В поисках утраченного социализма. О книге В.Ф. Паульмана «Прогноз судьбы человечества»(2007).

(Паульман В.Ф. Прогноз судьбы человечества.Размышления о глобальном капитализме, демократическом социализме и истории СССР.Таллинн, КПД, 2007.-576 с.).

В. Ф. Паульман, экономист, бывший председатель Госплана Эстонии, министр последнего советского правительства, вышедший в отставку незадолго до падения СССР, написал важную книгу, направляющую мысль в русло современной левой теории.

В своем анализе автор использует марксистскую методологию, кажущуюся архаикой сторонникам господствующей сегодня идеологических стереотипов, но позволяющую этой методологии и сегодня составлять важную основу «критической теории».

Данный отклик на обширную работу является по необходимости кратким, касаясь лишь главных из весьма широкого спектра затрагиваемых в ней проблем.

1.Современное западное общество – капитализм или «посткапитализм»?

Основная мысль первой части книги В.Ф. Паульмана «Мир на перепутье» (главы «Человечество в начале третьего тысячелетия» и «О природе современного капитализма») – критика теорий «посткапитализма».

В.Ф. Паульман аргументированно полемизирует с авторами, в том числе российскими (акад.В.Иноземцев и проч.), которые вслед за Э.Тоффлером, Ф.Фукуямой и др. доказывают полное изменение природы капитализма и переход современного Запада к «посткапитализму».

Концепция «посткапитализма» позволяет сторонникам современного глобализма (в том числе концепции «конца истории» и торжества либерализма у Фукуямы) отвергать различные критические по отношению к данной системе теории, в первую очередь марксистскую. Оппоненты марксизма писали о характерном для современного западного строя изменении природы корпораций, природы собственности, о «преодолении стоимостных отношений»(96), «естественном историческом пределе марксовой теории стоимости и прибавочной стоимости» (93).

Кардинальную роль в изменении природы капитализма, по мнению данных авторов, играет новейшая информационная революция — переход современного Запада к «информационному обществу». Являясь, по теории Тоффлера, «третьей» производственной волной после сельскохозяйственной и индустриальной волн, эта революция сокращает долю материального производства, увеличивает среди продуктов труда долю информации, делая все более важным интеллектуальный труд (95).

Однако действительно ли информационная революция меняет наиболее кардинальные основы современного западного строя?

Как показывает В.Ф. Паульман (иногда опираясь даже на таких известных экономистов- практиков, как Д. Сорос), перемены 20 века вовсе не изменили основ западной экономики. Несмотря на невиданный рост производительных сил, это общество вовсе не перестало быть «капитализмом» и для его анализа по-прежнему применимы классические инструменты марксизма.

Автор подтверждает эти выводы, анализируя «политэкономические основы» современного западного строя, в том числе собственность крупных корпораций, а также теории стоимости от трудовой (в т.ч. критика «марджиналистов» ) до прибавочной. Сути капитализма не меняет и связанная с целым рядом кардинальных перемен современная информационная революция. Собственность крупных корпораций является вовсе не «другой собственностью» (Тоффлер-Иноземцев), но именно частной. «Экспансия информации, — резюмирует В.Ф. Паульман,- не изменяет классовой структуры общества, не превращает частную собственность в «фикцию» …не вызывает соединения труда со средствами производства каким-то новым способом, не преодолевает отчуждения субъекта деятельности от ее условий, не меняет статуса наемного работника» (105).

Труд, как и ранее (в том числе интеллектуальный ) остается в основном наемным и выступает как товар (99) и подчиняясь законам рынка со всеми его особенностями.

Вывод автора, что «нет никакого посткапитализма…а есть только модернизированный капитализм» (118) соответствует не только современной «критической теории», но и старому советскому марксизму, устарелому далеко не во всем и опровергнутого далеко не полностью.Как известно, уже в рамках советского марксизма давался и критический анализ западных «теорий научно-технической революции» (Г.Шахназаров, В. Бовш, Т.Иконникова и др.), предвосхитивший ряд выводов В.Ф. Паульмана.

Современного западному «все еще капитализму» соответствуют, как это подтверждает В.Ф. Паульман, и другие «оборотные» черты этого строя — от «эксплуатации» до социальных проблем (64-65), неравенства в потреблении и разрыва доходов между странами мира. Даже в США за чертой бедности живет 34, 6 млн.человек (408).

