Третий марксизм. Очерк современной левой идеологии. Тарту-Спб., 2018 Главы 1-2

Розенфельд  И.В.

Тарту; Санкт-Петербург: Крипта,  2018. –  752 с.

ISBN 978-5-600-02258-4

 УДК 141.82 + 329.1                  ББК 66.1(0) + 66.2(0)   Р 64       

В работе делается попытка последовательного изложения современного левого дискурса, имеющего важное значение для развития обществ «посткоммунизма» (бывшего реального социализма) и определяемого как «третий» марк­сизм.

«Третий» марксизм противопоставляется, с одной стороны, известным еще в XX веке вариантам левой идеологии, в том числе традиционным формам марк­сизма – «первому» (классическому и социал-демократическому), а также «второму» советскому марксизму (марксизму-ленинизму) – идеологии  ­реального социализма. С другой стороны, эта левая идеология полемизирует с западной правой идеологией в обоих ее вариантах – как праволиберальном, так и правоконсервативном.

Современный «третий» марксизм рассматривается как идеологическая платформа, нуждающаяся не в конструировании с нуля, но скорее в обобщении и развитии. Как показывается в работе, эта идеология начала свое формирование уже в XX веке, в полемике как с классическим «вторым» (совет­ским) марк­сизмом – идеологией реального социализма, так и правой консервативно-либеральной идеологией западного общества.

Опираясь на традиционные категории классического марксизма, эта идеология, однако, стремится выйти за рамки подхода «второго» (советского) марксизма. Она ставит своей целью описать причины краха реального соци­а­лизма в Европе, особенности Нового мирового порядка и проблемы подъема мира «посткоммунизма» (бывшего реального социализма), способного в будущем – как доказывает эта теория – преодолеть данный мировой порядок.

© Игорь Розенфельд, текст, 2018

© Издательство «Крипта», оригинал-макет, оформление, 2018.   

ПРЕДИСЛОВИЕ

Данная работа представляет собой попытку систематического изложения основных положений современной левой (леводемократической) идео­логии, важной, как представляется, для понимания ситуации как в мире в целом, так и ситуации в странах бывшего реального социализма (так называемого посткоммунизма), сложившейся после начала 1990-х гг. – времени поражения советской перестройки и краха реального социализма.

В течение долгого времени постсоветского периода (как и позд­ней ­советской истории) для многих российских и восточноевропей­ских интеллектуалов построение современного левого дискурса представлялось невозможным или малоинтересным (например, интервью с М. Рыклиным в кн.А. Альчук. Противостоять на своем. – СПб.: Алетейа, 2009, с. 10). Эти интеллектуалы строили свой подход к происходящему в мире бывшего реального социализма (в том числе России) в основном в старых, как правило, праволиберальных или правоконсервативных (реально – консервативно-либеральных) рамках, зачастую отрицая саму возможность левого дискурса.

Такая точка зрения имела свои основания в реалиях Нового мирового и Нового российского порядка, сформировавшегося после падения реального социализма в России и Восточной Европе. В условиях этого порядка западное миропонимание, основанное на правой идеологии консервативного либерализма, стало преобладающим и как будто единственно возможным.

Существенные коррективы в данный подход внесло изменение ми­ровой и восточноевропейской ситуации к концу первого десятилетия XXI века — именно мировой и восточноевропейский кризис 2007–2011 гг., показавший границы как традиционной западной политико-экономической практики, так и традиционной западной идеологии – консервативного либерализма. Не меньший удар данному подходу нанесли и последующие события – араб­ской весны, украинского, а затем и сирийского кризисов, обнажившие острые противоречия Нового мирового порядка.

Вполне очевидны данные противоречия и в мире так называемого пост­коммунизма Восточной Европы. Этот мир, переживший победоносную реставрацию общества западного образца, является очевидным «слабым ­звеном» современного Нового мирового порядка. Именно здесь, на­новой ­периферии Запада, в наибольшей степени выражаются не только ­поло­жительные стороны этого Нового мирового порядка (например, по сравнению с периодом реального социализма 1917–1991 гг.), но и его немалые странности и нестыковки.

Посткоммунистические страны оказались в наиболее сложном положении как после краха реального социализма, так и в результате правого варианта реформ в этих странах.

В ходе этих драматических перемен рубежа 1990-х для остального мира, прежде всего так называемых западных демократий, изменилось мало что: не изменились ни существовавшие там системы, не изменилась существовавшая там идеология. Зона влияния западных демократий и их идеологии лишь расширилась, распространившись теперь помимо периферийной зоны так называемого «третьего мира» на значительную часть бывших «коммуни­стических» территорий.

В посткоммунистических странах, напротив, как социально-экономическая, так и идеологическая ситуация переменилась кардинально. Место бывшей системы реального социализма в данных странах заняла система «Нового мирового порядка», втягивающая страны бывшего реального социа­лизма в западную цивилизацию, хотя и в специфических формах. Новый мировой порядок распространился на Восточную Европу, однако страны этого региона не достигли еще состояния равновесия. Об этом говорит ­глубокая дезориентация, то есть потеря различных (в первую очередь иде­о­логических, но также политических, экономических и пр.) ориентиров в этом регионе.

Поражение реального социализма означало и поражение его идеологии – классической левой идеологии XX века – марксизма-ленинизма, в период своего заката все больше принимавшего форму сталинизма – советского традиционализма, соединенного с правым консерватизмом. Совет­ский марксизм — флагман левой идеологии XX века – потерпел в странах бывшего реального социализма явное поражение и как будто полностью исчез с идеологического горизонта. Его идеологи разбежались, примкнув к различным группировкам победоносных правых течений – если не правого либерализма, то столь же правого консерватизма. Некоторые «ренегаты с партбилетом в кармане» (выражение известного российского правого нацио­нал-патриота А. Ципко), как и сам автор данного выражения, присоединились к наиболее неприглядным формам указанного консерватизма, например, ­исповедуя русский вариант доктрины «национальной революции» (бывшей, как известно, также и официальной теорией Третьего рейха).

На смену этой, недавно столь мощной и казавшейся незыблемой в мире реального социализма идеологии в посткоммунистических странах, пришли новые идеологические формы, связанные, по-видимому, с теми же западными демократиями – правый либерализм и правый консерватизм. Оба эти течения единой западной идеологии поделили политический спектр посткоммунистических обществ, оттеснив левые (социалистические) теории на отдаленную периферию и громогласно угрожая выбросить последние «на свалку истории».

Идеологи консерватизма в России, как и таковые на Западе (например, И. Валлерстайна) отрывают друг от друга идеологические течения правого либерализма и правого консерватизма, доказывая их коренное отличие и едва ли не противоположность. Они утверждают, что идеологией западного общества является либерализм в широком смысле, тогда как консерватизм противостоит ему, представляя чуть ли не новую прогрессивную идеологию. Мы, в отличие от них, считаем, что в идеологии современного Запада (если угодно современного капитализма), уже со второй половины XX века можно ­говорить о соединении, конгломерате двух данных течений в целост­ной ­идеологии современного западного общества – консервативном либерализме. Это единство двух течений правой идеологии отчетливо показывает и развитие стран посткоммунизма.

Первым о своей победе в мире (в знаменитом тезисе Ф. Фукуямы о «конце истории») громогласно заявил правый либерализм. Однако этот правый либерализм оказался вовсе не единственным идеологическим победителем. Вместе с ним в мире в целом и странах реального социализма, в частности, победила также идеология правого консерватизма, реально тесно связанная с идеологией либерализма. Именно консерватизм (часто в виде правого национализма), а вовсе не витринный для западных демократий либерализм с его идеалами свободы и демократии, стал основной идеологической формой осво­ения современной западной цивилизацией посткоммунистического мира и приобщения его стран к Новому мировому порядку.

Правый консерватизм не в меньшей степени, чем витринный ли­берализм, определял особенности – от экономики до идеологии – пост­­ком­му­ни­сти­ческого (в частности, прибалтийского и эстонского) истеблишмента первых двух постсоветских десятилетий. В политике этот правый истеблишмент ­характеризовало подавление оппозицион­ных (центристских и левых) партий, шовинизм в отношении нацио­наль­ных меньшинств. В экономике – не только чрезмерная прива­ти­зация и манипуляция государственными монополиями, но и специфическая тактика изоляционизма, связанная с созданием «са­нитарного кордона» вокруг России. В идеологии – опора на национал-­революционные стереотипы, вплоть до попыток реабилитировать идеологию Треть­его рейха и прибалтийских участников формирований послед­него (см. кн. «Эстония до и после Бронзовой ночи», 2009).

В результате новую постсоветскую систему в Прибалтике (похожую на многие иные модели в посткоммунистическом регионе) в течение более чем четверти века представлял далеко не либеральный, но вполне авторитарный «особый балтийский» порядок в Евросоюзе, на недостатки которого правая идеология закрывала глаза. Более того, сторонников данного порядка –­ не только правых либералов, но и консервативных радикалов (в частности, в виде эстон­ского Союза Отечества и Республика – IRL) поддерживал мировой правый истеблишмент и прежде всего неоконсерватизм США. Это же можно сказать и о поддержке других посткоммунистических консерватизмов – от Хорватии до Украины.

Реальность посткоммунистического мира (прежде всего идеоло­ги­ческая), таким образом, противоречит известной западной (осно­­ван­ной на идеалах классического либерализма) риторике, говорив­шей о необходимо­сти перехода «коммунистического мира» к демократии и «демократическом» освоении Западом этого мира. Говоря о приобщении стран бывшего «тоталитаризма» к демократии, Запад реально способствовал формированию в этих странах не сильно демократических форм «этнической демократии» с явными (как например, на Украине после переворота февраля 2014 г.) чертами право-национальной диктатуры.

Преобладание идеологии консерватизма характерно не только для большинства стран восточноевропейского посткоммунизма, но и для России. Именно консерватизм (правый национализм) оказывается официальной идеологией послеельцинской, то есть путинской России с 2000 гг. (об этом­ см. «Кризис Нового российского порядка и крах русского консерватизма». – Тарту; СПб.: Крипта, 2015). Как и консерватизм других стран посткоммунизма, русский консерватизм считает себя «наконец-то найденной» новой идеологией взамен советской. Эта идеология рассматривается ее приверженцами как реальная оппозиция Новому мировому порядку и современной ­западной (консервативно-либеральной) идеологии, как идейная конструкция, которая позволит России решить стоящие перед ней насущные во­просы. (Отсюда громогласные, но не слишком адекват­ные построения типа «Русской доктрины», теории «Пятой империи» и проч.)

Насколько обоснованы эти заявления консервативных идеологов?

С точки зрения современной левой теории русский консерватизм, как и построенная на данной идеологии политическая практика, не могут ­позволить России решить стоящие перед ней задачи – в первую очередь ­задачи противостояния сложившемуся к началу XXI века Новому мировому порядку.

Оппозиционность российского консерватизма этому порядку явля­ется противоречивой и не вполне последовательной. Эта противоречивость, как мы доказываем, связана с тем, что как и правый либерализм, русский консерватизм (в особенности в его радикальных вариантах) является не столько идеологией сопротивления пост­советской России Новому мировому порядку, сколько идеологией достаточно противоречивого приспособления России к нему.

Это в полной мере подтверждает и политическая практика русского консерватизма вплоть до настоящего времени. Так, в лице известного консервативного долгожителя
А. Ципко, русский консерватизм явно поддержал переворот на Украине и послемайданный правый украинский режим.

Реально оппозиционные стороны русского консерватизма Новому миро­вому порядку больше других выражает лишь часть русских консерваторов, которых можно назвать «консерваторами-сопротивлен­цами». Однако, как мы стремились показать, идеологию последних уже нельзя считать в полной мере консервативной, а скорее переходной к другой – неконсервативной (или даже «послеконсервативной») – именно, современной левой идеологии (см. «…Крах русского консерватизма», 2015).

Что касается анализа обществ современного посткоммунизма, то на Западе этот анализ производится, как правило, в рамках консерва­тивно-­либеральной идеологии. Однако, как можно заметить, подобный подход не дает возможности объективной оценки восточноевропейских реалий. Не ла­ки­ровочный, а объективный анализ Нового мирового порядка в Восточной Европе, его идеологических, политических и экономических особенностей требует иной, отличной от консервативного либерализма, методологии.

Плохая политика имеет в своей основе плохую идеологию или отсутствие видимой идеологии вообще. Хорошая политика возможна лишь на основе хорошей (адекватной) идеологии.

Провал традиционных правых – праволиберальных и правоконсервативных – идеологических моделей в Восточной Европе требует альтернативных идеологических решений. Интуитивные поиски этой альтернативы ведутся на «левом» идеологическом фланге. Однако вопрос о современной левой идеологии, ее последовательном изложении остается открытым. Необходима формулировка новой демокра­тической («новой левой») идеологии – если угодно «нового либерализма» – применительно прежде всего к так называемому посткоммунизму.

Можно ли взять эту идеологию «с полки» в готовом виде, как это пытались делать в мире бывшего реального социализма с правыми теориями? Есть основания считать, что такая современная левая теория до сих пор в достаточной мере не сформулирована.

Старая советская («старая левая») идеология реального соци­ализма – марксизм-ленинизм («второй» марксизм) – оказалась неспособна выполнить такую роль. Уже со второй половины XX века эта идеология требовала самого серьезного пересмотра, какового одна­ко не произошло. Поэтому в период кризисов реального социализма, начиная с 1956 и 1968 гг., а в особен­ности в эпоху «перестройки» конца 1980-х советский («второй») марксизм потерпел явное поражение в полемике с правой западной идеологией, в том числе по вопросу политической демократии – прав человека.

Идеологический разгром советского марксизма в конце 1980 – начале 1990-х можно сравнить с трагическими для бывшего СССР событиями 1941 г. Долгие годы готовившаяся к идеологической войне внушительная армия советских обществоведов практически оказалась к этой войне не готовой и была наголову разгромлена «на мирно спящих аэродромах».

Два десятилетия спустя ситуация, по-видимому, изменилась не сильно. При явном поражении «старых левых» идеологических конструкций очевидно и отсутствие альтернативных им «новых левых» конструкций XXI века, к настоящему времени окончательно так и не оформленных. Раймон Арон не без основания говорил об отсутствии марксизма XXI века. (Цит. по: Критический марксизм, продолжение дискуссий. – М., 2001, с. 12.)

Одной из попыток такового стала идеология еврокоммунизма 1970-х гг., которая, по-видимому, давала иное понимание выхода из кризиса совет­ского марксизма, чем это предлагала традиционная европейская социал-демо­кратия.

Для многих плюралистических левых альтернативой советскому марксизму была именно последняя. Однако является ли социал-демо­кра­тическая теория (по нашей терминологии «первый» марксизм, вариант первой «добольшевистской» формы марксизма) реальной новой идеологией для современного левого фланга европейской политики?

Как представляется, социал-демократическая теория не может быть адекватной формой левой идеологии и основой эффективной политической практики в современной Восточной Европе. Несмотря на ряд преимуществ по сравнению с традиционным правыми идеоло­гиями консерватизма и либерализма, данная теория уже с начала XX ве­ка является не формой оппозиции мировому правому истеблишменту, но скорее формой приспособления к нему западного «левого сектора».

Это еще раз подтверждает тот факт, что для формулирования новой (современной левой) идеологии недостаточно просто взять уже имеющиеся ­старые левые идеологические схемы. Для этого требуются новые идеологи­че­ские и теоретические шаги – некоторое идеологическое и теоретическое усилие (идеологический прорыв).

Предлагаемая работа – попытка изложения нового идеологиче­ского подхода к проблемам посткоммунистического мира. Эту попытку можно считать одним из начальных шагов (начальных проб) перехода левой теории к «собиранию камней» в противовес долгому периоду «растекания мыслию по древу» – именно соединению фрагментов левой теории, рассыпанной по отдельным работам, отдельным теоретикам и отдельным направлениям.

Леводемократическая идеология представляет собой, как мы хотим показать, по сути марксизм «третьей ступени», «третью форму» марксистского дискурса, «третий» марксизм.

Первую форму данной идеологии давал классический марксизм, развитый классиками марксизма Марксом и Энгельсом в 1848–1895 гг. и продолженный социал-демократией конца XIX века, а затем и XX века. Вторую – марксизм-ленинизм (большевизм), возникший в начале XX века, ­ставший идеологией реального социализма, но в период его деформации и кризи­са выродившийся в сталинизм – специфическую форму симбиоза «второго» марксизма с консерватизмом (правым национализмом).

Говоря о «третьем» марксизме (левой, леводемократической идеоло­гии), мы имеем в виду идеологию, которая строится на марксист­ских основа­ниях, но производит существенную переоценку этих осно­ваний по сравнению со старыми формами марксистского дискурса – «первым» классиче­ским марк­сизмом 1-го Интернационала и марксизмом «вторым» – марксизмом-­ленинизмом.

Новый марксистский дискурс («третий» марксизм) – не есть простое цитирование советской идеологии или какой-либо из иных сформулированных к настоящему времени идеологий левого направления. Отношение предлага­емой формы левой идеологии к советской форме левого дискурса более сложное. Оно определяется в том числе и известными марк­систскими «диалектическими» категориями, в частности, принципом (законом) отрицания отрицания (критицизма и сохранения). «Третий» марк­сизм не только полемизирует с идеологией реального социализма, будучи своего рода отри­цанием ее, но и пытается включить в свою теорию конструк­тивные элементы этой идеологии.

Данная работа обобщает исследования автора трех последних десятилетий. Первые попытки формулировки новых категорий современной левой теории относились к началу 1980-х гг. («О нашей революции», 1981,­см. Приложение). За этим следовала серия не опубликованных к настоящему времени (и размещенных после 2004 г. в Интернете) работ 1980–90-х гг., наиболее существенной из которых может считаться «Что такое коммунизм, что такое сталинизм» (1994, 2005). Эти работы не были опубликованы (то есть не получили привычного для XX века бумажного оформления) по ряду причин как материального, так и ситуативного плана: они не казались автору способными верно «вписаться во время». За ними последовал долгий период попыток собирания воедино различных отрывков левого дискурса (как конкретных, так и теоретических) воедино.

До середины первого десятилетия XXI века правое развитие в посткоммунистической Европе, в частности, Прибалтике, казалось, не имело альтернативы. Лишь после 2006 г. это правое развитие, например, в Эстонии, стало обнаруживать все большие признаки кризиса, ярко прявившегося как в «бронзовых» событиях 2007 г., так и последующем развитии страны. Кризис постсовет­ской политики в Прибалтике середины «нуле­вых» годов стал, таким образом, толчком, заставившим автора попытаться вновь сформулировать – в связи с новейшим восточноевропейским кризисом правой политики – основ­ные положения современного левого подхода.

Первой в этом направлении стала работа «Эстония до и после Бронзовой ночи» (2009). За ней последовал «Кризис Нового российского порядка и крах ­русского консерватизма» (2015). Эти исследования делались на конкретном политическом материале – Эстонии и России.

В данной (третьей) книге рассматривается в первую очередь теоре­ти­че­ская – именно социально-политическая (истматовская в совет­ском смысле) проблематика – теория политического анализа и ­общих категорий этого анализа. Естественно-научная и общеметодологическая («диаматовская») проблематика затрагивается в меньшей мере.

Предлагаемый взгляд на современный мир имеет, может быть, свою ограниченность – это взгляд на этот мир из Восточной Европы. Точка отсчета для нашего изложения – современная посткоммуни­стическая (постсоветская) восточноевропейская ситуация – в первую очередь, ситуация Эстонии и России.

Глава I. НОВЫЙ МАРКСИСТСКИЙ ДИСКУРС
И СОВРЕМЕННАЯ ЭПОХА

«Без теории нам смерть, смерть, смерть!»
И.В. Сталин, март 1953 г.

1. Мировая ситуация в начале XXI века. Посткоммунистический мир и Новый мировой порядок после холодной войны. «Пейзаж после битвы» гла­­за­ми разных идеологических направлений. Реставрация совре­менного западного общества («капитализма») в мире бывшего реального социализма. Совре­менный правый истеблишмент. Консервативный либерализм – официальная идеология современного Запада. Правые идеологические течения – правый либерализм и правый консерватизм.

Современный мировой общественный пейзаж конца второго деся­тилетия XXI века является своего рода «пейзажем после битвы» – холодной войны между «реальным» (то есть коммунистическим») социализмом и Западом, закончившейся распадом системы «реального социализма» от СССР до Югославии. После указанного распада системы «реального социализма» на рубеже 1990 гг. посткоммунисти­че­ская (и постсоветская) Восточная Европа, которая и является главным объектом нашего анализа, переживает два с лишним десятилетия спокойного и как будто нормального развития. Сложилось новое соот­ношение сил и режимов, получившее обозначение «Нового мирового порядка» (в частности, А. Уткин. Новый мировой порядок. – М.: Алгоритм, 2006). Собственно говоря, заявление Нового мирового ­порядка (Novus ordo saeculorum) напечатано на купюре американ­ского доллара.

Расклад сил данного порядка после краха реального социализма в России и восточноевропейском регионе закрепил победу «западной цивилизации» – в первую очередь атлантического центра США плюс Великобритании, то есть мировую (и европейскую) гегемонию англо-американского блока. Западный (американский) центр мирового развития стал главным центром мировой цивилизации, определяющим ее развитие по всем направлениям. Левый центр, представлявшийся в XX веке Советским Союзом и охватывающий мир «реального соци­ализма», исчез в политическом небытии (например, Е. Примаков. Мир без России. – М.: Российская газета. 2009). Восстановление в России этого центра не было задачей ни праволиберальной (ельцинской) ни «консервативной» ­(путинской) России. Консервативная Россия «нулевых» годов, как и Россия праволиберальная (ельцинская), стремилась – за редким исключением (вроде сирийской операции) – скорее встроиться в существующий мировой порядок.

Современная западная цивилизация имеет как главный англо-американский центр США и Великобритании, так и центр западноевропейский – континентальный Евросоюз, основные страны кото­­­ро­­го после Второй миро­вой войны оказались подчинены американ­ско­­му. Вместе они составляют главный западный центр мировой силы, со второй половины XX века являющийся правым мировым центром – центром, по нашему определению, мирового правого истеблишмента. Являясь главным центром материальных ресурсов и мировой технологии, западный (правый) мировой центр (консервативно-либеральный истеблишмент) является также главным субъектом и блюстителем Нового мирового порядка, с правом ведения войн в различных реги­онах мира от Европы (Югославии) до Африки (арабские революции) и Азии (война в Ираке, Афганистане Сирии и проч.). Бывший «третий» мир – Латинская Америка, Африка и проч. остается таким образом периферией и сферой экспансии современного Запада.

Особняком в современном мировом раскладе стоит активно развивающийся Китай (КНР), чья система, несмотря на рыночные модификации и вопреки многим запутывающим описаниям, фактически является вариантом системы реального социализма. Пока Китай ведет себя во внешней политике весьма осторожно, стараясь извлечь максимальную пользу из сотрудничества с Западом. Однако вы­­да­ющиеся успехи этой страны последних десятилетий говорят о том, что достаточно скоро Китай заявит о себе и в мировой политике.

Что касается посткоммунистического мира, в первую очередь Восточной Европы, то там происходит освоение современным западным обществом бывших «коммунистических» территорий – стран бывшего реального социализма. Основное содержание этого осво­ения можно определить как «реставрацию» в посткомунистическом мире традиционной системы этого ­общества.

Каковы основы Нового мирового порядка (в том числе в Восточной Европе), определяющей силой которого является современный Запад?

«Изнутри» современного западного мира его собственная система вы­глядит как «общество вообще», «власть вообще», «демократия вообще». Новый мировой порядок не может анализировать сам себя. Требуется взгляд на этот порядок со стороны, извне, как мы предлагаем, «слева» –­ с точки зрения, соответствующей, по нашему мнению, системам так называемого ­посткоммунизма.

С этой точки зрения политическую основу западной демократии, обычной для развитых стран западного мира – прежде всего США и Европы, а также Нового мирового порядка составляет специфическая система власти, которую можно определить как правый контроль и правый истеблишмент –­ то есть власть правых политических группировок – как праволиберальных, так и правоконсервативных. Этот характерный для западной демократии правый политический контроль – то есть власть правых партий – имеет ряд особенностей, включая и очевидную репрессивность. Он осуществляется как в политической, так и идеологической сфере, например, в виде контроля над средствами массовой информации, предполагающего в том числе и опре­деленную (разумеется, правую) цензуру.

Правый политический контроль и соответствующая ему правая – консервативно-либеральная – идеология навязывается мировым правым истеблишментом всему современному миру в целом, и миру посткоммунизма, в частности. В мире посткоммунизма это навязывание (что ярко видно, напри­мер, в Прибалтике или на Украине) часто происходит в форме пря­мого подав­ления (в том числе и методом прямых репрессий и цензуры)­ иных идеологических направлений – в первую очередь левого политиче­ского ­спектра.

Особенно ярко репрессивные стороны правого контроля таким образом проявляются в странах западной периферии, в особенности тех, где система Нового мирового порядка установилась относительно недавно, то есть в мире посткоммунизма от Хорватии до Казахстана. Характерный пример острых противоречий новейшего правого контроля в посткоммунистиче­ском мире представляет «послемайданная» Украина – Украина после переворота февраля 2014 г., оказавшаяся под пятой Правого сектора и поддерживаю­щего его Нового мирового порядка.

Политический смысл реставрации в Восточной Европе с начала 1990-х гг. (то есть восстановления в ней западного общества) поэтому ­составлял приход к власти в посткоммунистическом мире правых группировок – многочисленных «новых правых» – как правых либералов, так и правых консерваторов (в России – от ельцинских либералов до современных российских правых имперцев).

Вероятно, на определенном этапе указанная реставрация в посткоммунистическом мире западного общества, то есть установление или восстановление в соответствующих странах правого контроля – имела свои основания. Однако, как и все иные мировые процессы, процесс усиления таким образом правого контроля в Европе в целом имеет и свои негативные стороны, свои крайности, которые следует определить как «правый перекос».

К таковому перекосу, крену мирового развития вправо, привело в первую очередь исчезновение советского «левого» мирового полюса, а также массированное подавление правым западным истеблишментом левой и левоцентристской оппозиции, активной (например в Западной Европе) на предыдущем историческом этапе второй половины XX века. Особенности (и репрессивность) правого перекоса начала XXI века определяют оборотные стороны и противоречия Нового мирового порядка, мирового правого контроля и мирового правого истеблишмента.

В идеологическом плане особенностью Нового мирового порядка (в том числе и в Восточной Европе) с преобладающим правым истеблишментом является победа консервативно-либеральной (правой) идеологии – идеологии современной западной цивилизации.

Подчеркнем важный момент: в отличие от правых (в том числе и консервативных) идеологов, мы рассматриваем идеологию современного западного общества не как «либерализм», но как идеологический блок двух идеологических течений – правого консерватизма и правого либерализма. То есть как единое идеологическое образование – консервативный либерализм, су­ще­ствующее как в праволиберальном, так и в правоконсервативном идео­логическом варианте.

Предпринимаемую как западными (И. Валлерстайн), так и российс­кими поборниками консерватизма попытку представить в качест­ве «основной» западной идеологии лишь идеологию либерализма следует отвергнуть как явную попытку запутать суть дела.

Эта попытка противоречит весьма значительному числу политических фактов современного мира. Реальная власть на Западе (в США или странах Западной Европы) принадлежит не либеральным, но именно консервативным группировкам – например, республиканцам США, британским консерваторам, немецкой ХДС/ХСС или многочисленным «Народным» парти­ям Европы. Главной правой партией в Евопарламенте также являются не праволиберальные группировки, но общеевропейская «Народная» (то есть консервативная) партия (см. 9-ю главу). Либеральные партии и соответст­вующие идеологические течения (например, демократы США или европей­ские либералы) являются не единственными правыми группировками (и политическими лидерами Запада), но скорее союзниками консервативных партий соответствующих стран.

Соответственно господствующей в странах традиционного западного общества («капитализма») является не либеральная, но скорее правоконсерва­тивная идеология, действующая в паре с праволиберальной и образующая в результате единый правый консервативно-либеральный идеологический блок. Западные, а также посткоммунистические идеологи консерватизма запутывают этот факт, пытаясь лишить правый консерватизм статуса второй главной идеологии современного западного общества и представить его как отдельное идеологическое образование. А то и (что активно доказывает консерватизм в России) как едва ли главную оппозицию нынешнему Новому мировому порядку.

Это запутывание сродни отмеченному Роланом Бартом в Мифо­­ло­­гиях утаиванию буржуазией своего имени (Р. Барт. Мифологии. – М., 1996, с. 264).

При этом «либерализм» в данном подходе трактуется максимально широко, как своего рода «либерализм без берегов», включающий как идеологию деятелей Великой Французской революции XVIII века, так и, скажем, дикта­торов XX века типа Муссолини или Пиночета (например, парадоксальное консервативное выражение «либеральная модель Пиночета»).

Пытаясь свести западную идеологию лишь к «либеральному» компо­ненту, русский консерватизм переворачивает факты с целью вывести «консерватизм» из-под критики и представить его некоей отдельной «незападной» (и поэтому якобы оппозиционной) идеологией. Этим самым кон­сервативные идеологи камуфлируют факт консервативно-либерального единства западной идеологии, производя «манипуляцию сознанием» (в терминах социал-консерватора Сергея Кара-Мурзы).

Это подтверждает и ситуация в мире посткоммунизма. Консервативно-либеральный (правый) идеологический блок в странах посткоммунизма лишь временно побеждает в либеральном варианте. За либерализмом «всерьез и надолго» приходит именно консерватизм, причем часто в виде пра­вого национализма, известного еще в Европе 1920–30-х гг. Эта особенность типична для большинства стран посткоммунистического мира – от Прибалтики до Украины, в послемайданном варианте оказавшейся под контролем правонационалистического «Правого сектора».

Сказанное в полной мере относится и к России, господству­ющим течением которой после периода ельцинского правого либерализма 1990-х с начала «нулевых» годов является русский правый консерватизм. Особенности этого консерватизма выражаются в целом ряде аспектов современной политики в России, реально продолжа­ющей правую политику ельцинского либерализма. (Об этом подробнее в 8-й главе данной работы, а также в книге «Кризис Нового российского порядка и крах русского консерватизма», 2015.)

По этой причине мы отказываемся считать консерватизм – в первую очередь в России – новой и положительной идеологией для мира бывшего реаль­ного социализма. Наряду с правым либерализмом консерватизм – это идео­ло­гия Нового российского порядка и соглашательства с Новым мировым порядком.

Классический марксизм критиковал как правый либерализм, указы­вая на его ограниченность, так и правый консерватизм, который в классиче­ском марксизме обозначался как «реакция» (например, Ф. Энгельс о мантейфе­левской реакции. ПСС, 2-е изд., т. 20, с. 527). В. Ленин использовал также понятие «крайне правых».

Анализируя идеологию правящих групп в России начала XX века, Ленин (например, в работе «Памяти Герцена») различал два либерализма: официальный и низовой, демократи­ческий. Он говорил также о разделе власти между правыми либералами и «крайне правыми» – правыми консервато­рами, включая радикальных. «Либеральным буржуа, – по его словам, – нужен раздел власти с Пуришкевичами» (В.И. Ленин. ПСС, 5-е изд., т. 21, с. 239).

Сказанное определяет противоречивость использования правых как либеральных, так и консервативных идеологем для описания реального ­социализма.

К настоящему времени очевидно, что развитие мира посткоммунизма Восточной Европы как по либеральным, так и по консервативным моделям обнаруживает существенные внешние и внутренние (политические, национальные, социальные, экономиче­ские и проч.) противоречия. Реальная ситуация в постсоветском мире, рассмотренная нами, в частности, на примере Эстонии («Эстония до и после Бронзовой ночи». –  СПб., Тарту: Крипта, 2009) должна быть определена как кризисная. Наряду с рядом успехов (рыночных и проч.) в Эстонии как и Балтийских странах в целом, имеет место весьма серьезный признаваемый, в частности, эстонскими обществоведами ­кри­­зис – «как эконо­мический, так и общественный» (Postimees, 09.07.2008, http://www.postimees.ee/?id=19594).

К внутренним противоречиям в мире посткоммунизма следует отнести кризисные явления в экономике, политике и идеологии указанных государств. К внешним – противоречия этих стран, например, России с одной стороны и США и ЕС с другой, различные эпизоды борьбы указанных стран (в том числе и России) за свое место в современном мире. Эта противоречивость (в целом ряде аспек­тов – от экономики до идеологии) ставит под ­сом­­нения традицион­ные западные (как либеральные, так и консервативные) модели осво­ения мира бывшего реального социализма – экономические, политические и идеологические.

В целом становится ясной противоречивость освоения современным Западом бывшего коммунистического пространства. То есть тот факт, что современная западная цивилизация и ее идеология – консервативный либерализм – не сильно (точнее, все меньше) справляется с освоением посткоммунистического мира.

Похоже, восточноевропейский посткоммунизм не хочет развиваться по традиционным западным – как праволиберальной, так и правоконсервативной – моделям. Однако ничего иного правая идеоло­гия – консервативный либерализм – предложить не может.

2. Кризис левой и марксистской идеологии к концу XX века и в начале XXI века. Категории «правого» и «левого». Левая оппозиция в Европе и в мире посткоммунизма. О трех марксизмах. «Идеологическая дилемма». Место «третьего» марксизма среди левых теорий.

Осознание противоречий традиционного западного подхода влечет необходимость если не другой политики, то по крайней мере другого взгляда (в идеале – другой идеологии) на эти проблемы. Альтернатива имеющейся правой политической практике и ее идеоло­гии (а с ними – правому перекосу в посткоммунистическом мире) интуитивно ищется среди оппозиционных построений, то есть на «левом» идеологическом фланге.

Если правые идеологические течения как в современном мире, так и в мире бывшего реального социализма представляют политический истеблишмент сложившегося мирового порядка, то левые течения являются оппозицией. В первую очередь такую оппозицию представляет современная левая идеология, противостоящая обоим видам правой идеологии – как правому либерализму, так и правому консерватизму.

