма), он защищает и положительно оценивает антисталинистские произведения. В нач. 1960-х высоко оценивает А. Солженицына как автора произведений, «сокрушивших бастионы сталинизма». В 1954 г. в ожидании перемен после смерти Сталина в Венгрии происходит оживление политической жизни. Восстановление Народного фронта Венгрии.

Надежды, связанные с хрущевской десталинизацией и 20-й съезд КПСС кладут начало возвращения Лукача в политику. Темы «несостоявшегося ренессанса марксизма».

11. Политическая практика. Кризис реального социализма. Проблематика социалистической демократии. Венгерский кризис 1956 г.

Какова была позиция Лукача в начале 1950-х гг и затем в венгерских событиях 1956 г.? Это была позиция критики сталинского варианта реального социализма, но не означавшая поддержку «буржуазной реставрации». В период «оттепели» стала возможна критика сталинской эпохи. В своих статьях и интервью по данному вопросу Лукач использовал термин «сталинизм», применявшийся в работах неортодоксального марксизма (Троцкий, Рютин и др.) с 1930-х гг.

Венгерский философ критиковал сталинистские тенденции бюрократизации, начиная с последних лет жизни Ленина и в особенности в 1930-50 гг(Стыкалин, 169). Также — сектанство сталинизма и конфронтационную политику сталинского руководства на мировой арене. Концепцию мирного сосуществования (начатую 20 съездом КПСС) ученый рассматривал как важную альтернативу линии сталинизма, чреватую мировой войной. Для Лукача весьма важно было отличение сталинизма от марксизма (Стыкалин, 181).

Концепция сталинизма Лукача расходилось с линией официального марксизма того времени. В советских донесениях о ситуации в Венгрии (записка Громыко) критиковался в частности пропагандируемый Лукачем «ошибочный тезис Тольятти, что культ личности Сталина был порожден самой системой советского общественного строя» (Стыкалин, 168). Вместе с тем Лукач отказывался и от концепции «буржуазной» реставрации. Он стремился к «либерализации режима» «в рамках марксистской теории» (Стыкалин, 171). Заметим, именно к таким изменениям реального социалзма стремился и Р.Н. Блюм.

Из этих установок вытекала позиция Г. Лукача в период кризиса 1956 г. Входя в правительство Надя в 1956 г., Лукач рассчитывал не на восстановление «старого режима», но на «обновление социализма». Лукач поддерживал требования «демократической» оппозиции в Венгрии 1956 г.- отмену цензуры, восстановление свободы печати, отказ от «принципа секретности». Вместе с тем Лукач выступал и против реставрации старых форм парламентаризма, будучи сторонником перехода «реального социализма» к новому качеству.

Его экономическая программа реформ социализма также отличалась от традиционно-реставраторской. Лукач считал необходимым сохранение командных высот экономики у государства. Лукач (как записал Ворошильский в «венгерском дневнике») призывал даже «отвергнуть сталинские традиции ВПТ и создать новую марксистскую партию». «Ревизионизм» он рассматривал как реакцию на сталинский догматизм. Лукач обращал внимание на последние работы Ленина и содержавшуюся в них критику бюрократизации советского аппарата.

Стремясь к политической демократии и преодолению авторитаризма, венгерский философ не исключал возможности поражения компартии на будущих свободных выборах. (Он считал более вероятным успех социал-демократов). Однако считал, что поражение позволит партии «укрепиться и вновь стать интеллектуальным центром». Партийных бунтовщиков рассматривал как более идейных сторонников марксизма, чем конформистов (Стыкалин,181).

Лукач не был сторонником выхода Венгрии из варшавского договора. (Стыкалин,182). Решение Надь принимал в узком кругу. В целом Лукач дает критическую оценку политики И. Надя за ее «непоследовательность». После входа советских войск Лукач в числе других «ревизионистов» ищет убежище в югославском посольстве. Затем его, как и Надя, ждала румынская ссылка.

