Проблемы причин революции. Статьи и рефераты. 1981-83

1. Методология теорий причин революции в современной американской социологии

2.  О трактовке понятия «революция» К. Маркса в современной американской социологии

3.Проблема причин радикальных общественных изменений в «Философии истории» Гегеля

4.»Старый порядок» А. Токвиля в России XIX в. и в современной американской социологии

 

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ТЕОРИИ ПРИЧИН РЕВОЛЮЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКАНСКОЙ СОЦИОЛОГИИ

(Опубл. Уч. зап. Тартуского гос. университета, вып. 603, Труды по философии, Тарту, 1983, с. 29-47.)

Проблема революции не принадлежит к тем теоретическим вопросам, обращениек которым необходимо специально обосно вывать. Значение этой проблемы показывает сама история, тре бующая объяснения не только социальных сдвигов прошлого, но и исторических катаклизмов настоящего. Определенный вклад в попытки объяснения революции вно сит быстрорастущая отрасль американской социологии — социо логия революции. Работы ее основателей (Адамса, Эллвуда, Сорокина, Эдвардса, Питти и Бринтона)/1 появились в первые десятилетия XX века. 1960-ые годы, когда были опубликованы труды Дэвиса, Арендт, Джонсона, Гарра, Мейзеля, Хантингтона и др./2, стали временем ее расцвета, а с середины 1970-х го дов выдвинулось уже третье поколение социологов револю ции/3.

 —————-

1 A d a m s, B. The Theory of Social Revolutions. N. Y. 1913; E l l w o o d, C h. A psycholorical Thery of Revolution. — american Journal of Sociology, v. II (1905), N. I; S o r o k i n, P. Nhe Sociology of Revolution. Philadhelphia-London, 1925. E d w a r d s, L. Nhe Natural Hictory of Revolution. Chicago-London, 1970 (first publ. 19270; P e t e e, G. Process of Revolution. N. Y., 1938; B r i n t o n, C. The Anatomy of Revolution. N. Y., 1938. 1 D a v i e s, J. Toward a Theory of Revolution. — Amer. Sociol. Review, v. 27 (febr. 1962); A r e n d t, H. On Revolution. N. Y. 1963; J o h n s o n, C h. Revolution and the Social System. Stanford, 1964; G u r r, T. Why — 2 — Men Rebell. Wew Jorsey, 1970; M e i s e l, J. Counterrevolution. N. Y., 1966; H u n t i n g t o n, S. Political order in Changing Societies. N. Y. — Lond., 1969. 3 G o l d s t o n e, J. Theories of Revolution. The Third Generation. — World Politics; 32:3, Princeton, 1980. См. также обзоры: A Y a, R. Theories of Revolution Reconsidered. — Theory and Society, 5:1, 1979: C o h a n, A. Theories of Revolution. An introduction.Lancaster, 1975; F r e e m a n, M. Theories of Revolution. — British Journ. of Political Science, 2:3 (July) 1972; K r a m n i- c k, J. Reflictions on Revolution. — History and Theory, XI:I, 1972; Z a g o r i n, P. Theories of Revolution in Contemporary Historiography. — Political Science Qarteriy, 88:1, 1973.

Усиление интереса к проблеме революции в буржуазной социологии в 1920-1930 и 1960-1970 гг., несомненно, было вызвано историческими событиями глобального значения. Ок тябрьская революция и строительство социализма в России, крах колониальной системы в результате национально-освобо дительной борьбы, обострение противоречий в развитых капи талистических странах заставили западных социологов обратиться к теме революции.

Как по объему — более ста монографий и не менее двух сот статей, — так и по своему влиянию на смежные конкретно-исторические и политические разработки социология рево люции сегодня составляет весомую часть американских соци альных исследований. В советской литературе американская социология револю ции стала предметом специального критического анализа в работах Ю. А. Красина, М. Л. Тузова, М. Л. Гавлина и Л. А. Казаковой, Т. Е. Ярхо, Б. И . Коваля/4; кроме того, в той или иной мере о ней идет речь в исследованиях, посвящен ных теории социальной революции (Р. Н. Блюм, С. Э. Крапи венский, Ю. А. Манин, М. А. Селезнев)/5.

 К сожалению, до сих пор нет работ, в которых бы де тально рассматривались методологические основания социоло гии революции. В нвстоящей статье сделана попытка в ка кой-то степени восполнить этот пробел и на примере ключе вой методологической проблемы — проблемв причинности — вы явить социально-философские принципы, на которых строится американмкая социология революции. При анализе проблемы причинности мы опирались на работы М. Бунге, М. Л. Парнюка, В. Г. Иванова, В. Я. Перми нова, Я. Ф. Аскина, Г. А. Свечникова, Ю. В. Петрова, Л. А. Журавлева, А. Д. Сирина и др./6

——————

4 К р а с и н Ю. А. Социология революции против ре волюции. М., 1969; его же. Революцией устрашенные. М., 1975; Т у з о в М. Л. Проблема типологии социальной революции в современной американской социологии. Автореф. дис. канд. — М., 1978; Г а в л и н М. Л., К а з а к о в а Л. А. Сов ременные буржуазные теории социальной революции. М., 1980; Я х р о Т. Я. Несостоятельность антимарксистской социоло гии революции». — Вестник МГУ, Теория научного коммунизма, 1981, 5; К о в а л ь Б. И. Революционная практика против буржуазной теории революции. — Социологические исследова ния, 1981, 4. 5 B i u m, R. Sotsiaalse revolutsiooni teooris. Tallinn, 1969; К р а п и в е н с к и й С. Э. К анализу категории «социальная революция». Волгоград, 1975; М а  н и н Ю. А. Социальная революция. Минск, 1972; С е л е з н е в М. А. Социальная революция. М,, 1971. 6 Б у н г е М. Причинность. М., 1962. П а р н ю к М. Л. Принцип детерминизма в системе материалистической диа лектики. Киев, 1972; И в а н о в В. Г. Причинность и де терминизм. Л., 1974; П е р м и н о в В. Я. Проблема при чинности в философии и естествознании. М., 1979; А с к и н Я. Ф. Философский детерминизм и научное познание. М., 1979. С в е ч н и к о в Г. А. Диалектикоматериалистическая концепция причинности. — В сб.: Современный детерми низм. Законы природы. М., 1973; П е т р о в Ю. В. Причин ность в исторической науке. Томск, 1972. Ж у р а в л е в Л. А. Позитивизм и проблема исторических законов. М., 1980; С и р и н А. Д. Специфика законов общества. Томск, 1979. 7 S t o n e, L. Social Change and Revolution inEngland1540-1640. Lond., 1965, p. XXV and oth. 8 B r i b t o n, C. The Anatomy of Revoluyion. N. Y., 1938, p. 38, 63.

1. К р и т и к а  с о ц и о л о г а м и    р е в о л ю ц и и    п р и н ц и п а                                                         п р и ч и н н о с т и

Теории причин революции (этиология революции) в совре менной американской социологии на первый взгляд представля ют картину чрезвычайно пеструю, разноплановую и с трудом поддающуюся анализу. Помимо подчас экзотической терминоло гии, для них характерен весьма разнообразный набор оценок, мнений, подходов — от идеологического и психологического до политического и экономического. Такое разнообразие обосно вывается и методологически: критикуя «односторонние» концеп ции, социология революции утверждает необходимость синте за различных точек зрения/7.

Однако действительно ли но вая терминология придает анализу причинности новое содер жание, действительно ли стремление к синтезу ставит анали зируемые объяснения революции над какими бы то ни было иде ологическими тенденциями и означает отсутствие в них ка ких-либо определенных методологических установок? Постара емся ответить на эти вопросы. а) Описывать, но не объяснять. Повторяемость вместо причинной связи В считающейся среди социологов революции классичес кой работе К. Бринтона «Анатомия революции» отсутствует само понятие «причина».

Бринтон специально оговаривает, что он описывает не причины революции, но лишь ее симптомы (signs), поскольку полагает «в высшей степени бессмыслен ным» спорить, например, о том, «явилась ли революционная идеология причинной революции действий или некоторой деко рацией, за которой революция скрывала свои мотивы»/8. То, что идеология просветителей сыграла существенную роль во Французской революции, по Бринтону, «не значит, что идеи обусловили (сause) революцию, но значит только, что они составляют часть тех изменяющихся переменных, которые мы изучаем»/9.

Нежелание называть объяснения революции причинами свойственно не только Бринтону, но весьма широкому кругу ав торов от М. Леви и Х. Экштейна и А. Кохэна. Так, например, М. Леви пишет: «Я не считаю определяющие элементы обуслов ливающими другие элементы», «используемые аргументы не расс матриваются как аргументы причиннве»/10. «Переменные», «кор- реляции», «симптомы», — наиболее частые заменители поня тия причины в современных американских теориях революции. Отрицательное отношение к понятию причины объясняют А. Кохэн и В. Вартхайм. По словам Кохэна, «ввиду сомнительнос ти выделения причинной связи» понятие причины «должно быть использовано с большой осторожностью»/11. Указывая на «значительную дистанцию между научным и причинным анализом», А. Кохэн полагает, что «невозможно установить причинные связи в социальных науках»/12.

В. Вартхайм говорит о детер минизме как «отжившем» и считает, что «анализ цепи событий в терминах причинности не выявляет ни каких-либо сил, дей ствующих в природе, ни какой-либо мистической связи между двумя явлениями»/13. Иными словами, основу теории описа ния составляет отказ от признания реальности причинной связи. Между тем резкое отрицание причинной зависимости не вполне типично для рассматриваемых объяснений революции; значительно более распространено сомнение в ее существовании, опирающееся на концепцию Д. Юма. Так, на теории Юма основывает свою позицию автор одной из первых специальных работ о причинах революции Л. Готт шалк: «Все наши рассуждения, касающиеся причин и следствий, производные не из чего другого, как из привычки»/14.

Концепцию повторяемости Юма для подтверждения невозможности доказать реальность причинных отношений используют также М. Хэгопиан, Д. Фаирчайлд и др./15

—————

9 B r i n t o n, C. The Anftomy of Revolution N. Y., 1938, p. 63. 10 L e v y, V. Modernization and Structure of Societies.Princeton, 1966, v. I, p. II, 63. 11 C o h a n, A. Theories of RevolutionLancaster, 1975, p. 42. 12 Ibid, p. 42. 13 W e r t h e i m, W. Evolution and Revolution,London, 1974, p. 356. 14 G o t t s h a l k, L. Causes of Revolution. — Amer. Journ. of Sociology, L:I, July, 1944, p. 2.

Таким образом, критика принципа причинности, сомнение в реальности существования причинной связи, замена причин ного объяснения описанием симптомов, корркляций, перемен ных составляет вполне определенную тенденцию современной американской социологии революции. Что представляет собой указанная тенденция? Методоло гически она опирается на отказ считать описываемые понятием причинности отношения существующими в реальности, или, во всяком случае, сомнение в таком существовании, т. е. позицию индетерминизма. Непосредственный источник этой позиции изве стен — это современный англо-американский эмпмиризм и пози тивизм.

С критикой принципа причинности выступает один из виднейших представителей позитивизма в теории науки К. Поп пер, который, по его словам, «не признает и не отрицает  принцип причинности», но старается «просто исключить его как метафизический из сферы науки»/16. Относительно источников тенденции замены причинного об ъяснения описанием симптомов, корреляций и переменных прямо высказывается тот же Поппер, отмечая, что восходящий еще к Беркли принцип «описывать, но не объяснять» составляет «одну из главных характеристик позитивизма»/17.

 Что касается общефилософского содержания индетерминиз ма, то оно не кажется столь уж туманным. Отрицание реальнос ти описываемой понятием причинности связи между явлениями есть выведение этой связи из сознания, т. е. «идеализм». «Признание объективной закономерности природы… есть мате риализм… субъективистская линия в вопросе о причинности есть философский идеализм (к разновидностям которого отно сятся теории причинности и Юма и Канта)»/18.

—————

15 H a g o p i a n, M. The Phenomenon of Revolution. N. J., 1975, p. 123. F a i r c h i l d, D. Revolution and cause.- The New Scholasticism, 50:3, p. 279, 289. 16 P o p p e r, K. The Logic of Scientific Discovery,London, 1959, p. 61. О соответствующих индетерминистских концепциях причинности подробнее см. D r a y, W. Laws and explanation in History, Oxford, 1957, также П о р к А. Историческое объяснение. Таллин, 1981; Л о о н е Э. Совре- менная философия истории. Таллин, 1980. 17 P o p p e r, K. The Open Society and its Enemies. v. 2, Lond., 1973, p. 363. 18 Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 159.

Как следует понимать причинные отношения с точки зре ния позиции детерминизма? В имеющейся литературе использует ся, как кажется, два значения понятия «причина». Согласно первому, под причиной понимается всякий фактор, участвующий в создании следствия, в связи с чем причина данного явления трактуется как «совокупность необходимых и достаточных условий»/19. Согласно второму, под причиной понимается не всякий фактор, участвующий в создании следствия, но лишь та кой, который оказывает на следствие определяющее, активное воздействие, является порождающим источником данного явле ния в отличие от подчиненных и пассивных причин — «усло вий»/20.

В то время как первое, расширительное значение поня тия «причина» имеет тот положительный смысл, что учитывает роль в создании следствия всех, даже незначительных ффакто ров (например, исторических поводов), второе, более узкое, указывает на специфический — порождающий, активный признак явления причинности, выделяет собственно причину из всей совокупности условий. Порождающий аспект является, по-видимому, центральным в понятии причинности: причинное отношение есть разновидность отношений детерминизма, представляющее главным образом отношение порождения/21. Различные вырианты индетерминизма — от радикальных до смягченных — сводятся в основном к попытквм обойти этот центральный признак причинной связи, заменить ссылки на факт порождения более расплыв чатыми обозначениями — «начальные условия», «переменные» и т. п.

—————-

19 П е т р о в Ю. В. Причинность в исторической нау ке. Томск, 1972, с. 135. Данная точка зрения восходит, по-видимому, к Д.-С. Миллю. — Система логики. М., 1889, с. 265. 20 Т у г а р и н о в В. П. «Причина есть такое усло вие, которое производит явление». — Законы объективного ми ра. Л., 1954, с. 68. П а р н ю к М. А. «Если причина явля ется основным, деятельным фактором, то условия относитель но пассивны». — Принцип детерминизма…, с. 205. См. также: К у л и к о в Л. А. Понятие детерминизма в марксистско-ле нинской философии. М., 1973, с. 17. С в е ч н и к о в П. А. Диалектико-материалистическая концепция причинности, с. 131 и др. Предшественником этой позиции, вероятно, может  считаться Г.-В. Лейбниц: «Причина есть то, что заставляет другую вещь начать существовать». — Л е й б н и ц Г.-В. Новые опыты о человеческом разуме. М.-Л., 1936, с. 207. 21

Примером непричинного обусловливания может быть от ношение подчинения. Однако отрицание каузельной зависимости, замена причин ного объяснения описанием симптомов, корреляций, переменных приводит современных американских социологов революции к ря ду трудностей. Если связь между историческими явлениями есть лищь субъективная повторяемость, как это вслед за Юмом полагают рассматриваемые авторы, то чем вызвана сама эта повторяемость, например, повторяемость революций? Если при чин, вызывающих революцию, по существу нет, то объяснить, что революции все-таки происходят? Сомнение в наличии соци альной причинности парадоксально, поскольку означает сом нение в самом существовании описываемого феномена; в этом случае остается неясным, зачем изучать объект, которого не существует? Научная ограниченность замены объяснения описанием бвла показана еще Г.-Ф. Гегелем: сводя причины явлений к «внешнему основанию», «формализму» простое описание «остается лишь на поверхности явлений»/22.

Теоретическую слабость «метода корреляций» признает и ряд американских исследователей. «Простая корркляция, — пишет автор обширной моногра фии, посвященной социальной причинности, Р. Макивер, — не обязательно правильно направляет наше исследование. Где на лицо причинная связь, там присутствует и корреляция, но где налицо корреляция, может и не быть соответствующей причи ной связи»/23. Вопреки своим ссылкам на Юма, недостаточность метода медицинских аналогий вынужден признать М. Хэгопиан: «Обнаружение симптомов полезно как предворительное указание на приближение революции, но не как необходимое объяснение, по чему революции происходят… Те, кого интересуют причины революции, должен сделать шаг дальше и проникнуть от поверхности к действительно определяющим силам»/24.

 ———————

22 Г е г е л ь Г.-Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1, М., 1975, с. 284. 23 M e j v e r, R. Social Causation,Boston, 1942, p. 92. 24 H a g o p i a n, N. The Phenomenon of Revolution, p. 135.

