Третий марксизм. Очерк современной левой идеологии. 2018. Главы 7-8

Глава 7.

РЕАЛЬНЫЙ СОЦИАЛИЗМ
КАК ВСЕМИРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ФОРМА.
ИТОГИ «КОММУНИЗМА» и ВТОРОГО МАРКСИЗМА

В данной главе мы попытаемся подвести итоги нашему обзору системы реального социализма.

Основу такому подведению дает и восточноевропейская ситуация «пост­коммунизма», сделавшая реальный социализм историей и прошлым соответствующих стран.

Что представляла собой данная всемирно-историческая форма XX века и его идеология – марксизм-ленинизм (советский второй) марксизм, каков был вклад этой исторической формы в мировое развитие?

Возникший в начале XX века в России реальный социализм сыграл значительную роль в истории этого века и потерпел крушение в его конце в результате неудачной с точки зрения современной левой теории (и закономерно провальной с точки зрения консервативно-либеральной идеологии) перестройки. В то же время эта общественная форма оставила значительное, не только отрицательное, наследство, которое (в идеале) должно было бы не догматически критиковаться и разрушаться правящими посткоммунистическими группировками (в том числе и в России), но и использоваться в построении новых обществ.

Вариант системы реального социализма фактически сохраняет продолжающий свое активное и внушительное развитие континентальный Китай (см. предшествующую главу 6). Это китайское развитие позволяет иначе (чем это де­ла­­ет однобокая консервативно-либеральная критика) взглянуть на систему реального социализма и ее преобразование в послекомандные формы.

1. Оценки реального социализма и теоретические основания его анализа. О подходе к анализу реального социализма русского консерватизма и противоречиях этого подхода.

Ответ на вопрос, что представлял собой реальный социализм, зависит от выбранного способа анализа данной системы и его идеологии.

В настоящее время основные оценки реального социализма и способы анализа его системы, задаются, во-первых, западным консервативно-либеральным подходом и соответствующей консервативно-либеральной идеологией, жестко критичной по отношению к реальному социализму. А также, во-вторых, идеологией второго марксизма, марксизма-ленинизма, дававшей апологетическую (некритическую) трактовку основных особенностей ре­­­аль­-ного социализма и его отношений с окружающим миром и потерпевшей в силу этого поражение в противостоянии с консервативным либерализмом. (Что закрепил и провал советской перестройки на рубеже 1990-х гг.)

Отличия этих двух главных подходов (и соответствующих идеологиче­ских направлений) к реальному социализму многочисленны и начинаются уже с терминологии. С точки зрения традиционного советского подхода (подхода второго марксизма) реальный социализм определялся как «социализм» (это делается также и в китайском варианте идеологии «социализма­
с китай­ской спецификой»). В рамках западного подхода – подхода правых либералов и правых консерваторов – это общество называлось «коммунизмом». За этим терминологическим различием двух подходов следует и различие в оценках.

Советский (второй) марксизм давал однозначно положительное (точнее, апологетическое) описание реального социализма, не замечая его противоречий и закономерностей будущей трансформации – включая вероятную реставрацию «реального капитализма».

Консервативно-либеральное описание реального социализма можно определить как негативное (используя здесь весь спектр понимания «негативности» – как классического марксизма, так и «негативной диалектики» Франкфуртской школы). Это негативное описание проявляется в традиционных западных (консервативно-либеральных) теориях реального социализма, например, теории тоталитаризма.

Этот негативный подход к реальному социализму характерен для всех представителей правых идеологических течений – не только «либералов» (как постоянно пытаются доказать консервативные идеологи в России, например, М. Делягин, С. Кара-Мурза и проч.), но также и консерваторов, в том числе русских, о чем консервативные идеологи, как правило, ничего не говорят.

Вопреки попыткам сторонников русского консерватизма представить данное направление некоей отдельной, новой и позитивной идеологией, этот консерватизм остается в рамках консервативно-либеральной (западной – правой) идеологии и ее оценок реального социализма. В своем подходе к реальному социализму русcкий консерватизм повторяет основные положения правой идеологии – как правых либерализмов, так и большинства пост­коммунистических консерватизмов от Хорватии и Прибалтики до Украины и Кавказа. Эти консерватизмы (как и соответствующие правые либерализмы) рассматривают реальный социализм как отрицательное явление и ­негативное искажение «нормального» дореволюционного развития в соответствующих странах. Они выступают с программой разрушения реального социализма и возвращения к дореволюционным общественным образованиям – то есть межвоенным (существовавшим между двумя мировыми войнами) государствам в соответствующих странах. Этой же модели следует и русский консерватизм, для которого идеалом оказывается дореволюционная (до 1917 г.) Российская империя.

Примером отношения русского консерватизма к реальному социализму могут служить многочисленные сочинения его представителей, начиная с И. Шафаревича, В. Кожинова, А. Солженицына и кончая известным консервативным автором Александром Ципко, например, его статья 2015 г. «Комму­низм и человеколюбие несовместимы» (http://www.ng.ru/ideas/2015­05­ 27/5_communism.html ). По словам А. Солженицына, «тот, кто против ком­му­низма, тот есть человек» (Выступление в Нью-Йорке, 1975 г., https://www.golos­ameriki.ru/a/a­33­2008­08­04­voa2/595161.html ).

Русский консерватизм объявляет своим главным противником «либералов» и либерализм. Однако, как мы уже видели, полемика русского консерватизма с последним, активно ведущаяся в России уже по меньшей мере второе десятилетие, реального результата не имеет. Она, как можно утверждать, и не может иметь результата ввиду сущностной связи (о которой не говорят консерваторы) правого консерватизма с правым либерализмом как в западном обществе, так и в мире современного посткоммунизма. В теориях правых авторов, в частности, российских, например, А. Солженицына и ряда других, оба правых идеологических направления (или их элементы) – как консерватизма, так и либерализма, как правило, сосуществуют. Между обоими данными течениями в правом (западном) их варианте больше сходств, чем различий, они оба принадлежат к единой правой – консервативно-­либеральной идеологии современного западного общества.

Отдельного анализа требует и понимание консерваторами марксизма.  Один из краеугольных моментов этого понимания – утверждение о якобы «русофобии» Маркса и марксизма, а также попытки критики в качестве ­«либеральных» таких направлений левой идеологии, как, например, еврокоммунизм.

Примером критики будто бы «русофобского» марксизма, может быть, например, позиция левого консерватора и неонародника Сергея Кара-Мурзы. Пытаясь защищать так называемую советскую цивилизацию (в работе «Совет­ская цивилизация», 2001), он делает это с позиций русского консерватизма, отказываясь от марксизма, на котором данная цивилизация (то есть реальный социализм) была построена. С этих же позиций – фактически с позиций правого консерватизма – С. Кара-Мурза дает критику еврокоммунизма как «либерализма» (Евреи, диссиденты и еврокоммунизм, 2002). Результатом необъектив­ной критики данным автором марксизма оказывается его под­держка домарк­систских концепций, прежде всего, неонародничества. На нео­народнических осно­ваниях – с использованием понятия общины строится С. Кара-Мурзой и концепция советской цивилизации, которая трактуется как «общинная».

Критика марксизма у С. Кара-Мурзы нарастала постепенно после начала «нулевых» годов. В некоторых его публикациях конца 1990-х можно обнаружить высказывания в пользу марксизма, противоречащие более позд­ним соображениям  автора. Например, в статье «Патриотизм не абстракция» 1999 г. Кара-Мурза полемизировал «за Маркса» с И. Шафаревичем (http://zavtra.ru/blogs/1999­08­1761 ). Однако позднее (например, в работе «Маркс против русской революции». – М., 2008) С. Кара-Мурза строит ар­гументацию против марк­сизма, доказывая вслед за И. Шафаревичем его ­«русофобию» как якобы ­результат антинациональности марксизма. Подобными утверж­дениями­ С. Кара-Мурза, как и русский консерватизм в целом, навязывает свое по­нимание марк­сизма, оставляя в тени то, что на основе вто­рого марксизма строилась вся идеология советского реального социализма в России, который консерва­тивные идеологи – включая Кара-Мурзу – будто бы защи­щают от «либералов».

Консервативное обвинение (например, того же С. Кара-Мурзы) марксизма в «русофобии», выдвигаемое с якобы «национальных» позиций, представляют собой явное передергивание. На это указывают и современные ­левые авторы. Полемизируя с C. Кара-Мурзой, И.Н. Макаров верно заме­чает, что обвинение Маркса в «русофобии» использовалось еще в «Вехах» (30.07.2008, http://www.rksm.ru/node/174 ). Критику подобных обвинений дали уже дореволюционные марксисты, например, Г.В. Плеханов в заметке «Карл Маркс».

«К числу злых нелепостей, – писал Плеханов, – распространявшихся насчет Маркса, принадлежит сказка о том, что автор “Капитала”относился враждебно к русским. На самом деле он ненавидел русский царизм, всегда игравший гнусную роль международного жандарма, готового давить всякое освободительное движение, где бы оно ни начиналось» (Г.В. Плеханов. ­Избранные философские сочинения, т. 2 – М., 1956, c. 718).

Передергивание марксистских цитат у С. Кара-Мурзы показывает­ также В. Грутов (Черный Мурза против красного Маркса, http://aleksandr­kommari.narod.ru/Grutov_Chyornyiy_Murza_protiv_krasnogo_Marksa.htm ).

Достаточно противоречиво (в обычном для консерватизма стиле) трактуется Кара-Мурзой тема своеобразия русской революции. По обычной для консерватизма методике С. Кара-Мурза положительно пишет о Сталине (например, в статье 1999 г.), достаточно странно разбирая работы Ленина – а именно, обходя вопрос о новом понимании марксизма у Ленина и его разно­плановом анализе своеобразия русской революции. (На общинной интер­претации этого своеобразия С. Кара-Мурза пытается строить свою концепцию.) Анализ Лениным крестьянского вопроса трактуется ошибочно, исходя из народнических посылок, опровергнутых еще русскими марк­­си­стами XIX века.

Пытаясь критиковать «либерализм», левые консерваторы типа того же С. Кара-Мурзы – как и иные консервативные идеологи – реально переходят на позиции западной консервативно-либеральной идеологии. (Хотя и отстаивая консервативный вариант таковой.)

Особенностью консервативного подхода (в отличие от праволибераль­но­го) является, в частности, преувеличение национальных факторов в ана­-ли­­зе реального социализма. Консерватизм концентрируется на националь­ных особенностях (и национальном объяснении) этого общества. Положи­тель­ные особенности советской системы трактуются русским консерватизмом как результат русской цивилизации. Дело, мол, «просто в России». Основные признаки и особенности реального социализма объясняются как ­просто «русские», то есть смешиваются с национальными особенностями.

Одна группа русских консерваторов правого толка, таким образом, понимает положительные советские особенности как «русские» (что можно определить как «национальное присвоение» признаков реального социализма). Другая группа консерваторов (например, А. Ципко), напротив, критикуют «советскость», пытаясь противопоставить ей хорошую антисоветскую (дореволюционную) «русскость». Советскость при этом трактуется исключительно негативно, «русскость» же (дореволюционного образца) – как ­нечто положительное и отличное от советскости.

Такой якобы «национальный» подход типичен как для консервативной, так и для правой (консервативно-либеральной) теории – несмотря на «интернационализм» либерализма. Атака западного общества на советский ­реальный социализм, а также  на российский посткоммунизм, трактуется­ в чисто национальных терминах как проявление «русофобии».

Консерватизм неспособен к типологическому анализу реального социа­лизма и его разных национальных вариантов.

В целом консервативно-либеральный анализ реального социализма­ (с обвинением «коммунизма» в авторитаризме, отказе от частной собственности и проч.), как правило, тенденциозен – является негативным.

Это проявляется и в консервативно-либеральной практике реставрации в мире бывшего реального социализма западного общества. Таковая, показывает противоречия западного (консервативно-либерального) освоения посткоммунизма – как экономического, так и политического. В экономике речь идет о деиндустриализации, в политике – о большей демократии по сравнению с реальным социализмом. Однако эта демократия часто оборачивается жестким авторитарным (хотя уже правым) консервативным (правонациональным) контролем, как например, на Украине.

2. Подход к анализу реального социализма современного (третьего) марк­сизма. К истории становления реального социализма.

Cовременная левая теория должна предложить иное понимание реального социализма, чем консервативно-либеральный подход.

Одним из главных вопросов, на который должна ответить эта левая тео­рия, – следует ли считать реальный социализм «социализмом», то есть ­«первым коммунистическим обществом» по Марксу? И действительно ли ­реальный социализм может считаться более высокой общественной формой по сравнению с западным обществом XX века («капитализмом»)?

Подход к анализу реального социализма третьего марксизма – современной левой (леводемократической) теории – должен отличаться от по­нимания данного общества в западной консервативно-либеральной идеоло­гии, а также во втором (советском) марксизме. В отличие от консервативно-либеральной идеологии, представляющей негативный подход к анализу реального социализма, новый марксизм стремится к положительной его критике и адекватной оценке.

Это, попросту говоря, означает признание, что общество реального социализма играло в мировой истории ХХ века и собственных стран не только негативную роль – как это пытается нам доказывать идеология консервативного либерализма. Данное общество смогло добиться ряда значительных историче­ских успехов, как внутри страны, так и в мире. Эти успехи были связаны с основными особенностями реального социализма – в первую очередь подъемом государственного сектора. При этом в отличие от подхода второго марксизма, анализ современным марксизмом реального социализма является критическим. Речь идет о критике реального социализма, но критике «положительной» – с позиции более высокой исторической формы, каковой, видимо, следует считать не современное западное общество, а «новый социализм». Дискурс третьего марксизма должен включать ряд важных поправок ко второму марксизму, изложение которых и составляет ­задачу данной работы.

Для западных концепций реального социализма характерна однобокая интерпретация большевизма (ленинизма, второго марксизма), которую иногда воспроизводят даже как бы левые (реально социал-консервативные) авторы. Например, Иммануил Валлерстайн, рассматривающий ленинизм как прежде всего теорию захвата власти (http://expert.ru/expert/2011/01/lenin­i­ leninizm­segodnya­i­poslezavtra/ ).

В данной теории Валлерстайна, которой мы касались в 3-й главе, видно повторение обычных консервативно-либеральных стереотипов в отно­шении большевизма. Если бы идеология «захвата власти» была главной в ле­ни­низме, американских организаторов новейших переворотов в арабском мире или на Украине следовало бы считать большими ленинцами, чем сам Ленин.

Правда, в силу противоречивости своего подхода, Валлерстайн в другом месте корректирует свои соображения о приходе к власти большевиков. «Более правильным было бы сказать, что они возглавили одно из первых и, возможно, самое драматичное из национально-освободительных восстаний на периферии и полупериферии миро-системы» (И. Валлерстайн. Конец знакомого мира: Социология XXI века. Пер. с англ. под ред. В. Инозем­цева. – М.: Логос, 2004, с. 368; http://yanko.lib.ru/books/cultur/vallerstayn­konec_znakomogo_mira­8l.pdf ).

Валлерстайн прав, говоря о возможной реабилитации ленинизма в России (каковой, однако, еще не произошло), но речь идет не о реабилитации ленинизма в его понимании, а о реабилитации второго марксизма в рамках более развитых форм левой идеологии – современного (третьего) марк­сизма.

Появление реального социализма в XX веке имело свои очевидные причины, связанные с историей традиционного западного общества и его проти­воречиями. Начало развитию обществ реального социализма положила русская революция 1917 г. – как в февральском, так и в октябрьском варианте – так называемый большевистский переворот 25 октября (7 ноября) 1917 г.

Большевистская революция произошла в России в 1917 г. в силу особо острых противоречий в этой стране и способности левых российских социал-демократов к реальной борьбе за власть с правыми (в том числе и социали­стическими) группировками. Русская революция 1917 г. в целом – как и ее «большевистская» стадия – была ответом на западный капитализм, результатом острейших столкновений начала XX века – в том числе Первой мировой войны. Эта революция положила начало развития новой исторической формы – реального социализма – в мировом плане. Как замечал К. Маркс в 3-м томе «Капитала» по поводу формационных перемен, «достигнув извест­ной ступени зрелости, данная историче­ская форма сбрасывается и освобождает место для более высокой формы» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 25,­
ч. II, с. 456).

Ленинизм (фактически – второй марксизм), конечно, шире узких  стра­те­гий прихода к власти – тем более чисто «захватниче­ских», которые Ленин опроверг в концепции «опоры восстания на класс» в работе «Марксизм и восстание». Коммунистические революции – приход к власти компартий как­ в России, так и в других странах реального социализма – не следует демо­низировать, как это делается в рамках консервативно-либерального под­-
хода. Эти революции имели свои основания, опирались на значительную­ часть населения.

Коммунистические партии (по нашему определению – партии второго марксизма – марксизма-ленинизма) возникли из левой социал-демократии в начале XX века, и в течение всего этого века занимали место на левом фланге европейского политического спектра и европейских парламентов.

В начале XX века в Европе – а также, видимо, и в мире в целом – факти­чески шла гражданская война между правыми и левыми группировками, которая была следствием противоречий тогдашнего западного общества ­(«капитализма»). «На грани» революции были многие европейские страны – от Испании до Германии. Соответственно приход к власти левых был в то время весьма вероятен в целом ряде европейских стран, например, в Гер­ма­нии, где такая попытка левых сил была подавлена полицейскими средст­вами – в том числе и прямым террором (ноябрьская революция 1918 г. в ­Германии, убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург).

Большевистский переворот 1917 г. привел к серьезным переменам в России и мире – укреплению у власти большевиков, выигрышу ими граждан­ской войны и началу (с 1920-х гг.) построения партией большевиков обще­ст­­ва реального социализма со всеми его достижениями и противоре­чи­ями. (Развитие этого общества описывалось в главах 3–5-й настоящей работы.)

В СССР закрепилась специфическая форма реального социализма, в утверждении которой важную роль сыграли особенности России начала XX века и личность Сталина. Однако построение системы реального социа­лизма в целом, в том числе и в России, нельзя (как это делают определенные идеологи консерватизма) относить лишь на счет одной личности. Эту систему (на что обратила внимание хрущевская эпоха) строила партия большевиков в целом по проекту второго марксизма – марксизма-ленинизма (с его спецификой как в России, так и в других странах). Точно так же системы реального социализма в других странах следует связывать не исключительно с их лидерами, а с компартиями этих стран.

Важную часть репрессивности реального социализма создавала ситуации нестабильности и противостояния нового общества с «капиталистиче­ским окружением».

К противоречиям вели как особенности лидеров «раннего коммунизма» (например, того же Сталина), так и специфические социально-экономические и политические особенности его собственной системы раннего коммунизма, в частности, авторитарная политическая надстройка эпохи диктатуры пролетариата. Авторитарная политическая система диктатуры содержала как возможности узурпации власти бюрократией, так и культа ­лидеров (в том числе культа личности Сталина) или иных восточноевро­пей­ских диктаторов, например Чаушеску или Энвера Ходжи).

Неизбежным следствием возникновения и подъема реального социализма в советской России стало противостояние этого общества с обществом западным – прежде всего экономическое, но также и касающееся многих других сфер: политических, военных и проч. Важной особенностью реального социализма (раннего коммунизма) было его революционное проти­востояние «мировому капитализму». Это противостояние, как и в других ­аналогичных исторических случаях, вызвало атаку на революционное госу­дарство мощных мировых сил.

Такую же атаку на рубеже XIX и XX веков пережила и Французская революция, подавленная европейскими монархиями и английским «капитализмом» к 1815 г. Русская революция, реальный социализм XX века (и прежде всего Россия как главная страна этой системы) столкнулись с такой же мощной атакой сил мирового правого истеблишмента. Борьба систем продолжалась в течение всего XX века, а также и в XXI веке. Реальный социализм отражал атаки явно преобладавшего противника (западного – Расчлененно­го общества) в течение почти всего этого века, включая и Вторую мировую ­войну. Поражение реальный социализм потерпел только к концу XX века –­ на рубеже 1990-х гг.

Особенности реального социализма определялись его противостоянием с западным капитализмом вначале первой половины XX века. Жесткий нажим со стороны последнего на советскую систему состоял в том числе и в создании правонационалистических (консервативных) режимов на ее границах.

Западное общество создавало правоконсервативные диктатуры – Муссо­лини, Франко, Гитлера и проч. – для противостояния усиливавшемуся давле­нию левых сил и левым переворотам. Гитлеровская Германия специально поддерживалась главными западными демократиями для атаки против СССР и в течение 1930-х гг. прямо направлялась на Восток. Необходимость уско­ренного развития СССР в 1930-е гг. объяснялась не в последнюю очередь и военными нуждами.

Вторая мировая война – как и Первая мировая – была порождена запад­ным обществом (капитализмом). Попытки консервативно-либеральных теоре­тиков, включая В. Резуна (Суворова), свалить ее на тот же СССР – ложны. В июне 1941 г. гитлеровская Германия совершает очевидное (вопреки таким авторам, как  В. Суворов, М. Солонин и др.) нападение на Советский союз. СССР втягивается в тяжелую войну с нацистской Германией. Он ­несет большие потери, но одерживает победу в этой войне.    

После войны советский реальный социализм совершает важный прорыв в Восточной Европе – создает в этой части Европы сходные системы реального социализма. Ряд европейских компартий, например, в Югославии и Албании приходит к власти после Второй мировой войны относительно самостоятельно от СССР – в результате победы левого партизанского движе­ния против режима гитлеровской Германии. Безусловно условия для этого создала победа СССР над указанным режимом и послевоенный рост советского влияния.

Победа СССР над над Японией определила послевоенное усиление левых сил и левых режимов в Юго-Восточной Азии. В первую очередь китай­скую революцию 1949 г., а также перемены в Корее, Вьетнаме и Камбодже. Рост мирового вли­яния реального социализма определил также и изменения в Латинской Америке – в том числе революцию на Кубе.

Далее происходит распад так называемой колониальной системы ряда ­западных стран – на ближнем Востоке, в Африке и Латинской Америке. Следуют революции на Кубе, в Венесуэле, Чили и проч. СССР становится мировой дер­жавой со своими сателлитами. Он занимает значительную часть мировой территории и противостоит Западному блоку во главе с США и Британией.

После Сталина советская система в СССР изменяется, переходя, как мы доказываем, к «норме» реального социализма. Система остается авторитар­ной, но власть перестает быть личной и возвращается снова (как и в 1920-х гг. в СССР) к коллективному руководству – верхушке партаппарата.

Запад осознает серьезность ситуации и занимает «круговую оборону». С конца 1940-х начинается серьезное противостояние систем – холодная война. Жесткая борьба между ними происходит во всех сферах – от идеологии до экономики, подчас – с элементами военных столкновений (в Корее, Вьетнаме и проч.).

Однако вплоть до конца 1960-х гг. реальный социализм находится на подъеме. Его территория расширяется, системы советского образца стро­ятся в ряде регионов мира – от Восточной Европы до Китая и Латинской Америки – Кубы, Венесуэлы и проч. СССР поддерживает эти системы, выступая по отношению к ним в роли «метрополии». Образуются сферы влияния советского реального социализма в Европе, Китае, Юго-Восточной Азии и Латинской Америке.

Поддержку со стороны СССР обществ реального социализма в мире не следует считать лишенной смысла, как это доказывают якобы имперские консерваторы, до сего времени воюющие с «троцкизмом» (А. Байгушев. ­Русская партия внутри КПСС. – М.: Алгоритм, 2005). Декларируя свое ­имперство, консерваторы с 1980-х гг. (в лице так называемой Русской партии) ­реально выступали за подрыв сфер влияния советской России, в виде ­имперского противовеса выдвигая мифологические построения вроде теории Пятой Империи А. Проханова.

Как мы видим к настоящему времени, консервативные имперские теории, не понимающие специфику советского (левого) влияния в мире, не принесли посткоммунистической России ничего, кроме провала в бывших совет­ских сферах влияния, включая и столь близкие России страны, как Украина.

После прихода в 1964 г. к власти в СССР Л. Брежнева происходит своеобразная (хотя и не во всем прямолинейная) «ресталинизация» – отход от хрущевского реформаторства. При этом полного возврата к сталинской системе не происходит. Брежневское двадцатилетие –1964 по 1984 г. (смерть Бреж­нева – в 1982 г.) дает пример классического реального социализма в СССР.

3. Общие вопросы реального социализма. Можно ли считать реальный ­социализм «социализмом» по Марксу («Критика Готской программы»). ­Мнение современных сторонников реального социализма (Б.П. Курашвили, В.Ф. Пауль­ман): «социализм был». Может ли «диктатура партаппарата» считаться социализмом?

Советский реальный социализм определялся по-разному на Западе, где назывался «коммунизмом» и в советской идеологии, где назывался «социализмом». Свой вклад в обсуждение новой общественной формы вносила и неортодоксальная левая литература. Это обсуждение – часто весьма критическое – не прекращалось с 1920–1930-х гг., правда, ввиду советской цен­зуры, главным образом на Западе или в самиздате.

Открытое обсуждение проблематики реального социализма в России началось в период советской перестройки конца 1980-х гг. с началом горбачев­ской «гласности». При этом основные подходы к анализу реаль­ного социализма в России (да и остальном мире) не изменились и до настоя­щего времени.

Правый – консервативно-либеральный – подход дает негативное описание реального социализма и его истории. В работах левого направления по вопросу определения реального социализма можно отметить два полюса. На одном полюсе находится советская идеология, которая считала реальный социализм социализмом и давала его апологетическое (часто явно приукрашенное) описание. На другом – неортодоксальные левые теории, которые отрицали «социалистичность» системы реального социализма и пытались дать его критику не справа – со стороны западного общества – но слева, со стороны более развитых социалистических форм.

С позиций современной левой теории, опирающейся на марксистский теоретический инструментарий, реальный социализм (в различных его видах и вариантах – советском, восточноевропейском или китайском) следует, по-видимому, рассматривать как всемирно-историческую форму в марксист­ском смысле. То есть, если не как общественно-экономическую формацию, то как «подформацию», имеющую свои социально-экономические осно­вы, свои особенности развития, свой период подъема и упадка. Следует­
дать анализ этой формы (административно-командной системы – понятие Г. По­пова), ее политики и идеологии как в ее противоречиях, так и в ее поло­житель­ности. В советском дискурсе такой анализ и подход, как известно, назывался диалектическим.

В анализе этой общественной формы современный (третий) марк­сизм может использовать известные марксистские категории (понятия) – ­социально-экономической основы (базиса) этого общества, общественно-­экономической формации, классов реального социализма и проч., отсут­­ст­вующие в западном консервативно-либеральном дискурсе.

Следует, во-первых, определить место реального социализма по «традиционно-марксистской» шкале и ответить на вопрос, можно ли считать реальный социализм социализмом в марксистском смысле.

Советская идеология (советский марксизм) определяла систему 1930–1980-х гг. в СССР как «социализм», из чего следовало понимание реформ 1930-х гг. в стране как «строительства социализма». Социализм в СССР­ был признан официально построенным в 1930-х гг., затем – после войны – в 1940-х.

Как писалось в «Истории КПСС» (в частности, 1975 г. издания), социализм (социалистическое общество) считался построенным «в основном» уже в результате второй советской пятилетки – то есть к 1937 г. «1933–1937 годы во внутренней жизни Советской страны характеризуются завершением социалисти­ческой реконструкции всех отраслей народного хозяйства и по­строением в основном социалистического общества… С выполнением второй пятилетки главные задачи переходного периода были решены. Новая экономиче­ская политика, введенная в 1921 году, исчерпала себя. В СССР было построено в основном социалистическое общество» (История КПСС. – М., 1975, с. 434, 438). Поэтому «третий пятилетний план (1938–1942 г.) был первым народнохозяйственным планом построенного в СССР социалистического общества» (там же, с. 443).

Тезис о построенности в СССР социализма с некоторыми уточнениями был принят советским марксизмом 1960–1980-х гг. Данная официальная в «коммунистическом» мире идеология рассматривала реальный социализм с положительной стороны, негативные стороны опускались. Эта идеология имела очевидные черты бюрократической наивности. Принятая на XXII съезде КПСС 3-я Программа КПСС 1961 г. заявляла, например, о построении в СССР социализма и переходе к строительству «материально-технической базы коммунизма». В брежневский период появилось более прагматичное понятие «развитого социализма», однако тезис о «курсе на строительство коммунизма» остался.

Как заявлялось в официальной Истории КПСС, «во внутренней жизни Советской страны 60-е годы ознаменовались построением в СССР развитого социалистического общества, что позволило партии в принятой XXII съездом КПСС новой Программе провозгласить курс на строительство коммунизма» (История КПСС. – М., 1975, с. 669). Понятие развитого социали­сти­ческого общества использовалось также на последующих съездах КПСС, в частности, на XXVI (цит. соч., с. 681).

Важно заметить, что оппозиционные левые в СССР и мире в целом с начала 1930-х гг. отрицали факт «построенности» социализма в СССР. Мы при­водили мнения об этом советских оппозиционеров – М. Рютина,­ Л. Троцкого, Ф. Раскольникова и др, а также левых на Западе (Буррине, Целига). В неортодоксальных левых теориях уже с 1930-х гг. высказывались сомнения в соответствии реального социализма марксистскому понятию «социализма». Говорилось также о «государственном социализме», в частности, М. Рютин («Сталин и кризис пролетарской диктатуры», 1932), Ф. Раскольников («Письмо к Сталину», 1939) и многие другие авторы.

Мартемьян Рютин критиковал заявления Сталина и Молотова (относя­щиеся еще к началу 1930-х гг.) о вступлении СССР в период социализма. «Сталин на 16 съезде партии заявил, что мы уже вступили в период социализма… Все заключение о том, что мы уже вступили в первую фазу коммунизма, “целиком”, от начала и до конца, основано на лживых посылках и утверждениях… Сталинское “социалистическое общество” целиком оказыва­ется лишенным социалистического содержания. В действительности мы в настоящее время несравненно дальше находимся от социалистического обще­ства, чем в 1926–1927 гг.» (М. Рютин. Сталин и кризис пролетарской диктатуры. – В сб.: На колени не встану. – М., 1992, с. 152, 156–157).

В классической работе «Преданная революция» (1936 г.) Лев Троцкий писал: «Правильнее поэтому нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М.: НИИ Культура, 1991, с. 43).

Попытки определения советской системы в период перестройки в СССР обнаружили широкий разброс мнений, которые мы рассматривали в предыдущих главах.

В современной левой литературе – в том числе в России и постсовет­ском пространстве в целом – неясность определений сохраняется. Ряд со­вре­менных левых авторов в России – от Бориса Курашвили до В.Ф. Паульмана – отстаивает мнение, что реальный социализм в СССР следует считать «социализмом».

В начале 1990-х гг. социалист-реформатор (и один из инициаторов совет­ской перестройки) Б.П. Курашвили писал: «советский социализм был дейст­вительным социализмом, хотя и с серьезными недостатками» (Б. Курашвили. Новый социализм. К возрождению после катастрофы, 1997, с. 225).

Согласно современному социалисту В.Ф. Паульману, автору книги «Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы чловечества» (2007, ­исправленные варианты – 2009 и др.), также «существовавшее в СССР общест­венное устройство не являлось переходным мостиком от капитализма к социа­лизму, а было настоящим социализмом» (2009, четвертая редакция, с. 228. См.также отдельную статью автора «А был ли в СССР социализм?», 2011).

Б. Курашвили и В. Паульман, таким образом, называют советский строй «социализмом» в марксистском смысле.

Мы подвергли данное соображение критике в своей рецензии 2007 г. на книгу В. Паульмана, ссылаясь также на работы неофициального марксизма, в частности, уже неоднократно приводившуюся работу Л. Троцкого «Преданная революция» (В поисках утраченного социализма. О книге В.Ф. Паульмана «Прогноз судьбы человечества». Размышления о глобальном капитализме, ­де­мо­кратическом социализме и истории СССР . – Таллинн: КПД, 2007, https://kripta.ee/rosenfeld/2007/12/08/v­poiskax­utrachennogo­socializma/ ). В по­следние варианты своей работы В.Ф. Паульман включил анализ некото­рых из тезисов неортодоксальных левых авторов (например, Троцкого). Однако и в по­следующих изданиях своей работы он не отказывается от тезиса, что ­реальный социализм был «социализмом», то есть первым коммунистическом ­обществом в марксистском смысле.

По мнению В.Ф. Паульмана, «вся аргументация Л. Троцкого не опровергает вывода о том, что в СССР уже в середине 1930-х гг. существовал социализм со всеми своими экономическими, социальными и политиче­скими противоречиями, что функционировало качественно новое общество, ­которое не имело “прецедента и не знает аналогии” в истории человечества.

Существовавшее в СССР общественное устройство не являлось переходным мостиком от капитализма к социализму, а было настоящим социализмом. Однако этот тип социализма, как переходного этапа от капитализма к коммунизму, согласно определению К. Маркса, далеко не соответствовал идеальной теоретической модели» (В.Ф. Паульман. Прогноз судьбы челове­чества, 2009, с. 228).

При этом одновременно с утверждением реального социализма социализмом по Марксу, В.Ф. Паульман, как ни странно, принимает тезис оппозиционных левых (начиная с 1930-х гг.) о том, что этот советский социализм 1930–1980-х гг. был «диктатурой партийно-государственного аппарата».

«Отсутствие подлинного народовластия, – пишет он, – выражавше­­гося в противоречии между диктатурой государственно-партийной бюро­кратии, с одной стороны, производительными силами и экономически­ми отно­шениями, с другой, определило своеобразный характер соотношения эко­но­мического базиса и политической надстройки, когда общенарод­ная ­собственность функционировала в жестких рамках диктатуры пар­тийно-­государственного аппарата» (В. Паульман. Мир на перекрестке четырех ­дорог, цит. соч., ­с. 229).

Определение режима в СССР как диктатуры партийного аппарата, как мы уже замечали, восходит к позиции неортодоксальных левых 1920–1930-х гг., в частности, М. Рютина, Л. Троцкого и многократно высказы­валось в неорто­доксальной левой литературе на Западе и в самиздате реального ­социализма. По словам М. Рютина, «в результате всех происходящих в партии сдвигов и процессов партаппарат превратился в самодовлеющую силу. Раньше партия создавала аппарат, теперь аппарат создает по своему образцу ­и подобию партию» (Сталин и кризис пролетарской диктатуры, 1932. – В сб.: М. Рютин. На колени не встану. – М. 1992, с.220).

Как отмечали левые критики сталинской системы 1930-х гг., первые признаки диктатуры партаппарата обнаружились еще при жизни Ленина­ и стали объектом критики в последних его работах, а также, например, в так называемом «Письме 46», 1923 г. (см. об этом А. Авторханов. Технология ­власти. – М.: Слово, 1991, с. 65).

Факт диктатуры партаппарата в СССР был признан и советскими крити­ческими авторами, начиная с перестройки и в 1990-х, например, в работах известного исследователя реального социализма Анатолия Бутенко. По словам А. Бутенко в 1992 г., «узурпация партийно-государственной бюрокра­ти­ей власти трудящихся исключила коренную перемену механизмов прогрес­са – замену буржуазных механизмов социалистическими. Поскольку отменить прежние, буржуазные, было проще, чем создать новые, уско­ряющие раз­витие…» (цит. по А.П. Бутенко. О «бархатных» и «небархатных» революциях в странах Центрально-Восточной Европы. – Восточная Европа: контуры посткоммунистической модели развития. – М., 1992, с. 65).

Факт диктатуры партаппарата в условиях реального социализма признает и В.Ф. Паульман. Однако признание данного факта сочетается у него с утверждением, что реальный социализм следует считать социализмом в марксистском смысле.

«Вместо развития народовластия зрела и укреплялась диктатура партийно-государственного аппарата. Означало ли это, что государственная собственность становилась антиподом общенародной собственности, что появился новый класс собственников – вместо капиталистов возник класс чиновников, все больше и больше отрывавшихся, как писал Л. Троцкий, от трудящихся масс? Нет, не означало. Государственная собственность до контр­революции 1991 года оставалась по своему существу общенародной, ибо функ­ционеры и чиновники партийно-государственного аппарата не были субъектами государственной собственности, хотя ею безраздельно распоряжались и располагали целым букетом привилегий. Таков парадокс истории, которая “придумала” нечто отличное от теоретических схем. Возникло противоречие между формой (государственной) и содержанием ­(об­щенародным) собственности, которое теоретически могло разрешить­ся ­двояко…» (В. Паульман. Прогноз судьбы человечества, 2009, с. 232, 235).

В.Ф. Паульман, таким образом, одновременно с признанием реального социализма «социализмом» считает его также и диктатурой партаппарата. (По принципу «социализм есть, но есть и диктатура партаппарата».) В таком соединении, однако, можно заметить весьма серьезное противоречие, которое ставит под сомнение и другие выводы  автора. Такое противоречие наверняка удивило бы самих основателей марксистской теории. Не может не удивить оно и современных сторонников левого направления.

Считать социализмом (то есть «первым коммунистическим обществом» в марксистском смысле – смысле «Критики Готской программы» Маркса и «Государства и революции» Ленина) диктатуру партийно-государственного аппарата – означает идти на явное противоречие с марксизмом и по сути компрометировать идею социализма.

Вопреки сталинскому руководству неортодоксальный марксизм в лице его уже упоминавшихся сто­рон­­ников – М. Рютина, В. Сержа, Л. Троцкого. Ф. Раскольникова и др. –  еще в 1930-е гг. указал на противоречивость определения тогдашней совет­ской системы как «социализма». Отказываясь считать сталинский социализм «социализмом», Лев Троцкий в работе «Преданная революция» (1936 г.) писал:

«VII конгресс Коминтерна в резолюции от 20 августа 1935 г. торжественно удостоверил, что в итоге успехов национализованной промышленности, осуществления коллективизации, вытеснения капиталистических элементов и ликвидации кулачества, как класса, “достигнута окончательная и бесповоротная победа социализма в СССР и всестороннее укрепление государст­ва диктатуры пролетариата”. При всей своей категоричности свидетельство ­Коминтерна насквозь противоречиво: если социализм “окончательно и бесповоротно” победил, не как принцип, а как живой общественный строй, то новое “укрепление” диктатуры является очевидной бессмыслицей. И наоборот: если укрепление диктатуры вызывается реальными потребностями ­режима, значит до победы социализма еще не близко. Не только марксист,­
но всякий реалистически мыслящий политик должен понять, что самая ­необходимость “укрепления” диктатуры, то есть государственного принуждения, свидетельствует не о торжестве бесклассовой гармонии, а о нараста­нии ­новых социальных антагонизмов» (Л. Троцкий. Преданная революция. – ­М., 1991, с. 55).

Л. Троцкий совершенно справедливо показывает противоречие определения сложившейся в СССР системы как социализма, тем более в сочетании с тезисом об «укреплении диктатуры». В дальнейшем ряд идеологов совет­ского марксизма пытался разрешить это противоречие, доказывая, что в СССР если не в конце 1930-х, то во всяком случае в послесталинский период «диктатура» закончилась и  было  установлено  «общенародное государство».

Однако были основания сомневаться в обоих данных официальных те­­зи­сах. Согласно известным положениям классического марксизма, социализм – это общество общественной собственности на средства производства. Можно ли считать общественной (а также общенародной и проч.) собственность в СССР, например, сталинского периода?

С нашей точки зрения, как и с точки зрения неортодоксального марксизма, начиная с 1930-х гг. в обществе реального социализма существовала диктатура – именно диктатура партаппарата, которая на самом деле не дава­ла возможности народу (то есть «совокупному пролетарию» реального социализма), осуществлять свою власть над государственной собственностью, чтобы можно было считать эту собственность не государственной, а общественной.

Факт диктатуры партийно-государственного аппарата в СССР, как мы видели, признает и В.Ф. Паульман, говоря о «своеобразном характере» соотношения «экономического базиса и политической надстройки, когда общенародная собственность функционировала в жестких рамках диктатуры партийно-государственного аппарата» (Прогноз судьбы человечества, 2009, с. 229). Это, однако, не мешает ему считать советский строй «социализмом».

Рассматривая вопрос о характере собственности в СССР В.Ф. Паульман пишет: «вопрос стоит так: была ли в СССР государственная собственность действительно общенародной? Другими словами, кто был субъектом собственности – государство или народ (общество)? Не ответив на этот вопрос, невозможно правильно решить и другие методологические проблемы относительно экономической системы и социального строя в СССР.

… Если мы обратимся к истории, то увидим, что во всех формациях (кроме первобытно-общинного строя) большая часть общественного богатства была распределена между частными собственниками.

В истории, до Октябрьской революции, не было случая, чтобы государство владело подавляющей частью общественного богатства. Противоположная картина наблюдалась в СССР, где не менее 90% всех основных фондов было сосредоточено в руках государства. Рассматривая данную проб­лему, следует четко понимать, что государство, являясь организацией об­щества, инструментом политической власти и управления, не может быть субъектом собственности» (В.Ф. Паульман. Прогноз судьбы человечества, 2009, с. 232, 235).

По мнению Паульмана, «история знает бесчисленное множество примеров, когда собственник де-факто не распоряжался своей собственностью, а за него это делал управляющий. Да и современный капитализм в котором преобладает акционерная форма капитала, предпочитают образно называть капитализмом менеджеров, ибо именно они управляют процессом воспроизводства».