«Посткапитализм» часто понимает демократию так же, как и его классический предшественник – то есть наряду с либеральной декларацией о свободе поддерживает выгодные ему недемократические режимы (153). Что подтверждает старую марксистскую истину – капитализм защищает «свободу», пока не ставится под вопрос частная собственность. Капиталистическое государство также вовсе не стоит «вне конфликтов», но действует в интересах крупных корпораций (416-420).

Целый ряд кардинальных противоречий современного капитализма, по мнению автора, неизбежно ведут к необходимости замены этого строя другим, позволяющим использовать для управления обществом «коллективный» («общечеловеческий») разум, поскольку «разум и капитал несовместимы» (465).

Современная левая теория может в основном разделить эти критические выводы. Целый ряд конкретных аспектов анализа В.Ф. Паульманом современного капитализма: концентрации богатств, роли корпораций, социальной проблематики и проч. следует признать заслуживающими самого серьезного внимания и развития.

Однако не следует ли этой теории, помня недостатки советского марксизма, более основательно разобраться в причинах экономической, политической и идеологической жизнеспособности современного капитализма, доказавшего свое превосходство победой в холодной войне и восторжествовавшего в глобальном масштабе? Учтя печальный советский опыт, стоит осторожнее рассуждать о «конце капитализма». Немало говорившие о подобном конце советские идеологи на деле проиграли «битву идей», провалив реформы реального социализма идеологически и практически, оказавшись соучастниками «большого провала» левой идеологии и политики.

Современный капитализм в настоящее время находится в пике своего могущества. Это великая цивилизация, которая эффективно осуществляет свой контроль и эффективно подавляет протест.

Легко «переиграв» реальный социализм в период перестройки, этот строй продолжает активные действия и в «постперестроечный» период, навязывая выгодные себе режимы в постсоветском мире и блокируя в этом мире развитие левого фланга.

Можно ли «закидать шапками» это мощное мировое образование? Удастся ли доказать, что будущий социализм (причем не тот, который уже был у социал-демократов) является действительной альтернативой этому строю? Ведь и «социализмов» (не говоря о «социалистических» партиях) эта система породила немало…

Следует признать: кризис левой идеологии и политики в настоящее время значительно очевиднее, чем кризис глобального капитализма и тем более его обозримый «крах».

Одно из важных направлений этого кризиса (и идеологического господства современного капитализма) является разрушение представлений об альтернативах. «Капитализм – плох? А реальный социализм – еще хуже». «Капитализм это свобода, коммунизм же — лагерь, Гулаг». «Перестроить социализм было невозможно, его можно было только разрушить».

К сожалению, история «реального социализма» — в том числе советская — дает для таких соображений немалую пищу.

2.Советская система – государственный социализм

Во второй части свой книги («Государственный социализм в СССР») В.Ф. Паульман анализирует советскую систему.

В этом анализе автор использует теории неортодоксального марксизма, в частности, теорию Троцкого (Преданная революция, 1936 — 255). Такое использование, совершенно невозможное в советский период, когда и невинный «нэповец» Бухарин оказался реабилитированным только в 1988 г., весьма важно. Важно и идущее от критического (то есть неортодоксального) марксизма определение автором советской системы как «диктатуры партийно-государственного аппарата»(212).

Автор считает советский социализм «социализмом», хотя и отличает его от отстаиваемого им «демократического» (вкладывая в социал-демократический термин свое содержание).

Это не может не вызвать вопрос: как совместить такое определение В.Ф. Паульманом советского строя с тезисом о данном строе как диктатуре партаппарата? Ведь, как замечает сам автор, «диктатура партаппарата как форма социально-политического устройства общества противоречила самой сути социализма» (382).

Именно, что противоречила. Но если противоречила, можно ли все же считать этот строй «социализмом»?

Для марксистского анализа немаловажен вопрос: в самом ли деле, как это официально утверждалось, советская собственность являлась «социалистической» и «общенародной» ?

«То, что они ,- пишет В. Ф. Паульман о трудящихся СССР,- являлись собственниками всего общественного богатства, и своего предприятия — ускользало от их понимания» (273).

То, что «ускользало» — абсолютно точно. Но не потому ли «ускользало», что трудящиеся не могли являться собственниками того, чем распоряжалась бюрократическая корпорация? Отсутствие контроля трудящихся за госсобственностью создавало ситуацию очевидного отчуждения. Позволяла ли «диктатура партаппарата» говорить об общенародной собственности, а, следовательно, и о «социализме»?

