Третий марксизм. Очерк современной левой идеологии. 2018. Главы 5-6

Глава 6.

Китай в начале XXI века
и современная левая теория

Феномен Китая начала XXI в. – серьезная проблема для современной левой теории (современного марксизма). Активно развиваясь, сегодняшний Китай на наших глазах превращается в один из важнейших центров миро­вой цивилизации – ее экономики, политики, образования.

Важность китайского опыта для стран бывшего реального социализма (как и современного мира начала XXI века в целом) определяется многими причинами. В их числе – не только самое большое в мире население, в­ 10 раз превышающее население современной России, но в первую очередь весьма успешные реформы последних почти четырех (с конца 1970-х гг.) десятилетий. Успех этих реформ делает Китай – бывший второй «комму­нистиче­ский гигант» XX века – одной из главных стран XXI века. Вариант китайского развития остается альтернативным правому – консервативно-либеральному (прозападному) посткоммунистическому развитию как в ­Восточной Европе, так в значительной степени и России.

Парадоксальность китайского развития для мира бывшего реального социализма и в первую очередь России состоит прежде всего в том, что в Китае по сути дела сохраняется та система, от которой восточноевропей­ский посткоммунизм и Россия отказались на рубеже 1990-х гг.

Пока правые (консервативно-либеральные) группировки в странах ­реального социализма «восстанавливали капитализм» и внедряли западную (консервативно-либеральную) модель посткоммунизма, в основном под правым (западным) контролем, Китай двигался вперед, используя хотя и модифицированную, но по сути дела систему старого реального социализма.

Как показывают результаты китайского развития к настоящему времени, китайский выбор оказался успешным. Если сравнивать китайские реформы с российскими, то по основным экономическим параметрам – в отношении ВВП, развития промышленности, транспорта и сельского хозяйства, Китай к 2018 г. фактически обогнал бывшего «старшего брата». Причем (как это понимает ряд левых теоретиков в России) – используя ту систему, которую российская правая элита отвергла в начале 1990-х гг. Китай нашел разумный «пост­командный» путь развития: он не отказался от своего социалистиче­ского прошлого и добился явно большего успеха, чем постсоветская Россия. Мощный китайский рывок в конце XX – начале XXI века парадоксальным образом пришелся на годы, когда постсоветская Россия избрала совершенно другую по сравнению с прежней «социалистической» стратегию развития.

Важная причина успехов Китая состоит, по-видимому, в том, что он выбрал путь, эволюционный по отношению к системе реального социализма, вместо полного (характерного для консервативно-либеральной идеологии) отрицания бывшего коммунистического развития советского образца.

В этом одна из причин того, что в современной консервативной России говорят об успехах Китая весьма осторожно, если не сказать замалчивают китайские достижения.

Смысл современного левого подхода к китайскому опыту состоит не в отстаивании необходимости возвращения к бывшему реальному социализму и его идеологии – второму марксизму, как это делает ряд авторов, защи­­щаю­­щих социализм в его советском понимании (включая идеологов россий­ской КПРФ в варианте Г. Зюганова). Речь идет об обосновании отличного от консервативно-либерального – то есть левого варианта посткоммунизма.

Признавая определенную закономерность перехода стран бывшего ­реального социализма к «посткоммунизму» (то есть к обществу, отличному­ от модели реального социализма), современный левый подход предлагает аль­тернативный посткоммунистический путь. То есть иное «послесоциа­ли­сти­­че­ское» развитие, отличное от консервативно-либерального. Речь идет о другом варианте перехода к открытому обществу, который считают своей главной заслугой правые партии – консервативные и либеральные.

В последние годы в России появился ряд книг о Китае, в том числе работы Р. Медведева «Подъем Китая» (М., 2012), А.В. Кивы «Реформы в Китае и России: сравнительный анализ» (Институт востоковедения РАН. М.: Центр стратегической конъюнктуры, 2015). Китаю посвящено также достаточно много других материалов, которые мы будем использовать в дальнейшем (по необходимости кратком) изложении темы.

1. Китай к 2018 г. Результаты, которые удивляют.

К 2018 г. Китай демонстрирует результаты развития, которые нельзя не признать поразительными. Вот некоторые данные этого экономического подъема.

Только с 1978 по 2010 г. ВВП Китая вырос в 10 раз. В 2014 г. ВВП Китая составил 10,48 трлн долларов, в два раза превзойдя ВВП Японии (4, 85 трлн долл.). Китайская экономика стала второй в мире после США. В 2014 г. ВВП США составлял 17,39 трлн долл., в 2017 г. ВВП Китая оценивался в 12,4 трлн долларов (Китайская Народная Республика, wiki).

Однако, если рассматривать ВВП Китая по методу паритета покупательной способности валют (ППС), то размер экономики страны окажется почти в два раза больше. При таком способе расчета китайская экономика к настоящему времени превосходит экономику США и является крупнейшей экономикой мира.

По методу ППС ВВП Китая к 2018 г. составляет 20 трлн международных долларов (Китайская Народная Республика, wiki), что больше ВВП США, который в 2017 г. оценивался по ППС в 18,5 триллиона долларов (Экономика CША, wiki). Что касается доли экономики Китая в мировом производ­­­­ст­ве, то, по признанию экспертов, к 2018 г. эта доля сравняется с долей эконо­мики США, а с 2018 года начнет превосходить ее, к 2025 г. вероятно до­­стигнув 17% мировой экономики (19.04.2018,(http://www.ereport.ru/news/1605011512.htm ).

Метод паритета покупательной способности (ППС) относится и к расче­там показателя объема ВВП на душу населения. При «обычном» (номинальном) расчете объем ВВП на душу населения в Китае составил к 2018 г.  8 833 доллара. При расчете по ППС объем ВВП на душу населения в Китае 2016 г. оценивался в 15 395 долларов (Список стран по ВВП (ПСС) на душу населения, wiki). Россия по первому методу расчета отставала от Китая ($ 8 664 в 2017 г.), по второму же (ППС) опережала его – 26 926 долл. в 2016 г. (там же). Но это при китайском населении, в 10 раз превышающем российское – 1,3 миллиарда человек.

По словам Ф. Захария, «есть много критиков китайского пути развития. Темпы роста Китая вот уже более 25 лет составляют около 9%, что является мировым рекордом для такой большой экономики. За этот период Китай 300 миллионов людей вывел из нищеты и в четыре раза увеличил средне­взвешенные доходы китайцев. Вот уже целое десятилетие эти критики дают прогнозы: “это не может продолжаться, Китай рухнет, этому придет конец”. Пока, однако, ни один из этих прогнозов не сбылся» (цит. по: А. Кива. Рефор­мы в Китае и России, с. 272).

Что касается соотношения доходов населения и средней зарплаты Китая и современной России, то после драматического обвала курса рубля в конце 2014 г. по отношению к доллару Китай по средним зарплатам обошел Россию. Как писала в сентябре 2015 г. «Лента. ру»: «Еще в начале 2014-го средне­статистический работающий россиянин получал около 900 долларов. В сере­дине 2015-го его зарплата составляла примерно 500 долларов» (исходя из среднего курса 65 рублей за доллар при зарплате в 33 тысячи рублей).

«В 2014 году средний китаец получал 8 800 юаней в месяц, что при ­нынешнем курсе (доллар поднялся и к юаню тоже, но не так сильно) со­став­ляет 733 доллара. Таким образом, мы уже в полтора раза отстаем от­ КНР­ по данному критерию…

Действительно, еще десять лет назад зарплата в 300 долларов для Китая считалась нормальной, если не хорошей. Вре­мена, одна­ко, ме­­­няются. ­Реальные доходы населения КНР за десятилетие вы­росли ­при­­мер­но на­ 150 процентов» (15.09.2015, https://lenta.ru/articles/2015/09/15/wages/ ).

«Среднедушевой доход городской китайской семьи увеличился с 358 юаней в 1980 г. до 17 200 юаней (2 520 долл.) в 2009 г. Среднедушевой доход сель­­ской семьи возрос со 150 юаней в 1980 г. до 5 153 юаней (750 долл.) в 2009 г. (http://studme.org/125804266916/ekonomika/kitay_ukreplenie_pozitsii_
sovremennoy_mirovoy_ekonomike ). На конец 2017 г. средняя зарплата в Китае рав­нялась 740 долларам в месяц (http://zarplatyinfo.ru/v_mire/srednyaya-zarplata-v-kitae-v-2015-2016-godu.html ).

Если говорить о пенсии, то «в развитых городах, с населением более 10 млн человек, средняя пенсия составляет 2 000 юаней (17 500 рублей)». В сельской местности она ниже, однако, в Пекине и Шанхае средняя пенсия дости­га­ет 3 500 юаней – 31 000 руб. (22.01.2018, https://mirkitaja.ru/pensiya­v­kitae/ ).

Разумеется, величина населения Китая определяет его «многослойность» и существенные различия в жизни китайцев разных регионов страны. Однако уровень бедности в стране в целом (рассчитанный на основе «международной черты бедности» в 1 долл. в день), по данным Всемирного Банка, к середине 2000-х гг. сократился в Китае почти в три раза и составил 160 млн человек при населении более 1,3 млрд человек, в основном, это часть на­селения КНР, проживающего в сельской местности. Согласно принятым в Китае оценкам, за чертой бедности в стране проживает несколько десятков миллионов человек (http://studme.org/125804266916/ekonomika/kitay_ ukreplenie_pozitsii_sovremennoy_mirovoy_ekonomike  ). В 13-й пятилетке (2016–2020 гг.) Китай ставит своей задачей вывести это население за рамки черты бедности.

Впечатляют данные развития Китая в целом ряде ключевых направлений экономики.

С 2010 г. Китай является крупнейшим в мире производителем абсолютного большинства видов промышленной продукции.

В 2010 г. Китай произвел 19,8% продукции мировой обрабатывающей промышленности и стал крупнейшим производителем данной продукции, после того, как США занимали эту позицию в течение приблизительно 110 лет (Экономика Китая, 2010, http://www.ereport.ru/articles/weconomy/china2.htm ).

Китай в настоящее время является главным автопроизводителем в мире – более более 24 млн единиц в год (Автомоб. промышленность Китая, wiki). Поскольку в это время всего на земном шаре производилось при­мерно 90 млн автомобилей, фактически с 2015 г. каждый четвертый автомобиль был сделан в Китае (https://www.autostat.ru/articles/21442/ ).

Весьма велики в Китае темпы строительства, а также производства строительных компонентов – цемента и проч. Китай применяет масштабное «строительство городами».

Весьма значительных (если не сказать беспрецедентных) успехов до­стигло в Китае дорожное строительство. В 2018 г. протяженность китайских автомобильных дорог приближается к 4,5 млн км., увеличившись с 1990 г. (1 028 тыс. км) более чем в четыре раза. В 2014 г. длина дорог в Китае превысила 4 млн км., из них более 100 тыс. км. составляли скоростные многополосные автострады (Китайская Народная Республика, wiki). 

Для сравнения: по приводимым данным протяженность дорог США составляет 6,4 млн км., Индии — 3,4 млн км (Автомобильные дороги России, wiki).

Бум дорожного строительства в КНР пришелся на 2000–2005 гг., когда протяженность автодорог общего пользования возросла с 1 402 тыс. км до­ 3 345 тыс. км, затем темпы строительства замедлились (Китайская Народная Республика, wiki).

Если сравнить эти показатели с российскими, то в 2014 г.по протяженности автодорог Россия отставала от Китая приблизительнов в два с половиной – три раза. По оценке Росавтодора общая протяженность россий­ской сети автодорог  составляла 1 396 000 км, в том числе 984 000 км с твердым покрытием – против 4 млн км. в Китае (см. http://tass.ru/info/1493679 ). ­Некоторые эксперты, однако, считают реальную протяженность авто­­­дорог в России к настоящему времени еще меньшей (17.05.2017,(https://aurora. network/articles/10­vlast­i­obshhestvo/30688­stroitel­stvo­dorog­v­rossii­i­kitae ).

Серьезных успехов Китай добился в развитии воздушного сообщения. За 15 следующих лет страна планирует построить свыше 1 000 аэропортов. Темпы строительства составляют, таким образом, 100 аэропортов в год.

Конечно, Китаю не удастся в указанный период достичь уровня развития лидера авиационного развития – США, в которых насчитывается 13 500 аэропортов и аэродромов. Однако, взятый темп позволит Китаю в обозримой перспективе занять одно из ведущих мест в авиационной области (http:// www.rg.ru/2015/04/08/kitai­site­anons.html ).

В России же, напротив, количество аэропортов по сравнению с совет­ским периодом резко уменьшилось (С карты России пропала 1 000 аэропортов, 28.01.2016, http://www.rg.ru/2016/01/28/aerodromy.html ).

Высокие темпы строительства в Китае связаны со значительными объема­ми производства стройматериалов. Так, производство цемента в 2013–2015 гг. составило 4,9 гиггатонн, что существенно превышает показатели США (29.05.2015, http://topru.org/15217/kitaj­cement­i­slyozy­obamy/ ).

К 2018 г. четыре китайских банка стали крупнейшими мировыми банками – это Industrial & Commercial Bank of China (ICBC, China Construction Bank Corporation Agricultural Bank of China и Bank of China ltd). Крупнейший британский HSBC Holdings и американский банк JPMorgan Chase оказались лишь на пятом и шестом местах. Крупнейший российский банк Сбербанк находится ниже первой двадцатки мировых банков (06.07.2017, https://psm7.com/review/vperedi­planety­vsej­top­10­krupnejshix­bankov­mira.html ).

Примеры можно умножать. Они касаются ряда экономических показателей – от текстильной промышленности до продовольствия. Ниже коснемся их подробнее.

2. Какой строй в Китае? Китайский реальный социализм.

Как бы ни пытались запутать ситуацию российские правые, в первую очередь консерваторы (не говоря о правых либералах), в современном Китае – Китайской Народной Республике – сохранилась модель реального социализма восточноевропейского и в определенной мере даже советского образца. То есть модель, в основных чертах близкая советской («коммуни­стической») доперестроечной модели, а не модели пост­советской России и других стран посткоммунизма.

Для консервативных (как и правых идеологов в целом) характерно непризнание (или замалчивание) этого факта, что определяется влиянием правой идеологии – как в либеральном, так и в консервативном варианте.

Российские консерваторы запутывают вопрос о китайской системе, делая акцент на китайский «национализм». Примером такого запутывания ситуации может быть заявление Д. Рогозина о весьма успешном «национа­ли­стическом» Китае (Враг народа. – М., 2006, с. 58 ), а также работы консер­ва­тора А. Девятова, который считает нынешний строй в Китае «национал-­социализмом» (А. Девятов. Новый исторический старт Китая. 06.12.2013,

https://­ www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

Вопреки запутыванию темы правыми – не только праволибераль­ными, но во многом также консервативными идеологами, «социализм с ­китайской спецификой» – прямой аналог систем восточноевропейского ­реального социализма. Очевидно совпадение морфологических признаков – роли госсектора, компартии и проч. В Китае речь идет о системе нэповского, но тем не менее вполне комму­ни­стиче­ского образца.

В то же время вопреки пропаганде консерваторов советско-сталинистского образца (А. Мартиросян и проч.), а также их союзников – консерваторов правого толка, модель «социализма с китайской спецификой» близка не сталинской модели реального социализма, но скорее модели послесталинской (хрущевский) или моделям рыночной экономики таких стран бывшего реального социализма в Европе, как Венгрия или Югославия. Подчерк­нуть это важно в пику советским традиционалистам – сталинистам, до сих пор доказывающим превосходство сталинской модели реального социализма над послесталинской (хрущевской и т. д.).

Ярым сталинистом и противником послесталинской советской системы является, например, А. Мартиросян, соавтор, наряду с А. Девятовым,  книги «Китайский прорыв и уроки для России» (М.: Вече, 2002).

Современные авторы в России, пытающиеся разобраться в причинах того, почему у Китая «получилось», а в СССР нет, фактически указывают на противоречия и неспособность к развитию сталинской модели реального социализма, дожившей в СССР до самой перестройки.

Одно из важных отличий китайской экономической модели от советской модели реального социализма – включение в коммунистическую систему континентального Китая первоначально западных анклавов – Гонконга и Аомынь (Макао) по принципу «одна страна, две системы», которые играют роль шлюзов между системой китайского реального социализма и западным миром.

Важное отличие китайской модели от посткоммунистических в Восточной Европе – сохранение левого контроля в варианте традиционной для реального социализма власти компартии. Восточноевропейский посткоммунистический вариант развития предполагал, напротив, правый контроль под западным (в первую очередь американским) патронажем.

Этот правый контроль, как следует утверждать, привел мир посткоммунизма к существенным деформациям, включая факты прямого уничтожения экономического потенциала – промышленности и проч.– соответствующих стран. Очевидна насильственность многих мер правого контроля и правой политики, которая навязывалась странам посткоммунизма (например, в Прибалтике) едва ли не полицейскими способами. Не избегали насилия и правые группировки в России (как праволиберальные, так и правоконсервативные). Очевидно также своекорыстие указанных ­правых группировок в мире посткоммунизма (не исключая и Россию), с характерным для них присвоением результатов общественного труда (в том числе в виде коррупции).

3. Предыстория нынешней общественной модели Китая. Правление Мао Цзедуна 1949–1976 гг. Переходный период 1976–1980 гг. Приход к власти Дэн Сяопина в конце 1970-х гг.

Не углубляясь в многовековую историю Китая, коснемся событий этой истории второй половины ХХ века, начиная с образования КНР.

Как известно, китайская коммунистическая революция произошла в 1949 г. – после Второй мировой войны и победы в ней СССР – в том числе и в дальневосточном конфликте с Японией.

Начало действий коммунистических повстанцев в Китае, однако, относится к более раннему периоду – началу 1920-х гг. – времени Граждан­ской войны в России и возникновения СССР (1922 г.). Еще раньше, после синьхайской революции 1911 г., образовалось также оппозиционное дорево­люционной власти течение Гоминьдана (революционного национализма – консерватизма народническо-эсеровского типа).

В предвоенный период в Китае 1920–1940 гг. конфликт данных двух оппозиционных течений – народническо-эсеровского и коммунистического становился все острее. СССР вначале больше поддерживал Чан Кайши, затем в 1940-е отдал предпочтение КПК. Во время Второй мировой войны консерватор народнического типа Чан Кайши принял германскую ориен­тацию, при нем в Китае появились советники из Германии Третьего рейха.

В результате революции 1949 г. к власти в Китае пришла компартия. Лидером китайской революции и главой КПК стал Мао Цзедун, правивший в КНР с 1949 по 1976 г. (умер в сентябре 1976). Чан Кайши покинул континентальный Китай и закрепился на Тайване, где с начала 1950-х гг. начал строиться «западный» Китай.

С правлением эпохи Мао Цзедуна в Китае связано многое – как немалые достижения, так и противоречивые и драматические события. С одной стороны при Мао произошла победа коммунистической революции и укреп­ле­ние нового строя, с другой – «большой скачок», «культурная революция» и иные «левацкие» и террористические искажения.

Бросаются в глаза (замеченные уже в 1960-е гг.) сходства Китая при Мао со сталинской системой 1930-х гг. в СССР.  «Большой скачок» и «культурная революция» напоминают сталинские кампании и сталинские чистки.

С конца 1950-х – начала 1960-х гг. начались сложности в отношениях Китая с СССР. Конфликт «коммунистических гигантов» стал очевидным в начале 1960-х гг. и продолжался до самой смерти Мао, а фактически до конца 1970-х гг.

В течение 1960-х гг. взаимная критика и обвинения Китая и СССР нараста­ли и достигли кульминации в краткосрочной войне зимы 1969 г.­­ В результате конфликта с СССР в Китае произошел ряд перемен, включающих отстранение просоветских деятелей и усиление западного (в первую очередь американского) влияния.

Противостояние Китая с СССР продолжилось и в 1970-е гг., примером чего может быть конфликт Китая с Вьетнамом 1979 г., с китайской сторо­ны включавший также защиту кампучийского деятеля Пол Пота (А. Кива. Рефор­мы в Китае и России, с. 56). Существовала даже опасность войны между ­Китаем и СССР, который в тот момент поддерживал Вьетнам.

При этом отношения Китая с западными странами в те годы также не были безоблачными.

Начало противостоянию послереволюционного Китая с Западным миром положила корей­ская война (если не говорить о еще более давних противоречиях с Японией). За ней последовала колониальная война Франции в Индокитае, которая завершилась в 1954 г. Противостояние Китая с Западом продолжила также вьетнамская война 1963–1973 гг. Воюя с Вьетнамом,­ США были вынуждены учитывать помощь ему не только со стороны СССР, но и со стороны Китая.

В 1950–1960-е гг. происходили неоднократные кризисы в отношениях между КНР и Тайванем, в частности, в 1955 и 1959 г.

После смерти Мао в сентябре 1976-го и переходного периода с начала 1980-х началось новое развитие Китая.

Переходный период от системы, созданной Мао Цзедуном, к после­дующей реформаторской системе китайского реального социализма фак­ти­чески продолжался с 1976 г. до начала 1980-х гг. Вдова Мао Цзян Цин и «банда 4-х» пытались сохранить линию Мао. Переходной была и фигура Хуа Гофэна. После него лидером государства стал Дэн Сяопин (1904–1997), ­сыгравший ключевую роль в китайских реформах начиная с 1980-х гг.

Реформы под руководством Дэна все дальше уводили Китай от эпохи Мао, вернуться в которую в современном Китае вряд ли многие хотят. При этом оценки деятельности Мао Цзедуна в Китае достаточно осторожны и строятся по формуле: он был «прав на 70 процентов, на 30 – не прав».

4. Дэн Сяопин и начало реформ в Китае. Первые этапы китайских реформ 1980-х и 1990-х гг. Сельское хозяйство и промышленность. «Рыночная соци­­а­ли­­сти­­­­ческая экономика». Присоединение «капиталистических» анклавов. ­Свободные экономические зоны. Особенности реформированного китайского соци­ализма.

Дэн Сяопин, ставший лидером Китая в конце 1970-х гг. и оставав­шийся таковым почти до конца XX века (умер в феврале 1997 г.), был инициатором и главным руководителем весьма важного начального этапа реформ. Дэн Сяопин был давним соратником Мао, но пострадал в ходе «культурной ­революции». Как и Хрущев, с которым его часто сравнивали, он был ру­ководителем далеко не простым. (В конфликте 1979 г. с Вьетнамом он, ­например, поддерживал Пол Пота.)

В декабре 1978 г. состоялся 3-й пленум ЦК КПК 11-го созыва, положивший начало китайским реформам. На пленуме было принято постановление о развитии «системы производственной ответственно­сти в деревне», положившее начало реформам сельского хозяйства и китай­ской экономики в целом. Также – реформе в сфере управления, оказавшейся потом отправной точкой китайской экономической реформы. Новое развитие Китая  с того времени характеризовалось лозунгом «реформы и открытость».

По принятой в Китае периодизации с конца 1970-х по нынешнее время в стране прошли четыре этапа реформ. Первый проходил с декабря 1978 г. по сентябрь 1984 г., второй – с октября 1984 г. по декабрь 1991 г., третий этап – с начала 1992 г. по 2002 г., четвертый (последний к настоящему времени) этап реформ начался в 2003 г.

На первом этапе реформ (декабрь 1978 г. – сентябрь 1984) был выдви­нут лозунг «Плановая экономика – основа. Рыночное регулирование – допол­нение» (Экономические реформы в Китае с 1978 г., wiki).

Основное внимание на этом этапе уделялось деревне и сельскому хозяйству, в городе были cделаны первые шаги по расширению хозяйственной самостоятельности предприятий. Начали создаваться специальные эконо­ми­че­ские зоны (СЭЗ).

Реформы второго этапа (октябрь 1984 г. – декабрь 1991 г.) разворачивались под лозунгом «плановой товарной экономики». Центр тяжести переместился из деревни в город, государственные предприятия стали основ­ным звеном реформ, при этом главное внимание уделялось ценам. Реформы стали постепенно распространяться на социальную сферу, сферы науки, техники и образования.

На третьем этапе (начало 1992 г. по 2002 г.) под лозунгом «социалистической рыночной экономики» формировалась новая экономическая система, направленная на дальнейшее расширение и развитие рынка, создание новой системы управления предприятиями и организация новой системы макрорегулирования и контроля со стороны государства.

С 2003 г. начался четвертый этап реформ, который на 3-м пленуме ЦК КПК 16 созыва (9 октября 2003 г.) был обозначен как «этап совершенство­вания социалистической рыночной экономики» (Экономические реформы­
в Китае с 1978 г., wiki).

Попробуем разобрать, каково было реальное содержание китайских реформ и как они разворачивались во времени.

Начало китайским преобразованиям положила аграрная реформа – на­чав­шаяся с 1979 г. перестройка сельского хозяйства. Важным этапом аграр­ной реформы стал также 3-й пленум ЦК КПК 16-го созыва осенью 2003 г.

К началу перемен китайское общество на 70% было крестьянским и до крайности нищим. По словам Дэн Сяопина, в 1980 г. ВВП на душу населения составлял всего 250 долл. в год (А. Кива. Реформы в Китае и России, с. 252).

Китайские реформаторы предприняли шаги по замене коллективной системы сельского хозяйства, традиционной для ранних форм реального соци­ализма (в Китае – «коммун») и переходу от нее на семейный подряд. Начала проводиться политика «ответственности крестьянских хозяйств». ­Кооперативы были распущены, крестьяне получили землю в долгосрочную аренду, им разрешалось реализовывать большую часть урожая по свободным ценам, и только определенное количество они сдавали по государствен­ному заказу.

Этому соответствовало усиление рыночных механизмов. Государство стимулировало сельскохозяйственную реформу, в частности, повысив закупочные цены на 18 видов продовольствия. Происходила и реформа собственности, закрепление имущественных прав.

Введение свободного ценообразования способствовало включению крестьянства в рыночные отношения с городом, активной покупке промышленных товаров. Подъем сельского хозяйства в свою очередь стимулировал промышленность.

Очевидно сходство начального этапа китайских реформ с практикой советского НЭПа, в первую очередь «заменой продразверстки продналогом» и проч. Тактика – проверка новых методов на одной из провинций, затем – перенесение на другие.

Уже к концу 1984 г. 99% производственных бригад и 99,6% крестьян­ских дворов использовали систему полной ответственности за производство (семейный или подворный подряд), предусматривающую свободу использо­вания продукции, остающейся после расчетов по государственному договору, по статьям налогового законодательства и после отчислений в местные фонды органов власти.

С 1981 г. 98% сельскохозяйственных земель обрабатывается крестьян­скими семьями. Эта система быстро повысила производительность крестьян­ского сельского хозяйства за счет частной заинтересованности производителей (Экономические реформы в Китае с 1978 г., wiki).

Доходы крестьян значительно выросли. В стране были существенно расширены посевные площади под овощные культуры. Если в 1996 г. их общая площадь составляла 11 млн га, то в 2006 г. она достигла 15 млн га. Рост производства овощей дал возможность не только удовлетворить внутренний спрос на них в самом Китае, но и увеличить их экспорт.

Результатом уже первого этапа реформ (в 1980-е гг.) стали успехи сель­ского хозяйства. Если до реформы сборы зерна росли на 2,1% в год, то после реформы они выросли на 4,9%, а в дальнейшем и на 10%. В 1984 г. урожай зерновых в Китае достиг 407 млн тонн – вдвое больше, чем в 1958 г. В 1985 г., впервые за 25 лет, Китай стал экспортером зерна.

Это позволило не только «накормить народ», но и превратить Китай из импортера сельскохозяйственной продукции в ее экспортера. Китай занял первое место в мире по объемам экспорта овощей и производства фруктов. ­Аграрная реформа доказала свой успех (Эконом. реформы в Китае с 1978 г., wiki).

Согласно расчетам американского экономиста Роберта Мида, три четверти роста производительности труда в сельском хозяйстве Китая с 1978 по 1984 г. были связаны с аграрной реформой и лишь четверть – с улучшением методов обработки земли.

В 2007 г. на 676 оптовых рынках сельскохозяйственной продукции крупных и средних городов был создан механизм мониторинга качества и безопасности продуктов (http://www.ereport.ru/articles/weconomy/china2.htm ).

С 1979 г. радикальные реформы происходили также и в промышленности, в рамках создания специальных экономических зон.

На побережье были выделены четыре зоны и 14 районов, в которые вошли крупнейшие промышленные города страны – Шанхай, Тяньцзинь, Гуанчжоу и др. В настоящее время в КНР действуют четыре специальные экономические зоны (регионы) – Шэньчжэнь, Чжухай, Шаньтоу, Сямэнь и 14 зон свободной (беспошлинной) торговли. Также 53 зоны высоких и новых технологий (в том числе крупная и современная собственная «силиконовая долина»), более 70 научно-технических зон для специалистов, получивших образование за границей, 38 зон переработки продукции, ориентированной на экспорт. Данные экономические зоны играют важную роль в поступлении в Китай иностранных инвестиций, новых технологий, в получении опыта организации современного производства.

В качестве примера можно привести данные по региону Шэньчжэнь, который первым получил официальный статус свободной экономической зоны в августе 1980 г. ОЭР (особый экономический район) Шэньчжэнь – самая быстро развивающаяся зона: в 1979–2008 гг. средний ежегодный рост его ВВП составил 31,2%. ­Город является первым в Китае по объемам внешней торговли.

Если говорить об иностранных капиталовложениях в китайскую экономику, то всего за 1979–1995 гг. они составили более 181 млрд долларов. Причем от 2/3 до 3/4 (по разным оценкам) из них поступило от китайской диас­поры, что стало важным фактором успешного развития экономики Китая.

В 1984 г. началась реформа системы управления государственной промышленностью, целью которой был отказ от централизованного директивного плана и переход к рыночным отношениям.

К 1995 г. уже 85% государственных предприятий работали по подрядным формам работы. Согласно цифрам, обнародованным в марте 1998 г. на сессии высшего законодательного органа Китая в негосударственном секто­ре экономики занято более 200 млн человек, что на 80 млн больше, чем на предприятиях и в учреждениях государственного сектора.

В марте 1985 г. было решено реформировать систему управления в сфере науки и техники «для ее скорейшей модернизации в соответствии с требова­ниями научно-технической революции» (Реформирование экономики Китая в конце XX – начале XXI в., 05.06.2014, http://moykonspekt.ru/istoriya/reformirovanie ­ekonomiki­kitaya­v­konce­xx­nachale­xxi­v / – понятие научно-технической революции соответствует советскому).

Китайская промышленная реформа была связана с увеличением доли частного и кооперативного сектора, но – при сохранении главной роли как будто уменьшающегося госсектора.

Были приняты законы о защите частной собственности (например, закон 2007 г.).

В результате реформ доля госсектора в промышленности существенно снизилась. Если в 1970 г. доля государственных предприятий в промышленном производстве Китая составляла 88%, то в 1980 г. – 75%, в 1990 г. – 55%, в 1999 г. – 28%. За 30 лет (к 2000 г.) она, таким образом, снизилась до 30%. В 2013 г. частный сектор давал 60% ВВП (Место частного сектора ­в современ­ной экономике Китая, – The Wall Magazine, 23.10.2015, http://thewallmagazine.ru/economy­in­china/ ).

Китайский переход к рыночным (в том числе и частным) экономиче­ским формам был постепенным. Роль переходной формы (в первые годы реформ) играли муниципальные предприятия. За это время они выполняли две основные задачи: во-первых, иницииро­вали быстрый рост экономики, а во-вторых, способствовали изменению массовой культуры.

Лишь после этого, в 1990-е гг., начался опережающий рост доли част­ных предприятий в промышленном производстве. Частично это происходило за счет преобразования коллективных предприятий. В условиях более развитого рынка их недостатки (необходимость делиться с администрацией, недостаточные стимулы для менеджеров) вышли на первый план. Однако крупные корпорации из них, конечно, возникнуть не могли. Промышленная реформа и конкуренция явно увеличивали эффективность производства в Китае. Давление рынка приводило к закрытию неэффективных госпред­приятий (А. Кива. Реформы в Китае и России, с. 78). Государство получало налоговые поступления.

В результате развития традиционного китайского института муни­ципальных предприятий появился класс предпринимателей, изменилось ­отношение к негосударственной собственности, начала развиваться рыночная инфраструктура. Это подготовило почву для создания нынешней корпоративной формы частного предприятия в Китае.

5. Кризис конца 1980-х гг. в Китае. Подавление «студенческого майдана» на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 г. Продолжение китайских экономиче­ских ­реформ в 1990-х гг. Китай и Запад.

Как уже указывалось, по принятой в Китае периодизации этапов ­реформ китайского реального социализма было всего четыре. Два этапа – до 1991 г., и третий – с 1992 до 2002 г. В 2003 г. начался последний – четвертый этап. Первые результаты китайских реформ, таким образом, проявились уже концу 1980-х – еще в эпоху СССР.

Реформы в Китае проходили не без сложностей – в том числе политиче­ских. В конце 1980-х гг. в Китае произошел первый острый политиче­ский кризис, получивший в мире значительный резонанс. Речь идет о широкомасштаб­ном студенческом выступлении на площади Тяньаньмэнь в Пе­кине в июле 1989 г., которое могло стать серьезным переломным пунктом в развитии Китая.

Июльские события 1989 г. на площади Тяньаньмэнь совпали не только с советской перестройкой, но также и с непосредственным визитом в Китай тогдашнего советского лидера Михаила Горбачева. Демонстрации студентов были прямо приурочены к горбачевскому визиту.

Китайское студенческое выступление было близко к так называемым «оранжевым» революциям (по событиям на Украине 2004–2005 гг.), включая киевский Майдан 2013–2014 гг. Оно имело внутренние причины, но носило и явные черты внешней поддержки (если не внешней манипуляции). Сторонники правых реформ были даже в верхах китайского руководства. К ним относили, в частности, Ху Яобана, неожиданно умершего в это самое время.

Дэн Сяопин решил подавить выступление, санкционировав применение силы. В результате кризиса 1989 г. Китай затормозил политическую ­реформу – «пятую модернизацию» и в развитии политической надстройки остался на уровне СССР 1987 г.

Отказавшись от политической реформы (теоретические соображения в связи с этим далее), Китай сконцентрировался на экономической сфере и провел активные рыночные изменения – венгерско-югославского образца – или даже более радикальные.

В начале 1990-х гг. эти экономические реформы были продолжены.

В конце 1993 г. руководство Китая начало новый этап реформ, наиболее значительный после 1978 г. Эти реформы «консолидировали и укрепили национальную валюту, улучшили налоговую систему, которая начала давать больше прибыли, усилили полномочия центрального банка и одновременно предусмотрели большое количество мероприятий, укрепляли права корпораций и граждан, право собственности» (Реформирование экономики Китая в конце XX – начале XXI в., 05.06.2014, http://moykonspekt.ru/istoriya/reformirovanie­ ekonomiki­kitaya­v­konce­xx­nachale­xxi­v/ ).

В 1990-е гг. отношение Запада к Китаю было сдержанным. В эти годы Запад более сочувственно относился к России.