Так выясняется действительное место «описания симп- томов»: его значение состоит не в объяснении революции, но в пропедевтике к такому объяснению. Выяснение симтомов рево люции у Бринтона (финансово-экономические трудности, сла бость политической системы старого режима, отход интеллекту алов) кажется необязательным до тех пор, пока не объясне на взаимосвязь указанных симптомов и не указаны причины, вы зывающие данные симтомы к жизни. Корреляции, типа предложенных Гарром (например, связь между уровнем депривации и раз махом революционного насилия)/25, оставляют неясным как само происхождение депривации, так и причины именно револю ционного ее устранения. Установление корреляции между двумя факторами (например, депривацией и насилием) еще не доказывает, что данный фактор — глубинный и представляет действительный источник описываемого события (революции).

Оба метода — суть только предварительные этапы научного объясне ния революции, которое прежде должно состоять в указании на ее глубинные причины.

б) Уникализм

Прямое отрицание принципа причинности вступает в проти воречие с потребностями конкретного научного объяснения; большинство американских социологов так или иначе призна ет существование причиной связи, хотя и в специфической форме. Примером одной из характерных трактовок причинности — понимания ее как частной , уникальной, не подлежащей обобще нию — может служить мнение С. Эйзенштадта: «Возникновение современных революций в Европе с XVII века следует рассмат ривать как уникальное (unique) развитие или мутацию»/26.

 В русле данной тенденции «уникализма» лежит теория Р. Макивера, который видит в единичном событии главную причи ну социальных изменений. Согласно Макиверу исторические сдвиги вызывает некоторый частный «прецепитант», который «вводится извне или возникает изнутри, вызывая серию изме нений, колебаний или реакций, существенно меняющих общую ситуацию». Например, убийство в Сараево, говорит Макивер, «явилось прецепитантом первой мировой войны. Кто мог бы с уверенностью сказать, что такая война началась бы рань ше или позже, если бы данного события не произошло?»/27.

—————-

25 G u r r, T. Why Men Rebell,New Jersey, 1970, p. 33-37. 26 E i s e n t a d t, S. Revolution and the Transformation of Societies. N. Y., 1978, p. 334. 27 M c j v e r, R. Social Causation, p. 163, 171, cp. Hagopian, ibid, p. 123.

Достаточно широкий вариант уникализма представляет от рицание сходства между причинами различных революций. По мнению В. Вартхайма, какого-либо единства в отдельных рево люционных ситуациях «вряд ли следует ожидать», поскольку «нет единой обобщающей модели, как революционная ситуация возникает»/28. Соглашаясь с тезисом об уникальности каждой революции, П. Загорин полагает, что теории причин революции «должны разрабатываться для каждого типа отдельно»/29.

Определенно уникалистский смысл имеет отказ ряда авторов приз нать обобщение и законы отражающими какие-либо реальные от ношения. Утверждение А. Кохэна, что законы «не могут быть продемонстрированы эмпирически»/30, поддерживается М.  Хэгопианом: «никто не видел закона природы», так как «неясно, нужны ли законы для чего-либо, помимо придания правдо подобности мнению историков и социологов»/31. Кохэн, Хэгопи ан, Гарр, Тилли предпочитают говорить о моделях, функцио нальных отношениях, но никоим образом не о «метафизичес ких» законах. На философский источник уникализма известный теоретик позитивизма фон Райт. Одной из главных черт пози тивистского способа объяснения он назвал «предпочтение инди видуальных случаев над принимаемыми гипотетически общими законами природы»/32.

Точно так же, согласно К. Попперу, «не существует ни законов следствия (succession), ни зако нов эволюции»/33. Эти идеи не новы, поскольку, как извест но, уникалистская критика обобщения в истории была детально разработана еще неокантианством. Если трактовка причинности как плвторяемости и начальных условий обходит объективный и порождающий признаки каузальной зависимости, то уникалистс кое отрицание той или иной формы причинного обобщения представляет индетерминистскую критику обобщающей стороны причинности.

—————-

28 W e r t h e i m, W. Evolution and Revolution, p. 181, 211. 29 Z a g o r i n, P. Theories of Revolution, p. 52. 30 C o h a n, A. Theorirs of Revolution, p. 43. 31 H a g o p i a n, M. Op. cit. p. 123. 32 von W r i g h t, C. Explanation and Understanding,London, 1971, p. 4. 33 P o p p e r, K. The Poverty of Historicism. Boston, 1957, p. 27.

Ошибочность уникалистских концепций типа макиверовской состоит в смешении в историческом объяснении понятий при чины и повода. Прецепиант Макивера не может считаться при чиной описываемого социального явления (войны, револю ции), поскольку не указывает на его внутренний источник. Повод приурочивает событие к данному историческому моменту, но не порождает событие к данному моменту, но не порождает событие; выведение возникновения мировой войны из убийства Франца-Фердинанда противоречит историческим фактам о глу бинных политико-экономических конфликтах стран, вступивших в войну.

Поводы как ускоряющие, «развязывающие факторы (accelerators, praecepitants) в настоящее время обоснованно отличаются от собственно причин (causes, preconditions) революции как ближайших (immidiate), так и долговременных (long-term)/34. По словам Г.-Ф. Гегеля, поводы следует расс матривать лишь как «внешнее возбуждение, в котором внутрен ний дух события мог бы и не нуждаться или вместо которо го он мог бы воспользоваться бесчисленным множеством других поводов, чтобв обнаружить себя»/35. Уникализм второго типа, отрицающий возможность обобще ния причин революции в единую модель (Вартхайм, Загорин), противоречит самим принципам построения теории.

Обозначе ние ряда социальных ситуаций общим термином уже указывает на их существенное сходство. Предложение Загорина строить для каждой революции свою теорию ведет к абсурду, посколь ко в этом случае таковую следует строить отдельно для каж дого периода, а то и каждого дня революции. Позитивное стремление уникализма описать каждую революционную ситуацию во всех ее особенностях само невозможно без обобщения: отли чия каждой революции могут быть выяснены только путем выде ления свойственных всем революциям общих черт. Отрицающий обобщение эмпиритизм, как отмечает М. Фримен, «неспособен объяснить качественное различие между революциями и ре шить вопросы этиологии революции»/36.

 ——————

34 G o t t s h a l k, L. Causes of Revolution, p. 1, Eckstein H. On etiology of Internal Wars, p. 149. tone L. Theories of Revolution, p. 164, Johnson Ch. Revolution and the Social System, p. 12. Hogopian, V. op. cit., p. 135. Об отличии причины от повода см. также : П е т р о в Ю. В., — 14 — цит. соч., с. 137-138. 35 Г е г е л ь Г.-Ф. Наука логики. Т. 2, М., 1971, с. 213. 36 F r e e m a n, M. Burke ahd the Theory of Revolution. — Political Theory, 6:3, Aug., 1978, p. 291.

Самому принципу научного объяснения противоречит и уни калистское отрицание закономерности. Согласно современной теории науки (например, концепции «охватывающего закона» К. Гемпеля), научное объяснение, чтобы быть таковым, помимо указания на причину описываемого явления, должна непремен но увязать данную причину с некоторым законом. «Причинное объяснение, — доказывает Гемпель, — необходимо требует на личия общих законов»/37.

По сути дела, именно в форме зако нов формулируются глубинные причины данного явления; отрица ние законов практически означает отказ от поиска этих фун даментальных причин. По словам П. Гардинера, «сила слова «потому что» происходит от рассмотрения отдельного случая как удовлетворяющего требования общего закона»/38. Можно спросить о том, каковы непосредственные причины револю ции, однако очевидно, что возможно объяснить данные факто ры сами из себя, не используя сформулированных в законах общих причин. Детерминанты революции, выдвигаемые современными амери канскими авторами в качестве глубинных (связь революции у убарнизации у Ч. Тилли, революции и экономического роста у М. Олсона и пр.) кажутся достаточно поверхностными. Обнару жения К. Марксом связь революции с фундаментальными социаль но-экономическими противоречиями — конфликтом внутри спосо ба производства — раскрывает действительно глубинные пичи ны революционного процесса. Если закон есть «отношение сущностей и между сущнос тями»/39, то смысл объяснения революции у Маркса состоял в обнаружении за конкретно-исторической революцией — главным образом надстроечного катаклизма — трансформации глубинных базисных структур, революции способа производства, «социаль ной революции».

Ближайшая причина межформационной револю ции, а вместе с тем и глубинная, порождающая причина конк ретно-исторической революции, по Марксу, — конфликт произво дительных сил и производственных отношений. Однако, посколь ку смена общественно-экономических формаций не обязательно проявляется в непосредственно революционной форме, данный конфликт является необходимой, но не достаточной причиной конкретноисторической революции/40. Революционное разреше ние конфликта способа производства становится возможным только благодаря определенным условиям — общенациональному кризису, революционной ситуации, вызванной резкими экономи ческими осложнениями, войной и т. д.

 —————-

37 H e m p e l, K. Aspects of Scientific Explanation. N. Y. 1965, p. 349. 38 G a r d i n e r, P. The Nature of Historical Explanation. Oxford, 1952, p. 2. 39 Л е н и н В. И. Философские тетради. — Полн. собр. соч., т. 29, с. 138. 40 B l u m, R. Sotsiaalse revolutiooni teooria. Tallin, 1969, lk. 75.

Особенность механизма причин революции состоит в чрез вычайной разветвленности причинного дерева событий. С од ной сторонвы, главную линию («ствол») порождения револю ции составляет вертикальная связь «движущие силы» — «конф ликт способа производства». С другой стороны, каждая причи на на своем уровне горизонтально, параллельно связана с це лым рядом дополнительных условий. Лишь комплекс всех причин и условий дает ту необходимую сумму, которая влечет за собой действие. Революция происходит тогда, когда при наличии конфликта производительных сил и производственных отношений действие данных сил вследствие наличных условий превышает возможности сопротивления старой надстройки.

 в) Поссибилизм

На следующую черту причинных объяснений в социологии революции указывает Л. Готтшалк: «Нельзя утверждать, что на бор условий, вызвавших Французскую революцию, с необходи мостью ведет к революции. Можно лишь утверждать, что данные условия могут опять привести к такой революции в буду щем»/41. Характерная особенность этого высказывания — отрицание необходимой связи причины иследствия в анализе революции — свойственна значительному числу американских авторов. Мне ние, что связь причины и следствия «не обязательно должна быть необходимой»/42, поддерживают Д. Фаирчайлд, М. Леви, В. Вартхайм, Т. Гарр и др. Необходимость связи причины и следствия отождествляет ся с фатализмом. Приводя для примера концепцию Лапласа, В. Вартхайм говорит о неспособности детерминизма «объяснить че ловеческие действия при помощи надличностных механических сил». Еак фаталистическое трактуется и понятие исторической необходимости, в том числе марксистское. Представление Маркса о необходимом действии исторических законов объявля ется «квазитеологическим», а сам Маркс — «человеком XIX века»/43.

 —————

41 G o t t s h a l k, L. Causes of Revoluyion, p. 3. 42 F a i r c h i l d, D. Revolution and cause, p. 289. 43 W e r t h e i m, W., op. cit., 285. N i s b e t, R. Social Change and History. N. Y., 1969, p. 181, C o — h a n, A. Theories of Revolution, p. 72.

«Фаталистическому», детерминизму противопоставляется поссибилизм. По словам М. Леви, если «крайности детерминиз ма» избегнуты, «остается теоретическая возможность (роssibility)»/44. В. Вартхайм «для избежания крайностей как детерминизма, так и волюнтаризма, выдвигает «пробабилизм». Аналогично Т. Гарр подчеркивает, что его теории «вероятностные, но не детерминистские»/45.

Теорию поссибилизма резюмирует часто цитируемое высказывание Л. Стоуна: «Революция никогда не неизбежна, во всяком случае единственным свидетельством ее неизбежности является ее действительное начало»/46. епосредственным источником поссибилизма и пробабилиз ма является современный эмпиризм. По словам известного теоретика науки Э. Нагеля, вопреки рационалистической концепцииАристотеля-Декарта «современный эмпиризм утверждает, что вероятностное (probable) знание есть единственная форма знания, которую мы можем найти и обнаружить/47.

Общефилософское содержание позиции поссибилизма (пробабилизма) аналогично, по-видимому, критике принципа причин ности и уникализму: если критика принципа причинности отрицает объективность причинной связи, а уникализм — обобщающую ее сторону, то поссибилизм игнорирует аспект каузальной не обходимости. Индетерминистский оттенок поссибилизма делает еще более очевидным его сходство с анализировавшимися еще В. И. Лениным тенденциями эмпириокритизма. Отказ от признания необходимой связи причины и следствия у Пирсона («необходимость принадлежит миру понятий») находит альтернативу у Аве нариуса: «Необходимость остается как степень вероятности ожидания последствий»/48. Эмпириокритики сформулировали принцип пробабилизма еще за полвека до Э. Нагеля, М. Леви и В. Вартхайма.

 ——————

44 L e v y, M., op. cit., v. I., p. II. 45 W e r t h e i m, W. Ibid., p. 246, G u r r, T., op. cit., p. 318, 343. 46 S t o n e , L. Theories of Revolution, p. 166. 47 N a g e l, E. Prihcipies of the Theory of Probability. 48 Цит. по: Л е н и н В. И. Материализм и эмпириокрити цизм. Полн. собр. соч., т. 18, с. 163-166.

Между тем поссибилистская точка зрения, что связь при чины и следствия не необходима, является ложной. ричинная необходимость есть необходимость появления следствия при на личии причины: признание факта причинной связи двух явлений безусловно предполагает признание необходимости появления второго при наличии первого. Если данная связь не имеет не обходимости, то причина теряет свой смысл как причина, оста ваясь явлением, никак не влияющим на следствие. Замена по нятия необходимости «возможностью» и «вероятностью» меняет термины, но не существо дела: в этос случае появление следствия при наличии данной причины придется описывать как «максимально возможное» и «наиболее вероятное».

Поссиби лизм и пробабилизм абсолютизируют тот постаянный довесок случайности, который наука стремится свести до минимума. Необходимость связи причины и следствия составляют ос нову научного предсказания. Обнаружение известных причин дает возможность предвидеть появление необходимого следст вия. Чем менее необходимой считают посстбилизм и пробаби лизм причинную зависимость, тем меньше содержания имеет предсказание, основанное на ней. Факты подтверждают слова Энгельса: «Наука прекращается там, где теряет силу необходимая связь»/49.

При этом подразумевается, что утверждение необходимой связи причины и следствия не может считаться абсолютным; пока событие не произошло, всегда остается доля вероятности, что ему что-то может помешать. Отождествление детерминизма с фатализмом строится на подмене тезиса: оснований на диа лектике детерминизм утверждает причинную необходимость не абсолютной, но при выполнении всех входящих условий тяго теющей к максимальной. Маркс говорил о детерминистской необходимости как «относительной», которая «может быть выведена только из реальной возможности», т. е. что «существует круг условий, причин, оснований и т. д., которыми опосредуется эта необходимость»/50.

——————

49 Э н г е л ь с Ф. Диалектика природы. — Соч. т. 20, с. 533. 50 М а р к с К. Различие между натурфилософией Демок- рита и натурфилософией Эпикура. — Соч., т. 40, с. 166. В марксистской литературе вопрос о соотношении возможности (вероятность) и действительность разрабатывался достаточно подробно как в общефилософском плане (напр., В. И. К у п- ц о в. Детерминизм и вероятность. М., 1976; Ю. В. С а ч- к о в. Введение в вероятностный мир. М., 1971), так и приме нительно к теории революции. В. Ф. Романов в качестве опос редующего осуществление революции звена выдвигает революци- онную ситуацию, которая «означает переход революции из абст рактной в реальную возможность». — Р о м а н о в В. Ф. Ле нинское учение об основном законе революции. Челябинск. 1974, с. 41. Ср. Я к у ш е в с к и й И. Т. Революция и современность. Л., 1977, с. 123-124 и др.

Степень необходимости наступления революции прямо зависит от полноты комплекса входящих причин и условий, наростая по мере продвижения от долговременных к поверхностным факторам. Наличие глубинных объективных причин (конфликт способа производства) создает достаточно открытую возмож ность революции; необходимые предпосылки — общенациональный кризис, революционная ситуация и зрелость «субъективного фактора» (движущих сил с их идеологией и политической организацией) — значительно приближают эту возможность к действительность. Прибавление к данным причинам непосредственных условий и акселераторов (ошибки существующей элиты и пр.) делает наступление революции максимально возможным и, вопреки Л. Стоуну, практически неизбежным.

2. В з а и м о д е й с т в и е    п р о т и в   м о н и з м а

Если общая критика принципа причинности объединяет ана лизируемые теории с индетерминистскими концепциями в естест вознании (например, эмпириокритицизмом в физике), то на спе цифической для социологии революции подход к историческим причинам указывает известный теоретик социального изменения В. Мур. По его словам, «единой теории социальной струк туры не существует, поскольку различные типы социальной организации устанавливают различные переменные для анализа изменений»/51.