Нельзя не заметить, что Троцкий, на весьма важные поздние работы которого опирается В.Ф. Паульман, в определениях советского строя был явно более осторожен.

Анализируя в конце 1930-х гг, природу советской собственности, Троцкий отличает собственность государственную и общенародную (Паульман, 269), соотношение между которыми он сравнивает с соотношением «куколки и бабочки», поскольку первая может и не превратиться во вторую (268).

«Средства производства принадлежат государству. Государство как бы «принадлежит» бюрократии»… «СССР представляет промежуточное между капитализмом и социализмом противоречивое общество». (Троцкий Л. Преданная революция. М., НИИ культуры, 1991, с.206, 211).

В. Ф. Паульман следует за Троцким и в том, что не разделяет концепцию бюрократии как класса, ставшую известной с 1950-х после теории «нового класса» М. Джиласа.

Вопрос определения советского строя, который (несмотря на ряд важных достижений в перестроечный период) не смог решить советский марксизм, требует отдельного анализа.

Состоялся ли в конце 1930-х гг, как это утверждала сталинская пропаганда, переход советской системы к социализму в марксистском смысле («Критика готской программы» Маркса и «Государство и революция» Ленина) ? Или такой переход предприняла… лишь горбачевская перестройка?

Не представлял ли собой «реальный социализм», если говорить о «букве» классического марксизма, лишь специфическую форму «переходного периода», определявшегося классиками в терминах «диктатуры»? (Такую концепцию отстаивал автор данных строк в работе «Что такое коммунизм, что такое сталинизм», 1994 г. ) Ведь именно «диктатура», остававшаяся главной политической чертой этого строя, вела его к ряду явных парадоксов — парадоксу собственности, парадоксу «нового класса» (власти бюрократии при государственной собственности) и др. (см. http://www.kripta.ee/rosenfeld/taxonomy/term/1 ).Не правильнее ли все же считать партократию классом в марксистском смысле, а советскую собственность — не социалистической, а государственно-корпоративной?

Странным кажется и мнение В.Ф. Паульмана, что в советские 1920-е гг «доминировала свобода слова и печати» (230). Это мнение следует следует в русле парадоксальных тезисов советского марксизма, вопреки всем критикам утверждавшего, что авторитаризм (диктатура) возник в послереволюционной России в 1930-е гг, а не в 1918 г., после устранения из советов меньшевиков и эсеров. В неспособности старого марксизма решить проблему «коммунистического авторитаризма» можно увидеть одну из важных причин противоречивости горбачевской политической реформы и ее конечного провала.

Показывая недостатки и односторонность советского государственного социализма, нельзя отрицать его историческую роль в движении к «новому социализму».Несмотря на тяжелые искажения, советская система сделала ряд исторических прорывов и фактически заложила основы для перехода к строю, выходящему за рамки традиционного «капиталистического» общества.

Такой отличный от консервативно-либерального подход к «реальному социализму» требует иного взгляда на советскую историю, который отстаивает и В. Ф. Паульман.

При этом едва ли не главные его критические замечания достаются исторической позиции А. Яковлева.

Правильно ли направлять против него основной огонь критики? Не идет ли подобная критика Яковлева и перестроечных «демократов» в русле современной национал-патриотической «борьбы с либерализмом» в России, в ходе которой отстаиваются вовсе не современные левые идеи, но т.н. «русский консерватизм» ?

Можно заметить, что А.Яковлев, во-первых, был вовсе не главным критиком советской системы и советского марксизма. И во-вторых, не самый плохой деятель партаппарата. Характерен эпизод с исключением его из ЦК в 1970-х – за выступление против национал-патриотов в КПСС — будущих сторонников «национальной революции» (термин третьего рейха) вроде А.Ципко.

Критику советской истории задолго до Яковлева с 1960-х гг начали консервативно-либеральные оппоненты советского шестидесятничества, включая Солженицына и «классических» диссидентов, а также правую эмиграцию из СССР, давшую большую литературу с критикой «утопии у власти» (А.Некрич-М.Геллер).