Называя предлагаемый в данной работе подход современной «левой» теорией, мы подчеркиваем главный начальный момент – отличие этой теории от теорий правых (новых и старых), то есть в первую очередь классиче­ских западных теорий либерализма и консерватизма. Современная левая ­теория противостоит правому консервативно-­либеральному подходу в целом, то есть не только правому либерализму, но и правому консерватизму, сущест­вующему как на Западе, так и в странах бывшего реального социализма в различных национальных вариантах, не исключая и русского.

Можно заметить, во-первых, что коль скоро мы используем понятия «левой» теории, «правого иcтеблишмента» и проч., предпринимаемый нами анализ опирается на категории правого-левого.

Эти категории (координаты), применявшиеся уже в начале XIX века, мы считаем важными и основополагающими для современной политологии. Мы отвергаем попытки отказаться от понятий «правого-левого» и отменить их, что, по нашему мнению, подобно стремлению отменить географические координаты «Восток-Запад», «Север-Юг» или другие универсалии.

Различение правого-левого в политике является серьезной проб­лемой, требующей отдельного анализа. В данном изложении мы огра­ничимся лишь наиболее общими соображениями на эту тему.

Несмотря на многие попытки отрицать значимость понятий (кате­горий) правого-левого и исключить их из современного политиче­ско­го анализа, эти, как будто «старые», понятия политического языка, появившиеся в XIX веке (и вошедшие в широкий обиход во второй его половине) не потеряли своего значения до настоящего времени. Они остаются существенными коорди­на­тами описания политиче­ских теорий, принадлежащими к основаниям политологии.

Как известно, различие между «правыми» и «левыми» в политике восходит к эпохе Великой Французской революции 1789–1794 гг. Его основой стала разница в положении мест депутатов Национального собрания, го­ло­совавших за более «умеренные» (в то время монархические и умеренно-­республиканские) или более «радикальные» (радикально-республиканские с определенными социалистическими элементами) политические решения. Различие этих сил обнаружилось, в частности, при обсуждении Декларации прав человека и гражданина 26 августа 1789 г. (напр., В. Ревуненков. ­Очер­ки по истории Великой Французской революции: Падение монархии. 1789–1792. – Л., 1982). «Правыми» с этого времени стали называться сторонники более умеренных, «левыми» — более «радикальных» политических программ.

Связь радикализма или умеренности с понятиями «левого» и «правого» является условной (конвенциональной). Сторонники более радикальных программ в тогдашней Франции имели не только «горизонтальное», но и «вертикальное» обозначение. Так, республиканские радикалы в том же революционном Национальном собрании Франции первоначально назывались «верхними» («горой», «монтанья­рами»), умеренные же – «нижними» («низ», «болото»). Однако данное «вертикальное» различение радикального и умеренного в политике не стало устойчивым и общепринятым, в отличие от ­традиционного «горизонтального» различения «левого» и «правого», дейст­вующего до настоящего времени.

Это «горизонтальное» различение левых и правых стало основой появления в начале XIX века первых европейских левых партий – в начале леволиберальных – в частности, в Италии и Скандинавии.

В настоящее время в мире существует ряд считающихся левыми течений – от левого народничества до анархизма, которые серьезно различаются. При этом очевидно, что левая теория в начале XXI века переживает острый кризис, заметный уже с 1960-х гг. С внешней стороны на левом фланге современной идеологии и политики – в том числе Восточной Европы – видятся в основном идеологические руины, обломки идеологических конструкций двух прошлых веков. Прежде всего, в начавшемся столетии стал очевиден крах старой (главной) левой идеологии­ XX века — идеологии реаль­ного социализма – марксизма-ленинизма (большевизма, коммунизма). Сыграв с начала этого века весьма важную роль как в становлении обществ ­реального социализма, так и­ в мировом развитии в целом, данная идеология потерпела поражение вместе с крахом реального социализма на рубеже 1990-х гг. Идеоло­гия советского марксизма (марксизма-ленинизма) оказалась не­способ­ной описать кризис реального социализма и переломные процессы в данных системах типа советской перестройки. Многочисленные официальные представители советского марксизма исчезли с идео­логиче­ского горизонта, легко и, как правило, без боя уступив идеоло­гическое поле своим правым – либеральным и консервативным оппонентам.

Казалось, вместе со старым советским и восточноевропейским реальным социализмом, потерпевшим провал на рубеже 1990-х гг., потерпел поражение и возникший в середине XIX века марксизм как таковой. Однако в том-то и дело, что «как будто». Советский марксизм – не единственное направление левой теории в начале XXI века, как и не единственное направление марксизма. Марксизм сохранился в своих неортодоксальных формах, которые и создали осно­ву современной левой теории.

В данной работе мы будем говорить о «трех» марксизмах современной эпохи.

«Первым» марксизмом мы называем классический марксизм его класси­ков – К. Маркса и Ф. Энгельса, отраженный в политике 1-го Интернационала (1864–1876). А также идеологию и политическую практику образованного при жизни Энгельса (в 1889 г.) Второго – социал-демократического Интернационала. Этот Интернационал действовал до Первой мировой войны и после нее – в течение всего XX века, а также в XXI веке.

«Вторым» марксизмом мы называем марксизм-ленинизм (большевизм, коммунизм) – идеологию реального социализма – прежде всего в СССР и Восточной Европе, но также и иных регионах мира. Вариантом «второго» марксизма видимо следует считать и принятую современным Китаем ­(например, на XVIII съезде КПК) идеологию «социализма с китайской ­спецификой».

«Третьим» марксизмом мы называем левую теорию, которая стала форми­роваться в мире реального социализма в период его кризиса c 1950–60-х гг., именно «плюралистический» вариант этой идеологии – впрочем не равный социал-демократизму (форме «первого» марксизма).

Понятие  «третьего» марксизма можно определенным образом соот­нести с появившимся в 1970–1980-е гг. понятием «неомарксизма», но не c по­ня­тием «постмарксизма». Понятие постмарксизма мы считаем понятием кон­­сер­вативно-либеральной идеологии, реально отождествляющим марксизм с какой-то из его исторических форм (как правило, со «вторым» марксизмом).

Для левого спектра современного посткоммунизма второй (совет­ский) марксизм остается главной точкой отсчета. Острая критика марксизма в современном мире (в первую очередь Западном) является в основном критикой недостатков и противоречий этой формы марксизма. Однако в XXI веке левая теория требует существенного пересмотра и обновления.

Уже в середине 1950-х и вполне очевидно к концу 1960-х гг. реальный социализм вступил в полосу кризиса, постепенно становившегося все более острым. Яркими примерами такого кризиса стали события в Венгрии 1956 и Чехословакии 1968 гг., а затем и советская перестройка 1987–1991 гг., решить задачи которой положительным для мира реального социализма образом тогдашней элите реального социализма не удалось.

Кризису реального социализма соответствовал и кризис его идеологии – советского марксизма (марксизма-ленинизма). Начавшийся по-видимому уже после Второй мировой войны, этот кризис стал очевиден в 1960–80-х гг.

С начала 1960-х гг. становилась все более ясной неадекватность совет­ского («второго») марксизма ситуации, сложившейся в послед­ней трети XX века как в мире реального социализма, так и на Западе. Одним из ответов на этот кризис советского марксизма стали поиски левого варианта реформ реального социализма (от Д. Лукача и чехо­словацких реформистов до группы «Праксис»), обычно трактовав­шиеся официальным  «вторым» марксизмом как «ревизионизм».

Движение в направлении нового марксизма, отличного от преобла­давшего в то время в СССР официального («второго») марксизма, было начато еще ранее – уже в 1920–30-е гг. работами Л. Троцкого, левых анти­тотали­таристов (В. Серж, М. Рютин и др.). Это движение было продолже­но в концепциях совет­ских и восточноевропейских «ревизионистов» 1950–80-х гг. – Д. Лукача, югославской группы «Праксис». Параллельно шли работы западного марксизма от Ж.-П. Сартра до Л. Альтю­ссера (см. например, П. Андерсон. Размыш­ления о западном марксизме. – М.: Интер-Версо,1991).

Целый ряд этих критических как по отношению к классическим западным, так и советским стереотипам теорий строился на основе левого дискурса. (Подробнее см. следующую главу.)

Однако поиски новой теории к середине 1980-х гг. (времени советской перестройки) не дали определенного результата.

Причиной этого было, во-первых, преобладание сверхмощных идеологических и политических машин мирового правого истеблиш­мента, ­сумевших навязать свою, консервативно-либеральную версию политиче­ских процессов XX – начала XXI века. Немалую разрушитель­ную роль, во-вторых, сыграл и советский консерватизм (сталинизм), в течение долгого времени подавлявший не только правую, но и левую идеологическую оппозицию в странах реального социализма.

Подавление официальным консерватизмом реального социализма альтернативных и плюралистических моделей (модификаций) этой системы в 1960–70-е гг. стало одной из немаловажных причин, которые вели данную общественную форму к катастрофе.

Разумеется, попыток описания и объяснения основных особенностей  системы реального социализма было более чем достаточно. Но большинст­во из них страдало от двух основных причин (или задач) – задачи апологетики данного строя (в странах самого реального социализма) или же его дискредитации – со стороны идеологов Запада. Это определялось противостоянием и борьбой главных мировых идеологий и стоящих за ними общественных систем, обусловившим в том числе и специфическую для второй половины XX века ситуацию идеологической дилеммы (О нашей революции, 1981, см. Приложение).

Смысл данной идеологической дилеммы состоял в том, что к началу советской перестройки (до конца 1980-х гг.) основную мировую идеологическую картину определяли две мировые идеологии – консервативный либе­рализм и советский марксизм (марксизм-ленинизм). Причиной этого было наличие двух мировых полюсов с их мощным идеологическими и политическими источниками влияния. Разрыв с одной из идеологий по принципу исключенного третьего означал переход на позиции другой альтернативной (противоположной). Существовал и ряд «промежуточных» идеологических форм, но они представляли собой, как правило, модификации той или другой из основных мировых идеологий.

Советская общественная теория, являвшаяся частью соответству­ющей идеологии – советского марксизма (марксизма-ленинизма) дава­ла апологетику реального социализма, и в силу этого оказывалась не­способной к критическому анализу данного общества (в частности, в СССР). По причине авторитарности реального социализма советского образца критика этого ­общества «изнутри» была практически невозможна или явно затруднена ­бюрократической цензурой. (Эту цензуру защищали предшественники нынешних российских «консерваторов» – совет­ские традиционалисты вместе с хорошими совет­скими бюрократами.)

Поэтому любая серьезная критика общества реального социализма ­автоматически становилась «диссидентской». В результате основной критический анализ системы реального социализма давала западная (правая) ­консервативно-либеральная идеология и диссиденты стран Восточного блока, как правило, стоявшие на позициях данной западной идеологии. Речь идет об известных работах А. Солженицына, И. Ша­фаревича, А. Сахарова, А. Нек­рича и М. Геллера, Л. Колаковского и многих других.

Казалось бы, новый идеологический прорыв в построении совре­менной левой теории должна была дать советская перестройка рубежа 1990-х гг. Однако и она не принесла в построении такой теории очевидного результата.

Предпринятые в конце 1980-х гг. перестроечные реформы реального ­социализма закончились его крахом и победой традиционного западного ­общества с его идеологией – консервативным либерализмом. Результатом оказалась незавершенность к началу XXI века поисков в восточноевропей­ских странах левой теории, альтернативной старому советскому марксизму, начатых в еще рамках старого совет­ского марксизма (марксизма реального социализма).

Куда следовало идти от старого советского марксизма? Направления этого движения могли быть различны. Одни (например, современная КПРФ под ­руководством Г. Зюганова) считают, что идти не надо вовсе – следует ­оставаться на позициях старого советского марксизма, дополняя его элементами правого консерватизма в духе И. Ильина,­ А. Дугина и проч.

Другие считают правильным движение «вправо» – к идеологии консервативного либерализма как в праволиберальном, так и в право­кон­сер­вативном варианте.

Весьма популярной в посткоммунистическом мире с периода пе­­ре­­стройки была – социал-демократическая версия современного лево­го дискурса. Целый ряд левых идеологов в мире реального социализма, в том числе в России (от Г. Попова до А. Яковлева и даже­ М. Гор­ба­чева) видел в ней ­альтернативу старому советскому марксизму.

Социал-демократы первыми (еще в конце XIX века, вслед за­ Э. Бернштейном) использовали в своих построениях понятие критиче­ского марксизма, которое вновь стало применяться неортодоксальны­­ми левыми в пост­совет­ском мире (например, R. Gorman, Сritical marxizm, 1983, А. Бузгалин. Пост­со­ветская школа критического марксизма. Diffe­rencia specifica. – В кн.: Социализм XXI века: 14 текстов постсовет­ской школы критического марк­сизма. – М., 2009).

В настоящей работе понятие критического марксизма использу­ет­ся­ с осторожностью, связанной с необходимостью отличать положи­тельный критицизм нового марксизма в отношении марксизма тради­ционного (в том числе советского) от негативного критицизма бернштейни­анского и в целом правого социал-демократического толка. По­след­ний, как ясно показал большевизм («второй» марксизм), был ­направлен на «ревизию» классиче­ского марксизма в направлении его интеграции с правой идеологией.

Кризис и провал реального социализма в Восточной Европе, каза­лось бы, придал восточно-европейской социал-демократии новое дыхание. Социал-демократизм стал все чаще рассматриваться как положительная альтернатива  «второму» марксизму (советскому марксизму-ленинизму).

Существует точка зрения, представляемая идеологами западной социал-демократии с начала XX века, что с самого начала разделения старой социал-демократии на два направления – традиционную социал-демократию и большевизм – большевизм был «ошибочной» идеологией и отходом от верного левого – то есть традиционного социал-демократического направления.
В постсоветской России такую точку зрения развивал, в частности, Гавриил Попов (Теория и практика социализма в XX веке. – М.: Роспэн, 2006).

Мы отвергаем эту точку зрения, как и тезис о безоговорочном превосходстве социализма социал-демократического типа над реальным социализмом. Мы не считаем переход левой теории от «второго» марксизма к социал-демократизму верным решением. Такое решение означает возвращение ­назад – к уже отработанным идеологическим и политическим формам «первого» марксизма. Мы считаем необходимым движение от старых форм марк­сиз­ма – включая «второй» (совет­ский) вперед – к  «третьему» марксизму.

3. Социал-демократическая альтернатива в посткоммунистическом мире Критика идеологической редукции – то есть движения «назад» от иде­о­ло­­гии реального социализма к идеологическим формам традиционного ­западного ­общества.

Социал-демократия конца XIX века выросла из классического марксизма второй половины этого века и была непосредственно связана с теорией и политической практикой классического марксизма (и 1-м Ин­тер­националом 1864–1876 гг.). С конца XIX века до Первой мировой войны 1914 г. социал-демократия, как и обра­зованный ею в 1889 г. 2-й Интернационал, была наиболее передовым отрядом левой идеологии. В то же время в начале XX века все более очевидными становились слабости данного течения, главной из которых было соглашательство социал-демократии с мировым правым истеблишментом («капитализмом»), выразившееся в «оппортунизме» Э. Бернштейна и иных социал-демократических деятелей (в дальней­шем­ К. Каутского и др.). Особенно явным данное соглашательство стало во время Первой миро­вой войны, что ярко показал лидер российских большевиков В.И. Ленин  («Крах Второго Интернационала» и др. работы).

В начале XX века (в России – в 1903 г.) произошло разделение тогдашней единой социал-демократии на правое и левое крыло. Левое (революционное) крыло социал-демократии – большевизм – выступило против правого крыла и образовало большевистское (коммунистическое) течение с его отдельной идеологией и политической практикой. В дальнейшем на основе большевизма появился советский марксизм-ленинизм – вторая и (несмотря на свои противоречия) исклю­­чительно важная для XX века ветвь марксизма, а затем и общест­во, по­стро­енное на основании этой идеологии – реальный соци­ализм, называвшийся на Западе «коммунизмом». Важной и положительной роли последнего в мировых процессах XX века не отменяет кризис данной системы с 1960-х гг. XX века и ее разрушение на рубеже XXI века.

Сказанное не значит, что большевизм (в особенности в его сталинском варианте) не допускал ошибок в отношениях с современной ему социал-­демократией. Одной из таких ошибок следует считать, например, конфронтацию сталинских компартий (до VIII конгресса Коминтерна) с социал-­демократией в начале 1930-х гг., которая стала одной из причин победы ­немецких правых националистов («консерваторов») в Германии.

Концепция «истинного социал-демократизма» (как и социал-демо­кратизма вообще) представляет собой «идеологическую редукцию», то есть является не движением вперед, но возвращением назад к старым, уже отработанным («отыгранным») и малоэффективным в мире посткоммунизма идео­логическим конструкциям. Социал-демократиче­ская теория XX века была построена в расчете на западное общество, каковым остается и современный «реформированный» западный капитализм, но не для реального ­социализма – в том числе в посткоммунистическом его варианте.

Переход на позиции социал-демократии есть своеобразная (как бы левая) форма «основной» идеологической редукции – перехода бывших сторон­ни­ков советского («второго») марксизма на позиции запад­ной правой идеологии – консерватизма и либерализма. Консервативно-либеральная идеология западного общества, то есть идеологический блок правого либерализма и правого консерватизма, преобладает в современном мире, что определяет­ся подавляющей экономической и политической мощью западного общества (мирового правого истеблишмента) и его идеолого-политических машин. Это преобладание правой идеологии определяет и преобладание правой (негативной) критики реального социализма и его идеологических форм, а также левой идеологии в целом.

Превосходство правой идеологии в современном мире приводит к тому, что эта идеология мыслится ее сторонниками как едва ли не идеология вообще, чьи основные постулаты подразумеваются сами собой. Однако, как мы пытаемся показать, на самом деле данная идеология не является Идеологией с большой буквы, но идеологией некоей конкретной и преходящей исторической формы – современного западного общества («капитализма»).

В западный правый истеблишмент интегрированы как европейская ­социал-демократия, так и российский консерватизм, остающийся определяющим в современной России и оказывающий серьезное влияние на идеологию российских левых группировок. Например, на идеологию современной КПРФ или многочисленных «социал-консерваторов» антимарксист­ского толка.

Под влиянием правой (негативной) критики советского марксизма шли и первоначальные критические поиски интеллиген­ции стран бывшего реального социализма, в том числе России и при­балтийских государств. «Классические» (правые – праволиберальные и правоконсервативные) диссиденты реального социализма, включая таких известных советских правозащитников, как А. Солженицын и А. Сахаров, двигались от советского марксизма не вперед – к новым формам левого дискурса, но по пути возвращения от «второго» марксизма к старым (домарксистским) идеологическим формам – прежде всего традиционного консервативного либерализма (в обоих – консервативном и либеральном варианте этой идеологии). За ними в массовом порядке последовали перестроечные интеллектуалы традиционного консервативно-либерального направления и руководимые ими движения на всем пространстве реального социализма.

Речь шла таким образом об уже упоминавшейся идеологической редукции – реставрации в идеологии, движении от старого совет­ского дискурса не «вперед», а «назад» – к старым формам консервативно-либеральной идеологии, идеологии традиционного западного общества. (В лучшем случае старой социал-демократии.) Эта социал-демократическая редукция от советского марк­сизма («вторая» после основной консервативно-либеральной), ведущаяся уже отчасти в рамках «левого» дискурса, фактически означает возвращение к форме «пер­­во­го» марксизма в ее модификации конца XIX века (Э. Берн­штейн, отчасти К. Каутский и проч.). Это возвращение подтвердило дальней­шее развитие социал-демократической идеологии в рамках 2-го Интернацио­нала и продолжающих его социал-демократических движений XX и XXI века.

Данная социал-демократическая форма редукции от традицион­­­но­го советского марксизма, как мы пытаемся утверждать, «ближе к истине»,­ но не является конечной истиной нашей эпохи – эпохи краха реального социа­лизма и реставрации на его территории традиционного западного обще­ст­ва. Указанную идеологическую истину, как кажется, следует искать не «правее», а если угодно «левее» социал-демократизма. Она состоит не в дви­жении от «второго» марксизма назад к идеологии консервативного либерализма, ­но вперед – в переходе от старого («второго») марксизма (марксизма-ленинизма) к марксизму новому – современной левой идеологии – «третьему» марк­сизму.

Есть основание считать, что социал-демократизм для Восточной Европы оказывается во многом своего рода метафорой нового левого направления, реально отличного от социал-демократического. Это показало появление такого казалось бы весьма близкого к социал-демократии течения европейского марксизма 1960–70-х гг., как еврокоммунизм. Русский консерватизм, например, Сергей Кара-Мурза в работе «Евреи, диссиденты, еврокоммунизм» (М., 2002) относил это течение к «либерализму», что лишний раз под­тверждает чрезмерную широту трактовки русским консерватизмом послед­не­­го. Реально имели место и существенные отличия еврокоммунизма от социал-демо­кратии, по­ка­­зывающие близость данного течения к современной левой теории – «третьему» марксизму. (О них подробнее во 2-й и 7-й главах.)

«Второй» (советский, сталинизированный) марксизм, потерпевший крах вместе с реальным социализмом, рассматривал еврокоммунизм как ­«ревизионизм». Современная левая теория должна признать справед­ливость ­основных посылок еврокоммунизма, подчеркивая отличия данного течения от социал-демократии и других интегрированных в современное западное общество течений. Справедливой следует считать, в частности, критику еврокоммунизмом 1970-х гг. поня­тия «диктатуры пролетариата» – то есть авторитаризма реального социализма. Что не означает верности попыток сдвига еврокоммуниз­ма вправо – в сторону социал-демократии, а не ­«третьего» марксизма.

Для современной левой идеологии необходимо как союзничество с социал-демократией, сохраняющей роль левого противовеса консервативно-либеральному истеблишменту на Западе, так и полемика с ней как идеологией левого варианта интеграции в правый истеблишмент.

4. «Исчезновение» к началу XXI века старых левых теорий, а также некоторых базисных понятий политической теории, в частности, понятий «капитализм» и «социализм». Социальная материя исчезла?

Важная составляющая кризиса имеющихся форм левой идеологии –­­ в том числе старого советского («второго») марксизма – кризис понятий,­ в первую очередь базисных.

К числу таковых можно отнести «формационные» понятия капитализма и социализма, на которых строился ряд левых теорий, в первую очередь старый марксизм – марксизм реального социализма, марксизм-ленинизм («второй» марксизм). Очевидно, что дихотомия ка­питализма и социализма была одной из наиболее фундаментальных (базисных) для политического анализа XX века, являясь основой цело­го пласта теорий, в особенности левых, в том числе и социал-демокра­тической. При этом казавшиеся вполне понятными в первой половине XX века, к концу этого века данные понятия оказались не определенными с достаточной ясностью, и в силу этого многозначными.

Это в полной мере относится и к понятию социализма. «Социализмов» оказалось много, и эти «социализмы» являются весьма разными – социализм советский, социал-демократический и многие иные «социализмы». Эта многогозначность сильно запутала проблему понимания и определения данного понятия.

При этом очевидно, что понятие социализма остается одним из важ­нейших для левого дискурса – в том числе и советского марксизма. Фактиче­ски на этом понятии основывались все главные идеологи­че­ские конструкции восточноевропейских форм реального социализ­ма. Весьма важным это понятие остается для такой страны, как Китай, сохраняющей, по нашему мнению (как уже отмечалось) одну из модификаций системы реального социализма и ее идеологии (понятие «социализма с китайской спецификой»).

Серьезная (если не полная) путаница понятий капитализма и социализма в советской идеологии становилась очевидной уже в советское время. Теряя ясность и даже внешнюю однозначность, это понятие разделило судьбу основных понятий и аксиом старого совет­ского марксизма-ленинизма, марк­сизма реального социализма. В силу этой неясности применять его как для идеологической полемики, так и реальных политических действий становилось все более сложно. По этой причине повис в воздухе и классический перестроечный лозунг последнего советского генсека Михаила Горбачева: «больше социализма». Собственно, больше «чего»?

В путанице вокруг этого по сути главного вопроса советских реформ проявился острый кризис официальной идеологии реального социализма – «второго» марксизма – и лежащих в его основе теорий. Эта путаница стала одной из причин провала этой идеологии в период перестройки, который не мог не повлечь и практического провала левых реформ реального соци­а­лизма.

Неортодоксальный марксизм как в Восточной Европе, так и России (например, работы Роя Медведева) к эпохе перестройки и в ее ходе не мог сформировать свою альтернативную и отличную от западной теорию реального социализма и его положительных перемен.

Поскольку левые теории не справились с этой задачей, на первый план стали выдвигаться (разумеется, остро критические по отношению к реальному социализму) консервативно-либеральные объяснения данного общества как на Западе, так и в СССР, например, в работах А. Солженицына,­­ А. Некрича, М. Геллера и многих других.

Правые авторы XX века неоднократно констатировали смерть и исчезновение «коммунистического» социализма. «Социализм умер», – заявлял французский социолог А. Турен, имея в виду именно совет­скую модель. Это заявление не касалось западного социал-демократического социализма – хорошего, поскольку рыночного и интегрированного в мировой правый ­истеблишмент.

После поражения советской перестройки (в последней трети XX века) общеупотребительные и казалось бы незыблемые понятия капитализма и социализма и вовсе как будто исчезли. В этом следует увидеть результат идео­логической победы правых – консервативно-либеральных – теорий, для которых данные понятия не имели существенного значения и даже, напротив, были предметом критики. Относительно системы советского образца в западном дискурсе чаще использовалось не понятие социализма, а понятие «коммунизма».

В западной (консервативно-либеральной) теории понятие социализма с одной стороны прямо не опровергается, с другой стороны особенно не используется (а по сути не принимается). Исключение составляют правые поли­тики стран с серьезной левой традицией, например Ф. Саркози во Франции.

Базисное для левой теории понятие «социализма» не было прояснено и за истекшее двадцатилетие после падения реального социализма в Европе. Даже и в постсоветское время адекватный анализ «советской цивилизации» (термин А. Синявского, за которым последовал «социал-консерватор»
С. Кара-Мурза) дан не был. Анализ советской цивилизации у консервативных авторов, в том числе С. Кара-Мурзы противоречив в силу эклекти­че­ского антимарксизма этого, как и других консервативных идеологов (также А. Зиновьева и др.).

Уже из сказанного ясна сохраняющаяся многозначность и запутанность понятия социализма в основных к началу XXI века видах дискурса – как западных, так и восточных. Поэтому если в СССР и постсоветскую эпоху заходил разговор о «построении социализма», немедленно вставал вопрос – какого именно? Что именно хотят построить? Эти неясности вели к выводу о том, что социализма по су­­ще­­ству «нет», как нет и «коммунизма». По консервативно-либераль­ной логике он «исчез» после 1991 г. – откуда произошло и понятие «пост­коммунизма».

При этом обнаружилось (поскольку речь идет о дихотомии), что «нет» не только социализма, но и капитализма. На Западе (то есть в классическом консервативно-либеральном дискурсе) понятие капитализма употребляется достаточно редко. Вместо него используются другие понятия – социально-рыночная экономика, общество всеобщего благоденствия и проч. Для совре­менной западной идеологии это вполне логично. Согласно западным самоопределениям, западное общество – это не «капитализм», но скорее «рыночное демокра­тическое общество, либеральные демократии, или даже (в социал-демократическом варианте) «демократический социализм». В период холодной войны западная идеология (консервативный либерализм) говорила о конфликте «демократического общества» («западных демократий» и «комму­низма», как и о других вариантах конфликтов цивилизаций (С. Хантингтон).

Другими словами, в классической западной идеологии и классическом консервативно-либеральном дискурсе фактически нет понятий капитализма и социализма. Есть все, что угодно – Запад, западные демократии, просто демократическое общество, современные индустриальные страны… Это и объясняет тот факт, что после казалось бы окончательной победы консервативного либерализма в начале 1990-х капитализм (по крайней мере в ­Европе, прежде всего Восточной) «пропал». Очевидно, что данное понятие пропало вместе с левым дискурсом, в рамках которого и существовала дихотомия «социализма и капитализма».

Капитализм «обнаружился» снова относительно недавно – в период современного западного кризиса, как, впрочем, и кризиса посткомму­ни­стического развития реального социализма. Выяснилось, что именно ­ис­чезнувший как будто «капитализм» и обусловливает западный кризис (см. работу правого либерала и «кадета», по собственному определению­,
Г. Явлинского «Периферийный капитализм». – М., 2003). А также кризис – еще более острый – современного посткоммунизма.

Итак, приходится признать, что в классическом консервативно-либеральном дискурсе нет понятия «капитализма», как нет и понятия «социализма». А где же они есть?

Эти понятия есть в «левом» дискурсе – то есть в левых теориях – в первую очередь в марксистском дискурсе – как классическом, так и советском. Современный западный (консервативно-либеральный) дискурс употребляет данные понятия неохотно. Значит, они для него как бы не существуют. Выясняется зависимость понятий и концепций от точки зрения, от идеологии. Следует констатировать: понятие «капитализма» есть компонент не консервативно-либерального, но скорее левого (социалистического и марксист­ского) дискурса, идущего от социалистических теорий с начала XIX века, это понятие социалистов и марксистов.

Перед нами – в начале XXI века – сложилась ситуация исчезновения понятий и определений, за которыми по-видимому стоит исчезновение старых теорий. Речь идет едва ли не об «исчезновении социальной материи», по крайней мере определенных ее видов, подобно тому, как в начале XX века (по хрестоматийной для советской идеологии работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм») исчезла физическая материя. Реально при этом дело было, как не без основания указывал (далеко не во всем «ошибавшийся») В. Ленин, в исчезновении старых определений этой материи.

Очевидно, что сходное исчезновение обществоведческих понятий – ­результат исчезновения старых теорий, в частности, идеологии бывшего ­реального социализма (вместе с самим этим обществом), а также кризиса (в том числе теоретического и идеологического) Нового мирового порядка. Пара­доксы и тупики обоих подходов показывают кризис «классической политоло­гии» как в западном, так и в советском виде и необходимость ­новых решений.

Марксистам последних десятилетий ХХ века становилось все более ясно, что без качественного скачка современная марксистская теория не сможет ответить на вызов времени.

На необходимость подобного теоретического скачка указывал ряд перестроечных левых авторов в России. Например, Г. Водолазов, гово­ря не только об анализе сталинизма, но и реального социализма вообще, высказал в те годы мнение, что «мы имеем дело с феноменом, для которого в нашей теории нет подходящих терминов» и что старые социальные термины в этих условиях перестают работать. «Из ньютоновского социального мира мы вступили в эйнштейнов­ский». По словам Г. Водолазова «нужен анализ, а­ не этикетки, нужен мораторий на введение ряда обобщенных социально-экономических понятий» (Водолазов Г. Ленин и Сталин. Философский ­и мето­дологический комментарий к повести В. Гроссмана «Все течет». – ­Октябрь. 1989. № 6, с. 28–29).

В сходном духе о кризисе старого марксизма говорили также зарубежные марксисты. Луи Альтюссер в специальной статье «Кризис марксизма» высказывал надежду, что кризисная ситуация в любой теории — предвестник качественного скачка в ее развитии (цит по: М.Н. Грецкий. Мы и марксисты Запада. – Вопросы философии. 1989. № 7, с. 107).

Необходимы новые теоретические подходы, некий теоретиче­ский рывок – теоретический прорыв, переформулировка оснований современной левой идеологии. Такую переформулировку, видимо, и должен представить современный «третий» марксизм, отличающийся от марксизма как первого, так и второго.

5. Основные категории и положения «третьего» марксизма (современной ­левой теории). О понятиях «капитализма» и «социализма» в начале XXI века. Проб­лема и «тайна» реального социализма как центр идеологической полемики ­конца XX – начала XXI века.

Задача современной левой идеологии состоит не в том, чтобы, как предлагают западные (консервативно-либеральные) теории, отбросить весь марк­систский и левый дискурс как ненужный хлам. Но и не в том,чтобы восстановить старую доперестроечную идеологию «второго» (советского) марк­­сизма, как и систему реального соци­ализ­­ма (что по сути дела предлагает советский традиционализм). Современная левая теория должна пересмотреть основания современного марк­систского дискурса (и марксистского инст­рументария) и дать, исполь­зуя этот инструментарий, анализ современных общественных форм как на Западе, так и на Востоке – в том числе ­реального социализма.

Современная левая теория должна подвергнуть анализу само про­­­­­ти­вопоставление «капитализма» и «социализма», о котором говорили старая социалистическая теория и марксизм – как классический, так и советский.

Понимание «социализма» в советском марксизме имело ряд особенно­стей и – как можно заметить (в том числе и с точки зрения марксизма современного) – противоречий, вызвавших острую полемику и критику с разных сторон. Критика этого понимания социализма давалась как со стороны западного консервативного либерализма, так и со стороны неортодоксальных социалистов и коммунистов внутри СССР и на Западе.

Как известно, понятие социализма в советском марксизме идет от марк­сизма классического, например, понятие «критически-­утопического» и иных видов социализма в «Манифесте Коммуни­стической партии» К. Марк­са и­ Ф. Энгельса (1848), а также других работах классического марксизма («Развитие социализма от утопии к науке» Ф. Энгельса, 1880 и др.). Классический марксизм унаследовал понятие социализма у так называемых социалистов-утопистов, например, Жака Леру (1834).

Из этих, вначале «утопически-социалистических» (по определе­нию классического марксизма), теорий эта дихотомия попала в марк­сист­ский дискурс XIX и XX веков. Сначала социал-демократический (включая более позднее понятие «демократического социализма»), а затем и в советский марксизм, в котором она заняла едва ли не центральное место.