 ——————

51 M o r e, W. Social Change.Englewood Cliffs, 1963, p. 24. 52  Z a g o r i n, P. Theories of evolution, p. 29. 53 H a g o p i a n, M., op. cit., p. 129.

Характерная особенность этой позиции — понимание мониз ма как однофакторной детерминации, выводящей историческое изменение из одного фактора и, следовательно, заслуживающей обвинение в игнорировании других исторических причин. Это типичное обвинение монизму воспроизводится в обльшинстве рассматриваемых теорий. «Среди причин революции, — возражает монизму П. Загорин, — много факторов и условий», например Французская революция «была вызвана факторами самого различного типа — социальными, психологическими и т. д.»/52.

«Революции, — продолжает М. Хэгопиан, — не могут быть сведены к операциям с одним фактором, поскольку они производятся соединением сил… Как комплексное макрособы тие, революция требует скорее комплексного, чем монисти ческого подхода»/53. Любой вид монизма не учитывает «сложности и множественности общественной природы»/54 и, следо вательно, по словам М. Леви, равным образом бессмыслен и бесполезен»/56. Противопоставляемый монизму подход состоит в утверждении равноценности всех причин революции, попытке их объединения на основании теории взаимодействия. Если еще Л. Готтшалк рассматривал Французскую революцию как «комбинацию пяти причин», то, по Х. Экштейну, каждая революция «есть результат сочетания различных факторов (переменных)»/56.

Из комплекса факторов выводят социальное изменение Хэгопиан, Эйзенштадт, Айа и мн. др./57 В социальных науках, полагает Н. Тимашев, «причина должна быть соединением (concommitance) двух или более факторов»/58. Согласно Л. Стоуну, причины революции «частично интеллектуальные, частично экономичес кие, частично политические…, частично социальные»/59. Каковы источники столь широко противопоставляемой мо низму теории взаимодействия? По-видимому, в ее лице мы имеем известную еще по анализу Лабриолы и Плеханова характерную для «субъективной социологии» конца XIX века «теорию факторов». Именно теория факторов, отрицая определяющие исторические пружины, делит общество на факторы, между которыми «существует взаимодействие: каждый из них влияет на осталь ные и в свою очередь испытывает на себе влияние всех осталь ных»/60.

——————

54 S t o n e, L. Social Change and Revolution inEngland, 1540-1640. p. XXV. 55 L e v y, M. Modernization and Structure of Societies, v. I, p. 333. 56 G o t t s h a l k, L., op. cit., p. 4; E c k s t e- i n, H. On Etiology of Internal Wars, p. 163. 57 H a g o p i a n, M. Ibid., 185., E i s e n s t a d t, S. op. cit. p. 9; A u a, R. Theories of Revolution Reconsidered, p. 79. 58 T i m a s h e f f, N. War and Revolution, p. 35. 59 S t o n e, L. Social change., p. XXV. 60 П л е х а н о в Г. В. О материалистическом пони- мании истории. — Избр. филос. произв. в пяти тт. М., 1956, т. 2, с. 241.

Ложность теории взаимодействия (теории факторов) состоит в неверном отождествлении монизма с однофакторной детерминацией и неадекватности попыток строить историческое объяснение, не признавая некоторую историческую силу определяющей. Ошибочность обвинения монизма в том, что он выводит историческое изменение из одного фактора, игнорируя при этом роль других, видна уже на примере теории Гегеля; гегелевский монизм отнюдь не исключал географических, правовых, политических и т. д. факторов, хотя подчинял их развитию «мирового духа». Аналогично признание марксизмом определяющей роли производственных отношений вовсе не равно сильно отрицанию «непроизводственных» причин: значение идеологических, психологических, политических факторов всегда подчеркивалось и подробно анализировалось в марксистской ли тературе.

Монизм Маркса состоит не в отрицании данных факто ров, но в установлении их зависимости, подчиненности глав ной причине: «Способ производства материальной жизни обус ловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»/61. Иные значения понятия «монизм», помимо значения субординации исторических факторов и признания некоторого уровня определяющим, кажутся ложными. С другой стороны, попытка строить историческое объяс нение на основании теории взаимодействия ведет к труднос тям, на главную из которых указывал еще Г.-Ф. Гегель: отно шение взаимодействия «вместо того, чтобы быть эквивалентом понятия, само должно быть понятно», для чего обе его сто роны следует «признать моментами третьего, более высокого определения».

«Так, например, — говорит Гегель, — если мы будем считать нравы спартанского народа действием его об щественного строя, и, наоборот, общественный строй действи ем нравов, то… с помощью такого объяснения … мы не поня ли ни государственного устройства, ни нравов этого наро да»/62.

 —————

 61 М а р к с К. К критике политической экономии. Предисловие. — Соч., т. 13, с. 7. 62 Г е г е л ь Г.-Ф. Энциклопедия философских наук, т. 1. М., 1975, с. 335-336, ср. конспект этого места у В. И. Ленина: Филос. тетради, соч., т. 29, с. 147. 63 П л е х а н о в Г. В. Цит. соч., с. 249. 64 П л е х а н о в Г. В. К вопросу о развитии монисти- ческого взгляда на историю. Цит. соч., т. 1, с. 519 и др. Уже Гегель, таким образом, показывает, что теория вза имодействия, в которой «каждый фактор пользуется золотым правилом: живи и жить давай другим»/63, ведет к противоре чию: именно такого рода противоречие, как отмечает Г. В. Плеханов, свойственно, например, теории просветителей: «Среда определяется мнениями, мнения средой»/64.

При этом к ука занному парадоксу ведет не только представление о равноцен ности двух, но и любого количества факторов. Приравнивая ряд (идеологических, психологических, политических, экономичес ких и т. д.) факторов между собой, современные концепции взаимодействия объясняют их один через другой, т. е. вслед за теориями просветителей впадают в логическую ошибку проче го круга idem per idem (то же посредством того же). Неадек ватность теории взаимодействия видна из невозможности для ее сторонников провести ее последовательно; точно так же как классическая теория факторов сводилась в конечном счете к преобладающей роли идей, объяснение социального изменения из «комплекса факторов» не мешает современной американской социологии видеть главную причину революции в политической сфере/65.

Сама логика научного анализа приводит социальную теорию к необходимости прихнать какой-либо уровень социальной сис темы определяющим другие. Между тем в идеалистических рамках таковыми оказываются факторы «сознания» или в лучшем случае «политика»: как и сама теория факторов, по своей ме тодологии американские теории взаимодействия восходят к до гегелевским просветительским теориям истории.  Выход из парадоксов взаимодействия указал монист Гегель: для этого следует признать, что оба его компонента, «как и все прочие особые стороны… вытекали из этого понятия, которое лежало в основе их всех»/66.

Теория Маркса развила идею иерархии м субординации исторических факторов, вы делив в качестве определяющих не формы «духа», но материаль ные производственные отношения. По словам Плеханова, как и в физике теория «сил» уступила место единому учению об энергии, «точно так же и успехи общественной науки должны были привести к замене теории факторов, этого плода общест венного анализа, синтетическим взглядом на общественную жизнь»/67. Принцип подчиненности социальных подсистем, воп реки теории взаимодействия, подтверждает современная наука (например, кибернетический принцип «ведущего звена» или «ре гулятора»)/68.

—————

65 Ср. напр., представление о «комплексе» причин рево люции одновременно с выведением ее из «конфликта между пра вительством и оппозицией» у Тимашева (Тimasheff, N. war and evolution, N. Y., 1965, p. 160), Х. Экштейна и др. 66 Цит. по: Л е н и н В. И. Философские тетради. Полн. собр. соч., т. 29, с. 147. 67 П л е х а н о в Г. В. Цит. соч., т. 2, с. 242. 68 К л а у с Г. Кибернетика и общество. М., 1967, с. 97-99.

* * *

Даже краткий анализ обнаруживает в современной амери канской идеологии революции вполне определенные методологи ческие установки. Несмотря на всю разноречивость суждений, разноплановость методов и подходов, эти объяснения револю ции едины в целом ряде существенных аспектов, представляющих собой определенно индетерминистские тенденции. Отражая характерные моменты новейшего англо-американского позити визма и эмпиризма, указанные тенденции, несмотря на совре менную терминологию, восходят к традиционным субъективистс ким концепциям причинности (теория Юма, дескриптицизм Берк ли) и социального объяснения (теории факторов). Сохранение данных субъективистских тенденций вопреки их противоречию как современным научным данным (отрицания законов), так и нуждам анализа (отрицание причинности при анализе причин ре волюции) указывает на их вполне определенную идеологическую обусловленность.

Если критика детерминистского и монистичес кого подхода за внешним стремлением к нейтральности обнару живает явное стремление противостоять марксизму, то сама склонность к описанию лишь внешних исторических причин вытекает из специфического позитивистского видения мира, понимая революции как поверхностного, главным образом поли тического изменения/69. Для такой методологии остаются недоступными глубинные социальные процессы и закономерности; останавливаясь на симптомах, социология революции принимает поводы за причины точно так же, как политические перемены — за саму революцию.

Поступила в редакцию 10 сентября 1982 г.

—————-

69 О двух концепциях изменения см.: Р. Н. Блюм. Некото- рые методологические вопросы изучения революционной мысли. — Уч. зап. Тартуский гос. ун-т, вып. 599. Труды по филосо- фии, Тарту, 1982.

 

 О ТРАКТОВКЕ ПОНЯТИЯ «РЕВОЛЮЦИЯ» К. МАРКСА В СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКАНСКОЙ СОЦИОЛОГИИ

Американская социология революции — влиятельное направ- ление современной западной общественной науки. С альтерна- тивных марксизму позиций она изучает кардинальные для понимания новейшей истории вопросы радикального изменения. Одним из наиболее важных различий подхода к социальным пе- реворотам данного направления и марксистской общественной науки состоит в значении, которое вкладывается в само поня- тие «революция». Отчасти такое отличие связано с прямым иде- ологическим противостоянием социальной теории Маркса. Отчас- ти — с более глубинными и не всегда прямо эксплицированными философско-методологическими основами американского социо- логического мышления. данного короткого сообшения … более подробно рассмотреть основные особенности значения понятия революции в современной американской социологии, отличия этого значения от принятого в марксистской социальной тео- рии, а также то, как марксистское понятие революции интерп- ретируется представителями данного направления.

Прежде всего следует отметить, что считать американских авторов совершенно незнакомыми с теорией революции Маркса было бы неверно. Марксистский подход к социальному изме- нению анализируется в основных обзорах социологии револю- ции, отдельные тексты классиков марксизма входят в издавае- мые в США сборники. Существуют работы (например, весьма под- робная двухтомная монография Х. Драпера)/2, в которых тео- рия революции Маркса специально анализируется.

Отношение к марксизму в современной американской социологии проделало значительную эволюцию — от резко негативного, выраженного, например, в работе К. Бринтона, до звучащих в последнее время призывов изучать марксистский подход к революции как «весьма плодотворный для построения общей теории»/3. Однако практические попытки использовать марксистскую концепцию социального изменения, как правило, сталкиваются с опреде- ленными методологическими установками американской социоло- гии, которые рельефно выражаются, в частности, в принятом ею значении понятия «революция».

————— 1

Ю. А. Красин. Революцией устрашенные. М., 1975. М. Л. Гавлин, Л. А. Казакова, Современные буржуазные концепции со- циальной революции. М., 1981 и др. 1 H. Draper. Marx’s theory of Revolution, v. N. 7, 1979.

Если попытаться выделить основной пункт критики амери- канскими социологами марксистского понятия революйии, то таковым следовало бы признать социально-классовый аспект этого понятия. Американские авторы прежде всего выступают против характеристики изучаемых революций — (Английской 1640, Французской 1848, Октябрьской 1917) как буржуазных, социалистических и пр. Социально-экономический характер дан- ных революций отвергается путем ссылки на отсутствие соот- ветствующих классов, определяющую роль «неклассовых» призна- ков в размежевании борбщихся сторон (например, центр/перифе- рия), несвязанности основных противостоящих элит с классами и пр.

Так, например, Д. Джиллис полагает, что революции 1848 г. во Франции и Пруссии «не могут более анализировать- ся в терминах «феодализм против капитализма», поскольку их основные конфликты носили «скорее политический, чем социаль- но-экономический характер». В аналогичном дузе высказывает- ся об Английской буржуазной революции и П. Загорин./4 Направленность критики американских социологов прежде всего против понимания революции как социально-экономичес- кого изменения указывает на ряд присущих этому направле- нию особенностей понятия революции. —————— —

3 Briuton C. The Anatomy of Revolution. N 4., 1938, p. T. Scockpol. — Anuriceu Lourn. of gouologs, v. 85, N 4, p. 730. 4 J. Gillis. Political duay tne European revolutions 1789-1848, — wored politis, XII, apr. 1870, p. 363, 367. 1.

Отказ американских социологов признать социаль- но-экономическое содержание понятия «революция» показывает прежде всего, что они употребляют это понятие по крайней ме- ре лишь в «узком» его значении, не учитывая второго, «широ- кого» значения этого понятия./5 Рассматриваемые авторы пони- мают под революцией лишь конкретно-исторические революции, в том числе классические Английскую 1640, Американскую 1756, Великую Французскую 1789 и Фквральскую 1917 г. в Рос- сии. Существование межформационной революции, т. е. истори- чески длительнойэпохи перехода некоторого общества от одной общественно-экономической формации к другой остается им не- известным. Не учитывается, что конкретно-историческая рево- люция является лишь этапом в более широкой цепи перемен, составляющих смену одного способа производства другим. Поэ- тому понятием «революция» в современной американской социо- логии не может, например, быть обозначен переход от родо- вого общества к античному, от античного к феодальному и пр. Действительно, наличие второго, «широкого» значения по- нятия революция составляет весьма существенное, методологи- чески обусловленное отличие марксистской теории революции. Введение «широкого» значения понятия «революция» в дополне- ние к узкому, вошедшему в употребление приблизительно с XVII века, отличает эту теорию как от домарксистского, так и сов- ременного буржуазного подхода к радикальному изменению. Об- наружение ха конкретно-историческими, в первую очередь над- строечными катаклизмами, более широкого формационного пере- ворота явилось чрезвычайно важным вкладом Маркса в социоло- гическую теорию.

Неучет социально-экономического характера той или иной революции, указывающего на ее формационную отнесенность, приводит американскую социологию к ряду противоречий. В частности это — смешение революций разного типа, невозмож- ность отличить революцию от контрреволюции. Последнее, нап- ример, … революций прихожа к власти фашизма, — характерная черта описываемых теорий./6 2.

 Отрицание социально-экономического содержания поня- тия «революция» указывает также и на другие особенности американского подхода к социальным переворотам. Таково, нап- ример, повышенное внимание к идеолого-психологической и по- литической их стороне, которую, по мнению данных авторов, марксизм недооценивает. Действительно, подробный анализ этих сторон можно поставить в заслугу социологии революции. Однако их преувеличение данных аспектов приводит к достаточ- но частому пониманию революции как перемены «мифов, культур- ных ориентаций», «социальных установок» или чисто политичес- кой трансформации. Широкая группа авторов — Кальверт, Тима- шев и др. считают главным признаком революции переход/пе- ренос власти, резкую насильственную замену старого поряд- ка новым, без учета социального содержания таковой./7

В других концепциях, например, «внутренней войны» Х. Экштейна, таким основным признаком становится применение полити- ческого насилия./8 Таким образом для американской социологии характерно сужение понятия революции к отдельным его признакам — идео- лого-психологическому и главным образом политическому…

3. Сужение понятия революции в американской социологии имеет другую сторону — чрезмерное его расширение. Ограниче- ние понятия революции отдельными его аспектами не дает воз- можности отличить революцию в собственном смысле этого слова от научной, психологической революции.

При выдвижении в ка- честве критерия революции число политического перехода власти понятие революции становится синонимом термина «переворот». Такое расширение данного понятия неубедительно само по себе, оно девальвирует понятие революции применени- — 5 — ем к заведомо поверхностным переменам. Критика теории наси- лия как главного признака революции была дана еще Каутским. Она подвергается сомнению и в самой американской социоло- гии:/9 в понятие революции в этом случае включаются все внутриполитические неурядицы.

—————-

6 Напр. C. Brinton. The Anatomy of Revolution, N 4. 1965 (3-d ed.) p. 151. P. Zagoria. Theories of Revolution, — polrt. Seieuce guertres, 886, p. 41. 7 N. Timashett. War and revolution. N 4, 1965, p. 141, P. Calvert. Study on Revolution,Oxford, 1970, p. 29. 8 H. Eckstein. of Etiology of interal wars. — History and Heory, 4 (1965), p. 133.