Ссылка и «полуарест» Лукача вызывают озабоченность известных философов. В защиту Лукача выступает Б. Рассел. Лукачу в конце концов разрешают вернуться в Венгрию. При этом он бывает в странах Запада, где делает достаточно острые и откровенные высказывания.

В 1958 г. в Италии и Франции состоялось «автобиографическое» выступление Лукача — в том числе и с оценкой венгерских событий. Лукач в этом выступлении дает критику сталинизма как системы. Утвержает, что в реальном социализме существует различие между «прогрессивным направлением и догматическим давлением деспотической бюрократии». Оставляет за собой право и дальше выявлять «философские основы сталинизма».

После «антисталинистских» интервью 1958 г. вновь начинается и достигает наибольшей остроты кампания критики Лукача в СССР (Стыкалин,195). Как вспоминал Е. Голиков (со слов Р.Н. Блюма), приблизительно в это же время простое упоминание имени Лукача при обсуждении кандидатской диссертации Р.Н. (даже в негативном контексте) стоило задержки утверждения ее на 3 года.

12. Г. Лукач и 1968 г. Оценка Лукачем чехословацких реформ 1968 г.и концепция Р. Н. Блюма в период советской перестройки.

В 1960х гг в Венгрии осуществляются важные реформы «реального социализма», осуществлявшиеся правительством Я. Кадара. Реформаторские планы Кадара касались в основном изменений экономического механизма. При этом венгерский лидер понимал, что изменения экономики повлекут и необходимость перемен в политической области. (Стыкалин, 231). В 1968 г. кадаровские реформы происходят одновременно с чехословацкими. Опасаясь в том числе и за судьбу своих реформ. Кадар призывает чехословацких реформаторов к осторожности. Выступая против силовых акций в Чехословакии он стремился склонить брежневское руководство к политическим формам решения кризиса.

В момент вторжения войск СССР и стран Варшавского договора в конце августа 1968 г., Лукач был в Югославии по приглашению круга журнала «Праксис». Он дал интервью в «Праксисе», в котором рассматривал военное вмешательство в чехословацкие события как «угрозу развитию социализма» (Стыкалин, 237). 24 августа Лукач и ряд его учеников публикуют открытое письмо руководству Венгерской КП.

«Защита вчерашнего дня» (то есть сталинизма), по его мнению, может означать «конец мирового коммунистического движения». Анализ Лукачем Чехословацких реформ 1968 г. – сочетание положительных оценок и критицизма. Выступил против идеализации традиционного парламентаризма и многопартийности ( Стыкалин, с.239).Также — против «реставрационных» экономических реформ. В том числе и в отношении культуры — по его мнению, перевод искусства на чисто рыночное обеспечение поставит его в зависимость от денежных средств.

Ряд последних интервью и работ Лукача до и после чехословацких событий посвящены теоретическим проблемам реформы «реального социализма». Весьма важна среди них статья «Настоящее и будущее демократизации». (Отрывки опубликованы на русском языке в журнале Коммунист, 1990). «Проблема по сути дела одна,- писал, в частности, Лукач – или переход к подлинной социалистической демократии, или перманентный кризис.» (Стыкалин, с.239).

Лукачевское понимание социалистической демократии преполагает широкое низовое самоуправления снизу, расширение непосредственной демократии. (Стыкалин, с.238, 240). Эти мысли можно сопоставить с ходом мысли тартуского ученого и одного из основателей Эстонского Народного фронта Р.Н. Блюма. В 1988-89 г. в своем политическом дневнике Р.Н. Блюм сформулировал понимание политического процесса советской перестройки с т. зрения своей теории. «Борьба административно-командной системы с самоуправленческой, писал Р.Н. – это борьба политиков с социальщиками, методов политических с методами социальными» (Полит. Дневник, 1, с.26).

Очевидно, что такое понимание особенностей необходимых реформ «реального социализма», отлично от традиционной концепции «Реставрации» докоммунистических структур, фактически весьма близко работам Г. Лукача о реформе реального социализма.

Заключение.