Принятое социал-демократами 1890-х гг. понятие «социализма» опиралось на трактовку этого понятия в классическом марксизме,­ в част­ности,­ в работе К. Маркса «Критика Готской программы» (1875 г.), опубликованной Ф. Энгельсом в 1891 г. В этой работе было дано клас­сическое описа­ние ­стадий развития нового общества, которое исполь­зо­вал также и В.И. Ленин, в первую очередь в своей известной работе «Государство и революция» (1918 г.).­ В интерпретации В.И. Ленина по­нятие социализма вошло в советский марк­сизм (марксизм-ленинизм).

 «Социализмом» называлось «первое коммунистическое общество» по Марксу (согласно «Критике Готской программы»). Второе коммунистиче­ское общество по этой же работе в советском марксизме получило название ­«собственно коммунизма». Отсюда значение применявшегося в СССР понятия «социализма» и «реального социализма». На Западе же это самое общест­во понималось как «коммунизм». «Социализмом» на Западе обозначались запад­ные рыночные построения с социальными элементами – в первую очередь так называемая социал-демократическая модель социализма.

Согласно букве второго (советского) марксизма, «социализм» в СССР был построен в конце 1930-х гг. (1939 г.), по другой версии – в 1940-х гг. Хотя с этого же времени неортодоксальные социалисты и коммунисты внутри СССР и на Западе высказывали сомнения в «социалистичности» советского реального социализма.

Уже в конце 1930-х гг. был таким образом поставлен вопрос о природе реального социализма, по сути являющийся ключевым для левой теории в течение едва ли не столетия. Можно утверждать, что вопрос о том, что такое реальный социализм («коммунизм») в имеющихся идеологических рамках (как «второго» марксизма, так и консер­вативного либерализма) не решен и до сих пор. Он остался без ответа даже после падения реального социализма, остался «тайной» (назва­ние статьи на эту тему венгерского социолога и психолога Ласло Гараи).

Что собой представлял советский «коммунистический соци­ализм», он же «государственный социализм» или «государственный капитализм»? ­Каковы отличия коммунистического социализма от социализма западного социал-демократического типа?

Политологи Востока и Запада сходятся во мнении, что общество восточноевропейского реального социализма являлось некоторым специфиче­ским образованием, которому давались самые разные объяснения, вплоть до концепции «азиатского способа производства» К. Виттфогеля. Неортодоксальные марксисты (левые антисталини­сты) уже с 1930-х гг. использовали по отношению к советской системе понятие «государственного социализма» (например, Виктор Серж /Кибальчич/. Социалистический гуманизм против тоталитаризма. – М.: Праксис, 2003. О нем подробнее в следующей главе).

Необходим внимательный анализ понятия социализма как одно­го из базисных для современной левой теории. Основанием такого анализа должен быть не консервативно-либеральный, но марксистский инструментарий и формационный подход.

Как мы видели, понятие социализма во  «втором» марксизме восхо­дит к работам классического марксизма и связано с определенной трактовкой стадий новой (т.н. коммунистической) формации, изложенной, в частности, в упоминавшейся «Критике Готской программы» Маркса (1975). Рассмотрим эту схему подробнее.

Говоря о социализме и его недостатках, К. Маркс в указанной работе отмечал, что «эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономи­ческий строй и обусловленное им культурное развитие общества. На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощаю­щее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд ­перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и произ­водительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потреб­ностям!» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, 2-е изд., т. 19, с. 19–20).

Таким образом, в «Критике Готской программы» Маркс говорит о трех стадиях развития нового («послекапиталистического») общества: 1) «Долгие муки родов», 2) «первое коммунистическое общество» и 3) «второе комму­нистическое общество». В других работах классического марксизма первая из этих стадий обозначалась как диктатура пролетариата (например, в Манифесте Компартии или работе «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 гг.» К. Маркса, [1850]. ПСС, т. 7, с. 91).

Это различие фаз «послекапиталистического» общества подтвердил и В.И. Ленин в работе «Государство и революция» (1918). «Научная разница между социализмом и коммунизмом, – писал Ленин в этой работе, – ясна. То, что обычно называют социализмом, Маркс назвал “первой” или низшей фазой коммунистического общества… Поскольку общей собственно­стью стано­вятся средства производства, постольку слово “коммунизм” и тут применимо, если не забывать, что это не полный коммунизм… Вместо схола­стически-выдуманных “сочиненных” определений и бесплодных споров о словах (что социализм, что коммунизм) Маркс дает анализ того, что можно бы назвать ступенями экономической зрелости коммунизма… Политиче­ски различие между первой или низшей и высшей фазой коммунизма со временем будет, вероятно, громадно, но теперь, при капитализме, признавать его было бы смешно» (В.И. Ленин. Государство и революция. ПСС, т. 33, с. 98).

Следует обратить внимание на то, что «социализму» (первому коммунистическому обществу) в предложенной Марксом и развитой другими теоре­тиками классического марксизма, а также марксизма-ленинизма схеме предшествовала некоторая отдельная историческая стадия – именно стадия диктатуры пролетариата – «переходного пе­риода», «долгих мук родов». ­Официальная советская теория (марксизм-ленинизм, «второй» марксизм) ­утверждала, что данная стадия (диктатура пролетариата) была преодолена в СССР едва ли не перед Второй мировой войной, и уже во всяком случае после войны. То есть что социализм (в мысле советского дискурса и «марксизма-лени­низма») был якобы построен в СССР в конце 1930-х гг. (после второй пятилетки в 1939 г.) – или по крайней мере после войны в 1940–60-е гг. Поскольку в СССР хрущевского и тем более брежневского периода «соци­ализм» считался «построенным», в Третьей программе КПСС (принятой на XXII съезде в 1961 г.) был поставлен вопрос о переходе к «коммунизму» – второму коммунистическому обществу.

При Брежневе (приблизительно в 1967 г.) в СССР появилось более прагматичное понятие «развитого социализма».

Однако тезис советского марксизма о «построенности» социализ­ма в СССР в конце 1930-х гг. подвергался критике уже неортодоксальны­ми марк­систами этого времени – от Л. Троцкого до Ф. Раскольникова (Открытое ­письмо Сталину, 1939). Спорным оставался вопрос о построенности «социа­лизма» также и в послесталинском СССР, на что указывал послевоенный ­западный марксизм (например, Г. Маркузе. Советский марксизм, 1958).

Таким образом, во второй половине XX века понятие социализма стало предметом острых идеологических споров. Консервативно-либеральные (правые) критики реального социализма, а также диссиденты (в правом и левом варианте) указывали на противоречия официального понимания социализма во «втором» марксизме. Оно касалось многих аспектов, например, определения реального соци­ализма как «бесклассового общества» или «строя общественной собственности на средства производства» (см. теории «нового класса» от Милована Джиласа, 1957 до Михаила Восленского, 1970).

Важным (и едва ли не главным) объектом критики в системе реального социализма как Западом, так и рядом неортодоксальных левых был авторитаризм его политической системы, с чем был связан вопрос политических свобод и прав человека. Для критики реального социализма на Западе использовалось и более жесткое понятие «тоталитаризма» (введенное, заметим, левыми – см. Виктор Серж. От революции к тоталитаризму, 1943).

Объектом острой критики современным Западом была также «без­рыночность» реального социализма, то есть ограниченность рыночных ­отношений в системе советского образца, а также многие другие аспекты общества данного типа.

Главный вопрос в этой связи можно сформулировать так: можно ли считать «реальный социализм» (как в советском, так и в иных восточноевропейских вариантах) социализмом в марксистском смысле? То есть понимать его как первое коммунистическое общество в смысле критики «Готской программы» Маркса (с пояснениями этой схемы в работе «Государство и революция» Ленина, 1918 г.)?

Выскажем следующее соображение, повторяющее наши выкладки 1980–90-х гг. («О нашей революции», 1981; «Что такое коммунизм, что такое сталинизм?», 1994).

Как мы стремились показать, «реальный социализм» по букве классического марксизма-ленинизма (советского дискурса) нельзя проецировать на понятие социализма (второго коммунистического общества) в смысле Маркса и Ленина, то есть в смысле первого и «второго» марксизма. (Используемое здесь понятие «проецирования» нужно потому, что речь идет не о прямом цитировании классического марксизма, но о модификациях классиче­ской концепции.) Общество реального социализма согласно марксистским хрестоматиям следует проецировать скорее на понятие пред­шествующей стадии – «дикта­туры пролетариата» – переходного периода к социализму.

Такой вывод подтверждает ряд особенностей системы реального социа­лизма. Первая из них – авторитарная («однопартийная») политическая надстройка, которую можно считать важным признаком почти всех модификаций реального социализма от СССР до восточноевропейских вариантов, а также Кубы и Китая. Эта авторитарная политическая надстройка была характерна для большинства вариантов «реального социализма» до конца его существования — вплоть до горбачевской «перестройки» конца 1980-х гг. ­Авторитаризм системы реального социализма позволял критикам (прежде всего на Западе, в рамках идеологии консервативного либерализма) говорить о политической системе реального социализма как «диктатуре» – несмотря на то, что по официальной советской теории диктатура пролета­риата была «преодолена» в СССР в 1930-е гг.

На другие черты реального социализма (он же «предсоциализм»), подтверждающие его неполную «социалистичность» (например, роль парто­кратии в этой системе, административно-командных рычагах его подъема и проч.) указали работы неортодоксальных марксистов XX века. В своей критике реального социализма они опирались в том числе и на положения классического марксизма, например, «Экономическо-философские рукописи 1944 года» К. Маркса).

Вопрос о причинах авторитаризма политической надстройки реального социализма требует отдельного анализа. Очевидно, что «диктатура» (однопартийная система) в СССР начала «преодолеваться» лишь в период горбачевской перестройки, когда «реальный соци­ализм» попытался перейти от доперестроечного авторитаризма к обществу с плюралистической политиче­ской надстройкой. Этот переход однако «не получился» в позитивном смысле, хотя получился в негативном (консервативно-либеральном) смысле – как «крах коммунизма». Объяснение такого результата, отличное от западного консервативно-либерального, должна дать современная левая теория.

Вторая важная особенность системы реального социализма касается социально экономической системы этого общества. В перестроечный пе­риод реальный социализм советского образца получил обозначение Адми­нист­ративно-командной системы (Гавриил Попов, 1987). Данное определение следует выделить среди прочих: оно весьма важно и требует отдельного анализа и обсуждения. Из этого определения могут быть сделаны выводы, существенные для понимания общества реального социализма.

Можно ли считать социализмом (он же «первое коммунистиче­ское общество» в смысле классического марксизма и марксизма-ленинизма) существовавшее в СССР общество с однопартийной политической надстройкой, а также социально-экономической структурой «административно-командной системы»? Такое отождествление вызывает большие сомнения.

С начала 1980-х гг. (а в печати с конца 1980-х) по отношению к системам реального социализма нам приходилось использовать поня­тие «пред­социализма», характеризующее эти системы как «диктатуру пролетариата» (см. Приложение). Это понятие подчеркивает ту началь­ную посылку, что ­общества (системы) реального социализма следует проецировать не на ­понятие «первого коммунистического общества» в классической марксистской схеме развития «послекапиталистиче­ского» общества, но скорее на ­понятие предшествующей ему диктатуры пролетариата, она же – «переходный период», «долгие муки родов» и проч. (см. «Критика Готской программы» Маркса, 1875 и др.).

Мы предлагали, таким образом, связывать реальный социализм, особенностью которого всегда была авторитарная политическая надстройка, не со стадией «социализма» – первого коммунистического общества по классическому марксизму, а со стадией «долгих мук родов», диктатуры пролетариата и проч., которую можно обозначить понятием «предсоциализма».­
То есть рассматривать реальный соци­ализм с его однопартийной (авторитарной) политической надстройкой не как «социализм» – второе коммунистическое общество в понимании классического марксизма («Критика Готской программы» Маркса, «Государство и революция» Ленина), а как историче­скую форму, предшествующую таковой – именно стадию диктатуры пролета­-
риата, своеобразную первую стадию («подформацию») «послекапиталистической» формации.

Признание реального социализма не социализмом в марксист­ском смысле, а «предсоциализмом» влечет целый ряд следствий в понимании данного общества. Данный тезис не заменяет анализа системы реального социа­лизма, но скорее предваряет его, помогая поставить реальный социализм на его настоящее место в «формацион­ном» ряду классического марксист­ского дискурса.

Здесь важно отметить, что (как уже указывалось) западная идеология – консервативный либерализм – также называла «коммунизмом» вовсе не «второе коммунистическое общество по классическому марксизму, но именно реальный социализм. Другими словами, современный западный (консер­вативно-либеральный) дискурс отождествлял «коммунизм» с первой исторической стадией новой общественной формы (новой формации в поняти­ях марксизма-ленинизма). Отсюда и западное понятие «посткоммунизма», ­которое фиксирует факт «исчезновения коммунизма» вместе с реальным ­социализмом.

6. Анализ базисных (и морфологических) особенностей системы реального социализма. Понятие Государственного Синдиката, рыночной периферии и др. Отношение «третьего» марксизма ко «второму» марксизму. Применение к ­анализу реального социализма категорий «диалектики»,­ в частности принципа ­отрицания отрицания.

Попробуем, используя марксистский инструментарий, рассмотреть основные особенности реального социализма, начиная с отноше­ний собственности. Попытки описания этого общества в немарксист­ских категориях, предпринимаемые сторонниками западного консервативно-либерального подхода (в том числе российскими консерваторами и социал-консерваторами типа неонародника С. Кара-Мурзы с его концепцией «советской цивилизации»), не дают объяснения данной исто­рической формы.

Основной базисной (но также и морфологической) особенностью реального социализма мы считаем наличие крупного, определенным образом организованного и управляемого государственного сектора. Этот очищенный от крупной частной собственности и особым образом управляемый госсек­тор мы называем Государственным Синдикатом (в дальнейшем Синдикат).

Данный термин восходит к работам В.И. Ленина, в частности, к работе «Государство и революция» (1918). «Учет и контроль, – писал В.И. Ленин в этой работе, – вот главное, что требуется для “налажения”, для правильного функционирования первой фазы коммунисти­ческого общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного “синдиката”… Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы» (В.И. Ленин. Государство и революция. ПСС, 5-е изд., т. 33, с. 101; курсив наш – И.Р.).

«Насущным и злободневным вопросом сегодняшней политики» Ленин считает «экспроприацию капиталистов, превращение всех граждан в работников и служащих одного крупного “синдиката”, именно: всего государства, и полное подчинение всей работы всего этого “синди­ката” государству дейст­вительно демократическому, государству Советов рабочих и солдатских ­депутатов» (там же, с. 97).

«Но эта “фабричная” дисциплина, – пишет Ленин, – которую победивший капиталистов, свергнувший эксплуататоров пролетариат распространит на все общество, никоим образом не является ни идеалом нашим, ни нашей конечной целью, а только ступенькой, необходимой для радикальной чистки общества от гнусности и мерзостей капиталистической эксплуа­тации и для дальнейшего движения вперед» (там же, с. 101–102).

Таким образом, в классической работе «второго» марксизма (марк­­сиз­ма-ленинизма) «Государство и революция» (1918 г.) один из главных теоретиков этой формы марксизма В.И. Ленин описывает важнейшую структурную особенность реального социализма – Государственный Синдикат. (Данное понятие, несмотря на сходство терминологии, не следует путать с имеющим анархистские корни термином европей­ского «синдикализма» 1930-х гг., а также иных построений.)

Понятие «Государственного Синдиката» является центральным понятием, через которое мы определяем реальный социализм, называвшийся на Западе «коммунизмом».

Как мы полагаем, наличие в странах реального предсоциализма особого, специфическим образом управляемого государственного сектора – Госу­дар­ст­венного Синдиката – и составляет главный, специфический признак (differentia specifica) реального социализма как особого типа общества, отличного от иных типов обществ, как существовавших, так и существующих ныне.

Понятие «Государственного Синдиката», с нашей точки зрения, дает возможность переформулировать традиционное для советского марксизма представление о коммунистической («послекапиталистической») формации. Эту формацию по ее основному специфическому признаку можно назвать синдикатной.

Используя термин «Государственного Синдиката» можно дать также и определение «капиталистического» общества. В отличие от коммунистиче­ских обществ «синдикатного типа», общество без Синдиката называется нами Расчлененным обществом. Обозначение антагонистического общества в целом как общества Расчлененного, в том числе в смысле «разделенного на классы», содержится уже в «Комму­ни­стическом Манифесте» Маркса и Энгельса. «В пред­шествующие исторические эпохи, – отмечалось в нем – мы находим почти повсюду полное расчленение (Gliederung) общества на различные сословия» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 4, с. 424).

Современный («третий») марксизм должен произвести таким образом переформулировку основных теоретических понятий марксист­ского дискурса, начиная с понятия социализма. Для этого могут быть использованы понятия структурного (морфологического) анализа системы реального социализма. Речь идет, если угодно, о «неоструктуралистской» переформули­ровке базисных понятий классического марк­сизма. Первые попытки такой переформулировки были предложены в наших работах 1981–1994 гг. «О ­нашей революции» (1981 г., см. Приложение), и далее в 1990-е гг., включая работу «Что такое коммунизм, что такое сталинизм» (1994, 2005).

Противопоставление «капитализма» и «социализма» (например, в работе «О нашей революции» или «Что такое коммунизм») предлагалось понимать как различие Расчлененного общества и обществ синдикатного типа. Соответственно строились и формационные харак­теристики (характери­стики общественно-экономической формации – в терминах традицион­ного истмата), к которым можно отнести данные типы обществ, например, ­капитализм XX века, а также реальный социализм XX века. Коммунисти­че­ская форма­ция обозначалась как синдикатная; страны реального социа­лизма (комму­нистические стра­ны) обозначались как общества синдикатного­ти­па – в их начальной авторитарной и административно-командной форме. Капита­лизм по приз­наку отсутствия Синдиката обозначался как Рас­­-ч­лененное общество.

Помимо Синдиката – государственного сектора – общество «коммунистического образца» (например, в эпоху НЭПа в СССР, а также других странах реального социализма) имело также частнохозяйственную сферу, со­ответствующую традиционному западному обществу. Однако в отличие от капиталистического (Расчлененного) общества в обществе коммунистического (синдикатного) типа данная сфера не является единственной, но скорее периферийной. Эту сферу можно определить как рыночную периферию синдикатного общества. В обществе реального социализма размер данной периферии, как правило, не был значительным, в том числе в таких восточноевропейских странах, как Венгрия или Югославия. Польша в течение всего «коммунистического» периода имела, например, неколлективи­зированное сельское хозяйство.

Таким образом, вводилось третье применявшееся в тогдашнем анализе понятие – понятие рыночной периферии. Оно отличалось от понятия центра системы реального социализма – Государственного Синдиката. Различие синдикатного центра и периферии заметно, например, в советской системе нэповского образца. Рыночная периферия в обществе этого типа не отменяла Синдиката (центра систем «коммунистического» образца), но сосущест­вовала с ним.

Что касается политической надстройки реального социализма, то очевидным фактом был авторитаризм этой надстройки. Политическая надстройка всех известных типов реального социализма, как правило, была ­авторитарной. Это позволяет определить систему реального социализма как систему Авторитарного Синдиката.

Можно заметить, что данная авторитарность (о чем мы будем говорить далее) является характерным признаком диктатуры проле­тариата, то есть «предсоциализма» – первой стадии послекапитали­сти­ческой (синдикатной) формации. Эта особенность обнаруживается в большинстве ранних вариантов систем «коммунистического» (синдикатного) образца. Причины ­авторитарности политической надстройки реального социализма требуют отдельного анализа. По всей видимости, авторитаризм играл роль специфической защиты систем реального социализма в условиях враждебного окру­жения обществ иного («некоммунистического») типа.

Важным для нашего анализа систем советского образца было также предположение, что ряд существенных особенностей данных систем связан с различным способом управления определяющим для данного общества госу­дарственным сектором (Синдикатом). Это позволяло поставить вопрос о ­реальном содержании появившегося уже в конце 1980-х гг., в перестроечный период, популярного понятия «административно-командной системы»­
(Г. Попов, 1987) и связать это определение с системой реального социализма. Нами высказывалось предполо­жение, что административно-командный подъем госсектора (и соответственно административно-командной системы) был специфической формой нерыночного развития «предсоциализма» – первой формы синдикатной системы (он же реальный социализм).

Было высказано также предположение о наличии двух фаз развития синдикатной системы – не только фазы «подъема», но и фазы «посадки» Государственного Синдиката. Речь шла не только о режиме подъема послед­него, но и о режиме развития рыночной периферии коммунистического госсектора на этапе «стабилизации». Например, реальный социализм в СССР очевидно смог совершить в 1930-е гг. административно-командный подъем своей системы, за которой по идее (конечно, после войны, то есть, вероятно, в конце 1940–50-х гг.) должна была последовать рыночная «посадка», то есть возвращение общества к обычному («нормальному») рыночному  развитию. Формой таковой могли стать проваленные советским консерватизмом ­рыночные (косыгинские) реформы 1960-х гг. По этой логике рыночная ­«посадка» должна была бы последовать после административно-командного подъема 1940–50-х гг. и в восточноевропейских системах. Формой такой ры­ночной «посадки» можно также считать, например, удачные реформы Я. Кадара в Венгрии 1960-х гг. или рыночные реформы Дэн Сяопина и его последователей в Китае 1980-х и далее годов.

Советская консервативная (сталинистская) бюрократия помешала аналогичным реформам в СССР, что можно считать одним из важных факторов его дальнейшего падения. Переход к рыночным реформам (которые вскоре во многом успешно провел Китай) даже в условиях старой формы реального социализма мог «продлить» срок существования советской системы. В случае создания в СССР более современного рыночного варианта реального социализма это общест­во могло еще продолжить поступательное развитие даже в «доперестроечном» виде. Историческим фактом, однако, стал крах советской системы, не в последней степени обусловленный ее «безрыночностью».

Анализ реального социализма в рамках современной левой теории позволяет, как кажется, выдвинуть новое решение проблемы исторического места реального социализма на шкале общественных форм – в том числе и марксистской. Реальный социализм следует понимать не как «социализм» в смысле классического марксизма, но как «предсоциализм». То есть проецировать указанную форму не на первое коммунистическое общество («соци­ализм» в смысле марксизма-ленинизма и классического марксизма), но на понятие «диктатуры пролетариата» (она же «переходный период» и время «долгих мук родов») нового общества. Согласно этому определению реальный социализм – «авторитарный коммунизм» (Авторитарный Синдикат) представлял собой первую стадию «послекапиталистической» («коммуни­стической» во «втором» марксизме) формации, не достигшую стадии «первого коммунистического общества».

Идеология советского («второго») марксизма (и его основные категории) строилась как критика традиционного западного общества (капитализма). Но эта идеология никак не объясняла общество самого реального социа­лизма, его политические и социальные (классовые) особенности и противоречия.

Леводемократическая критика реального социализма противостоит консервативно-либеральной критике этого общества, а также критике традиционно марксистской (сталинистской). Эта критика дает возможности иного – современного левого (леводемократического) анализа реального социализма и так называемой советской цивилизации, отличного от ана­лиза консервативно-либерального. Основу этого анализа могут дать пред­ла­гаемые структурные (морфологические) термины (в частности, понятие Государственного Синдиката) и предполо­жения, сделанные на основании применения этих понятий. Речь идет об критическом анализе всех подсистем (от идеологических до эконо­мических) общества реального социализма в их комплексе. А также описании исторической роли этой системы в XX веке, нового понима­ния причин кризисов реального социализма и совет­ской перестройки. (Краткий вариант такого описания предлагается в 3-й и 4-й главах данной работы.)

Современная левая идеология (современный «левый дискурс») таким образом берет за основу идеологический дискурс реального социализма («второй» марксизм, марксизм-ленинизм, идеологию Авторитарного Синдиката), но предполагает его существенную модифика­цию. Вместо движения от старо­го советского дискурса назад – к консервативному либерализму, идеологии Расчлененного общества (что можно определить как консервативно-либеральную редукцию), современная левая идеология ставит задачу движения от старого совет­ского дискурса «вперед», к новому (третьему) марк­сизму – иде­о­ло­гии «нового социализма», Поставторитарного Синдиката – «первого коммунистического общества» в смысле классического марк­сизма.

Современная левая теория переформулирует основные понятия советского марксизма, применяя марксистский (формационный, классовый и проч.) инструментарий для критического анализа как западного общества (современного капитализма), так и реального соци­ализма. В новом марксист­ском дискурсе может быть использована (хотя, как правило, и в переформули­рованном виде) определенная часть категориального аппарата классическо­го марксизма – как марк­сизма «первого», так и марксизма «второго» (марксизма-ленинизма). В част­ности, принципы классической гегелевско-марксистской диалектики (например, принцип отрицания отрицания), а также классиче­ских «истматовских» понятий: формации, класса, революции и проч.

Следует отметить особую важность для современной левой теории понятия «диалектического» отрицания (отрицания отрицания). Это понятие является существенной основой, важным алгоритмом, на основании которого строится как отношение новой общественной формы к предшест­ву­ю­щим, так и отношение современной левой теории к ее идеологическим предшественникам.

Так, используя гегелевско-марксистскую терминологию можно утверж­дать, что в основе отношения консервативного либерализма (а также некоторых как бы левых направлений) к реальному социализму фактически­ лежит негативное отрицание его системы и идеологии. Отношение лево­-де­мо­кратической идеологии к реальному социализму и советскому дискурсу, напротив, должно строиться по принципу снятия-сохранения.

Другими словами, в терминах гегелевско-марксистского закона отрицания отрицания, можно утверждать, что консервативный либерализм стоит на позициях негативного отрицания реального социализма и его идеологии. Леводемократическая идеология («третий» марк­сизм) стремится опираться на принцип положительного («второго») отрицания, то есть «снятия» в ­гегелевском смысле идеологии и всей системы реального социализма.

Свое отношение к марксизму-ленинизму современная левая идеология, по-видимому, должна строить так же, как строилось отношение самого марксизма-ленинизма («второго» марксизма) к «первому» марксизму – марк­сизму XIX века. Именно по принципу «снятия-сохранения».

Современная леводемократическая идеология основана на идеологии традиционного «первого», а также «второго» марксизма (марксизма-ленинизма), однако является также и отрицанием (критикой) таковых в некотором – именно диалектическом, гегельянском и марксистском смысле – смысле ­отрицания-­сохранения. Отрицанием приблизительно в том же смысле, в ­каком ленинизм был отрицанием «первого» марксизма XIX века, хотя и ­сохранявшим революционную сторону последнего.

7. Иные категории анализа реального социализма современным марк­сизмом. Категории правого и левого в политике. Отличие политического спектра традиционного западного общества и реального социализма (зеркальное ­отражение, асимметрия). Проблема классов и классовой структуры реального социализма. О понятии «нового класса» (партократии) и пролетариата в обществе реального социализма. Критика консервативно-либеральной концепции «нового класса».

Помимо обсуждавшихся выше категорий анализа реального социализма современный марксистский подход может использовать ряд иных категорий такого анализа (как и в целом общественной ситу­ации XX и XXI веков), в частности, уже упоминавшиеся категории правого-левого.

Категории правого-левого (в том числе понятие «левого» для харак­теристики современной левой теории) весьма важны. Можно утверждать, что данные категории являются не случайными, но весьма серь­езными и глубинными, затрагивавшими существенные проблемы мировой политики и мироустройства в целом, в частности, проблемы мировой симметрии и асимметрии. (Таковые исследовались – в отно­шении психологии и культуры – также и в рамках Тартуской семиотической школы, например, Лотман Ю.М. Текст в тексте. – Об искус­стве. – СПб., 1998, с. 423–436. Первое изд. Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. 1981. Вып. 567, с. 3–18. – Труды по знаковым системам, т. 14.)

Понятия правого и левого описывают различия не только политиче­ских сил отдельных стран, но и разницу (зеркальное отношение, проти­во­стояние) мировых политических полюсов. Эти зеркальные отношения были очевидны в период противостояния двух систем – западного капи­та­лизма и реального социализма, представлявших в течение более полувека (1920–1990-е гг.) два различных – правый и левый – мировых политических ­полюса.

Одним из важнейших достижений реального социализма стало, таким образом, то, что на основе системы реального социализма образовался «левый» (российский и восточноевропейский) полюс мирового развития. Этот полюс сыграл в XX веке весьма важную роль не только для России, но и для мирового развития в целом, в том числе для «гуманизации» и существен­ного преобразования старого капитализма, принявшего, в частности, в Европе, весьма развитые социальные формы. Следует подчеркнуть, что политическая практика «соци­ального капи­тализма» (и соответствующая идеология европейской социал-демокра­тии второй половины XX века) сложилась под непосредственным воздействием реального социализма.

Соотношение политических спектров данных двух – правого и левого – политических полюсов можно определить как зеркальные. Эта зеркальность, по-видимому, и определяют различие политиче­ских спектров традиционного западного общества и общества реального социализма.

Типичный политический спектр современного западного общества выглядит следующим образом: в центре – правые либералы, справа – консерваторы, левее – социал-демократы, на крайне левом фланге коммуни­сты и более радикальные левые.

Совершенно иначе, а именно, в зеркальной проекции (зеркальном ­отражении) строился политический спектр «доперестроечного» реального социализма. Центром политической системы такового, например, в СССР последнего периода была группировка умеренных сталинистов Л. Бреж­нева. «Правее» были более активные сталинисты и национал патриоты, начиная ­с М. Суслова. «Левее» – партийные либералы реформаторского направ­ления – А. Яковлев и др. «Радикальную» оппозицию тогдашней системе ­реального социализма составляли диссиденты правого толка, которые по ­отношению к данной системе выступали как «левые», то есть сторонники более радикальных перемен в этой системе.

Таким образом, важную особенность реального социализма (которую следует особо отметить) – составляет «перевернутость» (зеркальность) его политического спектра по сравнению с западным поли­тическим спектром. Этот вывод позволяет сделать серьезные выводы о специфике советского политического спектра по сравнению с классическим западным.

Из факта зеркальных отношений политического спектра реального социализма по сравнению с западным вытекает и ряд других выводов. В частно­сти, о природе идеологических течений реального социализма – «коммуни­стических» консерватизма и либерализма. Эти течения нельзя полностью отождествлять с западными аналогами (что ведет к путанице), поскольку данные течения являются отражениями этих аналогов в зеркальной проекции.

В качестве «консерватизма» обществ реального социализма высту­пает сталинизм. Коммунистическим либерализмом фактически явля­ется современная левая идеология.

Стремясь реставрировать в странах бывшего реального социализма ­западную систему, правый истеблишмент Запада стремится подменить эти идеологические течения реального социализма их правыми аналогами. Советский традиционализм (сталинизм) – правым консерватизмом, лево­реформаторские теории – правым («оранжевым» либерализмом), что ведет к серьезным противоречиям.

К базисным особенностям реального социализма следует отнести и его социальную (классовую) структуру, которую также следует анали­зировать с использованием известного марксистского инструментария.

Важная особенность социальной структуры реального социализма с позиций «третьего» марксизма – наличие привилегированного слоя – партийной номенклатуры, которую следует считать правящим классом данного обще­ства (на зрелых его стадиях) в марксистском смысле. То есть общественной группой, имеющей особое отношение к средствам производства в системе реального социализма (см. классическое определение классов у Ленина ­в работе «Великий почин», 1919). В СССР в пользу такого понимания номенклатуры высказался ряд авторов, в основном, в период перестройки (см. в следующих главах).

При этом позицию современного («третьего») марксизма в этом воп­росе надо отличать от теорий нового класса и номенклатуры­ (М. Джилас, М. Восленский и др.), делающих из своей критики реально­го социализма кон­сервативно-либеральные выводы в пользу превосходства над указанным ­об­ществом традиционного западного общества.

Признание партократии «классом» общества реального социализма отличает современный марксизм от «второго» (советского) марксизма. ­Таковой считал реальный социализм «бесклассовым» обществом, говорил об интеллигенции как «прослойке» и проч. При этом считать бюрократию (партократию) реального социализма классом отказывался ряд известных представителей неортодоксального марксизма, в частности, Лев Троцкий. Это имело свои причины. Одной из них было то, что Троцкий наблюдал лишь предвоенное общество реального социализма, но не более поздние его ­варианты.

Как образовалась партократия (она же «новый класс») в общест­вах реального социализма и какую роль она играла? Как мы стремимся показать, подобно всякому классу в марксистском понимании этого термина, парто­кратия на определенном историческом этапе играла в обществах реального социализма весьма важную роль. Она (как и пар­тийная система в целом) являлась своеобразным инструментом, адми­ни­стративным механизмом подъема государственного сектора (Синдиката).

Однако, подобно другим историческим классам, на определенном историческом этапе данный класс начал терять свою положительную роль в обществе, превращаясь в лишенное реальной функции образование. Это опре­делило странности в поведении партократии в периоды кризиса реального социализма (чего не понимает современный консерватизм как пра­вого, так и левого толка). Вместо защиты реального социализма партократия «сдает» его интересы. Вместо положительного («социалистического» – ­левого направления) развития общества бывшего реального социализма, коррумпированные слои партократии стремятся стать плутократией («буржуазией») и присваи­вать собственность реального социализма при поддержке буржуазии западного общества.

Признание партократии привилегированным классом реального социа­лизма заставляет признать, что это общество сохраняет также и класс отчужденный (в первую очередь от средств производства) – пролетариат. Представителями такового следует считать всех наемных работников реального социализма, начиная с рабочих физическо­го труда и включая интеллигентов – работников умственного труда.

С развитием реального социализма становилось очевидно, что офи­циально «правящий» в мире реального социализма промышленный пролета­риат (так и иные группы пролетариата) оказывался в оп­по­зиции парто­кратии и требовал самых серьезных реформ. Приме­ры – польская «Солидарность» или выступления (с конца 1950-х гг.) венгерских, чешских, польских и др. как рабочих, так и интеллигентов. Подобные выступления подрывали хресто­матийные советские представления о роли пролетариата при социализме.