«В период 1990 гг., когда в мире развитых стран царил скептицизм в отношении Китая и оптимизм в отношении реформ в России (это было подтверждено решением 1998 г. о полном членстве России в “восьмерке” развитых стран), в рамках “треугольника” создался определенный перевес в пользу России. Китаю отказали в приеме в “восьмерку”, его прием в ВТО был преднамеренно затянут (впрочем, как и прием России). Соединенные Штаты, ­соблюдая принцип “равной удаленности” в рамках “треугольника”, все же склонялись больше в сторону России, которая обещала стать “демо­кра­тией”, в то время как Коммунистическая партия Китая твердо оставалась у власти­ в своей стране.

Вместе с тем уже тогда в пользу Китая в США начал действовать такой фактор, как позиция деловых кругов, для которых Китай стал выгодным рынком сбыта продукции и приложения капиталов, в то время как Россия все никак не могла разобраться со своей системой управления экономикой (хотя под влиянием роста цен на нефть в России уже появились серьезные деньги)» (В.А. Кременюк. «Чем дальше в лес…»: Нарастание неравномерно­сти в тре­­­-у­голь­нике США – Китай – Россия. — Сравнительная политика. 2012.­ № 4 (10), http://mgimo.ru/upload/docs2/kremenyuk.pdf ).

В конце 1990 гг. в Китае произошел еще один политический кризис, свя­занный с оппозиционным религиозным политическим движением – Фалуньгун. Данное религиозное (сектантское) движение можно считать движением скорее правонационалистического толка (его эмблемой, например, была перевернутая свастика).

По официальным данным численность движения Фалуньгун в Китае до его запрета не превышала двух миллионов человек (Фалуньгун, wiki). В стране действовали 39 «главных консультационных станций» организации Фалуньгун в некоторых провинциях, автономных районах и городах цент­рального подчинения Китая. При главных станциях функционировало еще более 1 900 консультационных станций и 28 000 тренировочных пунктов. Данные организации создавались без государственной регистрации, что явля­ется нарушением законодательства КНР. В этот период за занятия ­Фалуньгун взималась плата, также проводилась продажа книг и записей «Учителя». Налоги с полученной прибыли не уплачивались. Впослед­ст­вии, за рубежом, занятия стали бесплатными, а изготовление печатной продукции оплачивалось из неизвестных источников (Фалуньгун, wiki).

Директор Центра стратегических исследований Китая РУДН китаевед А.А. Маслов отмечает, что «секта потребовала зарегистрировать ее в каче­­-ст­ве официальной, но власти отказались, потому что сочли это попыткой де­стабилизации ситуации в стране. На тот момент в Китае были десятки милли­онов последователей Фалуньгун, которых привлекали принципы секты — не обращаться к врачам, лечиться с помощью дыхательных практик. […]­ К тому времени последователи Фалуньгун начали кончать жизнь самоубийством на религиозной почве, например, чтобы запустить “колесо дхармы”, вонзали себе нож в живот и прокручивали» (Фалуньгун, wiki).

Начиная с конца 1990-х гг. (в 1997–1999 гг.) китайские власти подвергли это оппозиционное движение репрессиям. Согласно информации сторонников Фалуньгун, количество арестованных и репрессированных измеряется сотнями тысяч и, например, только в 2001 г. было произведено 830 тыс. арестов последователей. По официальной статистике в Китае за 2002 г. всего­ в тюрьмах содержалось 1,43 млн человек. Чтобы привлечь вни­мание к гонениям, в январе 2001 г. пятеро сторонников Фалуньгуна подож­г­ли себя на площади Тяньаньмэнь.

В последние годы излишняя жесткость борьбы с данной группировкой ставится в вину тогдашнему руководству Китая во главе с Цзян Цзэминем. Однако представители данного движения высылались также и из России.­ 13 мая 2007 г. гражданин Китая Гао Чуньмань (род. 1934), являющийся членом Фалуньгун, был выслан из России – ранее ему было отказано в предо­став­лении политического убежища (Фалуньгун, wiki).

К концу 1990-х гг. результаты китайских реформ изменили отношения Китая с Западом. Китай добился принятия себя западным обществом в ­качестве мощной производительной зоны. Произошла интеграция Китая­ в западную экономическую систему, в том числе и систему торговли.

Это привело к тому, что в начале XXI века Китай стал своеобразной ­«мастерской мира» (по аналогии с Англией XIX века) и был признан Западом в этом качестве.

В Китае настоящего времени (конца второго десятилетия XXI века) производится огромное (если не сказать невероятное) количество разнообразной продукции,потребляемой в большой степени Западом – США и ЕС.

«Китай является крупнейшим в мире экспортером. Он первенствует по объему экспорта свыше 100 видов продукции. В Китае выпускается более 50% продаваемых в мире фотоаппаратов, 30% кондиционеров, 25% стиральных машин и примерно 20% холодильников… Товары с пометкой “сделано в Китае” ныне можно встретить по всему миру, страна в XXI веке стала “мировой фабрикой”» (Китайская Народная Республика, wiki).

Согласно таможенной статистике, Китай уже много лет подряд явля­ется первым экспортером текстильных изделий, одежды, обуви, часов, вело­сипедов, швейных машин и других видов трудоемкой продукции.

Важнейшими торговыми партнерами КНР в 2017 г. являлись США­ с товарооборотом 600 млрд долларов и EС – свыше 500 млрд долларов.­ К 2020 г. последняя сумма может вырасти до 800 млрд.

В 2000–2012 гг. экспорт США в КНР вырос с 16,2 млрд долларов до 110,5 млрд долларов, а импорт из Поднебесной со 100 млрд долларов до 425,6 млрд долларов. В 2015 г. Китай стал крупнейшим торговым партнером США. Его товарооборот с США составил 15,5 % (06.11.2015, https://www.rbc.ru/economics/06/11/2015/563c87129a79476e0ff200bd ). В 2016 г. ­товарный экспорт из Китая в США достиг 462,8 млрд долл. Общая торговля товарами и услу­гами между двумя странами в 2016 г. оценивалась в 648,2 млрд долл. (04.08.17, http://svpressa.ru/world/article/178313/ ).

Китаю удалось добиться разрешения на импорт своих товаров на Запад. (Что позволяется, заметим, далеко не всем. России, например, не позво­лялось.) Очевидно, что Запад пошел на отношения с Китаем не «просто так», но в обмен на определенные уступки. Китай со своей стороны оказывал финансовую поддержку Западу, интегрируясь в западную финансовую систему. В частности, Китаем были куплены американские гос­облигации на сумму 1,5 триллиона долларов.

Прибыль китайской экономики, таким образом, долго вкладывалась в американские ценные бумаги и долговые расписки. «На сегодняшний день федеральная резервная система США должна Китаю один триллион и 200 миллиардов долларов. Это не считая тех денег, которые были вывезены по серым и нелегальным схемам китайскими предпринимателями в оффшоры. Это еще около полутора триллионов долларов» (Ю. Тавровский. Китайский план. 27.01.2016, http://www.izborsk­club.ru/content/articles/8272/ ).

Китай активно заимствовал технологии на Западе, применяя систему так называемого инновационого копирования.

Важное нововведение Китая в отношениях с Западом, как уже указывалось, – включение в свою экономическую систему «капиталистических» анклавов (Гонконг, Макао). Эти анклавы играют роль «шлюза» между западной и китайской экономиками, осуществляющими перекачку финансов и проч. между системами разного типа. В этом Китаю удалось то, с чем не справился реальный социализм в СССР и Восточной Европе.

6. Четвертый этап китайских реформ и их общие результаты. Экономические успехи Китая к 2018 г. Достижение уровня ВВП США.

К концу первого десятилетия XXI века экономика Китая добилась новых достижений. В эти годы Китай уже прочно занял ведущие позиции по экономическим показателям и в мировой торговле.

Экономика КНР в 2010 г. занимала второе место в мире по величине номинального ВВП после США, обогнав Японию по этому показателю.­ В 2009 г. ВВП США равнялся 14,42 трлн долларов, ВВП Китая  – 5,11 трлн.

Доля страны в мировом экспорте в 2008 г. составляла 8%, и Китай наряду с США (9,3% мирового экспорта) и Германией (8,7% мирового экспорта) вошел в ведущую тройку крупнейших экспортеров мира, почти в два раза опережая по этому показателю Японию (4,5% мирового экспорта).

Еще более серьезных успехов экономика Китая добилась в первой половине второго десятилетия XXI века.

В 2014 г. по объему ВВП с учетом паритета валют Китай вышел на первое место в мире, достигнув в этом году по данным МВФ 17,6 трлн международных долларов. Таким образом, по ППС (паритету покупательной способности) в 2014 г. китайская экономика превзошла экономику США. Ряд аналитиков считает, что в будущем китайская экономи­ка мо­жет существенно перегнать экономику США (http://studme.org/125804266916/ekonomika/kitay_ukreplenie_pozitsii_sovremennoy_mirovoy_ekonomike ).

На сегодняшний день Китай обеспечивает около 25% роста всей мировой экономики, что существенно больше, чем какая-либо другая страна (https://lenta.ru/news/2016/01/25/trillion/ ).

По общему объему экспорта КНР в 2016 г. заняла первое место в мире. Экспорт дает 80% валютных доходов государства. В экспортных отраслях ­занято около 20 млн человек. На внешний рынок вывозится 20% валовой продукции промышленности и сельского хозяйства. Номенклатура экс­порта насчитывает 50 тыс. наименований. КНР поддерживает торгово-экономиче­ские отношения со 182 странами и районами мира, с 80 из них подписаны межправительственные торговые соглашения и протоколы. Основными торговыми партнерами Китая являются развитые капиталистические страны, прежде всего Япония, США, западноевропейские государства, на которые приходится 55% внешнеторгового оборота.

Если говорить об отдельных отраслях экономики Китая, то самой конкурентоспособной продукцией пока остаются обувь, одежда и игрушки. Но все активнее развивается экспорт электроники, вело-, мото- и автотехники, транспортного и строительного машиностроения. С 2004 г. Китай уверенно лидирует в мире по объемам экспорта офисного и телекоммуникационного оборудования, с 2005 г. – в целом по объемам высокотехнологичного экспорта (http://www.ereport.ru/articles/weconomy/china2.htm ).

Текстильная индустрия КНР – первая в мире. Текстильный экспорт Китая представлен в большинстве стран.

Текстильные предприятия специализируются на изготовлении одежды из синтетических тканей. Предприятия этой отрасли рассеяны по всей стране, но наиболее крупные находятся в Шанхае, Кантоне и Харбине. Китай­ская экспортная продукция, поставляемая в Северную Америку, Японию, страны Западной Европы имеет высшие стандарты качества. Эта продукция производится в приморских провинциях страны, где сосредоточены филиалы зарубежных корпораций. В северных и внутренних ­районах базируются многочисленные кустарные предприятия, выпускающие контрафактную продукцию ведущих брендов мира. Эта продукция отличается низким качест­вом и ценой, совпадающей с ценой аналогичных качест­венных продуктов (http://www.ereport.ru/articles/weconomy/china2.htm ).

Китай стал крупнейшим в мире экспортером одежды (20% общемировых продаж). По этому показателю Китай «уступает лишь совокупному экспорту данной продукции всех стран ЕС, будучи при этом одновременно крупнейшим поставщиком одежды на рынки Японии, США и стран ЕС.

Китай – пятый в мире экспортер продукции химической промышленности, офисного и телекоммуникационного оборудования, продукции сельского хозяйства (http://studme.org/125804266916/ekonomika/kitay_ukreplenie_ pozitsii_sovremennoy_mirovoy_ekonomike ).

Выйдя на арену международной торговли, Китай вынужден был заняться развитием морского судоходства. В 1996 г. КНР по тоннажу морского флота (17 млн т.) заняла 10-е место в мире. Морской флот состоит из универсальных и комбинированных судов, сухогрузов, танкеров. Суммарный объем грузов, обрабатываемых ежегодно в крупных китайских портах, дости­­гает 500 млн тонн. К 2010–2014 гг. по номинальному количеству кораблей тор­гового флота Китай входил в первую десятку стран, по некоторым же данным занимает третье место по «контролируемому флоту» (2011, https://ilya­ kramnik.livejournal.com/1662765.html ).

Весьма значительных (если не сказать беспрецедентных) успехов достиг­ло в Китае дорожное строительство. В 2018 г., как уже указывалось, протяженность китайских автомобильных дорог приблизится к 4,5 млн километров. В 2014 г. такая протяженность составила более 4 млн километров, из которых свыше 100 тысяч км – это скоростные автотрассы (17.06.2015, https://cargolink.ru/ls/blog/1417.html). К 2018 г. можно говорить об увеличении китайских автомагистра­лей не менее, чем на 300 тысяч км, поскольку в течение последних пяти лет в Китае строилось более 100 тыс. км таких дорог в год (26.12.2017, http://russian.news.cn/2017­12/26/c_136852905.htm ).

Этот беспрецедентный рост автодорог в Китае был достигнут за послед­ние 30 лет. Первая автотрасса длиной почти 20 километров была построена в 1988 г. Уже после этого темпы строительства дорог резко возросли. За 10 лет КНР построила столько километров дорог, сколько понадобилось ранее странам Европы и США построить за полвека… В 2001 г. общая длина скоростных автомагистралей составила 10 тыс. км. В 2002 г. – 20 тыс. км, в 2008 –­
60 тыс. км (17.06.2015, https://cargolink.ru/ls/blog/1417.html ).

По протяженности автодорог Китай превзошел Индию (3,4 млн км) и приближается к США – 6,4 млн км (Автомобильные дороги России, wiki).

Что касается России, то, как уже указывалось, по официальным ­данным протяженность российской сети автодорог общего пользования фе­де­раль­ного, регионального и местного значений в 2014 г. оценивалась ­Рос­автодором в 1 396 000 км, в том числе 984 000 км с твердым покрытием (см.(http://tass.ru/info/1493679 ).

Ряд экспертов, однако, ставит под сомнение указанные данные Рос­автодора, доказывая, что в них без основания включены, например, внутригородские дороги. Реальную протяженность автодорог в России они оце­-ни­ва­ют в 535 тыс. км, указывая при этом на ее весьма медленный рост в­ по­с­лед­ние годы (П. Рябов. Строительство дорог в России и Китае. 17.05.2017, https://aurora.network/articles/10­vlast­i­obshhestvo/30688­stroitel­stvo­dorog­v­ rossii­i­kitae ).

Вообще, если говорить о расширении дорожной сети, то с 2000 г. по 2016 включительно в России было построено 47 тыс (без учета реконструкции имеющихся дорог). Текущие темпы ввода примерно в 7–8 раз ниже, чем в конце 80-х в РСФСР и составляют около 2–2,2 тыс. км в год. Даже в кризисный 2000-й вводили по 8 тыс. км дорог (В России строят в 70 раз меньше дорог, чем в Китае, https://newizv.ru/article/general/01­11­2017/v­rossii­ stroyat­ v­70­raz­menshe­dorog­chem­v­kitae ).

То есть протяженность российских автодорог соответствует китай­ской в 2000 г. Однако за истекшие более полутора десятилетий эта протяженность в Китае увеличилась едва ли не в десять раз.

«Протяженность автомагистралей абсолютно всех стран Европы (Запад­ной и Восточной без учета стран СНГ) составляет 81 тыс. км – чуть больше США. По официальной статистике Китая на 2015 г. протяженность авто­банов составляет 125 тыс. км или около 108 тыс. по европейским стандартам ка­чества. С 2000 г. протяженность автобанов Китая выросла в 10 раз, а в 2010-м Китай обошел США! На текущий момент длина автобанов в Китае превышает длину автомагистралей всех стран Европы в полтора раза! К 2020 г. длина автомагистралей Китая превысит все страны Европы + США + Япония + Южная Корея. Текущие темпы строительства составляют около 10 тыс. км для автобанов, что в несколько раз больше чем в США.

На 2016 г. Китай имел 93% дорог, соответствующих нормативным требованиям к транспортно-эксплуатационному состоянию, Россия – лишь 38% дорог! В Китае 4,1 млн км дорог с асфальтовым покрытием и 3,8 млн­ км – по которым можно ездить. В России около 1 млн дорог или лишь­ 0,55 млн км дорог в соответствии с китайской статистикой (федерального и регионального значения без учета улиц и дворов) и примерно треть из этой величины пригодна для езды» (Строительство дорог в России и Китае. 17.05.2017, https://aurora.network/articles/10­vlast­i­obshhestvo/30688­stroitel­ stvo­dorog­v­rossii­i­kitae ).

Что касается железных дорог, то «по состоянию на конец 2017 г., ­общая эксплуатационная протяженность сети железных дорог в Китае до­стигла­ 127 тысяч км, среди которых протяженность высокоскоростных железных дорог составила 25 тысяч км и заняла 66,3% общей протяженности высокоскоростных дорог по всему миру» (03.01.2018, http://russian.people.com.cn/n3/2018/0103/c31518­9311202.html ).

«В настоящий момент Китай обладает самой развитой сетью высокоскоростных железных дорог в мире. По планам властей, к концу 13-й пятилетки (к 2020 г.) их протяженность должна увеличиться до 30 тысяч километров, а к 2025 – до 38 тысяч километров… При этом к 2020 г. общая протяженность всех железных дорог Китая, согласно плану, должна составить 150 тысяч километров и связать между собой свыше 80% крупных городов страны» (https://ria.ru/world/20170220/1488342892.html ).

«Следует напомнить, что развитие сети дорог – это не только укладка асфальта на ровной местности, это еще и строительство мостов, путепроводов, многоуровневых развязок, а также тоннелей через горы и водные препятствия. Например, сейчас в КНР насчитывается более 300 тысяч мостов, из которых, по крайней мере, тысяча имеет длину в один километр и больше» (Семь вещей, которым Китай может научить Россию, Америку и весь ­остальной мир, 03.06.2015, http://www.novate.ru/blogs/030615/31537/ ).

Если говорить об авиации, то китайские авиакомпании, образованные после раздела единой национальной авиакомпании в 1984 г., прове­ли модернизацию самолетного парка, главным образом за счет закупки ­«Боингов-747» а также европейских лайнеров Airbus. Однако в 2014 г. в КНР закон­чилась разработка собственного авиалайнера С919, который постепенно начнет заменять иностранные модели. К 2020 г. объем пассажир­ских перево­зок в стране превысит 700 млн чел. «За прошедшие 10 лет число пере­ве­зенных пассажиров увеличилось в 4 раза, объем грузов – в 3,5 раза, пассажи­ро­обо­рот – втрое, грузооборот – вчетверо. Китай стал вторым после США крупнейшим рынком пассажирских авиационных перевозок в мире» (К.А. Пет­­рунько. Развитие гражданской авиации КНР. 2015, https://cyberleninka.ru/article/n/razvitie­grazhdanskoy­aviatsii­knr ).

В Китае действует широкая программа аэродромного строительства, рассчитанная до 2030 г. К 2020 г. общее количество только гражданских аэрод­ромов в Китае превысит 260. C 2017 по 2020 г. Китай продолжит строитель­ст­во 30 крупных гражданских аэропортовых комплексов и начнет возведение 44 новых (20.02.2017, https://www.aex.ru/news/2017/2/20/166514/ ). В 2018 г. Поднебесная планирует построить первый аэропорт в Антарктиде.

Стало известно также о том, что в Китае работает все больше летчиков из России, в 2017 г. их число достигло 300. Китай предоставляет им лучшие условия работы (Исповедь русского летчика, уехавшего в Китай. 27.06.2017, http://www.mk.ru/social/2017/06/27/ispoved­russkogo­letchika­uekhavshego­v­ kitay­tam­kosmos.html ).

Выше мы приводили данные об огромном количестве цемента, производимого в Китае, и идущего на строительство городов, дорог, аэропортов и проч. Производство цемента в Китае достигло пика в 2014–2015 гг., когда  Китай производил более 2,5 млрд тонн цемента в год (29.05.2015, http://topru.org/15217/kitaj­cement­i­slyozy­obamy/ ). Что касается США, за послед­ние несколько лет они «выпускали примерно 80 млн тонн цемента в год. Этот показатель является в тридцать раз меньшим, чем у Китайской Респуб­лики! В России годовое производство цемента составляет примерно 65 млн тонн… Если принять во внимание все то огромное количество мостов, автодорог, железнодорожных магистралей, аэропортов, разного рода вокзалов и, конечно же, жилых зданий, то становится понятно, зачем Китай выра­ба­тывает столько цемента» (2015, https://ofigenno.com/massovoe­proizvodstvo­ cementa­v­kitae ).

Несмотря на сообщения о некотором сокращении цементного производства в Китае, в 2016 г. это производство увеличилось по сравнению с 2015 г. не менее, чем на 3% (http://cmpro.ru/rus/catalog/cement/novosti_rinka/Kitai._ Za_7_mesyatsev_2016_goda_proizvodstvo_tsementa_v_Kitae_uvelichilos__ na_2,8_procentov.html ). К 2018 г., после некоторого спада, произошел новый подъем цементного производства в Китае, который приблизился к уровню 2014 г. (27.10.2017, http://beton.ru/news/detail.php?ID=427369 ).

Большой размах в Китае приняло городское строительство – как адми­­ни­стративных и прочих зданий (включая небоскребы), так и жилищ­­ное строи­тельство. Создаются возможности ипотеки и кредитов. В результате трех десятилетий реформ в Китае усиливается урбанизация. Городское население сравнивается с сель­ским и постепенно начинает превышать его. К 2011 г. уже половина (51%) населения Китая живет в городах.

«Ежегодно 20 млн китайцев переезжают из деревень в города (это больше людей, чем в сумме живет в пригородах Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и Чикаго). Урбанизация началась всего около 50 лет назад и растет экспоненциально. В 1978 году менее 20% китайцев жило в городах, а в 2020 году городские будут составлять 60% от общего числа жителей.

По некоторым оценкам, половина всей текущей инфраструктуры ­Китая (железные дороги, шоссе, дамбы, аэропорты, небоскребы) была построена позже 2000 года» (25.03. 2015, За три года Китай потребил цемента больше, чем США за 100 лет, https://geektimes.ru/post/247840/ ).

«За последнее время урбанизация Китая достигла невиданного раз­-
маха. В китайских городах на одного человека сейчас приходится около 32 м2 жилплощади, что довольно неплохо, по сравнению с 4 метрами в 1980 году. В этом плане они уже обогнали Россию (24 м2 на человека), но еще отстают от США (65 м2). За последние два десятка лет некоторые города изменились до неузнаваемости. На сегодняшний день в китайских городах живет 520 миллионов жителей. Помимо огромного количества уже строящихся объектов, еще больше проек­тов готовы, утверждены и ждут своей очереди. Прог­нозы утверждают, что к 2025 году в Китае будет больше 220 городов и в ­каждом из них будет жить больше миллиона человек! А в пяти мегаполисах пла­нируют поселить по 5 млн человек» (2015, https://ofigenno.com/massovoe­proizvodstvo­ cementa­v­kitae ).

Значительными темпами росла и китайская электроэнергетика. В 2012 г. в КНР было произведено 4 985 млрд кВт/ч электроэнергии, что составляет 22% от мирового производства. В 2017 производство электроэнергии в Китае  возросло на 133,72 гВт. А потребление достигло 6,31 трлн кВт/ч. (22.01.2018, http://interfax.com.ua/news/economic/478750.html ).

Имеются одни из крупнейших в мире ГЭС, а также большая программа строительства АЭС. Благодаря этому в 2000–2010 гг. доля гидро-, атомной и ветроэнергетики в общем потреблении возросла с 2,2% до 3,7% (Китайская Народная Республика, wiki). Китай широко использует и альтернативные ­источники энергии, в том  числе солнечную энергию.

В Поднебесной успешно развиваются и космические программы­ (Р. Мед­ведев. Подъем Китая. – М., 2012, с. 294–298).

Постоянно совершенствуется в Китае финансовая система.

К 2017 г. по такому показателю, как активы (основная часть активов банков – кредиты), «банковская система Китая вышла на первое место в мире. Вот данные об активах ведущих банковских систем на конец 2016 г. (трлн долл.): Китай – 33; страны еврозоны – 31; США – 16; Япония – 7. (Для сравнения: по данным Банка России, активы банковской системы РФ на конец 2016 г. составили 80 трлн руб., или примерно 1,3 трлн долл.) Если в США сово­купные активы банковского сектора сопоставимы с показателем годового ВВП, у стран еврозоны банковские активы превышают ВВП в 2,8 раза, то в Китае это превышение составляет 3,1 раза» (В. Катасонов. Банковский мир­ Китая. Рекорды и вызовы, 09.11.2017, https://www.fondsk.ru/news/2017/11/09/bankovskiy­mir­kitaya­rekordy­i­vyzovy­44998.html ).

Как уже указывалось, к 2018 г. три крупнейших мировых банка явля­ются китайскими. Это (по данным 2016 г.) – Industrial & Commercial Bank of China (ICBC, Промышленный и коммерческий банк Китая) с активом 3 470 млрд долларов, China Construction Bank Corporation (актив $ 3.02 трлн), Agricultural Bank of China (актив $ 2.82 трлн) и Bank of China ltd (с $ 2.60 трлн актива). После китайского банковского прорыва в 2016 г. крупнейший британский HSBC Holdings (актив $ 2.57 трлн) и американский банк JPMorgan Chase (актив $ 2.49 трлн) заняли лишь шестое и седьмое место. Самый крупный банк РФ Сбербанк имеет в своих активах порядка 25 триллионов рублей­ или примерно 350 миллиардов долларов, что существенно меньше даже­ от замыкающего двадцатку рейтинга Groupe BPCE (04.05.2016, https://sharkfx.ru/top­20­krupnejshix­bankov­mira, также 06.07.2017, https://
psm7.com/review/vperedi­planety­vsej­top­10­krupnejshix­bankov­mira.html ).

По объему золотовалютных резервов, достигших в 2017 г. (вновь после спада 2016 г.) суммы в 3.1 трлн долл. Китай занимает первое место в мире.

Одновременно Китай является одним из крупнейших получателей ­прямых иностранных инвестиций (ПИИ) в мире. Уже в 2008 г. на долю ­Китая при­ходилось свыше 50% ПИИ, которые направлялись в развивающиеся страны. ­К концу 2017 г. иностранные инвестиции в китайскую экономику увеличились до 803.62 млрд юаней – $ 122 млрд (В. Пироженко. Экономическая поли­ти­ка Китая в 2018 г., 03.01.2018, https://www.fondsk.ru/news/2018/01/03/ekonomicheskaja­politika­knr­v­2018­godu­45353.html )

Китай добился конвертации юаня. Мощное экономическое развитие Китая определяет наличие в стране больших денежных средств и состоятельных людей.

Российская финансовая система по сравнению с китайской (в том числе в отношениях с Западом) менее продумана и испытывает много проблем.

7. Китайские достижения к 2018 г. (продолжение). Наука, наукоемкость производства. Образование и проч. 12-я и 13-я пятилетки.

Что касается вопросов науки, расходов на нее, наукоемкости (в том числе показателя «наукоемкости ВВП») и проч., то в Китае это направление также весьма активно. Развитие науки и образования стимулирует общий подъем экономики – в том числе промышленности.

Промышленность КНР характеризуется переходом от механизированного к частично автоматизированному производству. По размерам расходов на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР; англ. Research and Development, R&D) Китай уступает США более чем в 10 раз. Хотя КНР сегодня входит в ведущую пятерку мира по такому показателю, характеризующему научно-технический потенциал страны, как общая числен­ность специалистов, занятых в НИОКР, однако она занимает лишь 21-е место в мире по наукоемкости ВВП (отношение расходов на НИОКР к ВВП). Строительство инновационной экономики становится важнейшим приорите­том КНР, что было отражено в материалах последних съездов – с XVII по XIX.

Китай уже 10 лет назад лидировал в мире по числу пользователей ­мобильной телефонной связи – 487,3 млн пользователей на апрель 2007 г. (http://www.ereport.ru/articles/weconomy/china2.htm ). В конце 2017 г. число або­нентов сотовой связи в Китае достигло 1,4 млрд человек (06.02.2018, https://www.ixbt.com/news/2018/02/06/chislo­abonentov­sotovoj­svjazi­v­kitae­ prevysilo­14­mlrd­chelovek.html ).

На 2007 г. в КНР было свыше 384 млн пользователей Интернета, в 2017 г. количество интернет-пользователей в Китае достигло рекордного уровня – 731 млн человек или 53,1% населения. Это практически столько же, сколько живет во всей Европе (https://hightech.fm/2017/01/24/internet­users ).

Что касается образовательной системы Китая, то «если в 2003 году ее бюджет составлял около 50 миллиардов долларов, то к 2011 эта сумма вы­­ро­с­­­­- ла в пять раз. В стране насчитывается более двух тысяч университетов. И сейчас уже студенты со всего мира едут учиться в Китай» (Семь вещей, которым ­Китай может научить.., http://www.novate.ru/blogs/030615/31537/ ).

В 2012 г., по словам А. Кивы, в список 300 лучших вузов мира QS 2011/2012 «с доминирующим числом американских и британских» вошли 14 китай­ских университетов и лишь два российских – МГУ им. М.В. Ломоносова (112 место) и Санкт-Петербургский университет – 251 место. В список 100 лучших университетов мира вошли два университета Гонконга (Университет Гонконга, Китайский университет Гонконга) и три – континентального Китая: Пекинский университет, университет Цинхуа и Фуданьский универси­тет (Шанхай). Российские университеты в первую сотню мировых универ­си­тетов, как правило, не попадают (А. Кива. Реформы в Китае и России, с. 213).

Развитие китайской науки по оценке обозревателей, «идет неправдоподобно быстрыми темпами. Так, за период с 2000 по 2010 г. число исследователей выросло в 2,3 раза, достигнув 3,18 млн человек. При этом быстро растет и число научных публикаций. Если в 1996 г. США по публикациям (292 513 научных статей в год) в 10 раз обгоняли Китай, то в 2008 г. этот разрыв сократился в 7 раз. Некоторые британские ученые уже бьют тревогу: если эта тенденция сохранится, то Китай, с каждым годом наращивая инвес­­­­-ти­­ции в НИОКР на 20% и уже расходуя на науку 100 млрд долл. в год, по числу публикаций быстро догонит и перегонит США» (А. Кива, там же, с. 211).

По финансированию науки, оплате труда ученых и проч. Китай опережает Россию.

«Но, в отличие от Китая, в котором ежегодно растут расходы на науку, у нас имеет место обратная тенденция – снижение государственных расходов по этой статье с 547,2 млрд рублей в 2012 г. до 454,5 млрд рублей в 2014 г. … Начинающий свою карьеру ученый в беднейшей Эфиопии получал 864 доллара в месяц. В России должностной оклад начинающего исследователя (без надбавки за научную степень) по данным на 2012 г. составлял 14 тысяч рублей» (А. Кива. Реформы в Китае и России, с. 226, 223).

Китай осуществляет ряд крупных научных проектов – китайская силиконовая долина – Шенжень, Чжун гуаньцунь и др.

Аналогичные проекты в России, для сравнения, имеют ряд серьезных проблем (напр., в отношении эффективности использования средств и вызывают критику – остров Русский, Сочи, Сколково (А. Кива, там же, с. 233–235).

8. Политическая система Китая. Идеология социализма с китайской ­спецификой. Китайский марксизм и проблема его определения. Теория «связки трех сил» и три партийные группы в Китае.

Как уже отмечалось, в период кризиса 1989 г. Китай отказался от полити­ческой реформы – так называемой «пятой модернизации», то есть фактиче­ски сохранил традиционную для стран реального социализма авторитарно-коммунистическую политическую систему.

Важным отличием Китая от посткоммунистических моделей в России и странах бывшего реального социализма является сохранение в его об­ществе традиционной для стран советского образца формы левого конт­роля (то есть власти компартии) с одновременным сохранением обычной для реального социализма системы управления госсектором и предприятиями. В этом Китай отличается от бывших коммунистических стран, включая и Россию, власть в которых перешла к правым – праволиберальным и правоконсервативным группировкам. (С соответствующей резкой ломкой предшествующей системы.)

Идеология русского консерватизма дает ложное описание этих перемен в ряде аспектов. Во-первых, разрушение реального социализма в Восточной Европе сваливается на «либералов», тогда как консервативные ­политические группировки – в том числе правые, принимавшие активное учас­тие в указанном разрушении, освобождаются от ответственности и рассматриваются как едва ли не поборники «спасения» реального социализма. Такая трактовка является консервативной манипуляцией сознанием. В период советской перестройки русские консерваторы выступали в блоке с правыми либералами и добивались падения реального социализма. Прийдя к власти в постсоветской России в начале «нулевых» годов, русский консерватизм фактически продолжает правое (праволиберальное) развитие как в экономике, так и в политике.

Кроме того, консервативные идеологи не дают адекватного описания современной китайской системы. Они определяют ее как «национализм» или «национал-социализм», пытаясь обойти тот факт, что речь идет о системе реального социализма и ее деятелях, которые (как, например, Сталин или Хрущев) не могут быть описаны адекватно в прямолинейно-национальных терминах. (Об этом подробнее далее.)

Модель Дэн Сяопина в Китае оставалась «мобилизационной». Однако мобилизационными были и другие системы в Азии, включая и западные (правые) варианты этих систем – японскую, тайванскую и др. Вообще, развитие всех успешных стран Азии второй половины ХХ века связано с мобилизационными (и авторитарными) системами – как в левом, тaк и правом варианте – Южная Корея, Сингапур и проч. (А. Кива. Реформы в Китае и России, с. 148). При этом китайская система была и остается моделью реального социализма, сходной с доперестроечными восточноевропейскими моделями.

Понятно поэтому, что ведущую роль в политической системе Китая, как и в других странах реального социализма, играет китайская компартия (КПК). Ее роль закреплена в Конституции (как в СССР). Количество членов партии, как сообщалось на XIX съезде КПК 2017 г. – 89 млн 447 тыс. человек.

Особенность Китая – большое внимание теме обновления власти и ­руководителей. Им, как правило, дается не более 10 лет на управление. ­Весной 2013 г. началось очередное обновление политической элиты КНР. К власти пришло так называемое пятое поколение руководителей во главе с Си Цзиньпином.

Основу идеологии Китая эпохи реформ (с конца 1970-х – начала 1980-х гг.) составляет утвержденная XV съездом КПК концепция «социализма с ки­тай­ской спецификой». Эта концепция была закреплена в программных ­документах XVIII съезда КПК (2012 г.). XIX съезд КПК добавил понятие ­«новой эпохи».

Если попытаться определить идеологию современного Китая, то это по сути дела второй марксизм, аналогичный советскому и восточноевропей­скому, хотя и в специфической интерпретации. Помимо элементов классического марксизма и ленинизма в него включаются также элементы идей известных китайских политиков – Мао Цзэдуна, Дэн Сяопина и др.

Теоретическая платформа современного китайского марксизма опи­сыва­ется довольно скупо. Известен прагматизм Дэн Сяопина и его достаточно короткие высказывания. В частности, тезис, что «марксизм придает наиболь­шее значение росту производительных сил». Упоминают также его формулы, ­например внешнеполитическую, состоящую из 28 иероглифов­
(К. Евтюшин. Современная внешнеполитическая стратегия КНР. Автореф. дисс. канд. полит. наук. М., 2016,(https://www.pglu.ru/upload/iblock/fb2/avtoreferat_evtyushin.pdf ). Действительно, модель Дэн Сяо­пина показала эффективность в развитии разных сфер китайского обще­ства – прежде всего в части развития производительных сил Китая. Подроб­ности идеологии китайского марксизма требуют дополнительного изучения.