4. Главным объектом критики в понятии революции Маркса современная американская социология избирает социаль- но-классовый аспект. Между тем этот аспект исчезает из обыч- ной характеристики марксистской теории революции. В большин- стве обзоров эта теория фигурирует как «экономическая». Однако, из понятия «экономики» данными авторами исклю- чается глубинный уровень способа производства. Как «экономи- ческая», т, е, «поверхностно-экономическая» теория Маркса ошибочно ставится в один ряд с концепцией «экономического роста» М. Олсона, «благосостояния» А. Токвиля и пр.

 ——————

9 Каутский К. Социальная революция. М., 1918, с. 4Ю И в обычном государстве всякое юридическое и политическое ме- роприятие есть мероприятие насильственное, проводимое силой государства». 10 Jevy M. Modernization and the gtructure of soeieties. Prinieton, 1966, t. I, p. 10.

Чрезвычайно популярное противопоставление марксистской ре- волюции концепции А. Токвиля, связывающего Французскую рево- люцию с «благополучием» предреволюционной Франции, обнаруживает еще одну характерную черту трактовки теории революции Е. Маркса американскими социологами. Она понимается как «те- ория деградации». Как полагает Д. Дэвис с точки зрения Марк- са революция «происходит тогда, когда прогрессивная деграда- ция рабочего класса достигает точки отчаяния и неизбежного восстания»./11

Критика трактовки теории революции Маркса как «кризис- ной» уже давалась в марксистской литературею/12 В данном контексте интересно отметить, что основу такой трактовки также составляет неразличение двух уровней понятия «рево- люция» у Маркса и, соответственно, двух значений понятия «деградация». Понятие «деградации» общественно-экономичес- кой формации не одно и то же, что «деградация» конкретного общества. Конкретное общество — типа Французского накануне 1789 г. может быть даже болееразвитым, чем это же общест- во на полвека ранее или по сравнению с более отсталыми сосе- дями.Однако такое «улучшение» вовсе не исключает деградации способа производства соответствующего общества (в данном случае, феодального). Деградации способа производства не мо- гут быть приписаны признаки деградации поверхностей — «ни- щета», «упадок» и пр. Ее характеризуют внутренние процессы, которые выражаются в поверхностных неурядицах лишь на бо- лее зрелой стадии. Критика понятия революции Маркса как не- разрывно связанного с понятием «деградации» и «кризиса» сме- шивает два различных категориальных уровня этого понятия.

—————

11 J. Davies. «award a Hieory of Revolution, American Soeiological reiew, l.27 (1962) p. 5. 12 Blum R. Sotsiaalse revolutsiooni teooria. Ten., 1969, lk. 5.

Наконец, следующим признаком, который, согласно аме- риканским социологам входит в поняте революции Маркса, явля- ется признак «неизбежности». Как считают американские авто- ры (В. Вартхайм, Р. Нисбет и др.) согласно Марксу революция  является неизбежной, т. е. должна наступить с абсолютной не- обходимостью./13 Трактуя теорию революции Маркса как фаталистическую, американские социологи подвергают этот фатализм критике. По мнению указанных авторов, Маркс не учитывает зависимости наступления революции от широкого круга условий, которые на самом деле могут и не иметь места. Поэтому революция, полагают данные авторы, в частности, Л. Стоун, является «не не- избежной, но скорее вероятной» (probanle)./14

Такая аргументация выглядит справедливой. Она, одна- ко, имеет существенное уязвимое место. Как и в предшествую- щих случаях, трактовка теории революции Маркса как фаталис- тической не учитывает различия двух (широкого и узкого) зна- чения понятия «революция» в этой теории. Действительно, в ряде работ, (в частности, первом пре- дисловии к первому тому «Капитала») Маркс писал об истори- ческих законах, как осузествляющихся с «железной необходимостью»./15

Но относится ли эта необходимость к конкрет- но-исторической революции? Можно ли вообще, исходя из чисто теоретических постулатов, утверждать абсолютную неизбеж- ность некоторого исторического события? Известные прогнозы (не всегда подтверждавшиеся) неизбежности конкретно-истори- ческих революций в Англии и др./16 делались не исходя из аб- страктных постулатов, но исходя из наличия конкретных усло- вий в данных странах.

—————

13 W. Wertheim. Evolution and Revolution. Hsruondsuortu, 1974, p. 285. Wisbet R. Soeial diauge and History. N. J., 1969, p. 181. 14 Z. Stone. Theories of Revolunion. — world politics, v. XVIII, N. 2 (jan. 1966), p. 166. 15 К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 23, с. 16 См. Р. Н. Блюм. Прогноз в теории революции Маркса и Энгельса. — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 273. Труды по философии. Тарту, 1971.

Американские социологи знают лишь одно — «узкое» — зна- чение понятия революция. Именно поэтому все утверждения о законах социальных переворотов они относят именно к конкрет- но-исторической революции. Однако из имеющихся текстов Марк- са (в частности, указанного предисловия к «Капиталу#) и еще более из самой логики постраения им теории революции следу- ет, что имеющиеся утверждения «неизбежности» и пр. отностяся прежде всего и главным образом не к конкретно-исторической революции, не к революции в узком, но в широком смысле, меж- формационной революции. В этом случае утверджение неизбежности и необходимости наступления революции вполне оправдано. Маркс обнаружил действительный закон развития общества, который позволил определенно утверждать неизбежность смены одной социаль- но-экономической формации другой, т. е. необходимость целого ряда межформационных революций. В частности, исходя из обще- го закона смены формаций Марксом была предсказана необходи- мость замены капиталистического способа производства комму- нистическим, т. е. неизбежность в общеисторическом плане со- циалистической революции. Однако это закон, достаточно жес- токий на межформационном уровне, не дает возможности предс- казать «неизбежную» революцию в той или иной стране без уче- та ее конкретной специфики.

Различение уровня абстрактности, таким образом, играет определяющую роль для понимания действительно смысла, кото- рый вкладывается Марксом в характеристику революции как «не- обходимой» или «вероятной». Теоретическое утверждение необ- ходимости революции может относиться лишь к более высокому уровню абстракции этого понятия, т. е. к революции в широком смысле, межформационной революции.

Утверждение неизбежности конкретно-исторической революции (во Франции, Германии и пр.) возможно лишь с указанием на конкретные условия такой возможности. Обвинение теории революции Маркса в «фатализме» основано на неразличении «узкого» и «широкого» значения по- — 9 — нятия революции в этой теории. Подводя итоги сопоставления понятия революции в кон- цепции Маркса и современной американской социологии можно отметить следующее. 1. Центральным признаком понятия революции в теории Маркса является социально-экономический (классовый). Амери- канская социология противопоставляет этому признаку в ка- честве главного идеолого-психологический и политический.

Революция понимается представителями данного направления как идеологическая, психологическая или чаще всего как поли- тическая перемена, т. е. политический переворот. 2. В марксистской теории понятие революции имеет не только узкое значение, обозначающее конкретно-историческую революцию, но и значение широкое, обозначающее переход от общественно-экономической формации к другой. Формационную характеристику конкретно-исторической революции, ее связь с революцией межформационной социологии США не учитывает. По- нятие революции употребляется ими только в одном — узком — значении. 3. Этим объясняются особенности трактовки американским авторами понятия революции у Маркса. Первостепенное для марксизма широкое значение этого понятия описываемыми тео- ретиками не принимается во внимание. Это позволяет им трак- товать теорию революции Маркса в духе деградации и кризиса, а также как позицию фаталистической неизбежности наступле- ния революции. Наличие в теории Маркса второго, широкого понятия «ре- волюция» составляет таким образом центральный пункт разли- чия обоих подходов. Неучет этого значения является своеоб- разным фокусом противоречий в понимании американскими социо- логами марксистской теории революции.

 

 

ПРОБЛЕМА ПРИЧИН РАДИКАЛЬНЫХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ИЗМЕНЕНИЙ В «ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ» ГЕГЕЛЯ

 (Реферат, 1.1981)

 1. М а т е р и а л   к  п р о б л е м е п р и ч и н р а д и к а л ь н ы х   о б щ е с т в е н н ы х и з м е н е н и й в «Ф и л о с о ф и и и с т о- р и и  Г е г е л я

 Проблема причин радикального общественного изменения непосредственно не ставилась Гегелем: не менее «Философии истории» дает достаточно материала для понимания гегелевс кой позиции по данному вопросу. Изменение как таковое — одна из центральных категорий гегелевского исторического анализа. Анализируя пружины исто рического движения и давая развернутое описание исторических эпох, Гегель не может не касаться причин исторического изменения вообще и причин радикальных общественных измене ний в частности. Непосредственные теоретические, методологические выска зывания о причинах изменения как такового и причинах ради кальных исторических изменений в частности содержатся в фундаментальном введении к «философии истории», а также двух дополнительных «введениях» — «Деление истории» и отчас ти «Географическая основа всемирной истории».

«Если мы бросим взгляд на всемирную историю вообще, — пишет Гегель во «Введении», — то мы увидим огромную картину изменений и деяний» (69). Изменение — стержень, основное со держание всемирной истории по Гегелю, истории как проявления духа во времени» в отличие от природы как «проявления духа в пространстве» (с. 69).

Если «Введение» содержит основные методологические установки Гегеля, в том числе и в связи с причинами радикальных общественных изменений, то третья вводная часть — «Деление истории», перечисляя основные ступени исторического раз вития по Гегелю, дает указания на более конкретные причины смены этих ступененй. Не менее значительный теоретический материал о причи нах радикальных общественных изменений содержится в основ ных разделах «Философии истории». Развернутое описание исто рических переворотов, занимающее немалое место в этих раз делах, обычно имеет указание на причины этих переворотов, — причем причины не только наиболее абстрактные, — как во «Введении», — но и конкретные.

Среди этих анализируемых Гегелем исторических переворо тов — подъем и падение «Восточного мира», мира Гречевского, Римского — включая переход от республики к империи, — ряда систем Средневековья и Нового времени. Из описаний этих пе реворотов для нашей темы наиболее интересно развернутое описание Французской революции, включающей достаточно под робный анализ ее пичин.

——————

Цифра в скобках указывает страницу издания: Гегель, Со чинения, т. VIII «История философии», М., 1935. Кроме того, непосредственно политические и социальные перевороты не исчерпывают гегелевского представления о пе реворотах как таковых; исходя из основных методологических установок Гегеля наиболее глубинными, сущностными считают ся перевороты, происходящие в «духовной», т. е. идеологичес кой сфере. К числу таких переворотов относится появление и  распространение христианства, магометанства и, главное, европейская реформация, переход к протестантизму. Исторический анализ реформации — чрезвычайно важный материал для понима ния гегелевского взгляда на кардинальные причины радикально го общественного изменения: по Гегелю переворот в сфере духа всегда предшествует перевороту политическому, т. е. рево люции всегда предшествует реформация.

II. М е т о д о л о г и ч е с к и е у с т а н о в к и Г е г е л я. И з м е н е н и е к а к та к о  в о е, е г о   о с н о в н ы е    х а р а к т е р и с т и к и   и    п р и ч и н ы.

Наиболее общие методологические установки Гегеля от  носительно причин исторического изменения как такового, в том числе изменения радикального изложены во «Введении». Динамичность, подчеркнутый историзм «Истории филосо фии» определяет особое место понятия изменения в геге левском историческом анализе как одной из наиболее общих категорий этого анализа. «Общей мыслью, категорий, прежде всего представляющейся при непрерывной смене индивидуумов и народов является изменение вообще» (69). Отсутствие из менения для Гегеля — отсутствие истории; неисторичность стран «Восточного мира» заключается по Гегелю именно в от сутствии действительного изменения. Изменение как таковое получает у Гегеля целый ряд опре делений. Во-первых, историческое изменение направленно, прогрес сивно. «Изменение вообще давно уже было понимаемо в общем виде в том смысле, что в нем вместе с тем заключается пере ход к лучшему, более совершенному» (51). Изменение «выража ется в том, что оно является рядом ступеней» (54). Этой ступенчатостью, направленностью историческое изме нение отличается от изменения в природе. «При всем беско нечном разнообразии изменений, совершающихся в природе, в  них обнаруживается лишь круговращение; в природе ничего не ново под луной и в этом отношении многообразия игры ее форм вызывает скуку (51). По Гегелю «лишь в изменениях, со вершающихся в духовной сфере появляется новое». Во-вторых, историческое изменение отнюдь не плавно, постепенно. «Ближайшим определением, относящимся к измене нию, является то, что изменение, которое есть гибель, есть одновременно возникновение новой жизни» (69). Дух «уничтожа ет свое наличное бытие», «перерабатывает его» (70).

Тем самым уже само гегелевское определение историческо го изменения как накового включает в себя характеристику как ступенчатого прерывистого, чреватого смертью-рождением, диа лектического, — а, значит не простого, постепенного, не ра дикального, революционного.

1.Д у х  к а к   г л у б и н н а я   п р и ч и н а   и з м е н е н и я    в о о б щ е.

В своих общих методологических установок глубинной при чиной исторического изменения вообще Гегелем считается дух, идея. «Ведь подобно водителю душ — Меркурию, идея воис тину является водителем народов и мира» (9). Ходом мировых событий руководит «разумная и необходимая воля духа» (6). Дух является «внутренним определением», «предпосылкой» раз вития (52).

Основная методологическая установка Гегеля определяет вторичность к сфере «духа». «Светская жизнь должна соответс твовать духовному принципу.., светская власть должна исчез нуть перед духовной властью» (103). Вторичность всех недуховных исторических механизмов по отношению к духу, идее, означает и вторичность всех недухов ных причин исторических изменений по отношению к причинам духовным. Дух — «определяющий индивидуум» хода всемирной исто рии, глубинная причина изменения (51). Он «делает свое дело в форме мышления» и уже затем «царство мысли воплощается в действительности» — «благодаря действующей силе общих определений, в основе которых лежит принцип духа» (103).

Дух, идея с ее специфическими внутренними механизмами — «общими определениями» — оказывается основной причиной ис торических изменений как таковых, и, значит, и радикальных изменений.

2.О с н о в н ы е     х а р а к т е р и с т и к и      п р и ч и н       и з м е н е н и я. В с е о б щ н о с т ь  и  н е о б х о д и м о с т ь.

Дух как основная по Гегелю причина исторических измене ний передает свои характеристики причинам менее общим. Дух, во-первых, «не подвержен случайностям» (54), необ ходим; так же необходимы и причины изменения как такового. На этом методологическом основании необходимости стро ится Гегелевская критика субъективного и формального понима ния причин имзменения. Субъективный исторический анализ, в котором «изменения, перевороты и разрушения объясняются случайностями» — постоянный объект гегелевской критики в «Философии истории». «Лишь чисто формальное понимание развития рассматри вает его процессы как внешние случайности» (54). Причин исторических изменений как таковых объективны; они кроются в глубинах истории, ее закономерностях. Таковы, например, причины перехода от республики к им перии в Риме. «Эту важную перемену не следует считать чем-то случайным; она была необходима и вызвана обстоятельствами» (294). Убийство Цезаря поэтому не могло воскресить республику и отменить переход к империи, так было не в силах отменить глубинные причины этого изменения.

А б с т р а к т н ы е п р и ч и н ы и з м е н ен и я к а к т а к о в о г о.  С а мо п р о т и в о р е ч и е. Основной причиной всех исторических изменений является дух. Каким обрахом дух действует как причина исторических изменений? В ряде мест «философии истории» Гегель отказыва ется определить глубинные причины этого механизма. «Способ ность к усовершенствованию является почти настолько же не поддающимся определению, как и изменяемость вообще; она бесцельна и для изменения нет масштаба» (52). Тем не менее в других местах «введения» механизмы пере хода духа от одной ступени к другой — в том числе и причины радикальных общественных изменений получают определенное описание. Смена исторических эпох происходит тогда, когда дух выступает против самого себя, уничтожает свое наличное бы тие» (70).

Практически механизм перехода есть уничтожение духом своей оболочки — наличного бытия. Этот переход проис ходит через самопознание духа: дух: «разрушает определенность своего бытия» объективируя себя и мысля свое бытие» (74). В этом абстрактном описании отражаются основные методологические взгляды Гегеля на глубокие причины радикальных общественных изменений: центральной причиной этих изменений становится самопротиворечие духа, противоречие его «основ ных определений» и «наличного бытия», старой «оболочки» духа.

Признание противоположности главной причиной изменений подчеркивается описанием механизма изменения в природе. Сузествование организма «сперва является простым, но затем, благодаря его развитию в нем появляются различия, которые вступают во взаимодействие с другими вещами и та ким образом в них происходит состоящий в непрерывных измене ниях жизненный процесс» (52). При этом в природе , по Гегелю, это развитие совершается непосредственно, без противопо ложностей».