В то же время «совокупный пролетарий» обществ бывшего реально­го ­социализма требовал положительной перестройки этого соци­ализ­ма, но не негативной ломки его. То есть реставрации в обществах этого типа систем западного образца – тем более в формах националь­ной диктатуры в стиле Гамсахурдия-Саакашвили, Турчинова и проч.

Парадоксальность положения пролетариата в обществе реального социализма, который (как и партократия) оказывается классом в бесклассовом общест­ве, наносила серьезный удар официальной теории «второго» марк­сизма, в частности, с его трактовкой реального социализма как «социализма» в марксистском смысле. Эту теорию подрывали и другие (уже упоми­навшиеся) парадоксы. Например, парадокс собственности реального социа­лизма, реальным собственником «общественной» собственно­сти которого оказывалась партократия («О на­шей революции», 1981. См. Приложение). На поздних этапах обществ «коммунистического» образца – и в особенности в посткоммунистический период – номенклатурные группировки из виртуаль­ного собственника государственных средств реального социализма пытаются стать их действительными собственниками.

Используя эти парадоксы, консервативно-либеральная критика реального социализма и его идеологии активно атаковала советский марксизм, строя на них свою теорию возвращения (реставрации) в коммунистическом мире тради­ционного западного общества. Однако, как мы доказываем, консервативно-либеральные попытки использовать для анализа реального социализма марк­си­стские термины – «класс», «революция» и проч. – являются противоре­чи­выми. Марксистский инструментарий используется в них в чуждом для него контексте – для консервативно-либеральных выводов о превос­ходстве над реальным социализмом общества западного (капита­листичес­кого) образца.

Противоречивой в этом смысле можно считать и теорию «нового класса» М. Джиласа, включающего марксистское понятие «класса» в контекст общей консервативно-либеральной концепции, которая отрицает классовый подход в принципе. Точно так же парадоксально и использование консервативно-либеральными авторами понятия революции, которое в их теории лишено социально-экономического содержания.

Приходится признать, что многие аргументы критики реального социализма консервативным либерализмом заимствованы им из другой идеологии, как мы показываем – у левой теории, неортодоксаль­ного марксизма. Это говорит об ограниченности консервативно-либеральной критики реального социализма и необходимости предпочтения ей другой критики – именно критики данного общества с позиций современной левой теории.

8. Выводы из начальных (базисных) теоретических положений. Историческое место реального социализма.

Подход современной левой теории позволяет иначе (чем это предла­гают правые либерализм и консерватизм) взглянуть на ряд ключевых вопросов XX – начала XXI века. Среди этих вопросов – отношение к реальному социализму и современному западному обществу, понимание причин кризиса ­реального социализма, оценка возможностей «перестройки» этого общества и перспектив развития современного посткоммунизма.

Современная левая идеология («третий» марксизм) дает критику реального социализма, которая, в отличие от консервативно-либераль­ной, не долж­на быть негативной. Реальный социализм рассматривает­ся как законо­мерная для определенного исторического этапа общественная форма, которая, несмотря на свои недостатки и историческую ограниченность, имела немало существенных положительных отличий от современного ему западного общества (капитализма) индустриальной эпохи и сыграла значительную роль в истории XX века.

Несмотря на противоречивость большевизма и общества, построенного на основе его идеологии, реальный социализм (называемый на Западе «коммуниз­мом») следует считать важным и необходимым историче­ским прорывом человеческой цивилизации – как в идеологии, так и историче­ской практике.

Это требует признания положительности (в определенном смысле) ­и идеологии этого социализма – марксизма-ленинизма (большевизма, «второго» марксизма) – то есть понимания этой идеологии как историче­ски более высокой формы левого дискурса, чем предшествующие формы такового, в частности, социал-демократизм. Совет­ский марксизм начального – ленинского – образца пошел дальше, чем cоциал-­демократия, в разрыве с традиционным капитализмом и начал строительство «социализма в одной стране», которое привело к созданию системы ­реального социализма.

Поэтому именно эта идеология, а не социал-демократический вариант консервативно-либеральной идеологии (идеологии западного общества) должны стать точкой отсчета для «новой левой» идеологии (и нового левого плюрализма) и соответствующей политиче­ской практики.

С точки зрения современного левого подхода иначе, чем с позиции правой (консервативно-либеральной) идеологии, выглядят и особенности ­реального социализма. Если говорить, например, о проблеме частной собственности, то в противоположность правым обвинениям, реальный социализм выступал не за ликвидацию этой собственности, но за сужение сферы ее действия в рамках нового общества. Обвинения некоторых критиков марк­сизма (А. Ципко) в лозунге «уничтожении» частной собственности направлены против ошибочных интерпретаций классического марксизма, основанных в том числе и на некорректном переводе «Манифеста КП», в котором речь идет о «снятии» (aufheben) частной собственности (см. В.Ф. Шелике. Непо­знанный Маркс и не­ко­то­рые проблемы современности, ч. 1. – Философ­ские нау­ки. 2013. № 3,­ с. 37–48, http://www.wtschaelike.ru/?page_id=172 ). Целый ряд систем бывшего коммунистического мира от советской нэповской до современной китай­ской допускал значительный частный сектор. При этом главной основой ­систем реального социализма оставался государственный сектор – Государственный Синдикат.

Из общего подхода левой теории вытекают иные оценки системы реального социализма, а также ключевых исторических фигур этого ­об­­ще­­ст­­ва, в частности, фигур Ленина и Сталина (подробнее в след. главах).

Вопреки негативной оценке большевизма в рамках консервативного либерализма (в том числе русского как либерализма, так и консерватизма), Ленина следует считать великой фигурой коммунистических (раннесиндикатных) революций начала XX века, выдающимся левым интеллектуалом, создателем особой ветви марксизма и великим рево­люционером-практиком. Сказанное не отменяет критического отноше­ния современной левой теории к марксизму-ленинизму и советскому реальному социализму как историче­ским явлениям со всеми особенностями таковых. Ленина также следует считать не иконой, но исторической фигурой – безусловно выда­ющейся, но которой были свойственны и свои слабости.

Современная левая оценка Сталина не может согласиться с наив­ной и аляповатой (взахлеб) апологетикой данной фигуры нынешним российским консерватизмом, тем более сопровождающейся наивно-бюрократической критикой большевизма и Ленина. Консервативная теория о плохих большевиках и хорошем «антибольшевике» Сталине трактует его едва ли не как предшественника и организатора русской «национальной революции»­
(С. Дмит­риевский в 1930-х, далее А. Буровский и проч.), устранителя «плохих большевиков» и восстано­ви­теля империи. Речь идет не только о традиционной сталинист­ской, но и национал-консервативной (право-нацио­нальной) трактовке Сталина и сталинизма в современной России.

Оценка Сталина – фигуры исключительно противоречивой – требует объективности. Эта оценка должна учитывать заслуги Сталина в создании и укреплении реального социализма в СССР в варианте «административно-командной системы» во всем «блеске и нищете» этой исторической формы. Но оценка фигуры Сталина не может обойти также и крайние противоречия его деятельности, связанной, в частности, с не имеющим никакого оправдания террором.

С позиций современной левой теории ближе к истине может быть знаменитая хрущевская оценка Сталина, отраженная в докладе «О культе личности и его последствиях» в феврале 1956 г. При всей своей наивности, не сильно марксист­ской методологии, а также связи со старым совет­ским дискурсом, эта оценка тем не менее может быть противовесом право-консервативной апологетике Сталина и точкой отсчета для современных левых оценок его фигуры. В Сталине следует видеть не только создателя системы реального социализма в СССР – со всеми ее достижениями, но и создателя серьезных, а иногда и страшных противоречий этой системы (в том числе системы репрессий, уничтожения культурной и управленческой элиты госу­дарства, Гулага и проч.).

Сталинизм можно понимать как в узком, так и широком смысле этого слова. Сталинизм в узком смысле – это совокупность реальных проявлений правления Сталина в 1926–1953 гг. Сталинизм в широком смысле – это идео­логия и политика реального социализма эпохи его кризиса и заката, в том числе и набор репрессивных проявлений этой системы (см. «О нашей Революции», 1981. – Приложение).

Сталинизм в широком смысле этого слова (то есть идеологию и политическую практику упадка административно-командной системы) верно трактовать и как причину падения реального социализма в Восточной Евро­пе на рубеже 1990 гг. (К такой трактовке сталинизма  склонялся Д. Лукач, позд­нее постсоветские левые в России – Б. Славин, А. Бузгалин, А. Колганов.)

Поэтому разрыв со сталинизмом есть для современной левой идеологии (по диалектическому принципу отрицания-сохранения) разрыв с идеоло­гией реального социализма, который не означает в то же время перехода на позиции консервативного либерализма – идеологии современного Запада.

Критикуя западный капитализм и защищая реальный социализм ­(характерной особенностью которого была авторитарная политиче­ская ­надстройка), «второй» марксизм часто отрицал политические свобо­ды (Ленин, Сталин, сторонники «второго» марксизма в целом). Однако политические свободы следует признать не пережитком «либерализма» (пусть в правом его варианте), но важным атрибутом социализма.

Современный социализм должен учесть трагический опыт реаль­ного социализма XX века, отрицавшего политическую демократию. «Новый социализм» должен не отбрасывать эту форму демократии, но включать ее как элемент в свою систему, то есть соблюдать правила политической демократии по крайней мере не меньше, чем современ­ный «капитализм». Одновременно современный социализм должен применять и усиливать те черты ­самоуправленческой демократии, которые начал развивать уже реальный ­социализм как в СССР, так и иных странах, например, в Югославии.

9. Анализ «третьим» марксизмом противоречий и парадоксов реального ­социализма. Перемены в системе реального социализма «вперед» и «назад» («вспять»). Реставрация и революция. Кризис реального социализма и современная левая теория. О советской перестройке и ее поражении. Была ли возможна «положительная перестройка» советской системы?

Говоря о крахе реального социализма, современный левый подход должен указать, что причинами этого краха помимо внешнего давления и субъективных особенностей отдельных лидеров были в первую очередь внутренние (системные) противоречия этого общества, на которые указывала не только западная консервативно-либеральная, но и левая критика. Главным из этих внутренних проти­воречий можно, видимо, считать противоречие между партократией и «совокупным пролетарием».

Эти противоречия обществ советского образца трактовались по-разному в разных идеологических системах. «Второй» марксизм (как и советский традиционализм до настоящего времени) не понимал природы внутренних противоречий реального социализма и отстаивал традиционные формы этого общества. Консервативный либерализм – как правые либералы, так и правые консерваторы – указывал на противоречия реального социализма для того, чтобы обосновать необ­ходимость реставрации в бывшем «коммуни­сти­ческом» мире запад­ного общества в виде дореволюционных систем (в России – дорево­люционной России). Левая критика систем «некапиталистического» типа видела в этой критике основания для перехода к «новому ­социализму».

Кризис системы реального социализма был очевиден уже в ­1950–60-е гг. Его первым острым проявлением были, например, венгерские события 1956 г. и затем Чехословацкие события 1968 г. Еще одним из­­вестным кризисом ­обществ раннекоммунистического образца был польский кризис 1980 г., ­связанный с образованием «Солидарности» и закончившийся введением­
в Польше военного положения (cм. 5-ю главу настоящей работы).

Причины кризисов реального социализма 1950–80-х гг. не были поняты официальным советским («вторым») марксизмом. Это пагубно отра­зилось и на поведении советской элиты в период последнего и наиболее драматического из кризисов этого общества – советской перестройки конца 1980-х гг., которая закончилась крахом реального социализма и реставрацией в бывших «коммунистических» странах традиционного западного строя. Этой реставрации соответствовал приход к власти в обществах реального социализма правых сил.

Короткое объяснение факта поражения реального социализма в соревновании с капитализмом состоит в следующем: реальный социализм (ранний коммунизм – Авторитарный Синдикат) – соответст­­во­­вал западному ­обществу (капитализму) XIX – первой половины XX века, то есть индустриальному капитализму. Капитализму пост­индустриальному должна была бы соответствовать некая иная посткапиталистическая (синдикатная) общест­венная форма. Неспособность авторитарного и административно-команд­ного социализма перей­ти к этой форме определила его нарастающее отставание от западного общества, которое к концу XX века все более упрочивало свои лидирующие позиции – как экономические, так и идеологиче­ские.

Попытку перестройки реального социализма в 1987–1991 гг. запад­ное общество рассматривало как повод нанести «советскому блоку» окончательное поражение в холодной войне. Вероятность провала положительного варианта советской перестройки в такой ситуации была весьма велика. Однако правящие группировки реального социализма – прежде всего в Россия – могли ослабить тяжелые ­последствия этого поражения определенной такти­кой, к которым перестроечные группировки оказались неспособны – в том числе ввиду отсутствие адекватной (как мы считаем современной левой) тео­рии (см. далее 5-ю главу о кризисе реального социализма, а также статью «Кризисы реального социализма и современная левая теория», 2009, https://kripta.ee/rosenfeld/2009/10/22/krizisy-realnogo-socializma-i-sovremennaya-levaya-teoriya/).

Консервативные группировки (блок советских традиционали­стов и правых националистов) выдвигают субъективистскую по сути теорию «предательства» Горбачева и перестройщиков как главной причины падения ­реального социализма.

Ошибки перестроечного руководства имели место. Возглавившая перестройку горбачевская группировка не понимала направления ­перемен и не имела адекватной концепции (идеологии) реформ. В то же время такой адекватной идеологии не имели и правые группировки, как правые либералы ­ельцинской эпохи, так и их критики – правые «антилибералы» – консервато­ры путинского периода (образца «пиночетовца» М. Леонтьева), определяющие к концу второго десятилетия XXI века стратегию развития России. ­По­пыт­ки русского консерватизма представить свою идеологию восстановления ­дореволюционной России идеологией положительных реформ реального социализма и обвиняющих Горбачева и горбачевцев в «предательстве» нельзя признать состоятельными (см. «Крах русского консерватизма», 2015).

Попытка «положительной» перестройки реального социализма потерпела поражение не столько вследствие субъективных ошибок отдельных ­деятелей, но прежде всего в результате преобладания в мире конца XX – начала XXI веков консервативно-либеральных сил ­западного (Расчлененного) общества (общества «правого контроля») – с его более мощными идеологическими моделями и силовыми структурами.

Другой серьезной причиной поражения перестройки в мире реаль­ного социализма, прежде всего в России, была слабость альтернативных «вто­рому» марксизму левых сил и преобладание внутрироссийских правых группировок – не только праволиберальных, но и правоконсервативных.

Если говорить о предательстве бывшего реального социализма и дела положительной перестройки его системы, то в таковом следует обвинить партократию и представителей номенклатурных слоев быв­ше­го реального социализма, поддержанных и «перекупленных» мировой плутократией – мировым правым истеблишментом. Этот истеблишмент был заинтересован (и активно поддерживал) не «положительный» вариант перестройки, но правый – реставрационный – вариант выхода из перестроечного кризиса. То есть восстановление в мире реального социализма традиционного западного общества и превращение партократии (бывшего «виртуального» нового класса в обществах реального социализма) в полноценную плутократию.

Идеологи и политические представители консерватизма в России – в особенности правого национализма, подменяющего сталини­ст­­ский («социа­листический») вариант данной идеологии, – еще в острый период перестроечных перемен рубежа 1990-х гг. полностью поддержива­ли реставраци­онный (правый) вариант развития стран бывшего реаль­ного социализма. Этот же путь развития отстаивал и ряд постсоветских номенклатурных группиро­вок, включая правоконсервативные силы путинского периода (с 2000-х гг.). Придя к власти в России после Ельцина, правоконсервативные «путинские» группировки фактиче­ски продолжили реставраторскую линию правых ­либералов.

Определенный отход от стереотипов консерватизма в левом направ­лении осуществляют левые консерваторы – «консерваторы-сопротив­ленцы» Новому мировому порядку. В России – это ряд теоретиков КПРФ или, например, неонародник С. Кара-Мурза, социал-консерватор М. Де­лягин и др.­ Их концепции (в частности, «советской цивилизации» С. Кара-Мурзы) можно считать шагом в верном направлении – «влево» от консерватизма. Эти теории означают отход от характерного для последнего чисто национального подхода и национальных категорий (в том числе понятия «русской цивилизации») в сторону более универсального наднационального подхода, но шаг недостаточный.

Сторонники неортодоксального марксизма выдвигали альтернативную как традиционно-советским, так и правым реставрационным построениям  теорию положительных перемен в мире реального социализма (в частности, Д. Лукач, см. след. главу). Речь шла о переходе бывшего реального социализ­ма не к традиционному ­западному обществу, но к «новому социализму». Такое положительное преобразование бывшего реального социализма следовало понимать не как реставрацию, а как действительную революцию в этом мире.

Важной основой «левого» варианта посткоммунистического общества следует считать левый политический контроль – власть левых партий в противовес соответствующей «правому контролю» – власти правых партий.­ В экономике левая программа предполагала переход к рыночной системе, но без того разрушения государственного сектора, которое отстаивали правые группировки.

Современные левые с периода перестройки выступали против многих побочных эффектов консервативно-либеральной реставрации, которая вела к новой несвободе – правому авторитаризму и экономической зависимости от главных государств западного общества. Таковые видны в особенностях Нового мирового порядка в мире пост­коммунизма от Сербии до Узбекистана.

Этап реставрации и правого контроля в обществах бывшего реального социализма уделял главное внимание развитию частной периферии в этих обществах. Левый контроль должен снова поставить в центр развития этих обществ государственный сектор соответст­вующих стран.

10. Отношение современного марксизма к западному обществу – капитализму (Расчлененному обществу).

Что касается современного западного общества, то его анализ с позиции  «третьего» марксизма должен отличаться как от традиционного совет­ского анализа (в рамках «второго» марксизма), так и традиционного консер­вативно-либерального анализа.

Современному марксизму следует существенно скорректировать оценки общества современного Запада «вторым» советским марксизмом. Немалая часть этих оценок была противоречива. Они не учитывали «достоинств» западного общества, его способности к трансформациям и в особенности его достижений новой постиндустриальной эпохи, начавшейся в 1960-е гг., прежде всего в США. Оставшись в эпохе старого индустриализма, реальный ­социализм все больше отставал от капитализма второй половины XX века, его слабости становились все более очевидными. Вскоре, в период кризиса рубежа 1990-х гг., новый постиндустриальный капитализм окончательно ­переиграл своего «коммунистического» противника, добившись его явного и громкого поражения.

В результате поражения реального социализма в холодной войне на ­рубеже XXI века западное общество во главе с его главными странами, в первую очередь США, оказалось не только лидером, но и преобладающим ­типом общественного устройства современного мира. Лидерство в этом мире западного ­общества с центром в США (плюс Великобритании) и Европе составляет ­основной смысл Нового мирового порядка, сложившегося после провала ­реального социализ­ма на рубеже 1990-х гг.

Следует, во-первых, поставить вопрос: изменили ли великие техно­логические перемены традиционную «капиталистическую» социально-экономическую структуру этого общества, сложившуюся ко второй по­ловине XX века, или перед нами некий «посткапитализм»?

Как мы стремимся показать (подробнее в 9-й главе), несмотря на мощный технологический (информационный) прорыв начала XXI века, запад­ное общество сохраняет основные параметры капитализма, которые кри­тиковал как классический, так и «второй» марксизм XX века, а также современные левые.

В анализе этого общества (трактовавшегося в советском дискурсе как «капитализм») с позиций современной левой теории мы использовали морфологические (неоструктуральные) понятия, в частности, понятие «общества без Синдиката» – Расчлененного общества. Речь идет об обществе, ­основу которого составляют разрозненные (частные, частнохозяйственные) производительные системы, а не Государственный Синдикат.

Современное западное общество, возглавляемое США, – мощное мировое образование, являющееся ядром современной цивилизации и Нового мирового порядка. Оно оказывает определяющее влияние на основные мировые процессы, проводя активную мировую экспансию. Остальной мир выступает как периферия этого центра, втягиваемая в Новый мировой порядок (то есть реально – западную орбиту). В числе периферийных оказывается ряд мировых зон – Латин­ская Америка, Африка, Азия, Китай, а с конца 1980-х гг. также мир бывшего реального социализма (так называемого посткоммунизма) Восточной Европы и России, который является объектом на­шего основного внимания.

Однако признавая выдающиеся достижения современного западного общества как в технологических, так и иных областях и его лидерство в ­мировой цивилизации нашего века, следует отметить, что великая постинду­ст­риальная революция не отменила противоречий этого общества, традиционно называвшегося «капитализмом». Эти серьезные противоречия, ­которые и раньше отмечали представи­тели левого дискурса, лишь перешли в новую форму (подробнее см. 9-ю главу). Речь идет о ряде явлений от социальных диспропорций до неумения использовать резко возросшие и поразительно усилившиеся при переходе к информационному обществу производительные силы. Среди этих противоречий – противоречие между сверх­богатой элитой и далекой от процветания массой, своекорыстие монополий, разрыв между ядром процветающих стран и бедной перифери­ей.

Противоречия современного постиндустриального капитализма в полной мере проявляются в освоении современным Западом «периферийных» зон, то есть зон так называемого периферийного капитализма. К таковым относятся как зона бывшего так называемого третьего мира, так и мир посткоммунизма. Именно на периферии нынешнего западного мира заметен целый ряд серьезных диспропорций в его развитии. Примером таковых может быть и украинский кризис, и арабские революции – перевороты и граждан­ские войны в ряде арабских стран как северной Африки, так и, например, Сирии (см. 10-ю главу). Результатом указанных революций стала дестабилизация соответствующих государств и ряд острых проблем в них, в том числе резкое увеличение числа беженцев в Европе.

Следует указать на ограниченность западной демократии, связан­ной с «правым контролем», очевидная как в традиционном западном мире, так и в особенности в мире посткоммунизма – от Прибалтики до Украины. В этих странах политическая демократия правого контроля имеет явные репрессивные стороны в отношении оппозиции.

В начале XXI века можно говорить не только о небывалом разви­тии производительных сил современного Запада, но и о противоречии уровня раз­вития этих сил социальным результатам. Противоречия внутри современно­го западного (капиталистического, Расчлененного) общества показывают, что это общество, как отмечал еще ранний марксизм, не может справиться с произ­водительными силами, которые оно породило. Есть ­основания пред­полагать, что настоящий ответ на вызов постиндустриализма (науч­но-­технической революции) – могут дать лишь системы иного, «некапита­ли­сти­ческого» типа, способные более последовательно применять государственное регулирова­ние вместо традиционной для общества западного образца «анархии произ­водства». Oснову такого регулирования дает отсутствующая у данного общества система государственного сектора (Государственного Синдиката).

То, что современное западное общество в своих основных чертах остается капитализмом, означает сохранение в нем тех основных особен­ностей, которые критиковал «второй» (советский) марксизм.

В частности, в социальной (классовой) структуре этого общества сохраняется традиционное противостояние привилегированного класса данного общества – плутократии (буржуазии, крупных собственников) и «пролетариата» – класса наемных работников (см. 9-ю главу). Указанный отчужденный класс – «совокупный пролетарий» – обществ реального капитализма (Расчлененного общества) не исчез, хотя его состав (так же как и в общест­вах бывшего реального социализма) существенно изменился.

В марксистском дискурсе XIX–XX века и советском («втором») марксизме понятие пролетариата сводилось в основном к понятию рабочего класса, то есть отождествлялось с понятием индустриальных рабочих – рабочих физического труда. Принимая такое отождествле­ние, реальный социализм подчеркивал свою связь с индустриальной эпохой и риторикой этой эпохи. Интеллигенцию советский марксизм критиковал как «прослойку». Однако, с началом постиндустриаль­ной эпохи на Западе, первые симптомы которой стали заметны в США 1960-х гг., отождествление пролетариата с рабочими физического труда стало подвергаться все большей критике. Требовалось ­выведение понятия пролетариата за старые «индустриальные» рамки.

«Третий» марксизм должен опираться на понятия «совокупного труда» (Gesamtarbeits) и «совокупного рабочего» (Gesamtarbeiter), которые использовал Маркс в «Капитале» (напр., ПСС, т. 23, с. 240, 516–517), а также на понятие «пролетариата умственного труда» (intellectual proletariat), введен­ное­ Ф. Энгельсом в конце 1890-х гг. (ПСС, т. 22, с. 432). Современный левый подход должен указать на очевидный факт изменения состава «совокупного про­летария» (класса наемных работников) в постиндустриальную эпоху обществ как на Западе, так и Востоке. Именно на свойственное этой эпохе умень­шение роли промышленного пролетариата и выдвижение на первый план иных пролетарских групп, очевидно, близких пролетариату умст­венного труда.

Уже в конце XX века появился ряд концепций, описывающих новую роль «пролетария умственного труда» в постиндустриальном обществе, ко­то­рые были продолжены и в начале XXI века. В частности, Франко Берар­ди ввел понятие «когнитариата» (см., напр., Cognitariat and semiocapital.­Franco Berardi “Bifo” interviewed by Matt Fuller, http://subsol.c3.hu/subsol_2/contributors0/bifotext.html). Мы с 1980–1990 гг. использовали понятие «интеллектуариата» (см. статьи в газете «Новая речь», издававшейся в 1990 г., а также работу «Что такое коммунизм, что такое сталинизм», 1993 и др.).

Современная левая теория должна (вслед за неортодоксальным марксизмом XX века) указать на факт «отчужденности» интеллекту­ариата (как и «совокупного пролетария» в целом) не только при капитализме, но и при реальном социализме. Необходимость преодоления указанного отчуждения ставит «совокупного пролетария» перед необходимостью его революции против партократии (как и плутокра­тии в целом). Целью этой революции является не реставрация в мире реального социализма традиционного запад­ного общества, а переход данного общества к новым, более высоким стадиям развития. Эта революция и составляет положительный смысл кризисов реального социализма и процессов «перестроечного» типа.

Противоречия реального капитализма, как и реального социализма, порождают оппозицию этим системам. Пролетариат противостоит плутократии и партократии, но в новых политических и идеоло­ги­ческих формах. Речь идет о так называемом субъективном факторе указанной «положительной» революции в мире реального социализма, то есть о современном левом движении и левых партиях (в идеале партиях пролетариата умственного труда – интеллектуариата). Они выступают против традиционного правого контроля как на Западе, так и в мире бывшего реального социализма.

Новые революции реального социализма и перехода к «новому социализму» означают, согласно известным марксистским выкладкам, «самоэмансипацию интеллектуариата», превращают его из «класса в себе» в «класс для себя». Они дают возможность снятия отчуждения репрессивного общества как для интеллектуариата, так и «совокупного пролетария» в целом.

11. Мировой и восточноевропейский кризис и тайна посткоммуниз­ма.­­ О «новом социализме». «Основное содержание современной эпохи».

Сказанное позволяет подойти к важному вопросу состояния современного Нового мирового порядка и отношений в рамках этого порядка Запада и мира посткоммунизма.

С 1990-х гг. началось «освоение» Западом территории мира бывшего ­реального социализма – прежде всего в Восточной Европе, кото­рое с точки зрения современной левой идеологии может быть опреде­лено как «реставрация» – восстановление в бывших странах реального социализма традиционного западного (капиталистического, Расчленен­ного) общества. На Запа­де (в рамках его консервативно-либеральной идеологии) данное осво­ение ­(реставрация) рисуется, как правило, в позитивном (если не сказать «розовом») свете.

Действительно, влияние Запада на начальной стадии посткоммуни­стических реформ в странах реального социализма (с начала 1990-х гг. и в ­начале XXI века) имело ряд положительных сторон, в том числе восстановление в этих обществах рыночных и плюралистических политических структур. Однако постепенно на первый план выдвигаются противоречия западного контроля над миром реального социализма – экономические, политические и социальные, которые не учитывает (или недостаточно учитывает) западное общество и его (правая) идеология – консервативный либерализм. Данные, весьма острые, противоречия связаны с превращением стран бывшего реаль­ного социализма в периферию западного мира, что влечет ряд специфиче­ских последствий.

«Реставрацию» в странах бывшего реального социализма можно рассматривать как установление власти над этими странами западного общества. Политической формой этой власти является правый контроль – господство правых партий. Обеспечивая так называемое посткоммуни­сти­­ческое развитие стран бывшего реального социализма, группиров­ки правого контроля – правые партии и стоящие за ними политиче­ские машины западного общества – во многом деформируют это развитие.

Вместо использования бывшего советского потенциала для нужд этого развития, эти группировки – не только праволиберальные, но и правоконсервативные – часто присваивают, разбазаривают и уничто­жают этот ­потенциал. То есть распродают и растаскивают собственность бывшего ­реального социализма, выбрасывают за пределы страны и даже истребляют ­созданный бывшим реальным социализмом куль­турный слой (интеллигенцию), а то и ведут прямой террор против нее.

Западные реформы в посткоммунистических обществах содей­ст­вуют в основном укреплению рыночной периферии этих обществ, но не развитию его структурного центра – государственного сектора (Государственного Синдиката). Более того, западное общество рядом маневров (в том числе и серией бесконечных приватизаций) стремится разрушить (расчленить) данную ­основу систем бывшего реального социализма. Это определяет явные противоречия и деформации правого контроля в странах посткоммунизма.

В результате «реставрационный» режим не может обеспечить реальный долговременный подъем в так называемых посткоммунистических странах, обеспечивая в основном ситуативные и начальные нужды приспособления этих стран к Новому мировому порядку. Современный марксизм должен гово­рить о серьезных противоречиях и кризисе Нового мирового порядка не только в Прибалтике, но в посткоммунистическом (восточноевропей­ском) регионе в целом. Попыткой анализа причин этого кризиса в Эстонии и России были работы «Эстония до и после Бронзовой ночи» (2009) и «Кризис Нового россий­ского порядка и крах русского консерватизма» (2015).

Суть дела (с точки зрения современной левой теории): этап («фаза») «реставрации» не раскрывает позитивных возможностей обществ бывшего реального социализма (посткоммунизма) – положительного содержания «синдикатной» системы. Правый контроль над данными системами с соот­ветству­ющей ему консервативно-либеральной идеологией не может решить основные проблемы этих стран на современном этапе. Реставрация в мире бывшего реального социализма означает развитие посткоммунистических  стран «под чужим флагом», которое, по большому счету, не соответствует базисным особенностям этих стран.

Особая ситуация сложилась в России – центре бывшего мира ре­аль­ного социализма. Как и в других странах посткоммунизма, в ней уже более четверти века происходит реставрация традиционного западного общества. Вместе с тем положительное развитие России сдерживается правыми группи­ровками как извне, так и внутри страны, в том числе конфронтационными усилиями современного Запада, проявившимися, в частности, в конфликте на Украине.

Это заставляет посткоммунизм восточноевропейских стран, в первую очередь российский, не только принимать «реставрацию» тради­ционного ­западного общества в своих странах, но и сопротивляться внешнему полити­ческому контролю. Противостояние (если не борьбу) посткоммунистиче­ских провинций с «капиталистической метрополи­ей» ряд российских политологов (например, А. Уткин) определил как «новую холодную войну». Фактически налицо достаточно серь­езный конфликт западной цивили­зации (современного капитализма) и стран посткоммунизма – прежде всего России.

Понимание причин этого конфликта представляет серьезную проблему. Речь фактически идет о борьбе цивилизаций, но о борьбе цивилизаций не в консервативно-либеральном (в основном, нацио­нальном, этническом) их понимании, а в социально-экономическом и структурном отношении.

Консерватизм (правый национализм, включая российский) пони­мает цивилизации лишь как национальные – русская, китайская и проч. Соответственно противоречие США и России рассматривается абстрактно или­ в чисто национальной форме – как русское против англо-американско­-
го (англо-саксонского) – что, очевидно, упрощает дело. С этой национал-­консервативной точки зрения (как нам уже приходилось указывать в работе «Крах консерватизма») совершенно непонятным оказываются, например, противоречия континентального Китая и Тайваня, двух Корей (как раньше двух Вьетнамов) и пр. По «этническому» признаку эти цивилизации едины, по социально-экономическому – противостоят друг другу.

Современный левый подход стремится выявить социально-экономиче­скую основу противостояния мира посткоммунизма и современного Запада. С точки зрения этого левого подхода «борьба цивилизаций» в современном мире – это не борьба национально-этнических образований – «русских» и проч. (как дока­зывают консерваторы), а борьба различных обще­ст­венных систем, за которыми стоят их социально-экономиче­ские отличия. Так, по нашему мнению, несмотря на различные национальные формы; мир пост­ком­мунизма (бывшего реального социализма) представляет собой не несколько десятков нацио­нальных цивилизаций, начиная с русской (как следует по консервативной логике), но единую цивилизацию бывшего реального социализма, противостоящую западному капиталистическому обществу.

Современный марксизм описывает противостояние мира бывшего ­реального социализма и Запада как противостояние некапиталистических обществ «потенциального социализма» капиталистическим системам. Это и есть основа борьбы систем XXI века, о которой говорил в XX веке совет­ский «второй» марксизм.

Противоречия эпохи реставрации в мире реального социализма – главный источник напряжения и, видимо, главный мотор будущего развития человеческой цивилизации в XXI веке. Основы для него дает великая инфор­мационная революция, связанная Интернетом и новейшими компьютерными технологиями. Вопрос, однако, в том, сможет ли традиционное западное общество полностью освоить результаты этой революции или с этим освоени­ем лучше смогут справиться общества с государственным регулированием?

Из сказанного вытекает ряд выводов – в том числе общая оценка нынешней мировой ситуации. (Ср. Ленин об «основном содержании современной эпохи».) Указанным «основным содержанием», является конфликт между центром современного западного общества («реального капитализма»)­ и его периферией, в первую очередь посткоммунизмом во главе с Россией.

Основное противоречие современной эпохи (в переформулированном по сравнению с советским дискурсом варианте) состоит в борьбе между ­традиционной западной цивилизацией (Расчлененным обществом) и пост­коммунистическими обществами «синдикатного» типа. Эти общества, воз­ник­шие в результате так называемых коммунистических революций и по­строения реального социализма, с начала 1990-х гг. оказались жертвами ­«реставрации», то есть восстановления в этих стра­нах традиционного западного общества со всеми как позитивными, так и отрицательными особен­но­стями этого.