Историческое место Китая в настоящее время определяется китайскими марксистами как «начальная стадия социализма с китайской спецификой».

«Ныне, по их мнению, несмотря на огромные достижения, Китай­ по-прежнему находится на начальной стадии строительства китаизирован­­ного социализма и общества среднего достатка. КПК должна быть сплоченной и руководствоваться пятизначной формулой идеологических основ КПК, то есть марксизмом-ленинизмом, идеями Мао Цзэдуна, теорией Дэн Сяопина, важными идеями тройного представительства (были выдвинуты Цзян Цзэминем) и научной концепцией развития (новация Ху Цзинь­тао). Трехзначная формула, включающая последние три компонента, объ­яв­лена творческим развитием марксизма-ленинизма применительно к со­в­ре­менным условиям Китая и идеям Мао Цзэдуна. Они равнозначны»­
(М. Тита­ренко. Китай – наш сосед. К итогам XVIII съезда Компартии Китая, https://www.gup.ru/events/news/lections/titarenko­lection­1.php ).

Марксистом (хотя не «ленинцем»), согласно данным прессы, считает себя даже оппозиционный в Китае Далай Лама (“I consider myself a Marxist…but not a Leninist”). «В январе 2015 г. в выступлении на лекции в Колкате (Индия) 14-й Далай Лама определил себя как марксиста, хотя и не ленинца. До этого он за­явил об этом же в 2011 г. в Миннеаполисе. По его словам, обще- человече­ский подход (которому была посвящена конференция) необходим. Но если говорить о социоэкономической теории, то я марксист… Тибетский духовный лидер частично обвинил капитализм в неравенстве. Он отметил, что в капиталистических странах возрастает разрыв между богатыми и ­бедными. В марксизме делается упор на равном распределении. При этом некоторые нынешние марксистские лидеры по своему мышлению оста­ются капиталистами» (15.01.2015,‘I Am Marxist’ Says Dalai Lama, http://www.newsweek.com/i­am­marxist­says­dalai­lama­299598  ).

Марксизм в Китае – как будто советского образца, но с весьма суще­ст­венными модификациями. Он освобожден от многих элементов совет­ской догматики и соединен с традиционными китайскими идеями. В то же время Китай не переходит и на позиции западной консервативно-либеральной ­идеологии.

После XVIII съезда в КНР стало заметно стремление усилить разработку теории «нового общества».

Представление о современном марксистском дискурсе в Китае дает богатая материалом статья доцента Народного университета Чжао Яня (Гуманитарные науки. Вестник Финансового университета.  2013. № 3/11) о различиях советской и современной китайской моделей социализма. Рассмотрим ее несколько подробнее.

По словам Чжао Яня, «среди китайских ученых существуют два противоположных мнения о связи между советской и китайской моделями социа­лизма. Первое мнение: две модели по существу и основным принципам ­одинаковы, китайская модель – это преемствование и творческое развитие ­советской модели, главные отличия между ними отражаются в их конкретных формах и системах. Это мнение отстаивают Чжоу Синьчэн, Лю Шулинь и др. Другое мнение: две модели совсем разные, китайская модель – это прорыв или полное отрицание советской модели, советская модель – тупик. Поддерживающими это мнение учеными являются Лу Наньцюань, Ма Луншань, Цзо Фэнжун и др».

Некоторые китайский авторы (в духе китайской традиции 1960-х гг.) пытались использовать в отношении советской модели понятие «ревизионизма». По словам Чжао Яня, «Ма Луншань отметил, что советская, то есть ­сталинская модель, не является настоящим социализмом, так как Сталин ­исказил марксизм-ленинизм и научный социализм. Большое внимание эта группа ученых уделяет анализу недостатков советской модели. Ученые подчеркивают, что Китай совершил ошибки при изучении советской модели. Реформы и открытость при построении социализма с китайской спецификой прежде всего должны были показать ограниченность советской модели».

Другие авторы рассматривали советскую модель более положительно. Шэнь Цзуну – научный сотрудник Института марксизма-ленинизма Академии общественных наук Китая, автор книги «Современное переосмысление сталинской модели» (2004), «подтвердил историческое место и достижения советской модели с точки зрения объективного эффекта».

С точки зрения Чжао Яня советская система (советская модель) была в основном сталинской. Ей соответствовал «низкий уровень развития производительных сил». Советской модели была свойственна «ориентация прежде всего на общественную форму собственности», которая «делала другие формы собственности малозначимыми, а высокая концентрация внимания на плановом характере экономики и чрезмерная централизация власти фактически сводили к нулю роль рыночного регулирования. Отсюда экономиче­ская деятельность целиком определялась директивными планами.

Совет­ская модель являлась фактически закрытой и обнаруживала явные признаки застоя. В итоге застой и замкнутость неизбежно вошли в противоречие с быстро растущей экономической глобализацией, в результате чего замедлились темпы экономического развития, ослабли научно-технические и культурные связи между Востоком и Западом, увеличился разрыв между ними».

По словам Чжао Яня, «советская модель имела явный перекос в сторону милитаризации экономики. Не провозглашая непосредственно идею “мировой революции” Советский Союз, тем не менее, был ориентирован на лидерство в мировых делах. Внутри страны основное внимание уделялось развитию военной промышленности, что препятствовало повышению уровня жизни народа. На мировой арене развернулась гонка вооружений, шла острая борьба в третьем мире, истощались людские, материальные и финан­совые ресурсы. Такая модель развития пагубно сказывалась на развитии страны.

Советский Союз торопился со строительством социализма и переходом к коммунизму. А в китайской модели подчеркивалось, что Китай все еще находится на начальном этапе социализма. Основной задачей, стоящей перед нацией, является создание социалистической рыночной экономики, а Советский Союз ставил целью догнать и перегнать развитые капиталистические страны в экономике за короткое время. Китайская модель выдви­нула стратегию “трех шагов”, подчеркивая всестороннее, гармоничное и ­продолжительное развитие».

Как отмечает автор статьи,  «советская модель характеризовалась высокой концентрацией власти, тоталитарной идеологией. Китайская же модель придерживается демократического централизма и коллективного руководства».

По мнению Чжао Яня, важное отличие китайской модели от советской состоит в том, что она «придерживается политики реформ и открытости», что «отвечает требованиям эпохи и национальным особенностям… Привлечение капитала капиталистических стран, усвоение их передовой техники­ и опыта управления способствовали и способствуют развитию производительных сил, укрепляют мощь страны. За три последних десятилетия Китай ­до­бился выдающихся результатов…

Главными принципами китайской модели являются развитие производительных сил, ликвидация эксплуатации, классового расслоения и до­сти­жение, в конце концов, более высокого уровня жизни. Всеобщее благо­состояние, процветание страны стали критерием оценки работы как самих трудящихся, так и руководства страны».

Одним словом, как считает автор, «советская и китайская модели имеют яркие отличительные черты, но их общие черты тоже очевидны, например, обе модели придерживаются социализма, руководства марксизма и компартии, диктатуры пролетариата, системы общественной собственности и принципа распределения по труду. Однако, если пристальнее рассмотреть эти общие черты, можно найти еще много конкретных отличий» (Совет­ская и китайская модели социализма: взгляд из Китая, 02.06.2014, http://rusrand.ru/analytics/sovetskaja­i­kitajskaja­modeli­sotsializma­vzgljad­iz­kitaja  ).

«Соединяя основные положения научного социализма и марксизма с конкретной действительностью Китая, Дэн Сяопин, Цзян Цзэминь, Ху Цзиньтао и руководство ЦК партии нашли вариант социализма с китайской спецификой, творчески развили марксизм. Поиски социализма с китай­ской спецификой китайские коммунисты начали с того, что поставили вопрос о том, что такое социализм и как его строить. После долгого размышления они пришли к выводу, что бедность – не социализм и тем более не коммунизм. А зажиточность и высокое развитие не принадлежат лишь капитализму. Революция производственных отношений, сделанный упор на классовую борьбу не являются золотым мостом в коммунизм. Социализм должен создать более высокую производительность труда, чтобы достижениями пользовались все трудящиеся. Под руководством китайских коммунистов был успешно осуществлен перенос центра работы на экономическое строительство. Тридцатилетний высокий рост экономики, реформы и развитие общества создали новый имидж социализма: политический прогресс, экономическое процветание, гармоничное социалистическое общество, ори­ен­тированное на развитие человека. Это большие эпохальные достижения науч­но­го социализма» (Советская и китайская модели социализма: взгляд из ­Китая, 02.06.2014, http://rusrand.ru/analytics/sovetskaja­i­kitajskaja­modeli­ sotsializma­vzgljad­iz­kitaja  ).

Чжао Янь следуюшим образом описывает становление китайского ­социализма. «Изначально людям говорили, что рыночная экономика присуща лишь капитализму и что только плановая экономика являлась основной характеристикой социализма. В процессе реформ и открытости Дэн Сяопин смело заявил: “Не следует думать, что плановая экономика означает социализм, а рыночная экономика – капитализм. Это не так, и то и другое – средства, рынок тоже может служить социализму”. Освободившись от оков традиционных мыслей, китайские коммунисты начали великую практику создания рыночной системы социализма, которая отличается и от ­традиционной плановой экономики, и от рыночной экономики капитализма. Она соединила основные принципы социализма и, между прочим, руко­водствовалась общей закономерностью обобществленного производства.­ Эта новая модель развития общества (соединение рыночной экономики с социализмом) правильно определила взаимоотношения между социализмом и капитализмом, то есть их противоположность и связь друг с другом, заим­ст­вования и сотрудничество. Таким образом, два разных строя смогут сосу­ществовать и способствовать созданию гармоничного мира».

Одним словом, как считает автор, «соединять марксизм с конкретной действительностью страны, следовать основным принципам социализма при проведении реформ, принципиально изменять конкретную систему, сковывающую возможности развития производительных сил, проводить реформы без изменения сущности социализма – все это является новой основой для строительства и развития научного социализма» (Совет­ская и китай­ская модели социализма: взгляд из Китая, 02.06.2014, http://rusrand.ru/analytics/sovetskaja­i­kitajskaja­modeli­sotsializma­vzgljad­iz­kitaja  ).

Приведенные соображения китайского обществоведа Чжао Яня показывают особенности современного китайского марксистского дискурса. По-видимому, несмотря на критику советской моделии ее идеологии, китай­ский марксизм представляет собой форму второго марксизма – марк­сизма-­ленинизма.

Китайские марксистские авторы используют понятия «социализма», «научного социализма», а также «коммунизма» и «диктатуры пролетариата». Советская и китайская модели, несмотря на свое различие, рассматриваются как варианты социализма. Советская система определяется как «пла­новая экономика», китайская – как «рыночная». Последнее определение, ­однако, не дает возможности отличить рыночный китайский социализм от «капитализма» – то есть рыночного общества в западном варианте.

Китайский  социализм  имеет как сходства, так и отличия от советского. Советский реальный социализм представлял собой административно-команд­ную систему, соединенную с авторитарной политической надстройкой. Китайский социализм сохраняет авторитарную политическую надстройку и лидер­­ст­­­-во КПК. Однако он серьезно меняет экономическую организацию госсектора: составляющие его экономические единицы становятся более самостоя­тельными и действующими на рыночной основе. Это, как отмечают исследо­­ва­тели, напоминает советский НЭП конца 1920-х гг. (Р. Медведев. Подъем­ Китая. – М., 2012, с. 46–47). Очевидно сходство китайского социализма также с югославской моделью самоуправления и венгерской моделью Я. Кадара. В СССР в направлении такой системы двигалась косыгинская реформа, как известно, заблокированная советскими консерваторами – сталинистами.

Вопроса о различии системы социализма в Китае и СССР касается и ряд современных российских авторов, хотя больше в журналистских, а не ­ис­следовательских рамках. Они отмечают, например, факт очевидного острого бюрократического кризиса советской системы, который определяется как  «политико-идеологический атеросклероз с полным окаменением сосудов». По мнению Д. Косырева, «в Китае этого нет… Если бы в СССР не доби­вались фальшивого единогласия и голосования “за”, система могла бы плавно преобразоваться, как это произошло в Китае. И даже довести страну­ до того ­завидного состояния, в котором сейчас находится Поднебесная» (Д. Ко­сырев. Китайский съезд: почему у них получается то, что не вышло у СССР, 17.10.2017, https://ria.ru/analytics/20171017/1506966046.html ).

Таким образом, указывается одна из причин – бюрократическая – распада советской модели реального социализма. Реально таких причин (как и  отличий китайской и советской модели раннего коммунизма) достаточно много. Некоторые из них мы рассматривали ниже, в частности, в предыдущей главе. На ряд из этих причин указывают также упоминавшиеся нами работы Р. Медведева и А. Кивы. Можно заметить, однако, что более широкие исследования данной темы блокируются правоконсервативным идеологическим направлением (в духе Н. Старикова и проч.), преоблада­ющим в современной России. 

Немаловажная причина падения реального социализма в Европе состоит в том, что советская бюрократия оказалась неспособной на конструктивные реформы имеющейся модели «коммунизма» и потерпела поражение в их осуществлении. Европейский реальный социализм в целом перешел в стадию реставрации современного западного общества. На европейском поле последнее оказалось явно сильнее и смогло навязать свой вариант посткоммунистических перемен. Вопрос о том, является ли такой результат магистральным для реального социализма или частным случаем для европейского Восточного блока, ­остается открытым.

Современная китайская идеология имеет и некоторые иные особенности.

В ней «общенародная» партия отличается от «классовой» (в СССР, как можно вспомнить, также было понятие «общенародного» государства)­. С 2013 г. в Китае начал даже обсуждаться вопрос о «правовом государстве» (об этом далее).

Власть в Китае после XVIII съезда описывается понятием «тройного представительства», связанным с различием «принцев», «партийцев» и «комсомольцев». За этим делением стоит глубокое для китайской традиции различение трех мировых сил («троичная схема», идея «связки трех сил»). Как отмечают обозреватели, китайская специфика – это не борьба противоположностей, а перемены в “связке трех сил”. «Китайцы вообще не любят примитивных двоичных схем. Им ближе троичная система, когда можно вместо лобового столкновения провернуть ситуацию в свою пользу» (А. Горбатов. Третьим будешь? Россия между Китаем и США. 20.11.2012,(https://regnum.ru/news/1595461.html ).

 «Связка трех сил» в китайской политике начиная с XVIII съезда про­явилась в том, что «китайскому руководству в трудной борьбе удалось сохранить “гармонию мира” (хэсие). Ибо там, где два центра силы – воз­никают проблемы противоборства. Гармония же возможна лишь в “связке ­трех сил”» (А. Девятов. Дракон взлетел. К итогам 18-го съезда КПК, 17.11.2012, https://www.razumei.ru/news/2012/11/17/1656 ).

В политике выражением связки трех сил оказывается различие кланов   «принцев», «партийцев» и «комсомольцев». По словам обозревателей, «символически союз китайских кланов представлен на купюре в 100 юаней, которая была введена в обращение одновременно с началом политики “реформ и открытости” Дэн Сяопина. Первый справа – это “великий кормчий” Мао Цзэдун, ему наследуют “партийцы”. Их лидером ныне выступает Цзян Цзэминь, бывший глава партии и государства, вышедший из “революцион­ного” Шанхая. Следующий – это “любимый премьер” Чжоу Эньлай, ему наследуют рыночники “комсомольцы”. Их лидером выступает нынешний глава партии и государства Ху Цзиньтао. Третий в ряду основателей ­“союза кланов” – первый Председатель КНР Лю Шаоци. Продолжателем курса опоры на “частную инициативу” Лю Шаоци был Дэн Сяопин. Его ­из­­-
ре­чение: “Не важно, какого цвета кошка рыжая или белая, важно, чтобы она мышей ловила” – точно отражает принцип прагматизма в современ­ной китайской политике» (А. Девятов. Кризис с китайской спецификой, 02.11.2012, http://communitarian.ru/posts/kontseptualnaya_razvedka/krizis_s_kitayskoy_specifikoy_ili_radostno_vstrechaya_18­y_sezd_kpk  ).

По замечанию того же автора, «Лю Шаоци и Дэн Сяопину наследуют “принцы”. Их лидер – утвержден­ный XVIII съездом КПК глава партии­ и государства Си Цзиньпин. Послед­ний в ряду основателей КНР – главно­командующий Народно-освободительной армией Китая (НОАК) Чжу Дэ. “Винтовка рождает власть” – вот принцип Мао Цзэдуна, сохраняющийся и поныне. В КНР армия подчинена не государству, а партии. Поэтому пост “Сына Неба – императора наших дней” в КНР – это Председатель Военного Совета ЦК КПК. Он обеспечивает в союзе кланов “гармонию мира”. Этот пост и занимал Дэн Сяопин, когда за­кладывал основы курса “реформ и открытости”.

Во благо стабильности и гармонии мира в союзе кланов пост Председателя Военного совета ЦК КПК на несколько лет после XVIII съезда сохранит за собой Ху Цзиньтао.

“Социальная гармония” как реализация “природной гармонии” после XVIII съезда была достигнута не без противоречий – за счет переноса общего гармонического принципа (ритма и меры «золотого сечения»)­ на общество­и государство. Однако “Малое процветание” по конфу­ци­анскому канону происходит за счет потери духовной связи народа с Путем Неба (Великим Дао)» (А. Девятов. Кризис с китайской спецификой, 02.11.2012, http://communitarian.ru/posts/kontseptualnaya_razvedka/krizis_s_kitayskoy_specifikoy_ili_radostno_vstrechaya_18­y_sezd_kpk  ).

9. XVIII съезд КПК (ноябрь 2012 г.) и расклад политических сил после съезда. Планы развития Китая к 2020 г.

XVIII съезд КПК, состоявшийся в ноябре 2012 г., привлек значительное внимание не только в самом Китае, но и во всем мире, поскольку рассматривался как эпохальный.

Съезд не только представил планы на 12-ю пятилетку (действовавшую
с 2011 по 2015 г.), но имел и более важную роль – он подвел итоги предше­­-ст­вовавших периодов китайских реформ и определил их стратегию на ближайшее семилетие. На этом съезде в уставе КПК было впервые записано ­положение о том, что в Китае «установлен социалистический строй с китай­ской спецификой».

Восемнадцатый съезд принял программу развития Китая к 2020 г., ­основное содержание которой – курс на «достижение величия». Согласно принятой программе Китаю предстоит ряд стратегий, в том числе и таких крупных и глобальных, как «Один пояс, один путь», «Экономический пояс реки Янцзы», «Интегрированное развитие региона Пекина, Тяньцзиня и провинции Хэбэй», «Создание зон свободной торговли».

Курс, взятый в 1979 г., остается неизменным, а вот линия и политика решения ближайшей задачи XVIII съезда КПК претерпели маневр, названый «новым историческим стартом Китая». Последующая же задача по­лучила гордое имя: «Новая великая духовная революция» … Выполнение ­по­следующей задачи назначено на период после 2019 г. и вписано в истори­ческий цикл: «Великое Единение» /датун/ (А. Девятов. Новый историче­ский старт Китая, 06.12.2013, https://www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

К 2020 г. Китай намерен завершить процесс формирования «средне­зажиточного общества» (сяокан). Понятие «сяокан» древнее, еще конфуцианское (см. А. Кива. Реформы в Китае и России, с. 150).

Согласно этой программе, «к 2020 году Китай должен достичь пика величия и превратиться в “могущественное, гармоничное, модернизированное социалистическое государство”. При этом наращивание совокупной мощи будут отражать два главных показателя: первый – “создание могучих вооруженных сил, соответствующих новому международному статусу Срединного государства”. К этому времени должно быть завершено перевооружение НОАК (семь авианосцев, истребитель пятого поколения, новые ракеты, военный космос и средства кибервойны), что позволит Китаю выиграть любой конфликт в Юго-Восточной, Северо-Восточной и Центральной Азии. “Мягкая сила” эшелонированного “научного развития” предыдущего десятилетия приобретет стальной стержень “силы оружия”. Второй показатель – это создание социального государства, ориентированного на внутрен­нее потребление больше, чем на внешний спрос. А именно: по сравнению с 2010 годом “реальный располагаемый доход среднего китайца к 2020 году должен увеличиться вдвое наравне с двукратным ростом ВВП”» (А. Девятов. Дракон взлетел. К итогам 18-го съезда КПК, 17.11.2012,(https://www.razumei.ru/news/2012/11/17/1656 ).

То есть, согласно планам XVIII съезда, к 2020 г. Китай станет крупнейшей экономикой мира, обогнав США.

«Ближайшая задача на пути к осуществлению “китайской мечты” долж­на быть выполнена в год “хитрости конфуцианцев” (красной обезьяны – 2016). Имя ближайшей задачи: “Социализм с китайской спецификой” (союз кланов вокруг престола предков с оттенками цвета Срединного государства – красный, желтый, синий)».

На XVIII съезде КПК состав партии обновился приблизительно наполовину, к власти пришло так называемое пятое поколение руко­водителей. На съезде в качестве лидера Китая выдвинулся Си Цзиньпин.

«Благодаря закалке, полученной в молодости, нынешний лидер ЦК КПК приобрел репутацию человека из народа, близкого к крестьянам … Его причисляют теперь к “клану принцев”» (А. Девятов. Кризис с китайской спецификой, 02.11.2012,(http://communitarian.ru/posts/kontseptualnaya_razvedka/krizis_s_kitayskoy_specifikoy_ili_radostno_vstrechaya_18­y_sezd_kpk ).

Согласно обозревателям, «связка трех сил» в китайской политике на XVIII съезде повернулась в сторону «принцев», потеснивших «партийцев» и «комсомольцев». «К безусловному величию Китай приведет пятое поко­ление руководителей Народной Республики, ядро которого (Постоянный Комитет политбюро ЦК КПК) составили прагматики-националисты или “принцы”: наследники “революционеров старшего поколения” группы Дэн Сяопина. Они выступают в “нерушимом блоке” с продолжателями дела Мао Цзэдуна – “партийцами” шанхайской группы Цзян Цзэминя» (А. Девятов. Дракон взлетел. К итогам 18-го съезда КПК, 17.11.2012,(https://www.razumei.ru/news/2012/11/17/1656 ).

По мнению А. Девятова, «на XVIII съезде КПК “связка трех сил” провернулась в пользу китайских националистов (цвет желтый). Это так называемые “принцы”– наследники революционеров старшего поколения ­политической линии: Лю Шаоци–Дэн Сяопин–Си Цзиньпин. В “связке трех сил” они одолели своих противников – китайских либералов – друзей доллара США (цвет синий). Это суть так называемых “комсомольцев” – ­наследников линии Коминтерна: Чжоу Эньлай–Ху Яобан–Ли Кэцян.

По Закону перемен одоление произошло за счет жертвы носителей ­крас­­ной идеи Мао Цзэдуна: партийцев Цзян Цзэминя, которые выступили союз­ни­ками желтых националистов. Олицетворением жертвы со стороны красных стало дело Бо Силая – члена Политбюро ЦК КПК, успешно по­ка­завшего стране возможности Чунцинской нерыночной модели со­ци­аль­но-эко­но­ми­че­ского развития 30-миллионного агропромышленного региона»­ (А. Девятов. Новый ­истори­че­ский старт Китая, 06.12.2013, https://www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

Заметим сразу (о чем подробнее далее) что «принцев» в компартии Китая вряд ли верно трактовать как «китайских националистов». Такое опреде­ле­ние показывает непонимание консервативными обозревателями (описа­ния которыми XVIII съезда мы приводим) особенностей общества реального социализма. По мнению данных обозревателей, на съезде наметился поворот от «со­циалистического рынка» (гуандунская модель китайских либералов – группы «комсомольцев») к «государственному социализму» – чунцинская модель китайских прагматиков – группы «принцев» (А. Девятов. Кризис с китайской спецификой, 02.11.2012,(http://communitarian.ru/posts/kontseptualnaya_razvedka/krizis_s_kitayskoy_specifikoy_ili_radostno_vstrechaya_18­y_sezd_kpk ).

«На уровне тактики текущей 12-ой пятилетки (2011–2015 годы) победи­ла ­гуандунская рыночная модель «комсомольцев». Однако стратегиче­ски, в перспективе выхода Китая из мирового кризиса индустриального общест­ва ­потребления, победил желто-красный союз китайского национал-­социализма, с переходом после 2015 г. от финансово-экономических ин­ст­ру­ментов запад­ного либерализма на проверенные практикой истории ­Китая инструменты восточной деспотии и азиатского способа производства (чун­цин­ская модель)» (А. Девятов. Новый исторический старт Китая, 06.12.2013, https://www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

В связи с этим замечанием А. Девятова следует отметить, что трактовка современных китайских экономических моделей русским консерватизмом должна быть существенно скорректирована. Реальное содержание данных   моделей не вполне ясно. Чунцинская модель видимо близка к советской административно-командной системе. Гуаньдунскую рыночную  модель вряд ли следует считать либеральной в западном смысле; видимо, речь идет о более открытой модели в рамках реального социализма. Генеральная линия «пекинцев» Ху Цзиньтао и Си Цзиньпина вероятно является соединением данных двух моделей (Обсуждение темы чунцинской модели см. А. Карнеев,  «Чунцинская модель»: что это было? – Проблемы Дальнего Востока. 2013. № 3, http://naukarus.com/chuntsinskaya­model­chto­eto­bylo ).

Из такого понимания разных экономических моделей в современном Китае вытекает и иная трактовка его известных политических группировок – «принцев», «партийцев» и «комсомольцев». Партийцы, по видимому, – это сторон­ники административно-командного социализма, сходные с советскими сталинистами. Принцы – комунисты-реформаторы «хрущевского» (и дэнсяопиновского) образца. «Комсомольцы» Ли Кэцяна – рыночные радикалы.

Противостояние «пекинцев» Си Цзиньпина и «шанхайцев» Цзян Цзэминя, очевидно, следует трактовать как противостояние коммунистиче­ских консерваторов (сталинистов) и реформаторов – «хрущевистов», но не ­«гор­бачевцев» (на эту тему также Е. Соловьев, 23.08.2012, http://www.apn­­spb.ru/publications/print11078.htm ).

«Таким образом, – отмечают обозреватели, – “гармония мира” в ПК (Постоянный комитет Политбюро) после XVIII съезда выглядела так: один генеральный секретарь + два “принца” + два “партийца” + два “комсомольца”.

Важной победой блока “принцев” с “партийцами” стало назначение Си Цзиньпина сразу и на “императорский” пост Председателя Военного Совета ЦК КПК (“винтовка рождает власть” и армия в Китае подчинена партии). Ху Цзиньтао намеревался оставить этот пост за собой на три или даже пять лет, но и тут проиграл. Однако “по итогам съезда заместителями Си Цзиньпина в Военном Совете стали ставленники Цзян Цзэминя – военные члены политбюро Фань Чанлун и Сюй Цилян”» (А. Девятов. Дракон взлетел. К итогам­
18-го съезда КПК, 17.11.2012,(https://www.razumei.ru/news/2012/11/17/1656 ).

«В результате в новом Постоянном комитете Политбюро ЦК КПК оста­лось только два “комсомольца”: вероятный новый премьер Госсовета Ли Кэцян и возглавивший секретариат ЦК Лю Юньшань. В ПК не прошел ­такой важный “комсомолец”, как секретарь Гуандуна Ван Ян.

Но зато занял пост ставленник Цзян Цзэминя – новый секретарь Чунцина Чжан Дэцзян. Вторым “партийцем” в ПК стал секретарь Шанхая Юй Чжэншен. А еще три поста в ПК заняли “принцы”. Это сам генеральный секретарь Си Цзиньпин, а также поставленный теперь на борьбу с коррупцией во главе Комиссии по проверке дисциплины Ван Цишань. И, вероятно, занявший пост председателя Комиссии по административным и юриди­че­ским вопросам (госбезопасность, полиция, прокуратура) Чжан Гаоли – ставленник соратника Бо Силая, бывшего лидера “принцев” Чжоу Юнкана»­ (А. Девятов. Дракон взлетел. К итогам 18-го съезда КПК, 17.11.2012, https://www.razumei.ru/news/2012/11/17/1656 ).

Таким образом, после XVIII съезда в Китае сохранилось относительно уравновешенное сочетание трех сил – «принцев», «партийцев» и «комсомольцев». Каждая группа получила по два места в руководстве Китая.

Через три года, летом 2015 (перед пятым пленумом ЦК КПК), стало известно об укреплении позиций Си Цзиньпина и ослаблении влияния  главы «шанхайского» клана Цзян Цзэминя, который был «взят под контроль» (http://cont.ws/post/113361?_utl_t=fb ).

10. Можно ли говорить о повороте Китая к национал-социализму? Консервативная теория «национал-социалистического Китая» (А. Девятов и проч.)

Представители русского консерватизма в исследованиях Китая, ­на­при­­­­­­­-мер, упоминавшийся А. Девятов, говорят о повороте современного Китая к идеологии национализма (консерватизма) и даже едва ли не национал-социализма. Современную китайскую систему, причем чуть ли не с начала реформ Дэн Сяопина конца 1970-х гг., данные обозреватели определяют как национал-социализм.

По мнению А. Девятова, «суть нового исторического старта Китая… состоит в повороте политической линии от классического красного социализма Маркса – Ленина – Мао Цзэдуна в сугубо великоханьский национал-­социализм Дэн Сяопина» (А. Девятов. Новый исторический старт Китая, 08.12.2013, https://www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

«Цвет китайского национал-социализма, – пишет А. Девятов, – будет цветом глинистой почвы – коричневым. А это не что иное, как слегка затемненный синим либерализмом желто-красный цвет “китайской специфики”. Не “либеральная” тактика Гуандунской рыночной модели, но страте­гическая линия китайского национал-социализма долж­на вывести страну на пик “малого процветания” в “мировые державы первого порядка”» (А. Девятов. Новый исторический старт Китая, там же).

Аналогия такому развитию находится в истории Китая. «В китайской истории коричневый цвет был цветом династии Тан (смысл имени: величест­венная) и связан с образцовым императором Тай-цзуном (627–650 годы, смысл имени: великий патриарх). А в ХХ веке коричневый цвет был цветом национал-социалистического движения в Германии А. Гитлера…

Тай-цзун воплотил в своем правлении учение “о гармонии государ­­ст­ва ради блага народа”. А именно: “Грозной военной силой подавил беспорядки; просвещением и добродетелью достиг Великого Благоденствия” (тайпин). В малое процветание при Тай-цзуне был осуществлен грандиозный поход на запад против каганата тюрок, увенчавшийся установлением ­полного контроля над Великим шелковым путем» (А. Девятов, цит. соч., 08.12.2013, https://www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

А. Девятов, таким образом, сравнивает современную китайскую систему (которую считает национал-социалистической) с давней традицией Тай-­цзуна. По мнению Девятова, «именно с правления Тай-цзуна власти современного Китая списали принципиальные положения 3-го пленума 18-го созыва о “все­мер­ном углублении реформ” (включая земельные отношения), “социали­сти­ческом строе с китайской национальной спецификой” (преодолевая мощное сопротивление внутри станы и за рубежом), “возрождении Великого шелкового пути” (создавая новую модель экономического коридора для совместного процветания народов)» (А. Девятов. Новый исторический старт Китая, 08.12.2013, https://www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

Таким образом, консервативные российские авторы – А. Девятов и другие – определяют общественную систему современного Китая (причем чуть ли не с начала эпохи Дэн Сяопина) как национал-социализм. Они не боятся сравнения китайского варианта последнего с немецким вариантом Третьего рейха и, похоже, даже сочувствует такому пути развития.

По мнению А. Девятова, «политико-экономические системы социализма и национал-социализма различаются тем, что при социализме государст­во жестко контролирует как сферу сознания, так и сферу хозяйства (админи­стративно-командная система), тогда как при национал-социализме незыб­лемые устои идеологии сочетаются со свободой хозяйственной деятельности разных форм собственности. А либерализм это и “открытое общество”,­
и “открытые рынки”. Так вот, осуществленная в Китае “перезагрузка реформ” – это поворот к рынку в сфере земельных отношений на селе и ценообразования на ресурсы малого и среднего бизнеса в городе (вода, электроэнергия, топливо). При усилении руководящей роли КПК в деле контроля и регулирования рынка на уровне крупных стратегических программ, требующих распределения энергии и государственных резервов (космос, высокие технологии, модернизация армии и флота). Это и “сильная социали­стическая культура” и организационные гарантии искоренения коррупции в органах управления (чтобы чиновник не хотел, не мог и не осмеливался брать взятки). При активизации частного сектора со средним уровнем доходов и защитой личных имущественных прав порядочных предпринимателей и торговцев» (А. Девятов. Новый исторический старт Китая, 08.12.2013, https://www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

Консервативную интерпретацию китайского развития дают и другие рос­сийские обозреватели – например, А. Бусел. Как и А. Девятов, они ис­поль­­зуют для определения нынешнего китайского общества понятие нацио­нал-социализма, а также иную фразеологию консерватизма. Китай­ские пере­ме­ны 2012–2013 гг. они описывают, например, в терминах противо­по­ставления финансовых группировок Ротшильдов – Рокфеллеров, «миро­вого правительства», «евреев» и проч.

«Если говорить о внешнем контуре связей победившего блока, то его ставка будет сделана на силы финансового интернационала евреев. К 2012 году банковская группа Ротшильдов, после переноса своего главного расчетного центра из Лондона в специальный район КНР «Гонконг», завершила и концентрацию десятков тысяч тонн банковского золота в Китае под ­защитой совокупной мощи “Срединного государства желтых людей”.

Вполне очевидно, что долговой кризис мировой кредитно-финансовой системы на основе “бумажного” доллара США, возникший в рамках доктри­ны неолиберализма группы белых англосаксонских протестантов (банки ­Рокфеллеров) завершится переучетом богатства в единицах веса золота, ­на­хо­дя­­щегося под контролем Ротшильдов» (А. Девятов, 17.11.2012, (https://www.razumei.ru/news/2012/11/17/1656 ).

Насколько верны определения консервативных авторов, в частности, А. Девятова? Можно утверждать, что консервативные обозреватели дают ­искаженную картину развития Китая.

Во-первых, в мировые державы современный Китай вывела не консервативная (тем более национал-социалистическая) модель, а модель реального социализма, созданная китайскими коммунистами – «партийцами» и «принцами», включая и якобы «национал-социалиста» Дэн Сяопина.

Считать нынешние китайские реформы поворотом к китайскому национал-социализму вряд ли верно. Утверждение «национал-социализма» Дэн Сяопина означает непонимание специфики общества реального со­циа­лизма и его идеологии – второго марксизма. Сведение этой идеологии к народничеству и национал-социализму (консерватизму, правому национализму) является ее существенным искажением.

Китайскую систему правильнее (как это делало немало авторов еще в советской России начиная с 1960-х гг., в частности, Ф. Бурлацкий и многие др.) сравнивать с советской системой – как сталинской (эпоха Мао) так и послесталинской – например, хрущевской.