При этом, как считает автор, «в истории еще не было такой ситуации, какая сложилась в СССР, когда подавляющая часть богатств была национализирована, имела форму государственной собственности и управлялась не народом – субъектом собственности, а партийно-государственным аппаратом. И не по прямому поручению народа, а в силу того, что этот аппарат присвоил себе право управлять общенародной собственностью, опираясь на свою диктатуру».

Однако, несмотря на это, по словам В.Ф. Паульмана, «все накопленное богатство в СССР, природные ресурсы и национальный доход принадлежали народу, а не функционерам и чиновникам партийно-государственного аппарата… Если до 1990-х гг. этот в общем-то бесспорный факт можно было еще по разному интерпретировать, то в процессе реставрации капитализма в СССР стало совершенно очевидно, что функционеры и чиновники партийно-государственного аппарата не были никакими собственниками.

Они, как и все простые граждане, должны были включаться в процесс приватизации на общих основаниях; правда, благодаря своей прежней позиции и связям, многие представители некогда всемогущего партийно-­государственного аппарата преуспели в накоплении первоначального капита­ла значительно больше, чем их простые соотечественники, став капиталистами» (В.Ф. Паульман. Прогноз судьбы человечества. Глава 4. Закономерности и противоречия государственного социализма, с. 232, 235).

Разберем тезисы автора по порядку, указывая на противоречивость его позиции – с одной стороны признания существования в СССР диктатуры партаппарата, с другой – утверждения наличия в нем «социализма», «общенародной собственности» и проч.

Во-первых, вряд ли можно согласиться с мнением В.Ф. Паульмана, что «до Октябрьской революции, не было случая, чтобы государство владело ­подавляющей частью общественного богатства».

Примеров государственной собственности без социализма в истории было достаточно. Есть пример азиатских и проч. деспотий – см. анализ Полем Лафаргом иезуитских республик, «перувианского социализма» Г.В. Плехановым в полемике с «Народной волей» (Социализм и политическая борьба, 1883) и др. Есть примеры и так называемого азиатского способа производства и прусского государственного социализма, о которых мы говорили в предыдущих главах.

Во-вторых, попытка В.Ф. Паульмана соединить признание существования диктатуры партаппарата с утверждением общественной собствен­но­сти на средства производства содержит явное противоречие.

Весьма трудно согласиться с тезисом, что государственная собственность в СССР до 1991 г. «оставалась по  существу общенародной» поскольку «функционеры и чиновники партийно-государственного аппарата не были субъектами государственной собственности, хотя ею безраздельно распоряжались и располагали целым букетом привилегий» (В.Ф. Паульман. Мир на перекрестке четырех дорог, с. 239).

«Безраздельное распоряжение» и «букет привилегий» чиновников создавали явную возможность для них пользоваться благами общенародной собственности, что практически и происходило, начиная со сталинского ­периода (когда такому пользованию как будто препятствовал репрессивный аппарат) и позднее – скажем, в брежневскую эпоху.

Диктатура создавала возможность отчуждения партаппарата от народа и общества. В условиях советской системы партийная бюрократия – члены партаппарата – по сути дела оказывалась в положении собственников «общественной» собственности реального социализма, и могла (что в ряде случаев фактически и делала) использовать это положение в своих интересах. Это выражалось в многочисленных фактах коррупции бюрократической верхушки в коммунистических странах, которая происходила в том числе и в обычной для реального социализма «денежной» форме. (Многочисленные коррупционные дела стали известны в период советской перестройки.)

Противоречивость власти реального социализма, связанная с диктатурой, выражалась в парадоксах советской системы, ее классовых и проч. особенностях. А также парадоксах советского марксизма, пытавшегося скрыть указанные особенности и проигрыше этого марксизма в идеологической полемике с западной консервативно-либеральной идеологией по основным вопросам, в том числе и касающимся проблем реального социализма. В свое время мы также указывали на такие парадоксы системы реального социализма, в частности, на парадокс собственности и проч. (см. манифест «О нашей революции» – Приложение к наст. работе).

Эти противоречия (о которых давно говорил неофициальный марксизм: «средства производства принадлежат государству, но государство как бы “принадлежит” бюрократии») отчасти признает и В.Ф. Паульман, говоря о противоречии «между формой (государственной) и содержанием (обще­народ­ным) собственности» (Прогноз судьбы человечества, 2009, с. 232–235).

Итак, в целом попытку В.Ф. Паульмана соединить признание реаль­ного социализма диктатурой партаппарата с утверждением «общенародности» советской собственности нельзя считать удачной. Такое соединение явно противоречиво, и это не парадокс истории (то есть парадокс объекта), как считает автор, а парадокс подхода. Значительно логичнее тезис неортодоксального марксизма, доказывающего переходность реального социализма, которая, по словам Троцкого, «еще не взвешена историей».

Как писал Троцкий в неоднократно цитированной нами работе «Преданная революция», «советская бюрократия экспроприировала пролетариат политически, чтоб своими методами охранять его социальные завоевания. Но самый факт присвоения ею политической власти в стране, где важнейшие средства производства сосредоточены в руках государства, создает новое, еще не бывалое взаимоотношение между бюрократией и богатствами нации. Средства производства принадлежат государству. Но государство как бы “принадлежит” бюрократии (курсив наш – И.Р.). Если б эти совсем еще свежие отношения упрочились, вошли в норму, легализовались, при сопротивлении или без сопротивления трудящихся, то они в конце концов при­вели бы к полной ликвидации социальных завоеваний пролетарской революции. Но сейчас говорить об этом, по меньшей мере, преждевременно. Пролетариат еще не сказал своего последнего слова. Бюрократия еще не создала для своего господства социальной опоры, в виде особых форм собствен­ности. Она вынуждена защищать государственную собственность, как ­источник своей вла­сти и своих доходов. Этой стороной своей деятельности она все еще остается орудием диктатуры пролетариата» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М., 1991, с. 206–207).

Современный марксизм также не может считать реальный социализм социализмом в марксистском смысле. Этот строй, как мы уже замечали в даннной работе, правильнее описывать понятием «предсоциализма» – переходного периода к социализму.

Признание значительных достижений реального социализма не должно – тем более в настоящее время, спустя более двух десятилетий после распада общества этого образца в Восточной Европе – отменять признания всех не­достатков «диктатуры партаппарата» в СССР и других странах. Вслед за неортодоксальным марксизмом 1930-х гг. современный марксизм должен признать противоречия системы реального социализма, в первую очередь его главное противоречие, выражаясь языком советского марксизма, между общественным характером производства и частнобюрократическим управлением производством и (фактически) присвоением его результатов.

Специфика собственности реального социализма, как и ряд других осо­бенностей этого общества, позволяет говорить о противоречиях его системы, которую вряд ли можно определить как социализм в марксистском смысле, то есть как «первое коммунистическое общество» в смысле «Критики Гот­ской программы» Маркса.

Ряд обществоведов в России (в том числе сохранявших левый и даже марксистский подход) занимал иную позицию по сравнению с позицией­ В. Паульмана, например, известный еще с советского периода исследователь реального социализма Анатолий Бутенко.

Взгляды А. Бутенко высказаны в большом количестве работ. В том числе на тему о том, «был ли социализм» в полемике с И. Чубайсом, братом извест­ного российского политика А. Чубайса (А. Бутенко.­ О вреде полуправды. – Независимая газета. 13 июля 1996; И. Чубайс. О пользе сомнений. Был ли в СССР социализм? – Независимая газета. 31 янв. 1996).

Ниже мы приводили мнение А. Бутенко об «узурпации партийно-государственной бюрократией власти трудящихся». Результатом этого стала, по его словам, «специфическая, исторически бесперспективная, законсервиро­ванная в своей незавершенности экономическая система» (А.П. Бутенко. О «бархатных» и «небархатных» революциях…, с. 65).

Иллюстрируя свое понимание данного вопроса в цитируемой статье, А. Бутенко опирается на подход Л. Троцкого и его последователя М. Кокса, который, так же как и Троцкий, рассматривал реальный социализм как ­«переходный режим».

«Не обладавший ни выгодами рынка, ни преимуществами социализма СССР – на взгляд Троцкого – мог рассматриваться как переходный режим, полупостроенный дом, буквально севший на мель истории между буржуазным обществом, не имеющим будущего, и бесклассовым обществом, которое еще не родилось … Без скорой победы новых революций в высокоразвитых капиталистических странах такой недостроенный и чахнущий социализм был обречен на возвратную реинтеграцию в капитализм. Будет ли Советский Союз двигаться к социализму или назад к капитализму, – продолжает Кокс, – определят лишь результаты классовой борьбы в развитых капиталистических странах. Однако было очевидно: если такой революции не произойдет, то мировой рынок неизбежно войдет в противоречие со стали­низмом, приведет к разложению системы и ее реинтеграции в международную экономику» (М. Кокс. Троцкий – его враги и друзья и советский кризис. – Альтернативы. 1995. № 1, с. 140. – Цит. по А.П. Бутенко. О «бархатных» и «небар­хатных» революциях в странах Центрально-Восточной Европы. – Восточная ­Европа: контуры посткоммунистической модели развития. – М., 1992, с. 65).

Как мы видим, подход А. Бутенко к вопросу о природе реального социа­­лиз­ма следует за позицией оппозиционных левых – в том числе Л. Троцкого, который в работах второй половины 1930-х гг., например, цитированной нами «Преданная революция» (1936 г.) отказывался считать реальный социализм «социализмом». В 1994 г. А. Бутенко писал: «обновление социализма было невозможным, так как никакого социализма не существовало, обновлять было нечего» (Реформирование России: мифы и реальность. – М.: Acade­mia, 1994, с. 384).

Возможно, критика А. Бутенко реального социализма (с акцентом на его «тупиковость») сегодня – в период господства правой идеологии в странах посткоммунизма, в первую очередь России – выглядит несколько резкой («жестковатой»), но это мнение одного из лучших советских исследователей реального социализма следует принять во внимание.

На сходных позициях стоял ряд левых диссидентов в СССР, например, Петр Абовин-Егидес, который также настаивал на отсутствии социализма в СССР. По его словам, «социализм в его современном истолковании можно определить как общество универсального самоуправления … “Убийственный” аргумент тоскующих по капитализму: социализм не способен накормить и одеть народ и “доказательство” тому – пустые полки в магазинах. Пустые полки, увы, это факт. Но виноват в этом не социализм, виновато его отсутствие. Социализм же, самоуправленческие трудовые коллективы, колхозы (кстати, именно они вырастили в прошлом году отличный урожай, а его огромные потери – вина не их, а правительства) могут накормить и одеть население» (Хождение великой идеи по мукам. – Перспек­тивы. 1991. № 4).

К вопросу о том, можно ли считать реальный социализм социализмом, примыкает вопрос о его перспективах: как мог развиваться реальный социализм и была ли реставрация в соответствующих странах западного общества единственным вариантом такого развития.

Верно (как признает и В. Паульман), что противоречия реального социализма могли разрешиться «двояким образом». На это давно указывал Л. Троцкий в работе «Преданная революция» и его последователи, в частности, цитированный М. Кокс. Мы также – как в предыдущей главе – говорим о двух вариантах выхода из системы реального социализма: варианте реставрации в бывших коммунистических странах западного общества ­(капитализма) и варианте движения от реального социализма вперед – к ­«новому социализму» .

Первый вариант – вариант реставрации – превратил часть представите­лей партаппарата в «капиталистов». В.Ф. Паульман также замечает значительно большие, чем у прочих жителей, успехи после 1991 г. представителей «некогда всемогущего партийно-государственного аппарата», ставших ­капиталистами, «в накоплении первоначального капитала» (В. Паульман. Прогноз судьбы человечества, с. 232, 235).

Понятно, что такой вариант превращения реального социализма в номенклатурный капитализм, о котором писал и ряд перестроечных и постсоветских левых публицистов (например, О. Лацис в книге «Заранее сплани­рованное самоубийство», 2005), является вариантом реставрации в мире ­реального социализма современного западного общества, а не движения ­реального социализма вперед – к новой общественной форме.

Л. Троцкий в работе «Преданная революция» ставил определение социализма в зависимость от вопроса производительности труда и эффектив­но­сти экономики. «Советские формы собственности на основе новейших ­до­сти­жений американской техники, перенесенных на все отрасли хозяй­ст­ва, – это уже первая стадия социализма. Советские формы при низкой производи­тельности труда означают лишь переходный режим, судьба которого еще не взвешена окончательно историей» (Л. Троцкий. Преданная ­революция. – М., 1991, с. 54).

4. Определение системы реального социализма и марксистская историче­ская схема. Типологический анализ систем «советского образца». Базисные структурные отношения реального социализма и отдельные сферы общества. Командная экономика. Рынок и подъем госсектора. Государственный Синдикат, административно-командная система.

Итак, очевидны противоречия в трактовке реального социализма как социализма в марксистском смысле официальным советским (вторым) марк­сизмом, на что указывали не только консервативно-либеральные, но и ­левые критики этой формы марксизма.

Обратимся к понятию «социализма» в классическом марксизме, на ­который как будто опирался советский марксизм (что нам уже приходилось делать в предшествующих главах этой работы).

«Первое, – пишет Ленин в работе «Государство и революция» (1917 г., опубл. 1918), – что установлено вполне точно всей теорией развития, всей наукой вообще, и что забывали утописты, что забывают нынешние оппортунисты, боящиеся социалистической революции, – это то обстоятельство, что исторически, несомненно, должна быть особая стадия или особый этап перехода от капитализма к коммунизму» (В.И. Ленин. Государство и революция. ПСС, изд. 5, т. 33, с. 86).

К «коммунизму» (коммунистическому обществу), заметим, согласно классическому марксизму, относится и «социализм», «первое коммунистическое общество».

Далее Ленин приводит цитату К. Маркса. «…Между капиталистиче­ским и коммунистическим обществом, – продолжает Маркс, – лежит период ­ре­волюционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода ­не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролета­риата…» (В.И. Ленин. ПСС, изд. 5, т. 33, с. 86; К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС,­ изд. 2, т. 19, с. 27).

«Этот вывод, – пишет Ленин в работе «Государство и революция», – покоится у Маркса на анализе той роли, которую играет пролетариат в ­сов­ременном капиталистическом обществе, на данных о развитии этого общества и о непримиримости противоположных интересов пролетариата и буржуазии.

Раньше вопрос ставился так: чтобы добиться своего освобождения, пролетариат должен свергнуть буржуазию, завоевать политическую власть, уста­новить свою революционную диктатуру. Теперь вопрос ставится несколько иначе: переход от капиталистического общества, развивающегося к коммунизму, в коммунистическое общество невозможен без “политического переходного периода”, и государством этого периода может быть лишь револю­ционная диктатура пролетариата» (В.И. Ленин. Государство и революция. ПСС, изд. 5, т. 33, с. 86–87).

Еще четче мысль Ленина о переходном периоде как особой стадии ­нового общества выражена им в подготовительных материалах к работе ­«Государство и революция»: «Итак, – пишет Ленин, – I “долгие муки родов”, II “первая фаза коммунистического общества”, III “высшая фаза  коммунистического общества”» (ПСС, т. 33, с. 185).

Анализ переходного периода в классическом марксизме Маркса и Энгельса, а также в работе «Государство и революция» и других работах Ленина позволяет сделать вывод, который мы отстаиваем в данной работе. Именно тот, что реальный социализм нельзя считать социализмом в марксистском смысле, то есть в смысле как первого, так и второго марксизма – марксизма-ленинизма. Основные особенности этого общества не позволяют считать, что оно вышло за рамки так называемого переходного периода от капитализма к коммунистическому обществу. Параметров «социализма» – «пер­вого коммунистического общества» по Марксу – реальный социализм, ­очевидно, не достиг.

На то, что реальный социализм не вышел за пределы «переходного периода», указывали (как уже приходилось отмечать в этой работе) оппозиционные марксисты 1930–1940-х гг., а за ними и многие последующие.

Мы также отстаиваем мнение, что общество реального социализма следует понимать не как «социализм» в классическом марксизме,  то есть «первое коммунистическое общество» согласно «Критике Готской программы»  Маркса, а как предшествующую «социализму» стадию так называемого пере­ходного периода или диктатуры пролетариата. В этом смысле реальный со­ци­а­­лизм следует описывать понятием не «социализма», а «предсоциализма».

Это понятие, как можно заметить, лучше описывает особенности общества реального социализма – как базисные, так и надстроечные. Основой общественной системы реального социализма – он же «предсоциализм» – был госсектор, Государственный Синдикат, управляемый компартией. Другую, весьма существенную, особенность этого общества составляла командно-админист­ративная система, определяющая специфическое построение государственного сектора общества. С этим связана также власть компартии, которая – в отличие от традиционных партий западного общества – представляла собой не просто политическую партию, но партию управления госсектором реального социализма. Еще одна важная черта реального социализма – авторитарная политическая надстройка, диктатура, позволяющая определять данное общество как «диктатуру пролетариата».

Реальный социализм следует, вероятно, считать не некоей отдельной формацией, но «подформацией» некоторой более общей – именно «комму­нистической» (синдикатной) формации. Основные признаки этого общества заставляют видеть в нем не «первое коммунистическое общество» по Марксу, но  скорее «переходный период». В качестве первого коммунистического общества в марксистском смысле следует рассматривать скорее «новый социализм», понимаемый как плюралистическое общество левого конт­роля с сохраняющим главную роль государственным сектором.

Современный марксизм должен дать типологический анализ реального социализма, способный выявить общее и особенное систем данного типа, указывая на специфику реального социализма – в том числе, в отличии от социализма западноевропейского социал-демократического образца. В противовес «консерватизмам», особенности реального социализма («предсоциализма) следует вывести за национальные рамки. (В рамках консерватизма эти особенности трактуются как «просто русские» – М. Задорнов и многие др.) Такой подход не дает верного решения. Следует рассматривать реальный социализм как наднациональную систему, имевшую при этом национальные особенности. Существовал ряд моделей реального социализма – советская, югославская, венгерская, северо-корейская и проч.

Есть ли единство у разных моделей реального социализма? Оно очевидно существует. Можно указать целый ряд «морфологических» признаков описываемой «некапиталистической» системы.

В первую очередь – это наличие госсектора (Государственного Cин­диката) и его особая роль в обществе. Также специфические (партийные, административные) формы контроля (управления) этим государственным сектором (Синдикатом) – то есть административно-командная система – с особой ролью коммунистической партии как партии управления госсектором (Государственным Синдикатом). В классической работе «Государство и революция» Ленин называет трудящихся СССР «служащими единого Государственного Синдиката».

Анализ госсектора (Государственного Синдиката) реального социализма является серьезной проблемой, которой нам приходилось касаться в рабо­тах 1980–90-х гг. (некоторые из них приводятся в приложении к данной книге).

Этот анализ требует дополнительных понятий и дополнительного инстру­ментария, в частности, предлагавшегося «системным» и струк­ту­ралист­ским подходом. В 1960–80-е гг. представители этого подхода попытались дать анализ универсальных природных и социальных структур, в том числе и общих для триады «человек-организм-машина». Предшественником тако­го об­ще­­­го морфологиче­ского подхода (1960–70-е гг.) был орга­ницист­ский­­ (Г. Спен­­сер), а также неоорганицистский подход, в том числе в его марксист­ской интерпретации­ (А. Богданов. Тектология. В 2-х кн. – М.: Экономика, 1989).

Для анализа первичных (начальных, «атомических») общественных структур, на основании которых реально происходит формирование структур более сложных, в том числе и Государственного Синдиката, в работах 1980-х – начала 1990-х гг. нами использовалось понятие «производительной системы» (навеянное вышеупомянутыми системными, структуралист­скими и кибернетическими исследованиями 1970-х гг., а также более ранними идеями органицизма и неоорганицизма).

Производительная система – это любое объединение индивидов, созданное с целью некоторой деятельности – от рабочей артели до армии. Можно заметить, что каждое из этих объединений (производительных систем), как показал еще неоорганицизм (напр., Г. Спенсер) строилось по принципу чело­веческого организма и общей, позже обозначенной как «кибернетиче­ской», схеме – центр, система управления, средние и низшие звенья (периферия). Понятие производительной системы оказывалось, таким образом, важным для социального анализа в целом.

Оно, как представлялось автору с 1980-х гг., описывает первичную ячейку, своего рода клеточку общественной системы как таковой. А также сформированных из этих клеточек более сложных образований, в том числе и систему реального социализма.

Государственный сектор – Государственный Синдикат – играл главную роль в системе реального социализма. Частный экономический сектор ­существовал в ряде моделей данного общества, но оставался подчиненным госсектору. В традиционных моделях (советской и проч.) он обычно подвергался давлению сторонников госсектора и госсобственности.

Примером создания активного госсектора могут быть экономические мероприятия большевизма в СССР, связанные с национализацией (начиная с военного коммунизма). Его специфическое административно-команд­ное развитие стало практиковаться с начала 1930-х гг., в частности, в виде пятилеток. С этого периода советский реальный социализм (советская ­модель) сделал ставку на госсектор, что было связано с достаточно жестким подавлением рыночной периферии. В СССР административно-команд­ная система сменила рыночные попытки 1920-х гг. (в виде НЭПа).

Эта же система воспроизводилась и в большинстве восточноевропей­ских моделей реального социализма. Различия касались в основном частностей. В некоторых странах реального социализма рыночная периферия ­присутствовала в большей мере, чем в советской модели, но также была слабой (и, как правило, подавлялась госсектором). После 1980-х гг. немалые новшества в систему реального социализма внес Китай. Но можно утверждать, что в целом, несмотря на свои отличия от советской и восточно­европейской системы, социализм с китайской спецификой является вариантом общей модели реального социализма.

Если говорить о роли коммунистической партии в системе реального социализма, то таковую можно связать с госсектором и административно-командной системой управления этим сектором. Компартия – это не просто партия диктатуры ради диктатуры, а партия управления госсектором, партия Государственного Синдиката.

Понятие административно-командной системы (Г. Попов, 1987) факти­чески описывает способ организации госсектора (Государственного Синдиката) в обществах реального социализма и роль компартии в управлении этим госсектором. Эта система обеспечивает специфическое развитие производства – нерыночный подъем общественного сектора.

В политике особенностью реального социализма является авторитарная (диктаторская) политическая надстройка. Авторитарная власть ком­партии (партийной бюрократии) – важная особенность реального социализма. Речь идет об однопартийной системе, диктатуре компартии – реально парт­­ап­парата.

В СССР рывок к «социализму» (административно-командной системе) происходит в 1930-е гг. После 1920-х последовал «великий перелом» и построение сталинского социализма 1930-х гг. Это привело к чрезвычайно быст­рому созданию в СССР (советской России и предвоенных советских республиках) самостоятельной экономики. В этом – заслуга советского ­реального социализма – первоначально в сталинском варианте.

Вопреки консервативно-либеральному подходу, концентрирующе­муся, в основном, на негативных сторонах «коммунизма», современный марксизм должен указать на значительный положительный вклад реального социализма в историю XX века.

Реальный социализм, который строили большевики в России (как и его идеология – второй марксизм), был реакцией на традиционное западное общество – капитализм XIX – начала XX века. Новый строй нельзя считать «шагом назад» по сравнению с западным обществом (капитализмом) 1930-х гг., то есть эпохи Великой депрессии в США. Этот социализм имел преимущества перед последним, каковые давал государственный сектор, способный к нерыночному подъему. Госсектор (Государственный Синдикат), созданный уже в начале большевистской революции путем широкой национализации, был необычным для традиционного (западного) общест­венного устройства. Госсектор давал возможность планирования экономики (в виде пятилеток) и управляемо­го развития общества. Это развитие  лежало в осно­ве специфической энергетики реального социализма (энергетики Синдиката).

Первоначально система управления госсектором в СССР с 1930-х гг. строилась по административно-командному принципу. В ранней (совет­ской) модели государственный сектор подавлял рыночную периферию, что вызывало ряд негативных явлений. Однако некоторые восточноевропей­ские модели – например, югославская и венгерская – начали преодолевать этот недостаток. Наиболее продвинутой в отношении рыночных ­реформ оказалась китайская модель реального социализма, которая к настоящему времени показывает свою очевидную эффективность в соревновании с современным западным обществом.

Следует определить отношение к понятию государственного социа­лизма, часто используемому в левой литературе.

Напомним, что Лев Троцкий (в работе «Преданная революция») подверг критике попытки определения советского строя этим понятием, срав­ни­вая советскую систему с западными моделями государственного ка­пи­тализма.

«От незнакомых явлений нередко ищут спасения в знакомых терминах. Загадку советского режима пытались перекрыть именем государст­венного капитализма. Этот термин представляет то удобство, что никто­ точно не знает, что собственно он означает. Первоначально термин “государственный капитализм” возник для обозначения всех тех явлений, когда буржуазное государство непосредственно берет в свое заведование средства транспорта или промышленные предприятия» (Л. Троцкий. Преданная рево­люция, с. 204).

В этой же работе Троцкий указал на важные отличия реального социализма от правоконсервативных корпоративных (этатистских) государств фашистского образца, с которыми в рамках консервативно-либерального подхода часто смешивалось так называемое коммунистическое общество.

«Со времени войны и особенно опытов фашистской экономии, – пишет Л. Троцкий, – под именем государственного капитализма понимают чаще всего систему государственного вмешательства и регулирования. Французы пользуются в этом случае гораздо более подходящим термином – “этатизм”. Между государст­венным капитализмом и этатизмом имеются несомненные пункты соприкос­новения, но взятые как системы, они скорее противополож­ны, чем тождест­венны. Государственный капитализм означает замену частной собственности государственной и именно поэтому сохраняет частичный характер. Этатизм – все равно где: в Италии Муссолини, в Германии Гитле­ра, в Америке Рузвельта или во Франции Леона Блюма – означает вмешательство государства на основах частной собственности с целью спасения ее…

Слова Муссолини: “три четверти итальянского хозяйства, промыш­ленного, как и сельского, находятся на руках государства” (26 мая 1934 г.) не нужно понимать буквально. Фашистское государство – не собственник ­предприятий, а лишь посредник между предпринимателями. Это не одно и­ то же. Popolo d’Italia говорит на этот счет: “Корпоративное государство ­направляет и объединяет хозяйство, но не ведет хозяйства, не заведует им, (“dirige e porta alla unita l’economia, ma non fa l’economia, non gestisce”) что, при моно­полии производства, было бы ничем иным, как коллективизмом” (11 июня 1936 г.). В отношении крестьян и вообще мелких собственников фашист­ская бюрократия выступает, как грозный властелин; в отношении капиталистических магнатов – как первый уполномоченный. “Корпоративное ­государство, – справедливо пишет итальянский марксист Феррочи, – есть не что иное, как приказчик монополистского капитала… Муссолини ­бе­рет на государство весь риск предприятий, оставляя за промышленни­­ками выгоды эксплуатации”. Гитлер и в этом отношении следует по стопам Муссолини…

Первое в истории сосредоточение средств производства в руках государства осуществлено пролетариатом по методу социальной революции, а не капиталистами по методу государственного трестирования. Уже этот краткий анализ показывает, насколько абсурдны попытки отождествить капи­та­листический этатизм с советской системой. Первый – реакционен, вторая – прогрессивна» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М., 1991, с. 204–205).

Лев Троцкий, таким образом, противопоставляет советский реальный социализм западным формам государственного капитализма. При этом­ он, в отличие от теоретиков второго марксизма, не считает этот реальный социа­лизм социализмом в марксистском смысле и справедливо говорит о его ­переходности.

5. Реальный социализм как всемирно-историческая форма. Общее и особен­ное. Модели реального социализма. Становление реального социализма и его противоречия. Проблема сталинизма, сталинского террора и дестали­низации.

Реальный социализм, очевидно, являлся определенной «всемирно-исто­рической» формой общества. В XX веке он представлял собой мировую систему, к концу этого века (1980-х гг.) занимавшего (с учетом Китая) до ­четверти (трети?) мировой территории с населением более 1,5–2-х миллиардов человек.

При этом реальный социализм имел ряд моделей и различные варианты развития – в том числе даже внутри СССР.

Можно указать на два полюса моделей реального социализма – с одной стороны – югославская, венгерская системы. Другой полюс – северокорей­ская, албанская модели (не говоря о Кампучии и проч.). Первая была близка советскому «нэповскому» варианту реального социализма, вторая – модели военного коммунизма. Оба полюса имели многочисленные различия – прежде всего в экономике, а также и в других областях, например, политике.

«Социализм с китайской спецификой» позволяет говорить о том, что реальный социализм при сохранении своих основных особенностей – в первую очередь однопартийной системы – может иметь две различные формы: административно-командную (сталинскую) и рыночную, продолжа­ющую успешное развития в современном Китае.

Наиболее продвинутыми для второй половины XX века следует считать, видимо, восточноевропейские формы реального социализма – в Югославии, Венгрии, ГДР и Чехословакии. Данные восточноевропейские соцстраны смогли предложить целый ряд более развитых (в том числе в рыночном отношении) механизмов комунистического общества. Созданные в этих странах системы реального социализма существенно отличались от совет­ской сталинской модели, а также моделей военного коммунизма (плюс «азиатской» в отрицательном смысле), например, северокорейской (также албан­ской, как аналога последней).

Особенно следует отметить югославскую модель реального социализма, которая имела целый ряд весьма важных отличий от советской модели, «базисной» для мира реального социализма 1940–80-х.

С конца 1940-х гг. югославский реальный социализм (под руководством Тито) имел известную самостоятельность от Восточного блока и основной совет­ской модели, пытаясь противостоять сталинизму. Важными элементами югославской модели было широкое самоуправление, а также экономиче­ская и во многом также и политическая открытость. Югославия с 1950-х гг. смогла создать продвинутую рыночную экономику и открытые границы с Западом, что было предметом удивления жителей многих стран реального социализма.

При этом югославский «самоуправленческий» социализм в целом сохранял морфологические особенности реального социализма и подчинялся общим принципам его развития. Как и иные восточноевропейские формы реального социализма, он был разрушен в ходе неудачных реформ конца 1980-х гг. и явного внешнего давления. Оно включало провоцирование ­Западом конфликтов между составлявшими Югославию республиками, а также прямую агрессию стран НАТО в Югославии в начале 1990-х (в том числе бомбардировок конца 1990-х гг.).

В рамках СССР успешными и более эффективными были, по-видимому, прибалтийские модели.

Китайский вариант раннекомунистического (раннесиндикатного) общества – отдельная система, в целом сохраняющая особенности реального социализма (см. 6-ю главу). Китайская модель (с конца 1970-х гг.) оказывается одной из наиболее продвинутых, даже по сравнению с восточноевропей­скими системами. Ее особенностью стало весьма серьезное уменьшение госсектора, но при его контроле за процессом реформ. А также попытка строить отношения  производительных единиц на рыночной основе. Однако, в отличие от посткоммунистических восточноевропейских систем, китай­ская модель не отказывается от госсектора и роли компартии в обществе. ­Несмотря на значительное развитие рыночной периферии, сохранение влия­ния госсектора (не менее трети), а также роли компартии позволяет продолжать плановое развитие общества. В отличие от бывших стран Восточного блока и постсоветской России, китайская модель сохраняет особенности реального социализма – влияние госсектора, власти компартии и авторитарной политической надстройки.

Если обобщить сказанное, то, как уже указывалось, главной социально-экономической особенностью обществ реального социализма следует считать крупный государственный сектор – Государственный Синдикат. На этой основе строится экономика, партийная система и проч. черты обществ коммунистического образца.

Реальный социализм (в первую очередь в СССР) был безусловным ми­ровым прорывом, что не исключало его многочисленных оборотных сто­­рон – противоречий и издержек, которые активно критиковались на Западе.

Эти противоречия определялись особенностями предсоциализма. Речь идет, в частности, о противоречии между политической надстройкой реального социализма и его заявляемыми социалистическими особенностями – в первую очередь якобы достигнутой реальным социализмом «общественной собственности на средства производства».

Очевидно противоречие между признаваемой современными сторонниками социализма (например, В. Паульманом) диктатурой партийно-­государственного аппарата и и характером (реальным содержанием) госсоб­ст­венности, которую в этих условиях вряд ли возможно трактовать как «общественную». Данное противоречие одним из первых заметил Лев Троцкий, указавший на «подготовительность» или «переходность» советского режима между капитализмом и социализмом («Преданная революция» и др.).

Противоречивость советского варианта реального социализма показала уже ранняя модель военного коммунизма 1918–1921 гг. Попыткой скорректи­ровать эту модель стал нэповский вариант экономики СССР 1921–1928 гг. Дальнейшее развитие советского реального социализма строилось на основе административно-командной системы. Последняя, наряду со своими ­достижениями, имела серьезные противоречия, которые нашли отражение в особенностях советской индустриализации и коллективизации, а также других чертах советского развития. Как извест­но, указанные кампании имели свою репрессивную сторону, включая и террор, который на Западе (по ­понятным идеологиче­ским причинам) выдвигался на первое место в разговорах о новом обществе.

Одним из главных недостатков реального социализма на Западе считалась авторитарная политическая надстройка, как и ограничение частной (не санкционированной государством) экономической активности. В СССР обе эти особенности просуществовали до самого конца реального социализма в Европе, то есть до рубежа 1980-х – начала 1990-х гг.

Здесь следует сказать и о роли партии в обществе реального социализма, которая весьма важна для понимания всех уровней его системы – от экономики до политики. Это можно сравнить с обычным аппаратом управления политических и экономических образова­ний, имеющимся на Западе в крупных корпорациях (механизм управления ими Д. Гэлбрейт описывал понятием «внутренней уравновешивающей» силы).

Роль партии (а затем и партократии) в обществе раннего коммунизма определяется специфической для реального социализма формой организации общественного труда – именно новым способом управления госсектором. Партократия занимает то же место в системе нового общества и нового способа производства, который в традиционном западном (буржуазном) обще­стве занимала буржуазия (плутократия), то есть является управля­ющим (а затем и правящим) классом раннесиндикатной общественной системы. Превращение партократии в класс (если таковое происходит) – явление более позднее, свидетельствующее о зрелости и кризисе системы реального социализма.

Роль управленческого слоя (класса) партократии, давно отмеченная исследователями общества реального социализма, в том числе критически-марксистскими, мы связываем, таким образом, со специфическим для реального социализма (коммунистическим раннесиндикатным) способом производства. Место партократии в обществе реального социализма связано с ее особой ролью как первоначально главного организатора подъема и регуляции государственного сектора (Государственного Синдиката) реального социализма. Поскольку в рамках последнего такой подъем имел административно-командную форму, он совершался специфической чиновничьей ­машиной, партаппаратом, которая выполняла роль приводных ремней, ­«вожжей» этой системы.

Советская партийная система составила, таким образом, основу административно-приказного подъема реального социализма 1930–1970-х гг., «каркас» Государственного Синдиката, совокупность «рычагов управления» его подъемом. Партаппарат играл своеобразную роль «кучера» колесницы Синдиката. Регулируя подъем госсектора, партократия на первых этапах выполняла функцию специфической «производительной силы» ранекоммунистической (раннесиндикатной) системы. В 1930–40-е гг. партийная система сыграла, можно сказать, роль той «горсти» Мюнхаузена, которая позволила госсектору (Синдикату) реального социализма поднять самого себя из болота отсталости и продолжать подъем также вплоть до 1970-х гг. Первичные партийные организации играли роль своего рода «пальцев» (горсти) этой руки. В рамках ранне­син­дикат­ного способа производства партократия занимала, таким образом, свое вполне обоснованное и рациональное место.

Анализ вопроса сталинизма, а также вопроса репрессивности и террора реального социализма, зависит от принятой идеологии. Западная критика ­говорит прежде всего о репрессивности данной общественной формы (как и теме сталинизма) в своих целях – компрометации реального социализма. Меньше говорится о положительных сторонах данного общества.

Как определить сталинизм? (То есть ответить на вопрос «что такое сталинизм?», важный для левой общественной мысли 1960-х гг. в СССР и восточноевропейских странах, а также в среде левых интеллектуалов Запада.)

Понятие сталинизма (как уже указывалось в 4-й главе) можно определить через понятие реального социализма – предсоциализма, авторитар­ного коммунизма.

Сталинизм, во-первых, – это деформация реального социализма (предсоциализма), отклонение от «нормы» такового в ряде областей развития общества, от экономики до идеологии. Норма реального социализма, как мы пытались показать, устанавливается в СССР и ряде восточноевропей­ских стран в послесталинский (хрущевский) период. Восстанавливаются «коллективное руководство», «социалистическая законность» (то есть прекращаются репрессии сталинского периода) и проч. Хрущевизм (с его теорией «культа личности Сталина») и шестидесятничество критикуют сталинизм с позиции нормы реального социализма.

С точки зрения современного левого подхода сталинизм в целом вы­ступал как деформация реального социализма. Нормальным реальным социализмом следует считать послесталинский вариант такового в СССР, с характерным для него коллективным руководством – властью партийной верхушки – верхушки партаппарата. После Сталина происходит нормализация реального социализма. Сталинская административно-командная система фактически сохранилась. Сохранилась и репрессивность (как аналог западной репрессивности), но на ином уровне, чем в сталинский период.

Позднее ряд стран реального социализма показал (при общем единстве системы) иные формы, чем та, которая существовала в СССР и меньшую репрессивность, чем была характерная для реального социализма в СССР. Создание некоторых из этих систем, например, в Югославии имело относительную самостоятельность, что в немалой степени определило своеобразие югославской коммунистической модели. Самостоятельным путем стал с 1960-х гг. развиваться и Китай.

Говоря о репрессивности реального социализма в СССР и терроре (в первую очередь сталинском 1930–40-х гг.), следует разобраться в реальных причи­нах этого террора. Где были последствия репрессивности самого реаль­ного социализма (его собственных противоречий), а где были явления, ­вы­званные субъективными особенностями вождей (в СССР – Сталина), усили­вавшимися и провоцировавшимися также и извне (см. 4-ю главу)?

Можно заметить, что террор составляет особенность не только реаль­ного социализма, но и, так сказать, «реального капитализма». Например – репрессивное становление системы первоначального накопления, войны и в ­целом репрессивные общества типа Третьего рейха, которые – несмотря на по­пытки едва ли не отождествления их с системами реального социализма – фактически являются формами западного («капиталистического») общества.

Что касается сталинского террора, то он имел, как уже указывалось, не только внутренние причины, но и причины внешние. Своего пика этот ­террор достиг в 1937 г. под влиянием очевидной провокации в связи с «сек­ретной папкой Сталина» и «делом маршалов» (см. Сталин и тайная поли­ция ­[Охрана] царской империи, https://kripta.ee/rosenfeld/2005/07/31/stalin­i­tajnаya­policiya­oхrana­carskoj­rossii­dve­knigi­o­rannej­biografii­stalina/.
Об этом также в книге «Крах русского консерватизма», 2015).

В целом сталинский террор можно связать не с «большевизмом» Сталина, но скорее с его «небольшевизмом», то есть включением Сталиным в создаваемую им как бы «социалистическую» систему немарксистских – кон­сервативных и утопически-социалистических элементов теории и политики. Сталинская попытка соединения большевизма с русским консерватизмом привела к специфическим формам советского национал-коммунизма. ­Явные признаки вторжения консерватизма – правого национализма, использо­вавшегося Сталиным не в поддержку большевизма (второго марксизма), но скорее в противовес ему, показывают, например, поздние сталин­ские репрессивные кампании конца 1940-х – начала 1950-х гг.

«Западное» – консервативно-либеральное решение темы репрессий и сталинизма таково: сталинизм является главным содержанием «коммунизма», поэтому чтобы добиться десталинизации, нужно разрушить реальный социализм и перейти к обществу западного типа.

Современная левая теория должна поставить проблему иначе. Исторический сталинизм (с личной диктатурой, репрессиями и проч.) следует рассматривать как деформацию реального социализма. Нормой реального ­социализма является досталинское и послесталинское «коллективное руководство», к которой реальный социализм возвращается после смерти Сталина. Несмотря на свои внутренние противоречия (как формы власти парт­аппарата) коллективное руководство имело и свое положительное содержание. Оно противостояло власти «буржуазии» в обществах западного образца. Вопрос «положительной десталинизации» может решить не реставрация­ в мире реального социализма западного общества, но переход к обществу ­«левого контроля», двигающегося в сторону «нового социализма».

В работе о перспективах демократизации в странах реального социализма Д. Лукач писал: «Как бюрократические тенденции к консервации принципов Сталина, так и идеологические тенденции тех, кто ведет против них “холодную войну”, равным образом характеризуются стремлением по возможности возвести к Ленину теорию и практику Сталина. Лишь марк­сист­ская критика деятельности Сталина способна выявить теоретический и практический разрыв, который в действительности существует между ними.­ Ей следо­вало бы также на исторических фактах показать, что Сталин именно в крупных стратегических вопросах отнюдь не был защитником ленин­ской линии в большей мере, нежели те, кто стал впоследствии его оппо­нен­тами» (Д. Лукач. Демократическая альтернатива сталинизму, (http://left.by/archives/6130 ).

Если говорить о вопросах «десталинизации», которые поставила эпоха реформ реального социализма, то десталинизацию в первом, более узком смысле следует понимать как преодоление левоэкстремистской деформации предсоциализма (то есть в терминах хрущевской эпохи – последствий культа личности Сталина) и возвращением к «норме» реального социализма – «социалистической законности» и проч.