Развитие через противоречие свойственно исключительно истории. Развитие духа есть «тяжелая недобровольная работа, нап равленная на самого себя», «тяжелая бесконечная борьба против самого себя», «преодоление самого себя как истинное враждебное препятствие самому себе» (53). При этом «ближайшим определением, относящимся к изменению «является «гибель» и «возникновение новой жизни» (69). Так уже само понятие исторического изменения как тако вого содержит в себе определение общей причины этого измене ния: им оказывается противоречие.

М е н е е а б с т р а к т н ы е п р и ч и н ы и с т о р и ч е с к и х и з м е н е н и й. В н у т р е н н е е п р о т и в о р е ч и е и с т о р и ч е с к и х с и с т е м.

Абстрактное и общеметодологическое определение причин исторических изменений через самопротиворечие духа не отме няет у Гегеля анализа причин более конкретных. Таковыми оказываются внутренние противоречия сущест вующих исторических причин. Системы, лишенные противоречия, оказываются лишенными и изменения: таково государство в Ки тае, которое не изменняется именно потому, что «в нем нет противоположности формы» (100, 111). Первыми историческими системами у Гегеля являются сис темы Востока — олицетворение «первого исторического принципа» — «один свободен». Восточные государства несут в себе внутреннее противо речие: в нем государственные элементы «не примерены с субординацией» — «Ведь вне единичной власти нет ничего, кроме ужасного произвола» (100).

Это внутреннее противоречие при водит к падению «Восточного мира»; внутрисистемное противо речие неограниченной власти с одной стороны и бесправия с другой оказывается причиной радикального изменения — паде нию восточных государств в победе «Греческого принципа».

 Греческий принцип олицетворяет второй главный принцип в истории. «Здесь происходит сочетание нравственной и субъек тивной воли» и тем самым «осуществляется царство прекрасной свободы», «идея сочетается с классической формой» (103). Т. о. противоречие, определившее гибель Восточного мира в Гре ческом мире снимается. Однако в этом снятии «оказывается величайшее противоречие»: «ведб прекрасная нравственность не выработалась путем борьбы субъективной свободы» (101). Это новое противоречие приводит к гибели греческого ми ра и замене его «третьим моментом» всемирной истории — Римским государством. Римское государство — «возраст возмужалости» оказывает ся «царством абстрактной всеобщности».

 В Риме государство начинает обособляться и превращаться в цель» — «здесь всеобщее порабощает индивидумов» (102). Но тем самым Римское государство порождает в себе са мом «ясно выраженную противоположность», «борьбу в самом себе», которая приводит к тому, что «абстрактную всеобщ ность» преодолевает «деспотическая индивидуальность». Так Гегелем дается объяснение причин уже известного нам необ ходимого перехода от республики к империи. В свою очередь этот переход не устраняет лежащее в ос нове исторических изменений противоречие, т. к. есть по Ге гелю лишь «Чисто светское примирение противоположности» (102). Неполнота, противоречивость этого примирения выража ется в «забвении духовного»: «но тогда ощутимым становится и страдание, вызванное деспотизмом, и углубившийся в себя дух покидает безбожный мир, ищет примирения в самом себе» (102).

Речь идет о причинах перехода к христианству: «светско му царству противополагается духовное царство». Но и сам ранний принцип христианства (а позже католи чества) не может долго сохранятся незыблемым. Примирение противеречия, совершившееся в христианстве и позже в католи честве «совершилось» в себе» а потому оно «начинается с чудовищной противоположности духовного, религиозного принципа и самой варварской действительности» (103). «Ведь сначала сам дух как сознание внутреннего мира еще абстрактен вследствие этого в светской жизни господствовали грубость и произвол. Это вновь возникшее противоречие становится причиной дальнейших двух исторических изменений — развития магоме танства на Востоке и тем самым «преображение восточного ми ра», а также «благодаря этому наступает четвертый момент всемирной истории — германское государство» (103). «Против этой грубости из этого произвола сперва восс тает магометанский принцип». Однако лишь благодаря гер манским народам принцип Германского мира осуществлялся в реальной действительности» (103). Именно в Германском мире снимается «противоположность духовного принципа в духовном царстве и грубого произвола и варварства в светской жизни», свойственная христианству в католическом варианте. Речь т. о. идет о причинах реформации. «Испорченность духовной стороны, т. е. церкви, вызывает развитие более вы сокой формы разумной мысли» (103).

В результате реформации «противоположность между госу дарством и церковью исчезает, дух находит себя в светской жизни и организует ее как органическое в себе наличное бы тие»; бог в результате реформации примиряется с миром» (395), осуществляется «примирение религии с правом» (422). Итак, противоречие исторического движения снято, по Ге гелю, в немецкой конституционной монархии; «государство уже не стоит ниже церкви и уже не подчинено ей; церковь ли шается своих привилегий и духовное начало уже не чуждо госу дарству». На этом развитие кончается. «Свобода нашла себе опору, свое понятие». В этом состояла «цель всемирной исто рии» (104). Противоречие исчерпано; вместе с тем исчерпана и при чина исторических изменений. Поэтому история по Гегелю оста навливается на немецкой конституционной монархии.

1. П р е д с т а в л е н и е о с у б о р д и н а ц и и п р и ч и н и с т о р и ч е с к и х и з м е н е  н и й к а к о д н о и з к р у п н е й ш и х м е т о д о л о г и ч е с к и х н о в в о в е д е н и й Г е г е л я.

Мы видим, что главной причиной исторических изменений в т. ч. радикальных Гегелем было признано противоречие как таковое. Между тем во Введении указывается на более конк ретные причины. К ним относятся причины политические — воен ное, государственное н а с и л и е, причины «духовные» (идеологические) — религиозные сдвиги, просвещение, филосо фия, «национальный характер»; наконец причины социально-эко номические и географические («Географическая основа всемир ной истории»). Указанные сферы, «уровни» причин изменения не оказыва ются у Гегеля изолированными «факторами», каждый по своему влияющими на исторические изменения.

Одним из крупнейших методологических нововведений Геге ля в теорию истории было, по-видимому, как раз представление об определенном взаимоотношении этих факторов, причин, об их определенном взаимоподчинении, о наличии более главных при чин, — т. е. о субординации причин исторического изменения. Ни географические, ни социально-экономические, ни поли тические (государственное насилие) причины не считаются Ге гелем причинами первичными. «По сравнению со всеобщностью государственного цело го… связь духа народа с природой есть нечто внешнее, но поскольку мы должны рассматривать ее как ту почву, на кото рой совершается развитие духа, она и по существу оказывается основой» (76).

Подобно географической основе государства «внешним» в тех изменениях, которые оно претерпевает, называется наси лие. Насилие у Гегеля имеет постоянный эпитет — «Внешнее», причем этот термин имеет основной смысл не в отношении к данному государству (завоевание), но в плане общеисторичес- ком. «Конечно, большое влияние имело внешнее насилие, но нельзя ссылаться на него, потому что если дух нации требует чего-либо, его не одолеет никакое насилие» (392).

Итак такие факторы как географическая среда и полити- ческое, государственное насилие не определяется Гегелем иначе, как «внешнее»; более глубинным по отношению к этим факторам оказывается «дух нации». Более подробно отдельные факторы гегелевской иерархии причин будут рассмотрены нами ниже. Сейчас важно указать на само наличие субординации этих факторов как одной из важней ших идеологических установок Гегеля. Нет нужды лишний раз говорить, что эта субординация строится на идеалистической основе — роль первичных, наиболее глубинных факторов она отводит причинам духовным — т. е. культурным, религиозным и т. п. идеологическим компонен там «общественного сознания». Но нельзя не увидеть чрезвычайно важного значения само го факта появления субординации исторических факторов у Ге геля, признание ряда из них внешними, других — более глубин ными.

 

Эта методологическая находка Гегеля, усвоенная марксиз мом, имела значительно выходящий за пределы гегелевской эпо хи смысл. Ошибочность целого ряда теорий истории — от «теории на силия» Дюринга, «теории фактов» второй половины XIX века и до целого ряда сегодняшних исторических построений на Запа де — в том числе концепций революции — заключается по сути дела именно в отказе от представления о субординации истори ческих причин — т. е. возврате на догегелевскую точку зрения. Гегелевская идея субординации исторических причин в  «Философии истории» содержит значительный критический мате риал по отношению к этим теориям.

4. В ы в о д ы.

Уже на примере методологических «Введений» к «Философии истории» мы видим, как основные методологические установки Гегеля выражают в его трактовке причин исторического измене ния как такового, в том числе изменения радикального. Позиция Гегеля в этом вопросе имеет ряд существенных черт. ритикуя формальное понимание причин исторических изме нений, сводящее их к случайностям, Гегель во-первых, отстаи вает объективность этих причин, необходимость их действия. Во-вторых, в противоположность субъективному анализу Гегель устанавливает определенную субродинацию причин исторических изменений. Ряд причин (географические, политические и др.) призна ются им более поверхностными, ряд — глубинными («дух» как таковой, затем «дух народа»). В-третьих, Гегель указывает на общую причину всех изме нений — противоречие, противоположность.

III. М е т о д о л г и ч е с к и е у с т а н о в к и Г е г е л я и  к о н к р етный  а н а л и з. И е р а р х и я п р и ч и н р а д и к а л ь н ы х и з м е н е н и й.

Изложив методологические установки своей «Философии ис тории» в трех «Введениях, Гегель приступил к подробному рас смотрению самих всемирно-исторических эпох. Внутри этого рассмотрения дается анализ целого ряда радикальных измене ний — подъем и падение Восточного, Греческого, Римского мира  13  (в том числе переход има от республики к империи), Европейс кая реформация XVI века, Французская революция и другие. Уже во «Введениях» изложены основные причины этих изме нений и дана их субординация.

 

В описании конкретных истори ческих перемен количество этих причин увеличивается: более полно раскрываются причины непостедственно политические, связанные с государством, насилием и т. д.; причины право вые; идеологические (религия, философия и т. д.); гаконец в этом внвлизе появляются почти не рассматриваемые ранее при чины социально-экономические (классовая структура, производ ство). Мы видели, как во «Введениях» эти причины выстроились в определенную иерархию; в данной части нам предстоит расс мотреть эту иерархию последовательно, восходя от более по верхностных с точки зрения гегелевской субординации полити ческих причин к более глубинным причинам — «духовным»; за тем немалая роль отводится Гегелем причинам социально-экономическим.

Это позволит разобрать, какие в гегелевском историческом анализе оказываются действительно определяющими, и нас колько состав этих определяющих причин соответствует методо логическим установкам Гегеля. Другими словами, такой порядок рассмотрения позволит наметить основные точки напряжения «этиологического поля» радикальных общественных изменений в «Философии истории» Гегеля.

1. Н е п о с р е д с т в е н н ы е п р и ч и н ы р а д и к а л ь н ы х о б щ е с т в е н н ы х и з м е н е н и й. П о л и т и к а: р о л ь н а с и л и я и з а в о е в а н и я; г о с у д а р с т в о.

Непосредственными причинами радикальных политических изменений в «Философии истории» Гегеля оказываются причины политические. Б лагодаря роли настлия произошла такая важная историчес кая перемена, как появление городов. «Города как первая за конная сила представляла собой реакцию против насилия, свойственной феодальному строю» (с. 36). Насилие оказывается непосредственным толчком Французской революции. «Первым по водом» к ней послужил»чрезвычайно суровые притеснения, кото рым подвергался народ» (413). Во время распространения ре формации «часто только авторитет решал вопрос: принять ре формацию или отвергнуть ее» (391). Насилие составляло глав ный механизм перехода от «феодального строя» (феодальной раздробленности) к монарзии (374). Наконец и «внешнее расп ространение» Французской революции происходило «благодаря завоеванию». (418)

Насилие и завоевание, совершающееся в государственной сфере, однако, остается по Гегелю чисто «внешним» в иерархии причин радикальных изменений. «Внешнее насилие не может при вести к прочным результатам: Наполеон так же не смог прину дить Испанию к свободе, как Филипп II Голландию к рабству» (419). Тем самым роль насилия оказывается по Гегелю производ ной от более глубинных с точки зрения Гегеля причин общест венных изменений — «духа нации». «Если дух нации требует чего-либо, то его не одолеет никакое насилие» (392).

2. Б о л е е    г л у б и н н ы е  п о   о т н о ш е н и ю   к    п о л и т и ч е с к и м    п р и ч и н ы   р а д и к а л ь н ы х       и з м е н е н и й. «Д у х о в н о е». И д е о л о г и я, «д у х   н а р о д а».

Все политические механизмы радикальных изменений оказы ваются поверхностными; более глубинными по отношению к ним становится сфера «духа». В своих конкретных проявлениях «дух» существует как «дух нации», под которым по существу имеются в виду различные идеологические формы: религия, культура, образование, философия, мораль и т. д. «Абстракция либерализма из Франции обошла кругом весь политический мир, — описывает Гегель процесс распростране ния Французской революции, — но вследствие религиозного рабства этот мир остался скованным политическим гнетом» (419). Политичесикй гнет оказывается следствием «религиозно го рабства».

В философии истории эта мысль проводится неоднократно: по Гегелю «оковы с права и свободы не могут быть сброшены без освобождения совести» (391). Исходя из этой посылки Гегелем решался вопрос о том, почему революция произошла во Франции, а не в Германии, т. е. почему во Франции тотчас перешли от теории к практике, между тем немцы ограничились теоретической абстракцией?» (411). причины, которые мог бы выдвинуть субъективный анализ, отвергаются Гегелем: «Можно было бы сказать — французы — горячие головы, но причина глубже». Что же это за причины? По Гегелю дело в том, что в Германии просвещение стояло на точ ке зрения теологии; во Франции же оно приняло направление, враждебное церкви» (411).

Причины политических переворотов по Гегелю — перевороты идеологические. Им неоднократно варьируется мысль, что политические перевороты XVI-XVI веков — «следствие церковной ре формации» (391). Название «реформации» в «Философии истории» получают все идеологичесике перевороты. Отсюда общее положение — отрицание Гегелем мнения, что «революция возможна без реформации». Революция сознания т. о. — главная причина революции политическрй. Стремление к «интегрированию целого» «промзош ло в совершившейся на Востоке революции» «Эта революция уничтожила всякий партикуляризм и всякую зависимость, а также просветила и вполне очистила душу» (335). Под револю цией в данном случае имеется в виду принятие магометанства. Место реформаций в широком смысле как главной причины радикальных изменений по Гегелю делает особенно интересным гегелевский внвлиз рефорации исторической.

После описания причин французской революции этот анализ оказывается наибо лее важным материалом для понимания гегелевской концепции причин радикальных общественных изменений. Каковы причины церковной реформации XVI века? «Реформация явилась результатом испорченности церк ви», которая «развилась из нее самой» (386). Сама же «испор ченность» церкви есть следствие более глубоких «духовных» причин реформации. «Упадок церкви не должен быть вызван явным насилием, но крушение угрожало ей изнутри, от духа». Конкретный анализ еще раз подтверждает методологичес кие установки: причина сводится к противоречию. «Чувствен ная непосредственная субъективность» церкви перед реформаци ей «не преображалась ею в духовную субъективность».

Божественное существовало выражалось в единичных и конечных фор мах», свобода выражалась в формах «Грубв и диких» (386). Вследствие этого в церкви возобладали «рабское подчинение авторитету» «рабская вера в чудеса». В то же время мировой дух «уже опередил» католическую церковь, так как дошел до признания «чувственного чувственным, внешнего внешним» (386). Это стало причиной «отставания» церкви от мирового духа; того, что «церковь остановилась» (391). Т. о. реформация созрела по Гегелю в чисто духовной сфере и имеет своей причиной противоречие поступательного движения духа с устаревшей церковной оболочкой. Поэтому для успеха реформации по Гегелю было достаточно примирить принцип духа, придав ему более адекватную цер ковную форму — протестантизма. «Лютеранское учение оказывается вполне католическим, но без всего того, что вытекает из вышеуказанного отношения к внешнему элементу» (328). Светская же реформация есть лтщь внешнее следствие указанных духовных процессов и касается «чисто внешнего состояния».    Таков «духовный механизм» историчесикх измененний и ра дикальных в том числе. Определенная форма духа «отменяется в самодеятельной, самосознательной деятельности самосознания» (74). Более конкретно этот механизм «самосознательной дея тельности» проявляется по Гегелю через действие т. н. «духа нации», который будет описан ниже.

Т. о. гегелевская субординация причин исторического изменения как такового и в том числе изменения радикально го, намеченная уже во «Введении» от причин более глубинных к причинам более поверхностным уточняется и приобретает сле дующий вид: 1. Дух, идея как таковая, ее самопротиворечие и самод вижение к определенному идеалу. 2. «Дух нации» как конкретно-историческое выражение аб солютной идеи, ее культурная, религиозная и т. д. оболочка. 3. Сфера права. Правовые отношения существующей эпохи («феодальные и т. п. отношения), как конкретное оформление «наличного бытия». 4. Сфера нравственности, находящая свое выражение в го судврстве и «Римское, греческое государство»). 5. Более конкретные проявления политической сферы — за воевания, насилие и др. «внешние» факторы. 6. Географические, социально-экономические и др., также «внешние» причины. Так гегелевская субординация исторических причин приоб ретает окончательный вид: радикальные общественные изменения в этой субординации становятся «на голову».