В этой связи следует коснуться так называемой тайны посткоммунизма. Бывший реальный социализм (командно-административная система) потерпел поражение в холодной войне, что и обусловило эпоху «реставрации» – восстановления в мире реального социализма традиционного западного ­общества. Однако исчезла ли главная основа бывшей системы реального ­социализма (каковой был государственный сектор – Государственный Синди­кат)? Эта важная особенность стран бывшего реального социализма ­сохра­­-нилась и может стать основанием будущего развития мира посткоммунизма.

Необходимость выживания обществ бывшего реального соци­ализма в сложной мировой ситуации заставляет эти страны – и прежде всего Россию – поставить вопрос о преодолении режима «реставрации», связанного с западным контролем над этими обществами. В на­стоящее время, спустя более четверти века после советской перестройки очевидно, что период «реставрации» в мире посткоммунизма хотя и является достаточно длительным, имеет свои границы, о чем говорит кризис правого реставрационного развития в этом мире, заметный, в частности, в Прибалтике и России.

Современная левая теория выступает за преодоление периода «реставрации» в мире реального социализма и переходе этого мира к положительному развитию, целью которого можно считать «новый социализм», продолжа­ю­щий развитие бывшего реального социализма, как выражался классический марксизм (К. Маркс. Критика Готской про­граммы), «на своей собственной основе».

Именно этот «новый социализм» следует считать положительной (революционной) альтернативой «реставрации» в мире реального социализма ­западного общества.

Такой «социализм» (в понимании его левой идеологической тради­цией и классическим марксизмом) для стран бывшего реального социализма ­является в настоящее время делом будущего. Необходимой начальной полити­ческой формой этих обществ является «левый конт­роль» – политический кон­т­роль левых партий – в противовес правому контролю (контролю правых, консервативно-либеральных партий).

Речь идет, вероятно, о «рыночном» и плюралистическом соци­ализме, но отличном от социал-демократического социализма в его нынешнем варианте. Разные фазы «синдикатной системы» могут иметь различные формы соотношения центра системы – Государственного Синдиката – и «рыночной периферии».

Современный российский консерватизм и различные «русские доктрины» зовут нас или «назад в СССР» (что понимается как возвращение к адми­ни­стративно-командной системе и «второму» марксиз­му) или к некоему «русскому порядку», который означает победу ра­ди­­кального правого нацио­на­лизма. Современная левая теория выдви­га­ет в качестве перспективы движение к «новому социализму», имеющему помимо рыночной периферии активный государственный сектор – то есть рыночному и плюралистическому обществу левого конт­роля.

Такому движению в посткоммунистических странах должен предшествовать идеологический – именно «левый» поворот, то есть переход к современной левой идеологии, которая должна стать основой современной левой политики в этих странах. Понятно, что подобному повороту будут активно сопротивляться силы мирового правого истеблишмента, в том числе и в России.

12. Марксизм – «жизнь после смерти»? Что такое левая (леводемократи­че­ская) идеология. «Третий» марксизм: разрыв как с консервативным либерализмом, так и со старым советским («вторым») марксизмом. Принцип (закон) ­от­ри­цания отрицания.

Идеологией перехода к новой общественной форме – «новому соци­а­лизму» – является современная левая идеология – «третий» марк­сизм.

Современной левой (леводемократической) идеологией называет­ся идеология, построенная на основаниях классического марксизма (а также фактически и ленинизма), но представляющая собой критиче­ское его развитие в условиях начала XXI века. «Третий» марксизм – это марксизм эпохи кризиса и краха реального социализма – первой формы коммунистиче­ской («синдикатной») формации – и реставрации в мире реального социализма традиционного западного общества (капитализма). Но также попыток стран посткоммунизма – бывших обществ реального социализма – выйти из под контроля западного (Расчлененного) общества и начать свое самостоятельное развитие.

Современная левая идеология противостоит господствующей в мире начала XXI века идеологии консервативного либерализма, то есть идеологии стран Запада – лидирующей и наиболее преуспевающей части этого мира. Она стремится не к реставрации в мире реального социализма традиционного (западного) общества, но к позитивным переменам в этом мире, то есть к революции в нем.

Вместе с тем современная левая теория («третий» марксизм) полеми­зи­­рует со старым («вторым») марксизмом – марксизмом-ленинизмом, в своей нисходящей форме принимающим вид сталинизма. В отличие от «второго» марксизма, она говорит не о возвращении нынешних обществ постком­мунизма к традиционному реальному социализму, а о переходе к «новому социализму».

Современная левая – леводемократическая идеология – это идеология более высокой «синдикатной» общественной формы, реаль­ного соци­ализма «второго порядка». Идеология новых (современных) отрядов класса наемных работников (пролетариата), то есть в основном пролетариата умст­венного труда (если угодно, «интеллектуариата»). Учитывая факт «зеркальных отношений» мира бывшего реального социализма и западного мира, эта идеология фактически является своеобразной (зеркальной) проекцией идеологии старого (правого) либерализма, то есть «новым» (левым) либе­рализмом.

Данная идеология есть попытка идеологического синтеза разных течений левого дискурса, выходящих за рамки «второго» (совет­ского) марксизма, марксизма реального социализма и стремящихся к положительному развитию («снятию») этого марксизма.

Правые идеологи говорят о «старине» и устарелости марксизма, о том, что это «теория XIX века». Но сам консервативный либерализм основан на идеологических конструкциях еще более старых – XVII–XVIII веков.

«Третий» марксизм критикует советский («второй») марксизм, но эта критика дается новым марксизмом с иных позиций, чем это делает консервативный либерализм. В идеале – с позиций более высоких самоуправленческих общественных форм (синдикатных систем второго порядка).

Можно сказать, что ситуация построения нового марксизма, выхода этого марксизма (со второй половины XX века и к началу XXI века) из недр старого советского марксизма повторяет ситуацию «развилки» (разделения «ветвей») марксизма, уже имевшей место сто лет назад. В начале XX века общее левое (марксистское) течение раздели­лось на два направления – старое социал-демократическое (меньше­вистское) и большевистское. К XXI веку (реально раньше, к настояще­му времени лишь более очевидно) левое движение, левая идеология и политика подошли к новой (нынешней) развилке. Основу этой развилки представляет собой уже не марксизм первой ступени, заложивший основы марксистской теории и левого политического движения XIX и XX веков – социал-демократии и большевизма. Основу этого нового разделения составляет теперь марксизм второй ступени – большевизм (коммунизм), он же советский марксизм (марксизм-ленинизм), определивший формирование реального социализма.

«Третий» марксизм должен совершить такой же разрыв со старым марк­сизмом, какой в свое время совершил большевизм, разорвавший с социал-­демократизмом. Он должен разорвать с устарелыми формами «второго» марк­сизма (марксизма-ленинизма), проявившимися в сталинизме и определившими поражение этого марксизма в конце XX века.

Под сталинизмом в современной левой идеологии следует понимать не только исторический сталинизм с его конкретными особенностями, включая так называемый культ личности Сталина, но в более широком смысле – всю идеологию реального социализма (административно-командной системы) периода ее упадка. Теоретический разрыв со сталинизмом – одна из центральных задач нового марксизма. Советский сталинизм в идеологии становился все более неспособным вывести реальный социализм из тупика.­ В ряде случаев (например, в конце 1930-х и 1940-х гг. у Сталина) он оказывался в союзе с правым национализмом, выступая как форма приспособления к нему, в том числе и в варианте гитлеровской Германии. Результатом этого было недостаточное противодействие сталинского СССР германскому национал-социализму со всеми последствиями этого. Противоречивую поддержку европейского и мирового консерватизма проводит и современный российский консерватизм.

Для анализа политических процессов современности «третий» марк­сизм использует целый ряд важных элементов традиционного марксизма, включая общемарксистские категории, в том числе и «второго» марксизма, хотя и с рядом модификаций. «Третий» марксизм является продолжением «второго» марк­сизма, однако, с весьма существенными поправками. Общий ­алгоритм отношения современной левой теории ко «второму» марксизму можно определить как принцип «второго отрицания» (согласно классиче­ской диалектике) – снятия-сохранения.

Переход к «новому социализму» не может произойти сам собой, он требует политических усилий – усилий левых и левоцентрист­ских партий стран бывшего реального социализма. Как представляется, именно с политикой этих партий связано как будущее стран посткоммунизма Восточной ­Европы, а также будущее этого региона в целом (не говоря о других частях современного мира). Видимо, в дальнейшем станет возможно и объединение левых (левоцентристских) партий как в посткоммунистических, так и в других европей­ских странах.

За спиной современного посткоммунистического мира – старый ­административно-командный социализм. Его нынешняя реальность – противоречивая реставрация западного общества. Новое развитие посткоммунистическим странам – в том числе и России – следует искать не на пути продолжения указанной реставрации или возврата к старому социализму, но на пути нового социализма.

Русский консерватизм (А. Проханов и проч.) пытается внедрить в России идею Пятой империи. Не лучше ли этой устарелой идеи идея 5-го ­Ин­­­­тер­национала, о котором писал еще Маяковский?

Глава 2.

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ СОВРЕМЕННОЙ ЛЕВОЙ ТЕОРИИ. РЕАЛЬНЫЙ СОЦИАЛИЗМ ГЛАЗАМИ НЕОРТОДОКСАЛЬНОГО МАРКСИЗМА
XX – начала XXI века

«Ныне очевидно, что без свободы мнений, слова, критики, инициати­вы социализированное производство в СССР может двигаться лишь от кризиса к ­кризису. Свобода столь же необходима социализму, как кислород живым ­организмам»

Виктор Серж, 1946.

Созданный большевистской революцией 1917 г. реальный социализм уже с первых лет своего существования стал объектом острой идеологиче­ской полемики и критики. Эта критика велась с двух сторон. С одной стороны – с позиций традиционной западной идеологии – консервативного ­либерализма (в лице обоих его течений – как правого либерализма, так и правого консерватизма). Но также со стороны левых течений, включая неортодоксальный марксизм. Именно последнее направление интересует нас в первую очередь.

Критика реального социализма представителями неортодоксального марксизма существенно отличалась от консервативно-либеральной критики этого строя. Если приверженцы последней призывали к восстановлению в мире реального социализма дореволюционных систем (и к отказу от левой и марксистской идеологии в пользу консервативно-либеральной ортодоксии), то сторонники неофициального марксизма критиковали реальный социализм с позиций «истинного» социализма, то есть делали шаги в направлении новой левой теории –  «третьего» марксизма.

При этом целый ряд понятий критики реального социализма неофициальными левыми использовался Западом в полемике со «вторым» марксизмом – идеологией реального социализма. Немалое число (если не большинство) понятий консервативно-либеральной критики реального социализма – от понятия свободы, как свободы для инакомыслящих, до понятия тоталитаризма – первоначально были выдвинуты левыми авторами.

В данной главе мы рассмотрим в наиболее общем виде, исходя из объема данной работы, левые теории XX века, предшествовавшие «третьему» марк­сизму – современной левой идеологии. Они анализировались рядом авторов, как западных, например, в «Размышлениях о западном марксизме» и других работах английского исследователя левой мысли Перри Андерсона, так и российских – советских и постсоветских – исследователей. Например, М. Грецкий. Марксистская философия в современной Франции. – М.: Изд-во МГУ, 1984; авторы сборника «Левые в Европе XX века». – М.: РАН, 2001 и многие др. В советской и постсоветской России данным теориям посвящено значительное число как общих, так и частных работ. Некоторые из них мы будем цитировать по ходу изложения.

Оппозиционные левые XX века пытались создать такой левый дискурс, ко­торый существенно модифицировал бы традиционный дискурс марксизма-ленинизма, не переходя при этом на позиции современной консервативно-либеральной идеологии.

Среди авторов этих попыток еще в XX веке были неортодоксальные марк­систы 1920–30-х гг., поздний Троцкий (1930-х гг., например, работа «Преданная революция»), российские и советские неортодоксальные левые от­ В. Сержа до М. Рютина и Ф. Раскольникова. За ними следовали восточно­европейские неортодоксальные марксисты («ревизионисты») 1950–1980-х гг. от венгерских (Д. Лукач) до чехословацких и югославских (группа «Праксис»). А также советские и российские неофициальные левые как советского пери­ода, например, Р. Медведев), так и постсоветcкой России – Б. Кагарлицкий, Б. Славин, В. Паульман, сторонники «критического» марксизма» – А. Бузга­лин, А. Колганов и др. Ниже мы попытаемся представить анализ этих теорий; новый марксизм должен пытаться описать и синтезировать эти попытки.

1. Критика неортодоксальным марксизмом советской системы 1920–1930-х гг. О диктатуре пролетариата и демократии. Роза Люксембург, Виктор Серж ­(Кибальчич). Проблема «государственного социализма» и опыт СССР.

Одним из главных объектов критики западной консервативно-ли­бе­­ра­ль­ной идеологии в XX веке были, как известно, авторитаризм и «диктаторство» реального социализма (прежде всего в советском варианте), то есть несоблюдение реальным социализмом известных политических свобод – свободы слова, собраний, деятельности оппозиционных партий и т. д.

Мало известно, однако, о том, что первыми критиками этого авторитаризма – однопартийной системы и проч. – стали неортодоксальные левые, в частности, Роза Люксембург в важной «Рукописи о русской революции». Эта работа, изданная в 1922 критичным к большевизму левым социал-демократом П. Леви и прочитанная В.И. Лениным, была опубликована в России лишь в 1991 г., после поражения советской перестройки.

В своих заметках, названных позднее «Рукопись о русской революции» лидер немецких радикальных левых, близких к большевикам, обратилась к вопросу о политических свободах при социализме, затронув также вопрос об Учредительном собрании. В своей «Рукописи» Р. Люксембург указала на опасность авторитаризма, который содержала диктатура большевиков в России, их отказ от политических свобод и введение однопартийной системы.

С одной стороны, Роза Люксембург в своей работе оправдывает стремление большевиков совершить социалистический переворот.

«Каутский и его русские единомышленники, которые хотели, чтобы русская революция сохранила “буржуазный характер” своей первой фазы, – точное подобие тех германских и английских либералов прошлого века, кото­рые различали в Великой Французской революции два известных периода: “хорошая” революция первой, жирондистской фазы, и “плохая” со времени якобинского переворота. При либеральном поверхностном понимании истории, разумеется, мудрено было понять, что без переворота “крайних” якобинцев под обломками революции были бы похоронены даже первые робкие и половинчатые завоевания жирондистской фазы, что истинной альтер­нативой якобинской диктатуре, созданной железным ходом исторического развития в 1793 г., была не “умеренная” демократия, а реставрация Бурбонов! “Золотой средний путь” не удается сохранить ни в одной революции, ее естественный закон требует быстрого решения: либо локомотив на всех парах движется вперед до крайней точки исторического подъема, либо он откатывается в силу собственной тяжести назад, снова в исходную низину, беспощадно увлекая за собой в пропасть тех, кто своими слабыми силами пытается удержать его на полпути» (Р. Люксембург. Рукопись о русской революции. – В кн.: Р. Люксембург. О социализме и русской революции. – М.: Политиздат, 1991, с. 312–313).

В то же время, выступая как сторонник диктатуры, Р. Люксембург противопоставляет «диктатуру класса» диктатуре «партии или клики», считая возможным осуществление при «диктатуре класса» «самой широкой гласности» и «неограниченной демократии».

«Пролетариат, берущий в свои руки власть, — пишет она,— никак не может, действуя по доброму совету Каутского, под предлогом незрелости страны отказаться от социалистического переворота и посвятить себя только демократии, не совершив предательства по отношению к себе самому, Интернационалу, революции. Он обязан и должен как раз немедленно, самым энергичным, самым решительным, самым беспощадным образом начать социалистические преобразования, следовательно, осуществлять диктатуру, но диктатуру класса, а не партии или клики, осуществлять диктатуру класса, то есть действовать при самой широкой гласности, при самом деятельном беспрепятственном участии народных масс, при неограниченной демо­кратии» (там же, с. 330–331).

Данное соображение о соединении диктатуры с «неограниченной ­демократией» может показаться парадоксом, однако для его разрешения ­лидер немецких левых вводит различие «диктатуры в буржуазном смысле» и  «социалистической демократии».

«Завоевать политическую власть, — пиcала Роза Люксембург, – чтобы наполнить ее новым социальным содержанием. Историческая задача пролетариата, когда он приходит к власти — создать вместо буржуазной социали­стическую демократию, а не упразднить всякую демократию». То есть «не выдавать нужду за добродетель» и не оказывать плохую услугу международному социализму, «стремясь внести в его арсенал в качестве новых открытий все перекосы, обусловленные в России чрезвычайными обстоятельствами» (Р. Люксембург. Рукопись о русской революции. – В кн.: Р. Люксембург. О социализме и русской революции. – М.: Политиздат, 1991).

«Учредительным собранием и избирательным правом вопрос, однако, не исчерпывается. Должно быть принято во внимание также упразднение важнейших демократических гарантий здоровой общественной жизни и политической активности трудящихся масс: свободы печати, союзов и собраний, которые стали незаконными для всех противников советского правительства. Для такого вмешательства ни в коей мере не достаточно вышеприведенной аргументации Троцкого в неповоротливости демократических выборных учреждений. Напротив, совершенно очевиден, неоспорим тот факт, что без свободной, неограниченной прессы, без беспрепятственной жизни союзов и собраний совершенно немыслимо именно господство широких народных масс. Свобода лишь для сторонников правительства, лишь для членов одной партии, сколь бы многочисленными они не были — это не свобода. Свобода всегда есть свобода для инакомыслящих. Не из-за фанатизма “справедливости”, а потому, что от этой сути зависит все оживля­ющее, исцеляющее и очищающее действие политической свободы; оно прекращается, если свобода становится привилегией» (там же, с. 326–327).

Таким образом, Р. Люксембург связывает социалистическую демократию с соблюдением классических демократических свобод и процедур. Ею используется также определение демократии как свободы для инакомыслящих, ставшее общим местом западной полемики с реальным социализмом по поводу прав человека в 1950–80-х гг. Р. Люксембург дает также критиче­ский прогноз относительно системы, лишенной политических свобод и представительных учреждений.

«Большевики, – считает она, – поставили на место представительных учреждений, вышедших из всеобщих народных выборов, Советы, как единст­венное истинное представительство трудящихся масс. Но с подавлением политической жизни во всей стране неизбежно будет все более затухать жизнь в Советах. Без всеобщих выборов, неограниченной свободы печати и собраний, свободной борьбы мнений замирает жизнь в любом общественном учреждении, она превращается в видимость жизни, деятельным элементом которой остается одна только бюрократия. Общественная жизнь постепенно угасает, дирижируют и правят с неуемной энергией и безграничным идеа­лизмом несколько дюжин партийных вождей, среди них реально руководит дюжина выдающихся умов, а элита рабочего класса время от времени созывается на собрания, чтобы рукоплескать речам вождей, единогласно одобрять предложенные резолюции. Итак, по сути – это хозяйничанье клики; правда, это диктатура, но не диктатура пролетариата, а диктатура горстки ­политиков, то есть диктатура в чисто буржуазном смысле, в смысле господст­ва якобинцев… Более того: такие условия должны привести к одичанию ­общественной жизни – покушениям, расстрелам заложников и т. д. Это могущественный объективный закон, действия которого не может избежать никакая партия» (Р. Люксембург, цит. соч., с. 330).

То есть, отстаивая «социалистическую демократию», Р. Люксембург указывала на опасности «диктатуры в чисто буржуазном смысле» – диктатуры «якобинцев».

Здесь, однако, начинались вопросы. Из критики лидером немецких ­левых указанной диктатуры можно было сделать вывод о том, что возможна «небуржуазная» диктатура пролетариата или такая форма этой диктатуры, которая включала бы, что может показаться противоречием, политическую демократию.

Во всяком случае, Р. Люксембург полагала, что власть большевиков в своем развитии должна включать политическую демократию – то есть соблюдение известных демократических свобод, в том числе и свободы оппозиции. Такая точка зрения перспектив развития «социалистической демо­кратии» совпадала с более поздним идеалом других представителей неортодоксального марксизма, включая Д. Лукача, реформаторов Пражской весны и сторонников еврокоммунизма.

В целом приведенные высказывания Р. Люксембург можно считать началом обсуждения важнейшей темы социалистической демократии и политических свобод при социализме, прерванного в СССР сталинизмом, но продолженного на Западе и достигшей особой остроты в 1960-е гг. Именно в этот период появились многие, посвященные данному вопросу, работы неорто­доксального марксизма, в том числе представителей так называемого евро­коммунизма и советского «левого» диссидента Р. Медведева (Р.А. Медведев. Книга о социалистической демократии. – Амстердам, Париж, 1972; также Р.А. Медведев. Советы в истории нашего государства. – Общественные ­нау­ки. 1989. № 3, с. 124 ).

В связи с наследием Р. Люксембург сторонниками левой традиции часто вспоминалась фраза «социализм или варварство». Сама она в работе «Кризис социал-демократии» высказывает эту мысль следующим образом: «Фридрих Энгельс сказал как-то: буржуазное общество стоит перед дилеммой: или переход к социализму, или возвращение к варварству». Таким варварством в Германии и стала «консервативная» диктатура Гитлера, прологом к которой было поражение немецкой революции и гибель самой Розы Люксембург.

Важное место в российской неортодоксально-коммунистической лите­ратуре 1930–40-х гг. занимают книги Виктора Сержа (Кибальчича).

Родившийся в семье русского офицера, выехавшей за границу (в Бельгию), Виктор Кибальчич, писавший под псевдонимом Виктор Серж, с юности прошел путь левого оппозиционера. Революционный путь начал в среде парижских анархистов. Участвовал в Октябрьской революции и лично знал почти всех крупных деятелей партии 1920–30-х гг. Примыкал к «левой оппозиции».

В период репрессий 1930–1936 гг. В. Сержу удалось уцелеть. Сосланный в Оренбург, он смог в 1936 г. выехать за границу, благодаря чему прожил еще 11 лет. Переехав в Мексику, В. Серж погиб в 1947 г. при странных обстоятельствах, которые некоторые авторы связывают со сталинской агентурой (см. Предисловие в сб. В. Серж: Социалистический гуманизм против тота­литаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003, с. 5). Это, впрочем, остается недо­казанным, поскольку левых интеллектуалов на Западе уничтожал вовсе не только Сталин.

Наследие В. Сержа позволяет говорить о нем как самостоятельном и оригинальном авторе, имевшем свой взгляд на советскую (сталинскую) ­систему и перспективы развития реального социализма. Публикация в ­России ряда работ Сержа и проведение специальной, посвященной ему кон­ферен­ции – важный шаг к освоению наследия этого оригинального соци­а­листа (В. Серж. От революции к тоталитаризму. Записки революционера. – М.: Праксис-Оренбургская книга, 2001; В. Серж. Завоеванный город. –М.: НПЦ Праксис, 2002; В. Серж: Социалистический гуманизм против тоталитаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003).

С самого начала становления реального социализма в СССР Серж осуждал его авторитарные черты, считая себя «антиавторитаристом» (цит. по­ В. Серж: Cоциалистический гуманизм против тоталитаризма, 2003, с. 20).

В 1921 г. он, как и ряд других неортодоксальных левых, в специальной главе работы «Анархисты и опыт русской революции» говорит об опасности «государственного социализма» в СССР и бюрократии, которая «никогда не упустит своих привилегий» В этой связи он предостерегает против «гангрены власти». «Государственный коммунизм», по его мнению, «рискует оформиться в особую систему» (цит. соч., с. 36, 37).

Во второй половине 1920-х гг. В. Серж примыкает к оппозиции и начинает критику сталинского режима. В 1928 г. его исключают из партии и ссылают в Оренбург.

Складывающуюся в СССР политическую систему Серж уже в начале 1930-х гг. определяет как «тоталитаризм». В письме французским друзьям в 1933 г. он пишет о «тоталитарном, кастократическом, опьяненном своей властью государстве, для которого человеческая личность ничего не значит»­ (В. Серж. От революции к тоталитаризму. Записки революционера. – М., Оренбург, 2001, с. 341).

По мнению Сержа тоталитаризм в СССР сформировался в конце 1920-х – нач. 1930-х гг. Он многократно одним из первых высказывал такое определение сталин­ской системы, хотя и считал, что «первым серьезным соци­а­листиче­ским эссе о тоталитарном государстве мы обязаны Гильфердингу» (В. Серж: Соци­али­сти­ческий гуманизм против тоталитаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003, с. 21, 151).

Вслед за Львом Троцким и его последователем Э. Бернхэмом (ставшем впослед­ствии известным своей теорией «революции управляющих»), Виктор Серж обращает внимание на роль бюрократии в условиях реального социализма. Он указывает на образовавшийся в условиях партийной диктатуры «слой управленцев, которые стремятся оформиться в класс и монополизировать власть» (цит. соч., с. 25).

Сталинскому режиму Серж стремился противопоставить левую альтернативу. Он, очевидно, одним из первых (за 40 лет до советской перестройки) выступил за «обновление» сложившейся в СССР модели социализма, к чему призвал еще в 1946 г. в статье «За обновление социализма». Считая необходимым атрибутом «обновленного» социализма политическую демократию, он призвал к соединению социализма с политическими свободами.

«Подлинная проблема нашего времени, – писал он в статье “За обновление социализма”, – проблема сочетаемости плановой (коллективистской) экономики с демократией и индивидуальной свободой. Она занимает умы многих американских социалистов и либералов, но даже и не ставится в европейских социалистических изданиях» (В. Серж. За обновление социализма. – В сб.: Социалистический гуманизм против тоталитаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003, с. 151).

В Сержа волнует вопрос – «как организовать свободу печати после ­социализации (национализации)?» Говоря о необходимости соединения ­социализма с политической демократией, он ссылается на Розу Люксембург, в частности, на ее тезис о «свободе для инакомыслящих».

В. Серж замечает, что такое соединение социализма и политических свобод часто понимается лишь в смысле традиционного правого либерализма. «Теория свободы, – по его мнению, – все еще основывается на идеях либерализма – гуманизма революционной буржуазии и традиции парламент­ских демократий. Это источники достойные, но недостаточные и практически устаревшие» (цит. соч., с. 151).

«Ныне, – по мнению Сержа, – очевидно, что без свободы мнений, слова, критики, инициативы социализированное производство в СССР может двигаться лишь от кризиса к кризису. Свобода столь же необходима социализму, как кислород живым организмам» (Сила и пределы марксизма. – В кн.: Социали­стический гуманизм против тоталитаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003, с. 133).

В. Серж таким образом ставит вопрос о новом (отличном от традицион­ного либерализма) соединении социализма с политической демократией. Идеал нового строя он видел в «либертарном обществе», которое предполагает полную политическую демократию и широкое самоуправление.

«Марксизм русской революции, – считал он, – поначалу был пламенно интернационалистским и либертарным (доктрина государства-коммуны, советский федерализм); затем, и благодаря осадному положению, очень скоро он становится мало-помалу авторитарным и нетерпимым.

Марксизм периода упадка большевизма – иначе говоря, марксизм ­бюрократии, оттеснившей от власти рабочий класс… дошел до странного­ и чудо­вищного отрицания самого себя» (Сила и пределы марксизма. – В сб.: ­В. Серж: Социали­стический гуманизм против тоталитаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003, с. 130).

Использовавшееся В. Сержем понятие «либертарности», заимствованное из лексикона анархистов, с которыми Серж был связан в период своей жизни во Франции, до сих пор применяют некоторые современные левые, в частности, известный в США левый интеллектуал Ноам Хомский.

Как и целый ряд ряд левых теоретиков начала 1920–30-х гг., В. Серж поддерживал теорию «нереформированного» реального социализма в СССР как «государственного капитализма» (госкапитализма). Параллельно с ним такое объяснение данной системы давал целый ряд левых авторов в совет­ской России и Европе.

В России одним из первых еще в 1918 г. вопрос об опасности превращения советского социализма в «госкапитализм» поставил неортодоксальный коммунист Н. Осинский в статьях «Строительство социализма» (Н. Осин­ский. Строительство социализма. Статья вторая. Коммунист. Орган моск. обла­ст­ного бюро ВКП(б), 1918, т. 2, с. 6; об этом: Ф. Буррине. Тоталитаризм, госка­пи­тализм и коллективистский гуманизм В. Сержа. – В сб.: В. Серж: Социали­сти­­ческий гуманизм против тоталитаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003, с. 18).

В начале 1930-х гг. в СССР такую точку зрения разделял ряд представителей «левой оппозиции», например, В. Смирнов (об этом – Ф. Буррине, там же, с. 17–18).

Идею советской системы как государственного капитализма в начале 1930-х развивали и европейские неортодоксальные левые, в частности, немецкие и итальянские.

По мнению немецких критиков Р. Рокера, Ф. Боркенау и О. Рюле сталин­ская система была проявлением общемировой тенденции перехода к «госу­дар­ственному капитализму». К сходному же выводу пришел в попытках объ­яс­­нить «русскую загадку» хорватский левый коммунист А. Цилига (Ф. Буррине, цит. соч., в сб.: В. Серж: Социалистический гуманизм против тоталитаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003, с. 17–19).

Анте Цилига и Бруно Рицци уже с середины 1930-х гг. шли параллельно с В. Сержем в попытке дать новое объяснение советской системе. Они первы­ми попытались рассматривать советскую систему как специфическую общест­венную формацию (В. Роговин. Конец означает начало. – М., 2002, с. 189–198).

Понятие государственного капитализма (госкапитализма) существовало и в классическом марксизме, а также советском («втором») марксизме, хотя и имело в них свою интерпретацию.

Марксистам было известно о попытках создания «государственного социализма» в рамках традиционных (феодальных) обществ – в том числе XIX века. Такая попытка была сделана, например, в Пруссии при О. Бисмарке, где власти проявляли симпатии к «катедер-социализму» и издавался журнал «Государственный социалист» (1877–1882). В своих «социалистических» попытках Бисмарк пытался использовать идеи Ф. Лассаля. К.И. Родбертус-Ягецов считал возможным даже «социальную монархию».

В России идеи Бисмарка пропагандировал и пытался практически ­применять И. Янжул. Идеи госсоциализма развивал также «легальный марк­сист» М.И. Туган-Барановский (см. Государственный социализм, wiki).

Классический марксизм (Ф. Энгельс) подвергал эти попытки критике, указывая на одиозные примеры казарменного, феодального и «колониально­го» госсоци­ализма, созданного, например, голландцами на о. Ява (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 36, с. 78–79, 96–97). Прусский государственный социализм Ф. Энгельс также считал «…всего лишь феодальной реакцией, с одной стороны, и предлогом для выколачивания денег — с другой». Целью подобного социализма он считал «превратить возможно большее число пролетариев в зависимых от государства чиновников и пенсионеров и организовать наряду с дисциплинированной армией солдат и чиновников такую же ­армию рабочих» (там же,­ ПСС, т. 35, с. 140).

Ленин, как известно, считал государственный капитализм своеобразной предварительной ступенькой на пути к социализму. По его словам, в первые годы после большевистской революции в советской России был уста­новлен своеобразный государственный капитализм. «Наш государственный капитализм отличается от буквально понимаемого государственного капита­лизма тем, что мы имеем в руках пролетарского государства не только землю, но и важнейшие части промышленности» (В.И. Ленин. ПСС, т. 45, с. 289).

Социализм, согласно Ленину, «есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией» (там же,­ т. 34, с.192). В ка­честве примера «буквально понимаемого» государствен­ного капитализма Ленин приводит Германию: «…поставьте на место государства… буржуаз­ного, империалистского, тоже государство, но иного социального типа, иного классового содержания, государство советское, то есть пролетар­ское, и вы получите всю ту сумму условий, которая дает социализм» (там же,­ т. 36­, с. 300).

Однако ранний большевизм не предвидел серьезной опасности пере­рождения бюрократии; в случае такового, как замечали неортодоксальные ле­вые, социалистическое по форме государство теряло свойства социализма и снова превращалось (возвращалось) к «государственному капитализму». В указании на этот факт часто состоял пафос критиков сталинизма в СССР как 1930-х, так и в 1940-х, и далее годах.

Такая критика приводится также и в работах В. Дамье (например, Забытый Интернационал. Мировое анархо-синдикалистское движение между двумя мировыми войнами. – М.: НЛО, тт. 1–2, 2006–2007).

2. Развитие теории марксизма Л. Троцким. Сталинизм: бюрократия и терми­дор. Критика левыми интеллектуалами террористической практики сталинизма 1930-х гг. М. Рютин, Ф. Раскольников. Последователи Л. Троцкого – А. Бармин, И. Райсс и др. И. Дойчер. Неортодоксальные левые в Европе 1920–30-х гг. между «правой» и «левой» диктатурой.

Наиболее крупным представителем линии неортодоксального марксизма в СССР 1930-х гг. следует считать Льва Троцкого. Его работы оказали значительное влияние на развитие современной левой теории.

В официальной советской историографии до самой перестройки господствовала шовинистически-сталинистская интерпретация творчества Троцкого.

Сталин позаботился не только о физическом устранении Льва Троцкого, его сына, ряда родственников и многих сторонников, но и о создании неприглядного образа своего непримиримого идейного оппонента. Этот идео­логический стереотип «иудушки Троцкого», созданный сталинским режимом и активно поддержанный русским консерватизмом, нашел отражение в оруэлловском образе Эммануэля Гольдштейна – объекте «пятиминутки ненависти» тоталитарного режима (Д. Оруэлл. «1984»).