Десталинизация в более глубоком смысле затрагивает сами основы реаль­ного социализма. Это – положительное преодоление реального социализма – то есть не разрушение его и реставрация в обществах бывшего реаль­ного социализма западного общества («капитализма»), но переход к «новому социализму» – плюралистическому и рыночному обществу левого контроля.

Таково современное левое понимание десталинизации, отличное от праволиберального, по сути отстаивающего реставрацию в мире реального социализма современного западного общества.

6. Политическая система реального социализма. Власть компартии и ­авторитарная политическая надстройка. Проблема авторитаризма реального ­социализма. Авторитаризм и тоталитаризм. Политический спектр реального ­социализма. Правые, левые, центр.

Известной особенностью политической системы реального социализма является ее авторитаризм – с авторитарной (однопартийной) властью компартии, что отражало начальное советское понятие «диктатуры пролетариата». Авторитарную политическую надстройку следует, видимо, считать признаком всех вариантов реального социализма.

В период холодной войны «коммунистическая диктатура» – в первую очередь в СССР и странах Восточного блока – стала едва ли не главным объектом идеологической атаки западного общества. Эта «коммунистиче­ская диктатура», с одной стороны, была как будто похожа на западный авто­ритаризм, дотянувший в некоторых странах Европы, например, Испании, Португалии и Греции чуть ли не до 1970-х гг. XX века. С другой стороны, она существенно отличалась от него. Политическая надстройка реально­го социализма представляла собой, во-первых, левую (а не правую, как­ в указан­ных странах) диктатуру. Во-вторых, она имела специфическую ­форму, связанную с особенностями данного общества с преобладающим госсектором.

Почему «ранний коммунизм» представлял собой диктатуру? В чем причины авторитарности политической системы реального социализма?

Одно объяснение: авторитаризм разных общественных систем (формаций) был особенностью начальной стадии этих формаций – в том числе и западного общества («капитализма»). А также, во-вторых, реакцией на неста­бильность, с которой сталкивались указанные системы в период кризисов. Пример исторических диктатур обществ современного западного образца – диктатуры Кромвеля и Наполеона (еще ранее – якобинцев), возникшие на начальной стадии этого общества. Более поздние западные (правые) диктатуры XX века, например, диктатуры Муссолини или Франко (а также соответствующие образования в иных районах мира – от Латинской Америки­ до Азии) появились в ситу­ациях нестабильности и левого наступления на ­западные (капиталистические) системы.

 Это же, возможно, происходит и с системами реального социализма (предсоциализма) – обществами с преобладающим госсектором. Авторитарная надстройка соответствует начальной стадии этих систем – первой форме «послекапиталистической» («синдикатной») формации, то есть «диктатуре пролетариата». Однако более зрелая стадия этого же общества – «социа­лизм» (новый социализм) – синдикатное общество левого контроля – долж­но быть плюралистическим.

Зачем была нужна компартия в мире реального социализма? Для диктатуры самой по себе?

Нет, как мы уже указывали, партийная система реального социализма была тесно связана с системой (морфологическими особенностями) этого общества. Компартия в соответствующих странах была необходима для ­управления государственным сектором (Государственным Синдикатом).

Диктатура партии (и тем самым по-видимому и диктатура партаппарата) как реальная черта «диктатуры пролетариата» существовала в СССР с первых лет его создания уже в 1920-х – начале 1930-х гг., что отмечал неофициальный марксизм от Л. Троцкого до В. Сержа и М. Рютина. Факт дикта­туры партаппарата в условиях реального социализма, ставший оборотной стороной диктатуры пролетариата раннего коммунизма (предсоциализма) признают и современные социалисты, например, В.Ф. Паульман.

Авторитарная диктатура партии (партаппарата, партийной элиты)­ в определенных случаях могла деформироваться в личную диктатуру вождя. Характерный пример – личная диктатура Сталина в СССР конца 1930-х – начала 1950-х гг. Ее аналоги в других странах реального социализма от Китая до Кореи и Албании, от культа Сталина и Мао до северокорей­ского культа Ким Чен Ира и других были обычным объектом критики Запада. Культ­
личности лидера – очевидное следствие авторитаризма и режима лич­ной диктатуры.

 «Коллективное руководство» вместо личной власти было восстанов­лено в СССР в 1960–80-х гг., то есть стало достижением послесталинского реального социализма. Вопреки консерватизму, выступающему с резкой критикой хрущевских реформ, этот послесталинский реальный социализм был «лучше» сталинской системы. Такую форму следует считать нормой ­реального социализма. При этом советское коллективное руководство (как и аналоги в других странах реального социализма) оставалось властью парт­аппарата до самой перестройки.

Понятие тоталитаризма в отношении обществ реального социализма как такового, которое активно использовалось консервативно-либеральной идеологией в период идеологической войны второй половины XX века, по отношению к послесталинскому СССР уже во многом являлось пропагандистским преувеличением. На это указывала как неортодоксальная западная (С. Коэн), так и неофициальная советская социология – А. Бутенко­
(например, его уже приводившаяся статья О «бархатных» и «небархатных» революциях в странах Центрально-Восточной Европы. – В кн.: Восточная ­Европа: контуры посткоммунистической модели развития. – М., 1992).

Еще до западной консервативно-либеральной критики понятие тоталитаризма начали применять неортодоксальные левые – В. Серж, Л. Троцкий и др. – с отличной от западного подхода целью: перехода реального ­социализма к новым формам.

Итак, авторитаризм политической системы был важной «несущей конст­рукцией» реального социализма. Критика Западом таковой в концепции «прав человека» и проч. активно велась в течение всей холодной войны – с 1940-х до 1980-х гг. XX века. Однако авторитарная система бывшего реального социализма существовала не просто так, она была важна, возможно, как защита ранней формы системы Государственного Синдиката. Попытка ­убрать эту защиту без адекватной замены грозила распадом системы.

Это и произошло в период советской перестройки. Советские реформаторы во главе с Горбачевым попытались отказаться от авторитарной ­политической системы реального социализма, но без адекватной ее замены  и в целом без понимания того, как следует действовать в условиях кризиса реального социализма – прежде всего политиче­ского. Несмотря на многие различия, все системы реального социализма в Восточной Европе стали распадаться при переходе к политическому плюрализму (многопартийности). Результатом стал провал положительной ­перестройки в мире бывшего ­реального социализма и победа на рубеже­ 1990-х гг. правых группировок. Альтернативой этому, согласно современному марксизму, могла бы быть власть реформаторских левых сил, то есть плюрализм «левого контроля».

Рассмотрим проблемы политического спектра реального социализма­ (в соот­ношении с западным) в координатах правого и левого (правые, ­левые, центр). В связи с этим спектром возникает ряд вопросов. Во-первых, важна ли вообще данная шкала правого-левого?

Повторим сказанное в предыдущих главах: категории правого и левого весьма важны для политического анализа, поскольку дают определения, маркировки и ориентиры политических партий и их программ. Эти понятия, среди прочего, маркируют политический центр системы. Общественную систему можно считать находящейся в равновесии, когда у власти (в ее центре) находятся политические партии, соответствующие этой системе. ­Неравновесие создают власть и политика других партий, реально не соответствующих господствующей системе. (Это характерно для периодов резких перемен и ломок – периодов революций и реставраций.)

Иногда отнесение к правым-левым производится по критерию средств. Не углуб­ляясь подробно в эту тему, заметим: между программой (целями) и средствами есть определенная связь. Более удаленная от ­реальности программа обычно толкает к большему радикализму применя­емых поли­тических средств. Крайне левые (и крайне правые), как правило, используют более радикальные средства. Более близкие к центру группировки чаще применяют умеренные – конституционные и проч.– средства политической борьбы.

Как может быть описан советский политический спектр (истеблишмент и оппозиция) в традиционных политологических понятиях, в частности, понятиях правого-левого? Каково соотношение основных совет­ских политических течений с традиционной западной политической шкалой?

Западные понятия правого и левого здесь и далее мы будем рассмат­ривать как основные, во-первых, поскольку они возникли и существовали раньше. Во-вторых, потому, что советские политические определения и поли­тиче­ский спектр реально выступали как превращенные (зеркально ­отраженные) по сравнению с западными.

В целом на Западе можно отметить факт «левого смещения» политического спектра, например, в течение последних двух веков. В ка­честве ­левых вначале выступали просто либералы (Италия и Скандинавия начала XIX века). Затем социалисты – к концу XIX века. За ними в начале XX века по­­-сле­довали коммунисты.

Каковы в категориях правого и левого советские политические течения? Каков был политический центр советской системы (системы реаль­ного социализма) и противостоящие ему «консерваторы» и «радикалы»?

Большевизм в России возник в начале ХХ века одновременно с другими сходными европейскими политическими течениями из левого крыла социал-демократии и с 1903 г. находился левее традиционной социал-демократии (меньшевизма). Развитие России ушло «влево» еще в 1917 г. Образование СССР – влиятельной силы XX века – одновременно было образованием левого полюса мировой политики.

Главная политическая сила и центр советской системы – коммунисти­че­ская партия – по традиционной западной шкале правого-левого занимала очевидно более «левое» положение по сравнению с альтернативными груп­пи­­ровками социалистов (в том числе наиболее близкими им правыми социал-демократами – меньшевиками).

Советский политический спектр (как уже отмечалось) выглядел следующим образом. Политический центр (истеблишмент) советской системы в 1960–80-е гг. представляли, по-видимому, умеренные сталинисты – от Хрущева до Брежнева. Роль «консерваторов» играли радикальные (откро­венные) сталинисты от Маленкова до Суслова – сторонники максимально жесткой административно-командной системы (термин в период совет­ской перестройки ввел Г. Попов).

В блоке с советскими консерваторами – сталинистами (левыми по ­западной шкале) – были и консерваторы правые (по западной шкале), то есть сторонники дореволюционной империи, часто монархисты. Советские «правые» (советские традиционалисты, сталинисты) весьма существенно ­отличаются от вторых – западных консерваторов, сторонников дореволю­ци­онной России (считающихся правыми по западной шкале).

В России правоконсервативную группировку представлял, скажем,­ И. Ша­­фаревич и многочисленные представители правой Русской партии – поклонники дореволюционной империи, партий типа «Союз русского ­народа», В. Пуришкевича, В. Шульгина и проч.

Течение правых русских консерваторов аналогично течениям правых консерваторов («правых националистов») в прибалтийских, украинских­ и проч. республиках, пришедших к власти при поддержке Запада в начале 1990-х гг. после провала советской перестройки. (На Украине – в результате переворота 2014 г.)

Оппозицию в СССР представляли «либералы» – как левые, советские, так и правые.

Правые либералы (в России – образца П. Милюкова) существенно отличались от либералов советских горбачевского или дубчековского образца, поборников реформ реального социализма. Они (как и правые консерваторы) были сторонниками реставрации в мире реаль­ного социализма общест­­ва западного образца. Праволиберальную группи­ровку в России представля­ли диссиденты-«демократы» – Д. Сахаров, В. Войнович, Г. Померанц и многие другие – сторонники февральской революции и парламент­ской системы в России.

Таким образом, в мире реального социализма следует различать либе­ра­лов левых (дубчековского образца) – сторонников реформ реального со­ци­ализма и либералов правых – сторонников восстановления в странах ­реального социализма дореволюционных систем. Это два разных политических течения, которые отождествляет (запутывая вопрос) западная идеология и вслед­ за ним оба правых – правоконсервативное и праволиберальное – течения­ в России.

Запад, в своих целях (победы правых, консервативно-либеральных сил), с середины XX века стремился подменить советские консерватизм и либерализм западными вариантами. Реально же эти течения в советском и ­западном варианте следует отличать друг от друга. В основе этого различия лежало зер­кальное отношение советского и западного политического ­спектра. ­Отсюда следовал феномен советского диссидентства и диссидентов – «левых, которые правые».

Советские диссиденты – как либералы типа В. Войновича, Г. Померанца, так и консерваторы типа И. Шафаревича или В. Кожинова – представляли политические течения, считающиеся в Европе правыми по основной, запад­ной (общеевропейской) шкале.

В советской же системе правые диссидентские группировки оказывались оппозиционными, то есть «как бы левы­ми». Этот парадокс советской политической шкалы – результат ее перевернутости по сравнению с западной. «Левыми» в советских рамках указанные правые диссиденты считались (объявлялись) также по признаку радикализма – радикального отношения к советской системе (отрицания ее).

Каковы могли быть перспективы развития политической системы стран бывшего реального социализма?

Некоторые социалисты противопоставляли многопартийным системам Нового мирового порядка «непартийную» политическую систему, то есть систему полного самоуправления (и перехода к «неполитическим» конструкциям). Такую перспективу отстаивал ряд социалистов еще с XIX века – в част­ности, анархисты. Об этом писал и ряд марксистов XX века, опиравшихся на тезис классического марксизма об «отмирании» в конечном счете государства. В качестве альтернативы «политической» власти в течение XX века выдвигалось как можно более широкое самоуправление. (Помимо югославской модели, его пытался отстаивать, в частности, советский диссидент-­социалист Петр Абовин-Эгидес.)

Можно ли ожидать в обозримой перспективе «неполитических» и само­управленческих перемен в мире Нового мирового порядка и его странах?

Несмотря на ряд новейших революционных прецедентов (например, исландского 2010–2015 гг.), переход к «неполитическим» (самоуправленче­ским) конструкциям в странах современной Европы и посткоммунизма на данном историческом этапе вряд ли осуществим (вряд ли актуален) – до побе­ды в мире бывшего реального социализма обществ «левого контроля» («нового социализма»), выходящих за рамки Нового мирового порядка. Или даже точнее – серьезных (и исторических) побед этих обществ над традиционным западным обществом.

Реальность сегодняшнего дня (и вероятная перспектива ближайших десятилетий) в Европе – борьба посткоммунизма за свое место в мире. Эта борьба, которой, видимо, предстоит быть достаточно продолжительной (без особого исторического ускорения она может занять по крайней мере нынешний век), наверняка будет вестись в «политических» рамках.

7. Социальная структура реального социализма. Классы. Консервативно-либеральная теория «нового класса» и ее противоречия.

Весьма важна проблема социальной (классовой) системы реального социализма.

На Западе с конца 1950-х стала популярна теория «нового класса», обвиняющая реальный социализм в замене класса «буржуазии» на новый класс – партийной бюрократии – партократии. Эта концепция была сформули­рована в известных работах М. Джиласа («Новый класс», 1957) и М. Восленского («Номенклатура», 1970).

Советский «невозвращенец» Михаил Восленский сознательно продолжал опыт Милована Джиласа. «Задача книги, – писал он в предисловии к книге «Номенклатура», – состояла в том, чтобы продолжить работу, проделанную Милованом Джиласом … Он совершил открытие, установив, что осно­вой системы реального социализма является возникновение нового правящего класса. Джилас опирался на югославский опыт – наименее типичный из всех социалистических стран – и написал свою книгу “Новый класс” как теоретическое исследование. Я поставил себе цель сделать следующий шаг: установить точно, в конкретной реальности советского общества (наиболее типичного для реального социализма), какая именно часть этого ­общества является “новым классом”» (http://www.rusidea.org/?a=10008 ).

Подход М. Джиласа и М. Восленского, диссидентов реального социализма, порвавших с традиционным (вторым) марксизмом и перешедших на сторону Запада и консервативно-либеральной идеологии, в вопросе о классах реального социализма, таким образом, оказывался более жестким, чем позиция неортодоксального марксизма. Последний (например, Лев Троцкий в конце 1930-х гг.) отрицал классовый характер «бюрократии» в совет­ской системе («Преданная революция», 1936).

В этой работе Л. Троцкий дал весьма важный для современного левого подхода анализ классовых отношений в СССР конца 1930-х гг., в том числе и бюрократии. Важность этого анализа состоит в попытке дать не консер­вативно-либеральное («незападное»), то есть неофициальное левое ­(во ­многом выходящее за рамки второго марксизма) описание реального социа­лизма в СССР.

Троцкий, во-первых, подверг критике тезис официального советского марксизма об отсутствии в СССР привилегированных слоев, ссылаясь, в частности, на материалы переписи 1937 г.

«Согласно официальному комментарию, переписной лист только потому не заключает в себе никаких других социальных характеристик, что в СССР нет классов. На самом деле переписной лист построен с прямым расчетом: скрыть привилегированные верхи и наиболее обездоленные низы. Действительные прослойки советского общества, которые должно и можно было бы без труда выявить при помощи честной переписи, таковы: верхи бюрократии, специалисты и пр., живущие в буржуазных условиях сущест­вования; средний и низший слой на уровне мелкой буржуазии; рабочая­ и колхозная аристократия – примерно на том же уровне; средняя рабочая масса; средние слои колхозников; крестьяне и кустари-единоличники; низшие рабочие и крестьянские слои, переходящие в люмпен-пролетариат; ­беспризорные, проститутки и проч.» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М., 1991, с. 202).

Что касается правящего слоя в СССР, который Троцкий называет «бюрократией», то по его определению, «бюрократия СССР усваивает буржуазные нравы, не имея рядом с собою национальной буржуазии. В этом смысле нельзя не признать, что она есть нечто большее, чем бюрократия. Она есть единственный в полном смысле слова привилегированный и командующий слой в советском обществе» (Л. Троцкий, цит. соч., с. 206).

Нами уже приводилась цитата из работы «Преданная революция»: ­«Советская бюрократия экспроприировала пролетариат политически, чтоб своими методами охранять его социальные завоевания. Но самый факт присвоения ею политической власти в стране, где важнейшие средства производства сосредоточены в руках государства, создает новое, еще не бывалое взаимоотношение между бюрократией и богатствами нации. Средства производства принадлежат государству. Но государство как бы “принадлежит” бюрократии. … Бюрократия еще не создала для своего господства социальной опоры в виде особых форм собственности. Она вынуждена защищать государственную собственность, как источник своей власти и своих до­ходов. Этой стороной своей деятельности она все еще остается орудием дикта­туры пролетариата» (Л. Троцкий. Преданная революция. – М., 1991, с. 206–207).

Анализ бюрократии у Троцкого весьма важен для современного марксистского подхода в ряде отношений. Во-первых, этот анализ предвосхитил известные теории Джиласа и Восленского. Во-вторых, улавливая переходность советского режима, он указывает на возможность не только «реставрации капитализма», но и положительного развития реального социализма.

В противоположность такому выводу Милован Джилас и Михаил Вос­лен­ский – авторы наиболее известных и популярных на Западе книг на тему классов в СССР и «коммунистических» странах, напротив, доказывали, что пар­тий­ную бюрократию в системе реального социализма следует считать «классом». Из этого по сути делался вывод о превосходстве над обществом ре­ального социализма традиционного западного «тоже классового» общест­ва.

Анализ последних работ Троцкого, как и некоторых левых авторов конца 1930-х гг., показывает, что идея «нового класса» вовсе не принадлежит ­Ми­­ловану Джиласу, но активно обсуждалась уже Л. Троцким и рядом неортодоксальных марксистов еще до войны. Одним из сторонников «классовой» теории советской бюрократии был, например, Бруно Рицци, с которым Троцкий полемизирует в статье «СССР в войне», опубликованной в «Бюллетене оппозиции» в сентябре 1939 г.

Из статьи видно, что ряд левых критиков реального социализма задолго до Джиласа и его открытия «нового класса» – в частности, итальянский ­левый коммунист Бруно Рицци – были сторонниками «классовой» теории бю­­ро­кратии, которую Троцкий все же не был готов принять (см. англ. перевод книги Б. Рицци, 1939 г.: Bruno Rizzi. The Bureaucratisation of the World, https://www.marxists.org/archive/rizzi/bureaucratisation/index.htm ). Статья «СССР­
в войне», как и другие статьи Троцкого 1939–40-х гг. показывает, что Троцкий и после работы «Преданная революция» сохраняет «неклассовую» концепцию советской бюрократии.

 «Признаем для начала, – писал Троцкий в 1939 г., – что бюрократия есть новый “класс”, и что нынешний режим СССР есть особая система классовой эксплуатации. Какие новые политические выводы вытекают для нас из этих определений? Четвертый Интернационал давно признал необходимость низвержения бюрократии революционным восстанием трудящихся. Ничего другого не предлагают и не могут предложить те, которые объявляют бюрократию эксплоататорским “классом”. Целью низвержения бюрократии является восстановление власти советов, с изгнанием из них нынеш­-ней бюрократии. Ничего другого не могут предложить и не предлагают левые критики» (СССР в войне. Бюллетень оппозиции [больше­­виков-­ле­нинцев]. 1939. № 79–80, https://www.marxists.org/russkij/trotsky/1939/war.htm ).

Троцкий прямо критикует концепцию Бруно Рицци (Бруно Р.). «То, что для нас является деформацией переходного периода, результатом неравномерности развития разных факторов общественного процесса, Бруно Р. принимает за самостоятельную общественную формацию, в которой бюрократия является господствующим классом… Поразительное дело, как раз в сталинских чистках Бруно Р. видит доказательство того, что бюрократия стала правящим классом, ибо только правящий класс способен, по его мнению, на меры столь широкого масштаба. Он забывает, однако, что царизм, который не был “классом”, тоже позволял себе довольно широкие мероприятия по чистке, притом как раз в тот период, когда он приближался к гибели. Своим размахом и чудовищной лживостью чистки Сталина свидетельст­вуют не о чем другом, как о неспособности бюрократии превратиться в устойчивый господствующий класс и являются симптомами ее близкой агонии. Не попали ли бы мы в смешное положение, если б усвоили бонапартской олигархии имя нового правящего класса за несколько лет или даже месяцев­ до ее бесславного падения? Одна лишь ясная постановка вопроса должна, на наш взгляд, удержать товарищей от терминологических экспериментов и слишком торопливых обобщений» (СССР в войне. – Бюллетень оппо­зиции. 1939. № 79–80, https://www.marxists.org/russkij/trotsky/1939/war.htm ).

Комментируя данную важную статью Льва Троцкого, можно отметить ряд ее особенностей.

С одной стороны, очевиден излишний радикализм некоторых заявлений Троцкого, например,  об «агонии бюрократии» и «революционном восстании» в СССР. Эти заявления, хотя и являвшиеся реакцией на сталинский террор и сталинские процессы, в ситуации конца 1930-х гг. вряд ли можно считать адекватными. «Восстание» в СССР того времени – времени жесткого противостояния революционного государства с мировыми правыми силами – могло иметь результатом не какое-либо «реформирование»  советской системы (в том числе и «восстановление власти советов»), но лишь  поражение и разрушение реального социализма.

В то же время в этой же статье «СССР в войне» Троцкий делает ряд важных теоретических замечаний. В частности, он обсуждает положение о «новом классе», с которым Милован Джилас выступит двадцать лет спустя без ссылок на Троцкого и иных левых авторов 4-го Интернационала.

Троцкий  обсуждает здесь также вопрос определения общества в СССР через классическое марксистское понятие формации. Такое определение попытался дать критикуемый Троцким левый антисталинист Бруно Рицци, предложивший рассматривать советскую систему сталинского образца как «самостоятельную формацию». Предложение Рицци не получило одобрения Троцкого, который отказывается считать советское общество отдельной формацией. Оппонент Сталина концентрирует внимание на «переходности» советского реального социализма и определяет сталинизм как «деформацию переходного периода».

Итог концепции классов реального социализма у Троцкого: советскую (сталинскую) бюрократию нельзя считать классом в полной мере, как реальный социализм нельзя считать отдельной формацией. Троцкий делает упор на «переходности» советского реального социализма.

В период советской перестройки – с отменой цензуры (в 1988–1989 гг.) – спор о классах в системе реального социализма развернулся снова. Совет­ские перестроечные авторы – известные обществоведы А. Бутенко и Т. За­слав­ская, как и инициировавший обсуждение темы C. Андреев, высказались за признание партократии в СССР (и реальном социализме в целом) классом в марксистском смысле ( С. Андреев. Причины и следствия. – Урал. 1988. № 1; он же. Структура власти и задачи общества. – Нева. 1989. № 1).

Позже А. Бутенко (как уже указывалось) писал: «”Обновление социализма” было невозможным, так как никакого социализма не существовало, обновлять было нечего и потому, что бюрократия, номенклатура уже превратилась в господствующий класс, у которого было достаточно сил, чтобы воспрепятствовать своему самоуничтожению» (Реформирование России: мифы и реальность. – М.: Academia, 1994, с. 384).

Тема партократии, как и классов в системе реального социализма (которую мы уже рассматривали в 3-й главе) вызывает много вопросов. Весьма важный в их числе – в какой системе координат (системе категорий) рассуждать о данной теме и какие выводы следует сделать из признания парто­кратии классом в обществе реального социализма.

Можно ли принять западную консервативно-либеральную интер­претацию концепции классов применительно к реальному социализму?

Следует прежде всего указать на противоречия (парадоксы) концепции «нового класса» в западном варианте, то есть в рамках западной консервативно-либеральной идеологии. Главное из этих противоречий заключается в том, что данная западная теория, которая говорит о классах в мире реального социализма, методологически не имеет классового подхода. То есть отрицает этот подход в принципе по отношению ко всем общественным образованиям («общественно-экономическим формациям» на языке марк­сизма).

Логика западных авторов в анализе темы «нового класса» в рамках реального социализма такова.  Реальный социализм, который обвиняет западное общество («капитализм») в классововости, является на  самом деле столь же классовым, как и общество западное. Поэтому нужно отказаться от реального социализма – разрушить его – для чего? Для перехода к «нормальному» классовому обществу западного образца. Логика понятная, но с точки зрения современной левой теории странная. Нужно отказаться от одной классовой системы (системы реального социализма), чтобы вернуться к другой – традиционной (западной)?

Нельзя не отметить также странность самого использования понятия «класса» в традиционной западной (консервативно-либеральной) теории: ­такое использование фактически противоречит этой общественной теории. Если марксизм всегда строил свой исторический анализ на классовом подходе, то западные идеологи до концепции «нового класса», как правило, не прини­мали классовый подход как таковой и резко критиковали его. С появлением теории «нового класса» М. Джиласа (а также М. Восленского) все меняется. Западные теоретики вдруг полюбили классовый подход и занялись им – правда, заметим, лишь применительно к реальному социализму.

Напрашивается вывод, что концепция «нового класса» не является органичной в рамках консервативно-либеральной теории и «прилеплена» к этой теории искусственно. Партократию можно считать классом реального социализма, но в рамках другой – не консервативно-либеральной теории, отра­жением которой следует считать теорию «нового класса». Речь фактически идет о современной левой теории – современном (третьем) марксизме.

Как следует трактовать концепцию «нового класса» в рамках современной левой теории?

Современный марксизм должен не только критиковать реальный социализм за наличие классов (или образований, близких к классовым) в его системе, но и определить причины появления данного класса и пути преодоления этой классовости.

Следует, по марксистской традиции, указать, во-первых, на положительную роль партийной системы и ее элиты (партократии) в системе реального социализма на определенном этапе его развития. Точнее – на ведущую (главную) роль партократии (как и компартии в целом) в управлении госсектором общества «коммунистического» образца.

Здесь надо сказать несколько слов об эволюции правящих групп реального социализма (см. главу 3), которая определяет и различие этапов развития данного общества. Сначала в результате коммунистической революции к власти приходит революционная элита (например, большевики 1920-х гг. в России). Примерами лидеров этой элиты могут быть Ленин, Тито, Фидель Кастро и ряд других известных коммунистических деятелей. Эта элита была первыми «управляющими» Государственного Синдиката, осуществляв­шими руководство госсектором реального социализма.

Объективность заставляет признать преимущества этих революционных фигур перед фигурами «старого режима» («старого мира»). Эти фигуры, как правило, были чужды своекорыстия, они действовали во имя общественной пользы, веря в идеалы социализма как лучшего будущего (с соответ­­-ст­вующим этому идеализмом). Внешняя атрибутика этих вождей соответ­-ст­вовала боевому революционному духу эпохи – в первую очередь это военная форма против гражданской одежды. (Некоторые ходили во френчах еще много лет после революции.)

В России изменения правящего слоя произошли в 1930-е гг., при переходе к классической административно-командной системе. Революционная элита сменяется бюрократией (в определении неортодоксальных левых 1920–30-х гг.). Этот слой отличается от предшествовавшей ему революционной элиты. Он характеризуется уже не идеализмом, но скорее прагматизмом, если не явным приспособленчеством. Общество расслаивается на «вождей» (бюрократию, начальников) и народ («винтики»). В ходе институционализации системы реального социализма сталинские выдвиженцы, начиная с 1930-х гг., постепенно все больше становились карьеристами и приспособленцами (в идеологии – уже не большевиками, но часто – правыми ­националистами – «консерваторами»).

Из них постепенно в СССР и других странах советского образца формируется партократия. На позднем этапе развития реального социализма она заменяет революционную элиту, осуществлявшую административно-приказной подъем Государственного Синдиката.

Как нам уже приходилось указывать ранее, в том числе и в этой главе, важной функцией компартии (и ее элиты) в системе реального социализма, была организация работы госсектора – Государственного Синдиката. Лишь позднее, с ослаблением своей функции регуляции госсектора, партократия теряет свою первоначальную позитивную роль и оказывается специфи­че­ским реликтом старого способа производства, демонстрируя черты паразитизма и загнивания.

Роль партократии в условиях реального социализма определяет и роль пролетариата в этом обществе. Если мы признаем партократию классом, то таким же классом должен считаться и «совокупный пролетарий» реального социализма. (Советский марксизм не понимал этого, считая, что пролетариат существует только на Западе – в условиях капитализма, как антипод буржуазии.)

Другими словами, приходится признать, что реальный социализм (он же «государственный социализм») не устраняет пролетариата, но превращает его (на зрелом этапе данного общества) в антагониста партократии. Примерами конфликта промышленных рабочих реального социализма с партийной элитой могут рабочие советы в Венгрии 1956 г., «Солидарность» в Польше 1980–1981 гг. и проч.

Речь идет об отчуждении пролетариата (совокупного пролетария в ­целом, в особенности же интеллектуариата) не только при капитализме, но и при реальном социализме. Совокупный пролетарий стремится преодолеть это отчуждение (в первую очередь от средств производства), что возможно лишь путем революции этого пролетариата против партократии (как и плуто­кратии в целом). Данная революция и составляет положительный смысл кризисов реального социализма и процессов «перестроечного» типа, понимаемым не как реставрация, а как переход реального социализма к новым стадиям развития.

Важно еще раз заметить при этом, что данная революция должна отличаться от реставрации в мире реального социализма традиционного западного общества, которой консервативно-либеральные идеологи стремятся подменить революцию, то есть переход реального социализма к новому ­качеству.

О составе пролетариата в современном обществе с точки зрения советского (второго) и современного марксизма можно сказать следующее.

Во втором (советском) марксизме (и марксистском дискурсе XIX–XX века) понятие пролетариата трактовалось однобоко. Оно сводилось в основ­ном к понятию рабочего класса, то есть отождествлялось с понятием инду­стриальных рабочих – рабочих физического труда. Интеллигенцию совет­ский марксизм определял (и третировал) как «прослойку». Этим реальный социализм и второй советский марксизм подчеркивал свою связь с индуст­риальной эпохой и риторикой этой эпохи.

Стремление представить пролетариев физического труда «главными» пролетариями соответствовало индустриальному капитализму. Постинду­ст­риальной эпохе соответствует «иной» пролетарий – умственного труда: управ­ленцы, врачи, учителя, ученые. Это подтверждает пример западного обще­ст­ва, в котором ситуация в этом направлении меняется с началом ­новой ­постиндустриальной эпохи. Меняется и состав пролетариата. То есть понятие пролетариата в отношении современного западного общества (как и реального социализма), следует переосмыслить в свете реалий начала XXI века. (Об этом также см. 1-ю главу.)

Современный (третий) марксизм должен оказаться от отождествления пролетариата с рабочими физического труда. Такое отождествление стало подвергаться все большей критике с началом постиндустриального исторического этапа, первые симптомы которого стали заметны в США в 1960-е гг. XX века. Эти кардинальные перемены требовали выведения понятия пролетариата за старые «индустриальные» рамки.

Для всех, знакомых с марксистскими хрестоматиями, очевидно, что главным в марксистском понимании пролетариата является не привязка этого понятия к некоторой непосредственной форме труда (индустриального или неиндустриального, например, сельскохозяйственного), но признак отношения данной общественной группы к средствам (общественного) производства (см. классическое определение классов в работе Ленина «Вели­кий почин». – ПСС, т. 39, с. 15 ). В частности, признак отсутствия средств про­изводства у пролетариев, то есть признак «наемности» их труда. Понятно поэтому, что класс пролетариев – это класс в первую очередь не столько ­«рабочий», сколько «работающий», признаком которого является не та или иная форма труда, а в первую очередь отсутствие собственности и необходимость продажи своего труда.

В этой связи, как уже указывалось в предыдущих главах, важно марксово понятие «совокупного пролетария» (вначале – «совокупного рабочего» – Gesamtarbeits), которое Маркс использует в первом томе «Капитала».

«Теперь для того, чтобы трудиться производительно, – писал Маркс, – нет необходимости непосредственно прилагать свои руки; достаточно быть органом совокупного рабочего, выполнять одну из его подфункций» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 23, с. 516–517).

Во французском издании первого тома «Капитала» Маркс указывает, что работники физического труда не являются единственной группой «сово­купного рабочего». «Один больше работает руками, другой больше головой, один как управляющий, инженер, технолог и т. д., другой как надсмотрщик, третий непосредственно как рабочий физического труда или даже как простой подручный» (К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 49, с. 95, 190).

Третий марксизм должен подчеркнуть факт несводимости понятия пролетариата к рабочему физического труда. С началом постиндустриальной эпохи на Западе и тем более с переходом к информационному обществу эпохи Интернета в начале XXI века в этом классе на первые роли стали очевидно выдвигаться уже не индустриальные рабочие (рабочие физического труда), а «умственная» часть пролетариата – так называемый пролетарий ­ум­ст­вен­ного труда.

Понятие «пролетариата умственного труда» («intellectual proletariat») ввел Ф. Энгельс в начале 1890-х гг. «Пусть ваши усилия, – обращался он к Международному конгрессу студентов-социалистов в декабре 1893 года, – приведут к развитию среди студентов сознания того, что именно из их рядов должен выйти тот пролетариат умственного труда, который призван плечом к плечу и в одних рядах со своими братьями рабочими, занятыми физиче­ским трудом, сыграть значительную роль в надвигающейся революции (курсив наш – И.Р.). Буржуазным революциям прошлого от университетов требовались только адвокаты, как лучшее сырье, из которого формировались их политические деятели; для освобождения рабочего класса понадобятся, кроме того, врачи, инженеры, химики, агрономы и другие специалисты, ибо дело идет о том, чтобы овладеть управле­нием не только политической машиной, но и всем общественным производ­ством, а тут уж нужны будут отнюдь не звонкие фразы, а солидные знания» (Ф. Энгельс. Международному конгрессу студентов-социалистов. – К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т. 22, с. 432).

Энгельс говорит, таким образом, о той части наемных работников, которые занимаются не только физическим трудом, но и управлением, а также другими формами деятельности, использующими знания – то есть трудом умственным, интеллектуальным.

Особенностью советского (второго) марксизма, как уже указывалось, было отождествление пролетариев с работниками физического труда, промышленными рабочими. Такой подход сохраняется в России до последнего времени в рамках последователей сталинской версии советского марксизма (например, В. Беленький. Ленин об интеллигенции, (http://www.intelligentia.ru/leninskaja­koncepcija­inteligenci.html ).

Однако уже в конце XX века появился ряд концепций, описывающих новую роль пролетария умственного труда в постиндустриальном обществе.

Новый подход к роли «умственного пролетария» был развит в левых ­теориях начала XXI века, например, итальянского левого автора Франко Берар­ди (Franco Berardi – псевдоним «Бифо», «Bifo»), который на рубеже 2000-х гг. ввел понятие «когнитариата» (см. интервью с ним М. Фуллера, 2001, http://subsol.c3.hu/subsol_2/contributors0/bifotext.html/ , а также 08.09.2014, https://avtonom.org/news/franko­berardi­vseobshchiy­intellekt­stanet­polem­velikoy­bitvy­budushchego ).

В постсоветской России верный, как кажется, анализ отношения марк­сизма к вопросу о физическом и умственном труде дает Г. Багатурия (Вклад Энгельса в марксистскую теорию. – В сб.: Статьи разных лет, 2014, https://fil.wikireading.ru/15781 ).

Такое понимание пролетариата отстаивают также сторонники левого подхода В. Арсланов и С. Мареев. «Ныне в сферу наемного труда втянуты очень широкие слои интеллигенции. Этот новый “пролетариат” пока не­ об­ладает сознанием своего истинного положения, но, может быть, ему суждено стать тем слоем, который свяжет концы разорванной нити?» (В. Ар­сла­нов, С. Мареев. Марксизм и неомарксизм в XX веке. – Альманах «Восток». Вып. ­№ 9/10. Декабрь 2003, http://www.situation.ru/app/j_art_804.htm ).

Мы в 1980–90-х гг. использовали понятие «интеллектуариата» (см. ­газету «Новая речь», 1990. Что такое коммунизм, что такое сталинизм, 1993. Интеллектуариат и бюрократия и др.).

Для анализа судьбы «нового класса» в рамках реального социализма и пост­коммунизма можно использовать противопоставление «класса в себе» и «класса для себя», примененное, в частности, в «Нищете философии» Марк­са – с использованием гегелевских категорий Klasse fur sich, сlass for itself ­(К. Маркс. Нищета философии. – К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС,­ 2-е изд.,­ т. 4, с. 183.)

В рамках самого реального социализма партократия имеет как бы двойственный характер. В этих рамках она является скорее «классом в себе». «Классом для себя» и новым классом она делается (становится) фактически в результате реставрации «традиционного общества» в мире реального социализма. Эта реставрация делает новый класс «классом для себя».

Посткоммунистический «номенклатурный капитализм», видимо, и явля­ется тем строем, при котором «новому классу» реального социализма – партократии – окончательно удается разменять власть на собственность. Это определяет особенности номенклатурного капитализма – общества, возникающего в странах посткоммунизма в результате реставрации (или попыток таковой) в этих странах традиционного западного общества. А также черты посткоммунистической властной элиты, в том числе и ее консервативно-либеральную (правую) идеологию.

Господствующей идеологией номенклатурного капитализма является правая идеология в двух ее основных вариантах – правого либерализма и правого консерватизма (вариант России, начиная с «нулевых» годов). Правый консерватизм посткоммунистических элит – идеология партократии (бюрократии) и «нового класса» (не пролетариата во всяком случае). Правый либерализм – начальная (и видимо неадекватная) идеология пролетариата умственного труда – лидера «совокупного пролетария» посткоммуни­стических стран. Правый либерализм является, по сути дела, идеологией ­интеллектуариата как «класса в себе»; в рамках этой идеологии интеллектуа­риат вначале пытается (очевидно ошибочно) формулировать свою оппозицию Новому мировому порядку. Современная левая теория дает интеллектуа­риату выход из этого порядка – путь превращения в «класс для себя».

Возможно ли преодоление классовых противоречий (классовой системы) реального социализма?

Возможно, но не путем простого восстановления в мире бывшего реального социализма западной системы (современного капитализма). То есть не в рамках реставрации, но лишь в рамках революции, положительного изменения реального социализма, перехода к новой общественно-историче­ской форме – «новому социализму».

«Новый социализм» может быть тем обществом, которое рисовал второй марксизм под видом «социализма», которого на самом деле в мире ­реального социализма (предсоциализма) не было. При новом социализме ­может быть осуществлены риторические цели второго марксизма о «преодолении капитализма», «самоэмансипации пролетариата» и проч.

Новые революции перехода посткоммунизма к «новому социализму» означают действительную самоэмансипацию интеллектуариата, превращают его из «класса в себе» в «класс для себя». Они дают возможность снятия отчуждения репрессивного общества как для интеллектуариата, так и «сово­купного пролетария» в целом. Неизбежна и роль в указанной революции так называемого субъективного фактора, то есть левых партий (в идеале партий пролетариата умственного труда – интеллектуариата).

Сказанное – идеальная модель «положительной» (противоположной реставрации) революции в мире реального социализма. Реальный переход к новому обществу будет, вероятно, как это обычно бывает, сложнее и противоречивее. Существенная сторона этого перехода – преодоление «правого контроля», власти правых партий, типичной для периода реставрации в мире бывшего реального социализма западного общества, то есть осуществление «левого контроля», характерного для «нового социализма».

8. Идеологии реального социализма – марксизм-ленинизм, второй марк­сизм. Основные положения, догматика и достижения.

Идеологией реального социализма был марксизм-ленинизм – он же большевизм, коммунизм, советский марксизм. По нашему определению – вторая форма марксизма.

Эта революционная идеология была сформулирована российским большевизмом начала XX века, прежде всего в работах В.И. Ленина, но также и его последователей в СССР и за его пределами в других коммунистических странах, в том числе в Китае. Второй марксизм  стал официальным идеологическим направлением всех стран реального социализма, не исключая и современный Китай. Кроме того, учитывая важную роль реального социализма в мире XX века, эта идеология оказала большое влияние не только на левые течения, но и в целом на идеологический климат в различных регионах мира от Европы до Азии и Латинской Америки.

Для западного понимания (и критики) второго марксизма (марксизма-ленинизма) характерна однобокая – в основном негативная – интерпретация этой идеологии, которую иногда воспроизводят даже как бы левые (реально социал-консервативные) авторы. Современная левая теория должна указать и на положительные стороны второго марксизма и использовать их в своем подходе.