Мы остановились на некоторых аспектах философии Г.Лукача, сравнив его с темами, важными для творчества Р.Н. Блюма. При этом не касались ряда областей деятельности – напр., эстетики, которое, активно развивавшееся Лукачем, отсутствует у Р.Н. Блюма. (Можно, правда, отметить, что эта линия получила развитие в творчестве близкого друга Р.Н. Блюма Л. Н. Столовича).

Подводя итоги сравнения теорий Р.Н. Блюма и Г. Лукача, отметим очевидное сходство целого ряда мотивов их философской позиции. Творчество обоих ученых лежит в контексте развития левой мысли 20 века. Оба философа стремились к постановке и решению важнейших для этой мысли проблем. Это линия «критической» теории в значении философов франкфуртской школы — требует изучения и продолжения. В 1967 г. Лукач писал о «грядущем ренессансе марксизма». Может, его надежды, которым не дано было осуществиться в 20 веке, осуществятся в веке 21-м.

 

 

5. Р. Н. БЛЮМ И СОВРЕМЕННАЯ ЛЕВАЯ ТЕОРИЯ

(Выступление на семинаре, посвященном 80-летию Р. Н. Блюма. Научн. библ. Тарт. университета, 2.10.2005)

 Современной левой теории в настоящее время нет, как не было ее и в период перестройки. Можно сказать, что отсутствие левой теории было не только важным фактором катастрофы реального социализма — отсутствие левой теории является также и важным фактором современной катастрофы мира т.н. «посткоммунизма». Без левой теории политическая практика интеллигенции стран данного мира остается «слепой» (по известному афоризму – «чувства без понятий слепы»). По другому известному афоризму «сова Минервы вылетает в сумерки». Можно сказать, что сумерки наступили, но совы Минервы пока не видно.

Левой теории нет, хотя есть фрагменты, «части мозаики», которые не складываются воедино. Ряд важных компонентов и основ левой теории, однако, закладывались рядом ученых, среди них тартуский философ, соратник и учитель многих здесь присутствующих – Р.Н. Блюм.

Говоря о том, что важно в наследии Р. Н. Блюма для современной левой теории, мы продолжаем тему, рассматривавшуюся на прошлых аналогичных семинарах (семинар прошлого , 2004 года, 2000 г. и др.).

 1. Определение программы Р.Н. Блюма. «Левое шестидесятничество».

Программу Р. Н. Блюма можно определить через понятие советского шестидесятничества. (Сошлемся на статью Л. Н. Столовича «Р.Н. Блюм как шестидесятник»). Точнее — как «левое» направление советских шестидесятников. Термин «шестидесятничество» принят в российской общественной мысли. Укажем, например, на книгу А. Адамовича «Мы, шестидесятники» ( М., 1991), или П. Вайля и А. Гениса «Шестидесятые» (М., НЛО, 1996).

Термин содержит аналогию с известным «делением поколений» 19 века в России. Понятия правого и левого берутся по классической западной шкале, вопрос об их содержании подробнее рассматривается в работе «Что такое сталинизм, что такое коммунизм». Как представляется, смысл советского шестидесятничества состоит в специфической левой, отличной от правой форме оппозиции советскому Истэблишменту.

Основой позиции шестидесятников была программа реформы реального социализма — в отличие от теории реставрации дореволюционных режимов. Существуют разные (в основном критические) концепции советского «шестидесятничества». Главный критик левого шестидесятничества – правый национал-патриотизм (консерватизм) как в Прибалтике, так и в России. Прибалтийские правые рассматривают своих реформистов 1960-х гг как «пособников коммунистов».

В России представителями т. н. «русской партии» шестидесятничество отождествялется с «либерализмом» (Д. Митрохин, Русская партия, М.,НЛО, 2003), который порицается как западная («нерусская») идеология. «Традиционные» либералы, например, Вайль и Генис (в указанной работе о 1960-х)  включают в «шестидесятничество» и т.н. «теорию конвергенции» Сахарова (Вайль П., Генис А. Шестидесятые. М., НЛО, 1996, с.279). Важным моментом правой критики левого шестидесятничества является представление его как «официального».