Можно утверждать при этом, что наиболее одиозными критиками советской системы и Октября были вовсе не российские демократы (либералы), но т.н. «консерваторы», в том числе партийные национал-патриоты (см. кн. А.Байгушева. Русская партия внутри КПСС.М., Алгоритм, 2005). А также такие близкие к ним диссиденты-«консерваторы», как критик социализма и интеллигенции как «малого народа» И.Шафаревич, апологет черносотенства В.Кожинов и новейшие теоретики национальной революции вроде А.Ципко и В.Шамбарова. (Последнего вряд ли правильно считать единомышленником «демократа» Ю. Афанасьева -423). В противовес сторонникам реформ реального социализма, они едва ли не активней «либерал-демократов» доказывали: «Обновление социализма – вздор, СССР – империя зла; сталинизм не искажение большевизма, а его реальная сущность. Большевизм — Гулаг и исчадье ада; истоки зла – «октябрьский переворот», верная альтернатива ему — белое движение».

После 2000 г. идеологическое господство в России сохраняют именно т.н. «консерваторы», включая наиболее одиозных из них (ср. активность того же Ципко на первом российском телеканале). В показанном в этом году по ОРТ и фильме о русской революции с участием Шамбарова большевизм, как в листовках третьего рейха, трактуется как вариант «троцкизма» и «еврейская идеология». Этому противопоставляется положительная «консервативная» конструкция в стиле «самодержавия, православия и народности» ( «Бог-царь-отечество» у Шамбарова — 167). Большевизм обвиняется в навязывании России тоталитаризма, гражданской войны, террора и проч.

В противоположность подобным идеологам и официальной российской историографии, стоящей на стороне белого движения, В.Ф. Паульман пытается защищать левую трактовку советской истории, отстаивая в частности, положительность октябрьской революции.

Как показывает автор, вина за развязывание гражданской войны лежит не на большевиках, но на правящих классах.(171). Важную роль в поддержке большевиков широкими массами (прежде всего крестьянства) сыграло решение ими земельного вопроса. «Союз с крестьянством» был вовсе не обманом, но просуществовал до конца Нэпа.

В.Ф. Паульман анализирует сталинские индустриализацию и коллективизацию, касаясь также и ряда других исторических эпизодов развития СССР, включая хрущевские реформы и проч.

Один из его тезисов — защита устраненного Сталиным Нэпа и многоукладной экономики 1920-х гг. Однако одновременно с этим автор считает, что альтернатива сталинской коллективизации была возможна «лишь теоретически», а «государственно-колхозная форма» была «вполне жизнеспособной» (200, 203).Остается неясным, как совместить отстаивание идей нэпа и многоукладности с поддержкой сталинского «великого перелома». С одной стороны, как известно, в рамках советского марксизма концепция многоукладности (как и защита Нэпа) до конца 1980-х считалась «правым ревизионизмом». С другой стороны, впервые после долгого времени поставившие вопрос о «советском рынке» советские перестроечные экономисты – О. Лацис, Г. Попов, Г.Лисичкин и др.- стояли на позиции критики сталинских реформ 1930-х гг.

Почему введение «многоукладности» не удалось в период перестройки? Очевидно, что ответственность за провал рыночных реформ в СССР ложится на советских консерваторов-сталинистов ( идеологов «диктатуры партаппарата»), сыгравших по сути главную роль в провале всего горбачевского проекта «обновления социализма».

3. Государственный социализм и перестройка.

Важный раздел книги (2 части главы 5) посвящен советской перестройке. Следует ли считать известный нам ее результат «успехом» ( уничтожение «империи зла») или провалом ?

Видимо, провал перестройки следует понимать именно как провал перехода «старого» социализма к социализму «новому».

Однако с этой задачей Горбачев не справился.Вместо «демократического социализма» в России и целом ряде постсоветских стран получился не сильно демократический капитализм, с националистами у власти и «капитализированной» командной системой в экономике. О «социализме» до сих пор нет речи и в России.

В чем причины такого результата? Хотел ли последний генсек «все развалить»? Вряд ли.Скорее «так получилось». Почему?

Согласно официальной в России «консервативной» (национал-патриотической) версии, Горбачев «все провалил», поскольку «шел на поводу у т.н. демократов» — в частности Яковлева, («человека с двойным дном»), едва ли не «работавшего на противников». Главным виновником провала согласно данной версии оказываются А. Яковлев и «т.н. демократы».