Сталинская модель в СССР была в первую очередь моделью реального социализма – большевистской моделью. Главное в ней (о чем мы говорили и раньше) – наличие в системе реального социализма управляемого компар­тией госсектора. Элементы национал-социализма у Сталина были, но они были скорее дополнением к большевистской модели, явно противостоявшей западному консерватизму – немецкому национал-социализму, идеологии Франко, Муссолини и проч. Это же можно сказать и о Китае, который после победы коммунистической революции (начиная с эпохи Мао Цзедуна) противостоял китайским правым – например, обосновавшемуся на Тайване Чан Кайши, а также иным правым Азии, в частности, японскому консерватизму.

Что касается Дэн Сяопина, то его реформы традиционной командной системы позволяют говорить о нем не как о «национал-социалисте», а как о реформаторе «хрущевского» образца. Считать Хрущева национал-социа­листом не менее (если не более) странно, чем считать таковым Сталина. (Хотя это и пытались делать национал-социалисты типа симпатизировавшего гитлеровскому режиму Сергея Дмитриевского.) Вся китайская система, в том числе и реформаторская модель, начало которой положил Дэн Сяопин, строи­лась на втором марксизме, хотя и с дополнением традиционных для Китая идеологических элементов.

Современная китайская система близка к позднесоветской и ее описание в терминах правого консерватизма не кажется адекватным. Современных китайских консерваторов следует сравнивать не с российскими правыми националистами типа А. Байгушева, А. Баркашова, С. Бабурина или Е. Холмогорова, но скорее с коммунистическими консерваторами типа Е. Лигачева. Это консерваторы  «коммуни­стического» образца в отличие от национа­листов «тайваньского» разлива. Китайские реформаторы, вероятно, близки к советскому шестидесятни­честву. Неверно трактовать как чистых националистов ни самого Дэн Сяопина, ни его наследников – «принцев», к которым относится и нынешнее руководство Китая в лице Си Цзиньпина.

Реально реформаторы типа Дэн Сяопина (как и, например, Хрущева) следуют больше за большевиками, чем за националистами. Они отстаивали модель реального социализма, которая фактически действует в Китае до настоящего времени. Только понимание отличий системы реального социализма от общества западного об­разца позволит разобраться, как уже указывалось, ­и с важным для Китая различием таких моделей развития, как, например, чунцинская и гуаньдунская.

Называя нынешнюю китайскую модель национал-социалистической, А. Девятов, похоже, путает Дэн Сяопина и Чан Кайши. Дэн Сяопин, как и все иные китайские руководители после 1949 г., был коммунистом, то есть сторонником второго марксизма. Чан Кайши – идеологом китайского на­родничества. В советское время это различие было общеизвест­ным. Кстати, именно Чан Кайши, а не лидеры коммунистиче­ского Китая в 1930–1940-х гг. контактировали с гитлеровской Германией.

Как пишут исследователи темы национализма в Китае, «в первые сорок лет правления партии гоминьдан на Тайване насаждался официальный нацио­нализм, который по содержанию был направлен против японского и китай­ского коммунистического национализма… Декларируя единство нации («госу­дарственная нация»), гоминьдановцы всегда в реальной практике смешивали этничность и национальность, воспринимали национальность генетически как единство «крови и почвы», считали ханьцев как этнос более ценным, чем другие этнические группы; ценность государства была выше ценности нацио­нальности (не говоря уже о личности). Проводя насильственную китаизацию, используя интеграционные механизмы, гоминьдановское прави­тель­ство порождало в собственной стране как этнические столкновения, вызван­ные дискриминацией, так и национализм «креольского типа» (Ю. Ишу­ти­на, Ю. По­­-по­­вичева. Эволюция официального национализма на Тайване, 03.12.2013,­ http:// www.perspektivy.info/history/evolucija_oficialnogo_nacionalizma_na_tajvane_2013­ 12­03.htm ).

Правый (консервативный или консервативно-либеральный) поворот в Китае возможен. Однако, вопреки утверждениям А. Девятова и других сторонников теории «китайского национал-социализма», он еще не произошел. Желто-красный цвет «китайской специфики» на коричневый еще не сменился и признаков такой смены пока нет.

11. Китай 2015–2017 гг. Между XVIII и XIX съездами. Определенные ­недостатки и издержки быстрого развития. Кризис в Китае с лета 2015 г. и ­попытки его преодоления. Упрочение власти Си Цзиньпина.

29 октября 2015 г. в Пекине завершился 5-й пленум ЦК КПК 18-го созыва. В ходе пленума был рассмотрен план развития народного хозяйства и социального развития КНР на 13-ю пятилетку (2016–2020 гг). А также вопросы XIX съезда КП Китая, назначенного на вторую половину 2017 г.

Парадную сторону пленума составили сообщения о новых достижениях и больших проектах. По словам профессора Чжу Лицзя, «выведение еще как минимум 70 млн бедного населения из-за черты бедности – главная зада­ча и залог достижения важной цели формирования среднезажиточного общества» (http://russian.cri.cn/841/2015/10/29/1s564167.htm ). Пленум указал, что в ­течение следующих пяти лет экономика Китая продолжит устойчивый рост стабильными средними темпами: 6,5% годового прироста ВВП. Предлагалось обратить особое внимание на инновации.

Вместе с тем реальные экономические процессы в Китае, начиная с лета 2015 г. (как на это указывает мировая пресса), стали показывать определенные признаки кризиса. В 2015 г. экономический рост снизился до 6,9%, в 2016 и 2017 гг. – до 6,5%. Хотя этот результат и был, по замечанию обозревателей, «ниже предыдущих», он соответствовал официальным прогнозам и оставался достаточно высоким. Выяснились и другие проблемы экономики Китая, связанные в том числе и с ее быстрым ростом.

Экономика Китая, по замечанию обозревателей, является «много­ярусной»: «в прибрежных районах и мегаполисах ее можно рассматривать как почти высокоразвитую, в отдаленных районах – более или менее развитую, а в северо-западных районах – слаборазвитую, а то и неразвитую»­­ (А. Кива. Реформы в Китае и России, с. 266). С этим связана специфическая «эксплуатация внутренних мигрантов» из более бедных регионов (проб­лемы паспортов и проч.).

Быстрый рост экономики создает экологические проблемы: он не всег­да сопровождается соответствующим ростом структур, занимающихся охраной природы.

Еще одна серьезная проблема Китая – ограниченность природных ­ресурсов. Она ощутимо сдерживает развитие страны.

«Чтобы поднять благосостояние китайцев в четыре раза, потребление этих ресурсов должно быть вдвое, а лучше втрое больше к нынешнему уровню. Но тут есть свои проблемы – с логистикой. Банально не хватает транспортных мощностей, чтобы доставлять железную руду, глинозем или бок­ситы из портов вглубь страны на предприятия.

Оптимизация структуры экономики без потери скорости ее развития вряд ли возможна, тем более, что финансовая эффективность народного ­хозяйства в КНР недостаточно высока. Если огромное количество провинциальных предприятий – малых и средних – должны быть закрыты (сейчас они существуют только за счет предоставляемых и возобновляемых кредитов от государственных провинциальных банков), то это автоматически озна­чает снижение внутреннего производства и рост безработицы. То есть сниже­ние совокупного платежеспособного спроса, а в КНР ставится задача вывести из нищеты как минимум 70 млн граждан страны» (С. Гафуров. Оплакива­ю­щие экономику Китая выдают желаемое за действительное, 31.08.2016, http://vz.ru/economy/2016/8/31/829666.html ).

Среди признаков кризиса 2015 г. одним из наиболее острых стал вывоз капитала. В 2015 г. он вырос в семь раз по сравнению с предыдущим годом­
и достиг триллиона долларов. Только в декабре отток составил 158,7 млрд долларов, что стало вторым по объему показателем в истории Китая после сентябрьских 194 млрд (сообщает Bloomberg). В 2016 г. отток капитала из Китая составил $ 725 млрд. Данные за 2017 г. пока полностью не публиковались. Известно о принятых в конце 2016 и августе 2017 г. ограничениях на ин­вестиции в другие страны (04.09.2017, https://www.acra­ratings.ru/research/344 ). В 2016 г. заграничные активы­­ Ки­­тая оцени­вались «в 7 триллионов долларов США» (С. Гафуров, 31.08.2016, http://vz.ru/economy/2016/8/31/829666.html).

Каковы причины такого уровня вывоза капитала? Являются они внутренними или внешними?

Некоторые обозреватели считают, что вывоз капитала может быть как неконтролируемым, так и запланированным самим Китаем – то есть обслу­живать его определенные задачи (Ю. Тавровский. Китайский план. 27.01.2016, http://www.izborsk­club.ru/content/articles/8272/ ). Однако, как признают те же авторы, вывоз капитала имел для Китая и явно негативные последствия, обусловив снижение (впервые с 1992 г.) золотовалютных резервов КНР.­
За год они сократились на 500 миллиардов долларов, что привело, в том числе и к девальвации юаня.

«В июне 2015 г. Народный банк Китая произвел резкую (сразу на 1,9%) девальвацию юаня из-за ряда проблем – с экспортом, оттоком капитала­ и др. Если в начале 2015 года доллар США стоил менее 6,1 юаня, то к 2016­­ он приблизился к отметке в 6,6 юаня. Таким образом, китайская валюта потеряла около восьми процентов стоимости. Bloomberg отмечает, что по­добного обвала национальной валюты Пекин не допускал с января 1994­ го­да» (Экономика Китая, wiki).

С 12 июня 2015 г. по август того же года «китайский фондовый рынок упал на 29%, потеряв $2,8 трлн капитализации. Китайский рынок акций в конце августа 2015 г. продолжил падение даже после того, как цент­ро­банк страны второй раз за два дня девальвировал юань. В декабре 2015 г. юань был девальви­рован дважды, причем 14 декабря снижение составило 137 базисных пункта.

В январе 2016 г. кризис в экономике Китая продолжился: в первый торговый день года китайский индекс CSI300 обрушился на семь процентов. Из-за этого торги на китайских рынках были закрыты до конца дня. Официальный Пекин 4 января 2016 г. понизил курс национальной валюты по отношению к доллару до 6,5032 юаня. Впервые за 4,5 года соотношение валют оказалось слабее, чем 6,5 юаня за доллар» (Экономика Китая, wiki).

Данный кризис не отменяет общего позитивного направления развития Китая, но скорее говорит о достижении китайской экономикой некоторого нового этапа со свойственными ему проблемами.

«Злые языки, – по словам Саида Гафурова, – предрекают китайской экономике безрадостное будущее: предприятия закрываются, рабочая сила дорожает, система кредитования буксует. В июле частные инвестиции сократились на 1,4%, вложения в основные активы госкорпораций – на 14%, экспорт в сравнении с прошлым годом упал на 4,4%, импорт – на 12,5%. Но действительно ли “китайское чудо” подошло к своему финалу?» (С. Гафуров. Оплакивающие экономику Китая выдают желаемое за действительное, 31.08.2016, http://vz.ru/economy/2016/8/31/829666.html ).

Как указывает С. Гафуров, «правительство КНР называет это “целевым регулированием за счет установления разумных пределов”. Согласно его планам, в 13-й пятилетке (2016–2020 гг.) среднегодовые темпы роста ВВП ­Китая должны превысить 6,5%, а импорт – 10 трлн долларов. Для любой страны задача поддержания долгосрочных темпов роста ВВП в 7% в год счита­лась бы сверхамбициозной, но не для КНР. Здесь правительство ­вынуждено объясняться, почему предусмотрело замедление с ранее достигнутого уровня – более 10% в год. Проще говоря, Китай намеренно идет на некоторое замедление экономического роста ради структурных реформ в производительных силах, повышения производительности труда, снижения ресурсо­емкости и энергоемкости народного хозяйства. А платой за это станет ­за­крытие большого числа компаний – отсюда и более скромные прогнозы по росту, и борьба внутри китайских элит» (С. Гафуров, там же).

В 2015 г., как уже указывалось, стало известно и об определенных кон­ф­ликтах в политической элите Китая. Согласно близкому к верховному руководству Китая источнику, в августе 2015 г. (перед 5-м пленумом ЦК КПК) китайский лидер Си Цзиньпин смог добиться ослабления позиций сторонников так называемого шанхайского клана Цзян Цзэминя.

27 октября 2016 г. в Пекине завершился 6-й пленум ЦК КПК 18-го созыва. Он принял ряд решений, в том числе по подготовке XIX съезда КПК.

Пленум затронул проблемы борьбы с коррупцией. Очевидно, что эти проблемы весьма важны для современного Китая. «Изменения в этой об­ласти могут затронуть 88 млн членов партии. Более строгие требования ­дол­ж­ны были быть предъявлены на всех уровнях, особенно на высшем, к членам Центрального Комитета, Политбюро и Постоянного комитета Политбюро, поведение которых в этой области должно стать образцовым».

Еще до пленума был отстранен от должностей и осужден ряд лиц, занимавших в недалеком прошлом высокие посты в партийных и государственных органах КНР. «Среди них, например, Чжоу Юнкан (член Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК, куратор политико-юридической сферы и деятельности специальных и правоохранительных органов), Лин Цзихуа ­(руководитель Канцелярии ЦК КПК), Го Босюн (заместитель председателя Центрального военного совета КНР), Бо Силай (член Политбюро ЦК КПК, секретарь парткома г. Чунцин) и ряд других фигур, обвиненных в коррупции и прочих злоупотреблениях» (К. Кокарев. О значении VI пленума ЦК КПК в текущей политике Китая, 05.12.2016, https://riss.ru/analitycs/36961/ ).

Как указал К. Сыроежкин, «сравнение списков ключевых региональных руководителей за 2013 год и за апрель 2016 года показывает, что в период с 2014 по 2016 г. были заменены 29 из 104 ключевых региональных руководителей, то есть 27,9%… Вполне очевидна и политическая составляющая большинства коррупционных дел. В опубликованном списке попавшихся “тигров”, который на конец мая 2016 года содержит 115 фамилий, главным образом числятся те, кто, так или иначе, связан с шестью “большими тиграми” или “шанхайским кланом” Цзян Цзэминя…» (К. Сыроежкин. Охота на «тигров»: почему и как в Китае борются с коррупцией: Астана,  2016, с. 307–308.

 «На 6-м пленуме ЦК КПК также за серьезные нарушения партийной дисциплины были исключены из партии Ван Минь (секретарь парткома провинции Ляонин), Люй Сивэнь (заместитель секретаря парткома г. Пекина), генералы Фань Чанми и Ню Чжичжун. Подобные факты можно рассматривать как явные признаки “болезни” партии», которая «получила достаточно широкое распространение в стране» (К. Кокарев, цит. соч.).

12. XIX съезд КПК октября 2017 г. и его итоги. Перспективы развития Китая в ближайшие десятилетия. Отношения с Западом. Вопрос китайской ­политической реформы («пятой модернизации»). Будет ли в Китае кризис ­«перестроечного» («оранжевого») типа? Победят ли в Китае правые либералы или Китай ждет консервативный поворот?

В конце октября 2017 г. в Пекине прошел XIX съезд КП Китая. Информация о нем в самом Китае (в том числе по сравнению с предыдущим съездом) давалась с явной осторожностью. Весьма мало было на съезде и внешне­политических заявлений.

Возможно, столкнувшись с серьезным мировым вниманием к себе ­после предыдущего съезда, а также с рядом проявлений кризиса, Китай сознательно перешел к более скрытной тактике (в китайской стратегии и высказы­ваниях Дэн Сяопина есть формула «держаться в тени, ничем не проявлять себя» – Цзян Цзэминь. О социализме с китайской спецификой. – М.: Памятники исторической мысли, 2004, т. 2, 3, с. 473). 

Как сообщалось, «24 октября в Пекине завершился XIX съезд Коммунистической партии Китая (КПК). Делегаты съезда избрали новый состав Центрального комитета КПК и Центральной комиссии КПК по проверке дисциплины. На первом пленуме ЦК КПК 19-го созыва, который прошел сразу после закрытия съезда, сформирован новый состав Постоянного ­комитета Политбюро ЦК КПК из семи человек во главе с генеральным секретарем ЦК КПК Си Цзиньпином.

Основным нововведение XIX съезда КПК в теорию развития Китая можно считать понятие «новой эпохи». Отсюда – понятие «социализма с китайской спецификой в новую эпоху». Новая эпоха в Китае продлится 30 лет – с 2020 до 2050 г. (2049 – столетний юбилей китайской революции). Содержание «новой эпохи» КПК определяет как «построение к 100-летию образования КНР (1949) полностью модернизированного социалистиче­ского общества всеобщего благосостояния (всеобщей зажиточности) с высоким, по мировым меркам, уровнем материальной, политической и духовной культуры. По совокупной “национальной мощи и международному влиянию” КНР к этому времени должна войти в число мировых лидеров» (В. Пироженко. XIX съезд КПК: социализм с китайской спецификой вступает в новую эпоху, 27.10.2017, https://www.fondsk.ru/news/2017/10/27/xix­syezd­kpk­socializm­s­kitajskoy­specifikoy­vstupaet­v­novyu­epohu­44920.html .)

«Новая эпоха» делится на два этапа по 15 лет. Первый 15-летний этап заканчивается в 2035 г., когда планируется построить общество «среднего достатка» и осуществить социалистическую модернизацию «в основном», второй – в 2050-м г., когда планируется завершить социалистическую ­модернизацию.

К 2035 г. «КНР достигнет технологической независимости и сможет сама стать донором инновационных технологий мирового уровня. На этой основе планиру­­ет­ся обеспечить значительный прирост доли населения со средним уровнем доходов, резко сократить разрыв в уровне развития города, села­ и регионов, обеспечить равный доступ к основным общественным услугам (всеобщее пенсионное обеспечение и медобслуживание), а также сущест­венно сократить имущественное расслоение. Возрастет в эти годы и китай­ская “мягкая сила”.

Второй этап (2035–2050 гг.) должен завершить социалистическую модернизацию Китая, превратив его, как говорится в партийных документах, в общество полной всеобщей зажиточности с преодоленным в основном имущественным расслоением населения и разрывом в уровне развития ­регионов» (27.10.2017, https://www.fondsk.ru/news/2017/10/27/xix­syezd­ kpk­socializm­s­kitajskoy­specifikoy­vstupaet­v­novyu­epohu­44920.html ).

Речь идет об изменении стратегии Китая – перехода его «от статуса “мастерской мира” к статусу “творческой лаборатории мира”. В Пекине понимают, что продолжение по инерции производства огромного количества разнообразных товаров уже не является способом поддержания приемлемых (на уровне нынешних 6,5–6,9%) темпов ежегодного прироста ВВП. Необходимо другое – увеличение доли КНР в общемировом объеме высокотехнологичной и инновационной продукции. В экспертных кругах КНР это называют необходимостью “подняться вверх в мировой цепочке добавленной стоимости”» (В. Пироженко. Экономическая политика Китая в 2018 г., 03.01.2018, https://www.fondsk.ru/news/2018/01/03/ekonomicheskaja­politika­ knr­v­2018­godu­45353.html ).

Западная критика указывает на такую сторону политических перемен в Китае, как концентрацию власти в руках Си Цзиньпина, вокруг которого фор­мируется «ядро партии» (М. Смотряев. Съезд Компартии Китая: предсе­датель становится императором? 18.10.2017, http://www.bbc.com/russian/features­ 41659494 ).

Можно заметить, что консолидация власти в руках Си Цзиньпина говорит (как уже указывалось) о победе умеренно реформаторской группировки в компартии Китая в противовес как административно-командным традиционалистам («шанхайцам» Цзян Цзэминя), так и рыночным радикалам – «комсомольцам».

Какова будет внешняя политика Китая после 2020 г.?

Некоторые западные обозреватели уже после XVIII съезда говорили о возможной конфронтации Китая с Западом. Однако китайский подход к внешней политике состоит – как и в других случаях – в отказе от двоичной схемы. «Китайцы вообще не любят примитивных двоичных схем. Им ближе троичная система, когда можно вместо лобового столкновения провернуть ситуацию в свою пользу. Именно поэтому они отказались несколько лет назад от усиленно предлагаемого им руководством США управления миром в системе “Большой двойки – G-2”. Кроме того, предполагалась подчи­ненность Поднебесной американцам, что Пекин никак не устраивало, так как впереди четко обозначался триумф КНР». В пользу нежелания Китая становиться в позицию конфронтации с ­Западом говорит и ряд материалов китайской прессы. По мнению китай­ских политиков, «не следует обострять чувствительность США. Только такое поведение принесет Китаю выгоду­ в последующие четыре года» (А. Горбатов. Третьим будешь? Россия между Китаем и США, 20.11.2012, https://regnum.ru/news/1595461.html )

Что касается России, то, как считает А. Девятов, в новой ситуации вы­движения Китая на первые мировые роли «у России есть шанс обуздать не­одолимую силу и блеск “китайского дракона” мудростью старшей сестры. По праву первородства принявшей от СССР наследство сталинского завета “русского социализма” и Евразийского Союза стран и народов не западных цивилизаций – наследников империи Чингисхана» (А. Девятов. Новый исто­рический старт Китая, 08.12.2013, https://www.razumei.ru/lib/article/2067 ).

Не рассматривая пока, насколько верны надежды А. Девятова, заметим, что в случае выдвижения Китая на второе мировое место после США­ (а то и на первое место) Россия может быть включена им в «троичную» схему отношений (по извест­ной китайской схеме «связки трех сил») наряду с США – если она, конечно, сохранит свои позиции.

Перспективы развития Китая в немалой степени зависят от ряда факторов, в том числе от того, к чему приведет будущая китайская политиче­ская реформа, которую в самом Китае называют «пятой модернизацией».

Проблема политической реформы Китая связана с рядом вопросов. Пойдет ли Китай на эту политическую реформу в ближайшей исторической перспективе? Как может проходить эта реформа и каковы могут быть ее ­результаты? Ответы на эти вопросы важны как для самого Китая, так и для современной левой теории.

Безусловно, на определенном этапе своего развития Китай должен столк­нуться с вызовом процессов типа советской перестройки, то есть политической реформы с ее перспективами поворота «оранжевого» образца (попытки таковой уже имели место в Китае, например, в 1989 г.).

О возможной политической реформе Китая со своей стороны говорят теоретики Запада. Их подход к данной проблеме (как и иным важным проб­ле­мам мирового развития) основывается на консервативно-либеральной идеологии. Как и при обсуждении темы европейского реального социализма, западные идеологи говорят о «демократизации» Китая, имея в виду переход Китая к политическому плюрализму западного образца. На эту тему высказывались, в частности, Фрэнсис Фукуяма в статье «Логика модерниза­ции: ждать ли революции в Китае» (А. Кива. Реформы в Китае и России: сравнительный анализ, с. 266).

Говоря о возможных политических реформах в Китае, западные авторы, как и «либералы» внутри Китая, высказывают надежды на правую – консервативно-либеральную, то есть «оранжевую» революцию в Китае.

При этом, по имеющейся информации, вопросы политической ре­формы Китая обсуждаются также и в самом Китае. Об этом говорит ис­пользова­ние понятия «правового государства», в частности, на 4-м пленуме ЦК КПК 18 созыва (20–23 октября 2014 г.). На пленуме говорилось о «конститу­ци­онном (правовом) государстве» («фачжиго»), которое «необходимо строить».

По мнению обозревателей, «с учетом того, что до недавнего времени термин “конституционализм” в Китае практически не встречался, а упомина­ния Конституции вызывали у власти довольно нервную реакцию, налицо оче­видное новшество» (Т. Каукенова. Китай проведет централизацию власти – итоги пленума ЦК КПК, 24.10.2014, http://regnum.ru/news/1860038.html ).

Эта информация говорит об обсуждении в Китае вопросов политиче­ской реформы. Как далеко заходит данное обсуждение и какие выводы из него делаются в самом Китае, пока неясно. Пока же, по доступной информа­ции, вопрос о китайской политической реформе непосредственно на оче­реди не стоит. Очевидно эту реформу Китай пока форсировать не собирается.

При этом можно сказать определенно, что проблему политической реформы («пятой модернизации») правящей элите Китая рано или поздно придется решать. Осуществление подобной реформы будет означать серьезный кризис китайского общества, соответству­ющий кризису в странах ­реального социализма на рубеже 1990-х гг.

Хотя кризис образца советской перестройки и ждет Китай в будущем, его руководство, возможно, cможет лучше, чем советские перестройщики, продумать свои действия в условиях этого кризиса и не повторить ошибок СССР.

Открытым в настоящее время остается также и вопрос о том, какой ­будет идеология Китая после его перехода к политическому плюрализму. Будет ли это китайский консерватизм (и даже «великоханьский национализм», как это доказывает А. Девятов и его единомышленики), правый либерализм или нечто третье, пока судить достаточно трудно.

После XIX съезда очевидно, что основными для Китая являются вопросы экономи­ки и успешного преодоления кризиса нынешнего этапа его развития.

Во внешней политике очевидна как самостоятельная линия Китая, так и активная работа с Китаем США. Понимая растущую роль Китая в азиат­ском регионе и мире в целом, США стремятся оказать влияние на его полити­ку – в частности, активно работают над недопущением его союза с Россией. Это направление, очевидно, является весьма важным в дипломатии США. При этом Китай остается конкурентом США – страной, куда утекают рабочие места. «По американским данным, за последние 15 лет этот отток со­ставил несколько миллионов рабочих мест, а производств – несколько тысяч» (Трамп отрывает Китай от России, 13.04.2017, http://svpressa.ru/politic/article/170414/ ).

В вопросе сирийского конфликта Китай делает некоторые шаги в сторону России, но весьма осторожные и с постоянной оглядкой на США.

Экономические отношения между Россией и Китаем прогрессируют. Они касаются ряда аспектов, включая поставки сырья.

К середине 2017 г. Россия  стала самым крупным поставщиком нефти в Китай. Она «поставляла в среднем 1,16 млн баррелей в сутки. Ежедневный объем поставок из Анголы составил 1,11 млн барр., из Саудовской Аравии – 1,1 млн барр… По объему экспорта нефти в Китай Россия опередила Саудовскую Аравию, которая поставляет 1,04 млн барр. в сутки (в мае показатель вырос на 8,6% по сравнению с прошлым годом)» (Россия стала крупнейшим поставщиком нефти в Китай, https://www.kommersant.ru/doc/3335189 ).

В январе 2018 г. Китай совершил важный прорыв – на шанхайской бирже началась торговля нефтью за юани. Этот шаг многие рассматривают как серьезный удар по нефтедоллару (Шанхайский сюрприз, 12.01.2018, https://www.1prime.ru/articles/20180112/828337737.html ).

13. Итоги. Опыт китайского «послекомандного» развития и современная левая теория. Китай и модели реального социализма.

Опыт развития Китая последних десятилетий весьма важен для современной левой теории – современного марксизма. Этот опыт позволяет уточнить ряд положений этой теории, в частности, в отношении разных моделей реального социализма и различных вариантов перехода к послекомандному развитию.

Китайский опыт, в первую очередь последних трех десятилетий, – опыт превращения некогда отсталой страны во вторую экономику мира – говорит о ложности теорий, рассматривающих реальный социализм (коммунизм) как систему, ведущую к деградации стран, попавших в его орбиту. Он показывает, что данная система с ее идеологией, даже в варианте второго марк­сизма, может быть формой эффективного национального развития.

Китайский опыт способствует также разрушению монополии правых (консервативно-либеральных) теорий (и вариантов развития) посткоммунизма. Он ставит под сомнение правую теорию развала реального социализма и замены его  консервативно-либеральными моделями Нового мирового порядка как единственной формы преодоления командно-административной системы реального социализма.

Русский консерватизм (например, в лице известного исследователя ­Китая А. Девятова) дает специфическую – скорее искаженную – картину совре­менного китайского развития. Так, трактовка А. Девятовым перемен в Китае после XVIII съезда КПК как национал-социалистических не дает пони­мания особенностей китайского развития (в том числе и после 2012 г.), смешивая китайскую модель реального социализма с правоконсервативной тайваньской.

Вопреки консервативным мистификациям, существующий в насто­ящее время в Китае социализм с китайской спецификой очевидно является ва­риантом реального социализма, но – существенно модернизированным ­с учетом достижений лучших вариантов доперестроечных европейских ком­мунистических систем (в частности, Венгрии и Югославии). Кроме того, ­Китай опирается на свои собственные наработки, учитывающие особен­ности китайского развития, истории и культуры.

В отличие от СССР, Китай смог совершить радикальные экономи­че­ские реформы еще в рамках реального социализма, что позволило ему решить многие важные проблемы, стоящие перед страной. Рост экономики в коммунистическом Китае был значительнее, чем, например, в сходной по населению и стартовым возможностям Индией. Годовой процент роста и ряд важных показателей (ВВП на душу) был выше, чем в Индии, даже в период правления Мао (А. Кива. Реформы в Китае и России, с. 145).

Китайское развитие преодолевает миф о неэффективности модели ­реального социализма и госсобственности в ее рамках. Китайская модель реального социализма включает весьма развитые рыночные структуры, которые не отменяют роли госсектора. Этот госсектор в Китае, несмотря на свое существенное сокращение, сохраняет важное место: остается «мотором» развития общества. При этом Китай смог серьезно переструктурировать госсектор, не идя на его полную приватизацию (что характерно для ­посткоммунистических стран бывшего реального социализма).

В настоящее время Китай остается на этапе системы реального социализма, и перехода его к другой системе пока не видно. При этом он смог пойти по пути преодоления командной системы, прежде всего в экономике, дальше, чем СССР и отчасти доперестроечная Восточная Европа.

Существенное отличие китайской модели реального социализма – не только создание «особых зон», но и включение в административно-команд­ную структуру «западных» анклавов типа Гонконга и Аомынь (Макао) без разрушения существовавшей там структуры общества. (По принципу «одно госу­дарство, две системы».) Речь идет даже о возможном присоединении к континентальному Китаю ­Тайваня.

Успех китайских рыночных реформ показывает также неадекватность консервативного (сталинистского) обличения Н. Хрущева (А. Мартиросян и проч.) и реформ периода его правления, а также нэповского периода в СССР (позиции­ Н. Бухарина и так называемых «правых» по вопросам НЭПа). Китай­ские реформы реабилитируют Хрущева (на фигуру которого проэцируется фигура Дэн Сяопина) и послесталинские советские перемены. Успех неудачной косыгинской реформы (заторможенной советскими консерваторами) мог бы сильно помочь СССР.­ ­Известен в этой связи афоризм Дэна: «Если бы косыгинская реформа была успешной, Китай учился бы у СССР, а не наоборот».

Китайский вариант можно считать более удачным также и по отношению к принятому Восточной Европой и Россией консервативно-либеральному посткоммунистическому варианту развития. Китай смог добиться ­постепенности перехода к рыночной системе и отсутствия того хаоса, с кото­рым был связан переход к посткоммунизму во многих восточно-европей­ских странах, например, в Прибалтике или России. Современное китайское развитие оказывается, таким образом, альтернативой в том числе и россий­скому развитию не только 1990-х, но и «нулевых» (двухтысячных) годов.

Если считать посткоммунизм более продвинутой общественной ор­ганизацией по сравнению с реальным социализмом (административно-команд­ной системой), то, видимо, лучшей формой такого посткоммунизма  является его левый вариант. То есть посткоммунизм левого контроля по сравнению с реставрационным обществом правого контроля.

Что касается отношений Китая и США, то им свойственен один явный парадокс. Если эти отношения сохранят «капиталистическую»,  то есть открытую рыночную основу, то США будет весьма трудно преодолеть целый ряд негативных для них тенденций этих отношений. В частности, тенденцию перетекания производства с Запада (и США) в Китай. Попытки же борьбы с указанной тенденцией приведут США к… шагам в сторону более за­кры­того (протекционистского) и государственно-регулируемого общества – то есть в сторону ранее постоянно обличавшегося «социализма».

Отношения России и Китая имеют положительную перспективу. По мнению исследователя А. Кивы, запугивание России Китаем – «плод злых умыслов наших “профессиональных западников”, которые, хотели бы ­направить внешнюю политику России исключительно в сторону Запада и в первую очередь США. На деле многих россиян пугает то, что Китай фан­тастически быстро растет, а Россия продолжает деградировать» (А. Кива. ­Реформы в Китае и России, с. 256).

Острые заявления об успехах Китая в сравнении с российскими проб­ле­­­мами сделал академик РАН Сергей Глазьев. В марте 2010 г. в статье под названием «20 потерянных лет. Памяти академика Д.С. Львова» он писал: «Если бы не китайское экономическое чудо, наивным людям можно было бесконечно ­“вешать на уши лапшу” о безальтернативности нынешней эко­но­мической катастрофы в России. Но китайские реформы почти в точно­сти соответствовали рекомендациям российских академиков. Там тщательно изуча­ли не только причины провалов СССР и СНГ, но и работы россий­ских ученых, которые были частыми гостями в китайских научных инсти­тутах ­и коридорах власти. В Пекине к ним относились куда с большим внима­нием, чем в Москве…» (01.03.2010, http://3rm.info/publications/2187­20­poteryannyx­let­pamyati­akademika­dslvova.html , также А. Кива. Реформы в Китае и ­России, с. 249).

Cлабость данного острого высказывания С. Глазьева в 2010 г. (в газете «Завтра») можно увидеть в том, что оно по обычной консервативной логике направлено против «либералов», сохраняя надежды на правый консерватизм. Реально  официальные правые консерваторы в России (как убедился, ве­ро­ят­но, к настоящему времени и сам Глазьев, являющийся советником пре­зидента РФ) поддерживают ту же праволиберальную экономическую политику. В этой политике, таким образом, виновен весь правый блок в Рос­сии (весь «правый сектор») – то есть как правые либералы, так и правые кон­сер­ваторы.

Важное отличие от посткоммунистических реформ в России и странах бывшего реального социализма – сохранение левого контроля, то есть власти компартии в китайском варианте и недопущение к ней консервативно-­либеральных группировок. Отсюда – сохранение госсектора в промышленности и системы управления госсектором и предприятиями. К началу третьего десятилетия XXI века Китай становится одной из главных сил, противостоящих Новому мировому порядку.

Понятно при этом, что полное копирование опыта Китая в современном посткоммунистическом мире и России, в частности, невозможно. Бывшие коммунистические страны Восточной Европы с 1990-х гг. вступили в период реставрации в этих странах западного общества, то есть преодоления реального социализма, в рамках которого, несмотря на свои выдающиеся успехи, все еще остается Китай. Закономерность этого посткоммунистиче­ского развития и «конвергенции» двух мировых общественных систем  нельзя отрицать полностью. Однако правый реставрационный вариант перемен в странах бывшего реального социализма имеет весьма серьезные противоречия, которые делают необходимой левую корректировку этих перемен.

Глава 7.

РЕАЛЬНЫЙ СОЦИАЛИЗМ
КАК ВСЕМИРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ФОРМА.
ИТОГИ «КОММУНИЗМА» и ВТОРОГО МАРКСИЗМА

В данной главе мы попытаемся подвести итоги нашему обзору системы реального социализма.

Основу такому подведению дает и восточноевропейская ситуация «пост­коммунизма», сделавшая реальный социализм историей и прошлым соответствующих стран.

Что представляла собой данная всемирно-историческая форма XX века и его идеология – марксизм-ленинизм (советский второй) марксизм, каков был вклад этой исторической формы в мировое развитие?