Такое представление неверно. Идеологией советского Истэблишмента был официальный (сталинизированный) марксизм — с очевидным национал-сталинистским уклоном, специфическая, но не единственная форма марксизма (об этом, в частности, работа Г. Маркузе «Советский марксизм»). Идеология советского режима и его правящих групп эволюционировала от национал-патриотизма сталинистского образца к национал-патриотизму «некоммунистического», а с периода перестройки даже «антикоммунистического» типа (например, гэкачепизм или теории т. н. «национальной революции» у А.Ципко).

Оппозиция советскому режиму представляла собой широкий спектр. После падения СССР все записывают себя в оппозиционеры, включая национал-патриотов -консерваторов (напр.,т. н. «Русская партия»). На самом деле официальный режим склонялся к национал-патриотической (шовинистической) версии марксизма.

Оппозиционеры же в СССР были не только правые, но и левые. Правым было, например, солженицынское направление критики реального социализма («Архипелаг Гулаг»).Это направление заложило основания будущего СПС и ельцинской «правой» политики. Можно ли определить солженицынское направление как «правое шестидесятничество» — то есть считать правых шестидесятниками? Наверно, правильнее говорить о «нешестидесятничестве» правых («классических») диссидентов (правых либералов и консерваторов ) и их специфической «семидесятнической» программе.

В советской оппозиционной общественной мысли левое направление противостояло правому «семидесятническому» направлению. В последние советские десятилетия «право-диссидентское» направление было преобладающим. Во-первых, потому, что опиралось на мощные ресурсы одного из главных «игроков» холодной войны –  Запада. Во-вторых, поскольку также немалые советские ресурсы оказались в руках сталинистов и официального «сталинизированного» марксизма.

Наконец, в-третьих, потому, что у левых оппозиционеров, противостоявших по сути обоим репрессивным системам, не было ни реальных материальных сил, ни времени для консолидации, идеологического и политического оформления.

Неосталинистский режим в СССР реально сдвигался в сторону шовинистического национал-патриотизма с особо активными поисками «сионизма» и проч. Неортодоксальные левые жестко преследовались режимом. Работы Троцкого, Бухарина были опубликованы в СССР только в 1989-90 г. Такой представитель неортодоксального марксизма, как Р. Медведев считался «диссидентом» и находился под жестким контролем. Официальный режим организовал «дело социалистов», даже дело «о распространении документов итальянской компартии».

Тартуский ученый, профессор  Р. Н. Блюм в левом шестидесятничестве занимал свое оригинальное место. Для современной левой мысли, как кажется, очень важно внимание Р.Н. Блюма к философской теории, к теоретическому обоснованию марксизма (Р.А. Медведев больше концентрировался на фактологической стороне исторических событий). Теоретические поиски Р.Н. Блюма лежали в том же направлении, что и поиски европейских левых теоретиков – от Альтюссера до философов группы «Праксис».

 Р. Н. Блюм попытался создать свою версию левой теории — теорию политического и социального. Подробный разбор этой теории не входит сейчас в нашу задачу. Отметим, однако, что для нас скорее важен «дух» теории Р.Н. Блюма, чем ее «буква».

2.Левое направление в период перестройки. Реформа реального социализма против концепции Реставрации

Важные отличия программы левых шестидесятников (собственно шестидесятников) — в т.ч. Р.Н. Блюма от программ правого направления проявились в период перестройки. Основным пунктом «реформистски-коммунистической» программы левых шестидесятников в период перестройки была реформа (или революция в позитивном смысле) реального социализма. Эта программа реформ противостояла правой концепции реставрации дореволюционных обществ — будь то идеальная довоенная эстонская республика или говорухинская «Россия, которую мы потеряли».

Правые оппозиционеры советской системе, сторонники линии Солженицына («правые шестидесятники» или «семидесятники») как в России, так и в Эстонии ставили своей целью разрушение реального социализма и возвращение к дореволюционному состоянию. В России это были правые диссиденты  и их последователи правые либералы Демократической России, в Эстонии — сторонники «комитетов граждан» Эстонской республики, позже оформившиеся в группировку «Исамаа».