Cоветский (второй) марксизм, марксизм-ленинизм, в 1920–30-е гг. стал официальной идеологией советского реального социализма. Данная идеология имела широкий набор утверждений (постулатов), в центре которых стояла теория противостояния капитализма и социализма. (На Западе системы реального социализма определялись как «коммунизм».)

Второй марксизм (он же марксизм-ленинизм, большевизм) давал свой анализ мировой ситуации XX века, в том числе анализ капитализма первой половины этого века и ряда других общественных явлений. Данный анализ, включавший взгляды на историю, прошлое, настоящее и будущее цивилизации, был развернут в работах целой плеяды обществоведов реального социализма от России до Кубы – причем не во всем неадекватно. В нем было немало верного и заслуживающего сохранения для нового марк­сизма. Этот анализ второго марксизма опирался на известные понятия и противопо­ставления – социализм-капитализм, пролетариат-буржуазия, революция пролетариата физического труда и проч.

Подъем советского марксизма в первой половине 1920–60-х гг. XX века принес ему начальный успех. Этот марксизм сильно потеснил традиционные западные консервативно-либеральные концепции. Однако во второй половине XX века – в особенности с 1960-х гг. – Запад «собирается с силами» и наносит ответный идеологический удар, используя слабости идеологии реального социализма.

В конечном счете второй марксизм потерпел поражение в противостоя­-нии с западными (правыми) – консервативными и либеральными доктри­нами. В холодной войне (как в конце советского периода, так и в период советской перестройки) победила правая консервативно-либеральная идео­логия – правого либерализма и правого консерватизма. Эта идеология стала господст­вующей также в мире бывшего реального социализма в течение первых десятилетий его посткоммунистического (и постсоветского) развития.

Одним из важных постулатов советского (второго) марксизма было утверждение, что в СССР построен социализм и что этот реальный социализм является более высокой общественной формой по сравнению с совре­менным ему западным обществом – капитализмом. Однако этот тезис вступил в противоречие с реальностью. Острой критике реальный социализм (первоначально в его сталинской форме) подвергали как западные авторы, называвшие его коммунизмом, так и неортодоксальные левые – от Виктора Сержа и Ф. Раскольникова до П. Абовина-Эгидеса, которые не согла­ша­лись с определением реального социализма как социализма в марк­си­ст­ском смысле.

Западные (консервативно-либеральные) критики обращали внимание прежде всего на слабые и репрессивные стороны реального социализма, а также противоречия его идеологии. Они указывали на авторитаризм ­«коммунистической» политической системы, несоблюдение политических свобод. Реальный социализм критиковался как «закрытое общество» в противоположность «открытому» западному (К. Поппер). Активно обсуждалась тема сталинских репрессий. Говорилось об экономической отсталости и одновременно экономи­ческой репрессивности реального социализма (в частности, советского) – притеснение в его рамках частного предпринимательства, личной иници­ативы и проч.

Современная левая идеология критикует второй марксизм – но иначе, чем правые теории. Она отмечает также достижения и положительные ­моменты второго марксизма, которые могут быть использованы современной левой идеологией.

Попытка реального социализма создать общество, более высокое, чем западный «капитализм», имела ряд положительных результатов, но в конечном счете оказалась противоречивой. Западное общество показало свое превосходство над реальным социализмом (во всяком случае, в его восточно­европейской форме), добившись в ходе холодной войны его поражения на рубеже 1990-х гг.

Произошедшее как будто показало преимущество западных «моделей социализма», в частности, модели социал-демократической. Однако с точки зрения нашего подхода реальный социализм можно считать «лучше» ­социализма социал-демократического – прежде всего в «структурном» смысле. Среди преимуществ реального социализма по сравнению с социал­-демо­кра­тическим вариантом западного общества можно отметить две важные возмож­ности – возможности управления госсектором и самоуправления, наиболее продвинутый вариант которого в Восточной Европе XX века ­пыталась осуществить Югославия. Основой и того, и другого выступал госсектор реального социализма – Государственный Синдикат.

Можно говорить и об иных преимуществах реального социализма («коммунизма») по сравнению с обществом социал-демократического ­образца. При этом преимущества «коммунистической» модели реального ­социализма перед социал-демократической оказались реализованными­ лишь в небольшой мере и до сих пор в «эпоху реставрации» в мире реаль­ного социализма западного общества остаются скорее потенциальными.

 Третий марксизм – современная левая идеология, отличающаяся как от второго марксизма, так и от идеологии западного «социализма» социал-­демократического образца, есть по сути идеология нового (плю­ралистиче­ского, но «коммунистического» или в западных терминах «пост­коммуни­сти­че­ского») социализма. Близкими к третьему марксизму можно считать ­оппозиционные левые теории в СССР с 1930-х гг., а также реформаторские («ревизионистские» в официальной терминологии второго марксизма) восточноеевропейские теории – от чехословацкой теории «социализма с человеческим лицом» до критической теории Д. Лукача в Венгрии и группы «Праксис» в Югославии. Именно теории, выдвигающие задачу реформы ­реального социализма, а не реставрации такового в мире традиционного ­западного общества.

Этому реформаторскому левому направлению в странах реального ­социализма соответствовал ряд новых левых течений на Западе, в том числе еврокоммунизм 1960–70-х гг. Как известно, течение еврокоммунизма возникло в западно­европей­ских компартиях в начале 1970-х гг., когда эти компартии – прежде всего итальянская, французская и испанская (в частности, под влиянием событий в Чехословакии 1968 г.) заявили о своем отказе от лозунга «диктатуры пролета­риата». На практике отказ от диктатуры пролетариата (авторитаризма реаль­ного ­социализма) пытались осуществить ­реформаторы «Пражской весны» 1968 г.

Сильной стороной еврокоммунизма, как уже отмечалось, была справедливая критика второго (советского) марксизма, попытка избежать его противоречий, в частности, в отношении политиче­ской демократии. Слабостью данного направления можно считать его излишнее сближение с ­социал-демократической идеологией, с характерной для нее интеграцией в общество западного образца и растворении в этом обществе.

9. Культура реального социализма. Догматика и успехи. Образование­ и наука.

Эпоха реального социализма внесла немалый вклад в культуру тех стран и народов, в которых данная система существовала. Речь идет как о совет­ской России, так и странах, входивших в бывший СССР и так называемый Восточный блок – восточноевропейских «коммунистических» стран.

Культура реального социализма имела ряд значительных достижений, проявлявшихся в ряде областей – в том числе в литера­туре, театре и кино. Во всех этих направлениях реальный социализм внес серьезный вклад, который нельзя отрицать.

В культуре реального социализма, как и в других идеологических областях этого общества, догматика и наивность сочеталась с несомненными успе­хами. Основой этих успехов выступала государственная поддержка, ­которую не следует сводить исключительно к бюрократическому манипу­лированию, ярко проявившемуся в периоды деформаций реального социализма и на этапе его кризиса. Достижения реального социализма были вполне очевидны уже в 1920–30-е гг., а также в период «обновления» этого общества ­в 1960-х гг.

Нельзя считать целиком негативными и культурные нововведения в СССР в 1930-е гг. по сравнению с 1920-ми, например, создание поддерживав­шихся государством творческих союзов (Союза писателей и проч.). К сожа­лению, это новое содержание социалистических нововведений в сталин­ский и неосталинистский период было скомпрометировано бюрократической репрессивностью и догматикой.

Это же можно сказать и о науке, получившей государственную под­­держ­ку, а также образовании – школьном и вузовском. В науке и образовании реальный социализм смог добиться несомненных положительных резуль­­-та­тов и прорывов, значимость которых стала очевидна в последующие ­пе­­риоды. Им был ­создан многочисленный слой интеллигенции, которая ­уча­ст­­-
во­вала в развитии куль­туры реального социализма (об этом см., например, Л.А. Бу­лавка. Ренессанс и Советская культура. – Альтернативы. 2007. № 1, https://rabkrin.org/bulavka­l­a­renessans­i­sovetskaya­kultura­statya/ ).

Положительные стороны советской культуры и образования используются в постсоветской России до сих пор, несмотря на потерю многих достиже­ний реального социализма в ситуации посткоммунистической реставрации.

10. Кризис реального социализма и реставрация с начала 1990-х гг.­ в странах Восточного блока общества западного образца.

Внутренние противоречия определили острый кризис реального социа­лизма, очевидный уже с 1960-х гг., а в некоторых вопросах даже ранее (см.­ 5-ю главу).

Главное из этих противоречий (используя советские стереотипы) – про­тиворечие между общественным характером производства и частнобю­­­­­ро­кратическим управлением системой реального социализма (отчасти и ­частнобюрократическим присвоением результатов общественного труда).

Уже с 1950–­60-х гг. реальный социализм стал проигрывать западному обществу в Европе – как идеологически, так и экономически. Это стало осно­ванием критики диктатуры партаппарата и известных попыток реформы реального социализма, в частности, в Венгрии 1956 г. и в Чехословакии 1968 г. А также победы в Европе некоммунистических (например, социал-демо­кратов) и несталинистских левых – троцкистов и др.

Кризис реального социализма определялся его ограниченностью – его соответствием старому (индустриальному) капитализму. Технологиче­ский прорыв систем западного образца к информационному обществу в 1970–1980-е гг. поставил перед реальным социализмом острый вопрос его преобразования.

Противоречия реального социализма определили многочисленные проб­лемы и недостатки, а также общий кризис его административно-командной системы (обсуждался в 5-й главе).

Важным недостатком советской модели реального социализма была неспособность создать более высокую производительность труда. Вопрос о важности таковой ставил еще Троцкий. «Советские формы собственности на основе новейших достижений американской техники, перенесенных на все отрасли хозяйства, – это уже первая стадия социализма. Советские формы при низкой производительности труда означают лишь переходный режим, судьба которого еще не взвешена окончательно историей» (Л. Троцкий. Пре­данная революция. – М., 1991, с. 54; см. также А. Колганов. К теории социально-экономических трансформаций в постсоветском пространстве. – В кн.: Критический марксизм, продолжение дискуссий. – М., 2001, с. 195).

В Восточном блоке преобладала советская (сталинская) система, которая имела описанные недостатки. Необходимость реформ этой системы была видна уже в 1950-е гг. Их подтвердили также венгерский, чехословацкий и проч. кризисы. Однако реформы откладывались, противоречия становились все более явными.

Кризис сложившейся к концу 1980-х гг. в Восточной Европе системы ­реального социализма указывал на необходимость перемен. Но каких?­ С одной стороны речь шла об экономической реформе, с другой – о политической. Попытки реформаторов перейти к другой, отличной от сталин­ской, форме социализма подавлялись сторонниками диктатуры партаппарата вплоть до конца 1990-х гг. Теоретические варианты развития «несталин­ского» социализма не были найдены до перестройки конца 1980-х гг., когда практическая попытка выйти за пределы диктатуры партаппарата привела к развалу реального социализма.

Советская перестройка 1987–1991 гг. попыталась решить проблемы кризиса реального социализма в Восточной Европе – хотя и очевидно неудачно. Перестройка потерпела неудачу как положительный проект, закон­чившись разрушением (крахом) реального социализма во всей Восточной ­Европе и победой реставрации. Последняя означала переход всех стран бывшего реального социализма данного региона под контроль правых группировок (правый контроль), по сути – под контроль западного общества (не исключая и якобы «суверенную» Россию).

Была ли реставрация неизбежной? Были ли альтернативы?

Реставрация была весьма вероятна, в значительной степени неизбежна. Но ее негативные стороны могли быть смягчены. Элита советской России, бывшая к концу 1980-х центром мира реального социализма, располагала немалыми ресурсами. Однако в период острого перестроечного кризиса эта элита пошла по пути наименьшего сопротивления: не имея четкой программы реформ, она оказалась неспособной направлять ход событий и просто «дала событиям происходить». Причиной такого результата стали как объективные, так и субъективные факторы – отсутствие адекватной идеологии и сил, способных бороться за альтернативное западному развитие бывшего реального социализма.

Сегодняшняя эпоха в Восточной Европе – эпоха реставрации, она же эпоха Нового мирового порядка, имеет свои положительные стороны по сравнению с эпохой реального социализма, но также и свою ограниченность и противоречия (см. след. главу).

Во многих постсоветских странах произошел как определенный про­г­ресс, а также и явные элементы обратного развития (например, Украина, отчасти Россия). Отрицательное развитие выражается в уменьшении роли госсектора, своего производства, усилении зависимости от западного центра (фактически – попадание под западный контроль), эмиграции (продолжении советского рассеяния).

Китайский вариант (см. предыдущую главу) показал возможность иного пути развития реального социализма по сравнению с прямолинейной рестав­рацией. Он показывает успех постепенных перемен традиционной ­начальной (советской, государственной) модели реального социализма в ­направлении рыночного общества, но в форме, отличной от восточно­европейского посткоммунизма. В китайских реформах экономика стала ­меняться раньше политики. При этом роль госсектора и партии в обществе сохранилась. Это определило успех китайских реформ, хотя и не сняло вопрос о будущей китайской политической реформе (так называемой «пятой модернизации»).

Китайский реальный социализм на сегодня демонстрирует значительную экономическую эффективность – явно большую, чем советская модель, а также, вероятно, и модели восточноевропейского посткоммунизма. Успехи китайского реального социализма – важная тема для современной левой теории.

Западный консервативно-либеральный подход по уже известной схеме критикует китайский реальный социализм за отсутствие решения проблемы политического плюрализма. Безусловно, как мы уже отмечали, на определенном этапе своего развития – возможно в ближайшей исторической перспективе – китайский реальный социализм столкнется с этой проблемой. Однако решать эту проблему можно по-разному. Возможно, Китай и здесь пойдет «другим путем», чем Россия и Восточная Европа. (Содержание понятия «великого единения – датун» еще не определилось.)

Эпоха реставрации в Восточной Европе и России имеет определенные позитивные результаты, но, как мы считаем, не может быть примером положительного развития стран реального социализма (обществ постком­мунизма). Такое положительное развитие может дать лишь «левое» развитие в этих странах – вплоть до «нового социализма». (Подробности далее.)

11. Итоги. Всемирно-историческая роль реального социализма.

Подводя некоторые итоги развития реального социализма с позиции третьего марксизма, следует указать, во-первых, что речь идет об определенной всемирно-исторической форме.

Возникший в начале XX века в России реальный социализм после Второй мировой войны стал мировой системой, оказавшей значительное вли­яние на мировое развитие.

Эта система имела различные модели, но также и нечто общее, что выявляет типологический анализ. Эти основные элементы – преобладающий госсектор, создающий возможность нерыночного подъема общества и планового управления им, роль компартии, авторитарная политическая надстройка.

Мы отстаиваем мнение, что с точки зрения современного марксизма реальный социализм не может считаться «социализмом» в марксистском смысле и проэцируется скорее на понятие «переходного периода» (дикта­туры пролетариата, предсоциализма). Этому соответствуют как экономи­че­ские, так социальные, политические и прочие особенности реального социализма.

Сталинизм, то есть события культа личности Сталина 1930–50-х гг., представлял собой репрессивную деформацию реального социализма в личную диктатуру. Хрущевская критика сталинизма была критикой его с позиции «демократии вообще», но нормы реального социализма. Сталинизмом в более широком смысле можно считать идеологию (и репрессивность) ­реального социализма как такового.

Несмотря на многие противоречия, реальный социализм сыграл весьма важную роль в истории XX века, составив целую эпоху в истории Восточной Европы и России. Добившись немалых успехов в различных областях от экономики до образования и культуры, обеспечив победу советской России во Второй мировой войне, этот строй представлял в ряде отношений зачатки более высокой общественной формы по сравнению с традиционным ­«капитализмом».

Вклад реального социализма в мировую цивилизацию несомненен. ­Реальный социализм оказал большое влияние на традиционный западный капитализм, включая «крах колониальной системы» и проч. Капитализм к концу XX века стал другим не в последнюю очередь под влиянием прессинга реального социализма. «Мировая революция» реального социализма со­стоя­ла в образовании при его содействии «капитализма с человеческим лицом». Изменение мира и капитализма, его «очеловечивание» к концу XX века произошло именно вследствие «мировой революции», совершенной в том числе и реальным социализмом.

Реальный социализм был своеобразным мировым прорывом, что не исключало его оборотных сторон, противоречий и трагизма. Современный марксизм (в отличие от советского традиционализма) не должен закрывать глаза на эти противоречия реального социализма – как в СССР, так и в других странах. Они вытекают из особенностей этого социализма, в том числе авторитарности его политической системы, особенностей его классовой структуры и проч.

В пользу реального социализма говорит и феномен современного ­Китая, который продемонстрировал весьма значительный прогресс, став второй державой мира, используя прежде всего систему реформированного (прежде всего экономически) реального социализма.

Важный вопрос – о дальнейшем развитии реального социализма, то есть его преобразовании. Какими могли быть пути его развития?

Один вариант – консервативно-либеральный – максимально разрушать систему реального социализма, пытаясь вернуть дореволюционное об­щество. Такой вариант посткоммунизма навязывался Восточной Европе Западом (прежде всего неоконсерватизмом США) и победил в ряде восточно­европейских стран, например, в Прибалтике. Вторым (леводемократи­че­ским) вариантом могла быть попытка реформировать систему, оставшуюся после реального социализма, c сохранением его положительного потенциала. Подобный вариант мог бы победить в России, если бы в начале «нулевых» в ней пришли к власти не консервативные, но левоцентристские  (леводемократические) силы. Но победили консерваторы, сменившие ельцинских либералов.

Близкий к левому вариант преобразования реального социализма­ (и левого оппонирования капитализму) показала Белоруссия.

 (Подробный анализ – в следующих главах).

Глава 8.

РЕСТАВРАЦИЯ в МИРЕ БЫВШЕГО РЕАЛЬНОГО СОЦИАЛИЗМА. НОВЫЙ МИРОВОЙ и НОВЫЙ РОССИЙСКИЙ ПОРЯДОК В НАЧАЛЕ XXI века.
РОССИЯ и ЕВРОПЕЙСКИЙ ПОСТКОММУНИЗМ

1. Восточная Европа после провала реального социализма на рубеже 1990-х гг. Реставрация западного общества в бывших коммунистических странах и ее содержание. Триумф Запада. Формирование правого истеблишмента­ в мире посткоммунизма – в том числе и в России. Либерализм и консерватизм.

Результатом поражения положительного (как мы доказываем, леводемократического) варианта перестройки стал провал реального социализма и установление в Восточной Европе (вслед за Европой Западной) так называемого Нового мирового порядка. Этот порядок в мире посткоммунизма существует до настоящего времени. В Восточной Европе и России Новому мировому порядку соответствуют, по нашему мнению, Новый европейский и Новый российский порядок, о которых далее в этой главе.

Переход – точнее возвращение – стран посткоммунизма к обществу западного образца и Новому европейскому порядку описывается западной (консервативно-либеральной) идеологией и соответствующими правыми идеологическими течениями в мире реального социализма как исключительно положительная перемена и обозначается понятием «революции». Отсюда названия многочисленных «цветных революций» в Восточной Европе – «бархатной», «оранжевой» и «революции роз» (по названию украинских и грузинских событий 2004–2005-х гг.).

Русский консерватизм запутывает проблему, сваливая произошедшую Реставрацию в мире бывшего реального социализма на «либералов» (например, концепция «оранжевых революций» С. Кара-Мурзы), не понимая связи и взаимной поддержки двух правых течений – консерватизма и либерализма. В странах бывшего реального социализма такая связь очевидна. Оба правых течения выступали в большинстве коммунистических государств (а также в России с еще советского «диссидентского» периода) единым блоком. Пример та­кого единства в постсоветском пространстве показывает, в частности, Украина.

С позиций современного марксизма и марксистской традиции переход мира реального социализма к Новому европейскому порядку следует трактовать скорее как реставрацию в этом мире традиционного западного общества. Такое определение по отношению к указанным переменам использовали ­левые авторы (например, Б. Кагарлицкий. Реставрация в России. – М., 2000).

Реставрация в мире посткоммунизма и Новый мировой порядок (в том числе в Европе, то есть Новый европейский порядок) имели свои особен­ности. Наша задача – рассмотрение этих особенностей данного историче­ского периода не как вечного, но как преходящего, со свойственными ему противоречиями.

Важной характеристикой восточноевропейской реставрации – то есть политическим содержанием Нового европейского порядка – как можно ­утверждать, является установление в мире реального социализма правого конт­роля. Речь идет о приходе к власти в соответствующих странах правых – праволиберальных и правоконсервативных группировок, которые начали формирование в мире европейского посткоммунизма правого истеблишмента.

Новый европейский порядок (как часть Нового мирового порядка) начал формироваться в Западной Европе под американским контролем еще в первой половине XX века – и особо активно после Второй мировой войны. После провала реального социализма и советского левого центра в конце 1990-х гг. в этот порядок втягивается и Восточная Европа. Основным результатом провала реального социализма и советского левого центра стал, таким образом, сдвиг Европы вправо, усиление правых сил и правых режимов, прежде всего в Восточной Европе. Но и в Европе Западной, где также резко усилились правые политические тенденции.

Формирование правого истеблишмента (и правого контроля) в мире бывшего реального социализма происходило под преобладающим влия­нием правого геополитического центра США и американского неоконсерва­тизма. А также при активном участии европейских правых партий (например, немецкой ХДС-ХСС), фактически представлявших Западный мир. ­Левые силы, связанные с советским левым мировым центром, оттеснялись, переводились в оппозицию, а то и прямо подавлялись правым истеблишментом различными мерами – от информационных до политических, а иногда и прямо полицейских.

Западный (правый) контроль над новыми посткоммунистическими го­су­дарствами можно считать, таким образом, важной чертой реставрации и Нового мирового порядка в восточно­европейском регионе – как это очевидно в Восточной Европе и постсовет­ском пространстве от Прибалтики до Украины. Другими словами, «правый контроль» – контроль правых партий – высту­пает как форма западного контроля над странами бывшего реального социализма.

В более жестком определении (особенно касающемся таких стран, как бывшая Югославия или ряд стран бывшего СССР, например, прибалтий­ских) речь идет о реальном захвате этих территории политическими силами Запада, которые представляли в данных странах правые группировки. Под контролем этих группировок в посткоммунистиче­ском мире происходит восстановление структуры западного общества, которое осуществляют данные партии.

В результате реставрации в мире посткоммунизма Запад смог, таким образом, получить контроль над территорией бывшего геополитического противника – в первую очередь весьма значительный рынок стран бывшего реального социализма. Мир посткоммунизма с начала 1990-х гг. оказался специфической периферией Запада, в чем-то сходной с подобной периферией в других регионах, например, в Латинской Америке. Получение контроля над странами бывшего реального социализма, очевидно, еще более усилило западный мир и западный мировой центр – прежде всего в США, – спо­собствуя ослаблению признаков кризиса западной (как американской, так и евро­пейской) системы, который давно отмечала левая оппозиция на Западе. Результатом этого стал новый технологический – постиндустриальный – рывок западного общества в 1990-е гг. В эти годы сначала на Западе, а затем и в ­остальном мире началась великая интернет-революция. В начале XXI века она перекинулась и на остальной мир – включая и посткоммунистический.

Можно указать и на другие особенности реставрации в Восточной Европе западного общества, проявлявшиеся в большинстве стран посткоммунизма.

В экономике основное внимание пришедшие к власти в мире бывшего реального социализма правые группировки уделяли образованию «рыночной периферии» данных стран. Главным средством проведения радикальной экономической реформы в посткоммунистических странах от Польши до России стали массированная приватизация, то есть продажа (часто за бесценок) объектов госсобственности, а также «шоковая терапия» – с резким отпусканием цен и проч. При помощи этих средств делалась попытка быстрого формирования в странах бывшего реального социализма рыночных (в первую очередь частных) структур. Что касается государственного сектора, весьма активного в системах левого (прежде всего коммунистического) типа, то именно он стал объектом жесткой атаки правых реформаторов как право­либерального, так и правоконсервативного образца. Под видом «экономиче­ских реформ» часто происходило активное разрушение госсектора стран быв­шего реального социализма, весьма важного для обществ данного образца.

В противоположность правому преувеличению роли рыночной периферии посткоммунистических стран, современная левая теория представляет взгляд на реформы в мире бывшего реального социализма с позиций госсектора (Государственного Синдиката). С этой точки зрения развитие ­частного сектора (рыночной периферии) рассматривается как важное, но не первичное, то есть скорее второстепенное, направление в реформах общества бывшего реального социализма. Левые и центристские партии посткоммунистических стран должны поставить в центр реформ и развития данных обществ не периферийные, а центральные их структуры, то есть гос­сек­тор – Государственный Синдикат – стран бывшего реального социализма.

Такой альтернативный, то есть отличный от позиции правых партий, взгляд на реформы системы реального социализма во многом показывает (со своими особенностями) китайский вариант этих реформ. Как известно, Китай, в отличие от стран Восточного блока, не пошел на политическую реформу «коммунистической» системы, но приступил к радикальным переменам этой системы под руководством КПК, а не правых партий.

Идеологическая стороной реставрации в мире бывшего реального ­социализма традиционного западного общества стала победа в этом мире западной идеологии – консервативного либерализма (который русские кон­сер­ваторы ошибочно называют «либерализмом»). Одним из известных про­­­-яв­лений таковой стало знаменитое заявление американского политолога Фрэнсиса Фукуямы о «конце истории» – cвоеобразная «песнь консервативно-­либерального победителя».

Важно подчеркнуть, что речь идет о победе и утверждении в странах поcткоммунизма двух компонентов западной идеологии – не только право­либерального, но и правоконсервативного. Понимание этого факта представляет трудность для современной России, где под влиянием идеологии русского консерватизма, а также западных идеологов типа И. Валлерстайна («После либерализма» и др.) роль и соотношение двух главных западных идеологий – консерватизма и либерализма – искажается и мистифицируется. Роль консерватизма искажается (переоценивается) в положительном смысле: ему приписываются несуществующие достижения, оборотные стороны опускаются; либерализм демонизируется – рассматривается лишь с негативной точки зрения. Единственной «западной» идеологией объявляется правый либерализм. Правый консерватизм (в том числе русский) представляется некоей оппозиционной идеологией как на Западе, так и в России, из чего следует призыв к поддержке в качестве «оппозиции» в западном мире консервативных (в том числе радикальных) группировок – типа ­Национального фронта Марин­ Ле Пен или приглашенных, например, на Петербург­ский консервативный ­форум в марте 2015 г. (Международный русский консервативный форум, wiki).

Тем самым идеология консерватизма с позиции его представителей ­оказывается не одним из компонентов правой идеологии, но какой-то особенной, отдельной и, разумеется, положительной идеологией или даже идеологи­ей вообще. Все недостатки западной системы и правого постком­мунистиче­ского развития (то есть Реставрации) списываются идеологами консерватизма в России на «либералов», «консерваторам» же приписывается положительная роль в указанных процессах в мире бывшего реального соци­а­­-лизма, а также на Западе.

Реально консерватизм в целом и русский консерватизм как его разновид­ность, являются не отдельной самостоятельной (и якобы «антизападной» – «антилиберальной») идеологией, но важным компонентом западной идеологии, активно участвующим в посткоммунистической реставрации. Это очевидно показала история, в частности, европейского ХХ века. В борьбе левых и правых в Европе ХХ века на стороне правых выступали не только праволиберальные, но и правоконсервативные (правонационалистические) группировки –  руководимые фигурами типа Муссолини и Франко.

С точки зрения официальной идеологии Запада преобладать в мире пост­коммунизма должны были бы «демократические» – праволиберальные модели. Реально главным результатом западного влияния в этом мире оказывает­ся подъем в странах бывшего реального социализма правых консерватизмов. Этот подъем надолго определил этнократическую «войну всех против всех» на бывшем коммунистическом пространстве, то есть битву ­периферийных этнократов с этнократами-«централистами», например, в бывшей Югославии или России. Отсюда – характерные для Нового европей­ского порядка в Восточной Европе столкновения (потасовки) консерватизмов, происходящие по принципу «консерваторы всех стран – разъединяйтесь». Бесконечная борьба консерваторов (правых националистов) в посткоммунистическом пространст­ве (со взаимными упреками, склоками и проч.) определила долго­временные острые конфликты не только дальних, но и близкородственных народов данных стран, например, хорватов и сербов, украинцев и русских, не говоря о народах, имевших исторические конфликты – азербайджанцев и армян и т. д.

2. Становление Нового российского порядка в России 1990-х гг. Идеология и политическая практика правого либерализма – Ельцин, ельцинизм и ­демократы. Достижения и противоречия праволиберальной фазы Нового российского порядка. Критика либерализма консерватизмом. Поздний ельцинизм, консервативная и левая оппозиция.

С начала 1990-х гг. процессы, характерные для Нового мирового порядка в Восточной Европе – то есть реставрации в соответствующих странах западного общества – начались и в России. Новому мировому и Новому европейскому порядку в ней соответствовал Новый российский порядок, становление которого, начатое с 1990-х, продолжилось и в «нулевых» годах.

Первыми после августовского путча 1991 г. и провала горбачевских ­реформ к власти в постсоветской России пришли правые (ельцинские) либе­ралы. Правый либерализм смог победить «горбачевизм» – советское левое реформаторство при мощной информационной, политической и экономической поддержке Запада, а также скрытой поддержке правого русского консерватизма. Непосредственной причиной провала горбачевской команды, пытавшейся сохранить «эволюционное» развитие перестройки, стал консервативный августовский путч, развязанный советскими традиционалистами и правыми националистами.

Такой результат советской перестройки, то есть переход Восточной ­Европы к Новому европейскому порядку и правому контролю, имел свои серь­езные основания. Главным из них была необходимость преодоления недостатков предшествовавшего развития реального социализма и проведения в соответствующих странах рыночных и плюралистических реформ.

Положительной стороной этого порядка была попытка вписывания России в мировое сообщество и рыночные отношения. Негативной стороной – неспособность использования потенциала реального социализма, в пост­советских странах – советского.

В постсоветской России основой «ельцинизма» и партий российских демократов 1990-х гг. – праволиберальных партий – стала идеология пра­вого либерализма. На этой идеологии строились основные партии 1990-х, главной из которых стала партия «Демократическая Россия». Сходную с ней программу имели и другие праволиберальные партии России этих и последующих годов – «Правое дело», Союз правых сил.

Следует указать, что современная российская историография «либеральных» 1990-х гг. до сих пор строится на консервативных основаниях. Она стала формироваться уже в начале 1990-х, когда правоконсервативные авторы – С. Кургинян, С. Кара-Мурза, В. Бондаренко и проч. – подвергли критике идеологию и политику ельцинских демократов, выступив с громогласными заявлениями о «крахе либерализма» (С. Кургинян. Власть и оппозиция, 1993; С. Кара-Мурза. Интеллигенция на пепелище России, 1994 и т. д.). Их альтернативой правому либерализму был, однако, не левый подход, а консерватизм, как правило, правого толка, иногда – с определенными левыми элементами (С. Кара-Мурза).

Следует еще раз обратить внимание на явные попытки русского консерватизма запутать тему либерализма и Нового мирового порядка в России. Консерватизм склонен сводить «западную» идеологию только к либерализму, без учета роли консерватизма. То есть рассматривая «либерализм» как некую общую платформу, начиная с Горбачева, включая Ельцина и т. д., тем самым, очевидно, смешивая различные политические направления.

В противовес консервативной версии событий 1990-х гг. (чтобы предвос­хитить консервативные спекуляции) следует указать на то, что победа в бывшей советской России ельцинизма была не только победой правого либерализ­ма, но победой всего российского правого блока – включая правый консерватизм, то есть в целом победой обеих группировок русского «правого сектора».

Можно еще раз напомнить, что союзнические отношения правого консерватизма с правым либерализмом в России начались задолго до советской перестройки. До своего прихода к власти в России в 1990-е гг. правый либерализм развивался еще в 1960–80-х гг. в рамках советского семидесятничества и диссидентства, активно поддерживаясь Западом и западными массовыми средствами. При этом, наряду с правым либерализмом в советском семидесятничестве и правом диссидентстве, был весьма активен и правый консерватизм – в варианте Русской партии и ее идеологов типа И. Шафа­ревича, В. Кожинова или П. Палиевского. А также во многом и А.Солженицына, чья историческая концепция, как можно заметить, содержит очевидные элементы не только правого либерализма, но и правого консерватизма (об этом, напр., В. Войнович «Солженицын. Портрет на фоне мифа» и др.).

Если правые либералы ставили своей целью восстановление в постсоветской России дореволюционной системы в «демократическом» варианте, то есть в варианте февральской революции 1917 г., то правые консерваторы, как правило, порицали февральскую революцию, Керенского и проч., считая (и до сих пор) «правильной» дореволюционной Россией дофевральскую, то есть фактически монархическую, Россию.

Как и правый либерализм, правый консерватизм начал открытую ­де­ятельность в период перестройки, являясь оппозицией горбачевизму, соединявшему советский традиционализм (второй марксизм) с элементами современной левой идеологии. С начала перестройки сторонники русского консерва­тизма предприняли и практические попытки реализации своей программы, ­на­пример, восстановление таких партий, как Союз русского народа в 1988 г., на­­званный «Славянским собором» (А. Байгушев. Русская партия внутри КПСС. – М., 2005, с. 114). Попытки такого восстановления продолжа­лись и позже, в частности, в 2005 г., в чем участвовал тогдашний вицеспикер Госдумы от партии «Родина» С. Бабурин (в начале 2018 г. – кандидат в президенты РФ).

В консервативном изложении событий недостатки реформ приписываются «либералам», положительные стороны – консерваторам. Характерно преувеличение консерваторами роли либералов (например, Е. Гайдара и­ А. Чу­байса) в реформах 1990-х гг., в том числе экономических. Часто это преувеличение имело явной целью переключение внимания с консервативной группировки, широко представленной в российской власти 1990-х гг. и активно участвовавшей вместе с правыми либералами в реформах того времени. Уже первое постсоветское десятилетие в России (как впрочем и после­дующие) показывает реальное союзничество и единство правых идеологиче­ских группировок – как правого либерализма, так и правого консерватизма.

Отличный от консервативного анализ праволиберальных реформ в России 1990-х гг. (и их праволиберальных деятелей) показывает, что реформы этого периода проводили «системные» либералы, которые как были при Ель­цине, так и остались после него. С начала «нулевых» их сменили у власти «системные» (или же часто бессистемные) консерваторы, сохранившие праволиберальную группировку (например, в экономике).

Консервативная историография трактует период 1990-х в России искаженно, не учитывая правоконсервативного компонента реформ. Провалы 1990-х гг. следует отнести не только за счет правого либерализма, но также и за счет правого консерватизма – равноправного участника рoссийского пост­коммунистического развития.

После полутора десятилетий власти в России консервативных группировок очевидно, что консерваторы во многом продолжали (и продолжают до сих пор) политику, начатую правыми либералами. Левая теория должна указать на необходимость критики не только правого либерализма, но и правой идеологии как таковой – консервативного либерализма в целом. То есть полемики с обеими – как с праволиберальной, так и правоконсервативной составляющими правой идеологии.

В пику консервативной версии историографии 1990-х гг. в России (с его риторикой и критикой этого периода как «либерального») следует указать, например, что на самом деле весьма важную роль в российском режиме не только «нулевых», но и 1990-х играли не только либералы, но также и нелибералы – консерваторы.

Либералы (в частности, экономические – Е. Гайдар с А. Чубайсом) специально оказались «выбранными для битья» консервативной пропагандой и переключения внимания с влиятельных консерваторов, активно дейст­вовавших в то время. Например, реальным руководителем Егора Гайдара в качестве премьер-министра был далеко не  либерал Виктор Черномырдин, который почему-то никогда не подвергался такой же яростной идеологи­ческой атаке, как Е. Гайдар с А. Чубайсом. Весьма далек от либерализма был и такой видный деятель 1990-х, как руководитель Газпрома Рэм Вяхирев.

Важную роль в ельцинской политике играл возглавивший спецслужбы (не имея для этого соответствующей подготовки) консерватор Александр Коржаков, несущий прямую ответственность за провалы в ходе первой чеченской войны, а также иных экономических и политических перемен того времени. Министром печати при Ельцине был консервативный идеолог Михаил Полторанин, выдвинувший на место своего зама радикального ­националиста Бориса Миронова, участника наряду с В. Квачковым так называе­мого покушения на А. Чубайса. Весьма активными и влиятельными­ в период 1990-х гг. были и другие правоконсервативные деятели вроде­ В. Жиринов­ского, А. Макашова или Н. Кондратенко, а также политические группировки, в которые они входили – прежде всего ЛДПР, КПРФ и «Родина». Ряд представителей ЛДПР, начиная с самого В. Жириновского, стоял на позициях радикального консерватизма (правого национализма). На таких же позициях стояли входившие в зюгановскую КПРФ­ А. Макашов и Н. Кондратенко, занимавший пост губернатора Краснодар­ского края, а в 2004 г. даже выдвигавшийся в президенты РФ от КПРФ.­ К ним примыкали деятели партии «Родина» вроде С. Бабурина.

За основными «как бы либеральными» ельцинскими акциями стояли, таким образом, влиятельные антилибералы (консерваторы) – коржаковы, полторанины, а также консервативные радикалы, входившие в ЛДПР, КПРФ и будущую «Родину».

Для правых – как либеральных, так и консервативных группировок начала 1990-х гг. – во всех странах посткоммунизма (не исключая и Россию) был характерен избыточный радикализм по отношению к советскому пе­риоду. Этот радикализм даже сравнивался с большевистским, что породило термин «либеральный большевизм». Хотя во всех странах посткоммунисти­­че­ского пространства (не исключая и Россию) за данный радикализм были ответственны обе группировки «правого сектора» – как праволиберальные, так и правоконсервативные.

Для российской власти 1990-х гг., в том числе российских правых либералов, была характерна неспособность обеспечить преемственность с преж­ней советской политикой. Стремление к разрушению советского наследия (от памятников до экономических объектов) преобладало в действиях правых радикалов над принципами преемственности и характеризовалось ­лозунгом «очистки площадки», выдвинутым, например, эстонским консерватизмом. Нежелание сохранять положительное из прежней системы было типично для радикальных правых группировок в целом – не только либеральных, но и консервативных.

Праволиберальная программа постсоветского развития в различных сферах общества – от экономики до внешней политики – была связана с серьезными противоречиями. К таковым обычно относят противоречивую приватизацию, «шоковую терапию», отказ от поддержки бывших советских сфер влияния и проч. Эти противоречия, которые вытекали из действий правых либералов и которые санкционировали также околоельцинские консерваторы – коржаковы, полторанины и проч. – определили особенности Нового российского порядка в ельцинском варианте.

В экономике правые либералы отстаивали возможно более быстрый переход к обществу западного образца, средством чего была немедленная широкая и «шоковая» приватизация. Эта практика имела множество недостатков, злоупотреблений и т. д., породивших широкую волну критики праволиберальной экономической модели и действий ее сторонников.

С самого начала 1990-х консерватизм пытался присвоить эту критику праволиберальной программы себе. Однако правоконсервативная политика «нулевых» годов (с 2000 г.), включая экономическую, показала явную преемственность с праволиберальной политикой – в том числе и в отношении приватизации.

Реакцией на попытки правого либерализма резко разорвать с совет­ской системой даже в тех областях, где такой разрыв вел к явно негативным последствиям, стала начальная «преемственная» риторика умеренного консер­ва­тизма конца 1990-х (напр., книга В. Никонова «Эпоха перемен: Россия 90-х глазами консерватора». — М., 1999). При этом главным объектом «преемст­венно­сти» оказывался в первую очередь дореволюционный период истории России.

Основным идеологическим оппонентом правого либерализма в России 1990-х были не левые теории, но радикальный консерватизм в духе Н. Конд­ра­­тенко, А. Макашова и А. Байгушева, то есть консерватизм «власовского» образца, который отвечал на праволиберальные иллюзии жесткой шовинисти­ческой риторикой, проявляя также явную склонность к антилиберальному террору. Отсюда целый ряд терактов в России 1990-х – от убийства ­А. Меня в 1990-м до Г. Старовойтовой в 1998 г. (в котором, по данным следствия, участвовали деятели ЛДПР).

Во внешней политике правые либералы, с одной стороны, декларировали признание и посткоммунистических, и постсоветских «независимо­стей», например, прибалтийских. Правда, как выяснилось вскоре, без учета последствий прихода к власти в постсоветских государствах национал-­радикалов, то есть тех же консерваторов в национальных вариантах, как и русские консерваторы, чья политика также обеспечила «правый перекос» развития ряда постсоветских государств (в том числе и неучет интересов ­русской и русскоязычной части населения этих стран).

Другой негативной стороной праволиберальной политики России, проводимой либералами типа А. Козырева (при участии высокопоставленных консерваторов коржаковского образца) стал отказ от поддержки левых сил в постсоветских и посткоммунистических странах и сдача сфер влияния советской России и ее прежних союзников – от Восточной Европы и Латин­ской Америки до Ливии, Сирии (первые три года после начала там гражданской войны) и Афганистана,

Праволиберальная политическая и экономическая модель в России столкнулась с кризисом уже в начале – середине 1990-х гг.