Возникший в начале XX века в России реальный социализм сыграл значительную роль в истории этого века и потерпел крушение в его конце в результате неудачной с точки зрения современной левой теории (и закономерно провальной с точки зрения консервативно-либеральной идеологии) перестройки. В то же время эта общественная форма оставила значительное, не только отрицательное, наследство, которое (в идеале) должно было бы не догматически критиковаться и разрушаться правящими посткоммунистическими группировками (в том числе и в России), но и использоваться в построении новых обществ.

Вариант системы реального социализма фактически сохраняет продолжающий свое активное и внушительное развитие континентальный Китай (см. предшествующую главу 6). Это китайское развитие позволяет иначе (чем это де­ла­­ет однобокая консервативно-либеральная критика) взглянуть на систему реального социализма и ее преобразование в послекомандные формы.

1. Оценки реального социализма и теоретические основания его анализа. О подходе к анализу реального социализма русского консерватизма и противоречиях этого подхода.

Ответ на вопрос, что представлял собой реальный социализм, зависит от выбранного способа анализа данной системы и его идеологии.

В настоящее время основные оценки реального социализма и способы анализа его системы, задаются, во-первых, западным консервативно-либеральным подходом и соответствующей консервативно-либеральной идеологией, жестко критичной по отношению к реальному социализму. А также, во-вторых, идеологией второго марксизма, марксизма-ленинизма, дававшей апологетическую (некритическую) трактовку основных особенностей ре­­­аль­-ного социализма и его отношений с окружающим миром и потерпевшей в силу этого поражение в противостоянии с консервативным либерализмом. (Что закрепил и провал советской перестройки на рубеже 1990-х гг.)

Отличия этих двух главных подходов (и соответствующих идеологиче­ских направлений) к реальному социализму многочисленны и начинаются уже с терминологии. С точки зрения традиционного советского подхода (подхода второго марксизма) реальный социализм определялся как «социализм» (это делается также и в китайском варианте идеологии «социализма­
с китай­ской спецификой»). В рамках западного подхода – подхода правых либералов и правых консерваторов – это общество называлось «коммунизмом». За этим терминологическим различием двух подходов следует и различие в оценках.

Советский (второй) марксизм давал однозначно положительное (точнее, апологетическое) описание реального социализма, не замечая его противоречий и закономерностей будущей трансформации – включая вероятную реставрацию «реального капитализма».

Консервативно-либеральное описание реального социализма можно определить как негативное (используя здесь весь спектр понимания «негативности» – как классического марксизма, так и «негативной диалектики» Франкфуртской школы). Это негативное описание проявляется в традиционных западных (консервативно-либеральных) теориях реального социализма, например, теории тоталитаризма.

Этот негативный подход к реальному социализму характерен для всех представителей правых идеологических течений – не только «либералов» (как постоянно пытаются доказать консервативные идеологи в России, например, М. Делягин, С. Кара-Мурза и проч.), но также и консерваторов, в том числе русских, о чем консервативные идеологи, как правило, ничего не говорят.

Вопреки попыткам сторонников русского консерватизма представить данное направление некоей отдельной, новой и позитивной идеологией, этот консерватизм остается в рамках консервативно-либеральной (западной – правой) идеологии и ее оценок реального социализма. В своем подходе к реальному социализму русcкий консерватизм повторяет основные положения правой идеологии – как правых либерализмов, так и большинства пост­коммунистических консерватизмов от Хорватии и Прибалтики до Украины и Кавказа. Эти консерватизмы (как и соответствующие правые либерализмы) рассматривают реальный социализм как отрицательное явление и ­негативное искажение «нормального» дореволюционного развития в соответствующих странах. Они выступают с программой разрушения реального социализма и возвращения к дореволюционным общественным образованиям – то есть межвоенным (существовавшим между двумя мировыми войнами) государствам в соответствующих странах. Этой же модели следует и русский консерватизм, для которого идеалом оказывается дореволюционная (до 1917 г.) Российская империя.

Примером отношения русского консерватизма к реальному социализму могут служить многочисленные сочинения его представителей, начиная с И. Шафаревича, В. Кожинова, А. Солженицына и кончая известным консервативным автором Александром Ципко, например, его статья 2015 г. «Комму­низм и человеколюбие несовместимы» (http://www.ng.ru/ideas/2015­05­ 27/5_communism.html ). По словам А. Солженицына, «тот, кто против ком­му­низма, тот есть человек» (Выступление в Нью-Йорке, 1975 г., https://www.golos­ameriki.ru/a/a­33­2008­08­04­voa2/595161.html ).

Русский консерватизм объявляет своим главным противником «либералов» и либерализм. Однако, как мы уже видели, полемика русского консерватизма с последним, активно ведущаяся в России уже по меньшей мере второе десятилетие, реального результата не имеет. Она, как можно утверждать, и не может иметь результата ввиду сущностной связи (о которой не говорят консерваторы) правого консерватизма с правым либерализмом как в западном обществе, так и в мире современного посткоммунизма. В теориях правых авторов, в частности, российских, например, А. Солженицына и ряда других, оба правых идеологических направления (или их элементы) – как консерватизма, так и либерализма, как правило, сосуществуют. Между обоими данными течениями в правом (западном) их варианте больше сходств, чем различий, они оба принадлежат к единой правой – консервативно-­либеральной идеологии современного западного общества.

Отдельного анализа требует и понимание консерваторами марксизма.  Один из краеугольных моментов этого понимания – утверждение о якобы «русофобии» Маркса и марксизма, а также попытки критики в качестве ­«либеральных» таких направлений левой идеологии, как, например, еврокоммунизм.

Примером критики будто бы «русофобского» марксизма, может быть, например, позиция левого консерватора и неонародника Сергея Кара-Мурзы. Пытаясь защищать так называемую советскую цивилизацию (в работе «Совет­ская цивилизация», 2001), он делает это с позиций русского консерватизма, отказываясь от марксизма, на котором данная цивилизация (то есть реальный социализм) была построена. С этих же позиций – фактически с позиций правого консерватизма – С. Кара-Мурза дает критику еврокоммунизма как «либерализма» (Евреи, диссиденты и еврокоммунизм, 2002). Результатом необъектив­ной критики данным автором марксизма оказывается его под­держка домарк­систских концепций, прежде всего, неонародничества. На нео­народнических осно­ваниях – с использованием понятия общины строится С. Кара-Мурзой и концепция советской цивилизации, которая трактуется как «общинная».

Критика марксизма у С. Кара-Мурзы нарастала постепенно после начала «нулевых» годов. В некоторых его публикациях конца 1990-х можно обнаружить высказывания в пользу марксизма, противоречащие более позд­ним соображениям  автора. Например, в статье «Патриотизм не абстракция» 1999 г. Кара-Мурза полемизировал «за Маркса» с И. Шафаревичем (http://zavtra.ru/blogs/1999­08­1761 ). Однако позднее (например, в работе «Маркс против русской революции». – М., 2008) С. Кара-Мурза строит ар­гументацию против марк­сизма, доказывая вслед за И. Шафаревичем его ­«русофобию» как якобы ­результат антинациональности марксизма. Подобными утверж­дениями­ С. Кара-Мурза, как и русский консерватизм в целом, навязывает свое по­нимание марк­сизма, оставляя в тени то, что на основе вто­рого марксизма строилась вся идеология советского реального социализма в России, который консерва­тивные идеологи – включая Кара-Мурзу – будто бы защи­щают от «либералов».

Консервативное обвинение (например, того же С. Кара-Мурзы) марксизма в «русофобии», выдвигаемое с якобы «национальных» позиций, представляют собой явное передергивание. На это указывают и современные ­левые авторы. Полемизируя с C. Кара-Мурзой, И.Н. Макаров верно заме­чает, что обвинение Маркса в «русофобии» использовалось еще в «Вехах» (30.07.2008, http://www.rksm.ru/node/174 ). Критику подобных обвинений дали уже дореволюционные марксисты, например, Г.В. Плеханов в заметке «Карл Маркс».

«К числу злых нелепостей, – писал Плеханов, – распространявшихся насчет Маркса, принадлежит сказка о том, что автор “Капитала”относился враждебно к русским. На самом деле он ненавидел русский царизм, всегда игравший гнусную роль международного жандарма, готового давить всякое освободительное движение, где бы оно ни начиналось» (Г.В. Плеханов. ­Избранные философские сочинения, т. 2 – М., 1956, c. 718).

Передергивание марксистских цитат у С. Кара-Мурзы показывает­ также В. Грутов (Черный Мурза против красного Маркса, http://aleksandr­kommari.narod.ru/Grutov_Chyornyiy_Murza_protiv_krasnogo_Marksa.htm ).

Достаточно противоречиво (в обычном для консерватизма стиле) трактуется Кара-Мурзой тема своеобразия русской революции. По обычной для консерватизма методике С. Кара-Мурза положительно пишет о Сталине (например, в статье 1999 г.), достаточно странно разбирая работы Ленина – а именно, обходя вопрос о новом понимании марксизма у Ленина и его разно­плановом анализе своеобразия русской революции. (На общинной интер­претации этого своеобразия С. Кара-Мурза пытается строить свою концепцию.) Анализ Лениным крестьянского вопроса трактуется ошибочно, исходя из народнических посылок, опровергнутых еще русскими марк­­си­стами XIX века.

Пытаясь критиковать «либерализм», левые консерваторы типа того же С. Кара-Мурзы – как и иные консервативные идеологи – реально переходят на позиции западной консервативно-либеральной идеологии. (Хотя и отстаивая консервативный вариант таковой.)

Особенностью консервативного подхода (в отличие от праволибераль­но­го) является, в частности, преувеличение национальных факторов в ана­-ли­­зе реального социализма. Консерватизм концентрируется на националь­ных особенностях (и национальном объяснении) этого общества. Положи­тель­ные особенности советской системы трактуются русским консерватизмом как результат русской цивилизации. Дело, мол, «просто в России». Основные признаки и особенности реального социализма объясняются как ­просто «русские», то есть смешиваются с национальными особенностями.

Одна группа русских консерваторов правого толка, таким образом, понимает положительные советские особенности как «русские» (что можно определить как «национальное присвоение» признаков реального социализма). Другая группа консерваторов (например, А. Ципко), напротив, критикуют «советскость», пытаясь противопоставить ей хорошую антисоветскую (дореволюционную) «русскость». Советскость при этом трактуется исключительно негативно, «русскость» же (дореволюционного образца) – как ­нечто положительное и отличное от советскости.

Такой якобы «национальный» подход типичен как для консервативной, так и для правой (консервативно-либеральной) теории – несмотря на «интернационализм» либерализма. Атака западного общества на советский ­реальный социализм, а также  на российский посткоммунизм, трактуется­ в чисто национальных терминах как проявление «русофобии».

Консерватизм неспособен к типологическому анализу реального социа­лизма и его разных национальных вариантов.

В целом консервативно-либеральный анализ реального социализма­ (с обвинением «коммунизма» в авторитаризме, отказе от частной собственности и проч.), как правило, тенденциозен – является негативным.

Это проявляется и в консервативно-либеральной практике реставрации в мире бывшего реального социализма западного общества. Таковая, показывает противоречия западного (консервативно-либерального) освоения посткоммунизма – как экономического, так и политического. В экономике речь идет о деиндустриализации, в политике – о большей демократии по сравнению с реальным социализмом. Однако эта демократия часто оборачивается жестким авторитарным (хотя уже правым) консервативным (правонациональным) контролем, как например, на Украине.

2. Подход к анализу реального социализма современного (третьего) марк­сизма. К истории становления реального социализма.

Cовременная левая теория должна предложить иное понимание реального социализма, чем консервативно-либеральный подход.

Одним из главных вопросов, на который должна ответить эта левая тео­рия, – следует ли считать реальный социализм «социализмом», то есть ­«первым коммунистическим обществом» по Марксу? И действительно ли ­реальный социализм может считаться более высокой общественной формой по сравнению с западным обществом XX века («капитализмом»)?

Подход к анализу реального социализма третьего марксизма – современной левой (леводемократической) теории – должен отличаться от по­нимания данного общества в западной консервативно-либеральной идеоло­гии, а также во втором (советском) марксизме. В отличие от консервативно-либеральной идеологии, представляющей негативный подход к анализу реального социализма, новый марксизм стремится к положительной его критике и адекватной оценке.

Это, попросту говоря, означает признание, что общество реального социализма играло в мировой истории ХХ века и собственных стран не только негативную роль – как это пытается нам доказывать идеология консервативного либерализма. Данное общество смогло добиться ряда значительных историче­ских успехов, как внутри страны, так и в мире. Эти успехи были связаны с основными особенностями реального социализма – в первую очередь подъемом государственного сектора. При этом в отличие от подхода второго марксизма, анализ современным марксизмом реального социализма является критическим. Речь идет о критике реального социализма, но критике «положительной» – с позиции более высокой исторической формы, каковой, видимо, следует считать не современное западное общество, а «новый социализм». Дискурс третьего марксизма должен включать ряд важных поправок ко второму марксизму, изложение которых и составляет ­задачу данной работы.

Для западных концепций реального социализма характерна однобокая интерпретация большевизма (ленинизма, второго марксизма), которую иногда воспроизводят даже как бы левые (реально социал-консервативные) авторы. Например, Иммануил Валлерстайн, рассматривающий ленинизм как прежде всего теорию захвата власти (http://expert.ru/expert/2011/01/lenin­i­ leninizm­segodnya­i­poslezavtra/ ).

В данной теории Валлерстайна, которой мы касались в 3-й главе, видно повторение обычных консервативно-либеральных стереотипов в отно­шении большевизма. Если бы идеология «захвата власти» была главной в ле­ни­низме, американских организаторов новейших переворотов в арабском мире или на Украине следовало бы считать большими ленинцами, чем сам Ленин.

Правда, в силу противоречивости своего подхода, Валлерстайн в другом месте корректирует свои соображения о приходе к власти большевиков. «Более правильным было бы сказать, что они возглавили одно из первых и, возможно, самое драматичное из национально-освободительных восстаний на периферии и полупериферии миро-системы» (И. Валлерстайн. Конец знакомого мира: Социология XXI века. Пер. с англ. под ред. В. Инозем­цева. – М.: Логос, 2004, с. 368; http://yanko.lib.ru/books/cultur/vallerstayn­konec_znakomogo_mira­8l.pdf ).

Валлерстайн прав, говоря о возможной реабилитации ленинизма в России (каковой, однако, еще не произошло), но речь идет не о реабилитации ленинизма в его понимании, а о реабилитации второго марксизма в рамках более развитых форм левой идеологии – современного (третьего) марк­сизма.

Появление реального социализма в XX веке имело свои очевидные причины, связанные с историей традиционного западного общества и его проти­воречиями. Начало развитию обществ реального социализма положила русская революция 1917 г. – как в февральском, так и в октябрьском варианте – так называемый большевистский переворот 25 октября (7 ноября) 1917 г.

Большевистская революция произошла в России в 1917 г. в силу особо острых противоречий в этой стране и способности левых российских социал-демократов к реальной борьбе за власть с правыми (в том числе и социали­стическими) группировками. Русская революция 1917 г. в целом – как и ее «большевистская» стадия – была ответом на западный капитализм, результатом острейших столкновений начала XX века – в том числе Первой мировой войны. Эта революция положила начало развития новой исторической формы – реального социализма – в мировом плане. Как замечал К. Маркс в 3-м томе «Капитала» по поводу формационных перемен, «достигнув извест­ной ступени зрелости, данная историче­ская форма сбрасывается и освобождает место для более высокой формы» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 25,­
ч. II, с. 456).

Ленинизм (фактически – второй марксизм), конечно, шире узких  стра­те­гий прихода к власти – тем более чисто «захватниче­ских», которые Ленин опроверг в концепции «опоры восстания на класс» в работе «Марксизм и восстание». Коммунистические революции – приход к власти компартий как­ в России, так и в других странах реального социализма – не следует демо­низировать, как это делается в рамках консервативно-либерального под­-
хода. Эти революции имели свои основания, опирались на значительную­ часть населения.

Коммунистические партии (по нашему определению – партии второго марксизма – марксизма-ленинизма) возникли из левой социал-демократии в начале XX века, и в течение всего этого века занимали место на левом фланге европейского политического спектра и европейских парламентов.

В начале XX века в Европе – а также, видимо, и в мире в целом – факти­чески шла гражданская война между правыми и левыми группировками, которая была следствием противоречий тогдашнего западного общества ­(«капитализма»). «На грани» революции были многие европейские страны – от Испании до Германии. Соответственно приход к власти левых был в то время весьма вероятен в целом ряде европейских стран, например, в Гер­ма­нии, где такая попытка левых сил была подавлена полицейскими средст­вами – в том числе и прямым террором (ноябрьская революция 1918 г. в ­Германии, убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург).

Большевистский переворот 1917 г. привел к серьезным переменам в России и мире – укреплению у власти большевиков, выигрышу ими граждан­ской войны и началу (с 1920-х гг.) построения партией большевиков обще­ст­­ва реального социализма со всеми его достижениями и противоре­чи­ями. (Развитие этого общества описывалось в главах 3–5-й настоящей работы.)

В СССР закрепилась специфическая форма реального социализма, в утверждении которой важную роль сыграли особенности России начала XX века и личность Сталина. Однако построение системы реального социа­лизма в целом, в том числе и в России, нельзя (как это делают определенные идеологи консерватизма) относить лишь на счет одной личности. Эту систему (на что обратила внимание хрущевская эпоха) строила партия большевиков в целом по проекту второго марксизма – марксизма-ленинизма (с его спецификой как в России, так и в других странах). Точно так же системы реального социализма в других странах следует связывать не исключительно с их лидерами, а с компартиями этих стран.

Важную часть репрессивности реального социализма создавала ситуации нестабильности и противостояния нового общества с «капиталистиче­ским окружением».

К противоречиям вели как особенности лидеров «раннего коммунизма» (например, того же Сталина), так и специфические социально-экономические и политические особенности его собственной системы раннего коммунизма, в частности, авторитарная политическая надстройка эпохи диктатуры пролетариата. Авторитарная политическая система диктатуры содержала как возможности узурпации власти бюрократией, так и культа ­лидеров (в том числе культа личности Сталина) или иных восточноевро­пей­ских диктаторов, например Чаушеску или Энвера Ходжи).

Неизбежным следствием возникновения и подъема реального социализма в советской России стало противостояние этого общества с обществом западным – прежде всего экономическое, но также и касающееся многих других сфер: политических, военных и проч. Важной особенностью реального социализма (раннего коммунизма) было его революционное проти­востояние «мировому капитализму». Это противостояние, как и в других ­аналогичных исторических случаях, вызвало атаку на революционное госу­дарство мощных мировых сил.

Такую же атаку на рубеже XIX и XX веков пережила и Французская революция, подавленная европейскими монархиями и английским «капитализмом» к 1815 г. Русская революция, реальный социализм XX века (и прежде всего Россия как главная страна этой системы) столкнулись с такой же мощной атакой сил мирового правого истеблишмента. Борьба систем продолжалась в течение всего XX века, а также и в XXI веке. Реальный социализм отражал атаки явно преобладавшего противника (западного – Расчлененно­го общества) в течение почти всего этого века, включая и Вторую мировую ­войну. Поражение реальный социализм потерпел только к концу XX века –­ на рубеже 1990-х гг.

Особенности реального социализма определялись его противостоянием с западным капитализмом вначале первой половины XX века. Жесткий нажим со стороны последнего на советскую систему состоял в том числе и в создании правонационалистических (консервативных) режимов на ее границах.

Западное общество создавало правоконсервативные диктатуры – Муссо­лини, Франко, Гитлера и проч. – для противостояния усиливавшемуся давле­нию левых сил и левым переворотам. Гитлеровская Германия специально поддерживалась главными западными демократиями для атаки против СССР и в течение 1930-х гг. прямо направлялась на Восток. Необходимость уско­ренного развития СССР в 1930-е гг. объяснялась не в последнюю очередь и военными нуждами.

Вторая мировая война – как и Первая мировая – была порождена запад­ным обществом (капитализмом). Попытки консервативно-либеральных теоре­тиков, включая В. Резуна (Суворова), свалить ее на тот же СССР – ложны. В июне 1941 г. гитлеровская Германия совершает очевидное (вопреки таким авторам, как  В. Суворов, М. Солонин и др.) нападение на Советский союз. СССР втягивается в тяжелую войну с нацистской Германией. Он ­несет большие потери, но одерживает победу в этой войне.    

После войны советский реальный социализм совершает важный прорыв в Восточной Европе – создает в этой части Европы сходные системы реального социализма. Ряд европейских компартий, например, в Югославии и Албании приходит к власти после Второй мировой войны относительно самостоятельно от СССР – в результате победы левого партизанского движе­ния против режима гитлеровской Германии. Безусловно условия для этого создала победа СССР над указанным режимом и послевоенный рост советского влияния.

Победа СССР над над Японией определила послевоенное усиление левых сил и левых режимов в Юго-Восточной Азии. В первую очередь китай­скую революцию 1949 г., а также перемены в Корее, Вьетнаме и Камбодже. Рост мирового вли­яния реального социализма определил также и изменения в Латинской Америке – в том числе революцию на Кубе.

Далее происходит распад так называемой колониальной системы ряда ­западных стран – на ближнем Востоке, в Африке и Латинской Америке. Следуют революции на Кубе, в Венесуэле, Чили и проч. СССР становится мировой дер­жавой со своими сателлитами. Он занимает значительную часть мировой территории и противостоит Западному блоку во главе с США и Британией.

После Сталина советская система в СССР изменяется, переходя, как мы доказываем, к «норме» реального социализма. Система остается авторитар­ной, но власть перестает быть личной и возвращается снова (как и в 1920-х гг. в СССР) к коллективному руководству – верхушке партаппарата.

Запад осознает серьезность ситуации и занимает «круговую оборону». С конца 1940-х начинается серьезное противостояние систем – холодная война. Жесткая борьба между ними происходит во всех сферах – от идеологии до экономики, подчас – с элементами военных столкновений (в Корее, Вьетнаме и проч.).

Однако вплоть до конца 1960-х гг. реальный социализм находится на подъеме. Его территория расширяется, системы советского образца стро­ятся в ряде регионов мира – от Восточной Европы до Китая и Латинской Америки – Кубы, Венесуэлы и проч. СССР поддерживает эти системы, выступая по отношению к ним в роли «метрополии». Образуются сферы влияния советского реального социализма в Европе, Китае, Юго-Восточной Азии и Латинской Америке.

Поддержку со стороны СССР обществ реального социализма в мире не следует считать лишенной смысла, как это доказывают якобы имперские консерваторы, до сего времени воюющие с «троцкизмом» (А. Байгушев. ­Русская партия внутри КПСС. – М.: Алгоритм, 2005). Декларируя свое ­имперство, консерваторы с 1980-х гг. (в лице так называемой Русской партии) ­реально выступали за подрыв сфер влияния советской России, в виде ­имперского противовеса выдвигая мифологические построения вроде теории Пятой Империи А. Проханова.

Как мы видим к настоящему времени, консервативные имперские теории, не понимающие специфику советского (левого) влияния в мире, не принесли посткоммунистической России ничего, кроме провала в бывших совет­ских сферах влияния, включая и столь близкие России страны, как Украина.

После прихода в 1964 г. к власти в СССР Л. Брежнева происходит своеобразная (хотя и не во всем прямолинейная) «ресталинизация» – отход от хрущевского реформаторства. При этом полного возврата к сталинской системе не происходит. Брежневское двадцатилетие –1964 по 1984 г. (смерть Бреж­нева – в 1982 г.) дает пример классического реального социализма в СССР.

3. Общие вопросы реального социализма. Можно ли считать реальный ­социализм «социализмом» по Марксу («Критика Готской программы»). ­Мнение современных сторонников реального социализма (Б.П. Курашвили, В.Ф. Пауль­ман): «социализм был». Может ли «диктатура партаппарата» считаться социализмом?

Советский реальный социализм определялся по-разному на Западе, где назывался «коммунизмом» и в советской идеологии, где назывался «социализмом». Свой вклад в обсуждение новой общественной формы вносила и неортодоксальная левая литература. Это обсуждение – часто весьма критическое – не прекращалось с 1920–1930-х гг., правда, ввиду советской цен­зуры, главным образом на Западе или в самиздате.

Открытое обсуждение проблематики реального социализма в России началось в период советской перестройки конца 1980-х гг. с началом горбачев­ской «гласности». При этом основные подходы к анализу реаль­ного социализма в России (да и остальном мире) не изменились и до настоя­щего времени.

Правый – консервативно-либеральный – подход дает негативное описание реального социализма и его истории. В работах левого направления по вопросу определения реального социализма можно отметить два полюса. На одном полюсе находится советская идеология, которая считала реальный социализм социализмом и давала его апологетическое (часто явно приукрашенное) описание. На другом – неортодоксальные левые теории, которые отрицали «социалистичность» системы реального социализма и пытались дать его критику не справа – со стороны западного общества – но слева, со стороны более развитых социалистических форм.

С позиций современной левой теории, опирающейся на марксистский теоретический инструментарий, реальный социализм (в различных его видах и вариантах – советском, восточноевропейском или китайском) следует, по-видимому, рассматривать как всемирно-историческую форму в марксист­ском смысле. То есть, если не как общественно-экономическую формацию, то как «подформацию», имеющую свои социально-экономические осно­вы, свои особенности развития, свой период подъема и упадка. Следует­
дать анализ этой формы (административно-командной системы – понятие Г. По­пова), ее политики и идеологии как в ее противоречиях, так и в ее поло­житель­ности. В советском дискурсе такой анализ и подход, как известно, назывался диалектическим.

В анализе этой общественной формы современный (третий) марк­сизм может использовать известные марксистские категории (понятия) – ­социально-экономической основы (базиса) этого общества, общественно-­экономической формации, классов реального социализма и проч., отсут­­ст­вующие в западном консервативно-либеральном дискурсе.

Следует, во-первых, определить место реального социализма по «традиционно-марксистской» шкале и ответить на вопрос, можно ли считать реальный социализм социализмом в марксистском смысле.

Советская идеология (советский марксизм) определяла систему 1930–1980-х гг. в СССР как «социализм», из чего следовало понимание реформ 1930-х гг. в стране как «строительства социализма». Социализм в СССР­ был признан официально построенным в 1930-х гг., затем – после войны – в 1940-х.

Как писалось в «Истории КПСС» (в частности, 1975 г. издания), социализм (социалистическое общество) считался построенным «в основном» уже в результате второй советской пятилетки – то есть к 1937 г. «1933–1937 годы во внутренней жизни Советской страны характеризуются завершением социалисти­ческой реконструкции всех отраслей народного хозяйства и по­строением в основном социалистического общества… С выполнением второй пятилетки главные задачи переходного периода были решены. Новая экономиче­ская политика, введенная в 1921 году, исчерпала себя. В СССР было построено в основном социалистическое общество» (История КПСС. – М., 1975, с. 434, 438). Поэтому «третий пятилетний план (1938–1942 г.) был первым народнохозяйственным планом построенного в СССР социалистического общества» (там же, с. 443).

Тезис о построенности в СССР социализма с некоторыми уточнениями был принят советским марксизмом 1960–1980-х гг. Данная официальная в «коммунистическом» мире идеология рассматривала реальный социализм с положительной стороны, негативные стороны опускались. Эта идеология имела очевидные черты бюрократической наивности. Принятая на XXII съезде КПСС 3-я Программа КПСС 1961 г. заявляла, например, о построении в СССР социализма и переходе к строительству «материально-технической базы коммунизма». В брежневский период появилось более прагматичное понятие «развитого социализма», однако тезис о «курсе на строительство коммунизма» остался.

Как заявлялось в официальной Истории КПСС, «во внутренней жизни Советской страны 60-е годы ознаменовались построением в СССР развитого социалистического общества, что позволило партии в принятой XXII съездом КПСС новой Программе провозгласить курс на строительство коммунизма» (История КПСС. – М., 1975, с. 669). Понятие развитого социали­сти­ческого общества использовалось также на последующих съездах КПСС, в частности, на XXVI (цит. соч., с. 681).

Важно заметить, что оппозиционные левые в СССР и мире в целом с начала 1930-х гг. отрицали факт «построенности» социализма в СССР. Мы при­водили мнения об этом советских оппозиционеров – М. Рютина,­ Л. Троцкого, Ф. Раскольникова и др, а также левых на Западе (Буррине, Целига). В неортодоксальных левых теориях уже с 1930-х гг. высказывались сомнения в соответствии реального социализма марксистскому понятию «социализма». Говорилось также о «государственном социализме», в частности, М. Рютин («Сталин и кризис пролетарской диктатуры», 1932), Ф. Раскольников («Письмо к Сталину», 1939) и многие другие авторы.

Мартемьян Рютин критиковал заявления Сталина и Молотова (относя­щиеся еще к началу 1930-х гг.) о вступлении СССР в период социализма. «Сталин на 16 съезде партии заявил, что мы уже вступили в период социализма… Все заключение о том, что мы уже вступили в первую фазу коммунизма, “целиком”, от начала и до конца, основано на лживых посылках и утверждениях… Сталинское “социалистическое общество” целиком оказыва­ется лишенным социалистического содержания. В действительности мы в настоящее время несравненно дальше находимся от социалистического обще­ства, чем в 1926–1927 гг.» (М. Рютин. Сталин и кризис пролетарской диктатуры. – В сб.: На колени не встану. – М., 1992, с. 152, 156–157).

В классической работе «Преданная революция» (1936 г.) Лев Троцкий писал: «Правильнее поэтому нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М.: НИИ Культура, 1991, с. 43).

Попытки определения советской системы в период перестройки в СССР обнаружили широкий разброс мнений, которые мы рассматривали в предыдущих главах.

В современной левой литературе – в том числе в России и постсовет­ском пространстве в целом – неясность определений сохраняется. Ряд со­вре­менных левых авторов в России – от Бориса Курашвили до В.Ф. Паульмана – отстаивает мнение, что реальный социализм в СССР следует считать «социализмом».

В начале 1990-х гг. социалист-реформатор (и один из инициаторов совет­ской перестройки) Б.П. Курашвили писал: «советский социализм был дейст­вительным социализмом, хотя и с серьезными недостатками» (Б. Курашвили. Новый социализм. К возрождению после катастрофы, 1997, с. 225).

Согласно современному социалисту В.Ф. Паульману, автору книги «Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы чловечества» (2007, ­исправленные варианты – 2009 и др.), также «существовавшее в СССР общест­венное устройство не являлось переходным мостиком от капитализма к социа­лизму, а было настоящим социализмом» (2009, четвертая редакция, с. 228. См.также отдельную статью автора «А был ли в СССР социализм?», 2011).

Б. Курашвили и В. Паульман, таким образом, называют советский строй «социализмом» в марксистском смысле.

Мы подвергли данное соображение критике в своей рецензии 2007 г. на книгу В. Паульмана, ссылаясь также на работы неофициального марксизма, в частности, уже неоднократно приводившуюся работу Л. Троцкого «Преданная революция» (В поисках утраченного социализма. О книге В.Ф. Паульмана «Прогноз судьбы человечества». Размышления о глобальном капитализме, ­де­мо­кратическом социализме и истории СССР . – Таллинн: КПД, 2007, https://kripta.ee/rosenfeld/2007/12/08/v­poiskax­utrachennogo­socializma/ ). В по­следние варианты своей работы В.Ф. Паульман включил анализ некото­рых из тезисов неортодоксальных левых авторов (например, Троцкого). Однако и в по­следующих изданиях своей работы он не отказывается от тезиса, что ­реальный социализм был «социализмом», то есть первым коммунистическом ­обществом в марксистском смысле.

По мнению В.Ф. Паульмана, «вся аргументация Л. Троцкого не опровергает вывода о том, что в СССР уже в середине 1930-х гг. существовал социализм со всеми своими экономическими, социальными и политиче­скими противоречиями, что функционировало качественно новое общество, ­которое не имело “прецедента и не знает аналогии” в истории человечества.

Существовавшее в СССР общественное устройство не являлось переходным мостиком от капитализма к социализму, а было настоящим социализмом. Однако этот тип социализма, как переходного этапа от капитализма к коммунизму, согласно определению К. Маркса, далеко не соответствовал идеальной теоретической модели» (В.Ф. Паульман. Прогноз судьбы челове­чества, 2009, с. 228).

При этом одновременно с утверждением реального социализма социализмом по Марксу, В.Ф. Паульман, как ни странно, принимает тезис оппозиционных левых (начиная с 1930-х гг.) о том, что этот советский социализм 1930–1980-х гг. был «диктатурой партийно-государственного аппарата».

«Отсутствие подлинного народовластия, – пишет он, – выражавше­­гося в противоречии между диктатурой государственно-партийной бюро­кратии, с одной стороны, производительными силами и экономически­ми отно­шениями, с другой, определило своеобразный характер соотношения эко­но­мического базиса и политической надстройки, когда общенарод­ная ­собственность функционировала в жестких рамках диктатуры пар­тийно-­государственного аппарата» (В. Паульман. Мир на перекрестке четырех ­дорог, цит. соч., ­с. 229).

Определение режима в СССР как диктатуры партийного аппарата, как мы уже замечали, восходит к позиции неортодоксальных левых 1920–1930-х гг., в частности, М. Рютина, Л. Троцкого и многократно высказы­валось в неорто­доксальной левой литературе на Западе и в самиздате реального ­социализма. По словам М. Рютина, «в результате всех происходящих в партии сдвигов и процессов партаппарат превратился в самодовлеющую силу. Раньше партия создавала аппарат, теперь аппарат создает по своему образцу ­и подобию партию» (Сталин и кризис пролетарской диктатуры, 1932. – В сб.: М. Рютин. На колени не встану. – М. 1992, с.220).

Как отмечали левые критики сталинской системы 1930-х гг., первые признаки диктатуры партаппарата обнаружились еще при жизни Ленина­ и стали объектом критики в последних его работах, а также, например, в так называемом «Письме 46», 1923 г. (см. об этом А. Авторханов. Технология ­власти. – М.: Слово, 1991, с. 65).

Факт диктатуры партаппарата в СССР был признан и советскими крити­ческими авторами, начиная с перестройки и в 1990-х, например, в работах известного исследователя реального социализма Анатолия Бутенко. По словам А. Бутенко в 1992 г., «узурпация партийно-государственной бюрокра­ти­ей власти трудящихся исключила коренную перемену механизмов прогрес­са – замену буржуазных механизмов социалистическими. Поскольку отменить прежние, буржуазные, было проще, чем создать новые, уско­ряющие раз­витие…» (цит. по А.П. Бутенко. О «бархатных» и «небархатных» революциях в странах Центрально-Восточной Европы. – Восточная Европа: контуры посткоммунистической модели развития. – М., 1992, с. 65).

Факт диктатуры партаппарата в условиях реального социализма признает и В.Ф. Паульман. Однако признание данного факта сочетается у него с утверждением, что реальный социализм следует считать социализмом в марксистском смысле.