Однако так ли уж Горбачев шел на поводу у «радикальных демократов» и Яковлева? Как известно, например, его руководство вовсе не поддержало никаких республиканских реформаторских проектов, в том числе инициативу эстонского хозрасчета, объявив ее «сепаратизмом и авантюризмом». Московский центр скорее ориентировался на Интердвижения, которые фактически защищали старую командную систему.

Может, провал проекта «демократического социализма», объясняется, наоборот, тем, что Горбачев не слушал сторонников радикальных реформ и шел на поводу у Лигачева и будущих гэкачепистов?

Позиция В. Ф. Паульмана существенно отличается от позиции советских консерваторов, поскольку говорит о «внутрисистемных» причинах провала перестройки и роли в этом провале партийно-государственного аппарата. По мнению автора, Горбачеву оказалась не по силам «задача реставрации советов и уничтожение диктатуры партийно-чиновничьего аппарата» (223).

Однако остается без ответа вопрос: как вообще «следовало» проводить перестройку? Каков должен был (и мог) быть ее механизм в «положительном» варианте? Если радикальные демократы плохи, то можно ли было вообще перейти к «демократическому социализму» без резкого политического противостояния партаппарату?

Ответственность «консервативно-советских» бюрократических и сталинистских элементов за провал перестройки никак не меньше (а думается, и значительно больше), чем «так называемых демократов». Кто более «работал на противника» и был фигурами «с двойным дном» — «демократы» или гэкачеписты (они же нынешние «консерваторы»)? Например, активный доныне первый публикатор в СССР «Майн Кампф» генерал Филатов или входящие в нынешнюю КПРФ «радикальные патриоты» — Макашов, Кондратенко и проч.? Хотя «внешние» сторонники провала перестройки могли манипулировать всеми имевшимися группировками, не следует забывать, что развал СССР был прямым результатом путча августа 1991 г.

Поэтому вряд ли верной можно считать критику В.Ф. Паульманом «демократического» крыла перестройки, в особенности Народных фронтов.

Народные фронты трактуются как «пионеры в сепаратистском походе» (361), которые «маскировались» под перестройку (365), отстаивая «закрытый, завуалированный сепаратизм» (365). Хозрасчет оценивается как «отвлекающий маневр» (365), в котором Горбачев не увидел «мину замедленного действия».Критика существующего строя была «подхвачена межрегиональной группой (координатор сепаратистского движения?») (365)

Справедливы ли такие оценки? Огульное зачисление сторонников радикальных перемен в число противников социализма неверно. В Народных фронтах — причем не только эстонском, но и, например, ленинградском — были поборники преодоления «госсоциализма» и перехода, в терминах автора, к «демократическому социализму».Пример – т.н. «демплатформа в КПСС», не поддержанная горбачевской верхушкой.

Среди радикальных оппозиционеров наряду с критиками социализма были и его сторонники, пусть в социал-демократическом варианте. Например, межрегионал Г. Попов, к программе которого позже присоединился и М. Горбачев. Не лучше ли такая позиция программы «национальной революции» ряда нынешних официальных российских патриотов?

Очевидно, что ситуация требовала радикального введения рыночных отношений и политических перемен – перехода от авторитаризма к политической демократии («многопартийности»). При этом минимальные шаги в этом направлении блокировались советскими консерваторами.

Экономическая реформа Горбачева в перестроечный период полностью провалилась. Почему при этом следует считать плохими, например, предложения эстонского хозрасчета? (362). В.Ф. Паульман признает, что принятие группой Рыжкова, в которую входил автор, даже весьма умеренных децентралистских предложений сильно запоздали (364).

Горбачев не пошел и на идею свободных экономических зон, тогда как Китай и вовсе решился на включение в свою систему капиталистических анклавов, например, Гонконга.

Так ли был опасен первоначальный «сепаратизм» и «независимости»? Начальным их вариантом, с которыми судорожно боролись советские консерваторы, были «независимости» под левым контролем — реформистских группировок компартий. Яростная же борьба с ними советских консерваторов (сталинистов) привела вовсе не к восстановлению начавшего рассыпаться советского сверхцентрализма, но «независимости» под правым контролем — неоконсервативных националистов.

Важной частью горбачевских реформ был переход к политическому плюрализму. Возможен ли был без этого переход от «диктатуры партаппарата» к гипотетическому «демократическому социализму»? Не означала ли в этой ситуации критика парламентаризма и отстаивание «прямого народовластия» (571) отказ от политической демократии и сохранение доперестроечного авторитаризма?