Этот кризис нашел свое выражение в событиях 1993 г. в Москве, связанных с противостоянием ельцинской исполнительной власти и Верховного Совета РФ. В событиях 1993 г. (и в последующем анализе этих событий) русский консерватизм (тогда еще находившийся под влиянием совет­ского традиционализма) выступил на стороне антиельцинской оппозиции. Антиельцинская группировка в Белом доме включала не только левых критиков праволиберальной политики, но и радикально-консервативные (практически нацистские) формирования РНЕ А. Баркашова и «Памяти»­ Д. Васильева (см. А. Байгушев. Русская партия внутри КПСС. – М, 2005).

Противостояние данным вариантам консерватизма определяло положи­тельную (демократическую и антитоталитарную) составляющую политики Ельцина начала 1990-х гг. Этим объясняется поддержка данной политики рядом левых (одновременно с неподдержкой зюганизма).

В анализе событий 1993 г. праволиберальные авторы выдвигают тему ­красно-коричневого альянса, пытаясь связать «коричневых», то есть радикальный консерватизм (в баркашовском, например, варианте) с «коммунизмом» (большевизмом) и советской системой. Такое увязывание нельзя считать верным. Радикальные («коричневые») консерваторы не связаны с идео­логией большевизма. Они существовали в России до большевизма и далее (помимо большевизма) в лице детелей типа Пуришкевича, Маркова 2-го, как и в Европе ХХ века (и мире в целом), представляя радикально правое – «анти­больше­ви­ст­ское» и «антилевое» – крыло общества западного образца. Проникновение правого консерватизма в советский истеблишмент (с конца 1930-х гг.) при Сталине можно рассматривать как особенность сталин­ского варианта реально­го социализма и его «термидорианского», согласно левым критикам, характера.

При этом в среде либералов имелось также свое левое (впрочем, достаточно слабое) крыло, представленное в первую очередь партией «Яблоко» и Григорием Явлинским.

Несмотря на праволиберальные декларации Г. Явлинского – его стремле­ние «сделать такую партию в России, которая была бы наследником кадетов» (14.09.2016, https://echo.msk.ru/programs/a_team/1837018­echo/ ), можно говорить об определенной близости идей партии «Яблоко» к леводемократическому подходу. Признаком этого можно считать критику Явлинским «олигархизма» и группировок «Правого дела», а также попытки использования Явлинским марксистского инструментария для анализа российской ситуации, например, в книге «Периферийный капитализм» (не учитывающей, правда, достижения теории «периферийного капитализма» в Латинской Америке). Партия «Яблоко», вплоть до последнего времени (2018 гг.), играла важную роль в отстаивании демократических ценностей в России – как против правого консерватизма, так и блокировавшихся с консервативными группировками праволиберальных партий. Однако реальная эволюция партии Явлинского вела не в сторону леводемокра­тической идеологии, а часто к усилению элементов правого либерализма («оранжизма»). В период украинского кризиса и после февраля 2014 г. партия «Яблоко» и ряд ее представителей заняли позицию поддержки правого переворота на Украине, ­который приветствовали и консервативные деятели типа А. Ципко.

В конце 1990-х гг. праволиберальная политика (и соответствующая идеология реформ) пришли к очевидному кризису, проявлением чего стал ­дефолт 1998 г. Попытку преодолеть этот кризис путем более левой политики предприняло правительство Е.М. Примакова – А. Маслюкова (c cентября по май 1998 г.). Это сразу же дало серьезный положительный результат – позволило начать стабилизацию экономической ситуации в России.

Но примаковский поворот – попытка уйти от правой модели Нового российского порядка влево – не соответствовал навязываемой правыми силами реставрационной модели в России. А также, по-видимому, противоречил интересам внешних сил – западных стран, в первую очередь США, руководивших российской реставрацией. Поэтому примаковско-лужковская группа была смята правой – на этот раз консервативной – волной, поддерживавшейся в том числе, вероятно, и извне мира бывшего реального социализма. Вместо нее стал реализовываться вариант правоконсервативного развития России.

Основным итогом праволиберального периода 1990-х стало закладывание основ Нового российского порядка в его правой, в том числе и правоконсервативной форме.

В начале «нулевых» правые либералы, хотя и были оттеснены от власти правыми консерваторами, сохранились как идеологическая оппозиция консерватизму. В частности, праволиберальная идеология определяла так называемое белоленточное движение 2011 г., поддержанное рядом известных средств массовой инфомации от «Эха Москвы» до «Новой газеты» и такими известными интеллектуалами, как В. Шендерович, Б. Немцов, Д. Быков.

Несмотря на поддержку Запада, можно сказать, что праволиберальное течение в России в целом потерпело поражение в противостоянии с консерватизмом. Критика действий правых либералов (в том числе сторонников ельцинизма) в России необходима, но она должна существенно отличаться от правоконсервативной критики, обычной для современной России.

Консерватизм – в особенности правого толка – дает одностороннюю критику правого либерализма, пытаясь свалить на него основные проблемы Нового российского порядка и умалчивая о своих союзнических отношениях с либерализмом и правыми либералами. То есть о подыгрывании правых кон­серваторов правым либералам в течение всего постсоветского време­ни – как 1990-х гг., так и в период после 2000 г. (Это же можно сказать в целом о правом западном либерализме, во многих случаях выступающем союзником правого консерватизма.)

В отличие от идеологов русского консерватизма, мы рассматриваем правый либерализм не как отдельную идеологию, а как часть – как правило, витринную – западной консервативно-либеральной идеологии. Другой частью (стороной) этой идеологии следует считать правый консерватизм, активно присутствующий в правых переворотах в странах посткоммунизма (например, в Прибалтике или на Украине), а также идеологическом истеблишменте (системе власти) соответствующих стран (см. работу Кризис нового россий­ского порядка и крах русского консерватизма. – Тарту; СПб.: Крипта, 2015).

Критикуя «либералов» вообще, правый консерватизм не видит различия разных течений демократов (либералов) и размежевания их на два крыла – левое и правое. Левыми либералами, близкими к современной левой идеологии, следует считать горбачевских реформаторов конца 1980-х гг., сторонников реформ реального социализма. Правые либералы имели другую идеологию – восстановление в России западного общества в «демократическом» (в отличие от правоконсервативного) варианте.

Критикуя правых консерваторов путинского образца, правые либералы не понимают своего единства с ними (то есть консервативно-либерального единства). Они не учитывают, что правая консервативная волна являлась продолжением и углублением «правого дела», начатого правыми либералами. Правый консерватор – alter ego правого либерала. Консерватизм – оборотная сторона правой медали, «второй сапог» консервативно-либеральной пары, вторая сторона «правого дела» и «правого сектора». Очевидно сидение правящей элиты в России «нулевых» годов на двух стульях правой идеологии – консервативном и либеральном (с попытками балансировать между ними).   

Единство данных течений первично, взаимная борьба и возмущение вторичны. Если применить прибалтийский и украинский примеры – ­это все равно, как если бы украинские правые либералы типа А. Яценюка ­возмущались бы консервативными украинскими группировками типа партии «Свобода» или «Правый сектор», которые реально являлись их союзниками в борьбе против режима В. Януковича. Это же можно сказать об отношениях правых консерваторов и либералов в странах Прибалтики и др. посткоммунистических странах.

Более объективной критикой праволиберальной политики в России 1990-х гг. следует признать критику левую – леводемократическую. Такая критика давалась в работах ряда левых авторов, в частности, Роя Медведева ­(«Капитализм в России?»), Г. Попова («Снова в оппозиции»), Б. Кагар­лицкого («Реставрация в России»), Р. Хазбулатова («Бессилие власти») и ряда других.

3. Переход Нового российского порядка в «консервативную» стадию. ­Россия с начала «нулевых» годов: приход к власти консерваторов и идеологии консерватизма. Путин и силовая элита. Консерватизм против либерализма: ­«валите все на меня, делайте, как я».

На рубеже XXI века место президента России вместо Бориса Ельцина занял Владимир Путин. С этим был связан серьезный поворот в политике России: произошел (как вскоре стало понятно) переход власти от правых либералов к консерваторам-силовикам. Приход к власти Путина и силовой элиты на рубеже XXI века в России можно определить как переход Нового российского порядка в консервативную фазу. С начала 2000-х гг. в России началось, таким образом, правление (как будто силовой по своему происхождению) консервативной элиты, связанной с идеологией и практикой правого консерватизма.

Анализ идеологии консерватизма в современной России затрудняют некоторые особенности этой идеологии. Речь идет, в частности, об отказе современной российской элиты от прямой формулировки официальной идеологии государства. За этим глубоким «туманом» вокруг официальной идеологии РФ стоит явное стремление ее руководства к камуфлированию этой идеологии. Реально можно утверждать, что такой идеологией россий­ской правящей элиты, начиная с 2000-х годов, является «консерватизм». Данный факт, однако, часто оказывается «военной тайной»: прямо излагать (не говоря об анализе) свою идеологию российские руководители начиная с «нулевых» в целом опасаются, предпочитая общие слова. (Анализ русского консерватизма см. в работе Кризис Нового российского порядка и крах русского консерватизма. – Тарту; СПб.: Крипта, 2015.)

Иногда это делается «на всякий случай», иногда потому, что реальная консервативная идеология выглядит не сильно хорошо, включая много противоречий и явного лукавства. В изложении консерваторами своей позиции много хитростей, проблем и вопросов.

Тем не менее, анализ идеологии правящих группировок в постсовет­ской России (в том числе партий «Единая Россия», ЛДПР, «Родина»), заявле­ний ведущих идеологов, различных манифестов (например, «манифест просве­щен­­ного консерватизма» Н. Михалкова) позволяет утверждать, что такой офи­­ци­альной идеологией следует считать идеологию русского консерватизма.

Анализ идеологии современного русского консерватизма важен, учитывая особую роль России в посткоммунистическом пространстве.

Специфика постсоветского русского консерватизма должна быть опре­делена в результате типологического анализа, сравнения и сопоставления теорий русских консерваторов с теориями их единомышленников («одноклубников»), то есть представителей консервативной идеологии как постсоветских стран от Прибалтики до Украины, так и посткоммунистических – от Хорватии до Румынии.

Следует иметь в виду, что в русском консерватизме, как и в других его видах, помимо умеренного консерватизма («Единой России») есть консерватизм радикальный – представленный деятелями ЛДПР, партии «Родина», а также группировок, типа РНЕ Баркашова, движения Русских маршей и проч.

Появление во власти путинских консерваторов в России начала «нулевых» до сих пор вызывает удивление и возмущение правых российских либералов. Откуда «вдруг» взялись консерваторы, когда в России 1990-х «все было хорошо»? С праволиберальной точки зрения появление консерватизма не соот­вет­ствовало праволиберальным (и рекламным западным) представлениям о посткоммунистическом развитии – обещаниям царства «прав человека» и проч.

Однако в  приходе к власти консервативных группировок в странах пост­коммунизма нет ничего необычного: такой приход вполне типичен для стран пост­коммунизма – даже более, чем появление у власти правых либералов. Кон­серваторы – вторая правая группировка – весьма активны в политике всех посткоммунистических стран, начиная с Прибалтики и кончая Украиной.

При этом сами идеологи русского консерватизма отрицают аналогии собственного течения с посткоммунистическими консерватизмами других стран. В традиционных западных странах, с точки зрения консерваторов, у власти сплошные «либералы», в постсоветских же странах – «этнократы», каковых в России как бы нет. Русские консерваторы – не этнократы, а «патриоты», которые к этно­кратам (кишащим в соседних государствах) «никакого отношения не имеют». (Хотя реально консерватизм посткоммунистических стран Европы и русский консерватизм являются одним и тем же течением.)

Современная левая теория стремится к типологическому (сравнительному) анализу идеологии русского консерватизма и его демисти­фикации (подробнее см. в работе «Крах русского консерватизма»). Основное: указание на противоречия консервативной идеологии, в первую ­очередь противоречия пресловутого «прощания с либерализмом» (по книге ­М. Леонтье­ва Прощание с либерализмом. – М., 2005).

Рассмотрим основные моменты и противоречия идеологии русского консерватизма.

Группировки правых русских консерваторов возникли не на пустом месте и задолго до «путинистов». Не говоря о дореволюционном времени, они были соратниками и попутчиками правых либералов еще в глубокое со­ветское время, в советской диссидент­ской (семидесятнической и ранее) среде. ­В национальных республиках бывшего СССР от Прибалтики до ­Украи­ны консервативные (правонационалистические) диссиденты даже пре­обладали над праволиберальными. В России уже в 1970-х гг. в диссидентской среде на каждо­го правого либерала приходился свой консерватор – если не полтора. То есть на каждого А. Сахарова или Г. Померанца был свой И. Шафа­ревич и В. Кожи­нов (с его книгой «Черносотенцы и революция», стремив­шей­ся реаби­литировать радикальный дореволюционный консерватизм). Право­­консер­ва­­тивные элементы явно преобладали и в позиции Александра Солженицына.

Оппозиционный консерватизм в СССР стремился возродить идеологию, а отчасти и политику исторического – дореволюционного русского консерватизма, существовавшего в Российской империи до 1917 г. с его фигурами не только П. Столыпина и И. Ильина, но также и К. Победоносцева, Н. Пуришкевича, А. Шмакова, В. Шульгина и др. (см. А. Репников. Консервативные представления о переустройстве России. – М.: Готика, 2006).

К указанному радикальному дореволюционному русскому консерватизму были близки упоминавшиеся русские консерваторы еще советского пери­ода И. Шафаревич или В. Кожинов, а также авторы типа Г. Климова (Калмыкова) или в целом Русская партия, влияние которой возрастало еще в совет­ской России (анализ – в ряде работ, например,­ Н. Митрохин. Русская партия. Движение русских националистов в СССР (1953–1985 гг.) – М., 2003; А. Байгу­шев.Русская партия внутри КПСС. – М.: НЛО, 2005). Консерваторы совет­ские и постсоветские осознавали свою преемст­венность с дореволюционным консерватизмом, в том числе радикальным – позицией М. Меньшикова,­ А. Шмакова, С. Шарапова, К. Родзаевского и проч., массово издававшихся в 1990-е гг. консервативными издательствами.

Важно указать на западную поддержку еще советских консервативных диссидентов в виде НТС, «Вече» В.Н. Осипова и проч., которые поддерживались западными структурами не меньше праволиберальных, как и в целом «власовские» бело­гвардейские центры на Западе и их аналоги в России.

С начала перестройки русские радикально-консервативные группировки («Русская партия» А. Байгушева) попытались применять свою идеологию в конкретной политической практике. То есть сделали попытки не только создать группировки типа «Памяти» Д. Васильева, но и, например, реально восстановить в 1988–1989 гг. дореволюционный Союз русского народа с головной группировкой РНЕ А. Баркашова (А. Байгушев. Русская партия внутри КПСС. – М., 2005, с. 201). Эти попытки продолжились и позже – до начала «нулевых», например в 2005 г. – при участии партии «Родина» и тогдашнего вицеспикера Госдумы С. Бабурина.

Постсоветский русский консерватизм «нулевых» выступил еще в начале 1990-х как оппозиция праволиберальному развитию и специфическая реакция на его противоречия. Активные представители этого течения А. Ципко, С. Кургинян («Россия: власть и оппозиция», 1993), С. Кара-Мурза, М. Леонтьев, М. Делягин и проч. консервативные идеологи громогласно заявляли о «крахе либерализма» (см. название первой главы упомянутой книги С. Кургиняна «Крах либерально-западнического проекта»).

Ярким показателем кризиса правого либерализма стал успех лидера ЛДПР В. Жириновского на выборах 1996 г.

Как и все консервативные идеологи в посткоммунистическом мире, представители русского консерватизма выступают апологетами национа­лизма, в России – русского. В радикальных вариантах консерватизма это проис­ходит открыто, в более умеренных – завуалированно. «Правильный национа­лизм» приравнивается к патриотизму и противопоставляется «ненациональным» идеологиям – как советскому (второму) марксизму (большевизму), так и либерализму.

Знаковую роль, для консерватизма в России «нулевых», играла концепция Егора Холмогорова, отраженная, в частности, в книге «Русский националист» (М.: Европа, 2006), которую активно продвигал Глеб Павловский, написавший к ней предисловие. Е. Холмогоров опирался на консерва­тивную традицию XX века, в частности, теорию национальной мобилизации Эрнста Юнгера (например, статья «Тотальная мобилизация», 17.03.2003, http://old.russ.ru/politics/reflection/20030718­holm.html ). Идеи Е. Холмо­горова широко использовал (и фактически цитировал) известный деятель ­Владислав Сурков в ряде пассажей на тему «суверенной демократии» и «национализации буду­щего», немаловажных для формирования идеологии партии «Единая Россия» (В. Сурков. Национализация будущего. – В кн.: В. Сурков. Тексты 1997–2007. – М.: Европа, 2008, с. 43; ср. Холмогоров Е. Русский проект: ­реставрация будущего. – М.: Алгоритм, 2005). Консервативными авторами также часто использовались идеи И. Ильина о русском национализме и ­многие другие.

Собственно, правый национализм и есть основное содержание консерватизма, в том числе русского постсоветского – как умеренного («Единая Россия»), так и радикального («Родина», ЛДПР). Согласно консервативной доктрине, правый консерватизм (национализм) – это и есть патриотизм. Критики консерватизма – «либералы» в широком смысле – не понимают правильности национализма, в том числе и в радикальной его форме. Другого пути, кроме правого национализма, нет. Согласно идеологии консерватизма, все националисты – правильные люди в принципе, однако, един­ст­венный правильный национализм – наш.

При этом русский консерватизм пытается запутать особенности своей идеологии как национализма. Другие националисты, например, украин­ские – плохие, они представители «неправильных» национализмов. Они – этно­краты, тогда как русские консерваторы – не этнократы, а патриоты.

Важную роль в радикальном консерватизме играет теория «национальной революции» (В. Жириновский, партия «Родина», идеологи Русских маршей, Е. Холмогоров и проч.). В 2003 г. к национальной революции призывал и известный борец против коммунизма А. Ципко (Ждет ли Россию национальная революция, 28.02.2003, http://kp.ru/daily/22983/2037/ ).

Теория «национальной революции» не составляет особенности только русского радикального консерватизма. Ее отстаивал и европейский консерватизм начала ХХ века – в том числе и немецкий национал-социализм. Эту теорию до сих пор поддерживают многие антироссийские правые консерватизмы от Прибалтики до Украины.

Весьма важное (если не основное) содержание консерватизма – антилиберализм, критика «либералов и либерализма», попытка построить «нелиберальную» идеологию. Сваливая все мировые, а также российские проблемы на либералов, консерватизм стимулирует нескончаемое прощание с либерализмом (название упоминавшейся книги Михаила Леонтьева «Прощание с либерализмом», 2005).

При этом в полемике с либерализмом консервативными авторами часто используется некорректная – чрезмерно широкая – трактовка либерализма. В «либералы» в широком смысле могут зачисляться также и левые – скажем, такие деятели, как М. Горбачев. Острая консервативная критика либера­лиз­ма и политики ельцинских либералов ведется с середины 1990-х, активно – с начала «нулевых» (С. Кургинян, М. Леонтьев, А. Ципко, С. Кара-Мурза).

Либерализм и либералы рассматриваются консерватизмом (в особенности радикальными его вариантами) как главный противник. На этом осно­­ва­нии строится и противопоставление России Западу по принципу: там – на Западе – «либералы», мы же – хорошие «нелибералы» («антилибералы» – консерваторы).

Следует указать на противоречия консервативной критики либерализма, как и громогласно заявляемого «прощания с либерализмом». Отношение консерваторов к либерализму (и его представителям, например, Борису Ельцину) строится по старому анекдоту о «двух письмах Сталина»: «валите все на меня, и – делайте, как я». Все проблемы государства и постсоветского развития в целом (а также собственные ошибки) консерваторы сваливают на либералов, но… делают то же самое, что либералы во многих отраслях развития общества – от экономики (приватизация) до внешней политики (сдача бывших советских сфер влияния).

Причины противоречий консервативной критики либерализма с позиций современной левой идеологии (современного марксизма) состоят в том, что идеологией Запада является не «либерализм» в широком смысле, а кон­сер­­­­вативный либерализм – блок правого либерализма и правого консер­ва­тиз­ма.

Реально консерватизм – идеология продолжения начатого правым либерализмом Нового российского порядка, означающего вписывание России в мировой правый истеблишмент с явными элементами внешнего конт­роля. Консерваторы в России, как и других странах бывшего реального социализма – естественные продолжатели праволиберальной политики и «правого дела» в целом. Во всех посткоммунистических странах они относятся к тому же «правому сектору», что и правые либералы.

Поэтому постоянно объявляемое русским консерватизмом с начала «нулевых» годов  «прощание с либерализмом» реально никак не заканчивается – в силу глубокой связи обеих идеологий – правого либерализма и правого консерватизма. Деньги (и советские сферы влияния) при консерваторах «уходят, не прощаясь»; либералы же (как и либерализм) – «прощаются, но не уходят».

Консерватизм в России говорит о запрете в РФ украинского «правого сектора», но никак не своего – русского, который вполне симметричен укра­ин­­скому. Отсюда противоречивость «нелиберальности» и «антизападни­чества» правоконсервативной идеологии в России, которая так же, как и ­правый либерализм, является течением и вариантом правой западной идеологии. Это подчеркивает противоречивость оппозиции консерватизма в России правому либерализму («оранжизму», ельцинизму) и Новому мировому порядку с начала 1990-х гг., которая вытекает из единства двух течений правой идеологии – правого либерализма и правого консерватизма.

Консерватизм продолжил праволиберальное дело и строительство Ново­го российского порядка, начатого правыми либералами. То есть реально – сохра­нение режима реставрации и следование западным рецептам посткоммуни­стических реформ. Антилиберальная риторика консерватизма не исключает следования праволиберальной программе, а часто праволиберальной политике.

Например, у русского консерватизма реально нет своей экономиче­ской программы. Одновременно с поношением «либералов» консерваторы постоянно используют их программу. Весь экономический (правительственный) блок в России с начала «нулевых» составляли «системные» либералы от Улю­каева до Кудрина, Грефа и Силуанова. Попытки консерваторов левого направ­ления типа С. Глазьева и др. критиковать их до сих пор не имели результата.

Критика либерализма консерваторами как будто правильная. Если бы… консерваторы сами не делали того же, что и правые либералы.

При этом c 2003 г. либеральные партии к власти  в России не допускаются.

Для консерватизма характерны многочисленные идеологические фокусы – в русле правонациональной риторики. Декларируется борьба с либерала­ми и инородцами в варианте дореволюционного консерватизма и цеза­ризма. Олигархи рассматриваются как сплошь либералы, да еще и инородцы. Наличие (и реальное преобладание) консервативных олигархов типа беглого Сергея Пугачева или консервативных силовиков замалчивается – это не олигархи. Активно внедряется концепция либеральных 1990-х, «либерального Запада».

Подъем консерватизма в начале «нулевых» был связан с выдвижением радикального консерватизма, в частности, партий ЛДПР и «Родина» (деятельность которой, однако, была прекращена ввиду ее попыток конкурировать с «Единой Россией»). Радикальные консерваторы с начала 1990-х органи­зовали массовое печатание произведений дореволюционных кон­сер­ватив­ных авторов – от М. Меньшикова и А. Шмакова до С. Шарапова (консервативные издательства «Алгоритм», «Пересвет» и др.).

Консерватизм (в радикальном варианте) имеет характерные особенности. В частности, жесткую ксенофобию, «власовские» мотивы, «бело­казачью» тему (вплоть до назначения Д. Трампа есаулом, 11.04.2017,(https://lenta.ru/news/2017/04/11/esaul_esaul/ ). Консервативная идеология прямо связана с под­­держкой фундаментализма в православии. Об этом см., например: Бело­сток­ское поклонение патриарха Кирилла и радикальный консерватизм в РПЦ (04.09.2012,(https://kripta.ee/rosenfeld/2012/09/04/belostokskoe­poklonenie­ patriarxa­kirilla­i­radikalnyj­konservatizm­v­rpc/ ).

Консервативная концепция истории России и Запада (Западной Европы) такова. Согласно этой концепции, все плохое в данной истории идет от «либералов», включая и фашизм (реально – радикальный итальянский, немецкий и т. д., правый консерватизм, сходный с русским вариантом, например, черносотенство).­ С точки зрения русского консерватизма фашизм не имеет отношения к консерваторам, он идет от «либералов». Отсюда используемый в консервативных публикациях термин «либеральный фашизм».

Консерватизм создает специфическую концепцию истории России­
(Н. Стариков, А. Буровский, А. Фурсов и проч.), согласно которой главными героями российской истории выступают представители консерватизма, а «либералы» и левые играют отрицательную роль.

Согласно этой концепции либералы постоянно разрушают («гадят»), консерваторы «спасают». Консервативные исторические труды полны специ­фических построений (и прямых фантазий) на исторические темы. Напри­мер, концепция декабристов как «разрушителей России» (Н. Стариков. От декабри­стов до моджахедов, 2010) или опричнины Ивана Грозного у А. Фурсо­ва, в которой опричнина понимается как «властный гиперболоид» (А. Фурсов. Оприч­нина в русской истории, 03.2010, http://www.dynacon.ru/content/articles/381/ ).

Главная идея консервативных исторических сочинений (например,
Н. Ста­­рикова, а также многих иных авторов) – апология дореволюционной России, однако, с критикой либералов и левых течений.

Это определяет отношение к советскому периоду российской истории. Большевизм резко критикуется; его противники – начиная с Белого движения (в особенности консервативные представители такового) – рассматриваются в положительном свете. Белые либералы – кадеты и проч. – скорее порицаются как «плохие белые». Они плохи, поскольку являлись сторонниками демократии, хотя так же не любили советскую Россию, как и консерваторы. (Впрочем, большевики, согласно консерваторам, – «хуже либералов» или, как и они, являются по сути «либералами», то есть «нехорошими людьми».) Одно­временно консерватизм положительно рассматривает фигуру Сталина и представляет себя защитником советской системы от тех же «либералов», которые якобы «развалили» эту систему в 1991 г.

Консерватизм дает, таким образом, специфическое рассмотрение советской истории, в том числе темы Сталина. Сталин описывается консервативными идеологами как положительная фигура, противопоставляемая «плохим большевикам» 1920-х гг., они же – «троцкисты». Сталин – никакой не большевик, а хороший консерватор. Он (а не большевики) создал СССР с его экономикой и проч., а также провел правильный террор… против большевиков (А. Буровский. 1937 г. Контрреволюция Сталина. – М., 2009). Все, что было положительного в реальном социализме, сделал Сталин и «консерваторы» (едва ли не православные белогвардейцы), большевики же ему «мешали». «Небольшевик» Сталин «выиграл войну» едва ли не вместе с бело­гвардейцами: последователями Колчака, Деникина и ген. Власова – вопреки большевикам, они же «троцкисты».

После «хорошего» Сталина к власти приходит «плохой» Хрущев, главный недостаток которого – критика Сталина и попытки реформировать сталинскую систему. Послесталинские реформы вредны, поскольку хорошо было при Сталине. Лучше Хрущева – Берия, оболганный либералами «эффективный менеджер», которого необходимо реабилитировать (Не пора ли вернуться к вопросу о реабилитации Берии? 19.05.2017, (http://www.nakanune.ru/articles/112895 ). Хрущев усиливал советские сферы влияния, что было большой ошибкой и явным «троцкизмом». Брежнев – лучше Хрущева, пос­кольку затормозил хрущев­ские реформы (включая косыгинскую) и начал реабилитировать Стали­на.

(Консервативное поношение хрущевской эпохи, заметим в скобках, в применении к Китаю похоже на то, как если бы Дэн Сяопина и создателей современного китайского общества, совершившего в своем развитии ­весьма значительный рывок, объявили разрушителем хорошего Китая эпохи Мао и доказывали, что эпоха «культурной революции» была значительно лучше современного реформированного Китая.)

Противоречивое отношение консерватизма к советской истории ­состоит, с одной стороны, в явном принижении этой истории по срав­нению с до­револю­ционной. С другой стороны – в постоянных попытках ­сторонников данного течения, в том числе радикальных (черносотенного и власовского образца), представить себя «защитниками СССР» от ли­бералов и социали­стов – как якобы главных виновников развала СССР ­(отсюда – призыв И. Па­нарина к суду над М. Горбачевым, 17.04.2012, https://oko­planet.su/politik/politiklist/112788­panarin­igor­nikolaevich­generalnyy­likvidator­sssr­mgorbachev.html ).

Реальное отношение консерватизма к советскому периоду вплоть до настояшего времени показывает, например, бывший работник ЦК КПСС, а впоследствии сторонник национальной революции А. Ципко. Выступая в 2015 г. против возрождения в России «прозюганист­ских» настроений, он (что обычно приписывается «либералам») приравнивал советскую систему к национал-социализму и призывал «осудить преступления советской эпохи».

«И в этих совсем непростых условиях, – пишет А. Ципко, – когда шаг в сторону от неожиданно возродившихся просоветских, прокоммунистиче­ских, зюгановских настроений карается (пока что только морально) как очерни­тельство “национальной истории”, как “проявление русофобии”, необходимо гражданское мужество, чтобы поплыть против течения, осудить преступления советской эпохи и даже сказать, что эти преступления большевизма в главном сродни преступлениям национал-социализма» (А. Ципко Коммунизм и человеколюбие несовместимы, 27.05.2015,(http://www.ng.ru/ideas/2015­05­27/5_communism.html ).

Концепция А. Ципко, бывшего советского номенклатурщика, а в период перестройки – советника А. Яков­лева, ясно показывает действительное отношение консервативных идеологов к СССР и реальному социализму.

Консерватор А. Ципко удивляется «неожиданно возродившимся просоветским настроениям» и демонстрирует «гражданское мужество» прозападной позиции, приравнивая советский реальный социализм к национал-социализму. (К которому реально ближе национал-революционная идеология самого А. Ципко.)

Консерватизм (в лице того же А. Ципко) отстаивал также провальную теорию замены советского влияния на так назывемый «русский контроль», который консерваторы пытаются противопоставить советскому влиянию, существовавшему в мире реального социализма. Ципко заявлял, например, что он поддержал ГКЧП якобы по той причине, что путчисты «защищали русский контроль» (Гэкачепистам не хватило лидера, 17.08.2001, http://www.apn.ru/news/article13401.htm ).

Типичная для русского консерватизма теория «русского контроля» достойна отдельного обсуждения. Речь идет о попытке заменить советское влия­ние (влияние советской России) в странах бывшего реального социализма и постсоветских странах так называемым русским (то есть русским импер­ским) влиянием, о чем говорит целый ряд консервативных теорий, включая теорию Пятой империи А. Проханова и концепцию превращения постсоветских стран в «федеральные округа» России.

«На наш взгляд, – указывалось в редакционной статье «Украинский феде­ральный округ», близкого к Regnum’у портала Ostkraft в июне 2016 г., – переформатирование несостоявшихся государств постсоветского пространства по принципу федеральных округов отвечает не только чаяниям народов этих стран на достойную жизнь, политических и экономических элит – на развитие. Также оно отвечает историческому имперскому статусу России и долж­ным образом на современном технологическом уровне продолжает традицию Российская империя – Советский Союз – современная Россия…

Суть проблемы в том, что, как показывают закрытые опросы, большинство населения в странах СНГ сегодня уже готово отказаться от так называ­емых “национальных суверенитетов”, которые, как показали последние двадцать пять лет, не выдержали испытания временем и засилья местных элит, в пользу понятной и стабильной жизни в рамках большого территориального государственного образования. Только большая страна может дать простым людям гарантии безопасности, обеспечить работой, необходимым уровнем социальной защиты, образования, пенсий и так далее» (Украинский федеральный округ, 14.06.2016, http://ostkraft.ru/ru/articles/1766 ; курсив наш – И.Р.).

С консервативной теорией превращения нынешних постсоветских стран в «федеральные округа» России связана и критика самостоятельной государственности этих стран с позиции «Русского мира», реально пони­ма­емого как «единая и неделимая» Российская империя до 1917 г.

Политический обозреватель портала Regnum Юрий Баранчик, например, считает попытки Украины создать собственное государство «ересью украинства», от которого Украина должна как можно быстрее отказаться, как и от собственного языка.

Согласно Ю. Баранчику, начатый в 1991 г. «проект политического­ ук­ра­­ин­­­ства и нацстроительства надо заканчивать» (16.03.2015, http://www.regnum.ru/news/polit/1905396.html ). Как считает Ю. Баранчик, «украинство остается за границей Русского мира как глубоко враждебная, насыщенная нена­ви­стью ко всему Русскому миру идея» (10.03.2015, http://regnum.ru/news/polit/1903524.html ).

Сходным образом русский консерватизм оценивает государственность и других постсоветских стран, например, Белоруссии (об этом ниже) и Прибалтики.

С  апреля 2015 г. ряд консервативных идеологов выступал с провока­ционной идеей «захвата лимитрофов», то есть Прибалтийских государств.

В апреле 2015 г. в статье «Искупительный выкуп» украинско-россий­ский политолог Ростислав Ищенко обосновал необходимость «превентивной оккупации Россией прибалтийского лимитрофа» Эстонии «в ответ на провокацию».

«Молниеносное занятие Прибалтики, осуществленное в ответ на прово­ка­цию, — писал Р. Ищенко, – позволяет надеяться на получение дока­за­­тель­ств организации данной провокации Вашингтоном и его прибал­тий­скими марионетками (в условиях лимитированного времени доказательст­ва мо­гут не успеть скрыть, а свидетелей и участников – эвакуировать или ­ликвидировать). А это позволяет надеяться на достижение конструктива в переговорах с ЕС об урегулировании» (16.04. 2015,(http://newsbalt.ru/analytics/2015/04/iskupitelnyy­vykup/ ).

В декабре 2015 г. сходную доктрину озвучил московский политолог (эксперт центра военных исследований МГИМО) Михаил Александров. По его словам, если НАТО поддержит Анкару, «с нашей стороны самый логичный ответ – это ввод войск в Прибалтику» (23.12.2015,(http://svpressa.ru/war21/article/138968/ ).

Подобные заявления реально совпадали с попытками определенных запад­ных массовых средств ставить вопрос о так называемой третьей мировой войне (см. О провоцировании Западом и русскими консерваторами Третьей миро­вой войны. Игры вокруг Прибалтики (01.07.2015, https://kripta.ee/rosenfeld/2015/07/01/1577/ ).

Насколько реальны теории «федеральных округов» и «русского контроля»? Очевидна крайняя противоречивость данных теорий. Это показы­вает, например, позиция консерватора А. Ципко – противника коммунизма и большевиков, но… сторонника ГКЧП.

Столь же противоречива консервативная теория борьбы с советскими сферами влияния – обвинение Русской партией в «троцкизме» Хрущева, а также проводившаяся этой же партией при Горбачеве программа «избавления от присосков», которая сыграла немалую роль в развале СССР.

«Мы – русские националисты, – пишет А. Байгушев, – сами допустили падение советской власти, потому что – как это ни кощунственно прозвучит для многих! – сами этого подспудно хотели. Советский союз именно как союз России с другими нациями тоже развалили прежде всего мы сами. Член президентского совета при Горбачеве, выдающийся русский писатель и властитель дум Валентин Распутин озвучил первым обуявшую нас идею “изба­виться от присосков”. Кому-то покажется, что я говорю не только страшные вещи, но и “предательские”. Беловежские соглашения были нами, русскими националистами, “подспудно запланированы”» (А. Байгушев. Русская партия внутри КПСС. – М., 2005, с. 399; курсив наш – И.Р.).

За теорией борьбы с советскими сферами влияния (создание которых трактовалось как «троцкизм») стояла консервативная концепция: развалим советское и восстановим досоветское (имперское) русское.

Результаты применения этой теории на практике, однако, оказались весьма далекими от ожидаемых. Провал советских сфер влияния («совет­ского контроля») у консерваторов получается хорошо; установление же «русского контроля», то есть влияния консервативной России (при власти правых сил) в постсоветском пространстве, напротив, не происходит никак.

Оборотной стороной этой концепции стала поддержка немалой частью правых консерваторов переворота на Украине, например, в лице А. Ципко, с одновременной ложной попыткой свалить такую позицию лишь на правых либералов.

Консерватизм (устами того же А. Ципко и проч.) уже в начале «нулевых» годов приветствовал прибалтийские правые режимы, а также переворот М. Саакашвили в Грузии в 2003 г. На Украине в 2005 г. русские консерва­торы в лице Дмитрия Рогозина  и партии «Родина» практически поддержали западные перевороты «оранжевого» образца, и далее – едва ли не Майдан 2013 г. на Украине и правый украинский режим после февральского переворота 2014 г. Поддержка последнего вполне очевидна у такого антилибе­рала и правого националиста (то бишь консерватора), как Александр Ципко.

Таким образом, выясняется, что под флагом теории «Пятой империи» (и «суверенной демократии») консерватизм реально отстаивал не «русский», но западный контроль в мире посткоммунизма.

То есть политика не только правого либерализма, но и правого консерватизма (и так называемой «русской идеологии»): под лозунгом «виртуального» русского контроля означала фактическое проваливание реальной формы этого контроля, то есть влияния советской России.

Практика показала несостоятельность псевдоимперских теорий, типа тео­рии «Пятой империи» А. Проханова, концепции превращения постсовет­ских стран в федеральные округа РФ и проч. За победно-имперской ритори­кой стояло продолжение отступления (если не провалов) правой россий­ской ­элиты во внешней политике. Как признали уже в 2011 г. обозреватели портала Regnum Виген Акопян и Модест Колеров, «стратегическая и, как следст­вие, тактическая разбалансировка российской политики на постсоветском прост­ранстве началась не сегодня и не вчера» (В. Акопян, М. Колеров. Поли­ти­ка сдач, или до чего Россия «довела» своих соседей,18.08.2011,(http://www. regnum.ru/news/polit/1436359.html ). Критикуя эту разбалансировку, ­авторы, однако, не признают связь таковой с правой идеологией в России­ в целом, не только в праволиберальном, но и в правоконсервативном варианте этой идеологии.

Можно сказать, что в отношении стран бывшего реального социа­лизма и бывших советских сфер влияния русский консерватизм «нулевых» годов продолжил странную внеш­нюю политику правого либерализма. В большинстве случаев он вслед за либерализмом (линия Горбачева и Ельцина) отказы­вался от защиты этих сфер, продолжая устраняться от какого-либо влияния на бывшие страны реального социализма. Радикальный консерватизм, как мы видели на примере так называемой Русской партии, с начала совет­ской пере­стройки прямо призывал к подрыву советского влияния.

Аналогично отношение русского консерватизма к бывшим советским левым союзникам, например, в Латинской Америке. Для консервативных идеологов характерна «пиночетовщина», то есть апология правых латино­американских диктаторов, в частности, А. Пиночета (М. Леонтьев, 12.12.2006, http://newzz.in.ua/main/1148889907­predshestvenniki­pinocheta­byli­bolshimi­ tiranami­nezheli­on.html ) по анало­гии с утверждением позитивности правых политиков России вроде П. Столыпина. Однако «пиночетовщина» консерва­тивных идеологов имеет самое прямое отношение к провалу России в Латин­ской Америке, где союзниками бывшего СССР были, в основном, левые про­тив­­ники американского им­перства. Провал левых союз­ников СССР в этом регионе отстаивает и консер­вативный портал Regnum (см. (https://kripta.ee/rosenfeld/2016/05/18/russkij­konservatizm­i­latinskaya­amerika­mezhdu­ukrainskim­i­tureckim­scenariem­2/ , также в 10-й главе).

Насколько политика сторонников русского консерватизма в постсовет­ском пространстве соответствует заявлениям о защите интересов России (как и других постсоветских образований)?

Попытки «сопротивленческого» консер­ватизма (в том числе и в более умеренной путинской форме) «скорректировать» политику прозападного консерватизма (А. Ципко) в плане защиты суве­ре­нитета ведут к все более жесткому противостоянию с Западом. Однако разрешить это противостояние в пользу России, как и посткоммунистического пространства в целом, русский консерватизм не может в силу своих противоречий.

Типичной особенностью консервативного идеологического направления является явная нереалистичность в постановке и решении ряда важных проблем, то есть специфический утопизм. Упование на чудо содержится, ­например, уже в лозунге Русской доктрины «Чудо или смерть» (см. главу 11 «Экономика русского чуда» в кн. Русская доктрина, под редакцией А. Кобякова и В. Аверьянова. – М.: Яуза-пресс, 2007, с. 617).

Другим примером подобного утопизма может быть попытка русского консерватизма строить отношения с постсоветскими странами на основании упоминавшейся неоимперской теории «федеральных округов». В частности, консервативная оценка ситуации на Украине уже с февраля 2014 г. характеризовалась наивно-­шовинистическими рассуждениями о «броске на Киев», опирающимися на уже упоминавшийся тезис о «неспособности» Украины создать собственное государство. Идеолог портала Regnum Ю. Ба­ран­чик в январе 2015 г. искренне полагал, что «для политического руководст­ва Новороссии существует только один принципиальный вопрос: уже сейчас идти на Киев или таки подождать до весны» (24.01.2015,(http://www.regnum.ru/news/polit/1887831.html ).