Линия сталинистской критики Л. Троцкого (работы Н. Васецкого и пр.) была подхвачена в поздний советский период консервативной (национал-патриотической) идеологией в СССР, представленной трудами представите­лей так называемой Русской партии (А. Байгушев, С. Семанов, И. Глазунов и пр.). Появился целый спектр национал-патриотической (точнее, национал-стали­ни­ст­ской) литературы, активно демонизировавшей изгнанного ­оп­­по­­-нента вождя народов. В ней Троцкий рисовался концентрированным выражением «отрицательного большевика» и «главным виновником» всех революционных и большевистских бед, но одновременно также, как ни странно, едва ли не главным теоретиком сталинизма и чуть ли не сталин­ского террора.

Консерватизм оказал очевидное влияние  на интерпретацию роли и тео­рии Л. Троцкого многими авторами. В частности, известной книге Д. Волко­гонова о Троцком «Демон революции» предшествовала статья автора в «Правде» под таким же названием. (Роль «ангела» у Волкогонова, впрочем, оставалась вакантной – с точки зрения автора, Ленин и Сталин на нее также не подходили.) Сталинистско-шовинистическую теорию «троцкизма» ­россий­-
ские национал-патриоты (консерваторы) продолжают активно ­распро­ст­-ранять и в начале XXI века. Разумеется, речь в работах их представителей идет не об анализе реальных взглядов Троцкого, но об идеологической ­демагогии по данному вопросу.

Наследие Льва Троцкого весьма обширно; в данной работе возможно лишь самое короткое изложение интересующих нас положений его подхода. Многие тезисы Троцкого вошли в арсенал не только «новых левых» в Европе,­ но и западной политологии; поэтому кажутся давно «само собой разуме­­ю­щимися».

В России работы Троцкого стали публиковаться лишь с конца 1980-х – начала 1990-х гг., при этом и до сих пор они опубликованы далеко не полно­стью и известны весьма мало. Немалую роль в анализе реального содержания наследия Троцкого в России сыграли работы Вадима Роговина (как на Западе работы И. Дойчера, о котором подробнее далее). Известный аналитик западной левой теории­ П. Андерсон писал о необходимости более полного научного анализа наследия Троцкого – в том числе и на Западе (П. Андерсон. Размышления о Запад­ном марксизме. На путях исторического материализма. – М.: Интер-Версо, 1991, с. 127–128).

Интерес современного марксизма к работам Л. Троцкого может касаться целого ряда аспектов — от общего определения советского режима в сталинском и неосталинистском варианте до проблемы многопартийности.

Взгляды Троцкого проделали существенную эволюцию по сравнению с с его собственной практикой и теорией 1920-х гг.

В своих работах 1920-х гг. вплоть до эмиграции Л. Троцкий выступает традиционным большевиком, в частности, в вопросе о политической системе нового строя давая апологетику раннекоммунистической диктатуры.­ В более позд­них работах 1930-х гг. Троцкий меняет свою позицию в отношении политических свобод при послереволюционном строе, перестав отрицать многопартийность и выступая за «свободу советских партий».

В. Серж обратил внимание на то, что в «Преданной революции» Троцкий один из первых указал на необходимость соединения социализма с политической демократией. По его словам «Троцкий в “Преданной революции” (1935–1936) пытался обосновать необходимость рабочей демократии для лучшего функционирования производства и впервые с советской точки зрения сформулировал требование свободы рабочих партий» (Сила и пределы марк­сизма. – В сб.: В. Серж: Социалистический гуманизм против тоталитаризма. – М.: НПЦ Праксис, 2003, с. 136).

Этот пункт теории позднего Л. Троцкого подчеркивал в своей работе о нем также И. Дойчер. По его замечанию, в последние годы у Троцкого даже по­явилось мнение, что оппозиция «должна стать независимой партией» (И. Дой­­чер. Троцкий. Изгнанный пророк. 1929–1940. – М., 2006, с. 326, 323). В этих же поздних работах бывший соратник Ленина стал критиковать и дореволю­ци­­онный авторитаризм большевизма в организации партии, за что получил от сторонников официального советского марксизма обвинение в «меньшевизме».

Признание поздним Л. Троцким вслед за Р. Люксембург необходимости политической свободы при социализме, трактовавшееся официальным ­советским (сталинизированным) марксизмом как «меньшевизм», в дальнейшем было воспринято еврокоммунизмом и левыми восточноевропейскими реформаторами (например, в Чехословакии 1968 г.).

Лев Троцкий также одним из первых обратил внимание на особую роль в системе реального социализма партийной бюрократии (до него об этой роли говорил Ленин в ряде известных последних работ). Концепция бюро­кратии стоит в центре исследований Троцким сталинского режима. Троцкий построил теорию сталинского реального социализма в СССР как ­бюрократического государства, и сталинизма как термидора, связанного со специфическим интересом бюрократии. Рассуждая о причинах сталинист­ского пере­рождения революционного советского государства, Троцкий первым указал на связь сталинизма с трудностями построения социализма в ­условиях ­отсталой страны и «враждебного окружения».

«Бюрократическая деформация советского государства, – писал Троцкий, – есть не общая особенность перехода современного общества от ­капитализма к социализму, которая находит выражение, но особенное, специфическое и временное отражение этих законов в условиях отсталой страны в капиталистическом окружении» (Л. Троцкий. СССР в войне, http://magister.msk.ru/library/trotsky/trotm470.htm ).

Троцкий называл государство в СССР «буржуазным государством без буржуазии», однако он отрицал роль бюрократии как «нового класса» (Л. Троцкий. Преданная революция; И. Дойчер. Изгнанный пророк. – М., 2006). Позд­нее сходную позицию занял и Р.А. Медведев (К суду истории. О Сталине и сталинизме. – М., 2011). При этом в работе «СССР в войне» (сент. 1939) Троцкий все же склоняется к теории «нового класса», которую формулирует ­задолго до Милована Джиласа.

Проблему бюрократии в СССР Троцкий связывал с проблемой термидора, усматривая у бюрократии «термидорианский дух» (И. Дойчер. Изг­нан­ный пророк. – М., 2006, с. 301 ). Теория «термидора» у Троцкого также продела­ла определенную эволюцию. В начале 1920-х гг. «левая оппозиция» в СССР, в том числе и сам Троцкий, называли «термидором» уже НЭП. При этом, конечно, говорить о реальной реставрации капитализма в СССР 1920–30-х гг. (да и последующих нескольких десятилетий) было бы странно. В 1930-х гг. Троцкий ставит вопрос о термидорианстве сталинизма, что имеет серьезные основания, хотя (как мы попытаемся показать ниже) не является решением проблемы сталинизма.

Анализируя сталинский политический режим, Троцкий делает немало верных наблюдений о природе ряда сталинских политических и идеологических акций – от устранения большевистской «старой гвардии», до сталинского антисемитизма (работа «Термидор и антисемитизм»).

На позиции Троцкого и 4-го Интернационала перешел ряд бывших советских деятелей СССР, подвергнутых сталинским репрессиям и ставших «невозвращенцами». Одним из них был дипломат и разведчик Игнатий Рейсс (Натан Порецкий), убитый в сентябре 1937 г. по приказу Сталина, как и ­Федор Раскольников, а позже и сам Л. Троцкий. Незадолго до смерти Рейсс написал письмо в ЦК, в котором призывал к борьбе со сталинизмом:

«Чтобы Советский Союз, и вместе с ним и все международное рабочее движение не стали окончательно жертвой открытой контрреволюции и фашиз­ма, рабочее движение должно изжить своих Сталиных и сталинизм. Эта смесь из – худшего, ибо беспринципного, – оппортунизма, с кровью и ложью грозит отравить весь мир и уничтожить остатки рабочего движения.

Самая решительная борьба со сталинизмом.

Не народный фронт, а классовая борьба; не комитеты, а вмешательство рабочих для спасения испанской революции — вот что стоит сейчас в порядке дня! Долой ложь о социализме в одной стране и назад к интернационализму Ленина!» (http://www.fssb.su/history-state-security/history-state-security­traitors/80­1937­reyss-natan-markovich.html ).

Выход И. Рейсс таким образом видел в идеях Троцкого и его IV Интернационале, который однако, как следует признать, в тот исторический момент не мог стать реальной альтернативой сталинизму.

В дальнейшем мы попытаемся более подробно рассмотреть проблему соотношения сталинизма и термидора, которая в течении значительного периода была в центре размышлений неофициальных левых во всем мире. Анализ концепции термидора давался советскими авторами в период перестройки — О. Лацисом, Е. Плимаком; этой теме был посвящен сборник­
Т. Крауса «Советский термидор» (Будапешт, 1997 – об этом в 3-й главе). Отметим пока, что «термидорианские» элементы сталинизма соединились в эпоху 1930-х гг. (как и послевоенные годы) с масштабной, и не во всем безуспешной, попыткой прорыва раннекоммунистической системы (первоначально в административно-командной форме) «вперед» – к нерыночному, но масштабному и планомерному развитию общества.

Общий вывод Троцкого по поводу советского режима перед войной состоял в определении его как «переходного».

«Правильнее, – писал Л. Троцкий, – нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М.: НИИ Культуры, 1991, с. 43). «В СССР, — по его словам, – далеко не достигнута еще и первая стадия социализма… Советские формы при низкой производительности труда означают лишь переходный режим, судьба которого еще окончательно не взвешена историей» (там же, с. 44, 54).

Если в СССР (в рамках советского марксизма) концепция Льва Троцкого подвергалась тенденциозной критике, то иной подход к его наследию сложился на Западе. Основные положения теории Троцкого вошли в арсенал целого ряда как левых, так и иных западных объяснений реального ­социализма. Многие положения этой теории легли в основу западных советологи­ческих исследований, в том числе левого крыла западной советологии (И. Дойчер, Э. Карр) и в целом исследований правящего слоя реального социализма­ (А. Авторханов, М. Джилас, М. Восленский и др.).

В 1940–60-х гг. число последователей Льва Троцкого на Западе от Испании и Франции до Германии (не только в рамках организованного Троцким IV Интернационала) было весьма значительным. Среди них был ряд известных западных левых – в том числе Эрнст Мандель и др.

Широкий круг идей Л. Троцкого оказал серьезное влияние на целый спектр левой (и не только) мысли на Западе. Многие идеи, высказанные Троцким, вошли в широкое употребление и предвосхитили положения после­дующей критики сталинизма и в целом неортодоксальной левой теории. Верное (данное в период перестройки, например, Г. Водолазовым) определение сталинизма как «диктатуры бюрократии» как и дальнейшие соображения о диктатуре партаппарата и проч., также восходят к Троцкому. Сказанное говорит о том, что теория Л. Троцкого требует анализа несравненно более глубокого, чем тот, который дают авторы сталинистского и национал-патриотического толка.

Важную роль в деле объективного анализа подхода Троцкого сыграли опубликованные после войны работы Исаака Дойчера (1907–1967), прежде всего изданная в Лондоне трилогия «Вооруженный пророк» (1954), «Разоруженный пророк» (1959) и «Изгнанный пророк» (1963).

С 1940-х гг. И. Дойчер, выходец из Польши, живший в Лондоне, выступал и как самостоятельный автор. В 1953 г. он опубликовал работу «Россия после Сталина» и хотел приступить к работе о Ленине, но не успел. Его перу принадлежат также многочисленные эссе. В своих произведениях (например, статье Marxism in Our Time (Марксизм в наше время), 1965, https://www.marxists.org/archive/deutscher/1965/marxism.htm) И. Дойчер в ряде случаев высказывает оригинальные взгля­ды по вопросам левой теории.

И. Дойчер, в частности, упрекает официальный советский марксизм в вульгаризации марксистской теории и отождествлении сталинизма и марк­сизма. Он отказывался признать восточноевропейский социализм социализмом в марк­систском смысле, указывая на то, что в значительном ряде случаев – в особенности в сталинском варианте – он был скорее пародией на социализм. Одну из важных причин этого И. Дойчер видел в том, что реальный соци­ализм победил первоначально не в развитых странах Европы, но в более отста­лых странах. Дойчер выражал надежду, что будущая марксистская теория преодолеет создавшийся к 1960-м гг. «разрыв между теорией и практикой».

В постсоветской России, как указывалось, важную попытку развер­нутого анализа теории Троцкого сделал московский исследователь Вадим Роговин, автор целого ряда содержательных работ об антисталинистской оппозиции в СССР (см. Власть и оппозиции. – М., 1993 и проч.).

Признавая достижения Троцкого, его тем не менее не следует считать автором, полностью вышедшим за пределы «второго» марксизма. У Троцкого есть ряд положений, связывающих его с данным марксистским течением, так и ряд положений, выходящих за его рамки.

 Критика Л. Троцким сталинского реального социализма оказала большое влияние на левую традицию Запада, хотя некоторые даже как будто близкие к нему теоретики, например, упомянутый Виктор Серж, в ряде положений существенно отличались от него.

Помимо Троцкого и его последователей, в сталинском СССР, начиная с 1930-х гг., был и ряд других авторов, выступивших с критикой сложив­шейся в СССР системы власти с левых, марксистских и даже «ленинских» позиций.

В их числе следует упомянуть Мартемьяна Рютина, в 1932 г. написавшего работу «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», опубликованную в России 60 лет спустя. В данной работе – одной из первых такого рода внутри СССР – давалась критика сталинских методов коллективизации и индуст­риализации, ставилась проблема перерождения пролетарской диктатуры, роли партаппарата, бонапартизма Сталина и др. (см. Сталин и кризис пролетарской диктатуры. – В кн.: М. Рютин. На колени не встану. – М.: Изд-во полит. литературы, 1992).

В числе неортодоксальных левых (и даже коммунистических) авторов в СССР 1930-х гг. были также Ф. Раскольников, В. Смирнов, чьи работы­ до конца 1980-х гг. могли быть опубликованы лишь за пределами Советского Союза.

Федор Раскольников, видный деятель Октябрьской революции и затем советский дипломат, ставший, как и ряд других советских функционеров, невозвращенцем под угрозой репрессий, в августе 1939 г. опубликовал извест­ное «открытое письмо» Сталину. В нем Раскольников подверг критике сталинский социализм, название которого он употребляет в кавычках, отличая от него «истинный социализм». Сталинский социализм он называет «произволом личной диктатуры, не имеющим ничего общего с диктатурой пролетариата» (первая публ. в России.: Неделя. 1988. № 26. –  Цит. по: В. Савченко. Отступник. Драма Ф. Раскольникова. – М., 2001, с. 371). В 1940 г. ­Раскольников погиб от рук сталинской агентуры.

В 1920-е гг. левые критики сталинизма в СССР – от социал-демократов и эсеров до троцкистов, несмотря на цензуру, еще проявляли себя, в­ 1930–50-х гг. они стали объектом жесточайшего террора и были физиче­ски уничтожены сталинизмом.

Трагической особенностью 1930–50-х гг. стало то, что неорто­доксаль­ные левые оказались между двумя ожесточенно боровшимися в это время лагерями – правыми европейскими диктатурами и сталинским режимом. Санкционируя физическое уничтожение не только оппозиционеров, как правых, так и левых, но и старой большевистской гвардии, этот режим нанес не меньший удар по левой традиции, чем правые консерваторы от Муссо­лини и Франко до Гитлера. Сталинскими агентами был убит Троцкий и зна­чи­­тель­ное число «троцкистов» – как выходцев из России, так и других стран Европы: от Испании до Греции. В СССР были репрессированы почти все сколько-нибудь значительные левые теоретики от эсеров, меньшевиков и «бу­ха­ринцев» (Д. Марецкий, А. Слепков) до просто левых интеллектуалов (включая директора Московского института Маркса и Энгельса Д. Рязанова). Партийной интеллигенции, левой и марксистской традиции в СССР был нанесен тяжелейший удар, от которого фактически она так и не смогла оправиться.

На Западе левые также оказались под ударом, но уже со стороны правых диктатур – прежде всего в Германии. С приходом нацизма к власти Европу покинул целый ряд левых идеологов, в частности, Франкфуртского инсти­тута социальных исследований. Некоторые сотрудники института – В. Бень­ямин, Р. Гильфердинг – погибли от рук нацистов. Другие перебрались в США и работали там до конца войны, некоторые из них даже позже. В числе перебравшихся в США левых теоретиков был и Г. Маркузе – один из «властителей дум» 1960-х гг. В США Маркузе написал работу «Советский марксизм» (1958).

3. Анализ грубоуравнительного коммунизма в «Экономическо-философ­ских рукописях 1844 года» К. Маркса. Значение этого анализа для после­военной ­левой традиции.

Важную роль в левой критике реального социализма в его сталинском варианте (отличной от критики консервативно-либеральной) сыграло и изучение периферийных с точки зрения «второго» (советского) марксизма ­работ классического марксизма. С середины 1950-х гг. предметом актив­ного ­обсуж­де­ния неортодоксальных левых стали изданные в 1956 г. большим ­тиражом (в отдельном томе второго издания сочинений Маркса и Энгельса, и переизданные затем в 42-м томе этого же издания в 1974, с. 41–174) так назы­ваемые «Экономическо-философские рукописи 1844 г.» К. Маркса, на­званные на Западе «парижскими».

Первая публикация «Рукописей» в 1932 г. З. Ландсхутом и Я. Майером с одной стороны и МЕGA с другой (как и ненапечатанный перевод рукописей на русский язык) не произвели большого эффекта в основном в силу исторических причин. В СССР их публикация совпала с началом сталин­ских репрессий против марксистской интеллигенции. В конце 1930-х гг. ­основная часть тех, кто мог бы обсуждать эту тему, оказалась репрессирована или изолирована, например, в результате разгрома сталинской бюрократией института Маркса и Энгельса в Москве. В Европе аналогичную роль сыграли приход к власти фашизма и Вторая мировая война. (Об истории на­ход­ки и публикации «Экономическо-философских рукописей 1844 г.»­ К. Марк­са см., например, В. Середа, А. Стыкалин. Беседы на Лубянке. Следст­венное дело Г. Лу­кача. – М., 1999, с. 156–157.)

В центре обсуждения и полемики эта важнейшая работа Маркса оказалась в 1950–1960-е гг., сыграв чрезвычайно важную роль в становлении неор­то­доксального марксизма («неомарксизма) после Второй мировой войны.

Уже с первой публикацией «Рукописей» в 1932 г. был связан ряд будущих крупных теоретиков неортодоксального марксизма. В подготовке и комментировании этой публикации участвовали Герберт Маркузе и Дьердь ­(Георг) Лукач, который в начале 1930-х гг. работал в Институте Маркса и Энгельса в Москве. С «Рукописями» Лукача познакомил Д. Рязанов, вскоре ставший жертвой сталинских репрессий. Погиб и ряд других ученых-публикаторов «Рукописей».

Особое внимание как исследователей, так и неспециалистов привлек раздел «Экономическо-философских рукописей 1844 г.», названный издателями «Коммунизм», в котором будущий автор «Капитала» дал весьма ­яр­кий анализ идеологии и системы так называемого «грубого» (грубоуравнительного) коммунизма, называемого в официальном (втором) марксизме «утопическим социализмом».

Начиная с комментариев Г. Маркузе в 1930-е гг., к «Экономическо-фило­софским рукописям» обращалась целая плеяда критических маркси­стов­ (и теоретиков, тяготевших к нему) послевоенного периода как на Западе, так и на Востоке.

Особый интерес к данному важному произведению марксизма обнаружился уже в период первой оттепели в СССР и в целом «первой десталинизации» в Восточной Европе, в первую очередь со стороны представителей неортодоксального левого движения.

Главное внимание неофициальных левых привлекла содержавшаяся в рукописях критика Марксом так называемого грубоуравнительного коммунизма. Как это часто бывает с выдающимися произведениями, данный анализ Маркса явно выходил за рамки разбора «утопического социализма». Он фактически оказался анализом и критикой ряда особенностей системы «реального социализма», причем, думается, на порядок более глубокими, чем традиционная критика этой системы консервативным либерализмом. Важность методологических положений «Рукописей 1844 г.» Маркса (в особенности раздела «Коммунизм») для неортодоксального (постсоветского) марк­сизма определила частое (вплоть до советской перестройки) обращение к ним левой мысли в России и других странах реального социализма.

В центре анализа Марксом грубоуравнительного коммунизма в указанном разделе «Рукописей» оказывается проблема «всеобщей частной собст­венности».

«Коммунизм, – писал Маркс, – есть положительное выражение упразд­нения частной собственности; на первых порах он выступает как всеобщая частная собственность» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 42, c. 114; курсив наш – И.Р.). «Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь ­по­следовательное выражение частной собственности, являющейся этим ­отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство, и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность, как таковая, ощущает по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности зависть и жажду нивелирования, так что эти последние ­составляют даже сущность конкуренции» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 42, с. 114–115).

Как мы видим, Маркс анализирует ранний коммунизм – «первое упразд­нение частной собственности», «коммунизм в его первой форме», используя известные принципы гегелевской диалектики, в частности, принцип отрицания отрицания. Этот принцип он применяет для анализа формы собственности «первого коммунизма». Во всех своих основных проявлениях, по Марксу, первый коммунизм выступает не как «позитивное» отрицание (снятие, отрицание отрицания) общества частной собственности, но лишь как его первое – «негативное» – отрицание.

Поэтому «грубый» коммунизм (первое отрицание частной собственности) Маркс называет «незавершенным». Этому «первому» коммунизму, («коммунизму в его первой форме») он противопоставляет «второй» коммунизм, являющийся «положительным упразднением частной собственности».

«…3) Коммунизм как положительное упразднение частной собственно­сти этого самоотчуждения человека и в силу этого как подлинное присво­е­ние человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, то есть человечному. Такой коммунизм есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущно­стью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение» (там же, с. 116).

Ряд марксистских авторов достаточно рано заметил, что разбор Марксом грубоуравнительного коммунизма фактически представляет собой критику «реального социализма» – в том числе в его деформированных (например, сталинском) вариантах.

Прежде всего это касается отношений собственности. Первый коммунизм (читай реальный социализм) не вышел за рамки частной собствен­но­сти; это общество всеобщей частной собственности.

«Первое положительное упразднение частной собственности, грубый коммунизм, — пишет Маркс, — есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности…

…Что такое упразднение частной собственности, – продолжает он, – отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее». Он еще «не уяснил себе положительной сущности част­ной собственности и не постиг еще человеческой природы потребности, то он тоже еще находится в плену у частной собственности и заражен ею. Правда, он постиг понятие частной собственности, но не уяснил еще себе ее сущность» (цит. соч., с. 114, 116).

Марксова критика всеобщей частной фактически представляет собой критику отношений собственности реального социализма, который на самом деле и есть строй, «не уяснивший еще себе сущность частной собственно­сти». «Грубоуравнительный коммунизм», в понимании Маркса, не только не достиг уровня общества частной собственности, но дал лишь «негативное отрицание» этой собственности и общества, построенного на ней.

Марксом даются и другие определения общества «первого коммунизма». В нем, в частности, «категория рабочего не отменяется, а распрост­раняется на всех людей; отношение частной собственности остается от­ношением всего общества к миру вещей». Ему свойственна также «идея общно­сти жен», примитивный атеизм и проч. (цит. соч., с. 114, 117).

Критикуя «первый» коммунизм как продолжение общества «частной собственности», Маркс дает критику этого «первого» коммунизма также и через понятие отчуждения. Будучи «незавершенным коммунизмом», еще находящимся «под влиянием частной собственности, то есть отчуждения ­человека», «первый» коммунизм по Марксу не является преодолением ­от­чуждения частнособственнического общества. Этот «грубый» коммунизм «не уяснил себе положительного значения частной собственности» и «не ­является посему и реинтеграцией человека и возвращением его самому себе» (цит. соч., с.116).

Интересно в этой связи указать на ошибочные консервативно-либеральные трактовки темы частной собственности в марксизме. В частности, обвинения марксизма в утопической попытке уничтожения частной собственности со ссылками на Манифест КП (например, у А. Ципко. Истоки сталинизма. – Наука и жизнь. 1988. № 11, 12; 1989. № 1, 2 и др.).

Маркс уже в обсуждаемых «парижских» рукописях декларирует не ­отказ от частной собственности, но «снятие-сохранение» ее, каковое должен предоставить «второй» коммунизм, отличный от «первого» – грубоуравнительного. Такое отношение к частной собственности марксизм проводит и далее в ряде своих классических текстов. Этот факт подтверждает и замечание переводчиков (В. Шелике) переводе в России тезиса Манифеста КП Маркса и Энгельса об «уничтожении частной собственности».

«Наши философы, – отметила В.Ф. Шелике, – давно понимают Aufheben частной собственности как ее снятие. А вот неискушенный читатель не сразу сообразит, что когда в “Манифесте коммунистической партии” речь идет об Aufheben частной собственности, переведенном как ее уничтожение, то на самом деле Маркс и Энгельс имеют в виду одновременно и «поднятие» (Aufheben) частной собственности на иной уровень, и ее со­хранение (Aufheben) в ином варианте, и ее упразднение (Aufheben) в конечном счете, а не просто ликвидацию частной собственности» (В.Ф. Шелике. Не­по­з­нанный Маркс и некоторые проблемы современности. Ч. 1. – Философ­ские ­науки. 2013. № 3, с. 37–48,  http://www.wtschaelike.ru/?page_id=172).

Маркс анализирует затем другие важнейшие черты раннего коммунизма, связанные с его системой «всеобщей» частной собственности. «Для такого рода коммунизма, – пишет он, – его общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной, как всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд – как предназначение каждого, а капитал – как признанная всеобщность и сила всего общества» (цит. соч., с. 115; курсив наш – И.Р.).

В этом представляющем первостепенное значение пассаже Марксом практически дан исчерпывающе точный анализ раннесоциалистической бюрократии (партократии). Эта бюрократия, «бюрократическая корпорация», рассматривается Марксом как распорядитель «общинного капитала», как «всеобщий капиталист».

Интересны и замечания Маркса по поводу политической надстройки раннего (грубоуравнительного) коммунизма. Маркс различает «коммунизм а) еще политического характера, демократический или деспотический;­ б) с упразднением государства, но в то же время еще незавершенный» (цит. соч., с. 116).

В отличие от «неполитического» коммунизма высших фаз, коммунизм «политического характера», таким образом, может быть по Марксу как деспотическим, так и демократическим.

Мы видим, таким образом, что анализ «грубого» коммунизма в «Эконо­ми­ческо-философских рукописях» Маркса имеет исключительное значение для марксист­ского понимания общества реального социализма. Поэтому понятно влияние этого анализа на формирование нового марксизма в 1950–70-е гг., эпоху критики «второго сталинизма» в Восточной и Западной Европе.

Следует отметить, что критичность «Экономическо-философских руко­писей» Маркса по отношению к реальному социализму была достаточно ясно уловлена бюрократической цензурой. В ряде стран реального со­циа­лизма данный отрывок публиковался в ограниченном объеме или, как в хонне­керовском ГДР, часто удалялся из избранных сочинений классиков марксизма и соответствующих сборников.

Историк левой мысли Перри Андерсон справедливо показывает вли­я­ние данной работы Маркса на ряд известных фигур западного марксизма от Д. Лукача до А. Лефевра и Ж.-П. Сартра (П. Андерсон. Размышления о западном марксизме). В СССР и странах реального социализма содержание этой важнейшей рукописи К. Маркса не было полностью освоено. При том, в доперестроечное время в СССР ряд положений данного произведения Марк­са использовался для косвенной критики сталинизма и репрессив­ности ­реального социализма. Сошлемся, например, на статьи Г. Батищева (в част­ности, в сб.: Проблема человека в современной философии. М., 1969) или небольшую, но содержа­тельную работу Л. Суперфин. Критика К. Марк­сом­
и Ф. Энгельсом концепции грубоуравнительного коммунизма (экономиче­ский ­аспект). – М., 1975.

Новые попытки обращения к «Рукописям 1844 г.» были сделаны и в ­советской перестроечной литературе конца 1980-х – начала 1990-х гг.

4. Неортодоксальный марксизм 1940–60-х гг. на Западе. Левые интеллектуалы во Франции: А. Камю, Ж.-П. Сартр, Л. Альтюссер. Левые теоретики в Италии. Франкфуртская школа в Германии. Герберт Маркузе. Особенности западного марксизма.

В СССР официальная цензура вплоть до самого конца 1980-х гг. препятствовала публикации и обсуждению исследований не только западных (и так называемых «буржуазных») авторов, но и неортодоксальных левых. Понятно, что до начала советской перестройки в России не могли быть опубликованы ни работы Л. Троцкого, ни таких критиков сталинской системы, как М. Рютин, Ф. Раскольников, А. Орлов и близких к ним по духу авторов. В силу этого левая традиция, выходящая за рамки официального марксизма, развивалась в основном на Западе. Послевоенный западный марксизм, как показывают исследования (в частности, работы Перри Андерсона), представил ряд важных достижений в развитии левой теории.

После войны, по выражению Перри Андерсона, главная ось марксист­ской культуры на Западе «сместилась из германской в романскую зону Евро­пы» (П. Андерсон. Размышления о западном марксизме. – М.: Интер-Версо,­ 1991, с. 53). Значительная группа авторов неортодоксального левого направления работала после войны во Франции, Италии, Испании. Борьба с ­фашизмом и движение Сопротивления способствовали формированию в этих странах активной левой традиции.

Несмотря на победу во Франции правых, в том числе группировки ­кагуляров, описываемой А. Вюрмсером (https://kripta.ee/rosenfeld/2015/07/26/andre­vyurmser­sharl­de­goll­i­kagulyary­vzglyad­uchastnika­soprotivleniya/), там после войны сложилась сильная группа левых интеллектуалов. В их число входили и такие известные фигуры, как Альбер Камю и Жан-Поль Сартр.

В центре споров, которые уже с конца 1940-х гг. велись внутри левого течения во Франции, был, конечно, вопрос оценки советского реального социализма и противоречий его развития. Опыт советской России с одной стороны казался привлекательным, с другой – вызывал настороженность оборотными репрес­сивными сторонами.

Критиком реального социализма в СССР и сторонником «либертар­ного» социализма был один из интеллектуальных лидеров послевоенной Франции – известный писатель и публицист Альбер Камю. Он называл советский социализм авторитарным и цезаристским, противопоставляя ему «либертарную» концепцию анархистского крыла французских левых.

Альтернативу советскому социализму Камю в ключе анархо-синдикализма (а также следуя за такими авторами, как Виктор Серж) видел в сохранении принципов первоначального революционного бунта.

В статье «Защита “Бунтующего человека”», полемизируя с Ж.-П. Сартром, Альбер Камю писал: «…Я не верю, что освобождение будет достигнуто, если мы поставим полицейских на место банковских директоров. …Общество эксплуатации до сих пор существует не благодаря своим исчезающим добродетелям, а благодаря впечатляющим порокам революционного общества. …Успехи свободного синдикализма, а также непрерывность либер­тарного и коммунального движения во Франции и Испании – вот вехи, на ­которые я ссылаюсь, чтобы показать плодотворность напряжения между бунтом и революцией. Я прихожу к выводу,.. что революция, чтобы отвергнуть организованный террор и полицию, должна бережно хранить принцип бунта, который ее породил» (цит. по: А.Н. Сидоров. Жан-Поль Сартр и либертарный социализм во Франции. 50–70-е годы ХХ в. – Иркутск: Изд-во Иркут­ского гос. техн. ун-та, 2006. с. 29).

Взгляды Ж.-П. Сартра отличались от взглядов А. Камю и вначале были близки к советскому марксизму, но затем стали развиваться в направлении, выходящем за рамки последнего.

Не переходя на позиции традиционной западной идеологии – консерва­тивного либерализма, Сартр дал критический анализ «реального соци­ализма» и сталинизма. Для анализа этого феномена он предложил ряд понятий, в частности, концепцию «нехватки», которую, возможно, можно соотнести со сходными мотивами в «Преданной революции» Л. Троцкого. Ж.-П. Сартр стремился дать философское обоснование неортодоксальному марксизму, опираясь в том числе и на гегелевские категории («Бытие и ничто»).

Важную попытку переформулировать ряд понятий социологической теории марксизма в свете научной революции конца 1950 – начала 1960-х  сделал Луи Альтюссер. В марксовом исследовании капитализма, в част­но­сти, определении капитала как общественного отношения, он увидел ­со­зву­чие принципу «детерминации структурой», близкому системному и струк­­тураль­ному подходу (Л. Альтюссер. Читать «Капитал», 1965. Об этом также П. Ан­дерсон. Размышления о западном марксизме. – М.: Интер-Версо, 1991, с. 76, 184).

Свои соображения в отношении реального социализма и возможно­стей применения его достижений в Европе высказал также ряд других левых интеллектуалов во Франции от Д. Батая (в 1950-е гг. поддерживавшего Камю) до Р. Гароди и A. Лефевра.

Значительная левая традиция сложилась после войны в Италии – Г. Делла Вольпе, Л. Колетти др. Немало левых интеллектуалов (в том числе и упо­мя­ну­­тые) входило в итальянскую компартию, возглавляемую Пальмиро ­Тольятти, которого в СССР обвиняли в «балансировании на грани правого уклона». Л. Колетти покинул партию через два года после событий 1956 г.

Сущест­венное влияние на исследования итальянских левых оказали идеи  Антонио Грамши, проведшего долгие годы в тюрьме по приговору режи­ма Муссолини. В работах Грамши, ставших известными в СССР в 1960-е гг., затрагивались как политологические (концепция гегемонии), так и философские проблемы левой теории.

Важным центром левых исследований в Германии стала знаменитая Франкфуртская школа, созданная еще в веймарской Германии. Ранние этапы становления Франкфуртской школы и связь с ней таких известных фигур европейской левой мысли, как Д. Лукач и др. описывает, например, А. Дмитриев (Дмитриев А.Н. Марксизм без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франк­фуртская школа (1920–1930). – СПб.; М., 2004).

После войны Франкфуртский институт социальных исследований был восстановлен в Западной Германии. Туда вернулись и активно действовали известные представители Франкфуртской школы – Г. Маркузе, Т. Адорно, М. Хоркхаймер, Ю. Хабермас.