Программа реформы реального социализма определяла борьбу левых демократов в на два фронта – со сталинистами (официальный марксизм) и сторонниками правой версии реформ. Лево-шестидесятническая программа реформы реального социализма проявилась в феномене эстонского Народного фронта, в особенности в раннем Народном фронте. В сталинистской историографии эпохи перестройки (в частности, интердвиженской литературе) политическая линия Народных Фронтов отождествлялась с национал-радикализмом. Эта же версию сохранила и более поздняя национал-патриотическая российская историография (Например, сборник «Власть и оппозиции», М., 1995). В качестве «правильного» (патриотического) течения в перестроечном СССР (спустя 5 лет после ГКЧП) берется Интердвижение.

В эстонской историографии до настоящего времени (серелдины «нулевых» годов)преобладает право-национальная критика движения Народного фронта. В качестве «истинного» носителя национальной идеи выступают правые националы — представители эстонского консервтаизма, сторонники «очистки площадки» от всего советского.Социолог Сирье Кин в комментариях на статью Р. Рутсоо (Postim, 21-08-04) сообщает, что Народный фронт Эстонии нельзя считать национальным движением — именно потому, что в нем участвовали представители других национальностей. Важным аспектом критики левого шестидесятничества справа было обвинение его в утопизме.

Право-национальные оппозиционеры сталинистскому режиму — в Эстоними предшественники партии Исамаа, критиковали концепцию реформ реального социализма как утопическую, считая, что «социализм» может быть только разрушен. Эта точка зрения считалась «реалистической» поскольку советскую систему «реформировать нельзя». Фактически речь идет о мнимом реализме.

На деле право-национальная концепция эстонского консерватизма имела целый ряд явно утопических черт. Одним из результатов право-национального утопизма — например, в ларовском варианте «очистки площадки» — стало разрушение сельского хозяйства Эстонии — путем изоляции его от постсоветских, прежде всего российских рынков сбыта.

Не будем разбирать, была ли «реалистична» отстаиваемая теорией «социального и политического» Р.Н. Блюма концепция перехода к «неполитическому социализму» в ситуации советской перестройки.

Существовали и альтернативные «политические» левые программы – в том числе социал-демократическая Г. Попова и «еврокоммунистическая» (в западных оценках) программа Р. Медведева (работа «О социалистической демократии»).

Ранее левую программу «критических реформ» реального социализма в событиях 1956-68 гг. отстаивал Г. Лукач. (Разбор вопроса о том, насколько эту программу можно называть социал-демократической — см. в работе «Что такое коммунизм, что такое сталинизм»).

Правая критика левого шестидесятничества велась также с позиций «большей радикальности» в разрушении «советской системы». Советские реформаторы и оппозиционеры, атаковавшиеся сталинистским Истэблишментом — например, межрегиональная депутатская группа, — вынуждалась сталинистами к отходу от левой версии реформ в сторону классически либеральной (праволиберальной). (Позже эта позиция нашла свое выражение в программе российского СПС ).

Однако важно еще раз подчеркнуть, что существовала и позиция Г. Попова, в дальнейшем определенная им как социал-демократическая. Р. Медведев в этот период занимал более осторожную («прогорбачевскую») позицию — думается, не всегда правильно. Например, вряд ли правильной была его критика «антиноменклатурных» расследований Гдляна и Иванова. В силу ряда обстоятельств (в первую очередь слабости инициировавшей реформы реального социализма горбачевской группировки) перестройка как «позитивная реформа» реального социализма потерпела поражение. Левые шестидесятники и «коммунистические реформаторы» были оттеснены «правыми демократами», сторонниками разрушения «советского тоталитаризма».

Победила западная версия реформ реального социализма. Главными причинами такой победы стало, во-первых, преобладание на восточно-европейской сцене западных интеллектуальных и материальных ресурсов и, во-вторых, сохранение основных советских ресурсов у сталинистских группировок, выступивших против левых реформаторов. Важным фактором поражения сторонников реформ реального социализма стали, в-третьих, и непосредственные силовые акции тоталитарно-сталинистских групировок, кульминировавшие в августовском путче 1991 г. и нанесшие последний удар слабой прослойке горбачевских «левых».