Столь же искренне Ю. Баранчик, как истинный русский консерватор, полагал, что единственным решением нынешних противоречий на Украине является отказ от «ереси украинства», то есть строительства национального украинского государства (об этом также – Пат­рио­тиче­ские облака Ю. Баран­чика из Регнума и «главный вопрос» Новороссии, (http://kripta.ee/rosenfeld/2015/01/24/patrioticheskie­oblaka­yu­baranchika­iz­regnuma­i­glavnyj­vopros­ novorossii/ ). Такой консервативный подход к ситуации на Украине сохранялся вплоть до последнего времени, что показывает, например, обнародованный в июле 2017 г. проект «Малороссии» (см. также Консер­вативный блеф проекта «Малороссии» или кремлевско-донбасские мечтате­ли Захарченко, Сурков и Стариков, https://kripta.ee/rosenfeld/2017/07/20/2284/ ).

Сходный утопизм представители русского консерватизма проявляют и внутри России – в отношении экономики, новых технологий и проч. Во многих случаях очевиден разрыв между официальной риторикой и реальностью.

Здесь нужно коснуться вопроса о соотношении идеологии консерватиз­ма, Нового российского порядка и проблемы внешнего контроля в России.

Русский консерватизм сознательно запутывает отношения постсоветской России и Запада, стремясь представить себя как «антизападническое» (и патриотическое) течение. С внешней стороны он демонстрирует ультра­пат­ри­о­тизм и имперскость в противовес правому либерализму (концепция «суверенной демократии»). Реальность, однако, оказывается более сложной.

Вопреки утверждению, что правый русский консерватизм представляет новую суверенную идеологию России, это идеологическое течение во многом следует считать внешним продуктом, как и его аналоги (а также правый либерализм) в других странах бывшего реального социализма.

Известны активные усилия Запада по внедрению местных консерватизмов (как и правых либерализмов) во всех посткоммунистических странах, например, в Прибалтике или на Украине (несмотря на все уверения элиты постсоветской России в «мирном отношении», Запад уже с 1990-х гг., то есть в течение всего постсоветского периода, прямо поддерживал антироссийские консерватизмы в посткоммунистическом пространстве).

Русский консерватизм критикует эти постсоветские и антироссийские консерватизмы, однако эта критика противоречива, поскольку данное ­течение в России представляет собой ту же самую идеологию, которую отстаивают антироссийские консерваторы. Левая теория должна указать на противоречивость полемики русского консерватизма с зарубежными (постсоветскими) консерватизмами ввиду сходства этих течений, то есть противоречивость «потасовки этнократов».

Консерваторы не понимают, что правый консерватизм на самом деле – тоже западная идеология, как и правый либерализм, что консерватизм и либерализм (эти сиамские близнецы правой идеологии) тесно связаны между собой. Реально русский консерватизм типологически сходен с западными (и постсоветскими) правыми консерватизмами. Как и они, правый русский консерватизм находится под прямым влиянием Запада, которое консервативные идеологи приписывают только правому либерализму. (Об этой особенности консерватизма подробнее далее.)

Консерватизм ведет разговор на «национальном» языке, но его решение вопроса национальных интересов стран бывшего реального социализма достаточно противоречиво. Несмотря на внешний суперпатриотизм и соответствующие декларации, консерватизмы (правые национализмы) далеко не всегда можно считать реаль­ными защитниками национальных интересов соответствующих государств (не исключая и Россию). В целом ряде случаев политика консервативных группировок способствует не укреплению  независимости и суверенитета соответствующих государств, а усилению внешнего влияния на них.

Власть украинского консерватизма, на­пример, и в целом правых украинских партий (после переворота февраля 2014 г.) не только не исключает, но и прямо предполагает внешний контроль над украинским обществом (экономикой и проч.). Аналогично поступает прибалтийский, например, эстонский консерватизм, который под национальными лозунгами вполне соглашался на внешний контроль над экономикой Эстонии.

Это же касается и русского консерватизма, чья реальная идеология и политика далеко не всегда соответствуют национальным интересам России, часто же прямо противоречат им. Очевидна противоречивость ряда шагов русского консерватизма (например, его уже упоминавшаяся роль в «оранжевой революции» на Украине или поддержке М. Саакашвили).

Ответ консерватизма (в том числе террористический) на внешний нажим часто принимает странную форму направленности, в основном, против своей оппозиции – правого либерализма внутри России – включая и террор: убийства известных либеральных политиков, например, Г. Старовойтовой, Б. Немцова и др.

Можно указать на факты прямой поддержки русского консерватизма Западом. В советский период Запад поддерживал правых русских консерваторов (от центров Белой эмиграции до НТС) против советского режима.­ В период холодной войны правые консерваторы находились под прямым контролем западных политических структур, выступая против советской ­системы за возвращение к дореволюционной России.

Период дружбы Запада с постсоветской элитой России не ограничивался пресловутыми ельцинскими 1990-ми гг., а фактически продолжался и при консервативном правлении – до середины «нулевых». Русские консерваторы задолго до переворота февраля 2014 г. «с пониманием» отнеслись к расшире­нию ЕС и НАТО на ряд постсоветских стран, например, Прибал­тики в 2004 г. Они же (в лице партии «Родина» и Дм. Рогозина) по сути дела поддержали «оранжевые революции» на Украине и в Грузии, имевшие затем для России весьма негативные последствия.

С середины «нулевых» нарастает охлаждение России и Запада, усиливается прямой нажим с западной стороны. С 2006 г. Запад начинает все более острую критику «путинизма» – с якобы праволиберальных позиций. Все активнее применяются акции по изоляции России – блокадные и др. на Украине, Грузии и проч. Идет усиление нажима, включая и подпольный терроризм. Отношения Запада к России все более очевидно оказывается вариантом новой холодной войны.

Украинский кризис (после переворота февраля 2014 г.) расставляет в отношениях России и Запада все точки над i, фактически знаменуя начало (или острый рецидив) новой постсоветской холодной войны.

Западный экономический нажим после 2014 г. строится по принципу середины 1980-х гг. Экономические санкции вводятся якобы в ответ на присоединение Россией Крыма (реально после захвата Западом основной части Украины). Производится искусственное опускание цен на нефть.

Одним из результатов данных акций стала девальвация рубля в 2015 г.­
В результате этой девальвации Россия по ряду параметров (зарплаты и проч.) возвратилась на уровень 2004–2005 гг., то есть к началу периода консервативного правления. Положительные последствия санкций – импортозамещение и проч. не решают проблем. Политически Россия 2018 г. оказывается в ситуации довоенной советской России – но без Украины…

Успехи Нового российского порядка следует считать достаточно противоречивыми. Эти противоречия в немалой степени определяются противоречиями идеологии правого консерватизма (как и правого либерализма). Таковые сохраняются не только благодаря продолжению праволиберальной, но также и правоконсервативной политики.

Попытку консерватизма с начала «нулевых» годов скорректировать праволиберальную идеологию 1990-х можно считать успешной лишь отчасти. Произошла определенная стабилизация системы, но в основных сферах общества сохранился целый ряд противоречий. Преобразования осуществлялись медленно и вяло.

Наиболее очевидны экономические проблемы в России, то есть те,­ с которыми консервативная Россия не справилась: нефтяная проблема, доро­ги, промышленность (можно сравнить с китайским опытом). Сохранение сырьевого характера экономики.

Значительная часть экономических успехов российской правой элиты (импортозамещение и проч.) оказывается результатом не стратегии, а внеш­них обстоятельств, например, внешнего нажима (санкций) по принципу «не было бы счастья, да несчастье помогло». Эти обстоятельства и определяют новейшие экономические достижения России, например, в производстве зерна, попытках создании своей продукции и проч.

Правый консерватизм продолжил праволиберальную экономическую программу, в частности, продолжение приватизации. Так, например, в 2016–2017 г. доля проданной части компании Роснефть выросла до 49% (08.09. 2017, https://lenta.ru/news/2017/09/08/cefc/ ). В ситуации зависимости России от экспорта энергоресурсов такая продажа  («для снижения кредитной нагрузки») достаточно двусмысленна. Она представляет собой затыкание дыр, но не решение проблем.

Консерватизм (в том числе русский) – идеология весьма лукавая. Она во многом стремится не объяснить ряд важных вопросов, а скорее запутать их. Многие идеологические вопросы сознательно запутываются консер­ваторами. Это касается, например, темы либерализма и многих истори­-че­ских тем. Критикуя «либеральный» ельцинский период, консерватизм санкционирует его реальное продолжение, будучи неспособным обеспечить преемственность с советским периодом.

Во многих своих проявлениях русский консерватизм выступает как ложная идеология, «ложное сознание» (см. концепцию «манипуляции сознанием» С. Кара-Мурзы). Неадекватность идеологии определяет идеоло­гический крах консерватизма. Эта идеология, как и в целом правые теории (не только консерватизм, но и либерализм) не в состоянии решить задачи, стоящие ­перед российским государством в XXI веке. На основе идеологии консер­ватизма невозможно преодоление Нового российского порядка, который следует считать российской формой Нового мирового порядка.

Это определяет необходимость перехода России к другой – неконсервативной идеологической и политической модели.

4. Восточная Европа после падения реального социализма 1991–2018 гг. ­Реставрация и Новый европейский порядок. Разрушение Югославии. Сербия 1991–2018 гг.

После падения реального социализма в Восточной Европе в конце 1980-х гг. началось формирование Нового европейского (как части Нового мирового) порядка. Это формирование имело свои достижения, но и серьезные отрицательные стороны, о которых не говорят правые теории – в том числе правый русский либерализм и правый консерватизм.

В балканских странах, в частности, бывшей Югославии (распавшейся на ряд государств, начиная с Сербии и Хорватии) становление Нового евро­пей­ского порядка было связано с гражданской войной, разрушениями, потерей территорий (для Сербии, например, Косово), кровопролитием и насилием.

Начало распаду Югославии (СФРЮ) положило провозглашение в 1991 г. независимости Хорватией и Словенией.

В ответ на это президент Сербии (первоначально Югославии) С. Мило­шевич поддержал отправку в эти бывшие республики частей Югославской народной армии. В отличие от словенского, хорватский конфликт был кровопролитным – погибли тысячи человек, сотни тысяч стали беженцами.

Война в Хорватии продолжалась 5 лет (1991–1995). В ней активно участ­вовал союз НАТО (операция «Буря»). Принимали участие также миротворческие силы ООН.

В феврале 1993 г. (после нападения хорватов на сербскую Краину, находившуюся под защитой миротворцев ООН) и в разгар боснийской войны Слободан Милошевич в интервью газете «Правда» обвинил в распаде Югославии Запад, в частности, Германию. По словам Милошевича, «мы всегда стояли за мирное решение вопроса. Мы не оспаривали и не оспариваем право какого-либо народа на самоопределение. Подразумевается, что подобное право имеет и сербский народ. Вы помните, что произошло. Словения и Хорватия в одностороннем порядке отделились от Югославии, отделились с применением силы. Эти шаги сразу же поддержали те, кто в этом был кровно заинтересован… Мы столк­нулись с удивительным фактом: международное сообщество признало право на отделение более весомым, чем право ­остаться в своей стране. Так было совершено большое преступление: разрушена Югославия – страна, явля­ющаяся одним из основателей ООН. Скажу прямо: за всеми этими событиями стоит политика Германии. Именно в инте­ресах немецко-католического альянса – разрушение не только нашей страны, но и вашей. Именно в их интересах, чтобы и у нас, и вас проливалась кровь … Все началось с объединения Германии. Как только это случилось, Германия стала наказывать победителей Второй мировой войны… Югославия стала первой жертвой политики реваншизма…» (цит. по: Война в Югославии, wiki).

В завершение войны в Боснии (1992–1995) в 1995 г. в США при участии Милошевича было подписано Дейтонское соглашение.

Первым результатом войны в Югославии начала 1990-х стало отделение от Сербии Хорватии (ее независимость была провозглашена в 1998 г.), первым президентом страны стал Франьо Туджман.

После отделения Хорватии последовало отделение от Сербии еще трех из шести бывших союзных республик Югославии – Словении, Боснии и Герце­го­вины, а также Македонии. Это отделение совершалось при участии ООН. Миротворческие силы ООН были введены на территорию Боснии и Герцегови­ны, а затем автономного края Косово, который перешел под протекторат ООН.

К началу XXI века Югославия формально сохранилась, но в 2003 г. в ее состав входили только Сербия и Черногория.

С 1996 г. в Сербии возникла проблема Косово, которая положила начало новому туру войны. Косовская проблема существовала еще в период Югославии. Из-за более высокого, чем в соседней Албании, уровня жизни (хотя и уступавшего другим регионам Югославии) сюда устремился приток беженцев. Уже к 1960-м гг. соотношение долей албанцев и сербов в крае состав­ляло 9:1. С 1989 г. в Косово началось сепаратистское движение.

В июне 1989 г. С. Милошевич призвал сербов к защите Косово.

В 1996 г. движение за отделение от Югославии Косово активизирова­лось. Началось создание вооруженных формирований, объединенных в Армию освобождения Косово. Жертвами партизанско-террористиче­ской войны стали сотни мирных жителей, чиновников и военных Югославии. На первом этапе борьбу с сепаратистами вели лишь милицейские подразделения. В 1998 г. Милошевич направил в край югославскую армию, что вы­звало резкую реакцию Запада, поддерживавшего мусульманских боевиков.

В июне 1998 г. западные страны угрожали использованием силы, если СРЮ не выведет из Косово войска и спецназ. На встрече Милошевича и Ельцина в Москве было принято совместное Заявление о необходимости решения проблемы мирным путем, однако остановить военные действия, сопровождавшиеся репрессиями и этническими чистками с обеих сторон конфликта, не удалось.

До 1998 г. Сербия находилась в международной изоляции. Западные страны обвиняли ее в развязывании кровопролитных конфликтов в Хорватии, Боснии и Герцеговине. Против нее применялись многочисленные санк­ции: военные, экономические, культурные и т. д. После 1998 г. режим санкций был смягчен, однако в 1998–1999 гг. санкции были применены снова.

В конце мая 1999 г. (во время конфликта в Косово) Сербия и Милошевич были обвинены ООН и НАТО в военных преступлениях, нарушении Женевской конвенции и геноциде. 20 июня 1999 г. была начата «международная военная операция». Югославия была подвергнута бомбардировке авиацией НАТО, ее армия была выведена из Косово и Метохии.

Как известно, правительство Е. Примакова попыталось воспрепят­­­ст­вовать этим бомбардировкам (история с развернувшимся самолетом), од­нако безрезультатно.

В 2000 г. президент С. Милошевич был свергнут. На президентских выборах в Югославии в 2000 г. победил соперник Милошевича Воислав Коштуница, однако он, по утверждению властей, не набрал абсолютного большинства голосов. Милошевич потребовал проведения (в соответствии с ­законом) второго тура голосования. После этого, 5 октября 2000 г., начались уличные демонстрации, вошедшие в историю как «бульдозерная революция». Эти выступления привели к свержению Слободана Милошевича.

1 апреля 2001 г. Милошевич был арестован на своей вилле в белград­ском районе Дединье в ходе полицейской спецоперации, а 28 июня того же года по инициативе премьер-министра Зорана Джинджича тайно передан Международному трибуналу по военным преступлениям в бывшей Югославии, что вызвало возмущение значительной части сербской общественности.

Лидер Югославской левой партии Мириана Маркович оценила роль России в истории с арестом ее мужа Слободана Милошевича, как «пассивную и нерешительную». Маркович прямо заявила в печати, что ожидала от России большего. (Речь, заметим, фактически шла о сдаче Милошевича уже не праволиберальной, но правоконсервативной российской элитой.)

В феврале 2002 г. Милошевич произнес в Гааге длинную защитную речь, в которой дал опровержения по нескольким десяткам пунктов обвинения­ (а также зафиксировал несоответствие данного судебного процесса ряду международных правовых норм, то есть фактически его незаконность с точки зрения международного права). В своей речи Милошевич дал развер­нутый анализ предыстории, истоков и хода войны НАТО против Югославии. Текст защитной речи Милошевича дает широкий взгляд на драматиче­ские события в Сербии и в других бывших югославских республиках в 1990-е гг.

С. Милошевич предъявил доказательства (в том числе фото- и видеоматериалы) использования НАТО запрещенных видов вооружений, таких как кассетные бомбы и боеприпасы с обедненным ураном, намеренное уничтожение невоенных объектов, многочисленные атаки против гражданского населения. В своей речи С. Милошевич также сказал, что осуществляемые альянсом бомбежки не имели и не могли иметь военного значения: так, в ­результате всех ракетно-бомбовых ударов на территории Косово было уничтожено всего семь танков сербской армии. Приводя факты, Милошевич указал, что в значительной части случаев ракетно-бомбовых ударов по гражданскому населению пострадавшими являлись этнические албанцы.

Процесс по делу Слободана Милошевича не был закончен, так как подсудимый 11 марта 2006 г. умер в тюрьме в Гааге в своей камере в Схевенин­гене (согласно официальным данным – от инфаркта миокарда).

Для сравнения – сербский правый консерватор Шешель был оправдан.

После свержения президента С. Милошевича и прихода к власти Вои­слава Коштуницы США и страны Евросоюза возобновили сотрудничество­ с Сербией.

В конце октября 2006 г. на референдуме была принята новая Конституция Сербии, которая заменила Основной закон 1990 г.

21 января 2007 г. состоялись выборы в парламент страны (250 депутатов). Правительство сформировали правые (праволиберальные) партии, получившие более 50% мест в парламенте – партия президента Бориса Тадича, партия премьер-министра Воислава Коштуницы и движение «G-17+» министра финансов страны Младжана Динкича. Набравшая большинство голосов консервативная (националистическая) Сербская радикальная партия (81 место) вместе с бывшей правящей Социалистической партией оказалась в оппозиции.

На президентских выборах января – февраля 2008 г. в Сербии победу одержал Борис Тадич, заявляющий о себе как о «проевропейски ориенти­рованном» политике.

На досрочных парламентских выборах того же года также победила Демократическая партия Тадича. 7 июля была сформирована коалиция из Демократической партии, Социалистической партии Сербии и праволиберальной G17+, которая сформировала правительство под председательством Мирко Цветковича.

В 2008 г. вновь обострилась косовская проблема. В феврале 2008 г. косов­ские албанцы провозгласили независимость Косово от Сербии. Ее при­знали 108 государств – членов ООН.

В 2011 г. был арестован сербский генерал Ратко Младич. (В 1994 г. при невыясненных обстоятельствах погибла его дочь.) До ареста генерала Ратко Младича и бывшего президента Сербской Краины Горана Хаджича на поли­ти­ку Сербии значительное влияние оказывал Международный трибунал по бывшей Югославии. Функционеры ЕС неоднократно заявляли, что дальнейшая евроинтеграция Сербии зависит от ее сотрудничества с МТБЮ и признания независимости Косово. Данные заявления вызвали бурные дебаты в серб­ском обществе и снижение числа сторонников евроинтеграции Сербии.

1 марта 2012 г. Сербия получила официальный статус кандидата на вступление в ЕС. Одновременно с попыткой вступить в ЕС Сербия пыталась дипло­матическим путем бороться против признания независимости Косово.

В мае 2012 г. после досрочного сложения полномочий президента ­Бориса Тадича в Сербии прошли президентские и парламентские выборы.­ В первом круге президентских выборов бывший президент Воислав Кошту­ница получил около 8% голосов, Борис Тадич – 25,31%, Томислав Николич – 25,05%. В результате второго круга президентских выборов в конце мая 2012 г. победил Томислав Николич.

Парламентские выборы 2012 г. принесли следующее распределение мест в Скупщине: «Сдвинем Сербию» (Сербская прогрессивная партия) – 73 мандата, «Выбор за лучшую жизнь» (Демократическая партия) – 67, Социали­стическая партия Сербии – Партия пенсионеров – «Единая Сербия» – 44, Демократическая партия Сербии – 21 мандат.

Во главе правящей коалиции сербского парламента стала возглавляемая Т. Николичем Сербская прогрессивная партия.

В апреле 2013 г. Сербия подписала в Брюсселе договор о нормализации отношений с Косово, признав его независимость «де факто» (но не «де юре»). Согласно конституции Республики Сербия, в ее составе находятся два автономных края: Воеводина и Косово и Метохия. Однако согласно резолюции СБ ООН 1 244 Косово с 1999 г. находится под протекторатом ООН и властями Сербии не контролируется.

По результатам парламентских выборов апреля 2016 г. места распре­­­де­лились следующим образом: Сербская прогрессивная партия – 102, Социали­стическая партия Сербии – 23, Сербская радикальная партия – 22, «Было достаточно» – 16, Демократическая партия – 15, Социал-демократическая партия Сербии – 10 (wiki).

В ходе выборов были также сформированы блоки: «Сербия побеждает» (Александр Вучич), Социалистическая партия Сербии – «Единая Сербия»  (Ивица Дачич, Драган Маркович и др), Сербская радикальная партия (Вои­слав Шешель).

В апреле 2017 г. в Сербии прошли президентские выборы. Президентом страны был избран Александр Вучич (Сербская прогрессивная партия). В конце июня 2017 г. в Сербии было сформировано новое правительство во главе с беспартийным премьером Аной Брнабич.

В Хорватии на парламентских выборах в сентябре 2016 г. победу одержала правоцентристская коалиция «ХДС и партнеры», основу которой составляет партия Хорватское демократическое содружество. Коалиция получила 61 мандат в 151-местном парламенте. Социал-демократы – 54 места. Лидер левых, бывший премьер Зоран Миланович признал свое поражение, заявив, что день выборов «не был счастливым для Хорватии». Еще 12 мест в парламенте получила Либерально-реформистская партия МОСТ.

Формирование правительства начал лидер ХДС и сторонник ориентации на ЕС Андрей Пленкович. Хорватия планирует переход на евро до 2020 г.

Президентом Хорватии с февраля 2015 г. является правый политик (представитель партии ХДС) Колинда Грабар-Китарович.

В Словении также была установлена власть правых партий.

В Албании на выборах 2013 г. победила праволиберальная Демократическая партия, за ней следовала Социалистическая партия. Страна продолжила ориентацию на ЕС.

Таким образом, с конца 1980-х – начала 1990-х гг. в результате «бархатных» и прочих ­переворотов («революций») в восточноевропейских странах бывшего реального ­социализма начали ­устанавливаться правые режимы, пере­шедшие под конт­роль Запада. Эти режимы существуют в данных странах вплоть до настоящего времени.

5. Страны бывшего реального социализма в Восточной Европе после ­распада Восточного блока. Польша, Чехия, Венгрия, Болгария и др.

В Польше первое посткоммунистическое десятилетие еще позволяло участвовать в политическом процессе левым силам. Они сохраняли свое влияние до начала «нулевых» – вступления Польши в ЕС и НАТО.

Первым президентом страны стал Войцех Ярузельский. На прямых прези­дентских выборах 1990 г. победил кандидат от «Солидарности» Лех Валенса.

Парламентские выборы 1993 г. привели к формированию коалиционного правительства – Союза демократических левых сил (СДЛС), объединившего выходцев из бывшей ПОРП, с Польской крестьянской партией и другими политическими силами.

На президентских выборах 1995 победил кандидат от Союза демократических левых сил А. Квасьневский. Он же был переизбран на президент­ских выборах 2000 г.

На парламентских выборах 1997 г. победила «Солидарность», и ее член Ежи Бузек возглавил правительство. В этом же году была принята консти­туция Польши, окончательно закрепившая «смешанную» республику.

В апреле 1999 г. левый политик Лешек Миллер объявил о создании новой партии – Союза демократических левых сил (СДЛС). Учредительный съезд прошел 15 апреля 1999 г. В 2001 г. польские левые – коалиция СДЛС и Унии труда – выиграли парламентские выборы, получив 41% голосов, 216 из 460 мест в Сейме и 75 из 100 – в Сенате. Премьер-министром стал Лешек Миллер, которого в 2004 г. сменил Марек Белька.

Таким образом, левые силы находились у власти в посткоммунисти­ческой Польше с 1989 по 2004 г. При их участии были сформированы основные рыночные институты Польши.

Союз демократических левых сил (СДЛС) имел большинство в парламенте до 2004 г. Однако к ослаблению левых сил привели коррупционные скандалы, получившие большой обще­ственный резонанс (в том числе на волне вступления в ЕС). В 1999 г. Польша вступила в блок НАТО и поддержала бомбардировки Югославии (1999 г.), интервенцию блока в Афганистан (2001) и Ирак (2003).

После вступления в ЕС в 2004 г. произошло резкое усиление правых сил, влияние которых определило последующее десятилетие. Политическое поле оказалось поделено между консервативной партией «Право и справедливость» (польск. Prawo i Sprawiedliwo!s!c) Ярослава и Леха Качиньских и ­пра­волиберальной (консервативно-либеральной) «Гражданской платформой» (польск. Platforma Obywatelska), которую возглавляли Дональд Туск и Ян ­Рокита. Обе правые партии вели свое происхождение от анти­ком­му­ни­стиче­ской оппозиции и «Солидарности».

На парламентских выборах 25 сентября 2005 г. лучший результат показала консервативная партия «Право и справедливость» братьев Качинь­ских, имевшая сильные элементы популизма и национализма. Ее результаты были: 26,99% и 155 мест из 460. На втором месте была «Гражданская платфор­ма» – 24,14% (133 места). За ними – 11,41% – следовала популист­ская «Самооборона» (польск. Samoobrona Rzeczypospolitej Polskiej) Анджея Леппера.

Левые проиграли на выборах, получив 11,3% голосов и 55 мест в Сейме­
(0 мест в Сенате), что было меньше, чем у популистской «Самообороны».

Таким образом, осенью 2005 г. к власти в Польше вернулись правые силы. Правящую коалицию сформировала консервативная партия «Право и справедливость» (братьев Качиньских) вместе с двумя другими небольшими консервативными партиями – «Самообороной» и правой национали­стической католической «Лигой польских семей». Премьер-министром стал сначала Казимеж Марцинкевич, а с июля 2006 г. – Ярослав Качиньский.

Лех Качиньский победил также на президентских выборах 23 октября 2005 г. и стал президентом Польши. За него проголосовало 54,04% избирателей. Его соперник Дональд Туск получил 45,96% голосов.

На досрочных выборах в парламент в октябре 2007 победила праволибе­ральная Гражданская платформа (Д. Туск), получив 41,5% голосов (209 мест в Сейме из 460). Партия «Право и справедливость» и ее союзники потер­пели поражение, набрав 32,11% голосов (166 мест в Сейме). Польская кресть­янская партия (Polskie Stronnictwo Ludowe, PSL) оказалась послед­ней ­из ­четырех парламентских партий с 1,4 миллиона голосов (или 8,9%) и 31 местом в Сейме. «Самооборона» не преодолела пятипроцентный барьер (1,5% голосов или 247,3 тыс.). Правоконсервативная (националистическая)­ Ли­га польских семей (Liga Polskich Rodzin – LPR), также входившая, как и ­«Са­мо­оборона», в предыдущий парламент, не попала в Сейм, получив­ 1,3% ­голосов.

Что касается левых (левоцентристских) сил, то созданная ими в 2006 г. партия «Левые и демократы» получили 13,15% голосов, 53 места в Сейме и­ 0 мест в Сенате.

Премьер-министром стал лидер «Гражданской платформы» Дональд Туск.

В 2008 г. коалиция распалась.

10 апреля 2010 г. произошла трагедия – крушение под Смоленском ­само­­лета президента Польши Леха Качиньского, летевшего для участия в ме­­­­ро­­­приятиях, посвященных годовщине Катынской трагедии. Погибли все ­пассажиры и члены экипажа, в том числе президент и его супруга. Исполняющим обязанности главы государства стал Маршал Сейма Бронислав ­Коморовский.

Апрельская трагедия 2010 г. сыграла на руку правоконсервативным ­силам. Произошло резкое усиление антироссийских настроений и в целом консерва­тивной риторики. Дональда Туска обвиняли в фальсификации ­документов катастрофы. Версия «теракта» с обвинениями оппозиции от­стаивалась представителями партии «Право и справедливость» и в 2018 г. (21.02.2018, https://ria.ru/radio_brief/20180221/1515072419.html ).

4 июля 2010 г. прошел второй тур президентских выборов в Польше, на котором большее количество голосов набрал Бронислав Коморовский, при том что разрыв с Ярославом Качиньским составил 6%. 6 августа 2010 г. Бронислав Коморовский вступил в должность Президента Республики Польша.

9 октября 2011 г. прошли очередные парламентские выборы, на них «Граж­данская платформа» Д. Туска получила 39%голосов, «Право и справед­ли­­­­вость» – 30%. Правящая коалиция «Гражданской платформы» и Польской кре­­сть­янской партии, таким образом, сохранила большинство в Сейме и ­Сенате. Третьей по величине партией Сейма стала новая либеральная антиклерикальная партия «Движение Паликота» (с 2013 – «Твое движение»).­ В 2014 г. многие депутаты перешли из нее в Союз демократических левых сил и депутатскую группу «Безопасность и экономика».

Левоцентристская партия «Левые и демократы» заняла пятое место с 8,24% голосов. Лидером партии вновь был избран Лешек Миллер.

Слабость политики «Гражданской платформы» (Д. Туска) многие обозреватели видели в отсутствии реальных реформ, а также потере идеологиче­ского лидерства. После 2011 г. «Гражданская платформа» постепенно ­теряет влияние, все более уступая усиливающейся правоконсервативной партии «Право и справедливость» Я. Качиньского.

В 2008–2014 гг. произошел значительный рост экономики Польши – на 28%. Но цена за включение в  рыночную систему ЕС была высокой. Главным последствием стала потеря Польшей основной части своей промышленности (пострадали в том числе и рабочие «Солидарности»). Безработица составила больше 10%, эмиграция – более 1,5 миллиона поляков в страны ЕС, разразился демографический кризис.

Протест против ситуации выражался в правоконсервативной форме. Педалировались католические ценности (влияние Костела). В этом ключе, в частности, обсуждалась тема абортов. Произошло изменение состава Конституционного суда (Е. Смоляр. Что происходит в Польше после победы правых популистов, https://www.novayagazeta.ru/articles/2016/01/18/67090­chto­proishodit­v­polshe­posle­pobedy­pravyh­populistov ).

Правые консерваторы попытались задним числом свести счеты с поль­скими левыми – В. Ярузельским.

Накануне выборов 2015 г. произошли скандалы, в частности, с прослушкой разговора главы МИД Польши Радослава Сикорского и бывшего ми­нистра финансов Яцека Ростовского. (В опубликованных переговорах содер­жалась критика Р. Сикорским союза с США.)

В 2015 г. консервативная «Право и справедливость» выиграла президент­ские выборы. Президентом Польши стал представитель партии – Анджей Дуда. Кандидат праволиберальной «Гражданской платформы» – Бронислав Коморовский – проиграл.

«Право и справедливость» выиграла также и парламентские выборы октября 2015 г., получив на этих выборах 37,6% голосов (235 из 460 мест в Сейме). Правящая «Гражданская платформа» (партия бывшего президента­ Б. Коморовского) набрала 24,1% голосов (138 мест в Сейме). Левые полу­чили менее 8%, что обозреватели объясняли бездействием партии.

Выдвиженка победившей партии «Право и справедливость» Беата ­Шидло сменила Еву Копач на посту премьер-министра и создала одно­партийный кабинет.

Для польской политики после 2015 г. характерны правопопулистские (консервативные) тенденции и усиление маргинальных группировок, таких как движение Кукиза, получившее на парламентских выборах почти 9%.

Консервативный (правохристианский) подход деятелей партии «Право и справедливость» к миграционной и проч. политике вошел в противоречие с праволиберальной политикой ЕС. (Связь миграционной политики ЕС с влия­нием США при этом не замечалась.) Многие заявления и акции партии «Право и справедливость» вызывают конфликты (а иногда и скандалы) с ЕС.

Как считают эксперты (В. Волобуев) политики данной партии представляют другую – правоконсервативную – форму «евроэнтузиазма» (см. http://svpressa.ru/politic/article/153357/ ). При этом социальная программа «Права и справедливости», как отмечают многие наблюдатели, имеет очевидные левые моменты. Партия активно выдвигает молодых политиков (там же).

В 2016 г. НАТО начало размещение в ряде восточноевропейских стран – Польше, Чехии и Румынии элементов противоракетной обороны (ПРО). Пер­вая база ПРО была размещена в мае 2016 г. в Румынии. В это же время  бы­ло «официально объявлено о начале строительства базы ПРО в поселке Ред­зиково на севере Польши. Как отмечало “Радио Польша”, предварительные работы уже велись до этой даты, а на торжественных мероприятиях в пят­ницу ожидается замминистра обороны США Роберт Уорк». На польской­ базе также будут размещены радар и пусковая установка противоракет­ SM-3. Обслуживать объект, который вступит в строй в 2018 г., будут до 300 военно­служащих и гражданских лиц (США открыли первую в Восточной ­Европе базу противоракет­ной обо­­ро­ны, 12.05.2016, (http://www.rbc.ru/politics/12/05/2016/57334ee49a7947e25c3d0e1f ).

К визиту Д. Трампа в Польшу в июне 2017 г. было приурочено решение о приобретении Польшей восьми батарей Patriot на 7,5 млрд долларов. Как заявил президент Анджей Дуда, «визит Трампа в Польшу усилил позиции Варшавы в Европейском Союзе» (06.07.2017,(http://www.mk.ru/politics/2017/07/06/tramp­privez­polshe­uverennost­i­raketnye­kompleksy­patriot.html ).

Россия критикует это размещение, угрожая выйти из договора 1987 г.­ о лик­видации ракет средней и меньшей дальности. (Немецкие СМИ: Система ПРО является для Европы не защитой, а угрозой, 09. 06.2016,(http://argumenti.ru/politics/2016/06/451937 ).

Существенное отличие Чехии от Польши – сильные левые партии, в частности, социал-демократическая. Она получила 32,32% на выборах 2006 г. и 20,45% на выборах 2013 г. Также – Компартия Чехии и Моравии – 12,81% на выборах 2006 г., 14,91% на выборах 2013 г. и около 8% на выборах 2017 г.

Перед выборами 2013 г. три года в Чехии был экономический кризис. От него пострадал ряд отраслей экономики, в частности, автомобильная промышленность. Произошло падение ВВП на 1,2–1,5%, снижение жизненного уровня. Население связывало это с политикой ЕС.

Парламентские выборы как 2010 г., так и 2013 были досрочными и связанными с отставками правительства. Выборы показали сильные протестные тенденции, низкую явку избирателей, появление ранее неизвестных партий, выдвигавших лозунги борьбы с коррупцией.

Голоса правых и левых группировок разделились приблизительно поровну, что затрудняло формирование правительства.

На (прямых и всенародных) выборах президента Чехии в январе 2013 г. победил Милош Земан. Новый президент Чехии занимает позицию, отличную от позиции лидеров ряда стран ЕС, например, по вопросу санкций против России. Экс-президент Чехии Вацлав Клаус назвал результат голосо­вания в 1-м туре «самой большой катастрофой правых сил за посткомму­ни­сти­­че­скую эпоху» (Чехия, wiki).

На парламентских выборах в Чехии в конце октября 2013 г. (по пропорциональной избирательной системе) избрано 200 членов Палаты депутатов Парламента Чехии. В Палату депутатов прошли Чешская социал-демократическая партия – 20,45% (50 мандатов), АНО 2011 – 18,65% (47 мандатов), Коммунистиче­ская партия Чехии и Моравии – 14,91% (33 мандата). За ними следовали партии «Традиция Ответственность Процветание 09» – 11,99%
(26 мандатов), Граждан­ская демократическая партия – 7,72% (16 мандатов), «Рассвет прямой демо­кратии» – 6,88% (14 мандатов), Христианско-демо­кра­тический союз – Чехо­словацкая народная партия – 6,78% (14 мандатов). Одной из сенсаций выборов стал успех Коммунистической партии, набравшей 15% голосов и образовавшей третью по численности фракцию в Парламенте.

Правительственную коалицию после парламентских выборов в январе 2014 г. сформировали представители трех партий – Чешской социал-демо­кратической партии, ANO 2011 и Христианско-демократического союза – Чехословацкой народной партии. В правительстве из 17 членов кабинета восемь мест принадлежало представителям социал-демократов, шесть – от ANO 2011 и три – христианским демократам. Правительство возглавил социал-демократ Богуслав Соботка. Был возможен даже вариант левоцентрист­ского правительства с участием Компартии Чехии и Моравии, но он не прошел. Левые партии Чехии смогли принять ряд важных для страны решений. НАТО делало попытки включить Чехию в систему ПРО, однако пока эти попытки не получили одобрения в Чехии.

В конце октября 2017 г. в Чехии прошли новые парламентские выборы. Они принесли победу правым силам. Наибольший результат – 30% голосов избирателей (78 мест в парламенте) – показало движение АNO («Акции недовольных граждан») олигарха, медиамагната и бывшего министра финансов Андрея Бабиша. Второе место заняла Гражданская демократическая (праволиберальная) партия ODS под руководством Петра Фиалы (11,32% голосов, 25 депутатских мест), третье – «Пираты» – 11 % голосов (22 места в парла­мен­те). Успех «Пиратов» с нуля стал своеобразной сенсацией выборов. ­Явного ­успеха добилась еще одна консервативная группировка – Свобода и демо­кратия (SPD) – 10,64% голосов (22 места). Чешская социал-демократи­ческая партия потерпела поражение на выборах, набрав всего 7,27% голосов (15 мест в парламенте). Ее опередили коммунисты (7,76%). Движение Зеленых не набрало 5% голосов (Парламентские выборы в Чехии 2017, wiki).

На президентских выборах января 2018 г. снова победил М. Земан.

В январе 2018 г. правительство меньшинства А. Бабиша ушло в отставку, в феврале президент Земан вновь поручил ему сформировать правительство.

В Словакии, с одной стороны, очевидно серьезное влияние консервативных (правопопулистских) группировок – Движение за демократическую Словакию бывшего премьер-министра Владимира Мечьяра и Словацкой национальной партии. С другой стороны, выборы 2006 и 2010 г. показали преобладание левоцентристской партии «Курс – социальная демократия». Партия лидировала на выборах 2006 г. (29,1%), 2010 (34,79%), а также на до­срочных выборах 2014 (44,41%) и 2016 г. (28,28%).

Венгрия в начале XXI века стала страной «победившего консерватизма».

В 2012 г. произошло изменение избирательного закона, выгодное скорее консервативным группировкам.

На выборах в Национальное собрание в 2014 г. победила, получив 44,5% го­лосов, консервативная коалиция партий Фидес (Венгерский гражданский союз) и ХДП (Христианско-демократиче­ская партия). Социалистическая партия оказалась на втором месте, набрав 26% голосов. На третьем – кон­­­сер­вативная группировка – «Йоббик» («За лучшую Венгрию» – 20,46%). В 2015 г. ее рейтинг начал расти на фоне обвинений правящей партии в кор­руп­ции.

Близкий к левоцентристскому блок «Единство», в который входила Социалистическая партия, проиграл. (В частности, в результате скандала ­во­круг лидера объеди­нения Габора Шимона, имевшего, как выяснилось, ­тайный счет в Австрии.)

Премьером в 2014 г. стал Виктор Орбан, получивший известность в ­Европе благодаря своей жесткой позиции по проблеме беженцев. Он занимал пост премьера Венгрии и ранее: с 1998 по 2002 г. и с 2010 г.

После 2010 г. Орбан и его партия провели ряд реформ, позволивших улучшить экономическую ситуацию в Венгрии. В их числе был и ряд мер, близких к левым, например, национализация пенсионных фондов, огра­ничение деятельности иностранных финансовых организаций, снижение ­тарифов на газ и электроэнергию.

В январе 2014 был подписан договор Венгрии с Россией о строительстве двух энергоблоков венгерской АЭС «Пакш» (ср. ситуацию с Литвой). Содержание договора, ставшего результатом специального визита В. Путина в Венгрию, во многом засекречено. Согласно мнению обозревателей, он включает также и кредиты со стороны России.

При этом отношения Венгрии с Россией остаются сложными. Виктор Орбан лавирует, высказывая двойственное отношение и к антироссийским санкциям (и за, и против), от которых пострадали венгерские произво­ди­тели, а также и к украинской проблеме.

В. Орбан стал известен в Европе правопопулистской платформой, направленной в том числе против принятия беженцев. Орбана в этом вопросе поддержали и другие страны Вышеградской четверки — Польша, Чехия и Словакия. Одновременно, как и многие правые консерваторы в Восточной Европе, Орбан выступает сто­рон­ни­ком довоенной Венгрии, в частности, ­является поклонником диктатора Хорти, бывшего, как известно, союзником Гитлера во Второй мировой войне.

Еще более яркие особенности венгерского консерватизма показывает партия «Йоббик», известная рядом скандальных историй – вплоть до предложения сноса памятника Д. Лукачу. Предложение было поддержано горсоветом Будапешта и в июне 2017 г. памятник был демонтирован.

В Болгарии в течение последнего десятилетия чередовались левые и правые (правоцентристские) группировки.

На парламентских выборах в Народное собрание 25 июня 2005 г. победила левая «Коалиция за Болгарию», основу которой составляла Болгар­ская социалистиче­ская партия (БСП). Она получила 82 депутатских мандата из 240 и право сформировать новое правительство. Будучи самой большой фрак­цией Парламента, фракция БСП (болгарских социалистов) создала широкую коалицию при участии партии турецкого меньшинства ДПС и Национального движения «Симеон II». Правительство возглавил представи­тель БСП Сергей Станишев, оно находилось у власти с августа 2005 по июль 2009 г.