Одним из значительных левых теоретиков, властителей дум движения протеста конца 1960-х гг. на Западе был Герберт Маркузе, автор ряда известных работ – «Советский марксизм», «Одномерный человек», «Разум и революция» и многих других.

В книге «Советский марксизм» Маркузе дал анализ советского марксизма, который хотя и включал некоторые консервативно-либеральные положения, однако не без основания указывал ряд слабых мест идеологии и практики реального социализма.

В последующих работах Г. Маркузе сформулировал ряд положений так называемой критической теории и понимания «одномерности» человека и общества на Западе. Эти работы сыграли существенную роль в событиях конца 1960-х гг. в Европе (в первую очередь во Франции).

Последующая критика «репрессивности» западной системы велась Маркузе в основном с точки зрения ущемления современной западной циви­лизацией «естественных инстинктов» человека, то есть с позиций «фрейдо­марксизма». Широкое распространение на Западе получили введенные­ Г. Маркузе понятия репрессивного общества и «одномерности» («Одномерный человек», «Очерк об освобождении» и др.).

Концепция Г. Маркузе не была лишена серьезных противоречий, которые были указаны левой критикой от Р. Штейгервальда (известная в СССР книга «Третий путь» Герберта Маркузе. – М., 1971) до ряда советских авторов (Ю. Давыдова и др.), в основном, с позиций «второго» марксизма. В постсоветской России творчество Маркузе изучается также и на новой основе (см., например, М.В. Бабак. Развитие социально-философских взглядов Маркузе. Диссертация канд. филос. наук, Новосибирск, 2008).

Парадоксом эпохи холодной войны было то, что неортодоксальная левая теория часто активнее развивалась не в «эпицентре» левой идеологии – СССР и странах реального социализма, но на Западе. Западные неортодок­сальные марксисты могли говорить о реальном социализме то, что не могли позволить себе авторы, жившие в «коммунистических» странах. Их критика реального социализма часто выходила за рамки консервативно-либеральной идеологии и указывала перспективы преобразования старого соци­ализма в направлении социализма нового.

5. Левая критика реального социализма в странах Восточного блока 1950–1980-х гг. Д. Лукач.

Одним из важных теоретиков неортодоксального марксизма ХХ века был проживший ряд лет в СССР венгерский философ Дьердь (Георг) Лукач (1885–1971).

Д. Лукач – интеллектуал первого поколения коммунистических теоретиков-революционеров, сумевших в ходе важных исторических перемен XX века соединить теорию с конкретной политикой. Проведя свою жизнь в странах реального социализма (1929–1931, 1933–1945 гг. – в СССР), он участвовал в наибо­лее острых событиях – как эпохи начала пролетарских революций (Венгерской республики 1919 г.), так и этапа кризиса реального социализма, в частности, венгерских событиях 1956 г. и др. (см., А. Стыкалин. Д. Лукач – мыслитель и политик. – М., 2001).

Дьердь Лукач разработал не только философскую, но и политическую «критическую» теорию, названную им концепцией «радикальных критиче­ских реформ» социализма.

Имели важное значение и эстетические работы Лукача – в том числе теория «большого реализма». В них венгерский философ говорил о необ­ходимости широко понимаемой реалистической традиции в художественной лите­ратуре с целью преодоления «украшательских» тенденций. Лукач вы­ступал против «административного вмешательства» в искусство, кри­ти­куя «схематизм» и «сектантство», связанные с бюрократическими деформациями социализма – в первую очередь сталинизмом (А. Стыкалин.­ Дьердь Лукач – мыслитель и политик. – М., 2001, с. 170).

К анализу реального социализма Д. Лукач обращался уже с ранних ­ра­бот в частности, в работе «История и классовое сознание» (1923, 1967). Защищая ленинский вариант марксизма, как наиболее резко разорвавшего с «буржуаз­ным обществом», Лукач подверг критике традиционную социал-демо­кратию за примиренчество с этим обществом. При этом «История и классовое ­сознание» содержала ряд положений, критичных по отношению ко «второму» (советскому) марксизму. Не соглашаясь во всем с критикой дикта­ту­ры большевиков в СССР (в частности, данной Р. Люксембург), Дьердь Лукач ­вы­сказался в пользу «марксистской самокритики пролетарской диктатуры»­ (Д. Лукач. История и классовое сознание. – М., 2003, с.73).

Проведя целый ряд лет в СССР и признавая достижения советской системы, Лукач тем не менее (в особенности после венгерских событий 1956 г.) дистанцировался от репрессивности сталинского варианта социализма. Он широко использовал понятие сталинизма, стремясь дать анализ данного феномена в мире реального социализма.

Сталинизм по Лукачу – «не только методы действий, система взглядов, тип мышления конкретной исторической личности, но нечто большее – ­тен­денция к выхолащиванию демократического потенциала российской рево­лю­ции, усилению бюрократической централизации…» (цит. по: А. Стыка­лин. Д. Лукач – мыслитель и политик, с.169).

«Мы были вынуждены, наконец, признать, что причины столкновения между обогащающим марксистскую культуру прогрессивным направлением и догматическим давлением деспотической бюрократии следует искать в системе Сталина и его личности» (А. Стыкалин, цит. соч., с. 195).

Критикуя официальную (в частности, принятую в СССР) концепцию «культа личности Сталина», Д. Лукач доказывал «бессмысленность» выведения этого культа из особенностей отдельного человека, хотя и не отрицал влияния этих особенностей и на ход общественного развития. Он одним из первых указал на «формационные предпосылки» сталинизма: экономиче­скую отсталость дореволюционной России, послевоенную разруху, постоян­ную опасность внешней интервенции и внутренних выступлений. Коллективизация и индустриализация были необходимы с точки зрения про­ти­востояния страны внешнему противнику и должны были проводиться­ в кратчайший срок. Это создавало объективные условия для чрезмерной цент­ра­­лизации власти и нарушений демократии. Лукач указывал и на роль бюро­кратии в формировании сталинизма.

Лукач связывал сталинизм с определенным «всемирно-историческим периодом» в развитии социализма – задачами индустриализации отсталой страны в условиях наступления фашизма. Однако очевидно, что сталинская эпоха в этом отношении «далеко переступила границы необходимого». «Чрезмерная бдительность, пышный расцвет принципа секретности стали у нас ­настоящей болезнью, симптомы которой заметны даже в библиотеках» (цит. по: А. Стыкалин. Д. Лукач.., с. 169).

Лукач писал о сталинизме «как системе методов», о противоборстве «между силами войны и силами мира как главном противоречии современной эпохи».

Критику сталинизма в СССР периода «первой оттепели» Д. Лукач считал половинчатой и недостаточной, что, с его точки зрения, стало основой возрождения ряда черт сталинизма в Восточной Европе в 1960–70-е гг. Он выступал с критикой пережитков сталинизма в странах реального социа­лизма и был сторонником «радикальных критических реформ» социализма.

Тем самым Лукач высказал важные соображения о связи сталинизма с системой и особенностями становления реального социализма. Он был предшественником ряда направлений анализа реального социализма в левой тео­рии. В частности, теории сталинизма как «чрезвычайного социализма», весьма популярной в СССР периода перестройки, указания связи сталинизма и бюрократии, а также иных особенностей реального социализма. Выступая с радикальной критикой сталинизма, он поддерживал левые реформы в «коммунистическом» мире.

Уже с начала 1950-х гг. Лукач, по его собственным словам, был вынужден «вести за свои научные идеи партизанскую войну» (А. Стыкалин. Д. Лукач.., с. 195), постоянно обвиняясь как в СССР, так и Венгрии в «ревизионизме». В начале 1950-х гг. официальный идеолог Й. Реваи выискивал корни лукачевского «правоуклонизма» в «тезисах Блюма» 1929 г. Официальные определения позиции Д. Лукача были сходны с определением позиций П. Тольятти, который, по мнению официоза, «постоянно балансировал на грани правого уклона» (А. Стыкалин, там же, с.199, 207). Лукач поддерживал связи с интеллектуалами и политиками итальянской компартии, имевшими в то время значительное влияние в стране.

После 1956 г. венгерский философ прямо обвиняется в «идейной подготовке ревизионизма». Й. Сигети в органе ЦК ВСРП характеризует творче­ство Лукача как проявление «правого уклона» в коммунистическом рабочем движении (А. Стыкалин, там же, с.198, 200). В 1958 г. Лукач был отправлен на пенсию с места профессора университета. В ряде стран реального социализ­ма против него была развернута кампания (в СССР – публикации Я. Эльсберга).

Запрет на издание и упоминание работ Лукача действовал в СССР до конца 1980-х. Первый (догматический) очерк его взглядов был издан в СССР И. Нарским и В. Бессоновым (Бессонов Б.Н., Нарский И.С. Дьёрдь Лукач. – М.: Мысль, 1989).

В 1956 г. молодые московские философы во главе с Эвальдом Ильен­ковым вступили в переписку с Д. Лукачем и в дальнейшем попытались ­(без­ре­зультатно) добиться публикации в СССР работы «Молодой Гегель», ­вышедшей на русском в 1987 г. (см. Г. Зайдель. Тридцать пять лет назад,  http://caute.ru/ilyenkov/biog/rem/06.html ), хотя Э. Ильенкову удалось в 1956 г. опубликовать фрагмент работы (там же, с.106).

Настороженным было отношение к Лукачу и в других странах реального социализма. В частности, в ГДР, где обсуждение и критика работ Лукача были особенно активными в силу того, что значительная их часть публиковалась на немецком языке. Тезис о «свободном соревновании идей» напугал власти ГДР; СЕПГ был принят комплекс мер «по преодолению вредного влияния Лукача». Произошел «разгром» слишком вольнодумного изд-ва «Ауфбау», ­пропагандировавшего до этого идеи Лукача. В 1960 г. в ГДР вышел сборник ­«Лукач и ревизионизм» (А. Стыкалин. Д. Лукач.., с. 196–197, 204).

Однако идея более жестких репрессий против Лукача была отброшена, поскольку на Западе он использовался как «витрина» официального марксизма в странах реального социализма. Подвергаясь «проработкам» и идеологической критике, Д. Лукач должнен был время от времени ритуально отмежевываться от «ревизионизма», который он квалифицировал как «реакцию на сталинский догматизм» (А. Стыкалин, там же, с. 199).

Лукач был первым крупным марксистским теоретиком, попытавшимся дать анализ кризисов реального социализма – в первую очередь венгер­ского кризиса 1956 г. и затем чехословацкого 1968 г.

Отношение Д. Лукача к венгерским событиям 1956 г. было неодно­значным. На начальном этапе этих событий Д. Лукач воспринял лозунг «демокра­тизации социализма», сблизился с группой И. Надя и вошел в его правитель­ство. При этом Лукач не был сторонником демократии западного образца, то есть «либеральных реформистских тенденций». Традиционную западную демократию он не считал альтернативой системе реального социализма. Лукач указывал на различие «реальной и формальной демократии» ­(А. Сты­ка­лин, с. 200) и в впоследствии выдвинул концепцию «радикальных критических реформ» реального социализма.

Д. Лукач поддерживал положи­тельную (то есть выходящую за рамки реставрации традиционной западной системы) реформу реального социализма, которую называл «критической».

Интересно достаточно резкое мнение Лукача о капиталистической ­реставрации, то есть победе «буржуазной демократии» в СССР. В случае ­победы буржуазной демократии в СССР «ЦРУ немедленно сделает из него ­вторую Грецию» Режим черных полковников (цит. по: А. Стыкалин, с. 242).

Весьма интересен анализ Д. Лукачем чехословацких событий 1968 г.

Считая необходимой эволюцию реального социализма в направлении большей свободы личности (там же, с. 251), Лукач высказывал в то же время скептическое отношение к традиционному для правого диссидентского ­движения тезису о многопартийности. Он не считал многопартийность некоторой идеальной общественной структурой, но «атрибутом формальной ­демократии, отнюдь не гарантирующей выражения воли масс» (цит. по:­ А. Стыкалин, с. 239). Борьбу за многопартийность без учета ее ограниченности Лукач называл «искушением ложной альтернативой».

Положительную альтернативу политической системе реального социа­лизма он видел не в западной, а в новой («подлинной») социалистиче­ской демо­кратии. «Или переход к подлинной социалистической демократии, – считал он, – или перманентный кризис» (А. Стыкалин. Д. Лукач.., с. 239). Для социализма важен принцип непосредственной демократии, охватывающей и пронизывающей все общество (там же, с. 240). Бывшая компар­тия, по мнению Лукача, должна была в новых условиях стать «партией нового типа» (там же, с. 241).

Теме «демократизации» социализма посвя­щена из­вестная работа Д. Лу­­кача «Настоящее и будущее демокра­тизации» («Демократизация сегодня и завт­ра», 1985), лишь ­частично опуб­ликованная­ на русском в 1990 г., http://left.by/archives/6130 ). По определению А. Стыкалина, программа, изложенная Лукачем, предполагала «либерализацию в рамках марксистской идеологии» (А. Стыкалин. Д. Лукач.., с. 171).

Идейное наследие Д. Лукача продолжает исследоваться в современной России (см., напр., С. Земляной. История, сознание, диалектика. Философско-политическая мысль молодого Лукача в контекстах ХХI века. – В кн.: Георг Лукач. История и классовое сознание. Исследования по марксистской диалек­тике. – М., 2003, В.Г. Арсланов, С.Н. Мареев. «Философия практики» и современность. Маркс и Россия. Марксизм и неомарксизм в ХХ веке. – Альманах «Восток». Вып. № 9/10. Декабрь 2003 года, http://www.situation.ru/app/j_art_804.htm ).

Взгляды Лукача следует считать одними из наиболее близких «треть­­е­му» марксизму среди многих неортодоксальных левых теорий ХХ века (подроб­нее: Георг Лукач и неортодоксальный марксизм ХХ века,  https://kripta.ee/rosenfeld/2005/10/11/georg­lukach­i­neortodoksalnyj­marksizm­20­veka , также далее, глава 5).

6. Оппозиционный марксизм стран реального социализма. Чехословацкие реформисты, югославская группа «Праксис», Рудольф Барро. Оживление неортодоксальной левой традиции в СССР 1960-х гг. 1968 г. в Западной Европе. Всплеск левого движения. Еврокоммунизм 1970-х гг. «Левая» западная политология и левые либералы на Западе.

Немалый вклад в развитие неортодоксального марксизма внесли после­военные восточноевропейские авторы 1950–90-х гг. — польские, венгер­ские и др., называвшиеся в официальной советской (неосталинистской) литературе «ревизионистскими».

В их числе можно назвать, например, чехословацких реформистов, ряда югославских марксистов, в частности, представителей югославской группы «Праксис», неофициальных левых в ГДР, например, Рудольфа Барро. В своих странах эти авторы, как правило, подвергались различным репрессиям. В 1975–1976 гг. журнал «Праксис» был запрещен в Югославии после 10 лет издания, Р. Барро был выслан из ГДР.

Большую роль в развитии нового восточноевропейского марксизма сыграла югославская группа «Праксис» и близкие к этой группе теоретики, в том числе П. Враницкий, С. Стоянович, Г. Петрович и др. Не соглашаясь с рядом утверждений представителей данной группы (например, концепцией «пост­марксизма» как формой сдачи позиций консервативному либерализму), следу­ет отметить важность целого ряда положений теоретиков «Праксиса», попытавшихся с использованием марксистского инструментария описать феномен реального социализма. Интересна, например, концепция реального социализма как «этатистской общественно-экономической формации» Светозара Стояновича. См. От марксизма к постмарксизму. – Вопросы философии. 1990. № 1, с. 148. а также Perestroika: from marxism and bolshevism to Gorbachev. – Prometh. Books, Buffalo,1988.

Теоретики группы «Праксис» сделали попытку выявления взглядов «подлинного» Маркса, отличных как от социал-демократических, так и сталинистских интерпретаций марксизма.

Следует упомянуть также работы высланного из ГДР немецкого ученого Рудольфа Барро (1935–1997) «Альтернатива в Восточной Европе» (1977, в анг­лийском издании R.Bahro. The Аlternative in the Eastern Europe, Lоndon: New left books, 1978). В этой работе, послужившей поводом для тюремного за­клю­чения ее автора в ГДР и затем высылки его из страны, Р. Барро рассматривал сталинизм как следствие восточноевропейского деспотизма. Этот ­деспотизм, вслед за К. Виттфогелем, Р. Барро объясняет специфическими феодальными («азиатскими») пережитками в СССР и, пользуясь отчасти фразеологией французских левых, сочувствовавших китайской «антибюро­кратической» риторике, призывает к «культурной революции» в Восточной Европе. В рабо­те «Альтернатива в Восточной Европе» Р. Барро употреблял по отношению к «реальному социализму» понятие «proto-socialism» и считал, что переход данного общества к социализму потребует так называ­емой «культурной революции».

В анализе Р. Барро были точно указаны те черты политического деспотизма, которые мы также обозначаем «сталинистскими» и «неосталинист­скими». Барро, однако, рассматривал реальный социализм не как специфическую общественно-историческую формацию («подформацию»), но скорее как «деформацию социализма» вследствие деспотической традиции, связываемую им с традиционным российским самодержавием (R.Bahro.The Аlternative in the Eastern Europe, Lоndon: New Left books, 1978).

Работа Р. Барро была высоко оценена такими известными левыми теоретиками, как Г. Маркузе и Э. Мандель. В ФРГ Р. Барро посвятил себя экологической проблематике и был связан с партией Зеленых.

1968 г. стал периодом мощного подъема левого движения и левой теории как в мире реального социализма, так и на Западе. Острые политиче­ские и идеологические баталии 1968 г. происходили не только в Чехословакии (период «Пражской весны») и Польше (о чем далее в главе «Кризисы реального социализма»), но также и в Париже.

Парижские события 1968 г. потрясли западное общество и стали временем попытки радикальных преобразований во Франции в левом («социалистическом») направлении. В этот период наиболее популярными во Франции были левые теоретики и политики: «три М» – Маркс, Мао, Маркузе. Влияние левых идей во Франции и в Западной Европе в целом было весьма серьезным до конца 1970-х гг. (и даже 1980-х).

После бурных событий конца 1960-х гг. в Восточной и Западной Ев-ропе, развитие левых теорий продолжилось в 1970-е гг. В эти годы продолжают творчество ряд таких известных левых теоретиков, как Герберт Маркузе, Жан-Поль Сартр, Анри Лефевр, Луи Альтюссер и целая плеяда других (анализ работ этих авторов дал, в частности, Перри Андерсон в упоминавшейся работе «Размышления о западном марксизме». – Интер-Версо, 1991).

В эти годы важную роль в развитии западного марксизма сыграл еврокоммунизм, провозглашенный представителями ряда крупных европей­ских компартий – Испании, Франции и Италии.

Еврокоммунизм открыто заявил о себе в середине 1970-х гг., однако формирование «реформаторского» марксистского направления на Западе началось еще со второй половины 1950-х гг. Толчком к формированию евро­коммунизма стала критика сталинизма в послесталинском СССР и ряде стран реального социализма. Свою роль сыграла и конкретная политиче­ская практика крупных европейских компартий – прежде всего Испании, Италии и Франции. Участие данных партий в политическом процессе своих стран (в особенности в условиях жесткого правого нажима и обвинений в диктаторстве) необходимо требовало признания идеологами западноевропейских компартий ряда основополагающих фактов западной демократии, в частности, факта многопартийности.

В этой связи уже с начала 1960-х гг. ряд представителей компартий ­Испании, Италии и Франции выступил с критикой идеологии и практики диктатуры пролетариата в послевоенных странах реального социализма. ­Одним из первых заявлений данной позиции, как отмечается, была статья лидера испанской компартии Э. Берлингуэра «Ответ т. Леруа по поводу ­ялтинского меморандума» (1964 г.). В дальнейшем новая позиция испанской, итальян­ской и французской компартий была развита в ряде совместных заявлений трех европейских партий 1970-х гг. (см. А. Улунян, Л. Бухармедова. Еврокоммунизм: между коммунистическим императивом и демократическим идеалом. –  В кн.: Левые в Европе XX века: люди и идеи. – М., 2001, с. 272).

В центре идеологии еврокоммунизма стояла критика понятия «диктатуры пролетариата» и попытка формулировки – в русле западной традиции – теории плюралистической коммунистической модели. Речь, по сути дела, шла о критике одного из базисных (хотя и не признаваемых открыто) принципов «второго» марксизма, активно защищавшегося советскими идеологами и политиками, в частности, в полемике вокруг венгерского (1956) и чехословацкого (1968) кризисов. В попытках защиты политической демо­кратии (плюрализма) и принципа многопартийности – в особенности в отношении стран реального социализма – традиционный марксизм усматривал «ревизионизм» и социал-демократический уклон.

С другой стороны, концепция еврокоммунизма не получала поддержки и со стороны западной консервативно-либеральной (правой) ортодоксии. Как и в традиционной советской (сталинистской) идеологии, в рамках консервативно-либерального подхода «плюралистический коммунизм» также считался невозможным, поскольку «коммунизм» рассматривался как авторитарное по определению общество.

Важной проблемой еврокоммунизма была необходимость отличить его программу «неавторитарного коммунизма» от теорий социал-демократии. Отличить эти два течения возможно – однако не в рамках «второго» (совет­ского) марксизма, но лишь в рамках современного «третьего» марксизма.

Консерватизм в России критикует (как всегда тенденциозно) еврокоммунизм как «либерализм», запутывая этим проблему еврокоммунизма и не давая ей положительного решения (см. С. Кара-Мурза. Евреи, диссиденты, еврокоммунизм. – М., 2002). Еврокоммунизм следует считать верной линией критики традиционного советского марксизма и важным шагом к новому,  «третьему» марксизму.

Еврокоммунизм был новым левым течением на Западе, который отличался как от второго марксизма, так и от видов правой идеологии. Помимо еврокоммунизма традиционному консервативно-либеральному подходу на Западе противостояли также левый либерализм и левая советология, которые можно отнести к «пограничным» теориям. Еще в период холодной войны эти концепции занимали промежуточное место между советским (в рамках «второго» марксизма) и западным консервативно-либеральным идеологическими полюсами.

К числу «левых» советологов можно отнести американского историка Стивена Коэна, известного в России своим исследованием идей Николая Бухарина («Н. Бухарин и большевистская революция». – М., 1992); а также ря­дом статей, например, «Большевизм и сталинизм» – Вопросы философии. 1989. № 7.

Стивен Коэн выступил с критикой западных правых советологов («ортодоксов») и консервативно-либеральной теории реального социализма как «непрерывного» тоталитаризма.

«Советологи-ортодоксы, – замечал он, – не только запутали вопрос, употребляя термин “тоталитаризм” как синоним сталинизма, но и способст­вовали утверждению тезиса непрерывности. Так, западные теоретики советского тоталитаризма в большинстве своем считали сталинский переворот 1929–1933 гг. важнейшей вехой советской истории, но истолковывали его не как отклонение от «прямой линии» развития большевистского движения, а как продолжение и кульминационный пункт начавшегося ранее процесса установления тоталитарного режима. На этой почве сложилась тенденция рассматривать всю большевистскую и советскую историю до 1929 года всего лишь как преддверие к сталинизму, или всеобъемлющему тоталитаризму» (Вопросы философии. 1989. № 7, с. 50). «Теория тоталитаризма распространилась чрезвычайно широко: из нее следовало, что весь Октябрьский путь имел единственную цель и результат – создать нечто грандиозное и несвободное, прямо противоречащее демократии» (там же, с. 53).

Лево-либеральные теории интересны именно своим поиском иных, отличных от традиционных западных вариантов теоретического анализа реального социализма. Данные теории являются очевидным шагом от идеологии консервативного либерализма к современному марксизму.

7. Левые теоретики 1970–80-х гг. в СССР. Советский неортодоксальный марксизм. Рой Медведев. «Неполитические» левые.

Несмотря на то, что в 1960–80-е гг. в СССР сохранялась более жесткая идеологическая и цензурная обстановка, чем в ряде восточноевропей­ских стран реального социализма, в эти годы произошло оживление совет­ской и российской левой традиции. Весьма активной эта традиция была в рамках советского шестидесятничества, которое в целом можно считать скорее ­левым направлением.

Поражение Пражской весны 1968 г. привело к усилению в общественной мысли СССР другого – консервативно-либерального (традиционно диссидентского, «солженицынского» ) направления, которое можно назвать «семидесятническим». Тем не менее, в советской неофициальной литературе сохранялось и левое, в том числе и неортодоксально-марксистское, течение. Как и иные оппозиционные течения, благодаря жесткой неосталинист­ской цензуре оно могло развиваться лишь в «самиздате» и «тамиздате».

Одним из наиболее известных представителей неофициального марксизма в СССР 1960–90-х гг. можно считать Роя Медведева, автора извест­ных работ «К суду истории. О Cталине и cталинизме» (первая публ. – Нью-Йорк, 1974), «О социалистической демократии» и др. Работы Р. Медведева базировались на широком историческом материале и в ряде положений выхо­дили за рамки советского марксизма. Первоначально эти работы публикова­лась на Западе, на русском же – лишь после начала советской перестройки.

Концепция Р.А. Медведева сыграла большую роль в критике сталин­ской модели социализма – в особенности в сложные годы брежневских «контр­­­ре­форм». В отличие от критики советской системы многими диссидентами традиционного правого направления, критика Р. Медведевым сталинизма и неосталинизма в СССР не означала перехода на сторону консервативного либерализма. Р. Медведев стремился показать существенные отличия сталинизма от ленинизма и марксизма. С этих позиций он критиковал подход известных консервативно-либеральных авторов, в частности А. Сол­женицына.

Р. Медведев считал сталинизм «деформацией или извращением соци­а­лизма». «Сталин наследовал Ленину, – пишет Р. Медведев, – это так. Но он не приумножал, а скорее проматывал полученное им политическое наследство. И мы не можем, не имеем право выводить сталинизм из ленинизма, отождествлять его с марксизмом и социализмом. Сталинизм – это те извращения, которые внес Сталин в теорию и практику социализма» (К суду ­истории. О Сталине и сталинизме. – Медведев Ж., Медведев Р. Избр. произв. в 4-х томах, т. 1 – М., 2002, с. 665). Задача десталинизации, по Р. Медведеву, состояла в возвращении социализма к истокам, – то есть к ленинизму и анти­сталинскому большевизму.

Указывая ряд предпосылок и причин сталинизма, Р. Медведев отказывался считать «бюрократию» классом. Он поставил вопрос о соотношении сталинизма и социалистической демократии, отстаивая концепцию соци­а­листической демократии неавторитарного типа. В работе «О социалистической демократии» он выступил с защитой многопартийности при соци­а­лизме, которая, по отзывам комментаторов, сближала его теорию с еврокоммунистической.

В период перестройки Р. Медведев занимал позицию, близкую к позиции реформаторов М. Горбачева и критиковал сторонников более радикальной праволиберальной критики советской системы. Его критика постсоветского консервативно-либерального реформаторства 1990-х (Б. Ельцина) изложена в книге «Капитализм в России?» и ряде статей. С приходом к власти В. Путина Р.А. Медведев посвятил его деятельности несколько работ. Ряд книг Роя Медведева были написаны в соавторстве с братом Жоресом Медведевым, который был автором и самостоятельных исследований, например, «Взлет и падение Т. Лысенко» (1993, первое изд. 1969).

В постсоветский период Р.А. Медведев опубликовал целый ряд работ как о советском, так и постсоветском развитии России. Анализу реального социализма были посвящены, например, книги «Социализм в России?» и ­«Со­ветский Союз. Последние годы жизни». Р. Медведев анализировал также развитие Китая и таких посткоммунистических стран, как Белоруссия­­­
и ­Казахстан.

За рамки официального советского марксизма в левом направлении выходили работы многих ученых, работавших в СССР в 1960–80-е гг. – от Э. Ильенкова до А. Бутенко. Ряд советских авторов еще в те годы исследовал западные левые теории (например, М. Грецкий. Марксистская философия в современной Франции. – М.: изд-во МГУ, 1984, его же анализ творчества Грамши и др.).

Еще до перестройки были известны работы и других левых теоретиков 1970–80-х гг., в том числе эмигрантов из СССР, живших на Западе. Назовем, например, концепцию Вадима Белоцерковского, считавшего альтернативой командно-административной системе самоуправление трудо­вых ­коллективов (см. В. Белоцерковский. Продолжение истории. – М., 2001). Эту концепцию можно определить как анархо-синдикалистскую, в духе, например, «рабочей оппозиции» 1920-х гг., с которой полемизировал ранний большевизм в первые годы советской власти.

В постсоветской России продолжилась (в теории и даже политической практике) также и анархистская линия «либертарного социализма». Его изучение представляли, в частности, работы Вадима Дамье (Забытый Интернационал. Мировое анархо-синдикалистское движение между двумя мировыми войнами. – М.: НЛО, тт. 1–2, 2006–2007 и др.).

В 1970–80-е гг. концепцию «неполитического» (самоуправленческого) подхода в социалистической мысли обосновывал тартуский ученый Р.Н. Блюм, например, в работе «Поиски путей к свободе» – Таллин, 1985 и «Политиче­ский дневник» – опубл. 1990, (см. Р.Н. Блюм и современная левая теория, https://kripta.ee/rosenfeld/2005/10/02/r­n­blyum­i­sovremennaya­levaya­teoriya/).

8. Неортодоксальный марксизм на Западе и Востоке. Понятия «постмарк­сизма» и «неомарксизма». О понятиях критического и «культурного» марксизма.

Уже в 1970–80-х гг. для определения тех течений марксизма, которые отличались от традиционного марксизма-ленинизма, появились такие термины, как «неомарксизм» (западный марксизм) и «постмарксизм».

Понятие неомарксизма в 1980-х гг. использовал, например, американ­ский исследователь Роберт Горман (Robert A. Gorman. Neo-Marxism: The Meanings om Modern Radiсalism, 1982 . Robert A. Gorman. Biographical Dictionary of Neo-Marxism, 1985).

Как аналог понятия «неомарксизм» использовалось также понятие «запад­ный марксизм» (напр., Перри Андерсон. Размышления о западном марксизме).

В 1970–80-х гг. появился и термин постмарксизм. О нем говорили некоторые теоретики группы «Праксис», например, уже упоминавшийся Светозар Стоянович (см. От марксизма к постмарксизму. – Вопросы фило­софии. 1990. № 1). Представителем постмарксизма на Западе считался извест­ный польский диссидент и эмигрант Лешек Колаковский («Основные направления и течения марксизма» – Main Currents of Marxism в 3-х т., 1976–1978).

Как современной левой теории следует относится к понятиям неомарк­сизм и постмарксизм?

По нашему мнению, теории, обозначаемые понятием постмарксизма, могут быть связаны с разными идеологическими направлениями. Некоторые из них содержат элементы современного левого подхода и марксизма, другие, напротив, отрицают марксизм. Левые «постмарксистские» теории можно отнести к неомарксизму или «третьему» марксизму. Постмарксист­ские анти­марксистские концепции нельзя отнести к марксизму, так же, как, например, «постструктурализм» (в частности, Ж. Деррида) уже нельзя считать структурализмом.

Так, анализ марксизма у Л. Колаковского (например, в работе «Основные направления и течения марксизма» – Main Currents of Marxism, 1976–1978) нельзя считать марксистским. Это скорее обычная консервативно-­ли­бе­раль­-ная критика теории марксизма. Данный вариант «постмарксизма» можно определить как переход на позиции правой консервативно-либеральной идео­логии. Согласно этому описанию «марксизмом» считается только (или в основном) «второй» (советский) марксизм. Постмарксистскими при таком понимании оказываются все иные теории, то есть по сути весь широкой набор посткоммунистических и постсоветских консервативных и либеральных теорий.

Критику аргументов Колаковского дал, в частности, британский марксист Скотт Гамильтон в статье «Тони Джадд, Лешек Колаковский и сталин­ская школа антикоммунизма» (Гефтер, 29.04.2013, http://gefter.ru/archive/8547 ).

Консервативную интерпретацию понятия постмарксизма (как и кри­ти­ку неомарксизма) дает и «палеоконсерватор» Пол Готфрид в книге «Странная смерть марксизма» (М.: ИРИСЭН; Мысль, 2009 ). Данная книга Пола Годфрида типична для американской (правой) оценки левого европейского спектра (преобладавшей также и в посткоммунистическом мире в течение едва ли не трех десятилетий). Книга вызвала острую критику левых авторов (например, А. Тарасов. Пещеристый консерватор,(http://scepsis.net/library/id_2966.html ).

Неверно считать «постмарксистами» таких левых, как например, извест­ный французский философ А. Бадью: он реальный левый и никакой не пост­марксист. С другой стороны, вряд ли есть смысл считать «постмарксист­скими» таких критиков марксизма в России, как например, представитель неонародничества С. Кара-Мурза.

«Постмарксистскими» часто называются работы западных политологов Шанталь Муфф и Эрнесто Лакло. (Начиная с ранней работы Ernesto Laclau and Chantal Mouffe, Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics. London – New York: Verso, 1985; Verso, 2nd Edition, 2001.) В теории последних, как можно считать, присутствуют элементы как левой теории, так и консервативно-либерального дискурса.

С одной стороны Шанталь Муфф уже в начале 1990 настаивала на том, что марксизм «вряд ли способен восстановиться после ударов, которые он пережил» – вероятно, после падения реального социализма («Возвращение поли­ти­­ческого», The Return of the Political. – New York: Verso,1993, с. 9).­ То есть скло­нялась к отождествлению марксизма со «вторым» советским марк­сизмом.

Кроме того, одной из особенностей концепции «радикальной демо­­­кра­­тии» Шанталь Муфф является критика либеральной демократии с ис­поль­зо­­ванием консер­вативных теорий, например, К. Шмитта (см.­ Шан­­таль­ Муфф. Карл Шмитт и парадокс либеральной демократии, https://andrewrosdolsky.blogspot.com/2014/12/blog­post_29.html ).