Сталинистские и национал-патриотические консерваторы (гэкачеписты) фактически выступили в качестве «пятой колонны» реформ в коммунистическом мире, определившей провал перестройки, который оказался и крахом реального социализма как такового.

3.Линия левого шестидесятничества и национальные отношения.

Основной чертой программы левого шестидесятничества в национальном вопросе следует, по-видимому считать интернационализм. Интернационализм шестидесятников противостоял различным формам шовинизма и национализма национал-патриотов — будь то правые националы в Прибалтике или национал-патриоты в России. Характерна критика советского левого шестидесятничества российскими национал-патриотами — в частности, обвинения национал-патриотом А.Ципко Сахарова в «ненациональности» и «национальной стирильности». Действительно первые десятилетия после распада СССР в постсоветском пространстве стали временем национал-патриотов (консерваторов). У власти оказались «этнические мыслящие» группировки, этническое мышление в течение определенного периода стало доминирующим. ( «Мы — представители такой-то нации и потому…» ).

Почему течения национал-патриотизма стали преобладающими в постсоветском пространстве — отдельная тема. Однако фактом остается то, что и в сегодняшней Эстонии (это — тайна для «среднего» человека) главенствует право-национальный Истэблишмент. Сходный процесс переживает и Россия. Тайна номер два поэтому – существенный национал-патриотический уклон российского режима после Ельцина. Хотя российские национал-патриоты по сравнению с 1990-ми меняют маску — переходят от национал-сталинизма(зюганизма) к классическим вариантам «национальной революции» (А.Ципко).

Обыденное сознание русскоязычного населения в Эстонии находится «между двумя родинами» — между идеологией партии «Исамаа» и российской «Родины» – фактически являющимися течениями одного типа. Противостоящие друг другу национал-патриотические группировки верно порицают друг друга, но помалкивают относительно себя. Интернационализм шестидесятников в палитических конфликтах перестройки противостоял национал-патриотическому шовинизму и национализму. Формула интернационализма «за нашу и вашу свободу» была подменена национал-патриотической формулой — «только за нашу свободу», за вашу же — «как получится».

Смысл «интернационализма» левого направления сегодня — в неприсоединении к национал-патриотам — в том числе и «своим», неподдержка «своих» национал-патриотов, выбор такой политической линии, которая бы дистанцировалась от национал-патриотизма как такового.

4. Некоторые узловые исторические события 1990-2000-х гг, возможная позиция Р. Н. Блюма и позиция современного левого направления.

Разумеется, Р.Н. Блюм вряд ли бы воспринял положительно падение СССР (хотя как демократ скорее всего поддержал бы образование независимого эстонского государства). Для него (несмотря на противоречивость режима Милошевича),видимо, не были бы приемлемы распад Югославии и бомбардировки этой страны войсками Нато в 1999 г.

Каким могло быть отношение левых шестьидесятников к ельцинскому режиму 1990-х гг? Лево-демократическая теория отмечает противоречивость ельцинизма. С одной стороны в политике Ельцина проявились очевидные антитоталитарные и демократические тенденции — тенденции политической демократии, связанные с переходом к политическим свободам, демократической журналистике. В экономике — ряд необходимых рыночных реформ.

Важна и нешовинистичсекая внешняя политика Ельцина — например, поддержка Ельциным эстонской независимости, подписание первых договоров с независимой Эстонией. Правда, эстонские правые с середины 1990-х гг ответили на это активными действиями по ухудшению отношений с Россией. В целом политика партии «Исамаа» во главе с М. Лааром (как и политика других правых группировок) конечно не могла быть встречена положительно сторонниками левого шестидесятничества. Вряд ли они были бы согласны «сбросить» все советское наследство «с корабля современности».