IV. М е т о д о л о г и ч е с к и е у с т а н о в к и Г е г е л я и к о н к р е т н ы й а н а л и з. П р о т и в о р е ч и я в и е р а р х и и п р и ч и н р а д и к а л ь н ы х о б щ е с т в е н н ы х и з м е н е н и й.

1. П р а в о в ы е п р и ч и н ы р а д и к а л ь к ы х и з м е н е н и й. Г е г е л е в с к и й а н а л и з                  п р и ч и н  Ф р а н ц у з с к о й р е в о л ю ц и и.

Центральный материал для понимания гегелевской концеп ции причин радикального общественного изменения — его анализ причин Французской революции. Известна высокая оценка Гегелем Французской революции как «великолепного восхода солнца», эпохи, «которую праздновали все мыслящие существа» (414). Интерес анализа причин Французской революции в аспекте нашей темы, помимо ряда чрезвычайно плодотворных общетеоре тических идей заключается еще и возможности определения то го, насколько этот анализ согласуется с собственными геге левскими методологическими установками. «Говорят, — начинает Гегель свой анализ причин Француз ской революции, — исходным пунктом Французской революции была философия». Это определение Гегель принимает с некоторым уточнением: «не следует возражать против того, что революция получила первый импульс от философии» (413). Гегель, однако, не считает просвещение и философию) в отличие, напри мер, от внутренних причин реформации) причиной главной. В качестве более глубинной причины Французской револю ции Гегелем называется тот факт, что во Франции XVIII века «принцип свободы воли оказался враждебным существовавшему праву» (413).

Тем самым от философии и просвещения Гегель углубляется к сфере права. Противоречие в сфере права мы, имея в виду марксистс кую схему, можем определить как противоречие также надстро ечное. но тот факт, что сфера права определяется Гегелем как более глубинная по сравнению с «идеологической «сферой духа», нельзя не отметить как одну из крупных теоретических находок Гегеля. Гегелевский анализ причин французской революции не за вершается при этом на сфере права. Основа несоответствия  данного права «принципу свободы» находится Гегелем в сфере иного порядка. «Хотя уже до Французской революции знать была подавлена Ришилье и ее привилегии были уничтожены, но как духовенство так и она сохранили все свои права по отношению к низшему классу» (413).

Т. о. главное противоречие Французского государства, приведшее к революции, сводится Гегелем к противоречию с о ц и а л ь н о м у — «привилегтям знати» по отношентю к «низ шему классу». «Все состояние Франция того времени представляет собой запутанный агрегат привилегий» (413). менно эти противоречия определяют, по существу, проти воречия «дузовные» — «крайнюю «испорченность нравов, духа» порождало «царство несправедливости» (413). Именно поэтому «новый дух стал действенным: гнет побуждал к исследованию» (там же).

Сфера права т. о. оказывается сферой более глубоких причин революции, чем сфера «духа». Уже этим конкретный исторический анализ в определенной степени вступает а конф ликт с основными методологическими установками Гегеля.

2. С о ц и а л ь н ы е   и   э к о н о м и ч е с к и е   п р и ч и н ы.

Сама по себе сфера права — более глубинная по отношению к сфере духа несмотря на определения Гегеля также не отказывается в его анализе «последней сферой причин Фран цузской революции. «Привилегии в сфере права опираются на более глубокие социальные причины. Гегель говорит о «несвободе» как следую щей из «всех определений феодального права», вытекаюшей из феодальных отношений» (414). Но тем самым в поисках более глубоких причин революции Гегель невольно спускается из нпдстроечной сферы права к социальным, если не сказать классовым отношениям.  20  Более того, мы видим, что в гегелевском анализе фигури рует понятие «феодальные отношения». Выражение о «небосводе, вытекающей из феодальных отношений» могло бы выглядеть как гениальная догадка о классах — если бы Гегель не вкладывал в это понятие абстрактного и главным образом чисто правового смысла. — смысла «всех определений» феодального права». Междц тем догадки о социальных противоречиях как дейст вительных причинах исторических изменений — в том числе и изменений радикальных носят у Гегеля не единичный характер.

Хотя в Риме, по Гегелю, «не существовало такой внутрен ней противоположности, как у лакедемонян, однако у них воз никло различие между патрициями и плебеями в борьбе между ними» (269). В «географической основе всемирной истории» наличием социальных противоречий объясняется появление государства: «настоящее государство и настоящее правительство возникают лишь тогда, когда уже существует различие сословий, когда богатство и бедность становятся очень велики и когда возни кают такие отношения, пи которых огромная масса не может удовлетворить свои потребнасти так, как она привыкла» (82).

В этом отрывке непосредственное социальные отношения обрисовываются как причина значительного исторического изменения. Не менее интересной иллюстрацией прибоижения историчес кого анализа Гегеля к причинам, не соответствующим его мето дологическим установкам дает анализ причин реформации. Главной причиной приятия или неприятия реформации Ге гель, как мы видели, считал «национальный характер». «Скорее в характере этих наций была такая основная особенность, в силу которой они не приняли реформации» (392). «Национальный характер» — он же «дух нации» выступал у Геге ля промежуточной формой между «духом» и «наличным бытием», т. е. ближайшей после «духа» причиной исторических измене ний.

Указанные нации не приняли реформацию по Гегелю главным образом в связи с тем, что они были лишены «чистой искренности» германской нации, которая «явилась подходящей почвой для освобождения духа» (392). У романских наций «в глубине души в сознании духа продолжало существовать раздвоение: они… благодаря смешению романской и германской крови» (392). «Французы чувствуют антипатию к протестанизму — он кажется им унылым, мелочным» (393). Из чего же возникает сам «дух народа», «национальный характер»? Желая или не желая того, Гегель выводит нацио нальный характер указанных наций из их социально-экономичес кого быта». Неприятие протестантизма славянами, например, вытекает из медленного развития у них «сознания всеобщего», чувства «субъективной самостоятельности». Само же медленность развития последних по Гегелю имеет причиной непосредственную деятельность этих наций — их занятие земледелием. В земледелии «главную роль играет деятельность природы; человеческая деловитость и субъективная активность в общем менее применяются при этом труде».

Поэтому у славян медленнее и труднее развивалось основное чувство субъективной самостоятельности, сознание всеобщего,.. и они не мог ли стать причастными к зарождающейся свободе» (392). Так Гегелем делается блестящая догадка о производствен ных корнях классовых отношений феодализма. Говоря о земле делии он указывает, что именно «благодаря этому занятию воз никают такие отношения при которых существуют господа и хо лопы». Т. о. национальный характер, а вместе с ним и причины такого кардинального идеологического изменения как реформация практически выводятся Гегелем из социально-экономического быта нации ее экономических отношений.

Но тем самым геге левский исторический авализ вступает в противоречие с его основными теоретическими установками: указанием на кардинальность социально-экономических причин радикальных изменений подрывается монополия «мирового духа», превращающего ся в своих частных проявлениях духа народа» из причины в следствие более глубоких причин.

Аналогично этому и государство, выводимое ранее из социально-экономического противоречия, в ряде случаев объясняется через причины производственные: «в Северной Америке, — пишет Гегель, — еще господствует земледельческая точка зре ния. Лишь тогда, когда в Северной Америке, как и в Европе,.. позаботятся о развитии городской промышленности и транспор та, образуют компактную систему гражданского общества, — у них появится потребность в органическом государстве» (82). Нельзя не заметить, что в анализе причин исторических изменений у Гегеля фигурирует и понятие п о т р е б н о с т и. «Ближайшее рассмотрение истории убеждает нас в том, что действия людей вытекают из их потребностей, их страс тей, их интересов» (20). Разумеется, данные высказывания не идут дальше догадок — они не умещаются в центральную гегелевскую методологичес кую схему; но тем самым они показывают ограниченность самой этой схемы и указывают путь ее логической трансформации.

                В ы в о д ы.

Мы рассмотрели в данной части конкретный анализ причин радикальных общественных изменений в гегелевской «Философии истории» соответственно их иерархии, определенной во «Введе ниях».

Конкретный анализ углубляет гегелевскую методологичес кую сзему, более четка обрисовывает иерархию, субординацию причин исторических ихменений вообще и радикальных измене ний в частности, т. е. более подобно раскрывает «этиологи ческое поле» этих изменений по Гегелю. Гегелевское представление о субординации исторических причин становится обоснованием отличения причин радикальных изменений — более поверхностных от более глубинных. Это раз личие сохраняет свое значение до сего дня, выгодно отличая  23  гегелевскую концепцию от целого ряда современных теорий. Критика Гегелем формального исторического анализа, сводяще го причины радикальных изменений к случайностям, не отличаю щих причин непосредственных от причин глубинных и т. д. сохраняет свое значение до сих пор. Однако конкретный анализ показывает и другую сторону методологической концепцц Гегеля — ее противоречивость. Оп ределение правовых, социально-экономических причин как про изводных от причин духовных не получает у Гегеля значимого подтверждения в описании конкретных радикальных изменений. Выведение правовых отношений из абстрактного самопротиво речия идеи, государственных учркждений из национального ха рактера вступают в противоречие с самим гегелевским уг лублением в материал. В ряде своих высказываний Гегель указывает на действи тельное направление детерминизма — от социально-экономичес ких и производственных отнршений. А этих догадках автор «Фи лософии истории предвосхищает своих материалистических пос ледователей.

V. «И с т о р и я ф и л о с о ф и и» Г е г е л я и д в е (п о л и т и ч е с к а я и со ц и а л ь н а я) к о н ц е п ц и и     р е в о л ю ц и и.

Место гегелевской общефилософской позиции всвязи с двумя — политической и социальной — концепциями революции определяется как философский синтез указанных концепций. «Проблема радикального изменения общества была постав лена в дискуссии конца 30-х начала 40-х гг. XIX в. среди немецких младогегельянцев. Эта проблема имеет свое философс кое обоснование в противопоставлении самосознания субстан ции, которое было результатом разложения гегелевской систе мы на составляющие ее и в ней совпадающие основные компонен ты» (Р. Н. Блюм-Русак. Проблема революции в общественной мысли второй половины XIX века, автореф. докт. дисс. Тбили-  24  си, с. 17). Действительно, «Философия мстории» Гегеля показывает своего рода философский стнтез субстанционалистской позиции необзодимости (в чистом виде, например, у стоиков, Спинозы) и активистской позиуии свободы и самосознания (например, младогегельянцы и ранее Фихте). В диалектике Гегеля эти противоположности, подобно це лому ряду других, синтезируются, подготовляя соответствую щее снятие указанной противоположности (но уже на материа листических основаниях) в философии марксизма. «Введение» к «Философии истории» дает достаточно при меров сознательной «синтетической» методологической установ ки Гегеля.

«Истина, — говорит Гегель, — заключается лишь в соединении всеобщего, сущего в себе и для себя вообше с еди ничным субъективным», в «соединении необходимости и свобо ды» (25):.. «Всеобщее содержится в частных целях и существу ют благодаря им» (25). В наш предмет, — говорит Гегель, — входит, во-первых, идея, во-вторых, человеческие страсти; первый момент составляет основу, второй является утком ве ликого ковра развернутой перед нами всемирной истории» (23). «Синтетическая установка» Гегеля т. о. существует. Меж ду тем, несмотря на эту установку в «Философии истории син тез имеет определенный оттенок — явно выраженный уклон (в том числе в отношении причин радикального общественного из менения) в сторону субстанциональности.

По Гегелю правит миром «разум, необходимость». «По сравнению с этим для себя всеобщим субстанциональным все остальное оказывается подчиненным ему и средством для не го» (25). Этот субстанциональный оттенок заостряется постоян ной полемикой Гегеля с субъективным историческим анализом, с точкой зрения случайности на исторические причины. Позиция активизма, столь ярко выраженная Фихте, — а в период разложения гегелевской школы младогегельянцами, — Гегелю чужда. Не случайно поэтому в «Философии истории» уделя ется столь мало непосредственного внимания радикальным об щественным изменениям и их причинам; анализ Французской ре волюции оказывается в ней достаточно редким исключением.

Собственно, на это указывал и Ф. Энгельс «сам Гегель, нес мотря на довольно часные в его сочинениях взрывы революцион ного гнева, в общем, повидимому, склонялся больше к консер вативной стороне» (Соч., т. 21, с. 273). Не слусайна поэтому и философия младогегельянства как философия «самосознания» в противоположность философии субс танции» — в ней угадывается непосредственное отталкивание от «субстанционализации» истории Гегелем. «Субстанциональный оттенок» в «Философии историии» име ет еще одно характерное проявление — в своем анализе Ге гель критикует исторические и т. п. и д е а л ы как оторвын ные от субстанциональности. Такова, например, гегелевская критика идеалов субъек тивных (главным образом романтических).

«Теперь всего чаще раздаются жалобы на то, что идеалы, создаваемые фантазией, не осуществляются, что эти прелестные мечты разрушаются хо лодной действительностью». «эти идеалы, — говорит Гегель, — которые в ходе жизни не выдерживают соприкосновения с су ровой действительностью и гибнут, могут быть прежде всего субъективными и принадлежать индивидуальности отдельного лица, считающего себя высшим и умнейшим» (34). Такова же критика Гегелем идеала воспитания государей или правителей (Платон, Фенелон т пр.). Указанные теории рассматриваются Гегелем как утопические, поскольку в них «главное значение придавалось качествам субъектов, стоящих во главе государства,… причем авторы, выдвигая эти идеалы, вовсе не думали о содержании государственных учреждений» (43).

Общая посылка здесь такова: «то, что индивидуум при думывает для себя в своей обособленности, не может быть законом для общей действительности» (34). Критика «идеалов» — существенный признак субстанционального уклона Гегеля в решении философской антиномии сво боды и необходимости. Между тем в гегелевской исторической концепции имеется существенный момент активистской модели — телеология.се историческое развитие по Гегелю осуществляет ся в направлении определенной цели, определенного идеала — идеала свободы. «Конечной целью мира» является «сознание ду хом его свободы» (19).

Эта конечная цель есть то, к чему направлялась работа, совершавшаяся во всемирной истории; ра ди нее приносились в течение долгого времени всевозможные жертвы на обширном алтаре земли» 919). Однако данный существенный компонент активистской моде ли не изменяет общего оттенка гегелевской общетеоретической позиции, хотя и выдает ее истоки — традиционно активистскую позицию немецкого идеализма. Мы определили таким образом философскую позицию Гегеля в чрезвычайно существенном историко-философском споре исто рического активизма и исторического автоматизма, антиномии необходимости и свобвды как с и н т е з этих двух позиций, хотя и синтез на основании с у б с т а н ц и о н а л ь н о  г о элемента, примата позиции исторической необходимости.

Что же касается гегелевской позиции в плане конкретного отношения к политической и социальной концепциям революции, то в прямом смысле это отнесение невозможно: у Гегеля нет концепции революции в том виде и в том смысле, какой она имела в трудах непосредственных теоретиков революции. Час тично благодаря своей главным образом теоретической дея тельности, частично благодаря субстанциональному уклону сво их взлядов Гегель не был теоретиком революции как с у б ъ  е к т и в н о г о действия, выражаясь терминами «тезисов о Фейербахе».

Радикальное общественное изменение, революция описывается у Гегеля чисто теоретически, отстраненно, т, е. «не субъективно». Концепция радикального общественного изме нения появится в Гегелевской школе только на гребне ее раз ложения — у младогегельянцев. Вероятно, однако, позицию Гегеля по отношению к двум   (политической и социальной) концепциями революции можно оп ределить, исходя из объективного ее места в исторической борьбе начала XIX века. Если, как это делали ранние социа листы, под революцией «политической» понимать революцию бур жуазную, а под революцией «социальной» — социалистическую, то гегелевская позиция очевидна не как позиция социалиста, но исключительно как конституционного монархиста, т. е. об ъективно говоря, буржуазного либерала, идеолога умеренной буржуазной реформации (трудно даже говорить о революции) в Германии.

Восторженное определение Гегелем Французской революции как «великолепного восхода солнца» может лишь незначительно изменить содержание «Философии истории» как более радикаль ной чем она кажется. В терминах «политической» и «социаль ной» революции гегелевская позиция может быть скорее опреде лена как «политическая», т. е. обосновывающая умеренно-бур жуазное преобразование в Германии. Гегель сторонник более умеренного, более поверхностного общественного изменения; участие народа в революции никогда не рассматривалось им подробно.