Вместе с тем в концепции Шанталь Муфф присутствует и ряд очевидных левых элементов. Если сравнить эту концепцию с подходом Л. Колаков­ского, то «постмарксизм» Шанталь Муфф реально ближе к левому дискурсу. Так, например, в переведенной на русский в 2013 г. статье «Постдемократия и постполитика» Ш. Муфф (как и в ряде других работ) высказывает ряд явно выходящих за рамки правого подхода замечаний о левоцентризме. В данной статье Муфф справедливо критикует «слева» социал-демократических теоре­тиков, в частности, А. Гидденса.

Как замечает Шанталь Муфф, «Гидденс заявил, что в наши дни нужно уметь мыслить “за пределами левого и правого” и воображать себе новый тип политики “радикального центризма”, превосходящий старомодное разделение на правых и левых.

Такое воззрение позднее освоили другие социалистические и социал-демократические партии: они стали представляться как “левоцентристы”, отчетливо заявляя, что они отказываются от прежней антикапиталистиче­ской составляющей своей деятельности. Притязая на “модернизацию” социал-демократического проекта, иначе говоря, приспосабливая его к глобализую­щемуся миру, левоцентристские партии на деле капитулировали перед неолиберализмом. Смирившись с якобы отсутствием новых альтернатив капитализму, они встроились в рамку неолиберальной гегемонии. Отказываясь от любых попыток оспорить существующие отношения власти, они ограничились только отдельными предложениями по “гуманизации” неолиберальной глобализации. Вот почему в политическом отношении их почти не отличить от правоцентристских партий» (Шанталь Муфф. Постдемократия и постполитика. – Гефтер, 13.11.2013, http://gefter.ru/archive/10510 ).

По-видимому, в ряде аспектов подход Ш. Муфф и Э. Лакло (начиная с ранней работы Hegemony and Socialist Strategy) можно считать близким ­левым теоретикам  «третьего» марксизма.

Путаница (и парадоксы) в использовании понятия «постмарксизм» присутствует даже у «как бы левых». Таково определение Славоем Жижеком­­­ Г.-Ф. Гегеля как «первого постмарксиcта» (Возвышенный объект идеологии. – М.: Худ. журнал, 1999. Введение). А почему, хочется спросить, не Платона и не Фалеса Милетского?

Критический анализ работы С. Жижека «Возвышенный объект идеологии» см. С. Земляной. Что такое постмарксизм? К симптоматике Гегеля, Маркса и Фрейда. – Независимая газета. 12.08.1999. № 147 (https://www.uni­potsdam.de/u/slavistik/zarchiv/0899wc/n147h161.htm).  Здесь С. Земляной вы­сказывает мысль, что понятие «неомарксизма» появилось в 1913 г. как «квалификация теории Ж. Сореля».

Можно согласиться с критикой понятия «постмарксизма» известным левым автором Джеймсом Петрасом. По его словам (в статье «Марксист­ская критика постмарксистов», 1997–98) «социализм за пределами коммунистического блока был в своей основе демократической, народной силой, имевшей всеобщую поддержку, потому что он представлял свободно избранные народом интересы. Постмаркси­сты путают советский ком­му­низм с низовыми демократическими социалистическими движениями в Латинской Америке. Они смешивают военные поражения с политиче­скими неудачами левых, разделяя неолиберальную путаницу двух противоположных понятий. И наконец, даже в случае коммунизма на Востоке, они неспособны увидеть изменяющуюся и динамичную природу коммунизма. Растущая популярность нового социалистиче­ского синтеза обществен­ной собственности, программ благосостояния, ­аграрной реформы и демо­кратии на основе советов базируется на новых ­социально-политических движениях.

В этом смысле, постмарксистское представление о «конце идеологии» не только противоречит их собственным идеологическим заявлениям, но и опровергается продолжающимися идеологическими дебатами между бывшими и настоящими марксистами, современными спорами и стычками между неолиберализмом и его постмарксистской порослью» (Джеймс Петрас. Марксистская критика постмарксистов. – Links. № 9. Novemb. 1997 – veebr. 1998, http://left.ru/2004/15/petras114.html ).

Таким образом, современная левая теория должна отвергнуть термин «постмарксизм».

Те «постмаркcисты», которые перешли от «второго» (советского) марксизма на позиции правой идеологии – консервативного либерализма – ­реально являются немарксистами и антимарксистами. Те, кто перешел от «второго» марксизма к новому марксизму, следует считать не постмарк­си­с­тами, но скорее «неомарксистами», современными левыми, или (в нашем пони­ма­­­нии) представителями «третьего» марксизма. С точки зрения послед­не­го сов­­­ременных левых следует считать «постлибералами» и «пост­консер­ва­торами».

Как уже отмечалось, мы выступаем против понятия «постмарксизма», считая это понятие элементом консервативно-либеральной (правой) иде­оло­гии.

Понятие «неомарксизма» (как и западного марксизма) более нейтрально. Однако мы будем пытаться заменить его более конкретным с нашей точки зрения понятием «третьего» марксизма.

В постсоветской России тему неомарксизма обсуждал ряд авторов –­­ М. Грецкий, С. Земляной, В. Арсланов и С. Мареев («Философия практики» и современность. Маркс и Россия. Марксизм и неомарксизм в ХХ веке. – Альманах «Восток». Вып. № 9/10. Декабрь 2003 года, http://www.situation.ru/app/j_art_804.htm).

Несколько слов следует сказать также о понятии критического марк­сизма, используемого рядом современных сторонников «неомарксизма», ­например, группой «Альтернативы» А. Бузгалина (близкой, по-видимому,  «третьему» марксизму).

Термин «критический марксизм» можно считать верным лишь при уточнении, против чего направлен критицизм обозначаемой таким образом формы марксизма. Марксизм (как это понимали как классики марксизма, так и, например, представители Франкфуртской школы) всегда был «критиче­ской теорией» – теорией критики не только «классической политэкономии», но традиционного «капитализма» и правой консервативно-либеральной идеологии. Для современной левой теории к этому может быть добавлен и критицизм в отношении традиционных видов марксизма – в том числе «второго» (советского).

Однако термин «критический марксизм» имеет существенный недостаток – традицию использования этого термина бернштейнианцами для при­крытия «некритической» левой теории, идеологии левых, «интегрированных» в традиционное западное общество. У Э. Бернштейна и его последовате­лей по сути дела речь идет о «критике критиков», то есть о критике начального марксизма за его революционность, которая оборачивается очевидной «некритичностью» в отношении той системы, которую критиковал классиче­ский марксизм.

Поскольку двойное отрицание дает утверждение, «критический социализм» Бернштейна как раз оказывался (вопреки своему определению) «некритическим» по отношению к западному обществу («капитализму») своего времени – во всяком случае значительно менее критическим, чем (при всех его недостатках) большевизм – «второй» марксизм.

В 1990-х гг. на Западе появилось также понятие «культурного марксизма», введенное новыми правыми и строящееся на обвинениях левых в подрыве культурных ценностей западного общества – христианства и проч.

Патрик Бьюкенен (Patrick Joseph Buchanan) в книге «Смерть Запада» доказывает, что поскольку марксизму не удалось доказать «обнищания» пролетариата, он ставит своей задачей разрушение «имунной системы капи­талистического организма» – христианства и западной культуры, а также ­семейных ценностей и проч. Задачу такого разрушения Бьюкенен при­писывает Франкфуртской школе.

Помимо Бьюкенена понятие «культурного марксизма», использовалось с 1970-х гг. «палеоконсерваторами», в том числе Уильямом Линдом, Полом Уэйричем и Полом Годфридом (об этом см. «Культурный марксизм» – не марк­сизм, 15.01.2015, http://studopedia.org/7­143700.html).

Пол Уэйрич (Weyrich) применил данное понятие в 1998 г. и повторил сказанное в письме о «культурной войне». В нем П. Уэйрич обвинял марксизм в присутствии на телевидении гомосексуалов и в целом разрушении западной культуры при помощи мультикультурализма, феминизма и проч. Эту же теорию развили У. Линд («Краткая концепция культурного марксизма»), Эрик Хойбек («Теория и практика интеграции: программа движения новых традиционалистов») и Джеймс Ягер в фильме «Культурный марк­сизм: коррупция Америки». В фильме Ягер в пропагандистских целях подменяет вы­сказывания представителей Франкфуртской школы цитатами из Патрика Бьюкенена («Смерть Запада»).

Культурному марксизму консерваторы («новые традиционалисты») противопоставляют «живой культурный консерватизм». Хайди Бейрич утвер­ж­дает, что понятие «культурного марксизма» используется для демонизации «феминисток, гомосексуалов, светских гуманистов, мультикультуралистов, секс педагогов, экологов, иммигрантов и черных националистов».

Специалисты по ультраправым движениям связывают концепцию куль­тур­ного марксизма с правоконсервативной теорией «культурного боль­шевиз­­ма», использовавшуюся правыми 1930-х гг., включая идеологию Треть­его рейха.

Трактовки «культурного марксизма» новыми правыми использовались и правыми террористами, например, норвежским консерватором Андерсом Брейвиком в 2011 г. В своем видеообращении перед терактом – так называемой Декларации независимости Европы – Брейвик заявил, что мотивом теракта было «защитить Норвегию от ислама и культурного марксизма».­
В манифесте Брейвика были обнаружены также отрывки из сочинений У. Линда (Культурный марксизм, wiki).

9. Движение к новому марксизму в СССР эпохи перестройки 1987–1991 гг. Традиционный коммунизм как «чрезвычайный социализм» и «административно-командная система». Сталинизм как «извращение социализма» и проблема «истинного социализма». Поражение левой мысли в странах реального социализма и его причины.

Эпоха перестройки в СССР стала временем небывалого подъема общественной мысли, включавшего также активные попытки нового развития левой теории. Однако в конечном счете эта эпоха оказалась для левой мысли временем ее поражения и победы консервативно-либеральной идеологии. Это обьясняется рядом причин.

Очевидно, вопреки начавшим перестройку горбачевцам, надеявшимся на положительные реформы реального социализма, «коммунистическим» странам предстояло пройти достаточно продолжительный период реставрации традиционного западного общества («капитализма»). Это западное общество показало свое превосходство и способность навязать свой вариант развития странам Восточного блока. Конечно, у элит данных стран – в особенности России – была возможность выбрать менее болезненные ва­риан­ты перемен в этих странах. Однако элиты реального социализма и идео­логи официального марксизма оказались неспособными к действиям в новых условиях отрытого общества и политического плюрализма.

Одной из важных причин этого, было, как представляется, отсутствие идеологии, адекватной ситуации, сложившейся в мире к концу 1980-х гг. ­Попытки выработки такой, как мы считаем, современной левой идеологии в силу ряда причин (в частности, перевеса идеологических и политиче­ских машин западного общества) закончились провалом. Новые левые концепции, появившиеся в ходе перестройки, не были взяты на вооружение правящим слоем реального социализма.

При этом начальный период перестройки в СССР выдвинул целую плеяду теоретиков, стоявших (в особенности в начале перестроечных процессов) близко к современной левой теории. Помимо написанных ранее и ­начавших с запозданием публиковаться работ (например, Р.А. Медведева), отметим работы того времени Г. Водолазова, Г. Попова, Ф. Бурлацкого, Т. Заславской, А. Бутенко, О. Лациса, Н. Шмелева, М. Гефтера, Е. Плимака, Л. Гордона, А. Клопова, И. Клямкина, П. Абовина-Эгидеса, А. Фадина, Ю. Кагарлицкого и целого ряда других авторов. В этих работах была под­нята целая серия вопросов теории реального социализма, в том числе проб­лемы сталинизма, социалистической демократии и диктатуры, вопрос о классах, бюрократии при социализме и проч.

Первоначальная перестроечная критика сложившейся в СССР системы была левой («социалистической»), то есть ставила задачу не возвра­щения к дореволюционному обществу, а «положительных реформ» реального социализма. Для объяснения кризиса советской системы в рамках этой критики в первые годы перестройки (до победы правой ортодоксии) использовались категории левой теории – в том числе «деформации социализма», «раннего» и «чрезвычайного» социализма и проч. Эти понятия мы встре­чаем, в статьях А. Бовина, О. Лациса, ими пользуются также Л. Гордон и­ А. Клопов, например, в работе «Что это было? Размышления о предпо­сылках и итогах того, что случилось с нами в 30–40 годы» (М.: Политиздат, 1989). Важные замечания о природе сталинизма и особенностях советского реаль­но­го социализма дали в эти годы также Ф. Бурлацкий, Е. Плимак,­ А. Бутенко.

В центре левых теорий периода перестройки были вопросы определения понятия «социализма».

«Какой же социализм мы в 30-е годы построили? – спрашивали Г. Бордюгов и В. Козлов. – По каким критериям его оценивают? Формы собст­венности, уровень развития производительных сил – это критерии ведущие и основные. Однако, при их абсолютизации мы не получим всей полноты картины. Современные публицисты идут поэтому дальше. Появились разные варианты определения того строя, который был создан в 30-е годы, ­“государственный социализм”, “казарменный социализм”, “ранний социа­лизм”. Говорят уже, и вполне серьезно, чуть ли не о “феодальном социализме”. Очевидно, сама постановка этих вопросов отражает неудовлетворенность теми представлениями о социализме, которые сложились в 30–40-е годы» (Правда. 1988. 30 сентября).

Многие перестроечные авторы давали левую критику сталинизма, часто значительно более радикальную, чем в хрущевскую эпоху.

Г. Бордюгов и В. Козлов определили сталинизм через понятие «чрезвычайного социализма» как «политические и идеологические структуры, ­которые вырастают из “чрезвычайщины”, то есть абсолютизации насилия на практике и концепции постоянного обострения классовой борьбы в ­теории» (Г. Бордюгов, В. Козлов. «Революция сверху» и трагедия «чрезвычай­щины». – Литературная газ. 1988. 12 окт., с. 11).

Г. Водолазов в очерке «Ленин и Сталин. Философский и методологиче­ский комментарий к повести В. Гроссмана “Все течет”» (Октябрь. 1989. № 6) дал определение сталинизма как «диктатуры бюрократии», близкое к наиболее острым работам неофициального марксизма. По словам Л. Гордона и А. Клопова, «развитие советского общества в течение трех десятилетий, после того как умер Сталин… и сталинщина в буквальном смысле перестала сущест­вовать, что … не сделало менее острой необходимость уничтожения сталиниз­ма, устранения деформаций реального социализма, возникших в 30–40 гг.» (Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30–40-е годы. – М.: Политиздат, 1989, с. 303).

Предметом обсуждения стал целый ряд острых проблем реального социализма. Была высказана критика тезиса советского марксизма о «постро­­ен­ности социализма» в СССР. Стали вновь обсуждаться «Экономическо-­философские рукописи» Маркса, проблема классовой природы советской бюрократии (номенклатуры, партократии). А. Андреев, Л. Бреднева, Т. Заслав­ская отстаивали мнение, что определение советской бюрократии как класса соответствует марксистской традиции. С этим согласился и известный советский исследователь социализма А. Бутенко, по мнению которого бюро­кратия превратилась в класс благодаря сталинской системе (А.П. Бутенко. Теоретические проблемы совершенствования нового строя: о социально-экономиче­ской природе социализма. – Вопросы философии. 1987. № 2).

Широкую известность во время перестройки получила концепция советского реального социализма как Административной (административно-командной) системы, предложенная Г.Х. Поповым (вначале – в рецензии на роман А. Бека «Новое назначение», 1987). Под административной системой имелась в виду общественная система, сформировавшаяся в СССР к моменту перестройки. Она рассматривалась Г. Поповым как целостная эпоха в развитии социализма, позитивная на определенном этапе, но затем постепенно начавшая сковывать ее развитие.

По мнению Г. Попова, реформы 1956 и 1965 гг. в СССР «исходили из возможности сохранения в реформированном виде Административной ­Системы и потому … не касались сути Административной Системы. В ключевой для второй половины ХХ века проблеме научно-технического прогресса Административная Система оказывается все более и более несостоятельной». Г. Попов видит смысл перестройки в преодолении данной системы, в «том, чтобы отказаться от нее, заменить ее новой системой, соответствующей современному этапу развития социализма, опирающейся не на администрирование, а на экономические и демократиче­ские методы и формы… Ведь Административная Система, – писал Г. Попов в 1987 г., – вовсе не синоним Социалистической Системы, она никогда не охватывала весь наш строй, это один из преходящих этапов» (Г. Попов. С точки зрения экономиста. О романе Александра Бека «Новое назначение». – Наука и жизнь. 1987. № 4).

Теория Г.Х. Попова стала одной из наиболее известных в перестроечном СССР попыток целостного анализа экономико-социальных основ ­систем советского образца и сыграла чрезвычайно большую роль в критике традиционного реального социализма (в том числе в экономике). Эта теория стала важной формой критического анализа советской и сталинской сис­темы. В печати начали широко использоваться и производные от введенно­го Г. Поповым термина – административно-командная, административно-приказная, – бюрократическая и проч. системы.

В начальных перестроечных работах Г. Попов таким образом рассматривал «социализм» как нечто более широкое, чем командно-административная система. По его мнению, административно-командная система «не исчерпывает социализма». Следовательно, возможен и «некомандный» социализм. Главным вопросом было, однако, как понимать последний. Оставалось неясным, следует ли считать «истинным социализмом» социализм «коммунистический», или, например, «демократический социализм» в стиле классической социал-демократии.

В дальнейшем Г. Попов перешел на позиции защиты последнего (например, Г. Попов. Теория и практика социализма в ХХ веке. – М., 2006). Сходные взгляды высказывал также и известный соратник Горбачева Александр Яковлев. В пользу западной социал-демократической модели Скандинавии, Финляндии и проч. еще в период перестройки высказывались также С. Шаталин и Н. Рыжков (после его поездки в Швецию в 1990 г.).

Появились даже утверждения, что американское общество (или например, шведская социал-демократическая модель) – это «и есть социализм». Вопрос, однако, состоял в том, возможно ли достичь этого варианта в­ ус­ло­­виях того общества, которое сложилось в СССР и странах реального ­со­циализма, или следовало вначале восстановить в этом обществе «капитализм», то есть традиционное западное общество?

Именно такая точка зрения постепенно и становилась преобладающей. Левая критика системы реального социализма – в том числе в СССР, говорив­шая о его реформе, отступала на задний план как недостаточно радикальная. Все больший вес приобретала праволиберальная и правоконсерва­тивная критика реального социализма и его идеологии – советского марксизма. Из нее прямо вытекала концепция ломки системы реального социализма и возвращения к дореволюционным системам – в том числе в России. Речь шла о «тотальной» критике реального социализма и «социалистического ­выбора», которую поддерживали и западные источники информации.

Первой концепцией возвращения к дореволюционной России была кон­цепция правых либералов. Эту концепцию еще в 1960–70-х гг. отстаивал целый ряд известных интеллектуалов, в том числе и эмигрантов из СССР – Ю. Афа­насьев, А. Некрич, М. Геллер, Б. Парамонов, А. Стреляный и мно­гие другие.

Однако задолго до перестройки (в те же годы) начала складываться также и правоконсервативная критика реального социализма, выраженная, в част­ности, А. Солженицыным, И. Шафаревичем, В. Кожиновым и рядом других авторов. В период перестройки правоконсервативную критику реального социализма представляли работы критиков марксизма типа А. Ципко и ­национал-патриотических авторов круга «Нашего современника».

В отличие от праволиберального варианта правой (консервативно-­либеральной) теории, правый консерватизм критиковал концепции дорево­люционной России в варианте февральской революции 1917 г. и призывал к «нелиберальной», то есть монархической или дореволюционной России в варианте «Союза русского народа» (А. Байгушев. Русская партия внутри КПСС – М., 2005).

Уже в конце 1980–90-х гг. в постсоветской России выдвинулся целый ряд идеологов – С. Кургинян, А. Ципко, А. Проханов и проч. – представлявших правый консерватизм как некоторую новую идеологию, которая якобы могла противостоять правому либерализму и быть правильным идеоло­гическим ориентиром России еще с периода перестройки. С начала 2000-х гг. консерватизм стал формироваться как идеологический истеблишмент постсоветской России. Это направление выдвинуло целую плеяду идео­логов от А. Дугина до Е. Холмогорова и А. Байгушева, в том числе связанных с издательством «Алгоритм», радикалов «Русского марша» и проч. (подробнее в книге «Крах русского консерватизма» – Тарту; СПб.: Крипта, 2015).

Относительно эпохи перестройки идеологи консерватизма доказывали, что уже тогда «консерватизм» (в отличие от горбачевского «либерализма») мог «спасти» реальный социализм. Такое мнение отстаивал, в частности, сблизившийся с кругом А. Проханова Александр Зиновьев в интервью ­журналу «Восток» (2003, http://situation.ru/app/j_jn_12.htm). В этой связи консервативные идеологи за последнее десятилетие неоднократно выступа­ли с идеей «суда» над Горбачевым.

Насколько верно утверждение данными представителями преимуществ идеологии консерватизма над другими течениями – еще с периода перестройки? Мы не считаем верным определение идеологами консерватизма своего подхода как новой отдельной (положительной) идеологии, как и ­тезис, что консерватизм мог изменить в лучшую сторону ситуацию перестройки в мире реального социализма на рубеже 1990-х гг. Мнение о превосходстве консерватизма над либерализмом, в который включались и левые теории, следует считать ошибочным. Идеологи консерватизма не могли осуществить положительной реформы реального социализма, поскольку, во-первых, ставили своей задачей не реформирование социализма, а восстановление дореволюционной России – желательно в монархическом (если не черносотенном) варианте. Именно этого добивалась правокон­сер­вативная «Русская партия внутри КПСС» и немалая часть национал-патриотического блока.

В качестве примера можно привести позицию известного в дальнейшем идеолога постсоветского консерватизма Александра Ципко, бывшего члена ЦК КПСС и одновременно (по собственному определению) противника «социалистического выбора» и «белого патриота».

В период перестройки, будучи советником А. Яковлева и сотрудником Горбачев-фонда, Александр Ципко уже в с конца 1980-х выступил против идеологии левых реформ как «разоблачитель марксизма и коммунизма» – в пользу правой идеологии и с защитой дореволюционной России (Истоки сталинизма, 1989; Насилие лжи, или Как заблудился призрак. – М.: Молодая гвардия, 1990 и др.). А. Ципко призывал к «нормальному», то есть западному развитию стран реального социализма, включая и Россию.

Являясь противником советской системы и «советского контроля» в ряде постсоветских стран, Александр Ципко тем не менее заявлял о себе как стороннике «русского» контроля, который якобы должен был заменить «советский». В 2003-м г. он призвал к «национальной революции» в России (Ждет ли Россию национальная революция, http://kp.ru/daily/22983/2037/ ). И наконец – как закономерный результат «консервативного» развития – ­после переворота 2014 г. на Украине А. Ципко поддержал правый украин­ский ­режим (27.05.2015, http://www.ng.ru/ideas/2015­05­27/5_communism.html).

Утверждения, что консервативная доктрина и поборники «национальной революции» якобы могли «спасти» советский социализм, представляют собой консервативное лицемерие и «манипуляцию сознанием».

Особенно это относится к радикальному консерватизму. Группировки радикального русского консерватизма, начавшие формироваться в конце 1980-х гг, очевидно сыграли в перестроечный и постсоветский периоды­ в России скорее подрывную роль. Вместо укрепления левых сил в России ­накануне начинающейся реставрации они начали активное создание радикальных правоконсервативных политических группировок наподобие «Памяти» Д. Васильева или «Славянского собора» (А. Байгушева). Последний прямо выступал как преемник дореволюционного «Союза русского народа» и первоначально имел именно это название. В качестве «головной» организации «Славянского собора» выдвигалась РНЕ Баркашова (А. Байгушев. Русская партия внутри КПСС – М., 2005, с. 503).

Сомнительная роль правоконсервативных группировок проявилась и­
в последующем развитии России, а также в подпольном терроризме на­­­ ее ­территории (например, роль в убийстве Г. Старовойтовой бывшего де­пу­та­та от ЛДПР и помощника В. Жириновского Михаила Глущенко, http://kompromat1.info/articles/21508­kto_ldpr_zakazchik/print   ).

Поэтому консервативному лозунгу суда над Горбачевым следует про­тиво­поставить призыв расследования деятельности консерватизма (в особен­но­сти радикального) как в период перестройки, так и в постсоветский период.

Реальный позитивный вариант советской перестройки (а с ней и перестройки всего мира реального социализма), как мы полагаем, могли предложить не правые либеральные и консервативные теории, но современная левая идеология (неортодоксальный – по сути третий марксизм) и построенные на его основе политические партии. Таковые могли бы ослабить
тяжелые для всего мира бывшего реального социализма результаты реставрации, ставшие очевидными в 1990-е гг.

Однако ростки современной левой теории в период советской перестройки оказались слишком слабыми, чтобы противостоять правой идеологии. Руководство советской перестройки – окружение М. Горбачева – оказа­лось неспособным выработать адекватной происходящим процессам идео­логии и политики, колеблясь между советским традиционализмом и правыми теориями «реституции» дореволюционных систем.

Современная марксистская традиция осталось для горбачевцев неосвоенной. Не были поддержаны ими и попытки создания как в России, так и в республиках бывшего СССР и странах реального социализма современных левых партий. Поддержки горбачевского руководства не получила, например, инициатива демплатформы в КПСС собрать левые реформаторские силы, в связи с чем это начинание не привело к реальному результату. КПРФ Зюганова выросла по сути дела из консервативной части КПСС.

В результате советская перестройка закончилась так, как она закончилась – тяжелым поражением реального социализма и его идеологии. Это обусловило ряд очевидных перекосов развития России и в целом мира бывшего реального социализма первых постсоветских десятилетий.

10. Трудности идеологии консервативного либерализма на посткоммуни­стическом пространстве. Попытка поисков нового марксизма. Постсовет­ские левые в странах бывшего реального социализма и России.

Постсоветское развитие в бывшем мире реального социализма «под правым контролем» имело как свои достижения по сравнению с советской эпохой, так и противоречия. Положительными сторонами новой ситуации стали «либеральные» свободы – открытость общества, отмена цензуры, как и начальная экономическая свобода. В ранее «закрытых» странах реального социализма начали массово публиковаться книги и работы, не публиковавшиеся в течение десятилетий – в том числе и левого направления.

При этом реставрация традиционного западного общества в мире ­реального социализма создала многочисленные противоречия во многих ­областях этого общества – от экономики до идеологии и политики.

Целью пришедших к власти правых группировок стало восстановление в посткоммунистическом мире (и в том числе России) традици­онного дореволюционного капитализма. При сохранении ситуации «идеоло­гической ­дилеммы» поле битвы осталось за консервативным либерализмом, пред­ложив­шим, казалось бы, более адекватные и радикальные ответы на стоя­щие перед общест­вом проблемы. В мире бывшего реального социализма наступила эпоха преобладания (доминирования) правой идеологии, составившей осно­ву Нового ­европейского (а также Нового российского и проч.) порядка. В России эта ­идеология заявила о себе сначала в праволиберальном (1990-е гг.), затем (с на­чала 2000-х гг. до настоящего времени) – в правоконсервативном варианте.

Крах реального социализма существенно изменил соотношение мировых сил: в результате в мире остался лишь один полюс – консервативно-либеральный. Идеология этого полюса – консервативный либерализм – осталась мировой идеологией, тогда как идеология реального социализма – советский марксизм – как будто исчезла по крайней мере с европейского идеологического горизонта. Вместе с падением реального социализма пропал и левый дискурс, а с ним и характерные для левых теорий понятия, в том числе и понятия социализма и капитализма.

Первой идеологической и политической волной в постсоветской России была праволиберальная волна (1990-е гг.), представленная такими идеологами, как Е. Гайдар, Н. Сванидзе, Ю. Афанасьев и многие другие. За ней с начала «нулевых» последовала правоконсервативная волна, которая до­стигла пика в 2005–2006 гг. В оба эти периода идеологии левого направления оказались оттеснены на периферию.

Оппонировать правой реставрации в мире реального социализма долж­на была бы левая идеология. Однако с крахом СССР и восточноевропейского коммунизма она потерпела жестокое поражение и оказалась на периферии общественного развития.

Вместе с тем развитие построений левого направления в странах бывшего реального социализма и в России не прекратилось.

Продолжал активную работу Р.А. Медведев. В 1990-х и последующих годах он выпустил целую серию своих как написанных ранее, так и новых работ: «Социализм в России?», «Капитализм в России?», «СССР – послед­ние годы жизни» и др. Опубликовали свои исследования Б. Кагарлицкий, А. Фадин, Г. Попов. Представители школы «критического марксизма» (группа ­журнала «Альтернативы») – А. Бузгалин, А. Колганов, Л. Булавка поста­вили ряд важных проблем левой теории. Их исследования можно определить как движение в направлении  «третьего» марксизма.

Левая идеологическая линия развивалась в ряде стран бывшего реального социализма – Т. Крауш (Венгрия) и др. Ее представители указывали на противоречия освоения консервативно-либеральной идеологией посткомму­нистического пространства и противоречивость консервативно-либеральных решений проблем реального социализма.

В рамках преобладающего правоконсервативного течения возникали и лево-консервативные течения. В России 1990-х – начала 2000-х гг. его представляли, в частности, С. Кара-Мурза, А. Проханов и авторы его круга, а также А. Зиновьев. После переворота на Украине с идеей «лево-патриотиче­ского син­теза» стал выступать традиционный консервативный ортодокс­ С. Кургинян (Новая идеология возможна, и она уже набирает силу, 14.06.2015, http://eot­su.livejournal.com/1869355.html ).

Выступив с характерной для консерватизма критикой «русофобского» марксизма, а также отвергая еврокоммунизм как «либерализм», Сергей Кара-Мурза предложил неонародническое объяснение «советской цивилизации».

Для левого варианта консерватизма характерен также феномен Алек­санд­ра Зиновьева – автора плодовитого, но весьма противоречивого. Начав свою литературную деятельность «за упокой» коммунизма, Зино­вьев, вне всякой логики, специалистом по которой он был в СССР, в середине 1990-х гг. кардинально изменил свою позицию, начав писать за «здра­­вие» комму­низма. В последнее десятилетие свой деятельности А. Зиновьев­ стал ­горячим защитником советского реального социализма, правильной ­идео­логией «спасе­ния» которого он, однако, считал не левые теории, основанные на идео­ло­­гии марксизма (который он продолжал отрицать), но консерватизм про­ха­­нов­ского ­образца. При этом работы позднего Зиновье­ва ­содержат­ ряд ­интересных ­наблюдений, которые выходят за рамки пра­вой идеологии­
(см. Два лика А. Зиновьева, https://kripta.ee/rosenfeld/2009/11/09/dva­lika-aleksandra­zinoveva/).

Отход бывших консервативных идеологов от правого варианта консерватизма в сторону социал-консерватизма следует приветствовать, указывая, что данное направление консерватизма (в том числе с его тенденциозной критикой якобы «русофобского» марксизма) вряд ли способно преодолеть консервативную эклектику.

11. Итоги. Левые теории в странах реального социализма и мире пост­коммунизма как движение к «третьему» марксизму.

К настоящему времени – концу второго десятилетия XXI века – ле­вая традиция накопила значительный теоретический материал критики не только современного западного общества, но и старых моделей реального социализма.

В ХХ веке левая теория оппонировала как традиционным западным консервативно-либеральным теориям, так и теориям «второго» марксизма, ставшего официальной идеологией реального социализма.

В отличие от консервативно-либеральных теорий, современная левая теория не считала традиционное западное общество идеалом общественного развития, как и соответствующие дореволюционные образования в мире бывшего реального социализма (включая и Россию). В то же время она противостояла официальной идеологии реального социализма, считая необходимым существенное преобразование этого общества.

Неортодоксальный марксизм стремился выйти за рамки как традиционных левых идеологий, прежде всего «второго» марксизма, так и идеологии консервативного либерализма. Он пытался критиковать этот «второй» (советский) марксизм, но с позиций, отличных от консервативно-либеральных, то есть с позиции современного левого подхода.

К сожалению, к периоду острых кризисов реального социализма, в особенности советской перестройки, оказавшейся драматической для реального социализма Восточной Европы, современная левая теория не была еще сформулирована в достаточной мере. Не смогли сформироваться и политиче­ские движения, которые могли бы действовать в острые кризисные периоды, противостоя как старой западной (консервативно-либеральной), так и традиционной советской (сталинистской) ортодоксии.

Период «посткоммунизма» в Восточной Европе – период правой реставрации в нем традиционных западных общественных моделей – вновь ­заявил о необходимости современной левой теории как альтернативе консервативно-либеральной реставрации в мире реального социализма традиционного западного общества.

Критическое отношение современных левых к целому ряду аспектов этой реставрации определяет полемику с правыми теориями – как праволиберальными, так и правоконсервативными. Речь идет о выявлении противо­речий как правого либерализма, так и постсоветских консерватизмов, в том числе и консерватизма русского. (Указанные противоречия позволяют ­говорить, если угодно, о «шизоанализе» консерватизма в варианте Жири­нов­ского, и проч.) Это включает также полемику с консервативной исто­риогра­фией (А. Буровских, А. Фурсовых и проч.) и консервативной эклектикой.

Противостоя консервативной «манипуляции сознанием», левые теории должны дать более адекватное решение проблем, стоящих перед миром бывшего реального социализма и обеспечить преемственность между совет­ским периодом и посткоммунизмом.

Советские обществоведы еще перестроечной эпохи (Г. Водолазов,­ Г. Бор­дюгов и В. Козлов) не без основания пришли к выводу, что трудности идеологии перестройки упираются в  базисные понятия обществоведения, в том числе понятие «социализма». Речь шла о пересмотре оснований современной левой теории, который и следует совершить.

Современная левая теория не должна быть делом отдельных авторов. Как и активные в ХХ веке идеологические направления – западная правая политология и советский марксизм – она должна быть не индивидуальной работой, но коллективной деятельностью.

Лево-демократическая теория