Понятно, что «правые» реформы (в России в большей степени, чем в Эстонии) имели свое положительное содержание в сравнении со сталинистским режимом. Однако правая политкиа «реставрации» имела свои границы. У ельцинских реформ в России наряду с «демократической» стороной была и ошибочная сторона «реставрации капитализма» в обычном западном варианте — в России ее отстаивали правые демократы, затем оформившиеся в СПС.

Критику этой линии попытались дать сторонники левой версии перемен — например, книги «Снова в оппозиции» Г. Попова, «Капитализм в России» Р. Медведева, «Реставрация в России» Б. Кагарлицкого. Необходима левая критика ельцинизма (и характерной для него, как и СПС теории реставрации), но не национал-патриотическая (консервативная) и не зюганистская критика. Зюганизм – преемник сталинистской линии (через гэкачепизм), с явными национал-социалистическими элементами.

Эту же теденцию выразил и «радикальный патриот» Проханов. Правые тенденции режима Ельцина в начале 1990х – толкнули на зюганистские (сталинистские) позиции даже ряд бывших сторонников реформ. На сталиниссткие позицйии перешел перестройщик, знакомый Р.Н. Блюма и один из авторов понятия Народного фронта Б. Курашвили. Левый как будто автор Сергей Кара-Мурза критикует либерализм с позиций шовинистического неонародничества.

Неоднозначной была в 1990-е и позиция Р.А. Медведева,которая, как кажется, содержала (например, в оценке событий 1993 г.) определенные элементы зюганизма. Зюганистская критика ельцинизма отбрасывает позитивное содержание ельцинских реформ, которое видно на фоне современной национал-патриотической политики в России.

В этот период создавались политическая демократия и рынок, новая журналистика и небюрократический бизнес. Между тем «незюганистская» критика правого направления реформ, как и организация несталинистской левой интеллигенции в России не удалась и до сих пор. Попытки создания несталинистской и незюганистской социал-демократии — М. Горбачев, Г. Попов, А. Яковлев — в конце 1990-х гг и до настоящего времени окончились неудачей.

Что касается Путина и его политики после 2000 г., то для нее очевидна как «государственническая» линия (например, решение проблемы Чечни), так и линия национал-патриотическая. Последняя выразилась, например, в «избирательном» искоренении олигархов, в грубо централистской политике в области средств массовой информации, а также в чрезмерном усилении национал-патриотов (в частности, рогозинской группировки — например, в российской Госдуме). Национал-патриоты (консерваторы) все более плотно контроллируют российскую политику, не оставляя никаких ниш интеллигентским группам.

Близкое к левым «Яблоко» Явлинского постоянно атакуется национал-патриотическими силами и практически загнано в угол. Дальнейшее усиление шовинистических группировок угрожает уже и самому Путину. Р. Медведев в книге о Путине не замечает этих тенденций. Подписание им «письма пятидесяти» против М. Ходорковского также не кажется правильным шагом.

5. Возможная позиция левых демократов и современная Эстония.

Какую партию поддерживал бы Р.Н. Блюм в условиях современной Эстонии? Есть ли такая партия? Эстонская партия труда остается вне политики и, видимо, «слишком скучна», чтобы делать политику. Что касается эстонских социал-демократов, то они, очевидно, являются левой партией лишь по названию. Как ярко показала акция с майками социал-демократа Таранда – эстонские социал-демократы — это право-национальная группировка со всеми ее характерными особенностями.

Поэтому очевидна и ошибка такого «неангажированного» интеллигента, как Я. Каплинский, который вступил в эту партию в надежде на ее «левую» политику. Необходима левая альтернатива правой политике, противостояние «правой» версии реформ и экономических моделей. Правонациональная модель – реставрация «капитализма» ( выразившаяся в программе «plats puhtaks») исчерпала себя. Право-национальный Истэблишмент стимулирует шовинизм, навязывает конфликтную модель развития.

Практически «левую» сторону политического спектра в Эстонии отстаивает только центристская партия, постоянно атакуемая правыми. Преобладание правого Истэблишмента не дает пока реальных возможностей для левой политики. Программой минимум остается неприсоединение к право-национальному Истэблишменту.

 

Лево-демократическая теория