 

 «СТАРЫЙ ПОРЯДОК» А. Токвиля в России XIX в. и в современной американской социологии (некоторые аспекты рецепции)

Работа «Старый порядок и революция» /1856/ известного политического мыслителя прошлого века Алексиса Токвиля поль- зуется в современной западной социологии широкой популяр- ностью. Трудно назвать современную американскую концепцию социальной революции, которая не содержала бы его как одно- го из наиболее крупных предшественников современной западной теории революции. Каковы причины столь широкой популярности написанных более 100 лет назад работ Токвиля? Почему современная звпад- ная социология выделяет именно его /как и Э. Берка/ в качес- тве своего предтечи из целой плеяды политических писателей прошлого века? Эти причины отчасти указывались косвенно зат- рагивающих концепцию Токвиля советских историографических работах /М. А. Алпатова, Б. Г. Вебера, В. С. Далина, а также работах, посвященных теории революции/1. Однако политические взгляды Токвиля изучены в марксистской литературе явно не- достаточно. Их анализу не прсвящено ни одной социальной мо- нографии и лишь одна недавно защищенная диссертация./2 В то же время изучение концепции Токвиля представляет не только исторический интерес. Оно имеет большое значение для крити- ческого анализа современной буржуазной социологии.

—————

1 М. Л. Алпатов. Политические идеи французской буржуазной историографии XIX в. — М. — Л., 1949. Б. Г. Вебер. Исто- риографические проблемы. М., 1974. Далин В. М. Историки Франции. М., 1981. — 2 — 2 Веремчук Л. П. Идейно-методологические основы истори- ческой концепции А. Токвиля. — Автореф. дисс. канд. филос. наук. — Томск, 1985.

В данной статье мы остановимся на двух моментах концеп- ции Токвиля, изложенных в работе «Старый порядок и револю- ция» — проблеме соотношения деспотизма и централизма и проб- леме предреволюционного роста. Мы рассмотрим, как решение первой из этих проблем Токвилем было воспринято русскими предреформенными журналами и какое место занимает вторая из данных проблем в современной американской социологии.

* * *

Политическая концепция видного французского политическо- го мыслителя и государственного деятеля прошлого века А. То- квиля /1805-1859/ в основном изложена в его работах «О де- мократии в Америке» /1835/ и «Старый порядок и революция» /1 т., 1856/. Основной исходной точкой этой концепции были ан- тибонапартистские нвстроения. Если работа «О демократии в Америке» в значительной степени была инспирирована негатив- ной оценкой империи Наполеона I, то «Ставый порядок» писался под свежим впечатлением переворота Луи Бонапарта. Основной объект критики Токвиля тем самым — «деспотизм», под которым понимается буржуазная военная империя. В военном деспотизме Токвиль видит специфическое следствие демократии, именно «демократии, лишенной свободы», проявление «тирании больщин- ства». Цезарианской демокраеии Токвилем противопоставляется общество, построенное на началах «свободы». Говоря о «свобо- де» Токвиль имеет в виду главным образом политические свобо- ды, фокусирует внимание на индивидуальных свободах личнос- ти. В реальности Токвиль не указывает общества свободы, хотя — 3 — приводит ряд соответствующих ему институтов в Англии, Амери- канских Штатах и др. Что касается Франции, то для нее наибо- лее близком к идеалу свободы строем он считает конституцион- ную монархию. Только монархия может, по Токвилю, предотвра- тить тостоянное сползание Франции к демократии и «тирании большинства». Подробно критикуя «цезарианскую демократию» французской имтерии, Токвиль видит главные основы в «равенстве» и «цент- рализации». Равенство, по Токвилю, создает ту «гладкую по- верхность», которая навболее удобна для военной диктатуры, и ту однородную массу, которая к ней стремится. ля деспотичес- кой демократии он также считает характерной и централизацию — с ее бюрократией, отсутствием местного самоуправления, из- ъятием должностных лиц из компетенции судов. «Равенству» Токвиль противопоставляет умеренность сословного государст- ва, централизации — федерализм./4

————-

3 А. Токвиль. Старый порядок и революция. М., 1905, с. 12 и др. В то время как в работе «О демократии в Америке» Тока- иль стремиться определить особенности строя, обеспечивающего свободу, то в «Старом порядке» им ставится вопрос: почему, стремясь к свободе, Франция прпала в руки военного деспотиз- ма, — «огромного и уродливого существа», «еще более абсолют- ного, чем то, которое было низвергнуто революцией»? Иными словами, «почему, несмотря на все усилия добиться свободы, Франция вновь подчинилась Цезарю?» Отвечая на этот вопрос, Токвиль обвиняет в создании условий для цезарианского деспо- тизма Великую французскую революцию. «Старый порядок», по его мнению, сам по себе уже эволюционировал в сторону поли- тической свободы и без реаолюции мало по малу добился бы ее. «Революция — пишет Толвиль, — мгновенно, судорожным и болезненным усилием, без постепенных переходов, без предос- торожностей и без пощады положила конец тому, что позднее —  мало по малу кончилось бы само собой»/5

1. ДЕСПОТИЗМ И ЦЕНТРАЛИЗМ У ТОКВИЛЯ. ОБСУЖДЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ В РУССКИХ ПРЕДРЕФОРМЕННЫХ ЖУРНАЛАХ

Таково наиболее общее содержание политической доктрины А. Токвиля. Как мы видим, одна из наиболее существенных для него проблем — это проблема деспотизма. Токвиль решает эту проблему, обвиняя в деспотизме демократию, равенство и цент- рализмцию. Рассмотрим, как эта точка зрения Токвиля была воспринята в русских предреформенных журналах XIX века. Первый том «Старого порядка и революции» /1856 г./ поя- вился в России в момент небывалого оживления журналистики и сразу же вызвал отклики крупных русских журналов — «Русской беседы» /В. А. Черкасский/, «Отечественные записки» /С. Б. Чичерин/ и «Современника» Н. Г. Чернышевского.

————-

4 А. Токвиль. Старый порядок и революция. М., 1905. Подробнее о концепции Токвиля см. также статью В. Бутенко. — Энциклопед. словарь Брокгауза и Эфрона, т. 33, Спб., 1901 с. 418, а также предисловие Н. Кареева в кн.: Е. Д`Эйхталь. А. Токвиль и либеральная демократия. Спб., 1902.

5 А. Токвиль, Старый порядок, с. 37. Князя В. А. Черкасского /»Русская беседа»/ привлекает в книгах Токвиля свободное и независимое воззрение на образ правления Наполеона, «сочувствие формам жизни политической свободной и обеспеченной», а также то, что Токвиль «развива- ет перед читателем подробную и в высшей степени любопытную картину всех злоупотреблений «при старом порядке»./6 Изложе- нию этих злоупотреблений старого режима с аллюзиями на кар- тину России середины XIX в. в основном и посвящена статья В. А. Черкасского. В. А. Черкасский приводит некоторые крити- ческие замечания в адрес теории Токвиля, изложенной в книгах «О демократии в Америке» и «Старый порядок и революция». Он считает, что дарование французского мыслителя, резаменимое для отыскания частных закономерностей, «является отчасти не- состоятельным там, где нужно обобщение отдельного факта, возведение его к высшему разумному закону». Однако в конеч- ном счете, по мнению Черкасского, «такая твердость убежде- ний, такое искусство мысли, соединенное с тем обтлтем част- ных фактов, коими щедрою рукою переполнены оба труда, вселя- ет в нас невольное доверие к политическим мненмям гр. Токви- ля»./7

————

6 В. А. Черкасский. О сочинениях Монталамбера и Токви- ля. — Русская беседа, 1857, 2, /кн. 6/, Отдел критики, с. 81. 7 Там же, с. 61. 8 Б. Н. Чичерин. Новейшие публицисты. Токвиль. — Оте- чественные записки, 1957, 8, с. 506.

Более критическую, хотя в целом и положительную оценку «Старого порядка и революции» дает в «Отечественнвх запис- ках» Б. Н. Чичерин. «В разъяснении отдельных причин Француз- ской революции, — пишет он, — Токвиль сообщает множество от- дельных замечаний, чрезвычайно тонких и метких. В них виден и добросовестный исследователь, и ум и наблюдательность опытного государственного человека». Однако, если свести к итогу, то «общей мысли не выведем и значение революции оста- нентся для нас непонятным»/8. Что касается решения Токвилем проблемы централизации и деспотизма, то оно вызывает у Чиче- рина недоумение. По книге Токвиля, — пишет Чичерин, — выхо- дит, что существенный смысл и результат революции состоял в усилении центральной власти, в уничтожении всех основных ее преград. Но для чего же совершился такой страшный перево- рот, когда центральная власть и без того уже была так силь- на, что поглощала собою все, когда в этом чрезмерном преоб- — 6 — ладании над отдельными элементами состояло основное зло, ко- торым страдал старый порядок?» Таким образом стремление Ток- виля приписать королевской власти постепенное введение феде- рализма Чичериным не принимается. «Трудно высказать обвине- ние, более противоречащее истории. Можно подумать, что коро- левская власть приняла Францию единою и оставила ее разоб- щенною»./9 Затем Чичерин делает ряд не лишенных интереса замечаний относительно природы централизации во Франции. Вообще «во всяком благоустроенном обзестве, — считает он, — элементы центральный и местный должны существовать рядом, дополняя друг друга». Однако в империи Наполеона элемент централиза- ции получил преобладание. Отсутствие политических свобод и разветвленная бюрократия «создали сильнейшую власть, которая когда-либо существовала во Франции»/10

Причины такого после- революционного устройства Франции объясняются условиями ее развития. «Существенной потребностью того времени, — пишет Чичерин, — было установление равенства и правильного госу- дарственного устройства… Собственно, политическая свобода не получила в революции правильного положения: мы видим только постоянную смену болезненной борьбы и диктатуры». Таким образом возник и военный деспотизм Наполеона: «весь кризис кончился диктатурою, по вечному закону обшественных движений»/11

————-

9 Б. Н. Чичерин. Новейшие публицисты, с. 555. 10 Там же, 576, 581. 11 Там же, 575, 581. 12 Там же, 566.

Конечная оценка труда Токвиля о Французской революции у Чичерина следующая: «перед нами выступают различные физиоло- гические признаки, весьма умело подмеченные, но смысл собы- тия исчезает. А событие так громадно, что составляет эпоху в — новейшей истории Западной Европы»./12

Помимо В. А. Черкасского и Б. Н. Чичерина, свою оценку концепции Токвиля, а также его подхода к решению вопроса о централизме и демократии дает и Н. Г. Чернышевский. Оценка Чернышевским концепции Токвиля излагается в основном в сле- дующих статьях «Современника»: «Современное образование» (1856 г., 9) «г. Чичерин как публицист», (1859) «Непочти- тельность к авторитетам» (1861), реценция на второе издание «Демократии в Америке» А. Токвиля (1861 г. кн. 6)./13 Н. Г. Чернышевский соглашается с тем, что книга Токвиля оппозици- онна системе Наполеона III и «под предлоглом истории содер- жит памфлет против нынешней правительственной системы Фран- ции» 95, 740). Вместе с тем Чернышевский не относит это к большим достоинствам книги, поскольку «большая часть книг, выходящих во Франции, написаны также в духе, противном сис- теме Наполеона III». Тут нечему удивляться: «во французских газетах ежедневно печатаются подобные статьи» (4, 794, 795).

————

13/Здесь и далее цит. по Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 15-ти томах, т. IV-VII, М., 1948-50.

Давая общую оценку взглядам Токвиля Чернышевский, в от- личие от Черкасского, прежде всего оказывает Токвилю в бесп- ристрастности. «Реакционеры называют историка беспристраст- ным тогда, когда он доказывает, что старый порядок вещей был хорош» (5, 660). Однако, по словам рецензента, предмет со- чувствия Токвиля «едва ли заслуживает особенного сочувствтя» (4, 882). По мнению Чернышевского, автора «Старого порядка» следует отнести к консерваторам, т. е. людям т. н. «умерен- ного и спокойного прогресса», иначе сказать людям, «которым застой милее всякого смелого исторического движения» (5, 667). Токвиль «скорее согласится на оправдание феодализма, нежели на его порицание» (5, 666). В целом Чернышевский оп- ределяет концепцию Токвиля как либеральную: «Токаиль лтбе- рал, страшный либерал, только свобода книгопечатания ему не — 8 — нравится» (7, 696). Книгу «О демократии в Америке» Чернышевский оценивает выше, чем «Старый порядок». В ней он видит «много верного, значительно больше, чем в книге «Старый порядок», где основ- ная мысль фальшива и портит все (7, 689). В целом те концеп- ции Токвиля, по мнению Чернышевского, свойственны «недостат- ки, портящие собой лишь часть рассуждений об Америке», но «испортившие всю книгу его о старом порядке» (7, 688). Затем Чернышевский подробно разбирает точку зрения Ток- виля, что непременной основой деспотизма является централи- зация. По замечанию Чернышевского «причиною всех политичес- ких волнений, постигших Францию в конце прошедшего века и продолжающую доселе господствовать в этой стране, Токвиль считает централизацию, доведенную до чрезвычайной крайности со времени Ришелье и Людовика XIV» (4, 798). Но на вопрос «кто же ввел полную централизацию во Франции» Токвиль отве- чает, что «ввели ее национальные собрания в конце прошлого века (на самом деле не они, а Наполеон I, но так уже показалось Токвилю); значит, они-то и подвергли Францию полнейшему деспотизму» (7, 689). Однако, возражает Токвилю Чернышевский, «надобно ска- зать, что едва ли правильно употребляет он слово централиза- ция». Одно дело — централизация при старом порядке — которая по сути дела не централизация, а «просто система произволь- ного правления — та самая, которая была возобновлена Наполе- оном III» (4, 798). Совсем иной характер, чем централизация королевского абсолютизма, имеет централизация послереволюци- онная — т. е. централизация буржуазной империи. «Токвиль, — пишеи Чернышевский, — видел на своей родине демократию рядом с централизацией. Не разобрав, что это — два явления разных периодов и совершенно разных тенденций, он вообразил, что демократия и централизация имеют необосно- ванно дружеские отношения друг к другу, что они даже чуть ли не одно и то же». Поэтому Токаиль «из недоверия к одному с грустной недоверчивостью стал смотреть и на другое» (VII, — 9 — 688).

Демократические орнаны Французской революции, по мне- нию Токвиля, «только глубже и глубже ввергали Францию в ту бездну, в которую по его мнению очень любит впадать демокра- тия» (7, 688, 689). Все это, замечает Чернышевский, «произошло от одного очень небольшого недосмотра: «Токвиль не разобрал, что про- извольная власть очень хорошо обходится и без централизации. В Турции, например, не слишком много централизации — прави- тель каждой области — полновластный хозяин в ней» (7, 689). Старый порядок, при всем своем деспотизме, фактически обхо- дился без централизации. Токвилю «напрасно мерещится центра- лизация в этих интендантах и субъинтендантах, бывших пашами в своих провинциях». Вместе с тем, «при старом порядке су- ществовал безграничный, совершенно хаотичный произвол» (7, 689). Новая, буржуазная диктатура, как показывает Чернышевс- кий, напротив, наряду с «централизацией» предприняла меры по огранмчкемю произвола. «Префект, сменивший интенданта, под- чиняется закону, но министр сохранил еще свою долю произао- ла» (7, 690). Тем самым централизация буржуазной диктатуры оказывает- ся «демократичней» централизации королевского абсолютизма. В целом связь между демократией и централизмом выглядит более сложной, чем полагал Токвиль. Не всякая централизация ведет от демократии к деспотизму; напротив того, централизация мо- жет вести от деспотизмв к демократии. Так, например, в Рос- сии удельного времени, — по замечанию Чернышевского, — «цен- трализация не только была необходима она также была нивели- рующей силой, действующей в демократическом направлении про- тив аристократии» (VII, 605).

Аналогично во время гражданс- кой войны в Американских штатах за борьбой союзного прави- тельства против конфедерации стояла не борьба централизации против самоуправления, а «борьба за самоуправление в госу- дарственном масштабе» (7, 692). По словам Чернышевского «к чему не приводит Токвиля  слово «демократический», все оказывается ведущим к централи- зации. Надобно полагать, что даже и реки в демократических странах ведут людей к централизации, и нюханье табаку» (7, 701). «Понятно, замечает Чернышевский, — мнение человека, принявшего кита за рыбу, но как же принять за рыбу быка или лошадь? (7, 692). У Токвиля вышло, «что демократия и центра- лизация — одно и то же. Точно таким же манером другие госпо- да отождествляют грамотность с мошенничеством, цивилизацию — с развратом и тоже очень горюют, бедняки… видят, что избе- жать прогресса нельзя и пугаются, что прогресс ведет к такой ужасной безравственности» (7, 680). Чернышевский указывает, что Токвиль смешивает воедино совершенно различные виды централизации. Он «без разбора восхищается всем, что только боролось против этого принципа, не разбирая того, что если горожане были во сто раз лучше централизаторов (Чернышевский имеет в виду, очевидно, королевскую власть), то централизаторы были в тысячу раз лучше феодалов» (7, 823).