На следующих парламентских выборах в Болгарии 5 июля 2009 г. победу одержала правоцентристская партия ГЕРБ («Граждане за европей­ское развитие Болгарии»), возглавляемая харизматичным мэром Софии Бойко Борисовым. Его партия нанесла поражение социалистам, получив 117 мест из 240 в парламенте страны. «Коалиция за Болгарию» (БСП) получила 40 мандатов, ДПС – 38, «Атака» – 21, «Синяя коалиция» – 15, «Порядок, закон­ность и справедливость» – 10.

Правительство, сформированное 27 июля 2009 г., возглавил Бойко ­Борисов.

Партия ГЕРБ («Граждане за европейское развитие Болгарии») является радикально-либеральной с явными элементами правого популизма (консерватизма). Выступает за европейский выбор для Болгарии и дальнейшее евро-атлантическое сотрудничество.

В феврале 2013 г. в Болгарии произошел правительственный кризис, в результате которого Борисов и его кабинет ушли в отставку. С 15 февраля 2013 г. начались массовые протесты в связи с повышением оплаты за электро­энергию. Действующий премьер-министр Б. Борисов пытался спасти ситуацию, отправив в отставку министра экономики, однако безуспешно.

После отставки кабинета Бойко Борисова новое коалиционное правительство сформировали БСП, ДПС и «Атака».

Однако на выборах в ноябре 2014 г. консервативная партия ГЕРБ («Граждане за европейское развитие Болгарии») победила, получив 33,6% голосов избирателей. На втором месте оказалась «Левая Болгария» – 15,4%. Далее – «Движение за права и свободы». Лидер ГЕРБ Бойко Борисов вновь сформировал правительство.

В 2014 г. Болгария под давлением Евросоюза отказалась от российского проекта транзита газа в Европу – «Южный поток».

Перемены в Болгарии принесли президентские выборы ноября 2016 г., которые прошли одновременно с референдумом о реформе политической системы страны. Во втором туре 13 ноября победил пользующийся поддерж­кой Болгарской социалистической партии бывший командующий ВВС страны Румен Радев. Он получил 59% голосов.

Кандидатом от правящей партии ГЕРБ была спикер парламента Цецка Цачева. Поддерживавший Цецку Цачеву премьер-министр Болгарии Бойко Борисов подал в отставку.

В мае 2018 г. президент Болгарии предложил России вернуться к теме газового транзита через Болгарию, от которого страна ранее отказалась (22.05.2018, https://www.kompravda.eu/daily/26831/3872566/ ).

На выборах в Парламент Румынии в декабре 2016 г. первое место заняла левая Социал-демократическая партия – 44,14% голосов. Второе место полу­чи­ли наци­о­нал-либералы – 19,45%. За ними следовали Союз спасения Румынии («Спасите Румынию») – 8,61% и Демократический союз венгров Румынии – 6,21%.

К 2016 г. Румыния стала участником военной программы США и НАТО в Восточной Европе. В мае 2016 г. в Румынии, как уже упоминалось, была открыта первая в Восточной Европе база ПРО США.

«В мае 2016 года в присутствии высокопоставленных представителей­ НАТО американские военные открыли в Румынии наземную базу противо­воз­душной обороны, предназначенную для перехвата баллистических­ ракет. В Ваши­нг­тоне утверждают, что она предназначена для перехвата баллистиче­ских ракет, запущенных из Ирана и Северной Кореи. Объект
расположен на юге страны на месте старой базы румынских ВВС Девеселу» (по сообщению Reuters, США открыли первую в Восточной Европе базу противоракетной обороны, 12.05.2016, (http://www.rbc.ru/politics/12/05/2016/57334ee49a7947e25c3d0e1f ).

В целом влияние ЕС и США на страны бывшего реального социализма остается преобладающим. Оно опирается в том числе и на серьезную экономичекую помощь.

По замечанию одного из обозревателей, «за первые 13 лет счастливого брака (по любви, конечно) Западная Европа заплатит Восточной за супружескую верность 342,99 миллиарда евро. Сумма сама по себе астрономиче­ская, но лучше всего ее оценить относительно финансирования всего ЕС. При общем населении ЕС более 507 миллиона, регион Центральной и ­Восточной Европы, при населении всего лишь 96,19 миллионов голов, ­получил более 50 процентов всего евросоюзного бюджета евродотаций» (http://bulochnikov.livejournal.com/2770553.html ).

6. Постсоветское пространство 1991–2005 гг. Прибалтика и Украина. «Оранжевая революция» на Украине. П. Ющенко.

В 1990-е гг. Запад (прежде всего США) занимался «перевариванием» восточноевропейского посткоммунистического пространства – Восточ­ного блока (плюс Прибалтики). С начала «нулевых» начинается активное вторжение Запада в постсоветское пространство.

Правые ельцинские российские либералы не считали необходимым противодействовать этому вторжению. Пришедший к власти в России в начале «нулевых» годов XXI века консерватизм на уровне риторики декларировал иную политику, якобы отличную от либеральной. Реально, несмотря на отдельные попытки сопротивления, консервативная элита России проти­водействовала западной атаке вяло и, как правило, неэффективно.

Ранний В. Путин – до 2006 г. – фактически следовал праволиберальной внешней политике, то есть продолжал отступление из стран бывшего реально­го социализма и постсоветских стран (см. «Крах русского консер­ватизма»).

Яркие примеры внешнеполитического провала консерватизма показывают события в Грузии (2003 г., «революция роз») и на Украине (2005 г.). Подрыв умеренных и скорее пророссийских режимов Кучмы и Шеварднадзе происходил едва ли не при прямом участии российской консервативной элиты, до сих пор объявляющей «пятой колонной» либералов.

Активное западное вторжение в Прибалтику происходит уже в 1990-х. В 2004 г. Прибалтика вступает в НАТО и ЕС. В прибалтийских странах – Эстонии, Латвии и Литве устанавливается контроль США (в первую очередь) и ЕС. Тем самым НАТО – «дружественная организация» при раннем В. Путине – в 2004 г. первый раз достигает границ России. В апреле того же года Путин встречается с эстонским консерватором Мартом Лааром, всегда занимавшим крайне правые и антироссийские позиции.

Во второй половине «нулевых» годов становятся все более очевидны противоречия развития Прибалтики, как и в целом освоение постсовет­ского пространства Западом. Эти противоречия связаны с «правым контролем» и его проявлениями – борьбой с советским наследием, играми с героями и символикой Третьего рейха, нацистскими эпизодами (в том числе проведением НАТО с 1993 г. в Эстонии игры «Эрна») – вплоть до истории памят­ника на Тынисмяги («Бронзового солдата»). В экономике Прибалтийских государств стимулируется полный разрыв отношений с Россией.

Эти противоречия ставят необходимость перемен, которые, однако, сдерживаются различными способами (см. «Эстония до и после Бронзовой ночи», 2009).

В 2004–2005 гг. происходит украинская так называемая «оранжевая ­ре­во­­люция», которая фактически стала началом активного вторжения Запада – прежде всего США – на Украину. В результате серии политических провокаций происходит смещение умеренного президента Кучмы. Запад (США) поддерживает кандидатуру Петра Ющенко.

Важно отметить поведение русского консерватизма, в частности, партии «Родина» в «оранжевой революции» на Украине. Русский консерватизм (при участии известного лидера «Родины» Дм. Рогозина) не только не сопротивля­ет­ся праволиберальному перевороту, но показывает прямую поддержку «оран­жевым» (тема «Рогозин на Майдане», см. Ю. Крупнов. Страна, кото­рую предала «Родина», 13.01.2005, http://www.pravaya.ru/leftright/472/2035?print=1 ).

В конечном счете Россия на Украине сделала ставку на В. Януковича и его «Партию регионов». Запад – на П. Ющенко.

В поддержке В. Януковича и «сдерживании» П. Ющенко России как будто удалось добиться некоторых успехов. Янукович победил на прези­дент­ских выборах 2010 г.

Однако деятельность В. Януковича оказалась весьма противоречивой. Это можно связать с характерным для данного политика олигархизмом как в экономике, так и других сферах общественной жизни.

Запад, вплоть до переворота фераля 2014 г., продолжал усиливать укра­и­н­­ский «правый сектор» – как праволиберальный, так и правоконсерва­тивный. Слабая российская политика и дипломатия (послы РФ на Украине В. Чер­номырдин, М. Зурабов, а также спецпредставитель президента России В. Медведчук) противодействовала этому весьма вяло, что и создало ­условия для событий Евромайдана 2013–2014 гг.

Часть консервативных идеологов в обычном для них стиле до самого 2914  г. доказывала «ненужность» Украины для России, нежелании «кормить» ее. (Почему, правда, в отличие от «капиталистической» России Запад оказался готов взять на себя такое «кормление»?)

В качестве пророссийских сил на Украине консерватизмом рассматривались главным образом сторонники концепции «Малороссии» и превращения Украины в «федеральный округ» России (Р. Ищенко и проч. поборники «Русского мира» в варианте Пятой империи).

Идеология и политика русского консерватизма фактиче­ски подрывала позиции сторонников России на Украине и тем самым работала на Майдан, а затем и на правый украинский режим после переворота февраля 2014 г.

7. «Революция роз» в Грузии 2003 г. Грузия при М. Саакашвили (2003–2013) и после него (2014–2017).

Тяжелые испытания Грузии (как и Закавказья в целом) последовали с начала 1990-х гг. – периода войн и переворотов.

26 мая 1991 г. в Грузии были проведены первые президентские выборы, на которых одержал победу Звиад Гамсахурдия. 22 декабря 1991 г. ­части грузинской Национальной гвардии под предводительством Тенгиза Китовани подняли мятеж, впоследствии поддержанный вооруженными формированиями «Мхедриони» Джабы Иоселиани. 6 января 1992 г. Гамсахурдия и члены его правительства были вынуждены покинуть Грузию.

В марте 1992 Председателем Государственного Совета Грузии, созданного победившей оппозицией, был выбран бывший министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе.

В 1992 г. Грузия получила международно-правовое признание большинства стран мира. При этом в результате войны на территории бывшей Абхазской АССР (1992–1993) и Юго-Осетинской АО (1991–1992) образовались два неподконтрольных тбилисскому правительству государства – Абха­зия и Южная Осетия. Долгое время они оставались непризнанными.

Россия и еще несколько стран признали независимость Абхазии и Южной Осетии после вооруженного конфликта 2008 г. между Грузией и Южной Осетией, в котором на стороне последней выступили Абхазия и Россия.

В конце сентября 1993 г. Звиад Гамсахурдия попытался вновь прийти к власти, вернувшись в Зугдиди из Чечни, что породило вспышку граждан­ской войны. Э. Шеварднадзе призвал на помощь российские войска. Гамсахурдия был убит при невыясненных обстоятельствах в декабре 1993 г.

Место Гамзахурдии занял Эдуард Шеварднадзе, чья политика привела к существенной нормализации отношений Грузии с Россией. В декабре 1993 г. Грузия была принята в СНГ. Тем не менее русский консерватизм обвинял Шеварднадзе в якобы «прозападном курсе», постоянно припоминая ему «перестроечные» грехи. Указывалось на договор Грузии с Турцией, присутствие чеченских боевиков в Панкисском ущелье, стремление присоединить к ­Грузии Аджарию (пытавшуюся добиться автономии), ряд экономических ­решений. Однако подобные действия Шеварднадзе соответствовали его ­линии на строительство хотя и союзного с Россией, но независимого грузин­ского государства.

Эдуард Шеварднадзе одержал победу на президентских выборах 5 ноя­бря 1995 г., набрав 72,9% голосов.

Через четыре с половиной года 9 апреля 2000 г. он вновь был пере­­­изб­ран президентом Республики Грузия, получив более 82% голосов избира­телей, принявших участие в выборах (президентский срок – до 2005 г.).

Однако против Э. Шеварднадзе была развернута мощная кампания, в которой использовались как политические, так и экономические противоре­чия развития Грузии этого периода. С российской стороны удар по Шевар­д­надзе наносил русский консерватизм (пропагандистская кампания М. Ле­­он­ть­­­ева и проч.). На него было совершено три покушения (1992, 1995 и 1998).
В последнем, по мнению грузинской стороны, участвовал представитель ­русского консерватизма Игорь Георгадзе. Предпринимавшаяся как Западом, так и русским консерватизмом дестабилизация режима «плохого» Шеварднадзе – как выясни­лось вскоре – работала на успех М. Саакашвили.

Несмотря на то, что после выборов Э. Шеварднадзе имел полномочия президента до 2005 г., он был отстранен от власти в результате так называемой «революции роз» (2003). Переворот (очевидно проамериканский) и приход к власти М. Саакашвили произошел после парламентских выборов. Шевард­надзе и его партия были обвинены оппозицией в подтасовке их результатов.

Российская правая элита или бездействовала, или (как в случае «оранже­вой революции» на Украине) фактически оказывала содействие М. Саакаш­вили. Его же поддерживал и зарубежный грузинский бизнес, в част­ности, будущий премьер-министр Грузии Б. Иванишвили, позже разочаровавшийся в Саакашвили.

4 января 2004 г. Михаил Саакашвили был избран президентом Грузии.

Приход грузинских правых к власти имел противоречивые результаты – прежде всего экономические. Согласно докладу Всемирного банка, при ­министре экономики Кахе Бендукидзе в 2004–2007 гг. Грузия стала «самой ­реформируемой» страной в мире.

Западные обозреватели давали весьма положительные оценки проис­хо­дившим переменам. Согласно оценкам 2015 г. Грузия поднялась с 137-го на 15-е место в рейтинге стран по легкости ведения бизнеса. В 2012 г., по данным Всемирного банка, ВВП Грузии на душу населения (по паритету покупательной способности) составил 5 902 доллара США. В 2007 г., по данным МВФ, темпы роста ВВП составили 12,4%, в 2008 г. – 2,4 (Грузия, wiki).

Однако реальные результаты правых реформ были не столь утешительными. В 1990 г. Грузия по экономическому развитию занимала первое место в Закавказье, опережая Азербайджан и Армению, превосходя последнюю по экономиче­ским показателям в два раза. В 2009 г., по данным ЦРУ, ВВП Грузии упал­ на 7%. Уровень безработицы в 2010 г. составил 16,9%; доля населения, живущего за чертой бедности – 31% (2006). По оценкам Всемирного банка на 2012 г. Грузия опустилась на последнее место в регионе, так и не достигнув уровня 1990 г., тогда как экономика Армении и Азербайджана значительно превысила данный уровень. В Азербайджане в 2012 г. ВВП на душу населения почти в два раза превысил этот показатель Грузии (Грузия, wiki).

Важной чертой развития Грузии стал рост внешнего долга.

В 2006 г. в Грузии был задействован проект Всемирного банка, основ­ной целью которого являлась реконструкция и строительство в стране предприятий перерабатывающей промышленности. Общая стоимость данного проекта, в котором участвовали и другие международные финансовые ­институты, а также правительство Грузии, составляла 34,7 млн долларов.

С одной стороны, внешнее финансирование Грузии «сыграло значительную роль в обеспечении роста экономики в последние годы, а также в формировании государственной экономической политики и отраслевой структуры экономики». С другой стороны, по данным на II квартал 2011 г. ­со­вокупный внеш­ний долг Грузии равнялся 10,5 млрд долларов США,­
что на $ 1,8 млрд превышало аналогичный показатель предыдущего года ­(Грузия, wiki).

Внешний долг оказался важным инструментом западного влияния на Грузию – прежде всего США. По словам Бидзины Иванишвили, ставшего   с октября 2012 г. премьер-министром Грузии, «Грузия должна Америке много денег, и как только грузинская власть – действующая или последующие – захочет выйти из-под контроля, США тут же потребуют вернуть долги. А нет, так Грузию объявят банкротом и все, что осталось, пойдет с молотка» (Кто оплатил грузинскую мечту: первое интервью Иванишвили после ухода из политики, 24.12.2013, www.forbes.ru/milliardery/248996­kto­oplatil­gruzinskuyu­mechtu­pervoe­intervyu­ivanishvili­posle­ukhoda­iz­politi).

При этом реальные экономические проблемы Грузии, в частности, в промышленности, решены не были. Противоречивым было также и развитие особо важного для страны сельского хозяйства.

Большая часть сельхозпродукции в Грузии производится на приусадебных участках и в фермерских хозяйствах. Большинство аграрных хозяйств небольшие и полагаются в основном на ручной труд. Продуктивность сельского хозяйства Грузии крайне низка: концентрируя больше 50% занятого населения, оно обеспечивает только 12% ВВП. В 2008 г. объем продукции сельского хозяйства Грузии составил 2,42 млрд лари, из которых на расте­ние­водство пришлось 998 млн лари, на животноводство – 1,35 млрд лари и на сельскохозяйственные услуги – 65 млн лари.

С 2003 по 2008 г. индекс физического объема продукции сельского ­хозяйства Грузии уменьшился на 26%, растениеводства – на 24%, животноводства – на 28% (Грузия, wiki).

Целью внешней политики Грузии при М. Саакашвили декларировалась  защита интересов страны. С одной стороны, удалось решить проблему ­такого спорного региона, как Аджария. С другой стороны, для политики Саакашвили было характерно жесткое противостояние с Россией – вплоть до военных столкновений, наиболее крупное из которых произошло в 2008 г. ­Грузино-осетинские столкновения имели место и ранее – до 2004 г.

С 2005 г. Грузия начала активную подготовку к войне. С 2003 по 2007 г. военный бюджет Грузии увеличился более чем в 30 раз. Уровень военных расхо­дов республики в соотношении к ВВП был одним из самых высоких­ среди стран мира. В 2007 г. из Грузии была выведена российская воен­ная база.

Одновременно усилилась помощь Грузии со стороны США. В Грузию было послано более 100 американских военных советников. В стране была проведена военная реформа по стандартам НАТО. Грузинская армия участ­вовала в войне в Ираке (Грузия, wiki).

США и НАТО стимулируют Грузию на конфликт с Россией и втягивают в этот конфликт на стороне Грузии также и другие постсоветские государства. Например, Украину («Грузинский легион» ВС Украины), также Прибалтику, в том числе Эстонию (советником Саакашвили во время осетин­ского конфлик­­та 2008 г. был Март Лаар). Особенно весомой была помощь режиму Саакаш­ви­ли со стороны ­Украины Петра Ющенко, в том числе поставками вооружений.

Осенью 2007 г. начались массовые акции протеста против политики М. Саакашвили. После разгона этих акций в ноябре 2007 г. он был вынуж­ден сложить с себя полномочия президента, объявив досрочные выборы. Однако эти выборы 5 января 2008 г. Саакашвили удалось выиграть. Его ина­у­гура­ция на второй президентский срок состоялась 20 января 2008 г. ­М. Са­а­кашвили оставался на посту президента Грузии до выборов в ноябре 2013 г.

В 2008 г. режим Саакашвили совершил прямое нападение на Южную Осетию, что вызвало ответные военные действия России, в том числе на ­территории Грузии (см. Вооруженный конфликт в Южной Осетии 2008, wiki). После этого столкновения позиция России по отношению к Грузии – в част­ности, в вопросе Абхазии и Осетии – ужесточилась.

Дальнейшие события развивались следующим образом. На парламентских выборах в Грузии в октябре 2012 г. партия Саакашвили «Единое национальное движение» потерпела поражение (40,43%, 65 мест в парламенте). Выборы выиграла партия «Грузинская мечта – Демократическая Грузия» Бидзины Иванишвили (54,85%, 85 мест). Таким образом, парламент Грузии в основном вышел из-под контроля М. Саакашвили.

Миллиардер Б. Иванишвили занимал пост премьер-министра Грузии с 25 октября 2012 г. по 20 ноября 2013 г. Его партия не потеряла своей ведущей роли в стране и после следующих парламентских выборов.

Окончательное поражение М. Саакашвили произошло в ноябре 2013 г. на президентских выборах в Грузии. Убедительную победу на этих выборах­ с результатом в 62,11% голосов одержал кандидат от партии «Грузинская ­мечта» Георгий Маргвелашвили. Депутат от президентской партии «Единое национальное движение» Давид Бакрадзе собрал в три раза меньше голо­сов – 21,73%. Таким образом, в 2013 г. десятилетнее правление М. Саакашвили в Грузии закончилось.

Стали выясняться многочисленные оборотные стороны его режима.­ С критикой М. Саакашвили выступил в том числе и создатель партии «Гру­зин­­ская мечта», премьер-министр Грузии в 2012–2013 гг. Бидзина Ива­ниш­вили. Он вначале помогал президенту Михаилу Саакашвили проводить рефор­мы, но потом, по его собственным словам, сильно пожалел об этом. Как ­отметил Б. Иваниш­вили, Саакашвили, в частности, установил жесткий контроль над бизнесом.

«Весь бизнес контролировался. Верхушка, в основном четыре человека (сам Саакашвили, бывший премьер Вано Мерабишвили, бывший министр юстиции Грузии Зураб Адеишвили и мэр Тбилиси Георгий Угулава) все деньги собирали себе. Их доходы, как говорили, по оценкам составляли­ $ 40–50 млн в месяц. Сумасшедшие доходы, особенно для Грузии…

Контролировался не только каждый бизнесмен, но и каждый продавец на рынке, который в день на десять долларов торговал. Их целью было не столько имущество, сколько контроль. Но имущество они тоже отнимали. Люди, у которых был свой бизнес, до прихода Саакашвили чувствовали себя относительно свободно и независимо, им не нужны были его подачки в $100. Им говорили: или так все отдашь, или пойдешь в тюрьму, посидишь и потом отдашь. Половина людей отдавала. На тех, кто не хотел отдавать, устраивались гонения, кто-то успевал уехать за границу, а кто-то нет» (Кто оплатил грузинскую мечту: первое интервью Иванишвили после ухода из политики, 24.12.2013, www.forbes.ru/milliardery/248996­kto­oplatil­gruzinskuyu­mechtu­pervoe­intervyu­ivanishvili­posle­ukhoda­iz­politi).

На парламентских выборах в Грузии 8 и 30 октября 2016 г. (в 150-местный однопалатный Парламент) c большим преимуществом вновь победила партия «Грузинская мечта» – 48,67% (115 мест). «Единое национальное движение» (ЕНД) набрало 27,04% голосов (27 мест). В парламент прошла и третья партия – «Альянс патриотов» с 5,01% голосов, 6 мест (Грузия, wiki).

Премьер-министром стал председатель партии «Грузинская мечта» ­Георгий Квирикашвили.

США, прямо стоявшие за режимом М. Саакашвили, продолжают со­хра­нять серьезное влияние в Грузии. В частности, с США была связана грузин­ская Республиканская партия. «Грузинская мечта» Б. Иванишвили балан­сирует – с одной стороны, отходит от Саакашвили, с другой – занимается ­«реанимацией» республиканцев.

По сообщению ИА Rex, Республиканская партия имела трех «проамериканских» министров. Это, во-первых, председатель Республиканской партии и спикер Парламента Грузии Давид Усупашвили, затем – министр обороны Тина Хидашели (жена Давида Усупашвили). Еще один «американский» республиканец – госминистр по примирению Закареишвили, который должен был помирить грузин с абхазами и осетинами, но затем вышел из партии (США устроят переворот в Грузии, если власть попытается наладить отношения с Россией, 17.07.2016, http://www.iarex.ru/interviews/52849.html ).

Предшественником Тины Хидашели на посту министра обороны ­Грузии был Ираклий Аласания, возглавлявший партию «Свободные демократы». (Он же был другом и однокурсником Хидашели.) По мнению ИА Rex, И. Аласания является противником «Грузинской мечты» и врагом Бидзины Иванишвили.

Т. Хидашели активно выступала за вступление Грузии в НАТО, обвиняя Россию в военной угрозе. «В Батуми Хидашели объявила главной опасностью для Грузии и региона не ИГИЛ, а Россию, и именно в тот день, когда мир потряс теракт в Ницце – 14 июля» (США устроят переворот в Грузии, если власть попытается наладить отношения с Россией, 17.07.2016,(http://www.iarex.ru/interviews/52849.html ).

Союз НАТО сохраняет в Грузии значительную роль. Грузинские поли­­ти­ки (националы, республиканцы и проч.) выступили с совместным обраще­ни­ем к Варшавскому саммиту НАТО. Как отмечали обозреватели, вероятно «это было прелюдией к прекращению всех уголовных дел против Саакашвили». Грузия (в лице министра обороны Т. Хидашели) активно занимается ­за­купкой на Западе военного снаряжения, в частности, покупает системы ПВО у Франции.

Стал известен и ряд других теневых фактов грузин­ской политики («пакет гостайн»). Они касались ряда известных фигур, в частности, президента Маргвелашвили, который на второй день после инаугурации стал противником правительства Гарибашвили и лично Бидзины Иванишвили.

Не лишены интереса факты о Гюли Аласания, матери Саакашвили. ­Ближайшим другом и деловым партнером Гюли является небезызвест­ный ­Гюлен, изгнанник из Турции, обвиненный Эрдоганом в попытке организации ­госпереворота против него. Отсюда влияние Гюлена на ситуацию в Грузии. ­Гюлен – основатель более 14 высших и средних учебных заведений в стране, роль долевого компаньона и руководителя которых принадлежит Гюли Аласания, в том числе известного «Черноморского университета» (США устроят переворот в Грузии, если власть попытается наладить отношения с Россией, 17.07.2016, http://www.iarex.ru/interviews/52849.html ).

Указанные факты говорят о скрытых пружинах турецкого и американ­ского влияния в Грузии, начиная с периода правления М. Саакашвили и ­далее.

К середине 2018 г. ситуация в Грузии не изменилась – основным внеш­не­­­по­литическим вопросом страны считалось вступление в ЕС и НАТО (31.01.2018, https://regnum.ru/news/polit/2374781.html ).

8. Украинский кризис 2013–2014 гг. и февральский переворот 2014 г. ­Развитие ситуации на Украине в 2015–2018 гг. Обострение отношений России и Запада после украинского кризиса.

Важной вехой развития кризиса постсоветского пространства в начале XXI века стали драматические события на Украине 2013–2014 и далее годов.

Эти события обнажают многие механизмы развития постсоветского пространства и заставляют о многом задуматься. Используя выражение извест­ного автора, они представляют собой «срывание всех и всяческих масок».  Украинский кризис  показал реальное лицо как западных игроков, так и правых российских либералов вместе с правыми консерваторами.

Запад (США) производит откровенный захват Украины путем организации Майдана и прямого переворота 22 февраля 2014 г. Происходит насильственное свержение относительно умеренного (и как бы «пророссийского») президента Виктора Януковича; к власти приводятся радикальные прозападные консервативно-либеральные группировки.

Идеологией данных насильственных перемен (реально западного за­хвата власти на Украине) являются правые идейные течения – украинский правый либерализм и украинский правый национализм. Ответными дейст­вия­ми России стали присоединение Крыма и провозглашение республик Донбасса ­(Донецка и Луганска).

Западная версия событий на Украине заключается в оценке ответных действий России на переворот февраля 2014 г. как «агрессии». (Отсюда санк­ции и проч.) Сам же переворот и смена власти на Украине Западом агрессией не считаются.

Минские соглашения закрепляют статус-кво – переход основной части Украины под контроль Запада, а «самопровозглашеных республик» – под контроль России.

Русский консерватизм интерпретирует украинские события 2014–2017 по-своему. Он пытается обойти факт своего провала на Украине, концент­рируясь на «положительных сторонах» украинского кризиса, в основном, на присоединении к России Крыма, ставшем реакцией на правый пере­ворот февраля 2014 г.

Включение Крыма в состав РФ использовалось русским консерватизмом для стимулирования собственной идеологии (например, в ходе кампании «Крым наш»). Согласно заявлениям консервативных идеологов, после присоединения Крыма, в России, «наконец», якобы появилась новая идеоло­гия, способствующая «сплочению нации». На основе «новой» патриотиче­ской (она же консервативная) идеологии, на самом деле давно сущест­вовавшей­ в России XIX – начала XX века, укрепляются и соответствующие казацко-монархические (белоказачьи) группировки. Активизируются карикатурно-консервативные персонажи «монархического» направления вроде Н. Пок­лонской.

В действительности, присоединение Крыма к России имеет противо­ре­чивую роль. Русский консерватизм замалчивает тот факт, что несмотря на ука­занное присоединение, переход основной части Украины под западный конт­роль следует считать крупнейшим геополитическим провалом России после распада СССР. В результате данного провала консервативной России («укра­ин­ская катастрофа» по Глазьеву) Запад смог, в частности, на большом пространстве выйти на границу РФ. Это стало наиболее масштабным прибли­же­нием мировых правых сил к границам РФ после прибалтий­ского (2004) и грузинского (2003) прорывов.

Весьма противоречивый характер имеют и «успехи» экономики России в результате санкций, строящиеся по принципу – «не было бы счастья, да несчастье помогло». Консерватизм доказывает, что «если бы не санкции», экономических успехов в импортозамещении и проч. могло бы и не произойти. При этом реально санкции Запада все же нанесли экономике России серьезный ущерб. Немалые потери в том числе и для уровня жизни в России и проч. приносит падение рубля (более чем вдвое к сент. 2018 г.) в результате указанных санкций и сознательной тактике США по опусканию цен на нефть.

Ответственность за украинский провал 2014–2015 гг. несет российская консервативная (в целом консервативно-либеральная) элита и идеология консерватизма. Украинские события показали недееспособность консервативной элиты и ее (фактическое) содействие захвату республики Западом. К украинской катастрофе привели не только целенаправленные действия Запада, но (о чем почти не говорится) отсутствие адекватной стратегии России по отношению к Украине, заметное уже в событиях «оранжевой революции».

Консерватизм валит украинское поражение на «либералов». Действительно, правые либералы в России оказывают очевидную идейную под­держку прозападному перевороту на Украине. Однако далеко не все консерваторы выступают на российской стороне. Часть их (что важно заметить) – системные консерваторы типа А. Ципко – поддержали правый переворот точно так же, как и правые либералы. Они радуются «десоветизации» Украины и повторению «счастья 1990-х» в украинском конфликте.

Вот что пишет консерватор А. Ципко об украинских событиях: «Проявлением редкого для наших дней мужества я считаю статью Владислава Иноземцева “Решение, от которого не уйти” (МК, 13.04.2015). Владислав Иноземцев не просто поддержал решение Верховной рады Украины запретить советскую символику наряду с национал-социалистской, но и наста­и­вает на том, что от имени марксистской идеологии “творились чудовищные преступления против собственного народа”…

А ведь значительная часть жителей Западной Украины, о чем рассказывает Леонид Млечин в своей книге “Степан Бандера и драма Украины”, пришла в УПА, когда уже не было ни Гитлера, ни войны, ни нацистской Германии. Она пришла в УПА, чтобы бороться не просто за независимую Украину, но и против той власти, которую наш президент Путин называет “тоталитарной и преступной”.

Конечно, советскость и русскость слиты более тесно, чем украинскость и советскость. Хотя нынешняя власть в Киеве переоценивает антиком­мунистическую невинность украинцев. Не было бы Железняков и мно­гочисленных Дыбенко – не было бы и ленинского Октября» (Коммунизм­ и ­человеколюбие несовместимы, 27.05.2015, http://www.ng.ru/ideas/2015­05­ 27/5_communism.html ).

Итак, А. Ципко полностью разделяет праволиберальную риторику относительно реального социализма – с приравниванием коммунизма к национал-социализму и обозначением власти реального социализма в СССР (со ссылкой якобы на «нашего президента») «тоталитарной и преступной».

«А сегодня, – пишет А. Ципко, – бывшая “братская Украина” стала окончательно нашим врагом, ибо позволила себе пойти русским путем ­начала 90-х, не просто запретила советскую символику, но и сделала то, на что мы не смогли решиться, – поставила коммунистический режим в один ряд с национал-социалистическим (27.05.2015, (http://www.ng.ru/ideas/2015­ 05­27/5_communism.html ).

Позиция А. Ципко показывает антикоммунистическую невинность бывшего работника ЦК КПСС. Он оправдывает также (ловко пристегивая к своей концепции «нашего президента») борьбу майданной Украины «против советской власти».

Переход немалой части русских консерваторов на позиции Запада показывает, что русский консерватизм, как и русский правый либерализм, являются псевдоальтернативой правому перевороту на Украине.

Русские консерваторы, во-первых, часто, как и правые либералы, прямо вы­ступают на стороне украинских правых. Помимо случая борца с марк­сизмом А. Ципко, тут можно упомянуть и активного правого радикала Дмит­ро Корчинского, приглашавшегося в Россию «Нашими» в 2006 г. и др.

Во-вторых – что еше более важно – русский консерватизм (правый национализм) фактически провоцирует консерватизм украинский. Такой провокацией являются консервативные интерпретации концепции «русского мира», в частности, теория «федеральных округов» – то есть концепция превращения Украины, как и других постсоветских стран, в «федеральные округа» России (см. https://kripta.ee/rosenfeld/2016/06/16/2095/ ). На консервативной идее включения Украины в состав России строится и концепция Малороссии,  официально заявленная в июле 2017 г.  (Консервативный блеф проекта «Мало­россии» или кремлевско-донбасские мечтатели Захарченко, Сурков и Стариков, https://kripta.ee/rosenfeld/2017/07/20/2284/ ).

Консервативная концепция украинско-российских отношений представляет собой комплекс положений: в том числе положение о «федерализации» Украины, понимаемой как включение ее в состав России на правах федерального округа – Малороссии), соображения относительно украин­ского языка как «малороссийского диалекта» русского и проч.

За этим стоит тезис, что Украина (как и другие постсоветские государства) «не способна» на создание собственного государства и единственным вариантом для нее является пребывание в составе России. Из такой теории вытекает и политическое шапкозакидательство – идеи «броска на Киев» (Ю. Баранчик), «захвата лимитрофов» (Р. Ищенко, М. Александров) и проч.

Все эти консервативные соображения представляют собой псевдо­решение украинской проблемы и попытку снять ответственность русского консерватизма (в целом правой – консервативно-либеральной идеологии российской элиты и бюрократии) за провал на Украине.

9. Белорусский вариант. 1991–2018 гг.

Постсоветское развитие Белоруссии (с президентом А. Лукашенко) показывает ряд отличий от классического правого – праволиберального. Путь развития Белоруссии критикуется с разных сторон – и с западной, и с российской. Эта критика далеко не всегда объективна, а часто вполне идеоло­гизирована. Несмотря на свои недостатки, «вариант Лукашенко» кажется более привлекательным, чем правый украинский вариант.

Короткое описание белорусской модели начнем с посвященной ей ­работы Р. Медве­­­де­ва (Рой Медведев. Александр Лукашенко. Контуры белорусской модели, 2010).

«Уже в 2004 г., – писал Р. Медведев, – экономисты должны были констатировать, что в неофициальном экономическом соревновании стран СНГ на первое место по совокупности наиболее важных показателей вышла Республика Беларусь, а на второе – Республика Казахстан. Российская Федерация заняла лишь третье место, хотя и этот результат нужно отметить как очень большое для нее достижение.

Беларусь вышла на первое место в СНГ и по производительности труда – как в промышленности, так и в сельском хозяйстве, а Россия прочно заняла первое место по накоплению золотовалютных резервов; второго места по этому показателю достиг Казахстан… За 10 лет (с 1995 по 2005 г.) Беларусь удвоила свой ВВП (и собирается снова удвоить этот показатель к 2020 г.). Такой динамики развития не было в эти годы ни у одной из стран не только в СНГ, но и в Европе. Только Китай демонстрировал еще более высокие темпы экономического развития» (Рой Медведев. А. Лукашенко. Контуры белорусской модели. – М., 2010, с. 21, 23).

Р. Медведев приводит немало фактов достижений Белоруссии в разных отраслях экономики.

«Видное место занимала она и по производству металлорежущих станков, тракторов, велосипедов, телевизоров, оконного стекла и многих других изделий. После распада СССР и резкого ослабления, а то и разрушения многих промышленных комплексов в России и Украине Беларусь вышла на первое место в СНГ по развитию тех отраслей промышленности, в которых она раньше занимала в СССР второе или третье место…

Только один Минский тракторный завод выпустил в 2008 г. больше тракторов разного типа, чем все шесть тракторных заводов, которые все еще ­работали в Российской Федерации» (Р. Медведев, там же, с. 32–33).

Как отмечает Р. Медведев далее, «Белоруссия оказалась едва ли единст­венной постсоветской страной после России, сохранившей и даже приумно­жившей свое машиностроение – главную отрасль современной белорусской промышленности. Ее основу составляют несколько десятков крупных заводов, расположенных в Минске, Могилеве и Гомеле, а также в Витебске, Пинске и Бресте. По одному-двум машиностроительным заводам есть и в некоторых других городах. Все они работают в кооперации с российскими и ­украинскими предприятиями, но часть комплектующих получают из стран Восточной, Западной Европы и из Казахстана.

Наиболее известны в мире белорусские автомобильные заводы – МАЗ и БелАЗ, которые производят десятки модификаций большегрузных и среднетоннажных автомобилей. По карьерным самосвалам Беларусь контролирует больше 30% мирового рынка; грузоподъемность некоторых из них до­стигает 300–320 т. На белорусских автозаводах производятся также авто­бусы и троллейбусы. На МАЗе изготавливаются прицепы и полуприцепы, машины для районов Крайнего Севера и для жарких стран. Здесь выполняется большой заказ Венесуэлы на грузовики для перевозки сахарного тростника. Изменения и усовершенствования в конструкцию автомашин вносятся ежегодно – таковы сегодня условия рынка.

Хорошо известен в мире и Минский тракторный завод (МТЗ), который наладил за последние несколько лет производство тракторов мощностью 250–300 л.с. Автокраны, строительные краны, значительное число самой ­разной строительной техники тоже изготавливаются в Беларуси и по большей части идут на экспорт.

Беларусь лидирует в СНГ и по производству сельскохозяйственной техники. Наиболее известным и крупным в этой группе предприятий является Гомельский комбайновый завод – ПО “Гомсельмаш”, который был создан еще до Отечественной войны и переоборудован после нее для производства самоходных и прицепных кормоуборочных комбайнов для нужд всего СССР. Максимальный годовой объем машин, сходивших с главного конвейера, достигал в 1986 г. 30 тыс. штук, и только несколько тысяч машин оставалось в Белоруссии. Поставки машин за пределы СССР даже не планировались. В 1991 г. вся эта система была разрушена: Россия прекратила закупки белорусских комбайнов, а в Гомель перестала поступать большая часть комплектующих. Для создания новой системы производственных отношений понадобилось 10 лет упорной работы. В результате сейчас в разных частях Российской Федерации работают боле 50 дилерских центров для реализации установленных связей. В Брянске головной гомельский завод создал свое дочернее предприятие – “Брянсксельмаш”» (Р. Медведев. А. Лукашенко. Контуры белорусской модели. – М., 2010, с. 33–34).

«В 2006 г. “Гомсельмаш” закупил в России комплектующих изделий на 40 млн долл., а поставил российским регионам комбайнов и другой техники на 50 млн долл. Восстановлены, хотя и частично, поставки белорусских комбайнов в Украину и Казахстан. Не отказывается Беларусь и от поставок своей техники в страны дальнего зарубежья. В республике работают еще несколько крупных заводов, которые производят тысячи разнообразных машин для ведения сельского хозяйства в разных регионах – измельчители и смеси­те­ли для раздачи кормов на фермах, косилки, машины для внесения удобре­ний и т. п. Это, например, “Бобруйскагромаш”, “Лидаагропроммаш”. Сеялки разных модификаций из белорусского города Лида поставляются не только в Россию, Украину и Казахстан, но также в Польшу, Литву, Иран и Чехию.

Белорусские машиностроители способны производить почти все – специальные вагоны, экскаваторы, дорожно-строительную, снегоуборочную, аэродромную и другую технику. Некоторые из крупных и средних белорусских заводов создают в порядке импортозамещения отдельные, но наиболее важные компоненты для многих предприятий. Так, Минский моторный завод запустил в 2007 г. в серийное производство двигатели европейского стандарта качества для автомобилей и тракторов. Освоив стандарты “Евро-3” и “Евро-4”, завод начал разработку и опытных образцов двигателя “Евро-5”.

Белорусское машиностроение – это не только большие, даже по мировым масштабам, заводы и десятки не столь крупных предприятий, но и много­чис­ленные учреждения отраслевой науки и передовой конструктор­ской мысли» (Р. Медведев. Александр Лукашенко. Контуры белорусской мо­дели. – М.,  2010, с. 33–34).

Удачно проведенные реформы и льготные цены на российские энергоносители привели экономику Белоруссии в первом десятилетии XXI века к значительному росту.

Что касается сельского хозяйства, то как отмечает Рой Медведев, к очевидному прогрессу в белорусском сельском хозяйстве привели «поддержка государства, умелое управление, разные стимулы, которые включали как рыночные стимуляторы и материальную заинтересованность, так и административный нажим»… Так, производство зерна уже в 2007 г. поднялось до 7,2 млн т., в 2008 г. превысило 9 млн т., в 2009 г. (по предварительным данным) также превысило 9 млн т. при средней урожайности 37 ц/га. (Мак­симальная урожайность зерновых в советское время была в Белоруссии в 1987 г. – 28,5 ц/га, в Украине никогда не превышала 35 ц/га, а в последние годы упала до 20–22 ц/га.)