«Вместо развития народовластия зрела и укреплялась диктатура партийно-государственного аппарата. Означало ли это, что государственная собственность становилась антиподом общенародной собственности, что появился новый класс собственников – вместо капиталистов возник класс чиновников, все больше и больше отрывавшихся, как писал Л. Троцкий, от трудящихся масс? Нет, не означало. Государственная собственность до контр­революции 1991 года оставалась по своему существу общенародной, ибо функ­ционеры и чиновники партийно-государственного аппарата не были субъектами государственной собственности, хотя ею безраздельно распоряжались и располагали целым букетом привилегий. Таков парадокс истории, которая “придумала” нечто отличное от теоретических схем. Возникло противоречие между формой (государственной) и содержанием ­(об­щенародным) собственности, которое теоретически могло разрешить­ся ­двояко…» (В. Паульман. Прогноз судьбы человечества, 2009, с. 232, 235).

В.Ф. Паульман, таким образом, одновременно с признанием реального социализма «социализмом» считает его также и диктатурой партаппарата. (По принципу «социализм есть, но есть и диктатура партаппарата».) В таком соединении, однако, можно заметить весьма серьезное противоречие, которое ставит под сомнение и другие выводы  автора. Такое противоречие наверняка удивило бы самих основателей марксистской теории. Не может не удивить оно и современных сторонников левого направления.

Считать социализмом (то есть «первым коммунистическим обществом» в марксистском смысле – смысле «Критики Готской программы» Маркса и «Государства и революции» Ленина) диктатуру партийно-государственного аппарата – означает идти на явное противоречие с марксизмом и по сути компрометировать идею социализма.

Вопреки сталинскому руководству неортодоксальный марксизм в лице его уже упоминавшихся сто­рон­­ников – М. Рютина, В. Сержа, Л. Троцкого. Ф. Раскольникова и др. –  еще в 1930-е гг. указал на противоречивость определения тогдашней совет­ской системы как «социализма». Отказываясь считать сталинский социализм «социализмом», Лев Троцкий в работе «Преданная революция» (1936 г.) писал:

«VII конгресс Коминтерна в резолюции от 20 августа 1935 г. торжественно удостоверил, что в итоге успехов национализованной промышленности, осуществления коллективизации, вытеснения капиталистических элементов и ликвидации кулачества, как класса, “достигнута окончательная и бесповоротная победа социализма в СССР и всестороннее укрепление государст­ва диктатуры пролетариата”. При всей своей категоричности свидетельство ­Коминтерна насквозь противоречиво: если социализм “окончательно и бесповоротно” победил, не как принцип, а как живой общественный строй, то новое “укрепление” диктатуры является очевидной бессмыслицей. И наоборот: если укрепление диктатуры вызывается реальными потребностями ­режима, значит до победы социализма еще не близко. Не только марксист,­
но всякий реалистически мыслящий политик должен понять, что самая ­необходимость “укрепления” диктатуры, то есть государственного принуждения, свидетельствует не о торжестве бесклассовой гармонии, а о нараста­нии ­новых социальных антагонизмов» (Л. Троцкий. Преданная революция. – ­М., 1991, с. 55).

Л. Троцкий совершенно справедливо показывает противоречие определения сложившейся в СССР системы как социализма, тем более в сочетании с тезисом об «укреплении диктатуры». В дальнейшем ряд идеологов совет­ского марксизма пытался разрешить это противоречие, доказывая, что в СССР если не в конце 1930-х, то во всяком случае в послесталинский период «диктатура» закончилась и  было  установлено  «общенародное государство».

Однако были основания сомневаться в обоих данных официальных те­­зи­сах. Согласно известным положениям классического марксизма, социализм – это общество общественной собственности на средства производства. Можно ли считать общественной (а также общенародной и проч.) собственность в СССР, например, сталинского периода?

С нашей точки зрения, как и с точки зрения неортодоксального марксизма, начиная с 1930-х гг. в обществе реального социализма существовала диктатура – именно диктатура партаппарата, которая на самом деле не дава­ла возможности народу (то есть «совокупному пролетарию» реального социализма), осуществлять свою власть над государственной собственностью, чтобы можно было считать эту собственность не государственной, а общественной.

Факт диктатуры партийно-государственного аппарата в СССР, как мы видели, признает и В.Ф. Паульман, говоря о «своеобразном характере» соотношения «экономического базиса и политической надстройки, когда общенародная собственность функционировала в жестких рамках диктатуры партийно-государственного аппарата» (Прогноз судьбы человечества, 2009, с. 229). Это, однако, не мешает ему считать советский строй «социализмом».

Рассматривая вопрос о характере собственности в СССР В.Ф. Паульман пишет: «вопрос стоит так: была ли в СССР государственная собственность действительно общенародной? Другими словами, кто был субъектом собственности – государство или народ (общество)? Не ответив на этот вопрос, невозможно правильно решить и другие методологические проблемы относительно экономической системы и социального строя в СССР.

… Если мы обратимся к истории, то увидим, что во всех формациях (кроме первобытно-общинного строя) большая часть общественного богатства была распределена между частными собственниками.

В истории, до Октябрьской революции, не было случая, чтобы государство владело подавляющей частью общественного богатства. Противоположная картина наблюдалась в СССР, где не менее 90% всех основных фондов было сосредоточено в руках государства. Рассматривая данную проб­лему, следует четко понимать, что государство, являясь организацией об­щества, инструментом политической власти и управления, не может быть субъектом собственности» (В.Ф. Паульман. Прогноз судьбы человечества, 2009, с. 232, 235).

По мнению Паульмана, «история знает бесчисленное множество примеров, когда собственник де-факто не распоряжался своей собственностью, а за него это делал управляющий. Да и современный капитализм в котором преобладает акционерная форма капитала, предпочитают образно называть капитализмом менеджеров, ибо именно они управляют процессом воспроизводства».

При этом, как считает автор, «в истории еще не было такой ситуации, какая сложилась в СССР, когда подавляющая часть богатств была национализирована, имела форму государственной собственности и управлялась не народом – субъектом собственности, а партийно-государственным аппаратом. И не по прямому поручению народа, а в силу того, что этот аппарат присвоил себе право управлять общенародной собственностью, опираясь на свою диктатуру».

Однако, несмотря на это, по словам В.Ф. Паульмана, «все накопленное богатство в СССР, природные ресурсы и национальный доход принадлежали народу, а не функционерам и чиновникам партийно-государственного аппарата… Если до 1990-х гг. этот в общем-то бесспорный факт можно было еще по разному интерпретировать, то в процессе реставрации капитализма в СССР стало совершенно очевидно, что функционеры и чиновники партийно-государственного аппарата не были никакими собственниками.

Они, как и все простые граждане, должны были включаться в процесс приватизации на общих основаниях; правда, благодаря своей прежней позиции и связям, многие представители некогда всемогущего партийно-­государственного аппарата преуспели в накоплении первоначального капита­ла значительно больше, чем их простые соотечественники, став капиталистами» (В.Ф. Паульман. Прогноз судьбы человечества. Глава 4. Закономерности и противоречия государственного социализма, с. 232, 235).

Разберем тезисы автора по порядку, указывая на противоречивость его позиции – с одной стороны признания существования в СССР диктатуры партаппарата, с другой – утверждения наличия в нем «социализма», «общенародной собственности» и проч.

Во-первых, вряд ли можно согласиться с мнением В.Ф. Паульмана, что «до Октябрьской революции, не было случая, чтобы государство владело ­подавляющей частью общественного богатства».

Примеров государственной собственности без социализма в истории было достаточно. Есть пример азиатских и проч. деспотий – см. анализ Полем Лафаргом иезуитских республик, «перувианского социализма» Г.В. Плехановым в полемике с «Народной волей» (Социализм и политическая борьба, 1883) и др. Есть примеры и так называемого азиатского способа производства и прусского государственного социализма, о которых мы говорили в предыдущих главах.

Во-вторых, попытка В.Ф. Паульмана соединить признание существования диктатуры партаппарата с утверждением общественной собствен­но­сти на средства производства содержит явное противоречие.

Весьма трудно согласиться с тезисом, что государственная собственность в СССР до 1991 г. «оставалась по  существу общенародной» поскольку «функционеры и чиновники партийно-государственного аппарата не были субъектами государственной собственности, хотя ею безраздельно распоряжались и располагали целым букетом привилегий» (В.Ф. Паульман. Мир на перекрестке четырех дорог, с. 239).

«Безраздельное распоряжение» и «букет привилегий» чиновников создавали явную возможность для них пользоваться благами общенародной собственности, что практически и происходило, начиная со сталинского ­периода (когда такому пользованию как будто препятствовал репрессивный аппарат) и позднее – скажем, в брежневскую эпоху.

Диктатура создавала возможность отчуждения партаппарата от народа и общества. В условиях советской системы партийная бюрократия – члены партаппарата – по сути дела оказывалась в положении собственников «общественной» собственности реального социализма, и могла (что в ряде случаев фактически и делала) использовать это положение в своих интересах. Это выражалось в многочисленных фактах коррупции бюрократической верхушки в коммунистических странах, которая происходила в том числе и в обычной для реального социализма «денежной» форме. (Многочисленные коррупционные дела стали известны в период советской перестройки.)

Противоречивость власти реального социализма, связанная с диктатурой, выражалась в парадоксах советской системы, ее классовых и проч. особенностях. А также парадоксах советского марксизма, пытавшегося скрыть указанные особенности и проигрыше этого марксизма в идеологической полемике с западной консервативно-либеральной идеологией по основным вопросам, в том числе и касающимся проблем реального социализма. В свое время мы также указывали на такие парадоксы системы реального социализма, в частности, на парадокс собственности и проч. (см. манифест «О нашей революции» – Приложение к наст. работе).

Эти противоречия (о которых давно говорил неофициальный марксизм: «средства производства принадлежат государству, но государство как бы “принадлежит” бюрократии») отчасти признает и В.Ф. Паульман, говоря о противоречии «между формой (государственной) и содержанием (обще­народ­ным) собственности» (Прогноз судьбы человечества, 2009, с. 232–235).

Итак, в целом попытку В.Ф. Паульмана соединить признание реаль­ного социализма диктатурой партаппарата с утверждением «общенародности» советской собственности нельзя считать удачной. Такое соединение явно противоречиво, и это не парадокс истории (то есть парадокс объекта), как считает автор, а парадокс подхода. Значительно логичнее тезис неортодоксального марксизма, доказывающего переходность реального социализма, которая, по словам Троцкого, «еще не взвешена историей».

Как писал Троцкий в неоднократно цитированной нами работе «Преданная революция», «советская бюрократия экспроприировала пролетариат политически, чтоб своими методами охранять его социальные завоевания. Но самый факт присвоения ею политической власти в стране, где важнейшие средства производства сосредоточены в руках государства, создает новое, еще не бывалое взаимоотношение между бюрократией и богатствами нации. Средства производства принадлежат государству. Но государство как бы “принадлежит” бюрократии (курсив наш – И.Р.). Если б эти совсем еще свежие отношения упрочились, вошли в норму, легализовались, при сопротивлении или без сопротивления трудящихся, то они в конце концов при­вели бы к полной ликвидации социальных завоеваний пролетарской революции. Но сейчас говорить об этом, по меньшей мере, преждевременно. Пролетариат еще не сказал своего последнего слова. Бюрократия еще не создала для своего господства социальной опоры, в виде особых форм собствен­ности. Она вынуждена защищать государственную собственность, как ­источник своей вла­сти и своих доходов. Этой стороной своей деятельности она все еще остается орудием диктатуры пролетариата» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М., 1991, с. 206–207).

Современный марксизм также не может считать реальный социализм социализмом в марксистском смысле. Этот строй, как мы уже замечали в даннной работе, правильнее описывать понятием «предсоциализма» – переходного периода к социализму.

Признание значительных достижений реального социализма не должно – тем более в настоящее время, спустя более двух десятилетий после распада общества этого образца в Восточной Европе – отменять признания всех не­достатков «диктатуры партаппарата» в СССР и других странах. Вслед за неортодоксальным марксизмом 1930-х гг. современный марксизм должен признать противоречия системы реального социализма, в первую очередь его главное противоречие, выражаясь языком советского марксизма, между общественным характером производства и частнобюрократическим управлением производством и (фактически) присвоением его результатов.

Специфика собственности реального социализма, как и ряд других осо­бенностей этого общества, позволяет говорить о противоречиях его системы, которую вряд ли можно определить как социализм в марксистском смысле, то есть как «первое коммунистическое общество» в смысле «Критики Гот­ской программы» Маркса.

Ряд обществоведов в России (в том числе сохранявших левый и даже марксистский подход) занимал иную позицию по сравнению с позицией­ В. Паульмана, например, известный еще с советского периода исследователь реального социализма Анатолий Бутенко.

Взгляды А. Бутенко высказаны в большом количестве работ. В том числе на тему о том, «был ли социализм» в полемике с И. Чубайсом, братом извест­ного российского политика А. Чубайса (А. Бутенко.­ О вреде полуправды. – Независимая газета. 13 июля 1996; И. Чубайс. О пользе сомнений. Был ли в СССР социализм? – Независимая газета. 31 янв. 1996).

Ниже мы приводили мнение А. Бутенко об «узурпации партийно-государственной бюрократией власти трудящихся». Результатом этого стала, по его словам, «специфическая, исторически бесперспективная, законсервиро­ванная в своей незавершенности экономическая система» (А.П. Бутенко. О «бархатных» и «небархатных» революциях…, с. 65).

Иллюстрируя свое понимание данного вопроса в цитируемой статье, А. Бутенко опирается на подход Л. Троцкого и его последователя М. Кокса, который, так же как и Троцкий, рассматривал реальный социализм как ­«переходный режим».

«Не обладавший ни выгодами рынка, ни преимуществами социализма СССР – на взгляд Троцкого – мог рассматриваться как переходный режим, полупостроенный дом, буквально севший на мель истории между буржуазным обществом, не имеющим будущего, и бесклассовым обществом, которое еще не родилось … Без скорой победы новых революций в высокоразвитых капиталистических странах такой недостроенный и чахнущий социализм был обречен на возвратную реинтеграцию в капитализм. Будет ли Советский Союз двигаться к социализму или назад к капитализму, – продолжает Кокс, – определят лишь результаты классовой борьбы в развитых капиталистических странах. Однако было очевидно: если такой революции не произойдет, то мировой рынок неизбежно войдет в противоречие со стали­низмом, приведет к разложению системы и ее реинтеграции в международную экономику» (М. Кокс. Троцкий – его враги и друзья и советский кризис. – Альтернативы. 1995. № 1, с. 140. – Цит. по А.П. Бутенко. О «бархатных» и «небар­хатных» революциях в странах Центрально-Восточной Европы. – Восточная ­Европа: контуры посткоммунистической модели развития. – М., 1992, с. 65).

Как мы видим, подход А. Бутенко к вопросу о природе реального социа­­лиз­ма следует за позицией оппозиционных левых – в том числе Л. Троцкого, который в работах второй половины 1930-х гг., например, цитированной нами «Преданная революция» (1936 г.) отказывался считать реальный социализм «социализмом». В 1994 г. А. Бутенко писал: «обновление социализма было невозможным, так как никакого социализма не существовало, обновлять было нечего» (Реформирование России: мифы и реальность. – М.: Acade­mia, 1994, с. 384).

Возможно, критика А. Бутенко реального социализма (с акцентом на его «тупиковость») сегодня – в период господства правой идеологии в странах посткоммунизма, в первую очередь России – выглядит несколько резкой («жестковатой»), но это мнение одного из лучших советских исследователей реального социализма следует принять во внимание.

На сходных позициях стоял ряд левых диссидентов в СССР, например, Петр Абовин-Егидес, который также настаивал на отсутствии социализма в СССР. По его словам, «социализм в его современном истолковании можно определить как общество универсального самоуправления … “Убийственный” аргумент тоскующих по капитализму: социализм не способен накормить и одеть народ и “доказательство” тому – пустые полки в магазинах. Пустые полки, увы, это факт. Но виноват в этом не социализм, виновато его отсутствие. Социализм же, самоуправленческие трудовые коллективы, колхозы (кстати, именно они вырастили в прошлом году отличный урожай, а его огромные потери – вина не их, а правительства) могут накормить и одеть население» (Хождение великой идеи по мукам. – Перспек­тивы. 1991. № 4).

К вопросу о том, можно ли считать реальный социализм социализмом, примыкает вопрос о его перспективах: как мог развиваться реальный социализм и была ли реставрация в соответствующих странах западного общества единственным вариантом такого развития.

Верно (как признает и В. Паульман), что противоречия реального социализма могли разрешиться «двояким образом». На это давно указывал Л. Троцкий в работе «Преданная революция» и его последователи, в частности, цитированный М. Кокс. Мы также – как в предыдущей главе – говорим о двух вариантах выхода из системы реального социализма: варианте реставрации в бывших коммунистических странах западного общества ­(капитализма) и варианте движения от реального социализма вперед – к ­«новому социализму» .

Первый вариант – вариант реставрации – превратил часть представите­лей партаппарата в «капиталистов». В.Ф. Паульман также замечает значительно большие, чем у прочих жителей, успехи после 1991 г. представителей «некогда всемогущего партийно-государственного аппарата», ставших ­капиталистами, «в накоплении первоначального капитала» (В. Паульман. Прогноз судьбы человечества, с. 232, 235).

Понятно, что такой вариант превращения реального социализма в номенклатурный капитализм, о котором писал и ряд перестроечных и постсоветских левых публицистов (например, О. Лацис в книге «Заранее сплани­рованное самоубийство», 2005), является вариантом реставрации в мире ­реального социализма современного западного общества, а не движения ­реального социализма вперед – к новой общественной форме.

Л. Троцкий в работе «Преданная революция» ставил определение социализма в зависимость от вопроса производительности труда и эффектив­но­сти экономики. «Советские формы собственности на основе новейших ­до­сти­жений американской техники, перенесенных на все отрасли хозяй­ст­ва, – это уже первая стадия социализма. Советские формы при низкой производи­тельности труда означают лишь переходный режим, судьба которого еще не взвешена окончательно историей» (Л. Троцкий. Преданная ­революция. – М., 1991, с. 54).

4. Определение системы реального социализма и марксистская историче­ская схема. Типологический анализ систем «советского образца». Базисные структурные отношения реального социализма и отдельные сферы общества. Командная экономика. Рынок и подъем госсектора. Государственный Синдикат, административно-командная система.

Итак, очевидны противоречия в трактовке реального социализма как социализма в марксистском смысле официальным советским (вторым) марк­сизмом, на что указывали не только консервативно-либеральные, но и ­левые критики этой формы марксизма.

Обратимся к понятию «социализма» в классическом марксизме, на ­который как будто опирался советский марксизм (что нам уже приходилось делать в предшествующих главах этой работы).

«Первое, – пишет Ленин в работе «Государство и революция» (1917 г., опубл. 1918), – что установлено вполне точно всей теорией развития, всей наукой вообще, и что забывали утописты, что забывают нынешние оппортунисты, боящиеся социалистической революции, – это то обстоятельство, что исторически, несомненно, должна быть особая стадия или особый этап перехода от капитализма к коммунизму» (В.И. Ленин. Государство и революция. ПСС, изд. 5, т. 33, с. 86).

К «коммунизму» (коммунистическому обществу), заметим, согласно классическому марксизму, относится и «социализм», «первое коммунистическое общество».

Далее Ленин приводит цитату К. Маркса. «…Между капиталистиче­ским и коммунистическим обществом, – продолжает Маркс, – лежит период ­ре­волюционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода ­не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролета­риата…» (В.И. Ленин. ПСС, изд. 5, т. 33, с. 86; К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС,­ изд. 2, т. 19, с. 27).

«Этот вывод, – пишет Ленин в работе «Государство и революция», – покоится у Маркса на анализе той роли, которую играет пролетариат в ­сов­ременном капиталистическом обществе, на данных о развитии этого общества и о непримиримости противоположных интересов пролетариата и буржуазии.

Раньше вопрос ставился так: чтобы добиться своего освобождения, пролетариат должен свергнуть буржуазию, завоевать политическую власть, уста­новить свою революционную диктатуру. Теперь вопрос ставится несколько иначе: переход от капиталистического общества, развивающегося к коммунизму, в коммунистическое общество невозможен без “политического переходного периода”, и государством этого периода может быть лишь револю­ционная диктатура пролетариата» (В.И. Ленин. Государство и революция. ПСС, изд. 5, т. 33, с. 86–87).

Еще четче мысль Ленина о переходном периоде как особой стадии ­нового общества выражена им в подготовительных материалах к работе ­«Государство и революция»: «Итак, – пишет Ленин, – I “долгие муки родов”, II “первая фаза коммунистического общества”, III “высшая фаза  коммунистического общества”» (ПСС, т. 33, с. 185).

Анализ переходного периода в классическом марксизме Маркса и Энгельса, а также в работе «Государство и революция» и других работах Ленина позволяет сделать вывод, который мы отстаиваем в данной работе. Именно тот, что реальный социализм нельзя считать социализмом в марксистском смысле, то есть в смысле как первого, так и второго марксизма – марксизма-ленинизма. Основные особенности этого общества не позволяют считать, что оно вышло за рамки так называемого переходного периода от капитализма к коммунистическому обществу. Параметров «социализма» – «пер­вого коммунистического общества» по Марксу – реальный социализм, ­очевидно, не достиг.

На то, что реальный социализм не вышел за пределы «переходного периода», указывали (как уже приходилось отмечать в этой работе) оппозиционные марксисты 1930–1940-х гг., а за ними и многие последующие.

Мы также отстаиваем мнение, что общество реального социализма следует понимать не как «социализм» в классическом марксизме,  то есть «первое коммунистическое общество» согласно «Критике Готской программы»  Маркса, а как предшествующую «социализму» стадию так называемого пере­ходного периода или диктатуры пролетариата. В этом смысле реальный со­ци­а­­лизм следует описывать понятием не «социализма», а «предсоциализма».

Это понятие, как можно заметить, лучше описывает особенности общества реального социализма – как базисные, так и надстроечные. Основой общественной системы реального социализма – он же «предсоциализм» – был госсектор, Государственный Синдикат, управляемый компартией. Другую, весьма существенную, особенность этого общества составляла командно-админист­ративная система, определяющая специфическое построение государственного сектора общества. С этим связана также власть компартии, которая – в отличие от традиционных партий западного общества – представляла собой не просто политическую партию, но партию управления госсектором реального социализма. Еще одна важная черта реального социализма – авторитарная политическая надстройка, диктатура, позволяющая определять данное общество как «диктатуру пролетариата».

Реальный социализм следует, вероятно, считать не некоей отдельной формацией, но «подформацией» некоторой более общей – именно «комму­нистической» (синдикатной) формации. Основные признаки этого общества заставляют видеть в нем не «первое коммунистическое общество» по Марксу, но  скорее «переходный период». В качестве первого коммунистического общества в марксистском смысле следует рассматривать скорее «новый социализм», понимаемый как плюралистическое общество левого конт­роля с сохраняющим главную роль государственным сектором.

Современный марксизм должен дать типологический анализ реального социализма, способный выявить общее и особенное систем данного типа, указывая на специфику реального социализма – в том числе, в отличии от социализма западноевропейского социал-демократического образца. В противовес «консерватизмам», особенности реального социализма («предсоциализма) следует вывести за национальные рамки. (В рамках консерватизма эти особенности трактуются как «просто русские» – М. Задорнов и многие др.) Такой подход не дает верного решения. Следует рассматривать реальный социализм как наднациональную систему, имевшую при этом национальные особенности. Существовал ряд моделей реального социализма – советская, югославская, венгерская, северо-корейская и проч.

Есть ли единство у разных моделей реального социализма? Оно очевидно существует. Можно указать целый ряд «морфологических» признаков описываемой «некапиталистической» системы.

В первую очередь – это наличие госсектора (Государственного Cин­диката) и его особая роль в обществе. Также специфические (партийные, административные) формы контроля (управления) этим государственным сектором (Синдикатом) – то есть административно-командная система – с особой ролью коммунистической партии как партии управления госсектором (Государственным Синдикатом). В классической работе «Государство и революция» Ленин называет трудящихся СССР «служащими единого Государственного Синдиката».

Анализ госсектора (Государственного Синдиката) реального социализма является серьезной проблемой, которой нам приходилось касаться в рабо­тах 1980–90-х гг. (некоторые из них приводятся в приложении к данной книге).

Этот анализ требует дополнительных понятий и дополнительного инстру­ментария, в частности, предлагавшегося «системным» и струк­ту­ралист­ским подходом. В 1960–80-е гг. представители этого подхода попытались дать анализ универсальных природных и социальных структур, в том числе и общих для триады «человек-организм-машина». Предшественником тако­го об­ще­­­го морфологиче­ского подхода (1960–70-е гг.) был орга­ницист­ский­­ (Г. Спен­­сер), а также неоорганицистский подход, в том числе в его марксист­ской интерпретации­ (А. Богданов. Тектология. В 2-х кн. – М.: Экономика, 1989).

Для анализа первичных (начальных, «атомических») общественных структур, на основании которых реально происходит формирование структур более сложных, в том числе и Государственного Синдиката, в работах 1980-х – начала 1990-х гг. нами использовалось понятие «производительной системы» (навеянное вышеупомянутыми системными, структуралист­скими и кибернетическими исследованиями 1970-х гг., а также более ранними идеями органицизма и неоорганицизма).

Производительная система – это любое объединение индивидов, созданное с целью некоторой деятельности – от рабочей артели до армии. Можно заметить, что каждое из этих объединений (производительных систем), как показал еще неоорганицизм (напр., Г. Спенсер) строилось по принципу чело­веческого организма и общей, позже обозначенной как «кибернетиче­ской», схеме – центр, система управления, средние и низшие звенья (периферия). Понятие производительной системы оказывалось, таким образом, важным для социального анализа в целом.

Оно, как представлялось автору с 1980-х гг., описывает первичную ячейку, своего рода клеточку общественной системы как таковой. А также сформированных из этих клеточек более сложных образований, в том числе и систему реального социализма.

Государственный сектор – Государственный Синдикат – играл главную роль в системе реального социализма. Частный экономический сектор ­существовал в ряде моделей данного общества, но оставался подчиненным госсектору. В традиционных моделях (советской и проч.) он обычно подвергался давлению сторонников госсектора и госсобственности.

Примером создания активного госсектора могут быть экономические мероприятия большевизма в СССР, связанные с национализацией (начиная с военного коммунизма). Его специфическое административно-команд­ное развитие стало практиковаться с начала 1930-х гг., в частности, в виде пятилеток. С этого периода советский реальный социализм (советская ­модель) сделал ставку на госсектор, что было связано с достаточно жестким подавлением рыночной периферии. В СССР административно-команд­ная система сменила рыночные попытки 1920-х гг. (в виде НЭПа).

Эта же система воспроизводилась и в большинстве восточноевропей­ских моделей реального социализма. Различия касались в основном частностей. В некоторых странах реального социализма рыночная периферия ­присутствовала в большей мере, чем в советской модели, но также была слабой (и, как правило, подавлялась госсектором). После 1980-х гг. немалые новшества в систему реального социализма внес Китай. Но можно утверждать, что в целом, несмотря на свои отличия от советской и восточно­европейской системы, социализм с китайской спецификой является вариантом общей модели реального социализма.

Если говорить о роли коммунистической партии в системе реального социализма, то таковую можно связать с госсектором и административно-командной системой управления этим сектором. Компартия – это не просто партия диктатуры ради диктатуры, а партия управления госсектором, партия Государственного Синдиката.

Понятие административно-командной системы (Г. Попов, 1987) факти­чески описывает способ организации госсектора (Государственного Синдиката) в обществах реального социализма и роль компартии в управлении этим госсектором. Эта система обеспечивает специфическое развитие производства – нерыночный подъем общественного сектора.

В политике особенностью реального социализма является авторитарная (диктаторская) политическая надстройка. Авторитарная власть ком­партии (партийной бюрократии) – важная особенность реального социализма. Речь идет об однопартийной системе, диктатуре компартии – реально парт­­ап­парата.

В СССР рывок к «социализму» (административно-командной системе) происходит в 1930-е гг. После 1920-х последовал «великий перелом» и построение сталинского социализма 1930-х гг. Это привело к чрезвычайно быст­рому созданию в СССР (советской России и предвоенных советских республиках) самостоятельной экономики. В этом – заслуга советского ­реального социализма – первоначально в сталинском варианте.

Вопреки консервативно-либеральному подходу, концентрирующе­муся, в основном, на негативных сторонах «коммунизма», современный марксизм должен указать на значительный положительный вклад реального социализма в историю XX века.

Реальный социализм, который строили большевики в России (как и его идеология – второй марксизм), был реакцией на традиционное западное общество – капитализм XIX – начала XX века. Новый строй нельзя считать «шагом назад» по сравнению с западным обществом (капитализмом) 1930-х гг., то есть эпохи Великой депрессии в США. Этот социализм имел преимущества перед последним, каковые давал государственный сектор, способный к нерыночному подъему. Госсектор (Государственный Синдикат), созданный уже в начале большевистской революции путем широкой национализации, был необычным для традиционного (западного) общест­венного устройства. Госсектор давал возможность планирования экономики (в виде пятилеток) и управляемо­го развития общества. Это развитие  лежало в осно­ве специфической энергетики реального социализма (энергетики Синдиката).

Первоначально система управления госсектором в СССР с 1930-х гг. строилась по административно-командному принципу. В ранней (совет­ской) модели государственный сектор подавлял рыночную периферию, что вызывало ряд негативных явлений. Однако некоторые восточноевропей­ские модели – например, югославская и венгерская – начали преодолевать этот недостаток. Наиболее продвинутой в отношении рыночных ­реформ оказалась китайская модель реального социализма, которая к настоящему времени показывает свою очевидную эффективность в соревновании с современным западным обществом.

Следует определить отношение к понятию государственного социа­лизма, часто используемому в левой литературе.

Напомним, что Лев Троцкий (в работе «Преданная революция») подверг критике попытки определения советского строя этим понятием, срав­ни­вая советскую систему с западными моделями государственного ка­пи­тализма.

«От незнакомых явлений нередко ищут спасения в знакомых терминах. Загадку советского режима пытались перекрыть именем государст­венного капитализма. Этот термин представляет то удобство, что никто­ точно не знает, что собственно он означает. Первоначально термин “государственный капитализм” возник для обозначения всех тех явлений, когда буржуазное государство непосредственно берет в свое заведование средства транспорта или промышленные предприятия» (Л. Троцкий. Преданная рево­люция, с. 204).

В этой же работе Троцкий указал на важные отличия реального социализма от правоконсервативных корпоративных (этатистских) государств фашистского образца, с которыми в рамках консервативно-либерального подхода часто смешивалось так называемое коммунистическое общество.

«Со времени войны и особенно опытов фашистской экономии, – пишет Л. Троцкий, – под именем государственного капитализма понимают чаще всего систему государственного вмешательства и регулирования. Французы пользуются в этом случае гораздо более подходящим термином – “этатизм”. Между государст­венным капитализмом и этатизмом имеются несомненные пункты соприкос­новения, но взятые как системы, они скорее противополож­ны, чем тождест­венны. Государственный капитализм означает замену частной собственности государственной и именно поэтому сохраняет частичный характер. Этатизм – все равно где: в Италии Муссолини, в Германии Гитле­ра, в Америке Рузвельта или во Франции Леона Блюма – означает вмешательство государства на основах частной собственности с целью спасения ее…

Слова Муссолини: “три четверти итальянского хозяйства, промыш­ленного, как и сельского, находятся на руках государства” (26 мая 1934 г.) не нужно понимать буквально. Фашистское государство – не собственник ­предприятий, а лишь посредник между предпринимателями. Это не одно и­ то же. Popolo d’Italia говорит на этот счет: “Корпоративное государство ­направляет и объединяет хозяйство, но не ведет хозяйства, не заведует им, (“dirige e porta alla unita l’economia, ma non fa l’economia, non gestisce”) что, при моно­полии производства, было бы ничем иным, как коллективизмом” (11 июня 1936 г.). В отношении крестьян и вообще мелких собственников фашист­ская бюрократия выступает, как грозный властелин; в отношении капиталистических магнатов – как первый уполномоченный. “Корпоративное ­государство, – справедливо пишет итальянский марксист Феррочи, – есть не что иное, как приказчик монополистского капитала… Муссолини ­бе­рет на государство весь риск предприятий, оставляя за промышленни­­ками выгоды эксплуатации”. Гитлер и в этом отношении следует по стопам Муссолини…

Первое в истории сосредоточение средств производства в руках государства осуществлено пролетариатом по методу социальной революции, а не капиталистами по методу государственного трестирования. Уже этот краткий анализ показывает, насколько абсурдны попытки отождествить капи­та­листический этатизм с советской системой. Первый – реакционен, вторая – прогрессивна» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М., 1991, с. 204–205).

Лев Троцкий, таким образом, противопоставляет советский реальный социализм западным формам государственного капитализма. При этом­ он, в отличие от теоретиков второго марксизма, не считает этот реальный социа­лизм социализмом в марксистском смысле и справедливо говорит о его ­переходности.

5. Реальный социализм как всемирно-историческая форма. Общее и особен­ное. Модели реального социализма. Становление реального социализма и его противоречия. Проблема сталинизма, сталинского террора и дестали­низации.

Реальный социализм, очевидно, являлся определенной «всемирно-исто­рической» формой общества. В XX веке он представлял собой мировую систему, к концу этого века (1980-х гг.) занимавшего (с учетом Китая) до ­четверти (трети?) мировой территории с населением более 1,5–2-х миллиардов человек.

При этом реальный социализм имел ряд моделей и различные варианты развития – в том числе даже внутри СССР.

Можно указать на два полюса моделей реального социализма – с одной стороны – югославская, венгерская системы. Другой полюс – северокорей­ская, албанская модели (не говоря о Кампучии и проч.). Первая была близка советскому «нэповскому» варианту реального социализма, вторая – модели военного коммунизма. Оба полюса имели многочисленные различия – прежде всего в экономике, а также и в других областях, например, политике.

«Социализм с китайской спецификой» позволяет говорить о том, что реальный социализм при сохранении своих основных особенностей – в первую очередь однопартийной системы – может иметь две различные формы: административно-командную (сталинскую) и рыночную, продолжа­ющую успешное развития в современном Китае.

Наиболее продвинутыми для второй половины XX века следует считать, видимо, восточноевропейские формы реального социализма – в Югославии, Венгрии, ГДР и Чехословакии. Данные восточноевропейские соцстраны смогли предложить целый ряд более развитых (в том числе в рыночном отношении) механизмов комунистического общества. Созданные в этих странах системы реального социализма существенно отличались от совет­ской сталинской модели, а также моделей военного коммунизма (плюс «азиатской» в отрицательном смысле), например, северокорейской (также албан­ской, как аналога последней).

Особенно следует отметить югославскую модель реального социализма, которая имела целый ряд весьма важных отличий от советской модели, «базисной» для мира реального социализма 1940–80-х.

С конца 1940-х гг. югославский реальный социализм (под руководством Тито) имел известную самостоятельность от Восточного блока и основной совет­ской модели, пытаясь противостоять сталинизму. Важными элементами югославской модели было широкое самоуправление, а также экономиче­ская и во многом также и политическая открытость. Югославия с 1950-х гг. смогла создать продвинутую рыночную экономику и открытые границы с Западом, что было предметом удивления жителей многих стран реального социализма.