В конце своего анализа «Старого порядка» Чернышевский замечает, что теории Токвиля, помимо смешания централизации и деспотизма, сопутствует еще одно основное противоречие. Критикуя бюрократию и централизацию буржуазной империи, То- квиль при этом сам выступает сторонником конституционной мо- нархии. Последней, однако, так же присущи как централизация, так и бюрократия. «Токвиль, — пишет Чернышевский, — либерал, страшный либерал (только свобода книгопечатания ему совсем не нравится). Он страшный враг централизации, но не может представить себе законного хода дел иначе, чем в бюрократи- ческих формах» (6, 696). Итак, мы видим, что публицисты русских предоеформенных журналов позитивно оценивая общий антинаполеоновский пафос концепции Токвиля, тем не менее в целом отнеслись к этой концепции критически. Впоследствии либеральная мысль в Рос- сии, как и современная западная социология, оценивала взгля- ды Токвиля значительно более положительно. Критической оцен- — 11 — ке концепции Великой французской революции Токвиля, которцю давалт М. Ковалевский и Н. Кареев, противостояла позитивная ее интерпретация С. М. Соловьева, В. И. Герье, И. В. Лучиц- кого./14

Тот факт, что в предреформенной России, в противо- положность этому, Токвиля критиковали даже либералы, объяс- няют советские историографы. Б. Г. Вебер указывает на обший радикализм обшественной мысли в России перед реформой, когда «в отличие от Запада, почвы для широкого и безоговорочного увлечения Токвилем не было еще даже в либеральных кругах»./15

————-

14 Б. Г. Вебер. Историографические проблемы. — М., 1974, с. 233-322. 15 Там же, с. 235. 15а Р. Н. Блюм. Поиски путей к свободе. Проблема рево- люции в немарксистской общественной мысли XIX века. — Тал- лин, Ээсти раамат, 1985, с. 68. Лишь начиная с второй половины 1860-х гг правое крыло русс- кого «просветительства» окончательно порвало с радикальными идеями и сблизилось с западноевропейским либерализмом. По точному указанию Р. Н. Блюма «Гегель в философии, а Токвиль в социологии «возвестили» об угасании буржуазной революцион- ности»./15а II. «Парадокс благополучия» у Токвиля и в совре- менной американской социологии. Кризис или преуспеяние по- рождает революцию? Мы рассмотрели проблему соотношения в теории Токвиля понятий «централизации» и «деспотизма». Обратимся теперь к более частному моменту его анализа французской революции, оказавшему, однако, весьма сильное влияние на современную американскую социологию. Речь идет о высказанной Токвилем точке зрения, что Французскую революцию вызвали не нищета и   кризис предреволюционной Франции, но, напротив, ее преуспея- ние по сравнению с предшествующими периодами истории самой Франции, а также значительно более отсталыми соседями. Прежде всего, в «Старом порядке и революции» Токвиль стремится показать, что по сравнению с другими европейскими странами Франция зашла значительно дальше в ликвидации фео- дальных учреждений. Дворяне, полагает он, уже не обладали столь жестокой монополией на землю; безземельные крестьяне все более становились собственниками. Точно также и королев- ская власть постепенно «утрачивала свой деспотический харак- тер, повсюду поддерживала порядок». Король, «хотя и говорил языком повелителя, по словам Токвиля «все больше повиновался общественному мнению»/16

————-

16 А. Токвиль. Старый порядок и революция, М., 1905, с. 194. 17 Там же, с. 189, 197, 194.

В предреволюционной Франции Токвиль видит неуклонное «нарастание благополучия». Автор «Старого порядка» описывает ускоренное развитие промышленности, торговли и просвящения во Франции 1789 г. По его мнению, если сравнить ситуацию во Франции XVII и XVIII века, то в XVII веке, когда о революции не могло идти и речи, положение страны и низших сословий бы- ло значительно тяжелее. Эпоху Людовика XVI он считает «самою благополучною эпохой старой монархии». В 1780 г. — пишет Токвиль, — никто не думал, что Франция находится в упадке; скорее можно было сказать в это время, что нет границ ее преуспеванию». Более того, «ни в одну из эпох, следовавших за революцией, обшественное благосостояние не развивалось быстрее, чем в течение предшествовавших ей двадцати лет»./17

Токвилем отмечен таким образом следуюший парадокс: ре- волюция происходит во Франции в период относительного благо- получия и улучшения по сравнению с предшествующими периода- ми, причем «главным очагом этой революции становятся впоследствие именно те части Франции, в которых преуспевание бы- ло наиболее заметно». Сказанное относится не только к сфере экономики, но и к области политики. Политические выступления приобретают наибольший размах не при деспотических королях, но при значительно более либеральном правлении Людовика XVI; причем протест в это время выражается по значительно менее значительным поводам. «Самые незначительные проявления про- извола у Людовика XVI казались более несносными, чем весь деспотизм Людовика XIV. Кратковременное тюремное заключение, которому был подвергнут Бомарше, вызвало в народе больше волнений, чем Драгоинады»./18 К не менее парадоксальными ре- зультатам в предреволюционной ситуации могут вести и рефор- мы. «Самым опасным для дурного правительства, — пишет Ток- виль, является момент, когда оно начинает преобразовываться. Только гениальный ум может спасти государя, задумавшего об- легчить своих подданных после долговременного угнетения»./18

————-

18 А. Токвиль. Старый порядок, с. 195, 197. Обнаруженный Токвилем казалось бы совершенно парадок- сальный факт предреволюционного «благополучия» Франции был широко воспринят активно развивающимся направлением совре- менной западной социологии — американской «социологией рево- люции». Данный факт получил новое обоснование в классических работах данного направления «Анатомии революции» К. Бринтона (1938) и теории «растущих ожиданий» Д. Дэвиса. (1961). В своей книге «Анатомия революции» К. Бринтон, подтвер- ждая тезис А. Токвиля, приводит многочисленные данные о том, что предреволюционные общества были далеки от отсталости и, напротив, перед революцией достигли значительного прогресса по сравнению с предшествуюшими периодами. В Англии и Америке XVII в., Франции XVIII-го, России XX-го века, — финансовые трудности испытывало правительство, но не сами соответствую- шие общества»… В этих странах не было заметно «значитель- ного упадка, широкой и долговременной нищеты и депрессии», но, напротив, наблюдался экономический и политический рост. Так, например, во Франции перед Великой Французской револю- цией «любая группа показателей: внешняя торговля, рост насе- ления, строительство, сельскохозяйственная продукция — пока- зывает общую восходящую линию на протяжении всего XVIII сто- ления и только с 1783 по 1785 г. количество необрабатываемой земли во Франции уменьшилось на треть, Руан удвоил свою тор- говлю в течение поколения, за 12 лет после смерти Людовика XV увеличился на 100 миллионов ливров». Точно так же много- численные факты свидетельствуют о значительно больших успе- хах тюдоровской Англии по сравнению с эпохой Стюартов. Что касается России 1917 г., — замечает Бринтон, — то и там про- дуктивные способности общества превосходили все предшествую- щие «эпохи в русской истории». Начиная с конца XIX века и в начале XX века Росстя переживала устойчивый экономический подъем, особенно заметный в эпоху «трех дум» 1905-1912 гг./19

—————

19 C. Brinton. The auatomy ot Revolution. (tirsted. 1938). 4., 1965, p. 30-32. «Таким образом, — замечает К. Бринтон, — наши революции произошли отнюдь не в экономически отсталых обществах; нап- ротив того, они произошли в обществах с прогрессирующей эко- номикой». Бринтон не отрицает, что в указанных обществах имелись группы беднейших слоев, !испытавших трудности, в ос- новном экономические по своему характеру». Однако для пред- революционных обществ их существование он не считает «слиш- ком важным»./20

На основании положения А. Токвиля, развитого К. Бринто- ном, сформултровал свою известную теорию «растущих ожиданий» Д. Дэвис (1961). Революции, по словам Д. Дэвиса, вызывает «не растущая в обществе нищета или депривация, но невыноси- мый разрыв между тем, чего люди хотят, и тем, что они име- ют». Революции, — полагал Дэвис, поэтому «наиболее вероятны  тогда, когда продолжительный период объективного экономичес- кого и социального развития сменяется коротким периодом рез- кого поворота вспять». Именно в этот период наиболее велик «рост ожиданий», в обществе, который, затем тем больше ока- зывается в противоречии с реальностью, чем резче происходит неожиданный спад. «В людях, — пишет Д. Дэвис, — возникает в таком случае субъективный страх, что их жизненные основы, достигнутые с такими усилиями, могут быть полностью потеря- ны; их настроения становятся революционными»/21

—————-

20 C. Brinton, The anatomy of Revolution, p. 32. 21 J. Davies. Towarda thequ, ot evolution. — Amer. Soe. review, — febr., 1962, v. 27. N.1, p. 5.

Интересен еще один момент работы Д. эвиса. Концепция «предреволюционного благополучия» не просто используется американскими авторами для построения его аргументации, но противопоставляется им пониманию революции у К. Маркса. Теории «преуспевания» Токвиля по Дэвису противостоит маркства «концепция деградации». Понимание революции у Маркса сводит- ся к «тезису, что усиливающаяся деградация рабочего класса достигает в конечном счете точки отчаяния и неизбежного вос- стания». Начиная с работ Д. Дэвиса (1961) противопоставление концепции предреволюционного «благополучия» Токвиля и теории Маркса широко распространяется в американской социологии ре- волюции. Концепцию Маркса трактуют как «теорию деградации» большинство американских социологов./22 Насколько же соответствует ревльности указанный Токви- лем и развитый американской социологией «парадокс благополу- чия» предреволюционных стран? Действительно ли это парадокс столь сильно противоречит объяснению социальной революции у К. Маркса? В обнаруженных Токвилем и подтвержденных К. Бринтоном и Д. Дэвисом фактах предреволюционного улучшения ситуации предреволюционной Франции, Англии и России вряд ли следует — 16 — сомневаться. Действительно очевидна значительно большая раз- витость предреволюционных обществ по сравнению с этими же обществами несколькими десятилетиями, и тем более веком ра- нее. Однако с мнением данных авторов о противоречии «пара- докса благополучия» с концепцией Маркса вряд ли следует сог- ласиться. Очевидна прежде всего ошибочность трактовки маркс- тстской концепции революции как теории прямолинейной «дегра- дации» или «кризиса». В другом месте нам уже приходилось го- ворить о том, что экономические отношения понимаются амери- канскими авторами в основном поверхностно-экономически. Не принимается во внимание второе значение понятия «экономики» в концепции Маркса: обозначениеиэтим понятием не только внешнего «хозяйственного» уровня экономики, но и глубинного уровня производственных отношений./22 Не в меньшей мере это значение относится к трактовке западными социологами понятия «кризиса» у Маркса. Объясняя социальную революцию «кризисом» или «деградацией», Маркс имел в виду не поверхностно-экономический кризис или дегра- дацию некоей страны, но кризис и деградацию отжившей общест- венно-экономической формации, определенного способа произ- водства.

 ————-

22 J. Davies, op. cit., p. 5, 17. см. например, J. Kramnick. Revolutions on revolution. — History and tbevry, v. XI, N1, 1972, p. 5.

Различие двух уровней исторической концепции Маркса по- казывает ошибочность приписывания марксизму теории поверх- ностно-экономической деградации. Как утверждение кризиса не- которого общества не ведет кхавтоматическому выводу о кризи- се каждого города в этом обществе, так же и теория деграда- ции некоторого способа производства не означает равномерного упадка всех стран, сохраняющих данный способ производства. Общий упадок античного способа производства в первые века нашей эры вовсе не исключал а определенные моменты этого периода роста благосостояния Рима или подъема Константинополя. Рассматривать объяснение социальной революции Марксом как концепцию прямолинейной деградации или кризиса, таким образом, ошибочно. Вто же время данное объяснение кажется более эффективным и в определении причин «парадокса благопо- лучия», на который указал А. Токвиль. В самом деле, какое объяснение «парадоксу благополучия» дает автор «Старого порядка» и, вслед за ним, американские социологи? Токвиль апеллирует к определенному «состоянию ду- ха» французов. «Разрущение одной части средневековых учреж- дений, — пишет он, — во сто раз увеличивало ненависть к той доле их, которая была оставлена в силе». В таких условиях некоторое улучшение положения не ослабляло революционные настроения, но, напротив, еще более устливало их. «Французы находили свое положение тем более невыносимым, чем больше оно улучшалось»/24 Данное объяснение Токвиля, как мы видим, тяготеет к пстхологическому и формулируется в психологических понятиях массового настроения — «роста недовольства» и др. В еще большей степени, чем для Токвиля, психологический подход к регению «парадокса благополучия» характерен для Д. Дэвиса. Дэвис считает, что «революционное состояние сознания» возни- кает не вследствии особенно острого востриятия «остатков» старого режима, но как результат «роста ожиданий» в момент неожиданного спада на фоне предшествующего подъема.

 —————

24 Токвиль. Старый порядок и революция, М., 1905, с. 196. Однако пстхологическое объяснение сталкивается со сле- дующей неясностью. Очевидно, что эпохи подъема бывали в предреволюционных обществах и в периоды, когда о революции не могло идти и речи. Значительный социальный подъем во Франции был, например, в эпоху Людовика XIV, в России в кон- це XVIII в., а также в целом ряде послереволюционных стран.

Если говорить о «растущих ожиданиях» в этих странах, остает- ся неясным, почему как сам экономический рост, так и «расту- щие ожидания» не привели в данных случаях к революционной вспышке. Видимо, следует обратить внимание не только на «ожида- ние», но и на «ожидающих». Надо определить, почему люди, ранее с опаской придававшиеся критике старого режима и лишт втихомолку говорившие об его изменении, в некий исторический момент решаются не только выступить против старого порядка, но и добиваются его кардинальных перемен? Для ответа на этот вопрос надо перейти от психологичес- ких причин к анализу более глубинных — сначала политических, а затем социально-экономических детерминант. Выяснение того, почему ослабляется старая надстройка, давая тем самым воз- можность «среднему» оппозиционеру безбоязненно высказывать свою критику; почему затем определенным социальным гоуппам удается и вовсе разрушить эту старую надстройку и заменить ее новой — приводит нас через конкретно-политические причины к глубинно-экономическим противоречиям. Отменяет ли эти противоречия указываемый Токвилем и Бринтоном предреволюционный подъем? По-видимому, факты о на- личии данного подъема не только не отрицает внутренние про- тиворечия, но придает этим противоречиям еще более острый характер. Очевидно, подъем, — и это недвусмысленно показал, например, сам К. Бринтон на примере Франции, — достигается прежде всего за счет поднимающихся в старом обществе классов, связанных с новым способом протхводства. Новые классы, непосредственно ответственные за очередной скачок производи- тильных стл в обществе, не имеют при старом порядке полити- ческой власти и скованы старыми политическими барьерами. Предреволюционный рост общества не только не разрешает про- тиворечия этих новых классов со старыми, но, напротив, дает этому противоречию новое разрешение. Подъем усиливает новые классы и дает им возможность ниспровергнуть старый режим. Теория Маркса позволяет заменить поверхностное психологическое объяснение «парадокса благополучия» глубинным социаль- но-экономическим.

 * * *

Мы рассмотрели две проблемы рецепции «Старого порядка и революции» А. Токвиля в России XIX в . и современной аме- риканской социологии: вопрос о соотношении «демократии» и «деспотизма», в также т. н. «парадокс благополучия». причина современной популярности Токвиля в западной социологии оче- видна: его идеи стали основой как раннего, так и современно- го либерализма. Вместе с тем, уже обсуждение концепции Токвиля в русс- ких предреформенных журналах показало, наряду с позитивным ее пафосом — критикой цезарианской демократии — тас же и ее недостатки Цезарианская демократия критикуется французским социологом не «слева», а «справа», не с точки зрения дейст- вительной демократии, но со стороны «старого порядка». Точно так же имеет очевидные слабости и отрждествление Токвилем централизма с деспотизмом. Токвиль трактует централизм вне- исторически, не учитывая различную роль централизма в раз- личных исторических условиях. Что касается «парадокса благополучия», то, как мы ви- дим, роль Токвиля в его интерпретации двойственна. Заслуга автора «Старого порядка» состоит в самом указании на этот парадокс, но отнюдь не в определении его причин. Вопреки Токвилю и американским социологам революционизирующее воз- действие предреволюционного подъема объясняется не психоло- гическими мотивами, но глубинно-экономическими процессами. Предреволюционный подъем приводит к социальной революции лишь там, где он обостряет острое формационное, и тем самым, классовое противоречие, усиливая группы, оппозиционные ста- рому режиму.

(Весна 1983 г.,неопубл.)

 

Политология, Философия