То, что Горбачев инициировал политическую реформу — его немалая заслуга. Другой вопрос — было ли его руководство способно управлять развязанным политическим процессом, тем более удержать его в рамках «позитивного» развития?

Возможно, одной из причин провала перестройки было совмещение и наложение двух отдельных направлений реформ — экономических и политических. Китай сумел разделить их, начав рыночные перемены еще в рамках командной системы.

В качестве «поворотного пункта» перестройки называется «выбор реформаторами Ельцина в качестве тарана для разрушения СССР»(362).

Кто породил Ельцина? Яковлев? Запад? Увы: Ельцина породила недостаточная радикальность Горбачева в переходе к рынку и политической демократии, без которых в том числе и желаемый В.Ф. Паульманом «демократический социализм» повисал в воздухе. Если бы Горбачев справился с этими задачами, Ельцин бы не понадобился. Нельзя отрицать, что с 1990 г. Ельцин пользовался широкой народной поддержкой. Ведь горбачевская как экономическая, так и политическая реформы постоянно буксовали, двигаясь вперед лишь под давлением тех же самых «плохих» народных фронтов, межрегионалов и др.

Рискнем высказать мнение: распад СССР и образование «независимостей» было вовсе не самым печальным результатом коллапса 1991 г. Значительно худшим его результатом оказался провал российского левого центра мирового развития как такового.Сторонникам реальной, а не мнимой перестройки следовало бояться в первую очередь не «сепаратизма» и «независимостей», но перехода этих «независимостей» под крайне правый контроль – контроль правых националистов, с соответствующей внешней зависимостью. Важнейшим вопросом (и программой минимум, от которой отступать было нельзя) был вопрос обеспечения «левого контроля» (роли левых и лево-центристских партий) как в самой России, так и на постсоветском пространстве. Только активная лево-центристская политика России и поддержка таковой же в «постсоветских» государствах могла бы идеологически и политически противостоять правым силам, на сегодня, как показывает пример Эстонии, заведшим ситуацию в явный тупик.

4. О «демократическом социализме» и будущем

В.Ф. Паульман считает, что будущее человечества не за капитализмом, но отстаиваемым им «демократическим социализмом»(3 часть книги: есть ли у социализма будущее?). Имеет ли такой прогноз основания или, как это приходилось слышать при обсуждении его книги, является утопическим?

Действительно, реалии первого десятилетия нового столетия противоречат пока не только социалистическим, но и вообще левым идеалам. Левые перспективы в настоящее время весьма смутны и не внушают больших надежд.Американский центр мирового капитализма, хотя и перенапряжен в результате ряда амбициозных проектов, вовсе не показывает признаков серьезного кризиса. В Европе (по сути при поддержке того же американского центра) продолжается мощное неоконсервативное наступление.В ЕС лево-центристские элементы и группировки успешно атакуются правыми, загнаны на периферию и жестко подавляются правой политической машиной.

Еще более силен правый диктат в Восточной Европе, активно «перевариваемой» мировым «посткапитализмом». «Коммунистическая» ( и просто «левая» модель) потерпела поражение на пространстве бывшего СССР и Восточной Европы. У Сербии, преемницы разбомбленного югославского самоуправления, отторгаются территории…. Можно ли в такой ситуации рассчитывать на серьезные перемены?

Как представляется, выдвижение альтернативных современному капитализму систем может зависеть от трех основных направлений: «внутреннего» кризиса самого капитализма, подъема России (и посткоммунистического мира) и продолжения подъема Китая.

Что касается кризиса современного капитализма, то он (несмотря на все внутрисистемные противоречия и признаки острых локальных проблем) вовсе не кажется столь очевидным. Предположения В.Ф. Паульмана по поводу грядущей при капитализме «социальной революции» (413, 421, 475) напоминают выкладки советского марксизма, явно вступившие в противоречия с реальностью.

Есть ли какие-либо основания надеяться на «революции» в важнейших странах капитализма?

Класс капиталистов, «не занимается управлением и контролем» (413) лишь с внешней стороны; фактически он по-прежнему успешно контроллирует основные финансовые потоки и мощнейшие политические машины современного мира.

Что касается «волевого акта в сфере политики» (544) -«захвата власти» «рабочим классом» (566-567), то какие уж тут «захваты», когда сторонники старой советской идеологии потеряли власть, уже имея ее (а с ней и огромные ресурсы)? Кстати – кто именно будет захватывать — если говорить о т.н. «субъективном факторе»? Нет не только адекватной идеологии, но и соответствующих партий.