При этом югославский «самоуправленческий» социализм в целом сохранял морфологические особенности реального социализма и подчинялся общим принципам его развития. Как и иные восточноевропейские формы реального социализма, он был разрушен в ходе неудачных реформ конца 1980-х гг. и явного внешнего давления. Оно включало провоцирование ­Западом конфликтов между составлявшими Югославию республиками, а также прямую агрессию стран НАТО в Югославии в начале 1990-х (в том числе бомбардировок конца 1990-х гг.).

В рамках СССР успешными и более эффективными были, по-видимому, прибалтийские модели.

Китайский вариант раннекомунистического (раннесиндикатного) общества – отдельная система, в целом сохраняющая особенности реального социализма (см. 6-ю главу). Китайская модель (с конца 1970-х гг.) оказывается одной из наиболее продвинутых, даже по сравнению с восточноевропей­скими системами. Ее особенностью стало весьма серьезное уменьшение госсектора, но при его контроле за процессом реформ. А также попытка строить отношения  производительных единиц на рыночной основе. Однако, в отличие от посткоммунистических восточноевропейских систем, китай­ская модель не отказывается от госсектора и роли компартии в обществе. ­Несмотря на значительное развитие рыночной периферии, сохранение влия­ния госсектора (не менее трети), а также роли компартии позволяет продолжать плановое развитие общества. В отличие от бывших стран Восточного блока и постсоветской России, китайская модель сохраняет особенности реального социализма – влияние госсектора, власти компартии и авторитарной политической надстройки.

Если обобщить сказанное, то, как уже указывалось, главной социально-экономической особенностью обществ реального социализма следует считать крупный государственный сектор – Государственный Синдикат. На этой основе строится экономика, партийная система и проч. черты обществ коммунистического образца.

Реальный социализм (в первую очередь в СССР) был безусловным ми­ровым прорывом, что не исключало его многочисленных оборотных сто­­рон – противоречий и издержек, которые активно критиковались на Западе.

Эти противоречия определялись особенностями предсоциализма. Речь идет, в частности, о противоречии между политической надстройкой реального социализма и его заявляемыми социалистическими особенностями – в первую очередь якобы достигнутой реальным социализмом «общественной собственности на средства производства».

Очевидно противоречие между признаваемой современными сторонниками социализма (например, В. Паульманом) диктатурой партийно-­государственного аппарата и и характером (реальным содержанием) госсоб­ст­венности, которую в этих условиях вряд ли возможно трактовать как «общественную». Данное противоречие одним из первых заметил Лев Троцкий, указавший на «подготовительность» или «переходность» советского режима между капитализмом и социализмом («Преданная революция» и др.).

Противоречивость советского варианта реального социализма показала уже ранняя модель военного коммунизма 1918–1921 гг. Попыткой скорректи­ровать эту модель стал нэповский вариант экономики СССР 1921–1928 гг. Дальнейшее развитие советского реального социализма строилось на основе административно-командной системы. Последняя, наряду со своими ­достижениями, имела серьезные противоречия, которые нашли отражение в особенностях советской индустриализации и коллективизации, а также других чертах советского развития. Как извест­но, указанные кампании имели свою репрессивную сторону, включая и террор, который на Западе (по ­понятным идеологиче­ским причинам) выдвигался на первое место в разговорах о новом обществе.

Одним из главных недостатков реального социализма на Западе считалась авторитарная политическая надстройка, как и ограничение частной (не санкционированной государством) экономической активности. В СССР обе эти особенности просуществовали до самого конца реального социализма в Европе, то есть до рубежа 1980-х – начала 1990-х гг.

Здесь следует сказать и о роли партии в обществе реального социализма, которая весьма важна для понимания всех уровней его системы – от экономики до политики. Это можно сравнить с обычным аппаратом управления политических и экономических образова­ний, имеющимся на Западе в крупных корпорациях (механизм управления ими Д. Гэлбрейт описывал понятием «внутренней уравновешивающей» силы).

Роль партии (а затем и партократии) в обществе раннего коммунизма определяется специфической для реального социализма формой организации общественного труда – именно новым способом управления госсектором. Партократия занимает то же место в системе нового общества и нового способа производства, который в традиционном западном (буржуазном) обще­стве занимала буржуазия (плутократия), то есть является управля­ющим (а затем и правящим) классом раннесиндикатной общественной системы. Превращение партократии в класс (если таковое происходит) – явление более позднее, свидетельствующее о зрелости и кризисе системы реального социализма.

Роль управленческого слоя (класса) партократии, давно отмеченная исследователями общества реального социализма, в том числе критически-марксистскими, мы связываем, таким образом, со специфическим для реального социализма (коммунистическим раннесиндикатным) способом производства. Место партократии в обществе реального социализма связано с ее особой ролью как первоначально главного организатора подъема и регуляции государственного сектора (Государственного Синдиката) реального социализма. Поскольку в рамках последнего такой подъем имел административно-командную форму, он совершался специфической чиновничьей ­машиной, партаппаратом, которая выполняла роль приводных ремней, ­«вожжей» этой системы.

Советская партийная система составила, таким образом, основу административно-приказного подъема реального социализма 1930–1970-х гг., «каркас» Государственного Синдиката, совокупность «рычагов управления» его подъемом. Партаппарат играл своеобразную роль «кучера» колесницы Синдиката. Регулируя подъем госсектора, партократия на первых этапах выполняла функцию специфической «производительной силы» ранекоммунистической (раннесиндикатной) системы. В 1930–40-е гг. партийная система сыграла, можно сказать, роль той «горсти» Мюнхаузена, которая позволила госсектору (Синдикату) реального социализма поднять самого себя из болота отсталости и продолжать подъем также вплоть до 1970-х гг. Первичные партийные организации играли роль своего рода «пальцев» (горсти) этой руки. В рамках ранне­син­дикат­ного способа производства партократия занимала, таким образом, свое вполне обоснованное и рациональное место.

Анализ вопроса сталинизма, а также вопроса репрессивности и террора реального социализма, зависит от принятой идеологии. Западная критика ­говорит прежде всего о репрессивности данной общественной формы (как и теме сталинизма) в своих целях – компрометации реального социализма. Меньше говорится о положительных сторонах данного общества.

Как определить сталинизм? (То есть ответить на вопрос «что такое сталинизм?», важный для левой общественной мысли 1960-х гг. в СССР и восточноевропейских странах, а также в среде левых интеллектуалов Запада.)

Понятие сталинизма (как уже указывалось в 4-й главе) можно определить через понятие реального социализма – предсоциализма, авторитар­ного коммунизма.

Сталинизм, во-первых, – это деформация реального социализма (предсоциализма), отклонение от «нормы» такового в ряде областей развития общества, от экономики до идеологии. Норма реального социализма, как мы пытались показать, устанавливается в СССР и ряде восточноевропей­ских стран в послесталинский (хрущевский) период. Восстанавливаются «коллективное руководство», «социалистическая законность» (то есть прекращаются репрессии сталинского периода) и проч. Хрущевизм (с его теорией «культа личности Сталина») и шестидесятничество критикуют сталинизм с позиции нормы реального социализма.

С точки зрения современного левого подхода сталинизм в целом вы­ступал как деформация реального социализма. Нормальным реальным социализмом следует считать послесталинский вариант такового в СССР, с характерным для него коллективным руководством – властью партийной верхушки – верхушки партаппарата. После Сталина происходит нормализация реального социализма. Сталинская административно-командная система фактически сохранилась. Сохранилась и репрессивность (как аналог западной репрессивности), но на ином уровне, чем в сталинский период.

Позднее ряд стран реального социализма показал (при общем единстве системы) иные формы, чем та, которая существовала в СССР и меньшую репрессивность, чем была характерная для реального социализма в СССР. Создание некоторых из этих систем, например, в Югославии имело относительную самостоятельность, что в немалой степени определило своеобразие югославской коммунистической модели. Самостоятельным путем стал с 1960-х гг. развиваться и Китай.

Говоря о репрессивности реального социализма в СССР и терроре (в первую очередь сталинском 1930–40-х гг.), следует разобраться в реальных причи­нах этого террора. Где были последствия репрессивности самого реаль­ного социализма (его собственных противоречий), а где были явления, ­вы­званные субъективными особенностями вождей (в СССР – Сталина), усили­вавшимися и провоцировавшимися также и извне (см. 4-ю главу)?

Можно заметить, что террор составляет особенность не только реаль­ного социализма, но и, так сказать, «реального капитализма». Например – репрессивное становление системы первоначального накопления, войны и в ­целом репрессивные общества типа Третьего рейха, которые – несмотря на по­пытки едва ли не отождествления их с системами реального социализма – фактически являются формами западного («капиталистического») общества.

Что касается сталинского террора, то он имел, как уже указывалось, не только внутренние причины, но и причины внешние. Своего пика этот ­террор достиг в 1937 г. под влиянием очевидной провокации в связи с «сек­ретной папкой Сталина» и «делом маршалов» (см. Сталин и тайная поли­ция ­[Охрана] царской империи, https://kripta.ee/rosenfeld/2005/07/31/stalin­i­tajnаya­policiya­oхrana­carskoj­rossii­dve­knigi­o­rannej­biografii­stalina/.
Об этом также в книге «Крах русского консерватизма», 2015).

В целом сталинский террор можно связать не с «большевизмом» Сталина, но скорее с его «небольшевизмом», то есть включением Сталиным в создаваемую им как бы «социалистическую» систему немарксистских – кон­сервативных и утопически-социалистических элементов теории и политики. Сталинская попытка соединения большевизма с русским консерватизмом привела к специфическим формам советского национал-коммунизма. ­Явные признаки вторжения консерватизма – правого национализма, использо­вавшегося Сталиным не в поддержку большевизма (второго марксизма), но скорее в противовес ему, показывают, например, поздние сталин­ские репрессивные кампании конца 1940-х – начала 1950-х гг.

«Западное» – консервативно-либеральное решение темы репрессий и сталинизма таково: сталинизм является главным содержанием «коммунизма», поэтому чтобы добиться десталинизации, нужно разрушить реальный социализм и перейти к обществу западного типа.

Современная левая теория должна поставить проблему иначе. Исторический сталинизм (с личной диктатурой, репрессиями и проч.) следует рассматривать как деформацию реального социализма. Нормой реального ­социализма является досталинское и послесталинское «коллективное руководство», к которой реальный социализм возвращается после смерти Сталина. Несмотря на свои внутренние противоречия (как формы власти парт­аппарата) коллективное руководство имело и свое положительное содержание. Оно противостояло власти «буржуазии» в обществах западного образца. Вопрос «положительной десталинизации» может решить не реставрация­ в мире реального социализма западного общества, но переход к обществу ­«левого контроля», двигающегося в сторону «нового социализма».

В работе о перспективах демократизации в странах реального социализма Д. Лукач писал: «Как бюрократические тенденции к консервации принципов Сталина, так и идеологические тенденции тех, кто ведет против них “холодную войну”, равным образом характеризуются стремлением по возможности возвести к Ленину теорию и практику Сталина. Лишь марк­сист­ская критика деятельности Сталина способна выявить теоретический и практический разрыв, который в действительности существует между ними.­ Ей следо­вало бы также на исторических фактах показать, что Сталин именно в крупных стратегических вопросах отнюдь не был защитником ленин­ской линии в большей мере, нежели те, кто стал впоследствии его оппо­нен­тами» (Д. Лукач. Демократическая альтернатива сталинизму, (http://left.by/archives/6130 ).

Если говорить о вопросах «десталинизации», которые поставила эпоха реформ реального социализма, то десталинизацию в первом, более узком смысле следует понимать как преодоление левоэкстремистской деформации предсоциализма (то есть в терминах хрущевской эпохи – последствий культа личности Сталина) и возвращением к «норме» реального социализма – «социалистической законности» и проч.

Десталинизация в более глубоком смысле затрагивает сами основы реаль­ного социализма. Это – положительное преодоление реального социализма – то есть не разрушение его и реставрация в обществах бывшего реаль­ного социализма западного общества («капитализма»), но переход к «новому социализму» – плюралистическому и рыночному обществу левого контроля.

Таково современное левое понимание десталинизации, отличное от праволиберального, по сути отстаивающего реставрацию в мире реального социализма современного западного общества.

6. Политическая система реального социализма. Власть компартии и ­авторитарная политическая надстройка. Проблема авторитаризма реального ­социализма. Авторитаризм и тоталитаризм. Политический спектр реального ­социализма. Правые, левые, центр.

Известной особенностью политической системы реального социализма является ее авторитаризм – с авторитарной (однопартийной) властью компартии, что отражало начальное советское понятие «диктатуры пролетариата». Авторитарную политическую надстройку следует, видимо, считать признаком всех вариантов реального социализма.

В период холодной войны «коммунистическая диктатура» – в первую очередь в СССР и странах Восточного блока – стала едва ли не главным объектом идеологической атаки западного общества. Эта «коммунистиче­ская диктатура», с одной стороны, была как будто похожа на западный авто­ритаризм, дотянувший в некоторых странах Европы, например, Испании, Португалии и Греции чуть ли не до 1970-х гг. XX века. С другой стороны, она существенно отличалась от него. Политическая надстройка реально­го социализма представляла собой, во-первых, левую (а не правую, как­ в указан­ных странах) диктатуру. Во-вторых, она имела специфическую ­форму, связанную с особенностями данного общества с преобладающим госсектором.

Почему «ранний коммунизм» представлял собой диктатуру? В чем причины авторитарности политической системы реального социализма?

Одно объяснение: авторитаризм разных общественных систем (формаций) был особенностью начальной стадии этих формаций – в том числе и западного общества («капитализма»). А также, во-вторых, реакцией на неста­бильность, с которой сталкивались указанные системы в период кризисов. Пример исторических диктатур обществ современного западного образца – диктатуры Кромвеля и Наполеона (еще ранее – якобинцев), возникшие на начальной стадии этого общества. Более поздние западные (правые) диктатуры XX века, например, диктатуры Муссолини или Франко (а также соответствующие образования в иных районах мира – от Латинской Америки­ до Азии) появились в ситу­ациях нестабильности и левого наступления на ­западные (капиталистические) системы.

 Это же, возможно, происходит и с системами реального социализма (предсоциализма) – обществами с преобладающим госсектором. Авторитарная надстройка соответствует начальной стадии этих систем – первой форме «послекапиталистической» («синдикатной») формации, то есть «диктатуре пролетариата». Однако более зрелая стадия этого же общества – «социа­лизм» (новый социализм) – синдикатное общество левого контроля – долж­но быть плюралистическим.

Зачем была нужна компартия в мире реального социализма? Для диктатуры самой по себе?

Нет, как мы уже указывали, партийная система реального социализма была тесно связана с системой (морфологическими особенностями) этого общества. Компартия в соответствующих странах была необходима для ­управления государственным сектором (Государственным Синдикатом).

Диктатура партии (и тем самым по-видимому и диктатура партаппарата) как реальная черта «диктатуры пролетариата» существовала в СССР с первых лет его создания уже в 1920-х – начале 1930-х гг., что отмечал неофициальный марксизм от Л. Троцкого до В. Сержа и М. Рютина. Факт дикта­туры партаппарата в условиях реального социализма, ставший оборотной стороной диктатуры пролетариата раннего коммунизма (предсоциализма) признают и современные социалисты, например, В.Ф. Паульман.

Авторитарная диктатура партии (партаппарата, партийной элиты)­ в определенных случаях могла деформироваться в личную диктатуру вождя. Характерный пример – личная диктатура Сталина в СССР конца 1930-х – начала 1950-х гг. Ее аналоги в других странах реального социализма от Китая до Кореи и Албании, от культа Сталина и Мао до северокорей­ского культа Ким Чен Ира и других были обычным объектом критики Запада. Культ­
личности лидера – очевидное следствие авторитаризма и режима лич­ной диктатуры.

 «Коллективное руководство» вместо личной власти было восстанов­лено в СССР в 1960–80-х гг., то есть стало достижением послесталинского реального социализма. Вопреки консерватизму, выступающему с резкой критикой хрущевских реформ, этот послесталинский реальный социализм был «лучше» сталинской системы. Такую форму следует считать нормой ­реального социализма. При этом советское коллективное руководство (как и аналоги в других странах реального социализма) оставалось властью парт­аппарата до самой перестройки.

Понятие тоталитаризма в отношении обществ реального социализма как такового, которое активно использовалось консервативно-либеральной идеологией в период идеологической войны второй половины XX века, по отношению к послесталинскому СССР уже во многом являлось пропагандистским преувеличением. На это указывала как неортодоксальная западная (С. Коэн), так и неофициальная советская социология – А. Бутенко­
(например, его уже приводившаяся статья О «бархатных» и «небархатных» революциях в странах Центрально-Восточной Европы. – В кн.: Восточная ­Европа: контуры посткоммунистической модели развития. – М., 1992).

Еще до западной консервативно-либеральной критики понятие тоталитаризма начали применять неортодоксальные левые – В. Серж, Л. Троцкий и др. – с отличной от западного подхода целью: перехода реального ­социализма к новым формам.

Итак, авторитаризм политической системы был важной «несущей конст­рукцией» реального социализма. Критика Западом таковой в концепции «прав человека» и проч. активно велась в течение всей холодной войны – с 1940-х до 1980-х гг. XX века. Однако авторитарная система бывшего реального социализма существовала не просто так, она была важна, возможно, как защита ранней формы системы Государственного Синдиката. Попытка ­убрать эту защиту без адекватной замены грозила распадом системы.

Это и произошло в период советской перестройки. Советские реформаторы во главе с Горбачевым попытались отказаться от авторитарной ­политической системы реального социализма, но без адекватной ее замены  и в целом без понимания того, как следует действовать в условиях кризиса реального социализма – прежде всего политиче­ского. Несмотря на многие различия, все системы реального социализма в Восточной Европе стали распадаться при переходе к политическому плюрализму (многопартийности). Результатом стал провал положительной ­перестройки в мире бывшего ­реального социализма и победа на рубеже­ 1990-х гг. правых группировок. Альтернативой этому, согласно современному марксизму, могла бы быть власть реформаторских левых сил, то есть плюрализм «левого контроля».

Рассмотрим проблемы политического спектра реального социализма­ (в соот­ношении с западным) в координатах правого и левого (правые, ­левые, центр). В связи с этим спектром возникает ряд вопросов. Во-первых, важна ли вообще данная шкала правого-левого?

Повторим сказанное в предыдущих главах: категории правого и левого весьма важны для политического анализа, поскольку дают определения, маркировки и ориентиры политических партий и их программ. Эти понятия, среди прочего, маркируют политический центр системы. Общественную систему можно считать находящейся в равновесии, когда у власти (в ее центре) находятся политические партии, соответствующие этой системе. ­Неравновесие создают власть и политика других партий, реально не соответствующих господствующей системе. (Это характерно для периодов резких перемен и ломок – периодов революций и реставраций.)

Иногда отнесение к правым-левым производится по критерию средств. Не углуб­ляясь подробно в эту тему, заметим: между программой (целями) и средствами есть определенная связь. Более удаленная от ­реальности программа обычно толкает к большему радикализму применя­емых поли­тических средств. Крайне левые (и крайне правые), как правило, используют более радикальные средства. Более близкие к центру группировки чаще применяют умеренные – конституционные и проч.– средства политической борьбы.

Как может быть описан советский политический спектр (истеблишмент и оппозиция) в традиционных политологических понятиях, в частности, понятиях правого-левого? Каково соотношение основных совет­ских политических течений с традиционной западной политической шкалой?

Западные понятия правого и левого здесь и далее мы будем рассмат­ривать как основные, во-первых, поскольку они возникли и существовали раньше. Во-вторых, потому, что советские политические определения и поли­тиче­ский спектр реально выступали как превращенные (зеркально ­отраженные) по сравнению с западными.

В целом на Западе можно отметить факт «левого смещения» политического спектра, например, в течение последних двух веков. В ка­честве ­левых вначале выступали просто либералы (Италия и Скандинавия начала XIX века). Затем социалисты – к концу XIX века. За ними в начале XX века по­­-сле­довали коммунисты.

Каковы в категориях правого и левого советские политические течения? Каков был политический центр советской системы (системы реаль­ного социализма) и противостоящие ему «консерваторы» и «радикалы»?

Большевизм в России возник в начале ХХ века одновременно с другими сходными европейскими политическими течениями из левого крыла социал-демократии и с 1903 г. находился левее традиционной социал-демократии (меньшевизма). Развитие России ушло «влево» еще в 1917 г. Образование СССР – влиятельной силы XX века – одновременно было образованием левого полюса мировой политики.

Главная политическая сила и центр советской системы – коммунисти­че­ская партия – по традиционной западной шкале правого-левого занимала очевидно более «левое» положение по сравнению с альтернативными груп­пи­­ровками социалистов (в том числе наиболее близкими им правыми социал-демократами – меньшевиками).

Советский политический спектр (как уже отмечалось) выглядел следующим образом. Политический центр (истеблишмент) советской системы в 1960–80-е гг. представляли, по-видимому, умеренные сталинисты – от Хрущева до Брежнева. Роль «консерваторов» играли радикальные (откро­венные) сталинисты от Маленкова до Суслова – сторонники максимально жесткой административно-командной системы (термин в период совет­ской перестройки ввел Г. Попов).

В блоке с советскими консерваторами – сталинистами (левыми по ­западной шкале) – были и консерваторы правые (по западной шкале), то есть сторонники дореволюционной империи, часто монархисты. Советские «правые» (советские традиционалисты, сталинисты) весьма существенно ­отличаются от вторых – западных консерваторов, сторонников дореволю­ци­онной России (считающихся правыми по западной шкале).

В России правоконсервативную группировку представлял, скажем,­ И. Ша­­фаревич и многочисленные представители правой Русской партии – поклонники дореволюционной империи, партий типа «Союз русского ­народа», В. Пуришкевича, В. Шульгина и проч.

Течение правых русских консерваторов аналогично течениям правых консерваторов («правых националистов») в прибалтийских, украинских­ и проч. республиках, пришедших к власти при поддержке Запада в начале 1990-х гг. после провала советской перестройки. (На Украине – в результате переворота 2014 г.)

Оппозицию в СССР представляли «либералы» – как левые, советские, так и правые.

Правые либералы (в России – образца П. Милюкова) существенно отличались от либералов советских горбачевского или дубчековского образца, поборников реформ реального социализма. Они (как и правые консерваторы) были сторонниками реставрации в мире реаль­ного социализма общест­­ва западного образца. Праволиберальную группи­ровку в России представля­ли диссиденты-«демократы» – Д. Сахаров, В. Войнович, Г. Померанц и многие другие – сторонники февральской революции и парламент­ской системы в России.

Таким образом, в мире реального социализма следует различать либе­ра­лов левых (дубчековского образца) – сторонников реформ реального со­ци­ализма и либералов правых – сторонников восстановления в странах ­реального социализма дореволюционных систем. Это два разных политических течения, которые отождествляет (запутывая вопрос) западная идеология и вслед­ за ним оба правых – правоконсервативное и праволиберальное – течения­ в России.

Запад, в своих целях (победы правых, консервативно-либеральных сил), с середины XX века стремился подменить советские консерватизм и либерализм западными вариантами. Реально же эти течения в советском и ­западном варианте следует отличать друг от друга. В основе этого различия лежало зер­кальное отношение советского и западного политического ­спектра. ­Отсюда следовал феномен советского диссидентства и диссидентов – «левых, которые правые».

Советские диссиденты – как либералы типа В. Войновича, Г. Померанца, так и консерваторы типа И. Шафаревича или В. Кожинова – представляли политические течения, считающиеся в Европе правыми по основной, запад­ной (общеевропейской) шкале.

В советской же системе правые диссидентские группировки оказывались оппозиционными, то есть «как бы левы­ми». Этот парадокс советской политической шкалы – результат ее перевернутости по сравнению с западной. «Левыми» в советских рамках указанные правые диссиденты считались (объявлялись) также по признаку радикализма – радикального отношения к советской системе (отрицания ее).

Каковы могли быть перспективы развития политической системы стран бывшего реального социализма?

Некоторые социалисты противопоставляли многопартийным системам Нового мирового порядка «непартийную» политическую систему, то есть систему полного самоуправления (и перехода к «неполитическим» конструкциям). Такую перспективу отстаивал ряд социалистов еще с XIX века – в част­ности, анархисты. Об этом писал и ряд марксистов XX века, опиравшихся на тезис классического марксизма об «отмирании» в конечном счете государства. В качестве альтернативы «политической» власти в течение XX века выдвигалось как можно более широкое самоуправление. (Помимо югославской модели, его пытался отстаивать, в частности, советский диссидент-­социалист Петр Абовин-Эгидес.)

Можно ли ожидать в обозримой перспективе «неполитических» и само­управленческих перемен в мире Нового мирового порядка и его странах?

Несмотря на ряд новейших революционных прецедентов (например, исландского 2010–2015 гг.), переход к «неполитическим» (самоуправленче­ским) конструкциям в странах современной Европы и посткоммунизма на данном историческом этапе вряд ли осуществим (вряд ли актуален) – до побе­ды в мире бывшего реального социализма обществ «левого контроля» («нового социализма»), выходящих за рамки Нового мирового порядка. Или даже точнее – серьезных (и исторических) побед этих обществ над традиционным западным обществом.

Реальность сегодняшнего дня (и вероятная перспектива ближайших десятилетий) в Европе – борьба посткоммунизма за свое место в мире. Эта борьба, которой, видимо, предстоит быть достаточно продолжительной (без особого исторического ускорения она может занять по крайней мере нынешний век), наверняка будет вестись в «политических» рамках.

7. Социальная структура реального социализма. Классы. Консервативно-либеральная теория «нового класса» и ее противоречия.

Весьма важна проблема социальной (классовой) системы реального социализма.

На Западе с конца 1950-х стала популярна теория «нового класса», обвиняющая реальный социализм в замене класса «буржуазии» на новый класс – партийной бюрократии – партократии. Эта концепция была сформули­рована в известных работах М. Джиласа («Новый класс», 1957) и М. Восленского («Номенклатура», 1970).

Советский «невозвращенец» Михаил Восленский сознательно продолжал опыт Милована Джиласа. «Задача книги, – писал он в предисловии к книге «Номенклатура», – состояла в том, чтобы продолжить работу, проделанную Милованом Джиласом … Он совершил открытие, установив, что осно­вой системы реального социализма является возникновение нового правящего класса. Джилас опирался на югославский опыт – наименее типичный из всех социалистических стран – и написал свою книгу “Новый класс” как теоретическое исследование. Я поставил себе цель сделать следующий шаг: установить точно, в конкретной реальности советского общества (наиболее типичного для реального социализма), какая именно часть этого ­общества является “новым классом”» (http://www.rusidea.org/?a=10008 ).

Подход М. Джиласа и М. Восленского, диссидентов реального социализма, порвавших с традиционным (вторым) марксизмом и перешедших на сторону Запада и консервативно-либеральной идеологии, в вопросе о классах реального социализма, таким образом, оказывался более жестким, чем позиция неортодоксального марксизма. Последний (например, Лев Троцкий в конце 1930-х гг.) отрицал классовый характер «бюрократии» в совет­ской системе («Преданная революция», 1936).

В этой работе Л. Троцкий дал весьма важный для современного левого подхода анализ классовых отношений в СССР конца 1930-х гг., в том числе и бюрократии. Важность этого анализа состоит в попытке дать не консер­вативно-либеральное («незападное»), то есть неофициальное левое ­(во ­многом выходящее за рамки второго марксизма) описание реального социа­лизма в СССР.

Троцкий, во-первых, подверг критике тезис официального советского марксизма об отсутствии в СССР привилегированных слоев, ссылаясь, в частности, на материалы переписи 1937 г.

«Согласно официальному комментарию, переписной лист только потому не заключает в себе никаких других социальных характеристик, что в СССР нет классов. На самом деле переписной лист построен с прямым расчетом: скрыть привилегированные верхи и наиболее обездоленные низы. Действительные прослойки советского общества, которые должно и можно было бы без труда выявить при помощи честной переписи, таковы: верхи бюрократии, специалисты и пр., живущие в буржуазных условиях сущест­вования; средний и низший слой на уровне мелкой буржуазии; рабочая­ и колхозная аристократия – примерно на том же уровне; средняя рабочая масса; средние слои колхозников; крестьяне и кустари-единоличники; низшие рабочие и крестьянские слои, переходящие в люмпен-пролетариат; ­беспризорные, проститутки и проч.» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М., 1991, с. 202).

Что касается правящего слоя в СССР, который Троцкий называет «бюрократией», то по его определению, «бюрократия СССР усваивает буржуазные нравы, не имея рядом с собою национальной буржуазии. В этом смысле нельзя не признать, что она есть нечто большее, чем бюрократия. Она есть единственный в полном смысле слова привилегированный и командующий слой в советском обществе» (Л. Троцкий, цит. соч., с. 206).

Нами уже приводилась цитата из работы «Преданная революция»: ­«Советская бюрократия экспроприировала пролетариат политически, чтоб своими методами охранять его социальные завоевания. Но самый факт присвоения ею политической власти в стране, где важнейшие средства производства сосредоточены в руках государства, создает новое, еще не бывалое взаимоотношение между бюрократией и богатствами нации. Средства производства принадлежат государству. Но государство как бы “принадлежит” бюрократии. … Бюрократия еще не создала для своего господства социальной опоры в виде особых форм собственности. Она вынуждена защищать государственную собственность, как источник своей власти и своих до­ходов. Этой стороной своей деятельности она все еще остается орудием дикта­туры пролетариата» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М., 1991, с. 206–207).

Анализ бюрократии у Троцкого весьма важен для современного марксистского подхода в ряде отношений. Во-первых, этот анализ предвосхитил известные теории Джиласа и Восленского. Во-вторых, улавливая переходность советского режима, он указывает на возможность не только «реставрации капитализма», но и положительного развития реального социализма.

В противоположность такому выводу Милован Джилас и Михаил Вос­лен­ский – авторы наиболее известных и популярных на Западе книг на тему классов в СССР и «коммунистических» странах, напротив, доказывали, что пар­тий­ную бюрократию в системе реального социализма следует считать «классом». Из этого по сути делался вывод о превосходстве над обществом ре­ального социализма традиционного западного «тоже классового» общест­ва.

Анализ последних работ Троцкого, как и некоторых левых авторов конца 1930-х гг., показывает, что идея «нового класса» вовсе не принадлежит ­Ми­­ловану Джиласу, но активно обсуждалась уже Л. Троцким и рядом неортодоксальных марксистов еще до войны. Одним из сторонников «классовой» теории советской бюрократии был, например, Бруно Рицци, с которым Троцкий полемизирует в статье «СССР в войне», опубликованной в «Бюллетене оппозиции» в сентябре 1939 г.

Из статьи видно, что ряд левых критиков реального социализма задолго до Джиласа и его открытия «нового класса» – в частности, итальянский ­левый коммунист Бруно Рицци – были сторонниками «классовой» теории бю­­ро­кратии, которую Троцкий все же не был готов принять (см. англ. перевод книги Б. Рицци, 1939 г.: Bruno Rizzi. The Bureaucratisation of the World, https://www.marxists.org/archive/rizzi/bureaucratisation/index.htm ). Статья «СССР­
в войне», как и другие статьи Троцкого 1939–40-х гг. показывает, что Троцкий и после работы «Преданная революция» сохраняет «неклассовую» концепцию советской бюрократии.

 «Признаем для начала, – писал Троцкий в 1939 г., – что бюрократия есть новый “класс”, и что нынешний режим СССР есть особая система классовой эксплуатации. Какие новые политические выводы вытекают для нас из этих определений? Четвертый Интернационал давно признал необходимость низвержения бюрократии революционным восстанием трудящихся. Ничего другого не предлагают и не могут предложить те, которые объявляют бюрократию эксплоататорским “классом”. Целью низвержения бюрократии является восстановление власти советов, с изгнанием из них нынеш­-ней бюрократии. Ничего другого не могут предложить и не предлагают левые критики» (СССР в войне. Бюллетень оппозиции [больше­­виков-­ле­нинцев]. 1939. № 79–80, https://www.marxists.org/russkij/trotsky/1939/war.htm ).

Троцкий прямо критикует концепцию Бруно Рицци (Бруно Р.). «То, что для нас является деформацией переходного периода, результатом неравномерности развития разных факторов общественного процесса, Бруно Р. принимает за самостоятельную общественную формацию, в которой бюрократия является господствующим классом… Поразительное дело, как раз в сталинских чистках Бруно Р. видит доказательство того, что бюрократия стала правящим классом, ибо только правящий класс способен, по его мнению, на меры столь широкого масштаба. Он забывает, однако, что царизм, который не был “классом”, тоже позволял себе довольно широкие мероприятия по чистке, притом как раз в тот период, когда он приближался к гибели. Своим размахом и чудовищной лживостью чистки Сталина свидетельст­вуют не о чем другом, как о неспособности бюрократии превратиться в устойчивый господствующий класс и являются симптомами ее близкой агонии. Не попали ли бы мы в смешное положение, если б усвоили бонапартской олигархии имя нового правящего класса за несколько лет или даже месяцев­ до ее бесславного падения? Одна лишь ясная постановка вопроса должна, на наш взгляд, удержать товарищей от терминологических экспериментов и слишком торопливых обобщений» (СССР в войне. – Бюллетень оппо­зиции. 1939. № 79–80, https://www.marxists.org/russkij/trotsky/1939/war.htm ).

Комментируя данную важную статью Льва Троцкого, можно отметить ряд ее особенностей.

С одной стороны, очевиден излишний радикализм некоторых заявлений Троцкого, например,  об «агонии бюрократии» и «революционном восстании» в СССР. Эти заявления, хотя и являвшиеся реакцией на сталинский террор и сталинские процессы, в ситуации конца 1930-х гг. вряд ли можно считать адекватными. «Восстание» в СССР того времени – времени жесткого противостояния революционного государства с мировыми правыми силами – могло иметь результатом не какое-либо «реформирование»  советской системы (в том числе и «восстановление власти советов»), но лишь  поражение и разрушение реального социализма.

В то же время в этой же статье «СССР в войне» Троцкий делает ряд важных теоретических замечаний. В частности, он обсуждает положение о «новом классе», с которым Милован Джилас выступит двадцать лет спустя без ссылок на Троцкого и иных левых авторов 4-го Интернационала.

Троцкий  обсуждает здесь также вопрос определения общества в СССР через классическое марксистское понятие формации. Такое определение попытался дать критикуемый Троцким левый антисталинист Бруно Рицци, предложивший рассматривать советскую систему сталинского образца как «самостоятельную формацию». Предложение Рицци не получило одобрения Троцкого, который отказывается считать советское общество отдельной формацией. Оппонент Сталина концентрирует внимание на «переходности» советского реального социализма и определяет сталинизм как «деформацию переходного периода».

Итог концепции классов реального социализма у Троцкого: советскую (сталинскую) бюрократию нельзя считать классом в полной мере, как реальный социализм нельзя считать отдельной формацией. Троцкий делает упор на «переходности» советского реального социализма.

В период советской перестройки – с отменой цензуры (в 1988–1989 гг.) – спор о классах в системе реального социализма развернулся снова. Совет­ские перестроечные авторы – известные обществоведы А. Бутенко и Т. За­слав­ская, как и инициировавший обсуждение темы C. Андреев, высказались за признание партократии в СССР (и реальном социализме в целом) классом в марксистском смысле ( С. Андреев. Причины и следствия. – Урал. 1988. № 1; он же. Структура власти и задачи общества. – Нева. 1989. № 1).