В животноводстве прогресс был не столь очевидным: «поголовье скота увеличилось, но незначительно, возросла обеспеченность кормами, стало болышим производство мяса, молока, яиц. Заметно увеличились урожаи овощей, в том числе картофеля. Во всех типах хозяйств в 2000–2007 гг. его выра­щивали в среднем 8,4 млн т. в год, в 2008 г. производство картофеля превысило 9 млн т., а урожайность достигла 206 ц/га, что обеспечило продовольственную безопасность Беларуси. Более того, в расчете на одного жителя страны потребление овощей, картофеля, сахара, растительного масла превышало принятые в Европе нормы.

Уже в 2007 г. объем производства практически всех видов продовольствия превзошел потребности внутреннего рынка. Возникла необходимость расширять экспорт, большая часть которого приходилась на Россию. В 2008 г. в Россию было поставлено белорусских продовольственных товаров более чем на 1,5 млрд долл.» (Р. Медведев. А. Лукашенко. Контуры белорусской модели. – М., 2010, с. 40–41).

В 2017 г. Белоруссия поставила продовольствия в Россию на сумму в 3,3 раза большую – 5 млрд долл. (29.01.2018, https://regnum.ru/news/2373208.html ).

Говоря об успехах Белоруссии, Р. Медведев признает тем не менее, что хотя, «республика эффективно использует возможности рынка, но в ее экономике сохранились и многие советские, то есть командно-административные, формы управления».

Таким образом, Р. Медведев отмечает сочетание в белорусской модели как командно-административных, так и рыночных механизмов.

А. Лукашенко определил белорусскую систему как «рыночный социализм». Ряд особенностей реформ Белоруссии был близок реформам в Китае. Еще в 1990-е гг. в Беларуси по примеру Китая были созданы несколько свободных экономических зон (СЭЗ), наиболее известная из них – СЭЗ «Брест». Говоря о белорусской модели, можно сказать, что Белоруссия Лука­шенко имеет не только противоречия, но и весьма значительные достижения.

Она входит в число стран, не пошедших по пути полного развала реального социализма и сохранивших левые основы экономики: это – Беларусь, Казахстан и Китай (см. 6-ю главу). Главная из этих основ – сохранение государст­венного сектора и государственной промышленности. Неуничтожение ряда «советских» черт оказывается не  недостатком, а основой достижений страны. Очевидны успехи Белоруссии в ряде областей – разви­тии своей промышленности, сель­ского хозяйства, дорожной сети и многого другого. Свою роль в развитии страны играют и культурные особенности, сближающие ее с Прибалтикой и Польшей.

Во всяком случае, экономические реформы Белоруссии представляются более успешными, чем ющенковской, а также послемайданной Украины.

Прирост ВВП страны в 2000–2008 гг. составлял от 4% до 11% ежегодно, но в дальнейшем замедлился. В 2012 г. этот прирост уменьшился до 1,7%, в 2013 – 0,9%. Средняя годовая инфляция за 2000–2013 гг. – 31%, в том числе в 2000 и 2011 г. превысила 100%. В 2012 г. инфляция составила 21,8%, в 2013 – 16,5% (Белоруссия, wiki).

Однако после 2007 г. ситуация изменилась: цены на энергоносители из России для Белоруссии стали более высокими. С этого времени стали на­рас­тать экономические проблемы, в  частности начал расти внешний долг страны, который к настоящему времени является едва ли не наиболее серьезной проблемой для белорусской экономики.

К 1 июля 2014 г. валовой внешний долг Белоруссии составил 23,3 млрд долларов США, из них 13,9 млрд пришлось на внешний долг государственного сектора (Белоруссия, wiki). К 2018 г. этот долг Белоруссии вырос до 16,6 млрд долларов, достигнув 40 % ВВП. Растущие выплаты по его обслужи­ванию (3,7 млрд долларов в 2018 г. против 3,4 млрд долларов годом ранее) ­серьезно ограничивают бюджетные программы правительства (16.01.2018. Что ждет экономику Беларуси в 2018 году? http://eurasia.expert/chto­zhdet­ekonomiku­belarusi­v­2018­godu­mnenie­belorusskikh­ekonomistov/ ).

Основную часть долга Белоруссии к 2018 г. составляет долг перед РФ, который частично выплачивается, частично реструктурируется. На втором месте долг перед Китаем, за ним следует долг перед странами ЕС (15.01.2018 https://ru.delfi.lt/abroad/belorussia/komu­i­skolko­dolzhna­belarus­v­2018­ godu.d?id=76907261 ).

Что касается идеологии постсоветской республики Беларусь, то ее можно считать отличной от западной консервативно-либеральной (правой) идеологии и близкой советскому второму марксизму, хотя и в специфиче­ском варианте. «Из стран Европы, – по словам Р. Медведева, –  только Беларусь ­от­мечает 7 ноября, то есть годовщину революции, как государственный празд­ник» (Р. Медведев. А. Лукашенко. Контуры белорусской модели. 2010,­ с. 9). Белоруссия была единственной из пост­совет­ских стран, которая отмечала столетие Октябрьской революции.

Политическая система республики Беларусь – президентская рес­пуб­лика – с точки зрения западного правого (праволиберального) под­­­хо­да часто упрекалась в авторитаризме. Например, критика Р. Медведева­ и белорусской модели правозащитником А. Федутой («В книге про Беларусь Рой ­Медведев обо­сновал жесткую власть Лукашенко», 2010, (http://zautra.by/art.php?sn_nid=7431 ).

Праволиберальная – точнее – консервативно-либеральная политиче­ская модель предполагает, однако, в качестве альтернативы советской и пост­советской системе лукашенковского образца якобы менее авторитарный, но правый – консервативно-либеральный контроль, особенности которого видны в Прибалтике и на Украине.

Что касается отношений Белоруссии с Россией, то они к 2018 г. остаются непростыми. С одной стороны, Белоруссия является едва ли не единственным военно-полититическим союзником России из бывших стран ­Восточного блока. С другой стороны, налицо экономические противоречия между двумя странами, связанные с попытками российских олигархических группировок навязать свой вариант отношений между Россией и Белоруссией.

Наиболее серьезной является уже упоминавшаяся проблема растущего долга Белоруссии России за поставку энергоносителей – нефти и газа. Попытки Белоруссии компенсировать этот долг за счет экспорта в Россию своих товаров натыкаются на сопротивление олигархических россий­ских группировок в соответствующих отраслях.

По словам А. Лукашенко, «когда мы поставляем качественный товар и по приемлемым ценам в Россию, мы бьем по карманам олигархов от сель­ского хозяйства в России. Они давят на правительство, а правительство дает команду “фас” разного рода чиновникам – от Россельхознадзора и так далее. Они у нас три предприятия открывают для поставок – пять закрывают, пять открывают – шесть потом закрывают. Идет неприкрытое давление».

Аналогичная ситуация складывалась с поставкой в Россию белорусских лекарств. Вопрос оказалось возможным решить лишь после непосред­ст­­­­венного обращения А. Лукашенко к В. Путину (https://www.gazeta.ru/politics/2016/11/22_a_10360385.shtml#page3 ).

Белоруссия пыталась решить проблему задолженности перед Россией также и путем повышения стоимости транзита российской нефти с 2017 г. на 20,5%. Кроме того, она стремится уменьшить зависимость от поставки российской электроэнергии, собираясь ввести в строй атомную электростанцию недалеко от г. Островец Гродненской области. Первый блок АЭС должен быть введен в 2019, второй – в 2020 г. (Белорусская АЭС, wiki).

Критики сложившихся к настоящему времени отношений России и Белоруссии указывают на то, что Белоруссия реэкспортирует часть полученной из России по льготным ценам нефти на Украину. Эти поставки были существенно увеличены в 2016 г. и к концу 2017 г. достигли рекорда (20.10.2017, https://regnum.ru/news/2336519.html ).

В этом вопросе проявляется стремление А. Лукашенко сохранять независимые от Москвы отношения с Киевом.

В конце 2016 г. на фоне обострения отношений Белоруссии с Россией произошел конфликт руководства страны с консервативным российским порталом Regnum, обвинявшим А. Лукашенко в «уходе из “Русского мира”». По мнению белорусской стороны, корреспонденты портала допустили ­ос­корб­­ления Белоруссии, называя ее едва ли не «недогосударством», а бе­лорусский язык – испорченным русским. Позицию портала Regnum и его корреспондентов в Белоруссии не поддержал и МИД РФ, указав, что она ведет к ухудшению отношений между государствами (об этом также: О скандале между Алексадром Лукашенко, консерваторами «Регнума» и МИДом РФ, https://kripta.ee/rosenfeld/2017/01/06/o­skandale­mezhdu­a­lukashenko­ konservatorami­ regnuma­i­midom­rf/ ).

10. Молдавия. Постсоветские страны Средней Азии. Казахстан, Узбеки­стан, Киргизия.

Молдавия в 2005 г. «была признана Всемирным банком беднейшей страной Европы с расчетным подушевым ВВП за 2008 г., по данным ЦРУ США, $ 2 500 и среднемесячной зарплатой в 5 227 леев или $ 260» (wiki).

В 2001–2008 гг. страной правили коммунисты. В 2009–2010 г. к власти в Молдавии пришли проевропейские силы, в том числе с идеями унии с Румынией. На выборах 2010 г. правые либералы получили 52% голосов и 59 мандатов из 101. Компартия –34% и 42 места.

На границе с Приднестровьем в 2013 г. появились пункты миграционного учета, которые, как говорилось в этой связи, могли преобразоваться в таможенные.

На выборах 2014 г. результат правых был сходным с предыдущими выборами: они получили 45% голосов и 55 мест в парламенте. Коммунисты ухудшили свой результат с 17,72% голосов (21 место). Зато усилились социали­сты – 20, 77% голосов и 25 мест в парламенте. По мнению российской стороны, Кишинев искусственно воспрепятст­вовал волеизъявлению 700 тысяч трудовых мигрантов, организовав на территории РФ всего пять избирательных участков с 15 тысячами бюллетеней, тогда как в Италии их открыли 25, а в остальных европейских странах, США, Канаде, Израиле и Турции – еще 70.

В 2014 г. было заключено соглашение об ассоциации Молдавии с ЕС. Однако сторонники ориентации на ЕС не изменили молдавскую ситуацию. Экономические показатели страны оставались низкими. Продолжалось ­падение уровня жизни и росла коррупция.

«Введение Россией запрета на импорт из Молдавии вина и сельскохозяйственной продукции стало тяжелым ударом для ее экономики, и без того ослабленной глобальным финансовым кризисом. Всплывшая в 2015 г. информация о пропаже из трех банков Молдавии миллиарда долларов, что равняется 12% ВВП страны, стала последней каплей.

Очередной удар сторонники европейского пути развития получили, когда бывший премьер-министр страны и глава некогда крупнейшей проевропейской Либерально-демократической партии Молдавии Влад Филат был приговорен к девяти годам лишения свободы за коррупцию» (Выборы в Молдавии: почему столь популярны пророссийские силы? 25.09.2016,(http://www. bbc.com/russian/features­37767871 ).

13 ноября 2016 г. на президентских выборах (во втором туре) победил Игорь Додон, с декабря 2011 г. – председатель партии социалистов Молдо­вы, набравший 52,27% голосов. Он стал третьим всенародно избранным президентом Республики Молдова (после Мирчи Снегура и Петра Лучинского).

Ему противостояла Майа Санду (48% голосов) – сторонница проевропейских сил и унии с Румынией. (Бывший президент Воронин обвинил ее в закрытии 200 школ.) Компартия бойкотировала выборы.

И. Додон выступил за выход Молдавии из договора с ЕС и присоеди­нения к Евразийскому экономическому союзу. Попытки переговоров с ним Д. Туска не дали результатов (07.02.2017, (https://russian.rt.com/ussr/article/356841­moldaviya­rossiya­dodon­tusk ). Надеялись также, что новый президент будет способствовать уменьшению напряженности в отношениях с При­днест­ровьем. В течение 2017 г. Додон испытывал жесткое давление пра­-
вых группировок. Вопрос дальнейших изменений в Молдавии, по мне­нию обозревателей, будет зависеть от результатов парламентских выборов в конце 2018 г.

Противоречия консервативной доктрины в отношение Казахстана показывают своеобразные соображения А. Солженицына на казахскую тему, в частности, по поводу присоединении к России территорий северного ­Казахстана («Как нам обустроить Россию», 1990). Более уравновешенным кажется анализ развития Казахстана у неортодоксальных левых, изложенный, к примеру, в книге Роя Медведева «Нурсултан Назарбавев. Казахстан­ский прорыв и евразийский проект» (М., 2009).

Р. Медведев указывает на ряд успешных решений Казахстана под руководством Н. Назарбаева.

К началу «нулевых» Казахстан сумел преодолеть острые проблемы 1991–1997 гг., в том числе почти двукратный спад производства, выезд советского образованного слоя – около миллиона жителей русского и украинского проис­хождения покинули Казахстан (Р. Медведев, там же, с. 45, 19).

C начала «нулевых» годов в развитии Казахстана произошел перелом: его экономика начала активный рост, который в течение пяти лет составлял до 10% в год. Отчасти это было связано с повышением цен на нефть, но в большей степени – с началом работы рыночных механизмов.

«После упадка и кризиса 1991–1996 гг., вызванного распадом СССР, ­­Казахстан сумел быстрее других стран СНГ подняться и обеспечить устой­чи­вый прогресс почти на всех направлениях. Ежегодный прирост ВВП­ в Казах­ста­не составлял в 2000–2005 гг. в среднем около 10% в год. Только ­Казахстан и Бело­­руссия превысили в 2005 г. уровень производства на душу населения, достиг­нутый в 1990-м гг.» (Р. Медведев. Н. Назарбаев. Казахстан­ский прорыв, с. 7–8).

К 2005 г. Казахстан удвоил свой ВВП по сравнению с 1996 г. и собирался утроить его в 2010 г. Страна вышла на второе место по зарплате в странах СНГ после России (Р. Медведев, цит. соч., с. 8, 68). В стране нет безрабо­тицы и гастарбайтеров, массово выезжающих на заработки (например, в ­Россию), как во многих постсоветских странах, в частности, в Средней Азии.

Каким путем шел Казахстан? Его политическая система строилась как президентская республика по принципу «сначала экономика, потом поли­тика» (Р. Медведев, там же, с. 53).

Система приватизации отличалась от российского образца более продуманными решениями и отсутствием хаоса. Удалось избежать российских недостатков 1990-х, в частности, криминализации бизнеса, как это произошло в ряде отраслей в России в 1990-е гг. (там же, с. 31).

Оказавшись в начале 1990-х в более сложной ситуации чем Россия, ­Казахстан сделал ставку на иностранных инвесторов. В ряде случаев он шел даже на передачу контрольных пакетов компаний (в том числе и в нефтяных отраслях)  представителям Запада – американским, британским и проч. фир­мам.­ С точки зрения современного левого подхода (о чем не говорит Р. Мед­ведев) это вряд ли верно. В то же время положительной стороной прозападной приватизации стратегических отраслей стали весьма большие инвестиции. Казахстан сумел привлечь больше инвестиций, чем Россия – 25% всех инвестиций в страны СНГ (Р. Медведев. Казахстанский прорыв, с. 32, 68).

Главной сырьевой отраслью экономики Казахстана является нефтяная индустрия. Уже в конце 1990-х по нефтедобыче Казахстан занимал 23 место в мире. По приросту нефтяных разработок – едва ли не первое место. Добыча нефти с начала 1990-х гг. к 2015 г. утроилась. По этому и другим показателям Казахстан может войти в десятку главных нефтедобывающих стран мира (там же, с. 68–69). Хотя, вследствие продажи контрольных пакетов соответствующих предприятий Западу, значительную часть прибыли получают иностранные фирмы. Согласно «Статистическому обзору мировой энергетики» (Statistical Review of World Energy), подготовленному британской компанией BP, на конец 2012 г. Казахстан по запасам нефти занял 12-е место и 21-е место по запасам газа в мире.

В результате успешных реформ Казахстану удалось обеспечить значительный подъем сырьевых отраслей – в первую очередь нефтяной и газовой. Был построен газопровод в Китай: Баку-Тбилиси-Джейхан.

При этом среди обозревателей высказываются и критические соображе­ния о состоянии нефтяной отрасли Казахстана и некотором завышении ожи­даний от прогреса в этой области (http://www.globalaffairs.ru/global­processes/Kazakhstan­neftyanoe­fiasko­i­tranzit­vlast­18406 ).

Развивались также и несырьевые отрасли экономики, в том числе и те, которых ранее в стране не было. Появились элементы машиностроения­ и даже автомобильной промышленности (Р. Медведев. Н. Назарбаев. Казахстанский ­прорыв, с. 78).

Важную роль в экономике Казахстана играет сельское хозяйство. В нем занято 2,5 млн жителей республики. Уже в 2003 г. 77% продукции с/х давало частное фермерское хозяство (Р. Медведев, там же, с. 79).                         

Расширялся и транспорт, в частности, авиа, и в особенности – с 2010 г. В сфере авиаперевозок «за последние 10 лет наблюдается двукратный рост количества пассажиров. Если по результатам 2007 г. было перевезено 2,7 млн авиапассажиров, то в 2016 г. их количество составило 6,01 млн человек» (https://regnum.ru/news/economy/2303469.html ).

Финансовая система Казахстана, по словам Р. Медведева, «одна из ­самых прогрессивных в мире» (Р. Медведев, там же, с. 51, 82). Во всяком ­случае – в постсоветских государствах.

Возможно, книга Р. Медведева давала слишком оптимистическую ­картину достижений Казахстана. В то же время развитие экономики этой страны все же может считаться одним из наиболее успешных в постсовет­ском мире. По некоторым данным, после падения рубля к 2015 г. в резуль­тате западных санк­ций, средняя зарплата в Казахстане превысила россий­скую и оказалась на 36-м месте в европейском рейтинге. Эти данные исходят из того, что средняя зар­плата в республике после уплаты налогов составляет 96 629 тенге или 441 евро.

«Отметим, что средней зарплате в Казахстане удалось обогнать Беларусь (419 евро), Россию (410) и Азербайджан (402)… В аутсайдерах списка на­ходятся Украина (178), Молдова (190) и Армения (232)» (07.01.2015, https://www.nur.kz/348417­srednyaya­zarplata­v­kazahstane­vyshe­chem­v­rossii­belarusi­i­azerbajdzhane.html ).

Возможно, данные об уровне средней зарплаты в Казахстане и несколько завышены, но очевидно, что этот уровень в настоящее время вполне сопоста­вим (если не опережает) российский.

Казахстанская модель противостоит консервативно-либеральной мо­дели и связана с государственным регулированием. Она скорее ближе к белорусской и китайской моделям, чем, например, к прибалтийской. Очевидно, что данная модель лучше, чем жесткая правая (праволиберальная), помогла Казахстану перейти от советской системы к уравновешенному рыночному развитию. При этом имели место и ошибки приватизации, которые в дальнейшем могут сыграть негативную роль в развитии республики.

Последние годы экономика Казахстана переживает некоторый спад, в частности, в связи с падением цен на нефть. В планах Казахстана на 2018 г. – снизить контроль за предпринимателями, построить транспортные коридо­ры, уменьшить дефицит бюджета (30.01.2018, https://regnum.ru/news/2373799. html ). Ряд экономистов говорит о необходимости выбора страной новой эко­но­мической модели (30.10.2017, https://informburo.kz/stati/chto­zhdyot­ kazahstan­v­2018­godu­o­budushchem­biznesa­i­ekonomiki.html ).

Немаловажную сторону политики современного Казахстана состав­ляют отношения с Китаем. Китай оказался значительным акционером неф­тяной отрасли Казахстана: ему принадлежит до 20% всей казахской нефтедобычи. Китаю были сделаны и определенные территориальные уступки. Так, в 1994 г. Казахстан и Китай подписали соглашения, которые были ратифицированы в 1999 г. По ним «407 кв. км спорной территории отошли Китаю,­ 537 кв. км остались у Казахстана. Казахстан был вынужден уничтожить ­систе­му инженерно-фортификационных сооружений и минных полей в при­­гра­ничной с Китаем зоне – Хоргосский укрепрайон» (http://www.iarex.ru/interviews/36642.html ).

Немалые территориальные потери (наибольшие в регионе) понесла Киргизская Республика, которая была вынуждена отказаться в пользу­ Ки­тая от стратегиче­ского участка вблизи пика Хан-Тенгри (на Тянь-Шане) (http://www.iarex.ru/interviews/36642.html ).

Казахстан и Киргизия входят в Евразийский экономический союз, в котором состоят также Россия, Беларусь и Армения.

Ослабление роли России в странах Средней Азии (Таджикистане, Узбе­кистане и др.) привело к усилению в регионе роли таких стран, как Китай и Иран, а также, очевидно, вторжению в эти страны Запада.

11. Закавказье. Азербайджан и Армения. Отношения России с Турцией и Сирией.

Правление президента Гейдара Алиева в постсоветском Азербайджане (с 1993 по 2003 г.), несмотря на критику, имело, по-видимому, немало положительных сторон – оно помогло Азербайджану избежать участи Грузии при Гамса­хурдии и Саакашвили. Президентство Г. Алиева смогло стабилизировать ситуацию в Азербайджане, который до 1993 г. был близок к граждан­ской войне.

При этом в главных схемах приватизации Алиев был вынужден идти по «западному» пути. В 1994 г. был подписан так называемый «Контракт века» по поводу разработки нефти Азербайджана с рядом крупнейших западных фирм во главе с британской нефтегазовой компанией «Бритиш Петролеум». Детали договора не вполне ясны, но, по-видимому, принятый вариант близок к казахстанскому. По известым данным, 34,1% азербайджанской (международной) нефтяной компании АМОК принадлежит Бритиш Петролеум, не­малая часть – еще восьми западным компаниям, в том числе норвежской Статойл. Бритиш Петролеум контролирует также более 30% газопро­вода «Баку-Джейхан». Самому Азербайджану принадлежит менее 25% газо­провода.

Примерно такая же ситуация с газовым месторождением Шахдениз, 25% которого контролирует Бритиш Петролеум, 25% – норвежская Статойл. Азербайджану принадлежит 10% акций месторождения. Аналогичо строится система акций газопровода Баку-Тбилиси-Эрзрум, в котором по 25% принадле­жит Бритиш Петролеум и Статойл, самому же Азербайджану – 10% (https://armenpress.am/rus/news/654102/the­impact­of­the­oil­factor­on­foreign­and­inner­policy­of­azerbaijan.html ).

Нефтяной сектор составляет более 60% экономики страны, создавая осно­ву роста этой экономики. Этот сектор позволил Азайрбайджану преодолеть кризис 2008–2009 гг.

На президентских выборах в октябре 2003 г., как затем в 2008, и в 2013 г., президентом Азербайджана был избран Эльхам Алиев.

Парламентские выборы в Азербайджане в ноябре 2015 г. закономерно принесли победу правящей партии «Новый Азербайджан» получившей 55,7% голосов и 70 из 125 мест в Милли Меджлисе. В выборах участвовало 15 партий, а также блок «Азадлыг-2015» («Свобода»), в который входят семь партий. Эксперты отмечали относительно небольшой процент, набранный правящей партией при практическом отсутствии конкуренции. В выборах участвовали и группировки прозападной ориентации, в частности, партия «Народный фронт Азербайджана».

В 2015 г. произошло обострение конфликта Азербайджана и Армении вокруг Карабаха – вероятно, не без влияния Турции и ряда западных поли­ти­ческих игроков. Активными подстрекателями Азербайджана к конф­ликту с Арменией выступили консервативные российские деятели типа Сергея Мар­кова, в своих выступлених в Баку активно использовавших шовини­­­­-
с­тиче­скую риторику (06.11.2015,(http://www.lragir.am/index/rus/0/country/view/45133 ).

Армянская сторона критиковала Россию за одностороннюю поддержку Азербайджана, в частности, в поставке вооружений – Т-90, «Солнцепеки», БТРы, «Грады» и «Смерчи». «В начале 2015 года стало известно, что Россия завершает поставку Азербайджану новейших танков Т-90С. Ранее в Рособо­рон­экспорте заявляли, что в 2017 году Россия закончит поставку крупной партии вооружения и техники по соглашениям, заключенным в 2010 году».

Согласно контрактам, Баку должен был получить «три батальона танков Т-90С и три батальона БМП-3, а также артиллерию, реактивные системы залпового огня и тяжелые огнеметные системы. Помимо этого, Азербайджан закупает у России бронированные ремонтно-эвакуационные машины БРЭМ-1М и инженерные машины разграждения ИМР-3М на базе Т-90»   (08.04.2016, http://vz.ru/world/2016/4/8/804094.html ).

Политическая система Азербайджана – президентская республика. В конце сентября 2016 г. прошел референдум, внесший в конституцию страны ряд поправок, усиливших власть президента. Он стал реакцией на политический и экономический кризис в Азербайджане, связанный в том числе с падением цен на энергоносители.

На референдум был вынесен вопрос внесения в конституцию Азербай­д­жана поправок, предусматривающих увеличение срока действия полномочий президента с пяти до семи лет, введение должностей вице-президентов, а также снятие возрастного ценза для кандидатов на пост главы государства и в депутаты.

Оппозиция выступила с критикой изменений в конституции. «Мы считаем, что изменения в конституции являются оскорблением народа. Какой народ согласится голосовать за ограничение его права на свободу собраний, права собственности?» – заявил лидер старейшей оппозиционной (а в на­чале 90-х – правящей силы) – Партии Народного фронта Азербайджана (ПНФА) – Али Керимли.

По мнению экспертов, однако, «за оппозиционерами не стоит никто из внутренних элит, основные их доноры – западные организации, их деятельность больше отвечает желаниям их иностранных спонсоров… Падение цен на энергоносители серьезно повлияло на социальную и поли­ти­ческую ситуацию в республике. Доходы государственного бюджета за по­след­нее ­время сократились в несколько раз. Экономические реформы, направленные на развитие других секторов экономики, были анонсированы еще в прошлом году, но их проведение требовало синхронной политической ­реформы… Вносимые поправки в конституцию направлены не столько на усиление президентской власти, сколько на снятие ряда политических функ­­ций с кабинета министров, на который ляжет вся тяжесть экономических реформ.

… С другой стороны, посмотрите на то, в каком сложном регионе нахо­дится Азербайджан, на соседнюю Турцию, Ирак. Находясь в условиях внешне­политической турбулентности, учитывая также угрозу исламист­ского переворота, граждане Азербайджана выбирают безопасность, а не демо­кратию» (Референдум в Азербайджане, 26.09.2016, http://vz.ru/politics/2016/9/26/834643.html ).

Внеочередные президент­ские выборы в Азербайджане прошли в апреле 2018 г. Президентом был переизбран И. Алиев.

Президентом Армении до марта 2018 г. был Серж Саргсян, избранный (точнее, переизбранный на новый срок) на президентских выборах 18 февраля 2013 г. На этих выборах Серж Саргсян получил большинство голосов уже в первом туре (58,6%). Лидер партии «Наследие» Раффи Ованнисян оказался на втором месте с 36,8% голосов.

Партия президента С. Саргсяна – Республиканская партия (РПА) – на парламентских выборах 2012 г. набрала почти 45% (44,78%) голосов.

К 2018 г. в Армении нарастал кризис власти, связанный со сложной социально-экономической ситуацией в стране. Политика С. Саргсяна вызывала недовольство, в том числе и в связи с карабахским конфликтом (О кара­бахском военном столкновении апреля 2016 г., российском консервативном лобби и зигзагах турецкой политики России, https://kripta.ee/rosenfeld/2016/04/19/o­karabaxskom­voennom­stolknovenii­aprelya­2016­g­rossijskom­konservativnom­lobbi­i­zigzagax­tureckoj­politiki­rossii/ ).

Партия Саргсяна добивалась сохранения своей власти фрагментацией оппозиции.

«Главный ресурс всего оппозиционного фланга – тяжелая социально-экономическая ситуация и стойкое недовольство властями со стороны электорального большинства – политические противники РПА не в состоянии конвертировать в победу на предстоящих выборах. Лагерь оппонентов правя­щей партии не просто сильно фрагментирован. Он основательно раздроблен на “карликовые партии” и на годы вперед лишен шансов достичь заветной цели – эффективной мобилизации сил, достаточных для прихода к власти путем выборов» (https://eadaily.com/ru/news/2016/10/19/parlamentskie­vybory­ v­armenii­partiya­vlasti­diktuet­povestku  ).

На парламентских выборах в Армении в апреле 2017 г. эта партия получила «стабильное большинство», набрав 54–55% голосов, что соответствует 55 мандатам в Национальном собрании. Это означало, что РПА получила право сформировать правительство. Следом за победителями шел блок «Царукян» с 30–31% голосов (30 мандатов). Третье место по представительству получил блок «Выход» с 8–9% голосов (9 мандатов). Также в парламент прошел АРФ «Дашнакцутюн» – около 7% голосов (7 мандатов). Явка составила почти 61% (https://www.gazeta.ru/politics/2017/04/03_a_10608791.shtml#page2 ).

На прошедших в начале марта 2018 г. президентских выборах президентом был избран Армен Саркисян. Серж Саргсян 17 апреля был избран премьер-министром страны.

Однако после начавшихся протестов он был вынужден уйти в отставку. Новым премьером 8 мая 2018 г. был избран лидер протестов Никол Па­шенян.

Направление перемен в Армении при новом руководстве пока оценивается обозревателями по-разному. Некоторые считают, что речь идет об ослаблении в стране роли России и усилении влияния Запада.

Немалое влияние на политику постсоветского Закавказья оказывают отношения России с Турцией, которые в последние годы были подвержены резким колебаниям.

Начало этим колебаниям положил рывок российской дипломатии в сторону Турции конца 2014 – начала 2015 г., в частности, в связи с соглашением о «Турецком потоке» (подписан в октябре 2016). Затем, в конце ноября 2015 г., произошел инцидент со сбитым российским самолетом в Сирии. Отно­шения двух стран ухудшились. В апреле 2016 г. россий­ский МИД обвинил Турцию в том, что она играет «деструктивную роль» в регионе. В июле 2016 произошла попытка военного переворота против Эрдогана, в которой Россия поддержала турецкого президента. После этого отношения Турции и России вновь улучшились, что выразилось в подписании договора о «Турецком потоке» в октябре 2016 г. За этим последовало убийство в декабре этого же года посла России в Турции. Это вызвало новое, хотя и не окончательное, охлаждение отношений двух стран. Указанные политические зигзаги остав­ляют впечатление, что некоторые могущественные силы, имеющие серь­езное влияние в Турции (возможно, США), путем ряда акций стремились ­помешать сближению двух стран.

Подробнее об отношения России с Турцией в 10-й главе и О «турец­­ком сценарии» внешней политики России (https://kripta.ee/rosenfeld/2016/05/15/o­tureckom­scenarii­vneshnej­politiki­rossii/ ).

Следует коротко коснуться вопроса сирийской операции России 2015–2017 гг., которая стала как будто немалым внешнеполитическим успехом РФ. Однако данная операция имела специфический характер.

Непосредственной причиной сирийской операции России (то есть уча­стия с 2015 г. России в сирийском конфликте) стал кризис беженцев в Европе, то есть опасность усиления беженского потока в страны ЕС в случае добивания режима Асада, который уже висел на волоске в результате четырехлетней гражданской войны. Эта беженская угроза для Европы, видимо, и стала главной причиной того, что как США, так и их европейские союзники
(в том числе Франция и Германия) дали «добро» на российскую операцию. Без этого, несмотря на консервативную победную шумиху, путинская группировка не решилась бы на нее.

До этого помогать Асаду (хотя война в Сирии шла четыре года) Россия не торопилась. В целом арабские революции (разворачивавшиеся с 2010 г.) не вызывали противодействия российской консервативной элиты, хотя и вели к разрушению обществ, ранее относившихся к советской сфере влияния, в частности, Ливии. Россия решилась на сирийскую операцию в том числе и под влиянием украинских событий. Именно после украинского ­переворота российская консервативная элита поняла, что арабские рево­люции затрагивают интересы России. Западное вторжение на Украину ­стало «логичным» продолжением «цветных» и «арабских» революций, к борьбе с которыми консерваторы (в лице С. Кара-Мурзы и проч.) готовились уже с начала «нулевых» годов.

Операция в Сирии как будто показывает возросшие возможности России. Однако эту операцию следует считать не системным наступлением, а скорее «партизанской вылазкой», не подкрепленной реальными экономическими и политическими успехами. В консервативной России нет системного движения вперед. Поэтому современная консервативная Россия в ее нынешнем виде не дает альтернативу Западному обществу.

12. Выводы. Мир посткоммунизма и Россия в первые два десятилетия после распада реального социализма. Реставрации в странах бывшего реального ­социализма западного общества. Идеология правого консерватизма и продолжение отступления России в посткоммунистическом пространстве.

«Эпохе Реставрации» в бывшем мире реального социализма соответствовала победа в этом мире Запада – прежде всего США, Британии, отча­сти Германии. Политической стороной этой победы стало установление в мире посткоммунизма власти правых партий, чему соответствовал правый контроль и правый перекос в Европе как Западной, так и Восточной.

Результатом реставрации в мире бывшего реального социализма традиционного западного общества стало втягивание восточноевропейских стран в западный мир. Это «освоение» Западом стран посткоммунизма имело ряд особенностей.

Положительной стороной такого освоения стало воссоздание и укреп­ление в странах бывшего реального социализма рыночной периферии, формирование в этих странах открытых обществ западного образца, включение данных стран в единое мировое сообщество и мировое развитие.

Однако переход под западный контроль имел для бывших коммуни­стических стран и серьезные отрицательные стороны. Среди них можно указать на политическое подчинение этих стран Западу, вплоть до прямой «покупки» соответствующих элит, формирование в них правого истеблишмента по западному образцу и проч. Военной стороной этого стало вхождение указанных стран в союз НАТО и размещение в ряде посткоммунистических стран – Прибалтике, Польше, Румынии и др. военного контингента данного  союза, вооружений и проч. Это относится как к посткоммунистическим странам типа Польши, так и к постсоветским странам, в первую очередь, Прибалтике, Грузии и Украине.

Отрицательными сторонами нового прозападного экономического развития посткоммунистических стран можно считать их однобокую экономическую ориентацию на Запад и ЕС, разрушение ряда отраслей экономики этих стран, втягивание соответствующих стран в конфликты (экономиче­ский и военный) с Россией, как правило – в ущерб их собственным интересам. Бывшим союзникам России навязывается блокадная экономическая ­политика в отношении России, например, блокирование российских газопроводов в Европу (Болгария, Украина).

Ко второму десятилетию XXI века восточноевропейская реставрация докатилась до исторических границ России в Прибалтике, Украине и Грузии. Поддерживая эту реставрацию, Запад явно приближал зоны своего ­влияния к России, осуществляя ее геополитическое окру­жение.

Противостояние Запада и постсоветской России является, таким образом, фактом не менее реальным,чем холодная война между Западом и СССР во второй половине XX века. Каковы причины и основы этого противо­стояния? Является ли его основой противоречие «западной» и так называемой «русской» цивилизации, как это доказывает русский консерватизм?

С позиции современного левого подхода можно утверждать, что за этим конфликтом ­стоит противостояние западного «капитализма» и «некапиталистических» форми­рований – посткоммунизма в России и других восточноевропейских странах, плюс китайского реального социализма. В ходе этой реставрации Запад (западный реальный капитализм) стремится полностью подавить и подчинить «некапиталистические» посткоммунистические формирования.

Развитие мира посткоммунизма в течение четверти века после падения реального социализма в Восточной Европе показывает определенное различие моделей постсоветских и посткоммунистических стран.

На одном полюсе – крайне правая «западная» модель посткомму­низма. Ее представлет ряд восточноевропейских стран от Хорватии до Польши, ­а также Грузия, Прибалтика и Украина – в постсоветском пространстве. На другом полюсе – альтернативная белорусская и, например, казахстан­­ская модель. (К ним примыкает и китайская модель, которую следует отнести скорее к модели реального социализма, чем посткоммунизма.) Похоже, что для самих стран бывшего реального социализма белорусская и казахстан­ская ­модели, не говоря о китайской, оказываются лучше грузинской или ­украинской.

Помимо однобокой экономической системы, грузинской (она же прибалтийская и украинская) модели соответствует очевидный – в том числе и прямо военный – конфликт с Россией. (Что является прямым результатом попадания соответствующих стран под контроль Запада.) Белорусская и казахстанская модели, определяют их меньший конфликт с Россией и большую близость к ней.

Хотя русский консерватизм не считает Беларусь «правильной» страной «Русского мира», можно заметить, что белорусская модель представляет пост­советским и посткоммунистическим странам лучшие возможности преем­ст­венности с советским периодом и сохранения единства постсоветского (пост­коммунистического) пространства.

В Восточной Европе менее конфликтные отношения с Россией представляют страны с более левой (и отличной от консервативно-либеральной) политической системой, например, Чехия.

В понимании русского консерватизма вся картина развития посткоммунистического и постсоветского пространства выглядит совершенно иначе, если не сказать искаженно. Виноватыми во всем считаются западные и российские «либералы». Западные консерваторы – наиболее жесткая часть западного ­истеблишмента – как и русские консерваторы (реально поддержавшие Ющенко и Саакашвили) оказываются ни при чем. Их русский консерватизм, например, в лице Трампа (хорошо еще, что не Маккейна) готов всячески поддерживать.

Нынешнему раздробленному состоянию постсоветского пространства противопоставляется «Русский мир», понимаемый как современный ва­риант российской (она же Пятая) империи. Постсоветские страны должны войти­ в этот мир – то есть фактически в состав России – на правах «федераль­ных округов». Украина, например, на правах «Малороссии» (ср. заявление А. Захар­ченко 18 июля 2017 г.).

Согласно этой модели Беларусь, например, страна «так себе», поскольку не ведет себя как федеральный округ новой российской империи, а Лукашенко действует самостоятельно, а не как губернатор, поставленный консерваторами РФ. Такие же претензии до 2014 г. предъявлялись русскими консерваторами и к В. Януковичу.

Реальность, однако, весьма далека от этой малореалистичной (если не сказать утопичной) картины, в том числе ожидаемой в будущем.

Нажиму Запада в рамках новой холодной войны соответствует неспособность к сопротивлению и отступление не только праволиберальных, но и правоконсервативных российских группировок. Российские консерва­торы в этом как будто «ни при чем» – свои просчеты они валят на «либералов», представляя себя главными защитниками национальных интересов России. Однако эта «защита» последние 18 лет оказывалась достаточно противоречивой. Наряду с отдельными успехами, русские консерваторы реально продолжали отступление (отход) России из постсоветского простанства, то есть понесли в этой важной политической сфере такое же поражение, как и правые либералы.

Консервативные группировки России как будто сопротивляются сдаче советских сфер влияния, однако во многих случаях отказываются от этого сопротивления или ведут его неэффективно, продолжая противоречивые метания – от бывших левых союзников до западных и восточноевропей­ских консерваторов (Марин Ле Пен, В. Орбан, Австрийская партия свободы). Системная слабость и политиче­ское бессилие русского консерватизма, как и российского правого сектора в целом, в итоге определяет продолжение ­геополитического отступления России, а так­же кризис Нового российского порядка и консервативной политики в целом.

Реально, несмотря на «сопротивленческую», а часто даже шапкозакидательскую риторику русского консерватизма (типа «броска на Киев» или «за­хвата прибалтийских лимитрофов»), в результате политики последних полутора десятилетий Россия не преодолела последствий распада Восточного блока. К концу второго десятилетия XXI века она оказалась в еще более ­жестком кольце блокады Запада (Расчлененного общества), чем в начале ­«нулевых» годов – в первые годы президентства В. Путина.

Причину этого нельзя не увидеть в недееспособности правоконсер­вативных (как и праволиберальных) структур, оказавшихся не в состоянии  преодолеть противоречивое (если не катастрофическое в некоторых отношениях) правое развитие России. Результат – последовательная ­сдача российских интересов в постсоветских странах. А также геополити­че­ское ­отступление, к которому после февраля 2014 г. добавилась потеря ­Украины.

Западный прорыв на Украине в феврале 2014 г. можно считать характерным (и в определенном смысле ключевым) эпизодом второго десяти­летия XXI века. Результатом этого прорыва и попытки сопротивления ему России (в виде аннексии Крыма и создания донбасских республик) стало очевидное обострение отношений России и Запада, которое многие обозреватели определили как новую холодную войну. Украинский эпизод этой войны ­русский консерватизм проиграл так же, как и другие эпизоды, несмотря­ на многолетнюю идеологическую риторику против «оранжевых революций» (С. Кара-Мурзы и проч.). При худшем сценарии украинское поражение грозит переносом «майданного развития» на территорию самой России со ­всеми последст­виями этого.

Причиной украинского поражения русского консерватизма стало, во-первых, отсутствие идеологии, адекватной нынешней реставрационной ­стадии развития стран бывшего реального социализма (посткоммунизма). Роль такой идеологии не может, как мы видим, играть правая идеология ни в праволиберальном, ни в правоконсервативном ее варианте.

Выход России за рамки Нового мирового порядка и ее новое развитие на основе идеологии консерватизма (как и в целом консервативно-­либеральной идеологии) невозможен. Альтернативой правому развитию во всех странах реального социализма, в первую очередь России (с преобладающей в ней в настоящее время правоконсервативной идеологией), может быть левое развитие, то есть сдвиг влево (см. 11-ю главу).

Лево-демократическая теория