Годится ли в качестве ближайшей цели «диктатура рабочего класса» (544)? Таковая, как известно, уже имела место и привела, как признает сам автор, к «диктатуре партаппарата». Может ли такая же попытка при еще более ухудшившейся ситуации привести к чему-либо иному?

Европейский еврокоммунизм 1970-х гг отказался от лозунга диктатуры пролетариата. Что это: «ревизионизм», «социал-демократический уклон» или признание реальностей?

Следует обратить внимание на действительные в ходе информационной революции структурные изменения «мирового пролетариата», выдвигающего на первый план пролетариев «умственного труда»,которых мы определяли термином «интеллектуариат».

(www.kripta.ee/rosenfeld/taxonomy/term/1)

Одной из важнейших задач нового социализма В.Ф. Паульман считает «реставрацию советов» (223). Увы: многочисленные попытки «наполнить содержанием» советы не получились ни до советской перестройки, ни в ее ходе, не говоря о нынешнем, в еще большей мере находящемся под правым контролем постсоветском мире. Немаловажен вопрос — как система советов должна сочетаться с парламентской системой? Можно ли обойти последнюю? Если обходить по советскому варианту, получится, как кажется, все та же диктатура аппарата. Троцкий еще в 1936 г. говорил о «свободе выборов» и «свободе советских партий» (Преданная революция, М.,1991, 239).

Ответы на эти вопросы должны, по-видимому, отличаться от ответов советского марксизма, показавшего свою неадекватность.

Второй (и едва ли наиболее важный) вопрос о роли России – бывшего центра альтернативного ( «левого» ) развития.

Не следует сбрасывать со счетов тот факт, что «правое» по собственным самооценкам путинское руководство, несмотря на ряд серьезных проблем и противоречий, сделало ряд важных шагов для восстановления роли России в мире.

Однако безусловно и то, что при Путине, как и при Ельцине, Россия остается под «правым контролем». Смена основной идеологии с либерализма на консерватизм не меняет сути дела. Убедительно выигравшая выборы 2007 г. «Единая Россия» называет себя (по ряду заявлений Грызлова) «консервативной партией». «Консервативная» Россия ведет себя соответственно (и не намного лучше, чем либеральная ельцинская): она, в частности, вовсе не собирается поддерживать лево-центристские элементы в Восточной Европе и ближнем зарубежье. Более того, как показали действия российских структур в Эстонии 2006-7 г., налицо участие (соучастие) определенных группировок российской бюрократии в провале прибалтийских левых и центристов.

Третий вопрос: удержится ли Китай на своей нынешней траектории «реального социализма»?

Китайская бюрократия уже оказалась умнее советской, начав целый ряд важных рыночных реформ еще в рамках командной системы и присоединив важные рыночные анклавы (в первую очередь Гонконг).

Однако, как представляется, перед Китаем в близкой перспективе (возможно, десятилетий) встанет вопрос о реформах, близких советской перестройке. Как поведет себя Китай в критический момент таких перемен? Удастся ли его руководству в ходе этих катаклизмов удержать траекторию «левого» развития? Если грядущая китайская перестройка пойдет по тому же сценарию, что и советская, идеи «демократического социализма» отодвинутся на еще более длительную перспективу.

Важнейшим фактором «некапиталистической» альтернативы в XXI веке остается фактор, называвшийся в советском марксизме «субъективным». Речь идет о противостоящей консервативному либерализму современной левой идеологии, способной выиграть «битву идей», и соответствующих политических структурах. Между тем на сегодня эта важная сторона левой альтернативы успешно подавляется мировым правым истеблишментом.

Можно согласиться с В. Ф. Паульманом, что такой альтернативой не может быть идеология классического социал-демократизма. Но с другой стороны, ее не дают и различные варианты старого (в том числе советского) марксизма, включая зюганизм.

Итак, реальность на сегодня не прибавляет оптимизма левой (тем более «демократически-социалистической») перспективе ни в идеологии, ни в политике.

Поэтому тем более достойны всяческой поддержки те, которые, как В.Ф. Паульман, делают в направлении этой альтернативы пусть в чем-то спорные, но важные и необходимые теоретические шаги.

Лево-демократическая теория