Позже А. Бутенко (как уже указывалось) писал: «”Обновление социализма” было невозможным, так как никакого социализма не существовало, обновлять было нечего и потому, что бюрократия, номенклатура уже превратилась в господствующий класс, у которого было достаточно сил, чтобы воспрепятствовать своему самоуничтожению» (Реформирование России: мифы и реальность. – М.: Academia, 1994, с. 384).

Тема партократии, как и классов в системе реального социализма (которую мы уже рассматривали в 3-й главе) вызывает много вопросов. Весьма важный в их числе – в какой системе координат (системе категорий) рассуждать о данной теме и какие выводы следует сделать из признания парто­кратии классом в обществе реального социализма.

Можно ли принять западную консервативно-либеральную интер­претацию концепции классов применительно к реальному социализму?

Следует прежде всего указать на противоречия (парадоксы) концепции «нового класса» в западном варианте, то есть в рамках западной консервативно-либеральной идеологии. Главное из этих противоречий заключается в том, что данная западная теория, которая говорит о классах в мире реального социализма, методологически не имеет классового подхода. То есть отрицает этот подход в принципе по отношению ко всем общественным образованиям («общественно-экономическим формациям» на языке марк­сизма).

Логика западных авторов в анализе темы «нового класса» в рамках реального социализма такова.  Реальный социализм, который обвиняет западное общество («капитализм») в классововости, является на  самом деле столь же классовым, как и общество западное. Поэтому нужно отказаться от реального социализма – разрушить его – для чего? Для перехода к «нормальному» классовому обществу западного образца. Логика понятная, но с точки зрения современной левой теории странная. Нужно отказаться от одной классовой системы (системы реального социализма), чтобы вернуться к другой – традиционной (западной)?

Нельзя не отметить также странность самого использования понятия «класса» в традиционной западной (консервативно-либеральной) теории: ­такое использование фактически противоречит этой общественной теории. Если марксизм всегда строил свой исторический анализ на классовом подходе, то западные идеологи до концепции «нового класса», как правило, не прини­мали классовый подход как таковой и резко критиковали его. С появлением теории «нового класса» М. Джиласа (а также М. Восленского) все меняется. Западные теоретики вдруг полюбили классовый подход и занялись им – правда, заметим, лишь применительно к реальному социализму.

Напрашивается вывод, что концепция «нового класса» не является органичной в рамках консервативно-либеральной теории и «прилеплена» к этой теории искусственно. Партократию можно считать классом реального социализма, но в рамках другой – не консервативно-либеральной теории, отра­жением которой следует считать теорию «нового класса». Речь фактически идет о современной левой теории – современном (третьем) марксизме.

Как следует трактовать концепцию «нового класса» в рамках современной левой теории?

Современный марксизм должен не только критиковать реальный социализм за наличие классов (или образований, близких к классовым) в его системе, но и определить причины появления данного класса и пути преодоления этой классовости.

Следует, по марксистской традиции, указать, во-первых, на положительную роль партийной системы и ее элиты (партократии) в системе реального социализма на определенном этапе его развития. Точнее – на ведущую (главную) роль партократии (как и компартии в целом) в управлении госсектором общества «коммунистического» образца.

Здесь надо сказать несколько слов об эволюции правящих групп реального социализма (см. главу 3), которая определяет и различие этапов развития данного общества. Сначала в результате коммунистической революции к власти приходит революционная элита (например, большевики 1920-х гг. в России). Примерами лидеров этой элиты могут быть Ленин, Тито, Фидель Кастро и ряд других известных коммунистических деятелей. Эта элита была первыми «управляющими» Государственного Синдиката, осуществляв­шими руководство госсектором реального социализма.

Объективность заставляет признать преимущества этих революционных фигур перед фигурами «старого режима» («старого мира»). Эти фигуры, как правило, были чужды своекорыстия, они действовали во имя общественной пользы, веря в идеалы социализма как лучшего будущего (с соответ­­-ст­вующим этому идеализмом). Внешняя атрибутика этих вождей соответ­-ст­вовала боевому революционному духу эпохи – в первую очередь это военная форма против гражданской одежды. (Некоторые ходили во френчах еще много лет после революции.)

В России изменения правящего слоя произошли в 1930-е гг., при переходе к классической административно-командной системе. Революционная элита сменяется бюрократией (в определении неортодоксальных левых 1920–30-х гг.). Этот слой отличается от предшествовавшей ему революционной элиты. Он характеризуется уже не идеализмом, но скорее прагматизмом, если не явным приспособленчеством. Общество расслаивается на «вождей» (бюрократию, начальников) и народ («винтики»). В ходе институционализации системы реального социализма сталинские выдвиженцы, начиная с 1930-х гг., постепенно все больше становились карьеристами и приспособленцами (в идеологии – уже не большевиками, но часто – правыми ­националистами – «консерваторами»).

Из них постепенно в СССР и других странах советского образца формируется партократия. На позднем этапе развития реального социализма она заменяет революционную элиту, осуществлявшую административно-приказной подъем Государственного Синдиката.

Как нам уже приходилось указывать ранее, в том числе и в этой главе, важной функцией компартии (и ее элиты) в системе реального социализма, была организация работы госсектора – Государственного Синдиката. Лишь позднее, с ослаблением своей функции регуляции госсектора, партократия теряет свою первоначальную позитивную роль и оказывается специфи­че­ским реликтом старого способа производства, демонстрируя черты паразитизма и загнивания.

Роль партократии в условиях реального социализма определяет и роль пролетариата в этом обществе. Если мы признаем партократию классом, то таким же классом должен считаться и «совокупный пролетарий» реального социализма. (Советский марксизм не понимал этого, считая, что пролетариат существует только на Западе – в условиях капитализма, как антипод буржуазии.)

Другими словами, приходится признать, что реальный социализм (он же «государственный социализм») не устраняет пролетариата, но превращает его (на зрелом этапе данного общества) в антагониста партократии. Примерами конфликта промышленных рабочих реального социализма с партийной элитой могут рабочие советы в Венгрии 1956 г., «Солидарность» в Польше 1980–1981 гг. и проч.

Речь идет об отчуждении пролетариата (совокупного пролетария в ­целом, в особенности же интеллектуариата) не только при капитализме, но и при реальном социализме. Совокупный пролетарий стремится преодолеть это отчуждение (в первую очередь от средств производства), что возможно лишь путем революции этого пролетариата против партократии (как и плуто­кратии в целом). Данная революция и составляет положительный смысл кризисов реального социализма и процессов «перестроечного» типа, понимаемым не как реставрация, а как переход реального социализма к новым стадиям развития.

Важно еще раз заметить при этом, что данная революция должна отличаться от реставрации в мире реального социализма традиционного западного общества, которой консервативно-либеральные идеологи стремятся подменить революцию, то есть переход реального социализма к новому ­качеству.

О составе пролетариата в современном обществе с точки зрения советского (второго) и современного марксизма можно сказать следующее.

Во втором (советском) марксизме (и марксистском дискурсе XIX–XX века) понятие пролетариата трактовалось однобоко. Оно сводилось в основ­ном к понятию рабочего класса, то есть отождествлялось с понятием инду­стриальных рабочих – рабочих физического труда. Интеллигенцию совет­ский марксизм определял (и третировал) как «прослойку». Этим реальный социализм и второй советский марксизм подчеркивал свою связь с индуст­риальной эпохой и риторикой этой эпохи.

Стремление представить пролетариев физического труда «главными» пролетариями соответствовало индустриальному капитализму. Постинду­ст­риальной эпохе соответствует «иной» пролетарий – умственного труда: управ­ленцы, врачи, учителя, ученые. Это подтверждает пример западного обще­ст­ва, в котором ситуация в этом направлении меняется с началом ­новой ­постиндустриальной эпохи. Меняется и состав пролетариата. То есть понятие пролетариата в отношении современного западного общества (как и реального социализма), следует переосмыслить в свете реалий начала XXI века. (Об этом также см. 1-ю главу.)

Современный (третий) марксизм должен оказаться от отождествления пролетариата с рабочими физического труда. Такое отождествление стало подвергаться все большей критике с началом постиндустриального исторического этапа, первые симптомы которого стали заметны в США в 1960-е гг. XX века. Эти кардинальные перемены требовали выведения понятия пролетариата за старые «индустриальные» рамки.

Для всех, знакомых с марксистскими хрестоматиями, очевидно, что главным в марксистском понимании пролетариата является не привязка этого понятия к некоторой непосредственной форме труда (индустриального или неиндустриального, например, сельскохозяйственного), но признак отношения данной общественной группы к средствам (общественного) производства (см. классическое определение классов в работе Ленина «Вели­кий почин». – ПСС, т. 39, с. 15 ). В частности, признак отсутствия средств про­изводства у пролетариев, то есть признак «наемности» их труда. Понятно поэтому, что класс пролетариев – это класс в первую очередь не столько ­«рабочий», сколько «работающий», признаком которого является не та или иная форма труда, а в первую очередь отсутствие собственности и необходимость продажи своего труда.

В этой связи, как уже указывалось в предыдущих главах, важно марксово понятие «совокупного пролетария» (вначале – «совокупного рабочего» – Gesamtarbeits), которое Маркс использует в первом томе «Капитала».

«Теперь для того, чтобы трудиться производительно, – писал Маркс, – нет необходимости непосредственно прилагать свои руки; достаточно быть органом совокупного рабочего, выполнять одну из его подфункций» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 23, с. 516–517).

Во французском издании первого тома «Капитала» Маркс указывает, что работники физического труда не являются единственной группой «сово­купного рабочего». «Один больше работает руками, другой больше головой, один как управляющий, инженер, технолог и т. д., другой как надсмотрщик, третий непосредственно как рабочий физического труда или даже как простой подручный» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 49, с. 95, 190).

Третий марксизм должен подчеркнуть факт несводимости понятия пролетариата к рабочему физического труда. С началом постиндустриальной эпохи на Западе и тем более с переходом к информационному обществу эпохи Интернета в начале XXI века в этом классе на первые роли стали очевидно выдвигаться уже не индустриальные рабочие (рабочие физического труда), а «умственная» часть пролетариата – так называемый пролетарий ­ум­ст­вен­ного труда.

Понятие «пролетариата умственного труда» («intellectual proletariat») ввел Ф. Энгельс в начале 1890-х гг. «Пусть ваши усилия, – обращался он к Международному конгрессу студентов-социалистов в декабре 1893 года, – приведут к развитию среди студентов сознания того, что именно из их рядов должен выйти тот пролетариат умственного труда, который призван плечом к плечу и в одних рядах со своими братьями рабочими, занятыми физиче­ским трудом, сыграть значительную роль в надвигающейся революции (курсив наш – И.Р.). Буржуазным революциям прошлого от университетов требовались только адвокаты, как лучшее сырье, из которого формировались их политические деятели; для освобождения рабочего класса понадобятся, кроме того, врачи, инженеры, химики, агрономы и другие специалисты, ибо дело идет о том, чтобы овладеть управле­нием не только политической машиной, но и всем общественным производ­ством, а тут уж нужны будут отнюдь не звонкие фразы, а солидные знания» (Ф. Энгельс. Международному конгрессу студентов-социалистов. – К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 22, с. 432).

Энгельс говорит, таким образом, о той части наемных работников, которые занимаются не только физическим трудом, но и управлением, а также другими формами деятельности, использующими знания – то есть трудом умственным, интеллектуальным.

Особенностью советского (второго) марксизма, как уже указывалось, было отождествление пролетариев с работниками физического труда, промышленными рабочими. Такой подход сохраняется в России до последнего времени в рамках последователей сталинской версии советского марксизма (например, В. Беленький. Ленин об интеллигенции, (http://www.intelligentia.ru/leninskaja­koncepcija­inteligenci.html ).

Однако уже в конце XX века появился ряд концепций, описывающих новую роль пролетария умственного труда в постиндустриальном обществе.

Новый подход к роли «умственного пролетария» был развит в левых ­теориях начала XXI века, например, итальянского левого автора Франко Берар­ди (Franco Berardi – псевдоним «Бифо», «Bifo»), который на рубеже 2000-х гг. ввел понятие «когнитариата» (см. интервью с ним М. Фуллера, 2001, http://subsol.c3.hu/subsol_2/contributors0/bifotext.html/ , а также 08.09.2014, https://avtonom.org/news/franko­berardi­vseobshchiy­intellekt­stanet­polem­velikoy­bitvy­budushchego ).

В постсоветской России верный, как кажется, анализ отношения марк­сизма к вопросу о физическом и умственном труде дает Г. Багатурия (Вклад Энгельса в марксистскую теорию. – В сб.: Статьи разных лет, 2014, https://fil.wikireading.ru/15781 ).

Такое понимание пролетариата отстаивают также сторонники левого подхода В. Арсланов и С. Мареев. «Ныне в сферу наемного труда втянуты очень широкие слои интеллигенции. Этот новый “пролетариат” пока не­ об­ладает сознанием своего истинного положения, но, может быть, ему суждено стать тем слоем, который свяжет концы разорванной нити?» (В. Ар­сла­нов, С. Мареев. Марксизм и неомарксизм в XX веке. – Альманах «Восток». Вып. ­№ 9/10. Декабрь 2003, http://www.situation.ru/app/j_art_804.htm ).

Мы в 1980–90-х гг. использовали понятие «интеллектуариата» (см. ­газету «Новая речь», 1990. Что такое коммунизм, что такое сталинизм, 1993. Интеллектуариат и бюрократия и др.).

Для анализа судьбы «нового класса» в рамках реального социализма и пост­коммунизма можно использовать противопоставление «класса в себе» и «класса для себя», примененное, в частности, в «Нищете философии» Марк­са – с использованием гегелевских категорий Klasse fur sich, сlass for itself ­(К. Маркс. Нищета философии. – К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС,­ 2-е изд.,­ т. 4, с. 183.)

В рамках самого реального социализма партократия имеет как бы двойственный характер. В этих рамках она является скорее «классом в себе». «Классом для себя» и новым классом она делается (становится) фактически в результате реставрации «традиционного общества» в мире реального социализма. Эта реставрация делает новый класс «классом для себя».

Посткоммунистический «номенклатурный капитализм», видимо, и явля­ется тем строем, при котором «новому классу» реального социализма – партократии – окончательно удается разменять власть на собственность. Это определяет особенности номенклатурного капитализма – общества, возникающего в странах посткоммунизма в результате реставрации (или попыток таковой) в этих странах традиционного западного общества. А также черты посткоммунистической властной элиты, в том числе и ее консервативно-либеральную (правую) идеологию.

Господствующей идеологией номенклатурного капитализма является правая идеология в двух ее основных вариантах – правого либерализма и правого консерватизма (вариант России, начиная с «нулевых» годов). Правый консерватизм посткоммунистических элит – идеология партократии (бюрократии) и «нового класса» (не пролетариата во всяком случае). Правый либерализм – начальная (и видимо неадекватная) идеология пролетариата умственного труда – лидера «совокупного пролетария» посткоммуни­стических стран. Правый либерализм является, по сути дела, идеологией ­интеллектуариата как «класса в себе»; в рамках этой идеологии интеллектуа­риат вначале пытается (очевидно ошибочно) формулировать свою оппозицию Новому мировому порядку. Современная левая теория дает интеллектуа­риату выход из этого порядка – путь превращения в «класс для себя».

Возможно ли преодоление классовых противоречий (классовой системы) реального социализма?

Возможно, но не путем простого восстановления в мире бывшего реального социализма западной системы (современного капитализма). То есть не в рамках реставрации, но лишь в рамках революции, положительного изменения реального социализма, перехода к новой общественно-историче­ской форме – «новому социализму».

«Новый социализм» может быть тем обществом, которое рисовал второй марксизм под видом «социализма», которого на самом деле в мире ­реального социализма (предсоциализма) не было. При новом социализме ­может быть осуществлены риторические цели второго марксизма о «преодолении капитализма», «самоэмансипации пролетариата» и проч.

Новые революции перехода посткоммунизма к «новому социализму» означают действительную самоэмансипацию интеллектуариата, превращают его из «класса в себе» в «класс для себя». Они дают возможность снятия отчуждения репрессивного общества как для интеллектуариата, так и «сово­купного пролетария» в целом. Неизбежна и роль в указанной революции так называемого субъективного фактора, то есть левых партий (в идеале партий пролетариата умственного труда – интеллектуариата).

Сказанное – идеальная модель «положительной» (противоположной реставрации) революции в мире реального социализма. Реальный переход к новому обществу будет, вероятно, как это обычно бывает, сложнее и противоречивее. Существенная сторона этого перехода – преодоление «правого контроля», власти правых партий, типичной для периода реставрации в мире бывшего реального социализма западного общества, то есть осуществление «левого контроля», характерного для «нового социализма».

8. Идеологии реального социализма – марксизм-ленинизм, второй марк­сизм. Основные положения, догматика и достижения.

Идеологией реального социализма был марксизм-ленинизм – он же большевизм, коммунизм, советский марксизм. По нашему определению – вторая форма марксизма.

Эта революционная идеология была сформулирована российским большевизмом начала XX века, прежде всего в работах В.И. Ленина, но также и его последователей в СССР и за его пределами в других коммунистических странах, в том числе в Китае. Второй марксизм  стал официальным идеологическим направлением всех стран реального социализма, не исключая и современный Китай. Кроме того, учитывая важную роль реального социализма в мире XX века, эта идеология оказала большое влияние не только на левые течения, но и в целом на идеологический климат в различных регионах мира от Европы до Азии и Латинской Америки.

Для западного понимания (и критики) второго марксизма (марксизма-ленинизма) характерна однобокая – в основном негативная – интерпретация этой идеологии, которую иногда воспроизводят даже как бы левые (реально социал-консервативные) авторы. Современная левая теория должна указать и на положительные стороны второго марксизма и использовать их в своем подходе.

Cоветский (второй) марксизм, марксизм-ленинизм, в 1920–30-е гг. стал официальной идеологией советского реального социализма. Данная идеология имела широкий набор утверждений (постулатов), в центре которых стояла теория противостояния капитализма и социализма. (На Западе системы реального социализма определялись как «коммунизм».)

Второй марксизм (он же марксизм-ленинизм, большевизм) давал свой анализ мировой ситуации XX века, в том числе анализ капитализма первой половины этого века и ряда других общественных явлений. Данный анализ, включавший взгляды на историю, прошлое, настоящее и будущее цивилизации, был развернут в работах целой плеяды обществоведов реального социализма от России до Кубы – причем не во всем неадекватно. В нем было немало верного и заслуживающего сохранения для нового марк­сизма. Этот анализ второго марксизма опирался на известные понятия и противопо­ставления – социализм-капитализм, пролетариат-буржуазия, революция пролетариата физического труда и проч.

Подъем советского марксизма в первой половине 1920–60-х гг. XX века принес ему начальный успех. Этот марксизм сильно потеснил традиционные западные консервативно-либеральные концепции. Однако во второй половине XX века – в особенности с 1960-х гг. – Запад «собирается с силами» и наносит ответный идеологический удар, используя слабости идеологии реального социализма.

В конечном счете второй марксизм потерпел поражение в противостоя­-нии с западными (правыми) – консервативными и либеральными доктри­нами. В холодной войне (как в конце советского периода, так и в период советской перестройки) победила правая консервативно-либеральная идео­логия – правого либерализма и правого консерватизма. Эта идеология стала господст­вующей также в мире бывшего реального социализма в течение первых десятилетий его посткоммунистического (и постсоветского) развития.

Одним из важных постулатов советского (второго) марксизма было утверждение, что в СССР построен социализм и что этот реальный социализм является более высокой общественной формой по сравнению с совре­менным ему западным обществом – капитализмом. Однако этот тезис вступил в противоречие с реальностью. Острой критике реальный социализм (первоначально в его сталинской форме) подвергали как западные авторы, называвшие его коммунизмом, так и неортодоксальные левые – от Виктора Сержа и Ф. Раскольникова до П. Абовина-Эгидеса, которые не согла­ша­лись с определением реального социализма как социализма в марк­си­ст­ском смысле.

Западные (консервативно-либеральные) критики обращали внимание прежде всего на слабые и репрессивные стороны реального социализма, а также противоречия его идеологии. Они указывали на авторитаризм ­«коммунистической» политической системы, несоблюдение политических свобод. Реальный социализм критиковался как «закрытое общество» в противоположность «открытому» западному (К. Поппер). Активно обсуждалась тема сталинских репрессий. Говорилось об экономической отсталости и одновременно экономи­ческой репрессивности реального социализма (в частности, советского) – притеснение в его рамках частного предпринимательства, личной иници­ативы и проч.

Современная левая идеология критикует второй марксизм – но иначе, чем правые теории. Она отмечает также достижения и положительные ­моменты второго марксизма, которые могут быть использованы современной левой идеологией.

Попытка реального социализма создать общество, более высокое, чем западный «капитализм», имела ряд положительных результатов, но в конечном счете оказалась противоречивой. Западное общество показало свое превосходство над реальным социализмом (во всяком случае, в его восточно­европейской форме), добившись в ходе холодной войны его поражения на рубеже 1990-х гг.

Произошедшее как будто показало преимущество западных «моделей социализма», в частности, модели социал-демократической. Однако с точки зрения нашего подхода реальный социализм можно считать «лучше» ­социализма социал-демократического – прежде всего в «структурном» смысле. Среди преимуществ реального социализма по сравнению с социал­-демо­кра­тическим вариантом западного общества можно отметить две важные возмож­ности – возможности управления госсектором и самоуправления, наиболее продвинутый вариант которого в Восточной Европе XX века ­пыталась осуществить Югославия. Основой и того, и другого выступал госсектор реального социализма – Государственный Синдикат.

Можно говорить и об иных преимуществах реального социализма («коммунизма») по сравнению с обществом социал-демократического ­образца. При этом преимущества «коммунистической» модели реального ­социализма перед социал-демократической оказались реализованными­ лишь в небольшой мере и до сих пор в «эпоху реставрации» в мире реаль­ного социализма западного общества остаются скорее потенциальными.

 Третий марксизм – современная левая идеология, отличающаяся как от второго марксизма, так и от идеологии западного «социализма» социал-­демократического образца, есть по сути идеология нового (плю­ралистиче­ского, но «коммунистического» или в западных терминах «пост­коммуни­сти­че­ского») социализма. Близкими к третьему марксизму можно считать ­оппозиционные левые теории в СССР с 1930-х гг., а также реформаторские («ревизионистские» в официальной терминологии второго марксизма) восточноеевропейские теории – от чехословацкой теории «социализма с человеческим лицом» до критической теории Д. Лукача в Венгрии и группы «Праксис» в Югославии. Именно теории, выдвигающие задачу реформы ­реального социализма, а не реставрации такового в мире традиционного ­западного общества.

Этому реформаторскому левому направлению в странах реального ­социализма соответствовал ряд новых левых течений на Западе, в том числе еврокоммунизм 1960–70-х гг. Как известно, течение еврокоммунизма возникло в западно­европей­ских компартиях в начале 1970-х гг., когда эти компартии – прежде всего итальянская, французская и испанская (в частности, под влиянием событий в Чехословакии 1968 г.) заявили о своем отказе от лозунга «диктатуры пролета­риата». На практике отказ от диктатуры пролетариата (авторитаризма реаль­ного ­социализма) пытались осуществить ­реформаторы «Пражской весны» 1968 г.

Сильной стороной еврокоммунизма, как уже отмечалось, была справедливая критика второго (советского) марксизма, попытка избежать его противоречий, в частности, в отношении политиче­ской демократии. Слабостью данного направления можно считать его излишнее сближение с ­социал-демократической идеологией, с характерной для нее интеграцией в общество западного образца и растворении в этом обществе.

9. Культура реального социализма. Догматика и успехи. Образование­ и наука.

Эпоха реального социализма внесла немалый вклад в культуру тех стран и народов, в которых данная система существовала. Речь идет как о совет­ской России, так и странах, входивших в бывший СССР и так называемый Восточный блок – восточноевропейских «коммунистических» стран.

Культура реального социализма имела ряд значительных достижений, проявлявшихся в ряде областей – в том числе в литера­туре, театре и кино. Во всех этих направлениях реальный социализм внес серьезный вклад, который нельзя отрицать.

В культуре реального социализма, как и в других идеологических областях этого общества, догматика и наивность сочеталась с несомненными успе­хами. Основой этих успехов выступала государственная поддержка, ­которую не следует сводить исключительно к бюрократическому манипу­лированию, ярко проявившемуся в периоды деформаций реального социализма и на этапе его кризиса. Достижения реального социализма были вполне очевидны уже в 1920–30-е гг., а также в период «обновления» этого общества ­в 1960-х гг.

Нельзя считать целиком негативными и культурные нововведения в СССР в 1930-е гг. по сравнению с 1920-ми, например, создание поддерживав­шихся государством творческих союзов (Союза писателей и проч.). К сожа­лению, это новое содержание социалистических нововведений в сталин­ский и неосталинистский период было скомпрометировано бюрократической репрессивностью и догматикой.

Это же можно сказать и о науке, получившей государственную под­­держ­ку, а также образовании – школьном и вузовском. В науке и образовании реальный социализм смог добиться несомненных положительных резуль­­-та­тов и прорывов, значимость которых стала очевидна в последующие ­пе­­риоды. Им был ­создан многочисленный слой интеллигенции, которая ­уча­ст­­-
во­вала в развитии куль­туры реального социализма (об этом см., например, Л.А. Бу­лавка. Ренессанс и Советская культура. – Альтернативы. 2007. № 1, https://rabkrin.org/bulavka­l­a­renessans­i­sovetskaya­kultura­statya/ ).

Положительные стороны советской культуры и образования используются в постсоветской России до сих пор, несмотря на потерю многих достиже­ний реального социализма в ситуации посткоммунистической реставрации.

10. Кризис реального социализма и реставрация с начала 1990-х гг.­ в странах Восточного блока общества западного образца.

Внутренние противоречия определили острый кризис реального социа­лизма, очевидный уже с 1960-х гг., а в некоторых вопросах даже ранее (см.­ 5-ю главу).

Главное из этих противоречий (используя советские стереотипы) – про­тиворечие между общественным характером производства и частнобю­­­­­ро­кратическим управлением системой реального социализма (отчасти и ­частнобюрократическим присвоением результатов общественного труда).

Уже с 1950–­60-х гг. реальный социализм стал проигрывать западному обществу в Европе – как идеологически, так и экономически. Это стало осно­ванием критики диктатуры партаппарата и известных попыток реформы реального социализма, в частности, в Венгрии 1956 г. и в Чехословакии 1968 г. А также победы в Европе некоммунистических (например, социал-демо­кратов) и несталинистских левых – троцкистов и др.

Кризис реального социализма определялся его ограниченностью – его соответствием старому (индустриальному) капитализму. Технологиче­ский прорыв систем западного образца к информационному обществу в 1970–1980-е гг. поставил перед реальным социализмом острый вопрос его преобразования.

Противоречия реального социализма определили многочисленные проб­лемы и недостатки, а также общий кризис его административно-командной системы (обсуждался в 5-й главе).

Важным недостатком советской модели реального социализма была неспособность создать более высокую производительность труда. Вопрос о важности таковой ставил еще Троцкий. «Советские формы собственности на основе новейших достижений американской техники, перенесенных на все отрасли хозяйства, – это уже первая стадия социализма. Советские формы при низкой производительности труда означают лишь переходный режим, судьба которого еще не взвешена окончательно историей» (Л. Троцкий. Пре­данная революция. – М., 1991, с. 54; см. также А. Колганов. К теории социально-экономических трансформаций в постсоветском пространстве. – В кн.: Критический марксизм, продолжение дискуссий. – М., 2001, с. 195).

В Восточном блоке преобладала советская (сталинская) система, которая имела описанные недостатки. Необходимость реформ этой системы была видна уже в 1950-е гг. Их подтвердили также венгерский, чехословацкий и проч. кризисы. Однако реформы откладывались, противоречия становились все более явными.

Кризис сложившейся к концу 1980-х гг. в Восточной Европе системы ­реального социализма указывал на необходимость перемен. Но каких?­ С одной стороны речь шла об экономической реформе, с другой – о политической. Попытки реформаторов перейти к другой, отличной от сталин­ской, форме социализма подавлялись сторонниками диктатуры партаппарата вплоть до конца 1990-х гг. Теоретические варианты развития «несталин­ского» социализма не были найдены до перестройки конца 1980-х гг., когда практическая попытка выйти за пределы диктатуры партаппарата привела к развалу реального социализма.

Советская перестройка 1987–1991 гг. попыталась решить проблемы кризиса реального социализма в Восточной Европе – хотя и очевидно неудачно. Перестройка потерпела неудачу как положительный проект, закон­чившись разрушением (крахом) реального социализма во всей Восточной ­Европе и победой реставрации. Последняя означала переход всех стран бывшего реального социализма данного региона под контроль правых группировок (правый контроль), по сути – под контроль западного общества (не исключая и якобы «суверенную» Россию).

Была ли реставрация неизбежной? Были ли альтернативы?

Реставрация была весьма вероятна, в значительной степени неизбежна. Но ее негативные стороны могли быть смягчены. Элита советской России, бывшая к концу 1980-х центром мира реального социализма, располагала немалыми ресурсами. Однако в период острого перестроечного кризиса эта элита пошла по пути наименьшего сопротивления: не имея четкой программы реформ, она оказалась неспособной направлять ход событий и просто «дала событиям происходить». Причиной такого результата стали как объективные, так и субъективные факторы – отсутствие адекватной идеологии и сил, способных бороться за альтернативное западному развитие бывшего реального социализма.

Сегодняшняя эпоха в Восточной Европе – эпоха реставрации, она же эпоха Нового мирового порядка, имеет свои положительные стороны по сравнению с эпохой реального социализма, но также и свою ограниченность и противоречия (см. след. главу).

Во многих постсоветских странах произошел как определенный про­г­ресс, а также и явные элементы обратного развития (например, Украина, отчасти Россия). Отрицательное развитие выражается в уменьшении роли госсектора, своего производства, усилении зависимости от западного центра (фактически – попадание под западный контроль), эмиграции (продолжении советского рассеяния).

Китайский вариант (см. предыдущую главу) показал возможность иного пути развития реального социализма по сравнению с прямолинейной рестав­рацией. Он показывает успех постепенных перемен традиционной ­начальной (советской, государственной) модели реального социализма в ­направлении рыночного общества, но в форме, отличной от восточно­европейского посткоммунизма. В китайских реформах экономика стала ­меняться раньше политики. При этом роль госсектора и партии в обществе сохранилась. Это определило успех китайских реформ, хотя и не сняло вопрос о будущей китайской политической реформе (так называемой «пятой модернизации»).

Китайский реальный социализм на сегодня демонстрирует значительную экономическую эффективность – явно большую, чем советская модель, а также, вероятно, и модели восточноевропейского посткоммунизма. Успехи китайского реального социализма – важная тема для современной левой теории.

Западный консервативно-либеральный подход по уже известной схеме критикует китайский реальный социализм за отсутствие решения проблемы политического плюрализма. Безусловно, как мы уже отмечали, на определенном этапе своего развития – возможно в ближайшей исторической перспективе – китайский реальный социализм столкнется с этой проблемой. Однако решать эту проблему можно по-разному. Возможно, Китай и здесь пойдет «другим путем», чем Россия и Восточная Европа. (Содержание понятия «великого единения – датун» еще не определилось.)

Эпоха реставрации в Восточной Европе и России имеет определенные позитивные результаты, но, как мы считаем, не может быть примером положительного развития стран реального социализма (обществ постком­мунизма). Такое положительное развитие может дать лишь «левое» развитие в этих странах – вплоть до «нового социализма». (Подробности далее.)

11. Итоги. Всемирно-историческая роль реального социализма.

Подводя некоторые итоги развития реального социализма с позиции третьего марксизма, следует указать, во-первых, что речь идет об определенной всемирно-исторической форме.

Возникший в начале XX века в России реальный социализм после Второй мировой войны стал мировой системой, оказавшей значительное вли­яние на мировое развитие.

Эта система имела различные модели, но также и нечто общее, что выявляет типологический анализ. Эти основные элементы – преобладающий госсектор, создающий возможность нерыночного подъема общества и планового управления им, роль компартии, авторитарная политическая надстройка.

Мы отстаиваем мнение, что с точки зрения современного марксизма реальный социализм не может считаться «социализмом» в марксистском смысле и проэцируется скорее на понятие «переходного периода» (дикта­туры пролетариата, предсоциализма). Этому соответствуют как экономи­че­ские, так социальные, политические и прочие особенности реального социализма.

Сталинизм, то есть события культа личности Сталина 1930–50-х гг., представлял собой репрессивную деформацию реального социализма в личную диктатуру. Хрущевская критика сталинизма была критикой его с позиции «демократии вообще», но нормы реального социализма. Сталинизмом в более широком смысле можно считать идеологию (и репрессивность) ­реального социализма как такового.

Несмотря на многие противоречия, реальный социализм сыграл весьма важную роль в истории XX века, составив целую эпоху в истории Восточной Европы и России. Добившись немалых успехов в различных областях от экономики до образования и культуры, обеспечив победу советской России во Второй мировой войне, этот строй представлял в ряде отношений зачатки более высокой общественной формы по сравнению с традиционным ­«капитализмом».

Вклад реального социализма в мировую цивилизацию несомненен. ­Реальный социализм оказал большое влияние на традиционный западный капитализм, включая «крах колониальной системы» и проч. Капитализм к концу XX века стал другим не в последнюю очередь под влиянием прессинга реального социализма. «Мировая революция» реального социализма со­стоя­ла в образовании при его содействии «капитализма с человеческим лицом». Изменение мира и капитализма, его «очеловечивание» к концу XX века произошло именно вследствие «мировой революции», совершенной в том числе и реальным социализмом.

Реальный социализм был своеобразным мировым прорывом, что не исключало его оборотных сторон, противоречий и трагизма. Современный марксизм (в отличие от советского традиционализма) не должен закрывать глаза на эти противоречия реального социализма – как в СССР, так и в других странах. Они вытекают из особенностей этого социализма, в том числе авторитарности его политической системы, особенностей его классовой структуры и проч.

В пользу реального социализма говорит и феномен современного ­Китая, который продемонстрировал весьма значительный прогресс, став второй державой мира, используя прежде всего систему реформированного (прежде всего экономически) реального социализма.

Важный вопрос – о дальнейшем развитии реального социализма, то есть его преобразовании. Какими могли быть пути его развития?

Один вариант – консервативно-либеральный – максимально разрушать систему реального социализма, пытаясь вернуть дореволюционное об­щество. Такой вариант посткоммунизма навязывался Восточной Европе Западом (прежде всего неоконсерватизмом США) и победил в ряде восточно­европейских стран, например, в Прибалтике. Вторым (леводемократи­че­ским) вариантом могла быть попытка реформировать систему, оставшуюся после реального социализма, c сохранением его положительного потенциала. Подобный вариант мог бы победить в России, если бы в начале «нулевых» в ней пришли к власти не консервативные, но левоцентристские  (леводемократические) силы. Но победили консерваторы, сменившие ельцинских либералов.

Близкий к левому вариант преобразования реального социализма­ (и левого оппонирования капитализму) показала Белоруссия.

 (Подробный анализ – в следующих главах).

Эстония: политика